Ана Мария Морецон, Рикарду Линьярес, Мария Кармем Барбоза, Марсия Пратес 18 страница

Дона Зели тоже очень обрадовалась известию, что Диего жив. Она знала, что для её дорогой подруги Жену это дороже любого наследства. Бог с ними, с этими деньгами, с этим богатством. Конечно, трудно без денег, трудно сводить концы с концами, но всё‑ таки счастье не в деньгах. Тулио, сидевший за столом рядом с Зели, ворчал:

– Это надо же – потерять паспорт! А теперь потеряла голову! Что она будет делать? Какой‑ то там адвокат. Она думает, что он так и бросится ей на выручку.

– Тулио, Тулио, – улыбаясь, покачала головой дона Зели. – Да ты просто ревнуешь. Да, да. И не смотри на меня так. Ничего с Женуиной не случится. Она найдёт какой‑ нибудь выход. И ведь она же не одна – с ней Мерседес. А ты рев‑ ну‑ ешь! Всем хорошо известно, как ты относишься к Жену. Ты же любишь её, ведь, правда? И наберись ты, наконец, смелости – скажи ей об этом!

Дона Женуина прощалась с сеньором Сармиенто.

– Вам надо обязательно побывать в Рио. Остановитесь в моём доме, будете жить у меня. О чём вы говорите – нет времени! Его никогда нет – оно идёт быстрее, чем часы! Свободного времени не ждут, его ищут. И вы найдёте. Мне очень понравилась Барселона. Но, уверяю вас, Рио – это то, что каждый человек должен увидеть хотя бы раз в своей жизни!

Адвокат улыбнулся и сообщил, что на её имя пришёл факс.

– Кто такой Факс? – заволновалась Женуина. – Не знаю я никакого Факса, мы не знакомы, это какая‑ то ошибка. Ах, просто сообщение? От Мерседес? Вот оно что, она задерживается. Я‑ то после полуночи всегда ложусь спать! – Она помолчала и неожиданно закончила свою речь: «Сеньор Саренто, я хочу пригласить вас на кружку пива».

Дона Лаис и доктор Конрадо покидали ресторан. Вечер действительно удался на славу: давно уже не говорили они так доверительно друг с другом, не были так нежны. В проходе между столиками они вдруг увидели Буби.

– Я шёл, чтобы поздороваться с тобой, Лаис, – сказал он смущённо. – Я сижу там, в углу, со своей студенческой компанией. Решили вот повеселиться немного…

Конрадо прошёл вперёд – он не хотел, чтобы Лаис подумала, будто он прислушивается к её разговору с этим парнем.

– Приятно было увидеть тебя, Лаис! – Буби улыбнулся своей самой широкой улыбкой.

– Приятно было увидеть тебя, Буби! – не менее широко улыбнулась Лаис в ответ.

Конрадо видел улыбку жены, улыбку Буби. Он вдруг почувствовал, что радость от вечера, проведённого вместе с женой, вдруг ушла, исчезла, испарилась. Не осталось ничего, кроме пустоты, которую понемногу стала заполнять тоска. И не просто тоска, но боль, недоверие, подозрительность… Вечер для него был испорчен. Он не стал дожидаться Лаис и, помрачнев, один пошёл к машине.

Дона Венансия уже собиралась лечь в постель, когда в дверь её спальни робко постучал слуга. Венансия не любила, когда нарушали её чёткий распорядок дня. Режим она соблюдала строго. Режим сохраняет женщине молодость, любила она повторять. Слуга сказал, что её просят к телефону, причём срочно. Дона Венансия, спускаясь по лестнице вниз, недоумевала, кто же осмелился позвонить ей в такой поздний час. Голос был незнакомый. Но то, что она услышала, заставило её позабыть о необходимости соблюдать режим. Отдав распоряжение вызвать машину с шофёром, она бросилась одеваться.

Дона Венансия нашла Патрисию в комнате администратора ресторана. Рядом с внучкой сидел этот наглый мальчишка, которого она однажды уже видела в своём доме.

– Бабушка, – так и бросилась к ней Патрисия. – Помоги нам, пожалуйста! Оплати счёт.

– Патрисия, с каких это пор ты стала ходить по таким дорогим ресторанам? И вообще, как ты здесь оказалась? Ведь тебе же запрещено выходить из дому, ты наказана! И, наконец, почему этот молодой человек не хочет заплатить за ваш ужин – очевидно, это он тебя пригласил?

Молодой человек, криво ухмыляясь, сказал, что это была шутка: он просто‑ напросто хотел разыграть официанта, а завтра он бы обязательно заплатил.

– Ты занятный парень, такой шутник, – дона Венансия была вне себя от ярости. – Мне звонили из полиции.

– Бабушка, – опять заныла Патрисия, было видно, что держится она из последних сил и вот‑ вот заревёт. – Ну, заплати, пожалуйста, пусть это будет твоим подарком мне на день рождения.

– Твой день рождения, между прочим, будет ровно через четыре месяца, – издевательским голосом сказала дона Венансия.

Но, в конце концов, она, конечно, заплатила по счёту и, даже не взглянув в сторону Уго, потащила Патрисию к машине.

…На следующее утро сеньор Сармиенто зашёл в отель попрощаться с доной Женуиной перед её отъездом на родину. Они ещё раз прошлись по улицам Барселоны. У адвоката был с собой фотоаппарат, и Женуина попросила сфотографировать её в каком‑ нибудь очень красивом месте города. Вместе со снимками сеньор Сармиенто преподнёс ей пачку открыток с видами Барселоны – там был даже отель, в котором жили дона Женуина и Мерседес.

Женуина захотела зайти в лавочку, где продавались сувениры, – купить себе что‑ нибудь на память об Испании. У неё разбежались глаза. Чего тут только не было! Кружевные мантильи, высокие черепаховые гребни, андалузские платья в оборках – в них танцуют знаменитое фламенко, мавританские, с загнутыми носами, туфли из Гранады, керамика из Толедо – синие расписные тарелки, блюда, кружки, кувшины, вазы, а ещё были веера, десятки вееров – из перьев и бумажные, из слоновой кости и красного дерева, инкрустированные драгоценными камнями.

Дона Женуина, внимательно осмотрев все эти несметные сокровища, выбрала скромные кастаньеты – их тут тоже было великое множество – из чёрного дерева. Её мать, часто рассказывавшая маленькой Жену об Испании, говорила, что у таких кастаньет самый чистый звук.

Мерседес скучала за коктейлем в ожидании Дугласа. Он пошёл хлопотать о ночлеге. Она немного устала от обилия впечатлений, от разговоров. Наконец, вернулся Дуглас. Её комната уже готова. Жаль, не нашлось пижамы, но там очень тёплое одеяло. Он проводил её до дверей номера, пожелал спокойной ночи, пообещал разбудить завтра утром и, поцеловав, ушёл. Мерседес почти искренне ответила на его поцелуй.

Несмотря на усталость, ей долго не удавалось уснуть. Она ни о чём не думала. Но помимо её воли перед её внутренним взором возникало то злобное или торжествующе насмешливое лицо Вагнера, то ласковое, приветливое лицо Аугусто, то снова вдруг появлялся Вагнер… И она, сама не замечая этого, то хмурилась, то улыбалась…

…Аугусто узнал о том, что у Мерседес и доны Женуины в Барселоне возникли затруднения. Лоуренсо сказал ему, что они потеряли паспорта и билеты. Теперь не знают, как выехать. Первой мыслью Аугусто было взять билет и ближайшим рейсом вылететь в Испанию. Потом он решил посоветоваться с Тулио, как ему лучше поступить, а заодно узнать все подробности. Тулио подтвердил, что действительно с путешественницами приключилась эта беда с паспортами и билетами. А вдобавок ко всему ещё оказалось, что и наследства никакого нет.

– Я хочу полететь туда, – сказал Аугусто и вопросительно посмотрел на Тулио. Что он скажет?

– Я бы тоже полетел, – сказал Тулио. – Но где взять деньги? На поездку в Европу их нужно немало. Помню, как бедная Женуина собирала буквально по песете необходимую сумму… И…

– У меня есть деньги, – перебил его Аугусто.

– Я тебя понимаю, тобой движет любовь, – грустно улыбнулся Тулио. – Ты даже представить себе не можешь, как хорошо я тебя понимаю! Но что же делать, сынок? Ты, конечно, можешь занять эти деньги. Но как ты, таксист, будешь их отдавать? Ты знаешь, сколько времени тебе понадобится, чтобы потом собрать такую сумму! Так что давай‑ ка лучше подождём денёк‑ другой. И дона Зели говорит, что надо подождать. Возможно, они уже как‑ то вышли из положения. Дона Жену такая предприимчивая. Да ведь и не одна она там, ты же знаешь, – с Мерседес. Вдвоём‑ то они уж точно справятся.

Аугусто был в затруднении. Его тронули сочувствие и забота о нём Тулио. И он, согласившись с его доводами, сказал, что, конечно, Тулио прав, надо подождать. Впервые он по‑ настоящему ощутил двусмысленность своего положения. Ведь ему ничего не стоило полететь в Испанию или куда угодно ещё, он легко мог бы уладить все проблемы Мерседес и её милой матери. Да и с Мерседес у него не было бы никаких проблем, если бы он открылся ей, сказал, кто он такой на самом деле. Но… Он чувствует, что она уже любит его. Просто Мерседес с детства напугана бедностью. Чтобы понять её, нужно хоть немного пожить в этом квартале. Её стремление к богатству – это не жадность, только желание вырваться из этой тяжёлой жизни. Нет, всё‑ таки он не может сказать ей правду, чтобы потом не терзать себя сомнениями, не задавать своей любимой этого дурацкого вопроса, столь часто задаваемого влюблёнными, – а за что ты меня любишь? Аугусто хотел любви за любовь.

Дона Венансия не могла прийти в себя от пережитого потрясения. Ведь Патрисия вполне могла бы оказаться с этим парнем в полиции! С горечью подумала – и это моя любимая внучка! Может, Лаис права, девчонку действительно с пелёнок баловали, кто как мог. Самая младшая в семье, всеобщая любимица. Но, с другой стороны, а чего Лаис добилась своей строгостью? Запретила выходить из дома, и вот чем закончился этот запрет. И ведь стоит – она взглянула на внучку – с таким видом, словно она не виновная, а пострадавшая. Что же с ней делать? Сказать обо всём Конрадо и Лаис?

Патрисия словно прочла её мысли. Умоляюще сложив руки, запричитала:

– Бабушка, милая, дорогая, прошу тебя, очень тебя прошу, ничего не говори маме. Я больше никогда, никогда так не буду, клянусь тебе! Это была шутка, просто шутка!

– Ну и славно вы повеселились, не правда ли? – начала дона Венансия и тут же умолкла.

В комнату вошла Лаис. Она сразу же почувствовала неладное.

– Что‑ нибудь случилось? – обратилась дона Лаис к свекрови и, не дождавшись ответа, повернулась к дочери: – Ты что, выходила из дома?

Дона Венансия вздохнула:

– Извини, дорогая, это я виновата. Я взяла с собой Патрисию, пройтись, просто подышать воздухом.

Венансия заметила, как гневно сверкнули глаза её невестки. Ничего не сказав, Лаис вышла из комнаты.

– Бабушка, ты гений! – заверещала Патрисия и бросилась целовать свою дорогую бабушку.

Но дона Венансия холодно отстранила её. Она сделала это не ради Патрисии, а ради Лаис. Венансия искренне была привязана к своей невестке. Она знала, как остро переживает Лаис все проблемы, связанные с детьми, и не хотела огорчать её. Может быть, ещё всё обойдётся.

– Запомни, Патрисия, – сказала дона Венансия внучке, – это был последний раз, когда я покрывала твои проступки!

Лаис поднялась в спальню. Конрадо был уже в постели и угрюмо смотрел в одну точку.

– Я разбудила тебя? Извини.

– Я не спал, – теперь Конрадо не отрывал взгляда от своей жены. – Надеюсь, что твои неотложные дела на сегодня уже исчерпаны?

– Конрадо, у тебя плохое настроение, но я не знаю почему. Может быть, поговорим начистоту?

– Хорошо, давай поговорим, – он вдруг словно взорвался, – я постоянно встречаю рядом с тобой этого красивого парня по имени Буби. Или слышу о нём. С твоего лица не сходит улыбка, когда ты разговариваешь с ним. Конечно, я понимаю, он молод, хорош собой, а я стар, к тому же вечно занят…

– Конрадо, я просто ушам своим не верю! Мне казалось, что мы доверяем друг другу! За столько лет совместной жизни можно было бы получше узнать свою жену! А я так гордилась нашим браком… Буби – лучший тренер нашего спортклуба. К тому же он мой друг. У него возникли проблемы, и я пытаюсь ему помочь. Да, я приветлива с ним. А как ещё, по‑ твоему, владелица клуба должна обращаться со своим служащим? Кричать на него? – Лаис, в конце концов, вышла из себя.

– Прости меня, Лаис, – Конрадо понял, что он наговорил лишнего. – Прости. Никогда не думал, что это такое сильное, мучительное чувство – ревность. Я не должен был так говорить с тобой. Я не прав, Лаис…

ГЛАВА 23

Супружеская жизнь Лаис и Конрадо являла собой пример счастливого брака, что, будучи редчайшим даром судьбы, вызывало не только зависть друзей, но и отмечало их самих печатью избранности.

Пылкая, открытая Лаис давала мужу и уверенность в себе, и жизненную силу. Пока дети были маленькими, между Лаис и Конрадо царило согласие. Им казалось, что, став взрослыми, дети станут такими же, как и они. Обычное заблуждение родителей. Сначала они с изумлением, а потом и с горечью отметили, что Аугусто, Изабела и Патрисия из милых, послушных, понятных в своей сути ребят преобразуются в людей неожиданных и даже загадочных.

И тут прошла первая трещина.

Конрадо надеялся, что Аугусто станет покладистым, управляемым компаньоном в делах, партнёром по гольфу и теннису. Но сын стремился к совершенно иной жизни. Его тянуло туда, где, по мнению Конрадо, нечему и незачем было учиться. Эти экскурсии в реальную действительность вызывали у Конрадо раздражение. Кроме того, что Аугусто напрасно тратил время, общаясь со всяким сбродом, его исчезновения вызывали напряжение в семье, требовали затрат времени и сил родителей. Конрадо не понимал, почему жена потворствует странным эскападам, и никто не мог бы ему объяснить, что истоки его раздражения кроются в бессознательной ревности и мужском соперничестве.

Он хотел быть единственным мужчиной, занимающим сердце Лаис, а в Аугусто хотел видеть лишь послушного подчинённого.

Лаис, необычайно женственная и по характеру, и по натуре, уважала в сыне не только право строить свою жизнь по своему разумению, но и его мужское достоинство. Она любовалась им, и Конрадо никому, даже себе, не сознался бы, что это вызывает в нём глухое раздражение.

С Патрисией всё было наоборот. Её мягкость, лукавство и какая‑ то неуловимая, ускользающая расплывчатость характера казались отцу женственностью. И если Лаис чувствовала фальшь Патрисии, Конрадо млел, глядя на хорошенькую и ласковую дочурку. Тайком от Лаис он давал Патрисии деньги на развлечения, и это была их общая маленькая тайна, о которой Лаис догадывалась. Ещё девчонкой Патрисия проявляла нечто вроде соперничества с матерью. Она любила наряжаться в её наряды, тайком пользовалась её косметикой и часто утром прибегала в спальню и ложилась между отцом и матерью. При этом Лаис чувствовала как бы неловкие, но весьма ощутимые тычки маленькой дочурки. Однажды Лаис, смеясь, рассказала об этом мужу, но он, также смеясь, посоветовал ей поменьше доверять Зигмунду Фрейду.

Патрисия превратилась в очень хорошенькую девочку‑ подростка, и Лаис вдруг отчётливо увидела, что она ничего не знает об этой девочке. Это было странное ощущение. Аугусто со своими убегами‑ исчезновениями, был ясен, понятен и близок, а Патрисия, ежедневно присутствующая за семейными трапезами, – полна тайны и загадки.

Лаис поделилась своим смятением со свекровью. Мудрая Венансия согласилась с ней и даже назвала Патрисию непростой штучкой, но заверила Лаис в том, что вряд ли Патрисия способна на истинно дурные поступки.

И совсем особая статья была Изабела.

Когда Венансия сказала о дурных поступках, она внимательно глянула в глаза Лаис.

Они понимали друг друга.

Вялая, ничем не интересующаяся Изабела, по мнению Конрадо, должна была стать идеальной женой и матерью. Венансия и Лаис скрывали от него симптомы психической болезни Изабелы.

Если Изабела в глубокой депрессии не покидала своей спальни по нескольку дней, они говорили, что у девочки разыгралась её нездоровая печень. Модный психиатр объяснил им, что состояние Изабелы связано с задержавшейся гормональной перестройкой организма: «Она ведь становится девушкой», – и посоветовал не концентрировать внимание. Лаис видела, что старшая дочь глубоко несчастна, но все попытки сблизиться с нею оказались тщетными. Понимала Лаис и то, что по человеческим качествам Изабела чище и добрее Патрисии, однако, хитрая Патрисия сумела создать Изабеле репутацию психопатки и злюки.

Лаис тревожилась за судьбу Изабелы и совсем не разделяла мнение мужа о ней как о существе милом сердцу, но малоинтересном. Она материнским чутьём угадывала, что Изабелу гнетёт тайна.

Иногда от Лаис требовалось большое усилие, чтобы сохранять в своём доме образ безмятежной и весёлой мамочки. Она и в мыслях не держала изменить мужу или завести интрижку, но всё чаще и чаще ей хотелось побыть одной или с таким наивным и чистым человеком, как Буби.

Внутреннее напряжение жены не мог не почувствовать Конрадо. Ведь они были теми избранными, о которых говорят, что достаточно дотронуться до одного, как другой это почувствует.

И Конрадо всё более и более убеждал себя, что жена, почувствовав, что «жизнь прожита зря» – без романов, без всей этой таинственной женской чепухи, – решила наверстать упущенное. Недаром же её самой близкой подругой были Рутинья, не отличавшаяся особо нравственным поведением. Однажды Конрадо раскрыл книгу, которую Лаис прилежно читала последнее время. Это был Ибсен. И, конечно же, закладка лежала между страниц «Норы», и, конечно же, Конрадо прочитал в этой пьесе совсем не то, что было близко Лаис, хотя не увидеть это, казалось, было невозможно.

Но ревность меняет мир в глазах ревнивца, делает его зеркальным. Кажется, видно одно и то же, но там, в глубине левое и правое поменялись местами, изображение может двоиться, расплываться, а главное – оно неуловимо, недосягаемо. Протягиваешь руку и ощущаешь холодное стекло.

Конрадо чувствовал себя измученным и опустошённым. И тут ещё эта история с исчезновением Лаис на целый день. Конрадо стиснул зубы и решил молчать, будто и не было этого странного происшествия. Но вечером в ресторане к Лаис подошёл какой‑ то культурист лет двадцати, и они любезничали на виду у всех.

Конрадо не задал жене ни единого вопроса. Молча, доехали до дома, молча, улеглись в постель, и Конрадо сразу же притворился спящим. Но Лаис не гасила свой ночник, ворочалась, потом села и тихо спросила:

– Конрадо, в чём дело? Я же знаю – ты не спишь. Что всё это значит? Ты демонстрируешь мне своё недовольство, а в чём оно заключается, объяснить не хочешь. Я тебя обидела?

– Да. – Конрадо резко встал с кровати. – Сегодня в ресторане ты пошла в уборную, но задержалась в проходе, чтобы побеседовать с каким‑ то убогим хлыщом. Интересно, о чём вы разговаривали? Строили планы по поводу ещё одной прогулки в горах? Я слышал, как он восхищался твоим загаром. Интересно, а когда вы договорились о первом свидании? В день выдачи премии? Правильно? Я угадал? Ну, конечно, угадал, я ведь видел, как вы шушукались…

– Я не буду оправдываться, Конрадо, – тихо сказала Лаис.

Она сидела, прижав ладонь к губам, опустив плечи. Такая любимая, такая желанная! Но Конрадо ничего не мог поделать с собой, со своим гневом. Он вышел из спальни в кабинет.

– Господи, неужели за двадцать пять лет нашей совместной жизни ты не узнал, не понял меня? – донёсся до него голос жены. – Ведь это же катастрофа. О ком ты говоришь? Об этом мальчишке… ты упрекаешь меня в том, что я любезничаю и прячусь по углам со служащим моего клуба… Бред! Мне не нужно удаляться в горы, чтобы увидеть его… Конрадо, будь благоразумным. Всё это, ей‑ богу, просто смешно… так смешно, что я даже не могу на тебя обидеться… иди сюда…

Конрадо стал на пороге спальни. Прекрасные, тёмные, с ослепительно белыми белками, с необычным разрезом глаза Лаис смотрели на него с удивлением и печалью. Конрадо бросился к жене:

– Прости меня! Это ревность, ревность… я ни разу не усомнился в твоей порядочности, моя любимая! Я не прав, Лаис, я совсем потерял голову…

Конрадо положил голову на колени жены, и она стала нежно гладить седеющие густые волосы.

Одно из свойств характера Мерседес было поистине удивительным. Но ещё более удивительным было то, что именно на это свойство, как на краеугольный камень, опирались все другие. Свойство это заключалось в совершенно искреннем умении испытывать симпатию, и даже привязанность к богатым людям. Более того – испытывать любовь. С каждым часом её привязанность к Дугласу возрастала, а на горном курорте в Пиренеях под мягким, бесшумно падающим снегом эта привязанность расцвела, как роза под солнцем.

Снег, который она видела впервые, сделал всё таким чистым, таким поэтичным!

Они бросали друг в друга снежками, катались на санях с пологих склонов, пили горячий душистый граппа, снова катались на санях и снова пили граппа.

«Как жаль, что меня не видят сейчас эти сикухи вроде Нанды и Флавии. Если бы видели! » – Вот единственная мысль, которая огорчала Мерседес. Они сидели в кафе на вершине горы. За огромными стеклянными окнами проплывали кабинки фуникулёра. Пассажиры в кабинках махали руками на прощанье.

– Ты похожа на Белоснежку, – сказал Дуглас, не отрывая глаз от Мерседес. – Такая же чистая и наивная. Как красиво светятся капельки растаявших снежинок на твоих волосах.

Он нежно дотронулся до кудрявой пряди, упавшей на лоб Мерседес.

– Странно, но с детства я мечтала увидеть снег, и подарил мне мечту ты, Дуглас. Спасибо.

– А хочешь, мы поедем в Швейцарию? Там много снега…

– В своей жизни я много раз строила несбыточные мечты… – Глаза Мерседес наполнились слезами. – Давай сначала вернёмся в Бразилию, а потом будем думать обо всём остальном.

– О, Господи! Нам пора. Ведь я ещё должен взять билеты, паспорта в консульстве…

– Заплатить за гостиницу, а то нас не выпишут. Ты уж прости, что я напоминаю…

– Никогда не проси у меня прощения! – Дуглас поцеловал её руку. – Всё, что ты делаешь, делала, и будешь делать, – всё это навсегда правильно и замечательно.

Женуина сидела одна в номере и грустно улыбалась, глядя за окно. Всё было так хорошо: Диего жив, сумочка с паспортами и билетами нашлась, её принесли в гостиницу.

Замечательная страна Испания: люди находят сумочки с деньгами и возвращают их владельцу. Правда, денег совсем немного, но это, конечно, Мерседес потратила их.

Замечательная страна Испания. Замечательные люди. Сеньор Сармиенто. Он прокатил её по всей Барселоне, показал фонтаны и прекрасные дома и собор, которые построил Гауди.

Потом они ужинали, потом снова гуляли, и сеньор Сармиенто подарил на память о Барселоне кастаньеты. И Диего жив.

Так почему такая тоска на сердце?

Женуина встала, тряхнула головой, взяла в руки кастаньеты, щёлкнула. Звук получился тусклый, без дроби. И в этот момент вошла Мерседес.

– Ну что ты? – прямо с порога недовольно спросила она. – Чего ты ждёшь, собирайся.

– Но нам нужно расплатиться за гостиницу… кстати, смотри, твоя сумочка нашлась, её принесли.

– Ну и чудесно! Это уже не имеет значения. Дуглас обо всём подумал.

– Значит, он платит и… ничего не просит взамен? Доченька, может, правильнее взять эти деньги в долг?

– В долг? А чем расплачиваться?

Женуина молча, посмотрела на дочь. Мерседес не выдержала этого взгляда, резко отвернулась, сняла с полки чемодан и принялась бросать в него вещи.

– Постепенно расплатились бы… – тихо сказала за её спиной Женуина.

– Мама, да ты что, в своём уме?! – Мерседес резко обернулась. – Неужели ты думаешь, что за барахло, которое ты продаёшь, можно собрать настоящие деньги?

– Можно. Мы же собрали что‑ то. Кстати, куда ты дела деньги? В сумке почти ничего не осталось. Ты их потратила? На что?

– Хочешь, скажу честно? Я купила себе кое‑ что из одежды. Я же не могла гулять по Европе как нищенка или как ты!

– Но я не виновата, что мой чемодан где‑ то застрял.

– Меня это больше не интересует. Пока ты на глазах у всех разыгрывала из себя клоуна, я занималась делами. Мы улетаем, поняла? Собирайся.

– Мерседес! Подожди секунду! Говори помедленнее: я с трудом тебя понимаю. Объясни мне, мы что, сегодня улетаем?

– Сегодня, сейчас! Я уже заказала билет, слышишь. Через час мы должны быть в аэропорту. Лечу я, ты и Дуглас… Не надо лишних вопросов, ради Бога…

– Так, значит, мы улетаем домой? Я готова! Правда, ещё не совсем. Но раз уж пошла такая спешка, считай, что готова. Господи, как я рада. Диего жив, и мы летим домой.

– Только без фокусов.

– О чём ты, Мерседес?

– Видишь ли, Дуглас был свидетелем твоего «представления» там, внизу. А теперь представь себе, что будет, если он узнает, кто ты на самом деле.

– Но я на самом деле твоя мать!

– Да, но в такой одежде, с такими манерами, походкой ты скорее напоминаешь нищенку, чем благопристойную даму, понимаешь?

– Я и вправду поистрепалась немного.

– Мам, Дуглас парень… богатый, понятно? Адвокат. Так неужели ты хочешь, чтобы он… чтобы он… подумал, что у меня такая страшная мать?

– Я действительно так плохо выгляжу, так плохо?

– Хуже не бывает!

– А из твоей новой одежды мне ничего не подойдёт?

– Нет, но ты не беспокойся: мы полетим в разных салонах.

– Не понимаю.

– Всё очень просто, мама. Мы с Дугласом летим первым классом, а ты в общем салоне, так же, как мы летели сюда. Разве это не разумное решение?

– Значит… значит… я лечу одна?

– Нет же, нет, конечно, не одна. Я полечу… полечу в том же самолёте и… и, если что‑ то случится, ты можешь позвать меня в любой момент… Я думаю, всё будет нормально.

Сармиенто приехал в аэропорт с огромным букетом роз и сразу же увидел Женуину, одиноко стоящую в углу зала ожидания. Лицо ее было грустным. Сармиенто несколько минут наблюдал за ней со стороны. Эта женщина поразила его, он не встречал таких. По роду своей профессии он сталкивался с алчностью, лживостью, расчётом. А тут – радость и счастье оттого, что произошла ошибка, и муж, бросивший её с детьми пятнадцать лет назад, оказался жив. Правда, благодаря ошибке, она лишилась огромного наследства, но ведь он жив, жив!

Жена Сармиенто тоже была адвокатом, и постепенно проблемы клиентов вытеснили их общую жизнь. Они говорили только о статьях закона, поправках, прецедентах. Она была умной женщиной и очень любила деньги. Это она помогла ему стать модным адвокатом, но душа его опустела, как брошенный дом. А вот эта, провинциального вида женщина… с ней вернулся интерес к простым радостям жизни. Как она восхищалась фонтаном, домом Гауди!

Мимо Сармиенто прошла нарядная девица, держа под руку благополучного вида молодого мужчину. Она скользнула по матери ничего не выражающим взглядом: не пожелала её узнать. Сармиенто почувствовал, как у него сжалось сердце.

«Значит, и это ей приходится выносить, бедняге. Нет, она заслуживает лучшей участи. Как жаль, что она уезжает. Сейчас я подойду к ней, и она сделает весёлое лицо и скажет, что она счастлива, что у неё замечательные, ласковые дети, а когда вернётся муж, они будут ещё счастливее. И ещё она скажет, что будет счастлива, видеть его, Сармиенто, в Рио, и приготовит для него мурунду, и сделает всё, чтобы ему было удобно и приятно…»

Именно это и сказала Женуина.

В жизни Тулио было много женщин, и он знал им цену. В своих скитаниях по свету он встречал мужественных и доступных стюардесс; портовых девок; красавиц индейского племени намбиквара – храбрых, с мальчишескими замашками, настоящих товарищей в охоте и других мужских занятиях. Встречал и городских дам. В те времена, когда он занимался астрологией, гадал по руке и по картам, от клиенток не было отбоя. И дело было не только в том, что, руководствуясь не только линиями ладони и расположением звёзд, но и фантастической интуицией, Тулио поражал их небогатое воображение. Голубоглазый спокойный астролог обладал и притягательностью иного рода, и часто гостьи задерживались после делового визита для совсем неделового времяпрепровождения. Тулио понимал, что причиной тяги женщин к нему была необходимость обмена энергией на простейшем уровне. Он был закрытым человеком и никого не допускал в свой внутренний мир и к своему сердцу, а бедным женщинам чудилось, что, оставшись с ним в постели, они добьются именно духовной близости.

Женуина была единственной, кроме одной индианки племени намбиквара, жившей на самой высокой точке плато Мату‑ Гросу (о ней Тулио помнил всегда), так вот, Женуина была женщиной, хотевшей обратного. Они были близки безгранично, но она никогда не видела в нём мужчину. Правда, она была открыта и искренна со всеми, но Тулио знал, что это – видимость. Самую большую боль Женуина открывала только ему в редкие минуты душевного надлома и отчаяния. Тулио казалось, что он смирился с положением вещей; с этими бесконечными воспоминаниями о Диего и близкой к безумию верой в то, что Диего наконец вернётся.

Тулио хорошо знал Диего. Это был тот ещё фрукт. Произрос он действительно на древнем древе испанских грандов и сохранил вкус этих на вид привлекательных, но на пробу горьких плодов. Азарт и жестокость сподвижников Колумба сочетались в нём с любовью к роскоши и приключениям. Диего был идеальным представителем харизматической личности. Обаятельный, лёгкий в общении, настойчивый в достижении цели и… бесконечно равнодушный.

Тулио ощущал в судьбе Диего скрытый, внутренний трагизм и предчувствовал, что конец его будет преждевременным и необычным. (Если может быть обычным конец человеческой жизни. )

В его предчувствиях сбивало с толку лишь одно: неиссякаемая и фанатичная вера Женуины во встречу с бывшим мужем.

В Женуине тоже была харизма, но совсем другого рода, и чем долее знал эту женщину Тулио, тем сильнее её любил.

Известие о каком‑ то адвокатишке, с которым Женуина связалась в Барселоне, сразило Тулио. Оказывается, он со своими преданностью и долготерпением угодил в дураки. Тулио было безразлично мнение соседей, но своим достоинством он поступаться был не намерен. Сначала он решил по возвращении Женуины прекратить с ней общение, но, одумавшись, изменил решение. Нет, совсем наоборот, он заставит эту женщину‑ дитя относиться к себе по‑ другому, даже если для этого потребуется призвать магические силы. Он никому не отдаст её.