Духовная автобиография дзэнского наставника Хакуина 3 страница

* Здесь перечисляются поэты и мыслители древнего Китая. - Прим. ред

Вот к таким, истинно погруженным в дзэн ученикам, причем как в Сёиндзи, так и в других храмах, расположенных в соседних провинциях, куда в качестве учителя приглашался Хакуин, и была обращена его наставническая деятельность вплоть до шестидесяти пяти его лет. Зимой 1750 г., когда ему было шестьдесят пять, он пустился в гораздо более длительное путешествие, отправившись в- провинцию Харима, к западу от Осака, для того, чтобы провести серию лекций в храме Рёкокудзи. Всю последующую весну он учительствовал в храмах, расположенных в соседней провинции Бидзэн. По пути домой он сделал остановку в Киото и оставался там несколько месяцев. Он читал лекции в резиденции состоятельного горожанина по имени Ецуги Масаюки. Когда Хакуин пребывал в Киото, среди учеников-мирян, приходивших к нему за советом, был знаменитый художник стиля бундзин Икэ Тайга.

В то же самое время Хакуин стал уделять больше внимания литературе. Первая его публикация - " Вступительные рассуждения о Дхарме к лекциям по Записям Ши-гэна" (" Сокко-року кайэн-фусэцу" ) - появилась в 1743 г., когда автору исполнилось пятьдесят восемь лет. За ней последовали " Записи о комментариях Сэн-дая к строфам Холодного пика" (" Кандзан-си Сэндай-кимон" ), а через четыре года - " Сонные слова страны снов" (" Кайан кокуго" ). Эти три работы входят в число важнейших его произведений и являются записями бесед и лекций. Они предназначены прежде всего опытным ученикам, хорошо знакомым с классической китайской дзэнской литературой. В них чувствуется зрелость Хакуина. Они являются высшей точкой развития его творческих сил. Ученики, описывавшие его в те времена, говорят о страшном, бескомпромиссном дзэнском наставнике, " сияющая сила" которого была такова, что ее " острота и могущество не давали возможности даже приблизиться к нему".

Тогда же Хакуин стало осознанно делать шаги в сторону того, чтобы распространить свое учение среди населения других местностей. Для жителей Хара, равно как и для крестьян соседних деревень, Хакуин никогда не был недостижимой фигурой. Судя по всему, он был в высшей степени убежден, что благодать дзэнского учения должна быть разделена между всеми людьми. Ранговые, классовые или половые различия теряли почти всякий смысл, когда на другой чаше весов оказывалось самое важное в жизни - достижение кэнсё, духовное самопробуждение, достигнутое через видение собственной сущности. " Вот главное богатство этой вселенной, - говорил наставник людям. - Если вы обладаете им, то это значит, что вам очень повезло и вы стали подлинно добродетельным и мудрым человеком вне зависимости от того, кто вы: лодочник или извозчик, прислуга или гувернантка. Однако, если вы не обладаете им, то вы бедны и невежественны и находитесь на самой низкой ступени, даже если являетесь императором или даймё".

Вплоть до самой смерти Хакуин жертвовал своими силами и временем ради того, чтобы его аудитория становилась все шире. Примером самого простого способа объяснения основ своего учения могут служить нехитрые рисунки тушью, которые он тысячами раздавал крестья нам, бесконечным потоком приходившим к нему за наставлениями. Для них же в последние пятьдесят лет своей жизни он составил десятки книг, как в прозе, так и в стихах, которые ошеломляют разнообразием стилей и жанров. Некоторые из них были написаны на классическом японском литературном языке, другие же, отдавая дань массовой моде того времени, он составил, используя выражения и стиль различных народных диалектов. Безумные или бессмысленные стихи, сказки, пародии на популярные песни, зашифрованные вирши, пародии на медицинские рецепты и даже загадки - все они становились колесницами, которые разносили его учение о кэнсё. При этом, благодаря необычайному литературному таланту, он создавал свои произведения, не искажая смысла своего учения.

Изобретательность и желание отыскать лучшие приемы приведения людей к важнейшему опыту, опыту просветления, заставили его составить новые и весьма оригинальные коаны, в число которых входит знаменитый " Звук хлопка одной ладони". Приблизительно к шестьдесят пятому году своей жизни он стал назначать этот коан начинающим ученикам вместо обычного в таких случаях коана о " му" *.

* " Обладает ли собака природой Будды? " Ответ: " My". - Прим. ред.

" Когда мне было двадцать один или двадцать два года, я возгорелся великой решимостью, напряженно и целеустремленно посвятив себя коану о " му" и день и ночь. Однажды ночью... когда мне было уже двадцать три года,... я внезапно испытал великое пробуждение. Я хотел, чтобы другие тоже каким-нибудь образом смогли приобрести такую мощь,... чтобы проникнуть в Великое. С тех пор и уже в течении сорока пяти лет я руковожу ими и учу, причем не только своих родственников или друзей, но вообще всех людей, старых и молодых, высокого или низкого положения. Я насаждал в них сомнение относительно их Самости, я назначал им для работы коан о " му", я использовал великое разнообразие надлежащих приемов... Нет сомнения в том, что среди людей бесчисленное множество способны испытать огромную радость достижения просветления.

Однако пять или шесть лет назад мне пришло в голову наставлять всех своих учеников, прося их услышать хлопок одной ладони, и я обнаружил, что это бесконечно лучше, чем все другие приемы наставления, которыми я пользовался раньше. Ученики, использующие этот метод, тратят гораздо меньше времени на возбуждение великого сомнения и достигают больших результатов в занятиях дзадзэн. Превосходство этого приема над другими подобно различию между облаками и грязью" (4).

Судя по всему, большие монастырские комплексы в Киото оставались совершенно непричастными к карьере Хакуина, причем не только в период его странствий, но даже тогда, когда он в качестве наставника читал лекции в храмах и областях, окружавших столицу. Что же касается храма Мёсиндзи, который был главным в линии, к которой принадлежал Сёиндзи, то очевидно, что часть его духовенства все же знала о деятельности этого чудесного провинциального проповедника с востока страны. Один из представителей Мёсиндзи - выдающийся ученый и священнослужитель Мутяку Дотю - сделал в своем дневнике особую запись о том, что на почетном месте одного из центральных залов храма были вывешены два свитка с образцами каллиграфии Хакуина. Если судить по дате записи, это были относительно ранние его работы. Возможно, они были созданы тогда, когда Хакуину было около пятидесяти лет, то есть до того периода, когда его каллиграфический стиль обрел свою простоту и монументальную мощь. И тем не менее, Дотю удивлялся " невыразимой силе и динамичности" этих творений кисти наставника.

Специально для чтения лекций в Мёсиндзи и равном ему по значению храме Тофукудзи Хакуин был приглашен в возрасте шестидесяти шести лет, в период временного, трехмесячного пребывания в Киото. В качестве ос- новы он взял тогда текст " Записок Лазурной скалы". Среди тех, кто принял участие в этом собрании, были жрицы трех императорских храмов, причем одна из них была дочерью императора.

По некоторым замечаниям, которые Хакуин делал в ходе своих лекций в возрасте семидесяти лет, мы можем ясно понять, насколько он был убежден в зрелости и глубине своего учения: " Какой предмет я не взял бы для объяснения вам, будь это даже кусок камня, он сразу же превращается в слиток чистейшего золота. Не имеет значения, где я - сижу ли, шучу ли или просто разговариваю с людьми. Я все равно вращаю при этом великое колесо Дхармы".

Четыре года спустя, весной 1763 г. стало совершенно очевидно, что возраст и болезни постепенно ослабляют общее состояние наставника. Ученики Хакуина могли своими глазами видеть, как он теряет свою обычную жизнеспособность и внимательность. Проведение лекций истощало его. " Казалось, был израсходован запас той невероятной силы, которой он наполнял свое наставничество". К середине же зимы признаки старости стали еще более явными. Монахи предполагали, что грядущей весной наставник закончит чтение лекций, и боялись, что он не сможет вообще принимать участия в делах. Однако Хакуин не обнаружил большой склонности к прекращению наставничества, но был, тем не менее, вынужден " разделять место проповедника" со своими учениками, такими, как Торэй. С приходом следующего года наставник официально ушел с поста настоятеля храма Сёиндзи, передав его своему ученику Гэнро.

На восемьдесят первом году жизни, весной Хакуин, объявив во всеуслышание, что не будет больше принимать учеников, отправился в паланкине в Эдо, для того, чтобы надолго остановиться в незадолго до этого построенном Торэем храме. Шесть месяцев он пребывал в нем. Известно, что каждый свой день он посвящал наставничеству, причем в число его учеников входили весьма высокопоставленные чиновники.

Следующую весну и лето Хакуин посвятил отдыху, наслаждаясь водами горячих источников на Идзу. Зима же застала его в Рютакудзи - в храме, незадолго до этого построенном под руководством наставника в соседней провинции Мисима. В Рютакудзи он читал лекции по собственному произведению " Ядовитые тычинки в зарослях колючек" (" Кэйсо докудзуй" ). На этих лекциях присутствовало более двухсот пятидесяти монахов, многие из которых раньше числились в учениках наставника. Монахи собирались в Рютакудзи со всей страны, поскольку многие из них не сомневались, что увидят учителя в последний раз. К середине лекционного курса Хакуин так ослаб, что не мог продолжать его вести, и вынужден был передать право чтения Торэю.

Новый 1768-й год он встретил в Рютакудзи. В самом конце зимнего периода упражнений он был вынужден оставаться в постели, причиной чего стало заболевание, описанное врачами как " избыток сладости" (возможно речь идет об осложнении, связанном с сахарным диабетом). Было прописано слабительное, которое, вкупе с долгим сном, позволило наставнику восстановить силы. Весь год он чувствовал себя достаточно хорошо, так что смог удовлетворить просьбы трех близлежащих храмов и отправиться туда читать лекции. В двух храмах он провел беседы, длившиеся несколько дней. Предметом их было " все, что приходило в голову" наставнику. Однако такое напряжение вновь ослабило его. Когда же один из монахов предположил, что Хакуину следует приостановить свое наставничество хотя бы до тех пор, пока он не почувствует себя лучше, тот как обычно ответил: " Что усталость по сравнению с тем голодом, который терзает моих учеников".

Последний месяц жизни Хакуина лучше всего описан в " Жизнеописании" Торэя:

" В одиннадцатом месяце наставник вернулся в Сёиндзи. Было совершенно ясно, что его состояние стало еще более тяжелым. В шестой день двенадцатого месяца поднялась ужасная буря. Дождь наполнил воздух, удары молний с яростью обрушивались на землю. На следующий день явился врач Фуругори для того, чтобы проверить пульс наставника.

- И что вы думаете? - спросил тот.

- Ничего необычного, - ответил врач.

Наставник обругал его:

- Может ли человек называться опытным врачом,

если не может заметить, что его пациенту осталось всего

три дня жизни?

Тогда было позволено прийти почтенному господину Яманаси. Были вынесены доски, чтобы можно было ходить по снегу, но наставник, сделав несколько шагов, был вынужден остановиться.

На десятый день наставник призвал к своей постели ученика Суйо и вверил тому ведение своих дел после смерти.

На закате следующего дня наставник задремал и, лежа на правом боку, спал необычайно спокойно. Один раз он громко простонал " у-нннн" и ушел от нас.

На пятнадцатый день состоялись похороны. Дул свирепый ветер и был дождь, из-за чего мы были вынуждены отложить сожжение. Оно состоялось на следующий день, причем среди пепла были еще найдены останки... Они напоминали голубые драгоценные камни - подлинные плоды жизни наставника, которая была наполнена медитацией и мудростью. Массы людей заполнили место, где производилось сожжение, и многие из них вели себя подобно тем демонам, толпа которых при сожжении Будды пыталась урвать для себя его мощи. Вследствие этого останки наставника были распределены на три части и заключены в ступы, помещенные в трех его храмах".

Через два года после смерти императорским указом Хакуин был удостоен почетного титула синки докумё в ранге дзэнси (" наставника дзэн" ). В 1884 г. император Мэйдзи присвоил ему высший из принятых в Японии рангов " наставника страны" (кокуси) - сёсю.

Дзэнский наставник Хакуин как человек

Торэй так описывает Хакуина: " [его] движения были тяжелы, размеренны, будто у быка, а взгляд пронзителен, как у дикого тигра". Этот словесный портрет находится в соответствии с небольшой статуей наставника, которая по сей день строго взирает на всех приходящих в святилище в Зале основателя в Сёиндзи, с многочисленными автопортретами и рассказами учеников Хакуина. Внушительная фигура выдавала в нем огромную физическую силу, а также властный характер, свидетельствуя о том, что он был человеком решительным, самостоятельным и бескомпромиссным.

Однако Хакуин вовсе не был воплощением строгости и суровости. Видеть отблески простых, человеческих его качеств мы можем в некоторых замечаниях, добавленных Торэем к " Жизнеописанию". Они содержат анекдотические описания привычек и слабостей учителя, которые позволяют построить всеобъемлющий портрет этой разносторонней личности.

Так, Хакуин питал чрезмерную страсть к сладостям. Очевидно, эта его слабость была хорошо известна в дзэнских кругах, так как Торэй рассказывает, что, когда он первый раз пришел в Сёиндзи на встречу с наставником, то принес в качестве подарка целый мешок купленных в дороге сладостей. Исключительной любовью Хакуина также пользовалась лапша из ямса. Нам известно, что, когда в храмовой кухне готовилось торо-родзиру (блюдо, приготавливаемое из истолченного горного ямса), " было достаточно одного только звука растираемого в ступе ямса, чтобы, в предвосхищении, рот наставника наполнился слюной, а глаза стали узкими". Как и большинство японского духовенства, Хакуин любил сакэ. В " Жизнеописании" рассказывается об одном инциденте, когда наставник, которому было тогда около двадцати пяти лет, остановился перед входом в храм, для того, чтобы перед началом серии суровых упражнений принять еще одну чашечку сакэ. Согласно историку дзэн Рикугава Тайуну, Хакуин в первые десять лет, когда он был верховным настоятелем Сёиндзи, не позволял себе пить сакэ. Позже он пил в умеренном количестве, утверждая, что делает это исключительно в " лечебных целях". Кроме того, Хакуин имел привычку курить. Он курил, по крайней мере, с двадцати пяти лет. Однажды он решил бросить курить, испугавшись, что нарушает предписания Будды. Он взял свой мешочек для табака и трубку-кисеру и выбросил их в рисовом поле. Более того, чтобы разорвать все связи с этими предметами, он стал колотить по ним посохом до тех пор, пока они окончательно не скрылись в грязи. Позже он снова начал курить, оправдывая себя тем, что это позволяет ему " отдохнуть от насущных проблем и учительских обязанностей". Торэй, отличавшийся строгостью в исполнении всех предписаний, рассказывает, что иногда, заходя в келью Хакуина, он замечал, что наставник в спешке прячет за спину непотушенную трубку.

________________________________________

1. ) Кабэ Сосе. Хакуин сё дзендзю 6, рр. 155-156

2. ) Хакуин. Дзендзисю рр. 397-398

3. ) И в " Диком плюще", и в Гусиной траве" Хакуин утверждает, что вернулся в Дайсёдзи для того, чтобы уха живать за Сокудо, несколькими годами раньше, а именно в 1708 г., сразу после ухода из Сёдзу-ан. Мы же следуем хронологии, приведенной в " Жизнеописании", -точка зре ния которой кажется более убедительной.

4. ) " Цветы-копья" (" Ябукодзи" ). Хакуин-осё дзен-сю 5 рр. 324-325

О тексте

В оригинале текст " Дикого плюща" состоит из четырех частей (четырех канов, то есть книг), из которых вторая состоит еще из двух частей. Однако для удобства я поделил перевод на четыре главы, причем счел возможным ввести по всему тексту дополнительное разделение и заголовки для них.

Избранное самим Хакуином заглавие этого труда состоит из названий двух распространенных в Японии растений: кидзута - дикий плющ (hedera rhombea) и маннегуса (sedum lineare). Неизвестно, какому из них сам автор отдавал предпочтение. Судя по всему, он имел в виду особенности каждого них. Вместе с тем, само слово ицу-мадэ-гуса буквально означает " до каких пор - травы" или " как долго - травы" (китайское прочтение тех же иероглифов дает: " стена" - " рост" - " трава" ). В ранней японской литературе оно обычно значило краткость земного бытия, но здесь могло обозначать склонность названных трав бесконечно расти и умножаться, что можно рассматривать как забавный намек на несомненное качество самого Хакуина - быть в постоянном движении.

В " Диком плюще" Хакуин упоминает некое божество, названное им самим Ицумадэгуса мёдзин, то есть Божество дикого плюща. Там же автор говорит, что до тех пор, пока это божество стоит на страже, дзэнская Дхарма не исчезнет, даже если ложные учения " наводнят страну". Имя Ицумадэгуса мёдзин, очевидно, придумано самим Хакуином. Возможно, этим автор хотел подчеркнуть, что его сочинение может сыграть важную роль, удерживая от ложного учения последующие поколения учеников даже после его смерти. Сходное значение имеет слово маннегуса (буквально " тысячелетняя трава" или " вечная трава" ).

" Дикий плющ" написан канси - особой формой китайского стиха. Она развилась под воздействием другой любопытной формы - кёси, " безумной поэзии", - и была очень распространена во второй половине восемнадцатого века, переживая во времена Хакуина вершину своей популярности.

Каждая строфа состоит из обычного набора из семи рядов иероглифов, так что на первый взгляд может показаться, что она поддается прочтению так же, как и традиционная форма японского стиха канси (то есть с учетом того, что порядок слов в японском тексте изменен в соответствии с синтаксисом китайского языка). Однако отличительной чертой этой поэзии Хакуина является то, что во многих случаях нельзя определить значение фразы без учета того, что в ее состав могут входит идиомы японского простонародного, часто вульгарного языка, игра слов и эксцентричные выражения, характерные как раз для " безумной поэзии".

Прочтение такого рода письма не представляло особой проблемы для современников Хакуина, однако в настоящее время для большинства читателей оно представляет собой почти непреодолимую преграду. Нет сомнений, что это обстоятельство является исчерпывающей причиной того, что " Дикий плющ" остается почти неизвестным среди широкого круга современных японских читателей. И это тем более печально потому, что это произведение является уникальным самоописанием, чрезвычайно редко встречающимся среди таких грандиозных фигур дзэн-буддизма, каким был Хакуин.

Остаются непонятными причины, по которым Хакуин доверил свою автобиографию столь причудливому посреднику. Возможно, он рассчитывал на то, что произведение, написанное в столь модном в те времена стиле, привлечет к себе больше читателей. Однако, может быть, что он таким образом попросту развлекал себя в последние годы жизни. Нет сомнения в том, что ответ на наш вопрос лежит на пересечении указанных причин. Как бы то ни было, чрезвычайно трудно средствами перевода составить представление о том, сколь увлекательна по сути такого рода поэзия, которая основана по большей части на искусстве владения словом и изобретательности и которая является - это необходимо признать - поэзией только формально. Этот перевод является прозаическим, в чем он следует традиции некоторых современных японских изданий, в которых китайский стих переведен несколько упрощенным японским литературным языком.

Приложение содержит перевод " Предисловия" к известному сочинению Хакуина " Ясэнканна" (" Задушевные беседы в ночной лодке" ), которое, вместе с этим " Предисловием", было опубликовано отдельно десятью годами раньше появления на свет " Дикого плюща". Позже, когда Хакуин принял решение включить текст " Ясэнканна" в " Дикий плющ" почти без изменений, он, разумеется, был вынужден опустить " Предисловие". Я счел нужным поместить его в нашем издании в виде приложения, так как оно содержит подробное описание существенных особенностей техники медитации самоосознания (найкан), о которой упоминает третья глава " Дикого плюща".

Даты приводятся в точности так же, как они даны в тексте, то есть не по европейскому календарю, а в соответствии с лунным, который использовался в Японии до эпохи Мэйдзи. Это, в частности, значит, что день рождения Хакуина (двадцать пятый день двенадцатого месяца 1685 г. по лунному календарю), и день его смерти (одиннадцатый день двенадцатого месяца 1768 г. ) согласно европейскому летоисчислению приходятся на 19 января 1686 г. и 18 января 1769 г. соответственно. При этом, однако, изменена была японская система счета возраста, по которой человеку исполняется один год в день его рождения. Таким образом, в тексте в каждом указании возраста был вычтен один год.

" Дикий плющ" был опубликован в 1766 г. Часть издания отпечатана была в Сёиндзи, в храме Хакуина, а часть - в Сидоан, храме в Эдо, который был резиденцией ученика Хакуина Торэя. Настоящий перевод основан на ксилографическом издании Сидоан (на этом же тексте основывается издание текста ёмикуда-иси в " Хакуин Дзэндзисю" Токива Дайдзо). Для перевода одной из версий известного произведения Хакуина " Задушевные беседы в ночной лодке", отличающейся текстуально от более ранних его рецензий (этот текст является заключительной частью нашей книги), было использовано издание " Ясенканна фуроку", недавно выпущенное киотоским Институтом изучения культуры дзэн.

Мне хотелось бы выразить свою особую признательность двум работам: " Хакуин Осе сэден" (" Подробная биография священнослужителя Хакуина" ) Рикугава Тайуна и " Хакуин Осе Нэмпу" (" Хронология жизни священнослужителя Хакуина" ) Като Сёсюна. Первая из них стала для меня неоценимым источником информации о многих аспектах жизни и учения Хакуина. Аннотация и индекс ко второй помог мне в поиске и определении имен людей и названий местностей, упоминаемых в " Диком плюще". На последнем этапе моей работы оказались необычайно полезными советы, которыми со мной поделился Есидзава Кацухиро, глава бюро переводов Института изучения дзэн. Господин Есидзава, результатом работы которого является серия изданий основных произведений Хакуина, снабженных подробнейшим комментарием, был так любезен, что ответил на мои вопросы и великодушно предоставил в мое распоряжение собственные труды, большая часть которых еще не опубликована. Я уверен, что по завершению его работы на свет появится полное и каноническое издание произведений Хакуина, так что я, будучи, вероятно, первым, кто высоко оценил труд этого ученого, не буду последним. Впереди нас ждет переоценка - хотя, возможно, запоздалая - жизни и творчества Хакуина, основание которой подведено в исследованиях Есидзава. Они же послужили толчком к этому переосмыслению. И наконец, мне хотелось бы поблагодарить Университет Отани в Киото за грант, предоставленный для моей работы.

Дикий плющ

Глава 1. Подлинный дзэн

Посвящение и жизнь в вере

Дзэнское странствие

Преодоление преграды

Сёдзу-родзин

Сознание просветления

Послесловие

Опасности ложного учения

Всякий, кто намерен достичь Пути, который приводит к просветлению, должен без устали вращать колесо четырех величайших обетов. Но ты все равно окажешься на трех путях зла, пусть даже тебе удастся проникнуть сквозь врата недвойственности, если у тебя не появится сознания просветления (сознания бодхи) (1). Наставник прошлого Цы-мин, будучи учеником в Фэньян, вел жизнь, полную трудностей. Он принял себе за правило проводить в бдении долгие ночи, не обращая совершенно никакого внимания на пронизывающий холод, который так известен живущим к востоку от Реки, и не позволяя себе задремать ни на миг. Если демоны сна приближались к нему, он говорил себе: " Несчастный, достойный жалости человек! Что ты себе позволяешь? В этой жизни ты не можешь и одного слова произнести так, чтобы это пошло на пользу другим. После твоей смерти никто не вспомнит и единого звука из того множества слов, что ты изрек за всю свою жизнь". И при этом он колол себя в бедро шилом (2). Вот, поистине, пример тысяче грядущих поколений.

Всякий, кто назовет себя членом семьи дзэн, должен прежде всего достичь кэнсё, которое есть воплощение Пути Будды (3). Жестоко мошенничает тот, кто называет себя последователем дзэн, но при этом не достиг кэнсё. *

* Кэнсё - доел, " видение природы [Будды]" - особое состояние сознания, в котором сознание расширяется до бесконечности и достигается переживание единства всего сущего. - Прим. ред.

Да, обыкновенный негодяй! Даже Камасака Тёхан не так бесстыден был в своем обмане (4).

Обычно говорят про восемь школ буддизма в нашей стране (5). Это доктринальные школы, которые занимаются освоением сутр и комментариев к сутрам; школа Чистой земли, последователи которой непрерывно воспевают имя будды Амиды; школа дзэн, члены которой составляют линии Риндзай, Сото и Обаку. Самой выдающейся называют дзэн. Однако в последнее время ее члены занимаются " молчаливым озарением", то есть не делают ничего, а сидят на одном месте, подобно безжизненным деревянным истуканам (6). Как вы считаете, что, кроме такого сидения, считают они первейшим предметом своего интереса? Они необычайно умело достигают состояния " благородного мужа", которому " больше нечего делать". Самозванные " благородные мужи", они всю жизнь разыгрывают эту роль, поглощая огромное количество прекрасного риса и проводя дни в дремотном сидении (7). Плащ-касая и ряса, которые они носят как буддийские священнослужители, - не более, чем обман. Неподалеку от меня живет один старый наставник, который целый день только и делает, что сидит в своей келье, стучит в деревянную рыбу и громким голосом распевает " наму кара тару но... ". И правда, с его шеи свисает плащ, однако этот человек на самом деле ни разу не испытал кэнсё. Мне хотелось бы спросить у него, что же обозначают слова " тора я я", которые следуют после " наму кара тару но... " Я сказал бы ему, что они значат: " Будущее существование ужаснее голодного тигра"! (8) Я знаю стих, который воздает должное таким достойным пренебрежения ложным наставникам:

Кого все люди сторонятся?

Что в мире отвратительней всего?

Грязный крошащийся уголь?

Скользкие плесневелые дрова?

Протухшее масло?

Извозчик?

Перевозчик?

Злая мачеха?

Скунсы?

Комары?

Вши?

Навозные мухи?

Крысы?

Нет -лживый монах.

О монахи! О наставники! Не можете же вы все, все до единого стать ворами! " Ворами", то есть теми последователями дзэн " молчаливого озарения", воровством которых наводнена ныне вся страна.

Повсюду, где распространилась школа дзэн, " покинувшим дом" является всякий достигший кэнсё и оставивший дом рождения и смерти, а не тот, который бросил родной очаг только ради того, чтобы обрить свою голову. Существуют же такие люди, которые шатаются по стране и без всяких оснований на то восклицают: " Я покинул дом! Я священник! Я монах! " Если у них хорошо получается, то они преуспевают в том, чтобы обманом выманивать у мирян, владеющих домами, милостыню и подношения (9).

Может ли кто в этом мире поддерживать свое существование, подобное тонкой нити, без дома? О чем свидетельствует слово " мирянин"? " Мирянин", " хозяин дома" противоположен " покинувшему дом", " священнослужителю". Жизнь в миру ненадежна, это тяжелая бесконечная борьба. Возделывая землю, занимаясь торговлей, посещая лавку, мирянин постоянно встречается с трудностями. Он не знает передышки в этом мире рождения и смерти. Именно поэтому время от времени он совершает приношения духовенству, накапливая таким образом благие деяния, которые позволят ему в будущем разорвать узы рождения и смерти.

В свою очередь наставник, для того, чтобы поддержать других на пути к освобождению, разжигает в сердце своем огонь великой веры. Испытав кэнсё, он раскрывает глаз несравненной мудрости и посвящает себя неустанному труду ради великого дара Дхармы, ведя за собой своих последователей прямо к освобождению на пути буддийских патриархов.

Духовенство и миряне поэтому подобны двум колесам одной повозки. Вперед они движутся вместе. Печально видеть в наши времена большое число священнослужителей, которые жизнь свою проводят в сидении, подобные деревянным колодам, с удовлетворенным видом иссушая себя " молчаливым озарением". Такие не способны даже самих себя спасти от уз рождения и смерти; как же они могут помочь мирянам улучшить карму. Однако они не допускают даже мысли об этом и спокойно принимают приношения, не испытывая ни малейших угрызений совести. Скажите мне, разве не воры такие священнослужители?