Выпускной класс. К одиннадцатому классу нас в трёх взводах роты оставалось всего 50 человек, то есть меньше двадцати человек в каждом классе, и с началом этого последнего для нас учебного года поредевшую роту поделили на два, но полноценных взвода. Перево

Глава 9

Выпускной класс

К одиннадцатому классу нас в трёх взводах роты оставалось всего 50 человек, то есть меньше двадцати человек в каждом классе, и с началом этого последнего для нас учебного года поредевшую роту поделили на два, но полноценных взвода. Перевод из взвода во взвод использовался и раньше в качестве воспитательной меры. Так была разделена пара Грабарь-Сиренко. Когда Грабаря «ушли» в первый взвод, на его место в третий был «перефутболен» Володя Щукин, впоследствии он рассказывал, что внутренний климат в классах очень отличался. На этот раз был расформирован весь второй взвод. Все перемешалось. Из-за того, наверное, по прошествии многих лет те или иные обстоятельства или моменты нашей нахимовской жизни становится трудно отнести к тому или иному времени. Но принадлежность каждого к первоначальному классу, одному из трех, осталась в памяти навсегда, и до сих пор на наших традиционных встречах мы, если и подразделяем друг друга, то почти всегда по первоначальному делению, и оттого становимся ближе.

В январе 1965 по вынужденному желанию, возможно по состоянию здоровья - перед этим его направляли в госпиталь – а, скорее всего, по совокупности недостатков ушел из училища Боря Быханов. Он и в этом отношении остался верен себе - оказался последним. С его уходом нас осталось 49 человек, которые и закончат семилетнее обучение в Ленинградском Нахимовском училище Военно-Морского Флота. Уже после нас оно стало называться Ленинградским Нахимовским военно-морским училищем, а в 1991 году из его названия исчезло дорогое нам слово «Ленинградское».

В январе нашим командиром роты был назначен В. М. Румянцев. Однажды, завзятые прикольщики - Моисеев и Хламков – спрашивают его: «Товарищ капитан-лейтенант, а у кого чин больше – у Вас или у мичмана Хомякова? » - «Конечно у меня! » - не почувствовав подвоха, отвечает тот. Шутка была довольно тонкой. У Виталия Михайловича был массивный подбородок. А эта часть лица по-английски пишется – chin, а по-русски читается – чин. Естественно, что это слово стало его кликухой. Виталий Михайлович был по-партийному прям, и такие шутки были вне его понимания. Он, будучи еще офицером-воспитателем, постоянно вел записи в каких-то тетрадочках. Тогда он учился в педагогическом институте, и мы думали, что он таким способом собирает материал для диплома, и мы для него - лишь подопытные. Но вот он уже закончил учебу, а записывать не перестал – теперь, наверное, копил материал на кандидатскую. В последствии он стал преподавателем, но, говорят, особого признания не стяжал.

А в марте в первый взвод на освободившуюся должность пришел новый офицер-воспитатель Юрий Антонович Барышев. Сам бывший нахимовец (вып. 1953), командир отличного на ЧФ катера ПЛО (пр. 199). Ему еще не было и 30 лет, когда его назначили командиром эскадренного миноносца (пр. 30 бис). Но его жизненные обстоятельства изменились, и вот он появился у нас. В чем был секрет его обаяния, непонятно до сих пор, он ничего особенного не совершал, но его все уважали. После нас он до 1974 года был командиром роты, затем перевелся во ВВМИУ им. В. И. Ленина в г. Пушкин, где был начальником строевого отдела, старшим преподавателем, заместителем начальника факультета. После ухода в запас жил в Пушкине, был у нас на встрече в 1995 году, а 23 июня 1999 года умер. За три месяца до этого у него побывал историк нашего выпуска В. Грабарь, и воспоминания Юрия Антоновича вошли в эту книгу.

Выпускной класс всегда стоит особняком, независимо от возраста. Выпускник - он и в детском саду - выпускник. Ты – старший. По тебе судят о том, каково училище. Наша рота особыми успехами не блистала. В младших классах по результатам учёбы однажды мы заняли 3-е место, а после – только хуже. По итогам девятого класса 32 класс (офицер-воспитатель Пименов, старшина класса Сипачев, секретарь комсомольской организации Моисеев) занял по учебе 20-е место, да и вся рота находилась на 6-м предпоследнем месте. Даже в выпускном классе, когда все подтягиваются и обычно занимают первые места, мы – не отличились. Но нас все равно уважали.

В ноябре 1964 года мы в последний раз участвовали в параде войск Московского гарнизона. Во время нашего отсутствия, следующая за нами 2-я рота под предводительством Феди Гладкова устроила драку с гражданской молодежью города. Драка была сильной. Милиция несколько дней разгоняла гражданский люд, буквально осаждавший училище. Драки между районами имели свою историю. В давние времена петроградская шпана дралась с василеостровской на мосту Строителей, а с выборгской на мосту Свободы. В наше время эта традиция исказилась, массовые кулачные бои все чаще подменялась ударами исподтишка, нанесением смертельных ран заточенной спицей. Настоящих драчунов становилось меньше, и туда, где пахло горячим, приезжали подростки со всего города. Также и в тот раз вокруг училища состоялось побоище общегородского масштаба.

Когда все стихло, маршруты движения нахимовцев были строго определены и ограничены. Нам, как старшим, пришлось ходить патрулями по микрорайону. Старших нахимовцев всегда привлекали к несению общеучилищных дежурств. Это естественно. Еще в 10-м классе нахимовцы нашей роты стали заступать помощниками дежурного по спальному корпусу. В апреле 1965 нас стали ставить дежурными по столовой.

На занятиях введено изучение уставов. Некоторых из нас (15 чел. ) назначили старшинами в младшие классы, для развития командных навыков. Для этих старшин в маленьком кубрике были поставлены отдельные койки, поскольку им приходилось раньше вставать, чтобы прибыть в младшую роту к подъему. Все это и означало, что мы стали взрослыми. Для нас было увеличено время самоподготовки, и, соответственно был позже отбой. А после отбоя устраивалось непременное прослушивание радиопередачи об истории джаза – называлась она «Метроном».

***

Чудить уже просто стало лень. Но нет-нет, да и прорвется через личину взрослости подростковая дурь. Надо признаться, что так случается иной раз и до сих пор, хотя нам уже под шестьдесят.

Многим поколениям детей известна механическая игрушка, представляющая собой некую зеленую площадку с двумя кольцевыми прорезям, по которым как по рельсам, поскрипывая, гонялись по кругу несколько маленьких разноцветных автобусов. Посредине этой площадки стоял домик с двумя арками, нависшими над прорезями, так что в них могли заезжать автобусы. Незнамо откуда такая игрушка появилась в первом взводе. Она вызывала нежные воспоминания о безмятежном детстве, ушедшем давно, но, как оказалось, не безвозвратно и не бесполезно. Кому-то пришла в голову идея на грани открытия. На эти машинки, как на лошадей, можно было делать ставки! Чья остановилась «в гараже», тот и выиграл. Получалось что-то среднее между ипподромом и рулеткой. Игра захватывала. Не единожды тишину уроков вдруг нарушало мерное жужжание. Преподаватель недоумевал, а по рядам прокатывалось басовитое хихиканье.

А во втором взводе имела место давно знакомая картина. Теперь мы были старшими, и теперь мимо нас шли на обед малыши. Дело, было, кажется, в 11-м классе. Время было весеннее. В классе было скучно. Ожидалась контрольная работа, и мы решили сделать «козу». Хоть на десять минут, да позабавиться. Так вот, Володя Щукин по наущению Васи Хомко перед самым звонком захватил мелкого «заложника» из шестого (5-го уже не было) класса и посадил его к нам на шкаф. Мелкого предупредили, чтоб сидел и не дышал. Раздался звонок на урок. К нам в класс входит преподавательница и начинает что-то писать на доске и объяснять нам, не замечая «заложника». Но боковым зрением она, наконец, увидела шевеление мелкого, и её лицо вытянулось в вопросительный знак: «А что вы здесь делаете? ». - «Учусь! » - скромно ответил малыш. В классе хохот - цель достигнута. Десять минут урока ушли на бережное снимание ребёнка со шкафа и его сопровождение до двери. Предложили еще проводить маленького до дверей его класса, чтоб не заблудился, но это движение души было педагогом с возмущением отвергнуто. И все же за это время успели обменяться необходимой для контрольной работы информацией или найти в учебнике нужное место для последующего творческого интерпретирования.

Теперь нам за этот случай стыдно, но он был данью традиции, которую просто невозможно было обойти. Так же, как не начистить нос у бюста Петра I. Эта, прямо скажем, некрасивая традиция вошла в литературу по истории города: «…будущие адмиралы и флотоводцы, следуя всеобщей традиции всех военно-морских училищ Петербурга, в ночь перед выпуском должны были бы надраивать пастой ГОИ какой-нибудь фрагмент…»[1] Не хочется продолжать.

В общем же отношение к истории города у нас уважительное, а к младшим было доброжелательным. У многих из нас были в младших классах друзья, мы работали у них и пионервожатыми и командирами. И ведь нам уже было что рассказать. Как заключил, что-то вспомнив, Полынько: «Было очень приятно, когда какой-то «сос», раскрыв рот, слушает тебя и пытается во всем подражать тебе и глядит на тебя преданными глазами. При случайной встрече они и сейчас меня узнают и радостно приветствуют».

***

Мы мужали в интересное время. Эти шестидесятые годы, время определенных послаблений, а затем наоборот закручивания гаек, отразились в сознании каждого из нас. Но у каждого по-разному, как, впрочем, и во всем остальном. Эта разница в отношении к действительности еще более проявилась сейчас, когда от прошедших событий нас отделяет 40 лет. Для одних шестидесятые годы – начало свободы, для других – конец порядка и начало разрухи. Одни и тогда уже относились к политике партии со скепсисом, а другие видели в партии залог успехов, во всяком случае, своих собственных. Мы не будем говорить о пристрастиях каждого, это дело совести.

Бесспорно для всех, что мы жили под лозунгами: «Догоним и перегоним Америку …» или «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме! ». В 1964 году восхваление Н. С. Хрущева, или по нашим тогдашним представлениям – культ, был почти таким же, как и тот, который он же в 1950-х годах ниспровергал. Это не проходило мимо цепкого незамутненного взгляда нахимовца. Учителя нам доказывали обратное. В начале одиннадцатого класса (14 октября 1964 года) произошло важное событие: на Октябрьском Пленуме ЦК КПСС Н. С. Хрущёва освободили от всех занимаемых постов и отправили на пенсию. Преподаватели истории и обществоведения были поставлены в неловкое положение. А наши политработники тут же стали нам в три горла объяснять, какой же Хрущ был волюнтарист, хам, недоучка и «шахтёр» с так и не найденной шахты. Срочно были сняты все портреты «дорогого», а упоминания в учебниках о нём просто пропускались. Сняты и плакаты с кукурузными початками. Было изъято из обращения и такое сладкое обещание: «…будем жить при коммунизме! ».

Бесспорно, что нашу юность олицетворял журнал «Юность», а в нем - стихи Евтушенко и Рождественского (а еще Вознесенский, Друнина, Ахмадуллина и др), Апельсины из Марокко» В. Аксенова, «Иду на грозу» Д. Гранина - и другие «символы» хрущевской оттепели. Были, конечно, и другие журналы и другие авторы, и другие их почитатели, но «Юность» зачитывалась до дыр.

И в то же самое время по нескольку нахимовцев ежегодно подавали заявления о приеме их в КПСС. У нас их было, кажется, семь человек: Валерий Александр о вич, Александр Берзин, Вадим Иванов, Владислав Калашников, Толя Комаров, Володя Полынько, Витя Виноградов. Для Славы Калашникова главным советчиком был отец, член партии с 1943 года, отец Толи Комарова вступил в партию еще раньше. Думается, что и у остальных ребят был советчик, вероятно командир роты бывший политработник В. М. Румянцев. И вряд ли это их решение было скороспелым. У Александровича по вехам, расставленным партией, был разработан план всего жизненного пути, вплоть до Генерального секретаря ЦК КПСС. Для других побудительным мотивом было понимание, что будущему офицеру без членства в партии трудно будет cделать карьеру. А Вова Полынько задумался и понял, что помыслы у него были самые радужные, и он еще верил в светлое будущее, и хотел придти к нему в первых рядах.

Какие бы лозунги не выставлялись в то противоречивое время, мы оставались «государевыми детьми». У нас по-настоящему действовал только один девиз: «За нашу советскую Родину! »

Мы достигли 18 лет и, как и все граждане теперь участвовали в выборах в Советы народных депутатов. Участок для голосования был организован на «Авроре». В том же самом месте нам еще предстояло встретиться через тридцать лет совсем при других обстоятельствах, совсем в другой стране.

За это время в партии побывали почти все из нас. Тут уж никуда не денешься. Всем на определенном этапе службы приходилось «сдаваться». Моисеев вступил в партию только в 1981 г. Конечно, он имел возможность высказываться довольно резко на семинарах по марксистско-ленинской подготовке, а Марк Козловский ради красного словца мог положить свою судьбу. Такие ребята искажали себе нормальный карьерный рост по службе. Это – лемма, недоказуемое утверждение, как сказала бы Надежда Александровна. Удивительно, что и Александр Сиренко вступил в партию, едва закончив ВХПУ им. В. Мухиной, не избежал партийных тенет и бунтарь Коля Петров.

Все это потом, а тогда наша великолепная семерка первых коммунистов успела только подать заявления, как наступила пора экзаменов. «Прошла весна, настало лето – спасибо партии за это! ».

***

Первый экзамен, как и у всех – сочинение. Завершала наше обучение литературе и русскому языку пришедшая в 1951 году со студенческой скамьи, а теперь опытный педагог Н. В. Дубровина. К выпускному сочинению готовились серьезно. Предварительно была проведена своеобразная генеральная репетиция. Игорю Задворнову за это сочинение Наталья Владимировна поставила, было, обычную для него пятерку. Но в его работе была одна яркая, запоминающаяся фраза «Проститутки, задрапированные в лохмотья…», дальше ее не надо и продолжать, поскольку эта же фраза фигурировала и в сочинении Александра Берзина. Дойдя до нее, Наталья Владимировна тоже не стала читать дальше, и влепила обоим по двойке. Но репетиция ни на что уже не влияла.

Давно было известно, что темы сочинений в Ленинградском нахимовском и в Уссурийском суворовском училищах совпадали. А семичасовая разница во времени давала ленинградцам солидную фору. Оставалось только позвонить в далекий Уссурийск и узнать темы, уже ставшие там известными. Но, похоже, этот фокус был известен всему городу: у Центрального переговорного пункта, что долгое время был у арки Главного штаба, во время экзаменов ночью собирались ребята из разных школ. Устанавливалась связь с одним из сибирских городов - и темы выпускных сочинений мог узнать каждый. Так об этом рассказывал Женя Смирнов, который туда и ездил. Но номер телефона Уссурийского суворовского училища у него все-таки был.

События дальше разворачивались так: ночью Миша Голубев позвонил Н. В. Дубровиной и пригласил ее к 7- 8 часам утра дать нам консультацию по названным нами темам сочинений. Консультация состоялась прямо в спальном корпусе, и мы, таким образом, были готовы к сочинительству. Когда был вскрыт конверт со списком тем, на лице Натальи Владимировны, застыло удивление.

Темы сочинений в очередной раз совпали с уссурийскими. Каждый выбрал для себя свою:

1. Жизненные пути комсомольцев 20-х (на примере произведения Н. Островского «Как закалялась сталь»). На эту тему писали 28 человек.

2. Тема патриотизма в творчестве Лермонтова и Толстого. 13 человек.

3. Наш современник в советской литературе 50-60 годов («Битва в пути» Николаевой, «Иду на грозу» Гранина, «Коллеги» Аксенова, «При исполнении служебных обязанностей» Семенова). На эту, казалось бы, злободневную тему, писало сочинения всего 6 человек. Ее взял Миша Титов, и по сию пору человек весьма либеральных взглядов. Но, что удивительно, среди этих шестерых оказался Слава Калашников, человек разочарованный либерализацией общественного устройства нашей страны.

Как ни покажется странным, но для нас, в основном будущих военных моряков, знание русского языка оказалось отнюдь не лишним. Однако, тех знаний, какие мы получили в училище, было недостаточно. В жизни у нас были еще и свои учителя: знатоки научной стилистики и мастера бюрократической переписки.

И все ведь так просто: на флоте, как и в армии, люди объясняются командами, а каждая команда должна быть понята однозначно. В конце концов, умение быть понятым это и есть грамотное владение языком. И даже, если пишешь раппорт о поступлении в академию, то его желательно писать без ошибок. Это еще важнее, когда пишешь приказы и директивы.

Калашников в Аттестате о среднем образовании имел единственную «четвёрку» - по русскому языку. Посему главным своим учителем по этому предмету он считает своего первого начальника в ГШ ВМФ контр-адмирала Анатолия Петровича Кюбара - начальника отдела боевого состава, базирования, текущего и перспективного развития ВМФ Оперативного управления Главного штаба ВМФ. Два его основных совета могут пригодиться каждому. Вот они.

- Самое лучшее предложение для понимания подчинёнными смысла тобою написанного должно состоять из пяти-шести слов.

- Не следует также начинать предложение с причастного или деепричастного оборотов, так вы избежите двойного толкования.

Так просто. Если, конечно, знаешь, что такое – причастный оборот. И так сложно, когда сам пытаешься создать подобный текст. Эти советы пригодились Славе, летом 1994 года, когда он был уже в должности начальника Морского отдела 11 Управления Минобороны России. Тогда ему вместе с Советником по оборонной технологии и промышленности при Посольстве Франции в России полковником Жаном-Полем Шово де Бошеном и нашим переводчиком всего за три часа до подписания пришлось подготовить первый Меморандум о намерениях между Министерствами обороны Российской Федерации и Франции по вопросам военно-технического сотрудничества.

***

Перед экзаменами официально выпускались брошюрки с вопросами к билетам по всем вынесенным на экзамен предметам. Практически все педагоги заставляли при подготовке к экзаменам писать ответы на билеты в тетрадях (на это и ушел весь одиннадцатый класс), поэтому минимум знаний был уже очерчен. Но и его осиливать хотелось далеко не всем.

В ходе каждого экзамена весь класс сидел на задних партах, а на передних сидели и готовились по билетам очередные несколько человек. Ожидающие, перелистывая книжку с билетами, естественно, пропускали те, которые уже были выбраны. На математике Аркаша Моисеев, когда подходила очередь, остановил свое внимание на одном билете, что плохо помнился. Открыл тетрадь с ответами, и еще раз прочитал содержание ответа. Каково же было его изумление, когда через несколько минут, когда его вызвали, ему достался тот самый билет, который он только что прочитал. Поскольку в голове все было очень свежо, он взялся отвечать без подготовки, чем очень удивил Нину Александровну. Так произошло и на втором экзамене. Факт, труднообъяснимый, но имевший место.

Экзамен по физике тоже отличался какими-то метафизическими совпадениями. Во втором взводе первым шел Слава Калашников и ему достался Билет № 1 (Первый и второй законы Ньютона и прочая простота). Услышав номер билета, Широков не поверил и попросил показать. А потом сказал что-то вроде: «Первый раз за свою практику такое вижу, чтоб первый сдающий вытащил первый билет». Экзамен состоялся 13 июня, и Задворнову достался билет №13, но он получил отличную оценку.

Тем, кто шел на медаль, старались помочь, в т. ч. могли и «засветить», то есть пометить билет. На одном из экзаменов засвеченный кому-то билет взял не отмеченный особыми успехами В. Смирнов, как всегда по ошибке. Что потом было с потенциальным медалистом, история умолчала, но Витю за такое деяние мы, по воспоминаниям Моисеева, наказали – когда он заснул после отбоя, его избили мокрыми полотенцами, завязанными в узел. Вообще Витя Смирнов был субъектом, которого не любил весь второй взвод, со своей глупостью он вечно создавал какие-то проблемы.

Всего экзаменов было семь: сочинение, алгебра, геометрия и тригонометрия, физика, химия, история и обществоведение, иностранный язык. К первым готовились усердно, к последующим – уже на пляже Петропавловки, а к последним вообще не готовились -- училищная подготовка была надежной. А кто-то пришел на экзамен не совсем трезвым. И результаты сдачи были соответствующими. На одни пятерки экзамены сдали три человека, на «4» и «5» - 16 человек, а 30 человек, то есть 61% сдававших имели и тройки. Это означает, что большинству, хоть и не подавляющему, было совершенно наплевать на результаты сдачи.

Все выпускные экзамены на отлично сдали всего три человека: Вадим Иванов, Слава Калашников и Серёга Мельниченко. Но чтобы получить медаль, надо чтобы годовых «четвёрок» было не больше трёх. Володе Полынько предложили пересдать зачет по экономической географии, чтобы получить в аттестат пятерку и иметь возможность бороться за серебряную медаль. Но в назначенный срок он играл в дворовый футбол и не смог оторваться.

В результате золотую медаль у нас получил только один Вадим Иванов, его фамилия занесена на доску почета, а серебряные медали вручены А. Берзину, М. Голубеву и В. Назаренко. В сравнении с другими выпусками результат выглядит невзрачно. В предыдущем выпуске примерно одной с нами численности золотых медалей было 4, а в последующем (там народу было 89 человек) золотых медалистов было девять.

Тем не менее, это были наши первые серьезные экзамены, каких в жизни еще ожидало тьма тьмущая. Для Калашникова (и не только для него одного) главным было то, что после тех выпускных экзаменов появилась уверенность в своих силах, граничащая с наглостью. Уверенность, которая позволяла легко брать рубежи всех дальнейших учебных заведений, в которых он учился. Суть этого обстоятельства постиг только в последнем учебном заведении – Российской академии государственной службы при Президенте РФ. Где один из преподавателей на кафедре «Национальная безопасность», в прошлом генерал-полковник, так выразился о процессе учёбы в академии: «К нам в академию трудно поступить, но во много раз труднее её не закончить».

***

С завершением общего среднего образования наши заботы не закончились. Дело в том, что в 10 -11 классах мы прошли курс «Военный переводчик», и теперь «хорошисты» (39 человек) были допущены к сдаче экзаменов на звание Военный переводчик. Все его успешно прошли и теперь могли быть использованы как устными, так и письменными переводчиками.

Кроме того, в течение года мы изучали устройство катера, основы управления им, правила плавания. После общих экзаменов предстояла стажировка в лагере, сдача экзаменов на право управления шлюпкой и катером. Через неделю после экзаменов мы поехали в Нахимовский лагерь. Позже туда подъехали и участники спартакиады суворовских и нахимовского училищ.

В лагере мы были с 30. 6 по 20. 7, причем до 14. 7 жили вместе со всеми младшими нахимовцами, а последнюю неделю – одни в целом лагере. Отрабатывали швартовку на типовом командирском катере эсминца (РК – 378). Сначала подходили к плавающему плотику, а затем нам разрешали швартоваться и непосредственно к пирсу. Катер был деревянным и хрупким, поэтому боцмана очень боялись, как бы мы его не разбили. Иначе командованию училища не на чем будет отдыхать на озере. И все-таки катер грохнули, и разбил его наш молодой командир роты Виталий Михайлович Румянцев. Бывший политработник, он как-то буквально понял лозунг «Партия – наш рулевой! », и сам встал к штурвалу. Воскликнул почему-то: «Эх, Квантунская! », и направил катер на пирс, будто капитан Гастелло свой горящий самолет на железнодорожные составы противника. В результате – Крэк!

Кроме навыков управления мы осваивали и правила плавания: предупреждения столкновений судов в море (ППСС), рейдовой службы (ПРС), Обязательные постановление по Ленинградскому торговому порту. Плавание на Неве по специальным Правилам на этой реке отрабатывали на дизельном «Ярославце» по пять-шесть человек за один заход. Попутно с изучением района плавания любовались с реки панорамой красивейших набережных Питера. Надо было пройти под мостами и ошвартоваться к причалу. Обычно от «Авроры» уходили вверх по Неве примерно до дачи Безбородько. Второй маршрут - вниз по течению Большой Невки до Гренадерского моста (тогда он был еще деревянным). Первый заход длился с утра и до обеда, потом был перерыв, а дальше начинался следующий заход, который заканчивался как раз к самому ужину.

В один из таких заездов Слава Калашников, сдав экзамены, нашел на «Ярославце» удобную шхеру, где бы можно было кимарнуть до обеда. Не смотря на то, что на катере есть нормальный кубрик, ребята присмотрели самодельный лежак в моторном отсеке рядом с дизелем. Стоило этому лежаку освободиться всего лишь на 30 секунд, как Слава своим туловом занял половину его ширины, а вторую половину, как человек честный, оставил для всех желающих посидеть и погреться у горячего работающего дизеля. А еще через 10 секунд он уже спал при оглушающем шуме этого двигателя. Когда его растолкали, он не понял сразу, что же с ним произошло. «Я начисто лишился слуха! И это состояние продолжалось где-то более 20-ти минут. Разговора я не слышал, по губам речь не понимал. И так стало тоскливо. За это время успел испугаться, собраться и окончательно прийти в себя. Вспомнил даже рассказ отца про контуженных на фронте бойцов. После этого случая специальность корабельного механика стала не для меня. Это уж точно! Да и особой любви ко всем работающим двигателям с тех пор почему-то не испытываю».

***

22 июля 1965 года в 15. 00 началось принятие военной присяги. По традиции нахимовцы присягу принимали на полубаке крейсера «Аврора», рядом с историческим 6-ти дюймовым орудием. Прием присяги и торжественный марш были засняты и показаны в киножурнале «Ленинградская кинохроника» №17.

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь…». Как это похоже на другую клятву: «Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю …». Не все обещанное в детстве было исполнено, хотя Советской Родине мы были обязаны всем. Детство давно закончилось. Теперь «Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

Последний год мы часто работали на стройках, зарабатывали деньги на выпускной вечер и памятный альбом. Возможно даже, как это было принято, сделали училищу подарок, но этого никто не помнит. Затем состоялся прощальный вечер. А по его окончании мы самовольно покинули стены училища, и пошли в последний раз погулять по набережным Невы. Бродили по городу всю ночь, а затем разбрелись кто куда, договорившись собраться к 6. 00 у памятника «Стерегущему». Голубев, Калашников, Монахов провели остаток ночи в какой-то компании. Монахов затем провожал девицу домой, и едва успел на такси, потеряв в спешке лычки и один погон.

Ранним утром, едва только поливальные машины умыли город, к тротуару у «Стерегущего» стали швартоваться легковые машины. Такси следовало за такси. Последними приехали В. Виноградов и М. Московенко. Уже под утро они завалились в гости к знакомым девушкам (одна из них работала у нас в училище) и едва успели пригубить домашнее вино. Вернее, это была домашняя бражка, яблочная. Бутыль прихватили с собой. Ее оприходовали всем кагалом (за павших в бою при Цусиме) и, демонстративно построившись, пошли неровным строем в спальный корпус досыпать оставшийся до подъёма час.

Наутро выпускников, подавших заявления в партию, вызывали в политотдел. Начальник политотдела А. А. Стенин, как нам показалось, чтоб не заниматься поданными заявлениями в партию, когда почти все его помощники ушли в отпуска, придумал навесить на наших «партийцев» ответственность за гуляние всей роты. И по этой причине им на следующий день после выпуска отказали в рассмотрении заявлений. От политотдела мы так за всё время семилетней учёбы ничего хорошего и не увидели.

Наступила пора прощаться. Одну за другой вызывали группы, направляемые в разные училища. Нахимовцы крепко обнимались и… плакали. Так прощаются только братья. С иными прощались надолго, а кое с кем и навсегда. Вечером на Московском вокзале провожали севастопольцев, о колеса локомотива на счастье разбили бутылку шампанского.

***

Для нас, участников этого рассказа, наступил момент делать выводы, что же мы получили от училища? А читатель, наверное, уже не раз задавал себе вопрос, чем же они там занимались на народные деньги? Одно баловство! Мы и сами задаем себе вопрос, как же из нас получилось что-то путное? Ведь на поверку действительно – одно баловство!

Думается, что это – очередной фокус, который разыграла с нами память. Она застилает сознание, будто оберегая его, и намеренно скрывает многие казавшиеся когда-то важными дела и события. Не все дано вспомнить, не все и надо вспоминать. Мы прожили вместе семь лет, каждый день и каждую ночь. Семь лет – это очень много. За эти годы мы узнали друг о друге абсолютно все, иной может и не знает, что о нем известно.

Трудно сказать, что именно из насыщенного разными событиями нахимовского периода жизни, и в каком именно виде наиболее четко и ярко запечатлелось в памяти товарищей. Как на грех, запоминаются только яркие случаи, смешные или рискованные, те, что сопровождались сильными переживаниями: смехом или страхом, чувством голода или юмора, отчаянным риском или глупостью. К сожалению, жажда познания в этот ряд не входит, и воспоминаний о том, что кто-то старался хорошо учиться, стать отличником или хорошим нахимовцем, почти что нет и не только у нас. Но, если сосчитать все упомянутые случаи баловства и разделить на семь лет обучения, то станет ясно, что были они крайне редки.

Вопросом о свойствах памяти озадачил себя, наконец, специалист по распознаванию акустических образов Михаил Титов: «Не знаю, как у моих товарищей, а у меня в памяти не осталось цельного образа тех лет, хронологически правильно расфасованных и зафиксированных в строгом порядке воспоминаний. Зато великолепно, совершенно отчетливо, без “тумана”, отпечатались отдельные маленькие кусочки, не связанные логически либо хронологически друг с другом. Эти кусочки, эпизодики или картинки памяти о нахимовском бытии, на мой взгляд, представляют интерес для моих товарищей и окружающих нас людей, хотя бы потому, что они отображают так и непонятые до сих пор учеными особенности человеческого восприятия и памяти, а также имеют определенный философский подтекст. Ведь действительно непонятно и странно, почему со всеми подробностями, в цвете, со всеми сопутствующими ощущениями запечатлелось именно ЭТО». Именно из таких эпизодиков, тех мимолетных взглядов с разных сторон на одни и те же события, и состоит наш рассказ. Эти взгляды порой противоположны. И это тоже – парадокс: как у людей, живших одной жизнью, могут быть разные мнения о самой этой жизни?

Трудно вспомнить, еще труднее оценить, что дало и что забрало у тебя училище? Дало, безусловно, много, но каждый взял себе столько, сколько смог. Оценка нашего семилетнего обучения противоречива так же, как и само это обучение. Есть субъективная оценка. В ней мы выглядим, безусловно, самыми лучшими. И даже найдена причина нашему успеху – ранний возраст начала воспитания и, соответственно, относительно большая длительность обучения в Нахимовском училище (у нас - 7 лет).

Наш выпуск действительно относится к периоду, когда большинство однокашников разных лет обучалось в течение длительного срока (до 8-ми лет). В каком-то смысле он даже завершает его. Идущий за нами выпуск был значительно пополнен (89 чел., так называемая «резиновая рота»), а в следующем уже были образованы две роты: одна училась с 5-го класса, другая – с 9-го. Хотя в каждом из тех двух выпусков число «семилетчиков» превышало общее число наших выпускников (а у нас тоже не все учились по 7 лет), еще можно предположить, как это делает Миша Московенко, наличие у нас «чистого корпоративного духа». Но получили ли мы, как он при этом утверждает, «максимум из того, что стало потенциалом Нахимовского училища в период его расцвета»?

Объективно расцвет училища приходится на вторую половину 1950-х годов. И результаты обучения, и итоги профессиональной деятельности выпускников тех лет – все говорит об этом. Первая половина 1960-х годов прошла под явным влиянием значительного сокращения Вооруженных Сил 1960-го года. Кривые, построенные по результатам сдачи выпускных экзаменов за это пятилетие, имеют пилообразный характер, что говорит об отсутствии тенденции. И, при этом минимумы «пилы» приходятся на нечетные годы, к коим относится и год нашего выпуска. Этот факт вообще не поддается объяснению. Однако, то, что в сравнении с предыдущими пятью выпусками мы почти по всем показателям находимся на последнем месте, это сомнению не подлежит. Надо признать, что наш выпуск весьма посредственен. А следующий за нами, то есть «смешанный» выпуск, та самая 2-я рота, некогда затеявшая грандиозную драку, намного превзошел пять предыдущих.

Формирование нашей роты фактически продолжалось все годы обучения. Каждый год поступали все новые и новые ребята, и каждый год уходили. Всего за семь лет было принято 108 человек (из них пятеро сразу были переведены в класс выше). За эти же годы отчислено было 54 человек (55%). Сам по себе этот факт должен говорить о том, что за семь лет произошел жесткий отбор, и училище окончили будущие моряки высокой пробы. Это можно было бы утверждать, если бы 29 человек, то есть более половины отчисленных, не ушли из училища по собственному желанию. Это может означать, что ушли не самые худшие, а в таком случае и остались не самые лучшие. Не подтвердилось мнение, что дети военных лучше приспособлены к военной жизни и продолжают путь отцов. Из детей военных ушли 35 %, при общей цифре 27%. Много можно сделать скоропалительных выводов, но цифры упрямо твердят свое. Но и цифры - это еще не оценки. Настоящую оценку каждому из нас еще поставит сама жизнь.

«Одно неоспоримо, – продолжил умудренный аналитик Михаил Титов - этот период практически для всех явился основой, “краеугольным камнем” их последующего бытия, заложил определенное отношение к окружающему миру, людям, службе и работе. Кроме того, он сделал нас близкими людьми, помнящими юные и для многих, наверное, лучшие годы, проведенные бок о бок, великолепно понимающими друг друга при встречах и беседах, сформировал навсегда крепко спаянное сотоварищество. Собственно же Нахимовское училище, а для нас Питония, всегда вызывает во мне лишь теплые чувства, несмотря на некоторые иногда испытанные там “огорчения”, которых, по-видимому, никто из нас не избежал в большей или меньшей степени во время обучения в нем».

***

В последние минуты, говорят, перед глазами мелькает все прошлое. Так и тогда у многих блеснуло в глазах все пережитое в родных стенах. Калашникову вспомнилось, как семь лет назад покидал он родной московский дом: «Была щемящая грусть и тоска, которая была со мной много лет до тех пор, пока я не женился и не обрёл теперь уже свою семью. Мамки не хватало! Некому было высказать наболевшее и посоветоваться по пустякам. Такое можно доверить только матери. Лет, наверно, до 16-ти я так и делал, когда приезжал в отпуск. И мама меня слушала, а это было главным – выговориться. Может быть, даже мне и не нужны были её советы, нужно было только тепло, внимание и возможность прильнуть к родному человеку. С отцом не разблямзишься! Начнёшь о чём-нибудь своём рассказывать, как бы невзначай вроде жаловаться, а он тебе и говорит, что в твоём возрасте он голодал, так как очень трудное время было. Послушаешь его и, действительно, все твои переживания мелковаты будут по сравнению с тем, что он пережил. Ну, после этого со своими возрастными переживаниями к нему и не лезешь. То ли дело мама! Она поймёт, да и простит. Став старше, как-то это желание выговориться прошло, да и запросы к слушающему возросли. Менялся возраст, менялись потребности в общении. Мы из нежных детей превращались в мужчин! »

Возможно, что такое чувство характерно для иногородних. У ленинградцев, например у Юры Монахова, оно было обратным. Юра, отягощенный излишней опекой родителей специально выбрал училище расположенное в другом городе.

***

В высшие училища нахимовцы поступали без экзаменов, Да и поступлением это назвать было нельзя – мы просто переходили туда учиться. Это была единственная и последняя наша льгота. И мы, как нам казалось, её вполне заслужили своей семилетней учёбой в Нахимовском училище. И поэтому нам оставалось только выбрать будущую специальность, определяющую в дальнейшем и весь жизненный путь. И делалось это, естественно, задолго до выпуска.

Выбор места обучения для нахимовцев, в принципе, был добровольным, но почти всегда он был добровольно – принудительным. В иные года его ставили в зависимость от результатов учебы. В другие спускалась разнарядка . Но всегда выбор для каждого выпускника был труден. Трудно было уже потому, что за долгие годы жизни в нахимовском училище нам редко приходилось выбирать что-либо. Теперь мы понимали, что перед нами лежит Рубикон, и нам надо было решиться, в каком месте перейти его, ведь «лошадей на переправе не меняют», а на том берегу поменять направление дальнейшего движения будет трудно. Но, как решать? Из каких соображений исходить? И, наконец, из чего выбирать?

Как оказалось, чтобы сделать правильный выбор, мы для этого недостаточно знали флот. Это - парадокс. Нас семь лет учили, мы три лета подряд были на корабле. Нередко мы бывали в высших училищах, имели там друзей и не только из бывших нахимовцев. Но к самому концу семилетнего обучения рядом не оказалось грамотных советчиков.

В Ленинграде и области высших военно-морских училищ тогда было пять: ВВМУ им. М. В. Фрунзе на Васильевском острове, ВВМИУ им. Ф. Э. Дзержинского в здании Адмиралтейства, ВВМУПП им. Ленинского Комсомола рядом с Обводным каналом, ВВМУРЭ им. А. С. Попова в Петродворце и ВВМИУ им. В. И. Ленина в Пушкине. Кроме того, в прошлые года нахимовцы поступали в Военно-медицинскую академию и в Высшее инженерно-техническое училище (проще говоря, военно-строительное). Были училища расположенные в других городах. Возможностей было много. И для многих из нас процесс выбора был, длинным и заковыристым.

Калашникову отец советовал идти в Пушкинское училище, потому что последние годы своей службы провёл в нём. А там готовили дизелистов и турбинистов. А это значит БЧ-5. Но этого добра мы насмотрелись на крейсере «Киров» и становиться корабельным механиком хотелось лишь отдельным из нас. Идти же в ВВМИУ им. Ленина у нас не пожелал никто

Сашу Берзина начал сманивать на 3-й факультет Дзержинки его приятель Боря Кобылинский, нахимовец старше нас на два года. Рисовал он перспективу отнюдь не трюмного офицера, а офицера-кораблестроителя на одном из судостроительных заводов страны, в том числе и Ленинграда. Не профессия, а сплошной ватман, кульман и рейсфедер.

Приятель Мишки Московенко Валера Трошин, с которым они познакомились в в феврале 1961 года, когда лежали в санчасти, теперь уже курсант, приходя в Питонию, красочно расписывал свою будущую специальность программиста, на которую он учится на 3-м факультете ВВМУРЭ им. А. С. Попова. Это будущее он рисовал нам как в сказке: белый халат, тишина в заглублённом командном пункте ГШ ВМФ недалеко от Москвы, твой пульт управления с множеством кнопок и тумблеров, сдержанные команды чуть ли ни Главкома, и ты - наедине с выбором правильного решения по управлению силами всего ВМФ. От такой фантастической перспективы бросало в дрожь.

Очень хотелось не ошибиться, и не хотелось играть с судьбой в тёмную. Необходимо было видеть все своими глазами. И тогда мы попросили, чтоб нам устроили экскурсии в военно-морские училища. Нам организовали только экскурсии во ВВМУ им. М. В. Фрунзе и во ВВМУПП. Такое было впечатление, что никто этим делом заниматься не хотел. А, скорее, эти училища и были указаны командованию как предпочтительные. Именно туда было желательно поступление нахимовцев (если было желательно вообще). Так что представление о том, как готовятся флотские специалисты, мы получили довольно узкое: только о штурманах и артиллеристах (ракетчиках), а стало быть, в недалеком будущем командиров кораблей.

Видимо училище подводного плавания нам плохо представили, в памяти остался лишь специальный унитаз подводника. Во всяком случае, большинство из нас склонилось в сторону ВВМУ им. М. В. Фрунзе, невзирая на непрезентабельный и удручающий вид его внутренних дворов.

ВВМУ им. М. В. Фрунзе

В результате во ВВМУ им. М. В. Фрунзе пошел 21 человек. Все – на один штурманско-гидрографический факультет. Когда нас приводили на экскурсию, этим факультетом как раз командовал наш контр-адмирал Н. М. Бачков. В училище того времени были еще противолодочный, начальником которого с 1967 года был бывший командир крейсера «Киров» Б. В. Викторов, и минно-торпедный. Все эти факультеты пронумерованы в соответствии с боевыми частями корабля. А один – четвертый – готовил будущих политработников, но этот в наш расчет не входил вовсе. Профессии артиллеристов и противолодочников (ПЛО) тоже по душе не пришлись, а всерьез заинтересовал лишь только 1-й факультет – штурманско-гдрографический. В штурмана пошли 10 человек, в гидрографы 11.

Грабарь ходил за советом к старому другу семьи, капитану парусника «Седов» П. С. Митрофанову. Тот, естественно, предпочитал экологически чистые средства передвижения, жутко боялся атомных лодок, и Володе рекомендовал идти в Гидрографы. Володя даже не знал, что это такое, но догадывался. Можно считать, что Грабарь и Сиренко выбирали специальность, более ли менее осознано. Но в гидрографы нас попало, причем каждый своим путем, еще девять человек.

В том же 1965 году поступал во ВВМУ им. М. В. Фрунзе отчисленный ранее из Нахимовского Миша Хрущалин. Прошел без замечаний все медкомиссии и оформил в военкомате все необходимые документы. В назначенное время явился в училище и написал заявление на ракетно-артиллерийский факультет. Сомнений в здоровье и знаниях (четыре четверки в аттестате зрелости) не было. Сгубила случайность. Усталой женщине невропатологу (предпоследний врач медкомиссии, после нее оставался только терапевт, который пишет заключение «Годен») не понравился его прикус зубов. После непродолжительной дискуссии он был изгнан из числа кандидатов на поступление. В ЛЭТИ поступил без проблем. Военно-морская кафедра по иронии судьбы сделала его все тем же офицером-ракетчиком, но уже запаса.

А годом раньше поступил во Фрунзе Олег Осипов. Он закончил школу рабочей молодежи. А там была десятилетка. Поэтому Рюша-мореман обогнал нас на год.

ВВМУРЭ им. А. С. Попова

Это училище постепенно вместе с развитием научно-технического прогресса превращалось из училища связи, в училище, готовящее специалистов обеспечения управления силами, а затем и автоматизации управления. В 1960 году были сформированы отдельно радиотехнический факультет и факультет связи. А в 1963 году образован факультет электронно-вычислительной техники, в том году на этот факультет поступило наибольшее количество нахимовцев. Им, да и нам виделось в нем все самое передовое, что только имелось на флоте.

Будущим «ввмурэшникам» нервы помотали изрядно, особенно тем, кто шел на факультет автоматизации. Чтобы попасть в ВВМУРЭ, предстояло трижды побывать в кабинете начальника ЛНУ. Сначала их было 18. После первого посещения осталось 9. Это были: Хламков, Моисеев, Дудник, Градосельский, Задворнов, Московенко, Вадим Иванов и Крылов.

Аркадия Моисеева «захватила» радиоэлектроника и его выбор был однозначный. А Витя Крылов хотел после окончания Нахимовского училища поступить в Военно-медицинскую академию и стать военно-морским врачом, но командование училища в этом его желании отказало, точнее, запретило и думать о медицине под угрозой исключения из Комсомола. Для Виктора, умницы и прекрасного товарища, это была настоящая трагедия. Такое было время. Пришлось идти учиться в ВВМУРЭ им. Попова. Но и там специальности были разными. В Нахимовском училище почему-то особо противостояли профессии вычислителя (может быть, политотдел все еще считал кибернетику лженаукой? ). Справедливости ради следует сказать, что в настоящее время основной костяк ВВМУРЭ им А. С. Попова составляют факультеты, связанные с вычислительной техникой и многие «папы – адмиралы» стараются направить своих чад после Нахимовского именно во ВВМУРЭ им А. С Попова.

ЧВМУПП им. П. С. Нахимова

Саша Белогуб с Витей Градосельским первоначально думали поступать в Военный институт иностранных языков. Английский - это то, в чем мы себя наиболее уверенно чувствовали. В то время перейти из флотской системы в армейскую было настоящей проблемой. Но они полагали, что с помощью отца Виктора сумеют ее преодолеть. Офицеру-воспитателю Ю. А. Барышеву было известно об их намерениях, и он проводил соответствующую работу по противодействию. Первым сдался Саша. К одиннадцатому классу у него испортилось зрение: правый глаз-единица, а левый - 0, 2. Уже во время сдачи экзаменов его вызвали к начальнику училища. Ни во Фрунзе, ни в подплав он не подходил, и ему предложили идти во ВВМУРЭ или вообще уйти на гражданку и поступать в Университет, и обещали дать замечательную характеристику. Штатским Саша себя представить не мог, а становиться вычислителем тоже не хотелось. И тут он вспомнил, что у Володи Лебедя проблемы со зрением были давно, и он заранее знал, что в ЧВВМУ на береговом факультете есть авиакласс, в который требования к здоровью не столь строги. Так Саша пошел вслед за Володей. Выбор был во многом случайным, но оказался удачным. А у Володи еще и судьбоносным, потому что, когда-то он жил в Севастополе, у него в Крыму была невеста.

Юра Монахова первоначально собирался идти во ВМУРЭ, а Валера Назаренко в «Дзержинку», но Саша Коваленко сманил сначала одного, потом и другого. В итоге трое друзей выбрали для себя ЧВВМУ

В результате в ЧВВМУ им. П. С. Нахимова пошли: Белогуб, Виноградов, Коваленко, Лебедь В. И., Монахов, Назаренко (он переведется во ВМУРЭ), Поросятников, Сиротинский, Ульяшин, Щукин.

ВВМИУ им. Ф. Э. Дзержинского

Выбор этого училища оказался самым непредсказуемым. Раньше туда шли золотые и серебряные медалисты: В. Кулешов (золото 1954), В. Ляпунов (золото 1955), Н. Гришин (золото 1958), Ю. Скачков (золото 1958), Н. Стукалин (золото 1958), Б. Маркитантов (золото 1959), А. Пишенков (золото 1961), В. Крапивин (золото 1964), Е. Чеканов (серебро 1962), Б. Кобылинский (серебро 1963), Г. Ильин, Г. Лушин, и другие. Из наших же никто особыми результатами в учебе не отличался. Их было шестеро, и все написали рапорта с просьбой зачислить их на электротехнический факультет. Но в этом училище знали, что нахимовцев держать вместе опасно (по мнению В. Овчинникова особенно много хлопот доставили командованию училища выпускники 1962 г. ). И, их разбили по разным факультетам - по алфавиту, да еще и по разным ротам. Антипенко и Коновалова были зачислены на первый факультет специальной (атомной) энергетики, Малахов и Мельниченко - на второй электротехнический, а Овчинникова и Попова на третий (там был только один класс) – кораблестроительный.

***

В итоге мало кто может сказать, каким точно образом был сделан его выбор. То, что мы называем нашим выбором, на деле оказалось совпадением многих обстоятельств. Но, в конце концов, никто никогда не пожалел о выбранном пути. Характерным является то, что многие пошли в командные училища. Та же картина наблюдалась и в предыдущем 1964 году, когда многие поступили в Высшее военно-морское училище подводного плавания имени Ленинского Комсомола. А почти половина нашего выпуска (21 человек) поступила в училище им. М. В. Фрунзе. Эти два училища были сходны тем, что его выпускникам (кроме гидрографов) был прямой путь на командирский мостик или в центральный пост. Желание, а вернее сказать, приятие возможности поступать туда, объективно было обусловлено произошедшим переустройством флота, к тому же теперь все училища давали общесоюзную инженерную специализацию. Теперь у нахимовцев не было оглядки на гражданскую специальность; вопрос стоял конкретно, какое училище и какой факультет выпускает будущих командиров кораблей?

[1] Подробнее см.: Синдаловский Н. А. Петербург. От дома к дому… От легенды к легенде. СПб., 2000. С. 222