Наруми Коуми 9 страница

– Ах ты, моя красотуля!

Ятабэ-сан, наверное, довольно улыбался. Раньше он всегда так делал. Обнимет, прижмет к себе, потом погладит по щеке и скажет. Как бы вернуть прошлое?! Зачем Кэндзи стал такой здоровый?! Больше Ятабэ-сан. Кэндзи стало грустно, он толкнул Ану на кровать и вышел в коридор.

Кэндзи ждал, а Ятабэ-сан все не появлялся. Как пить дать, будет делать вид, что он ни при чем. Не хочу, мол, иметь ничего общего с этим преступным действием – насильственным удержанием девушки. Кэндзи кипел от негодования.

Зная, что Ятабэ-сан его не услышит, Кэндзи все-таки постучал в дверь. Из комнаты доносился громкий звук телевизора и больше ничего. Никакой реакции. Кэндзи вздохнул и посмотрел на черное небо за окном. Неоновые огни развлекательного квартала из коридора были не видны. Темное ночное небо. Работа – каждый день одно и то же. Ешь, спи. Разве это жизнь? Вот Ятабэ-сан, он все может. А вдруг они с Ятабэ-сан теперь заживут по-новому? Ведь пока Кэндзи ублажает Ятабэ-сан, тот никуда от него не денется. Придя к такому заключению, Кэндзи вернулся к себе в комнату.

– Я ухожу.

Ана стояла посреди комнаты в своей застиранной майке и полушортах-полутрусах, с сумочкой в руках. В сумочке кроме пачки неиспользованных презервативов ничего не было – ментоловые сигареты она искурила, последнюю мелочь выгреб Кэндзи. Девушка, без того маленькая и худенькая, в комнате Кэндзи как-то еще больше усохла и сжалась. Кэндзи вдруг стало ее жалко. Он сам был такой же, когда его подобрал Ятабэ-сан. Грязный шелудивый щенок. Ободранная кошка. Надо ее пожалеть, оставить здесь.

– Миттян! Я тебя больше не трону. Оставайся.

– Врешь ты все, – не поверила Ана. – Врешь. Ты не любишь Миттян.

– Люблю.

Не зная, что делать, Кэндзи взял в ладонь ее маленькую загорелую руку. Изумленная девушка, наклонив голову, подняла на него взгляд. Было в нем что-то детское, милое. Она – как маленький зверек. Может, с ней будет интереснее, чем с животными, потому что она больше умеет. Что если в школу с ней поиграть? Японского Ана не знает, вот Кэндзи и станет ее учить. Если найти учебник для второго класса, он сможет.

– Миттян! Я тебе ранец куплю.

– А что это?

– Такая сумка, с которой ходят в школу. Хорошо бы красный. А у меня был черный. Такой достался. Будешь учиться.

Ана наклонила голову. Она не понимала, о чем говорил Кэндзи. Но тот не обращал на нее внимания, он излагал свою мечту. О том, как они будут жить втроем. Кэндзи будет учить Ану японскому языку, чтобы они вместе набирались ума. И Ятабэ-сан получит удовольствие: захочет – они будут обниматься. А по-другому никак.

Через два года, летом, Ана вдруг стала чахнуть и умерла. Наверное, от обильного кровотечения. Ничего сделать было нельзя – врача ведь не позовешь. Значит, такая у нее судьба, подумал Кэндзи. Ана говорила, что у нее будет ребеночек, постоянно твердила о том, что ей нужны деньги, и тому подобных совершенно невозможных вещах. Конечно, грустно было, что ее больше нет, но в то же время Кэндзи особо не переживал – ну нет и нет. Ятабэ-сан, похоже, эта история надоела – он уже больше не совал Кэндзи листок со словами: «Давай сегодня. Жду».

После того как Ана рассказала ему о ребеночке, живот у нее скоро сделался большой-большой. Кэндзи боялся, как бы он не лопнул, каждый день с дрожью думал об этом. Потом у Аны заболел живот, она стала корчиться от боли, из нее вытекло много крови, и живот сдулся и обвис. Она стала вялая, сонная, перестала учиться. Лежала одна на кровати, бледная, с закрытыми глазами. Кэндзи это, конечно, немного раздражало. Но когда Ана умерла, остался только красный ранец, ему было очень грустно.

Кэндзи закопал Ану на заднем дворе. Ятабэ-сан помог, хотя и очень злился на Кэндзи. Когда тот долго ковырял лопатой землю, он раздраженно крикнул:

– К-Кэндзи! М-может, тебе экскаватор пригнать? Рассвет уже.

Ана была маленькая, и Кэндзи как-то успел до рассвета. Ятабэ-сан был явно не в духе и несколько дней с ним не разговаривал. Когда Кэндзи спросил его, в чем дело, тот написал на листке:

«Добрее надо с женщинами. Видишь, чего наделал».

– Извини, Ятабэ-сан, – отвечал Кэндзи. – Теперь буду осторожнее.

– Н-ну и д-дурак же т-ы! – запинаясь, воскликнул Ятабэ-сан, но Кэндзи заметил мелькнувшую в его глазах нежность. Ятабэ-сан добрый, Кэндзи должен приносить ему добычу. Но ни одна взрослая женщина сюда не пойдет. Какой-то цех, второй этаж… Даже Ана, увидев комнату Кэндзи, сморщилась: «В такой дыре? »

Поэтому в следующий раз, пожалуй, надо попробовать маленькую девочку. Такого у них еще не было, может, Ятабэ-сан обрадуется. Как здорово было учиться вместе с Аной. Кэндзи будет любить девочку. С ней будет классно.

В книге, которую я написала в старших классах, ничего не сказано о том, что произошло со мной. Это история отношений Кэндзи и Ятабэ-сан до моего похищения, рассказ о смерти девушки, к которой привели ненормальные, извращенные отношения между этими двумя людьми. Публика сходила с ума от того, что автор этой странной эротической истории – школьница. Я действовала очень осторожно – в книге не было ни малейшего намека на связь со мной. Журналистов я избегала, они получили только мою маленькую нечеткую фотографию. Так что книгу ничто не связывало с историей моего похищения. Даже среди одноклассниц никто не догадывался, что Наруми Коуми и я – одно и то же. Публика судит о личности приблизительно – по внешности и действиям человека. Я представлялась людям серой мышкой, и даже если бы мне вдруг, к примеру, пришло в голову признаться, что на самом деле я сексочеловек и каждую ночь вижу отравленные сны, никто бы не поверил. Мать обрадовалась премии, которую мне присудили за книгу, но, прочитав ее, ничего не сказала. Видно, понимала, что я полна сексуальными фантазиями, и у нее было очень тяжело на душе. Мать переживала за меня, зная, что я нахожусь во власти минувшего. А его не перепишешь. Она была в отчаянии, что не может вычеркнуть из прошлого того, что произошло со мной. Возможно, наша с матерью несовместимость, которую не удалось преодолеть до сих пор, возникла именно тогда. Мать второй раз вышла замуж, и сейчас мы почти не общаемся.

– Коуми-сэнсэй, поздравляю!

Я услышала голос Миядзаки на площадке перед нашим домом, где жильцы ставили велосипеды. Дело было вечером, в апреле. Шумиха вокруг моей премии наконец улеглась, и я спокойно перешла во второй класс школы третьей ступени. День был холодный, дождливый. Я промокла и хотела домой поскорее. Тогда, после премии, по просьбе издательства я уже с головой погрузилась в новую книгу. Миядзака возник как из-под земли, от растерянности я чуть не выронила портфель, который доставала из велосипедной корзинки. Он успел подхватить его здоровой рукой. В тот момент я коснулась его протеза. Резина оказалась твердой и… теплой. От удивления я непроизвольно отдернула руку.

– Что, теплая? – Миядзака не расстроился, не обиделся. – По ней кровь течет. Она настоящая. Сэнсэй, в следующей раз и обо мне напиши, пожалуйста.

Я испугалась: откуда ему известно, что Наруми Коуми – это я?

– Вот решил пожелать тебе доброго плавания. Специально с Сикоку приехал. С гор спустился.

Миядзака погладил темным пальцем искусственной руки выдающийся вперед подбородок.

– Откуда вы узнали, что книгу написала я? Ведь на суде о Ятабэ-сан ни слова не было сказано.

Чтобы успокоиться, я перевела взгляд на небо, начавшее темнеть. Дождь прекратился, свежая зелень листьев сакуры, с которой только-только облетели цветы, радовала глаз. Старое дерево раскинуло ветви, нависавшие над стоянкой для велосипедов, напомнив мне про аллею сакуры, которая цвела вдоль дамбы у реки Т.

– Что ж тут непонятного? Мои догадки во многом совпали с тем, что написано в твоей книге. Я подозревал, что между Ятабэ и Абэкавой должна быть какая-то связь, думал, что они могут быть сообщниками. Однако Абэкава отказался говорить, а Ятабэ исчез. Нет доказательств. Результаты расследования, проведенного прокуратурой, и собранные ею факты не имеют ничего общего с историей, странным образом сложившейся в моей голове. Работая над твоим делом, я терзался разными предположениями и догадками. Я от него получал удовольствие, понимаешь? У меня все время рождались новые версии. Рождались и умирали. И тут же появлялись новые.

Вот это да! Миядзака читал мою книгу, и она снова и снова разжигала его воображение. Я посмотрела на наши с матерью окна. У матери висело на веревке белье. Забыла снять.

– Когда я нашла Ятабэ-сан и позвонила вам, вы предложили сообщить в полицию. И все. Так ведь?

– Пойми одну вещь. Я вовсе не истины хочу, – раздраженно перебил меня Миядзака.

– А чего?

– Иллюзии, будто я приближаюсь к истине. Подбираюсь к ней вплотную. Почва для воображения – вот что мне нужно. Поэтому когда вы с Абэкавой решили играть в молчанку, для меня это была радость.

Не говоря ни слова, я навесила на свой велосипед хилый замочек.

Миядзака специально приехал сюда для этого разговора, дожидался меня на велосипедной стоянке. В его настойчивости было что-то неприятное, зловещее. Это дело отняло что-то у нас обоих – и у меня, и у Миядзаки. Быть может, состояния реальности, как сказал мне когда-то Миядзака. Игра воображения лишила нас души.

– В книге ничего не сказано о тебе, – продолжал Миядзака. – Расскажи мне свою историю. Настоящую. Вот за чем я приехал.

– Вы здесь хотите об этом говорить?

К площадке перед домом, где мы стояли, подкатил на велосипеде маленький мальчик, видно, из школы, и подозрительно посмотрел на нас. «Пройдемся? » – предложил Миядзака. Я взяла портфель. Пошла не к станции, а в другую сторону. Миядзака двинулся за мной, отставая на полшага. Так мы дошли до разбитого за нашим домом скверика. Кругом были большие лужи.

– Миядзака-сан! – Я обернулась. – Я расскажу про себя, а вы – про себя.

– Пожалуйста. Что ты хочешь узнать?

– Что у вас с левой рукой?

Миядзака придержал правой развевавшуюся на холодном ветру полу плаща.

– Ладно. Слушай и не удивляйся. Когда мне было пять лет, мать отрубила мне ее ниже локтя. Спятила – ей показалось, что в моей левой руке поселился дьявол. Схватила топор и отрубила. Она связалась с какой-то новой сектой. Страшное дело! Дед в это время был у соседей и прибежал на мой крик. Так меня спасли. Иначе бы я просто истек кровью. Тяжелый случай, конечно, но худа без добра не бывает. Потому что с потери руки для меня началось сочинение историй. Ты ведь тоже мастерица по этой части. Дети, которым пришлось столкнуться с чем-то отталкивающим, отвратительным, начинают с того, что обязательно пытаются как-то компенсировать ущерб, нанесенный психике, преодолеть душевную травму. В этом смысле потери – вещь, скорее, замечательная. Без потерь невозможно жить, взрослеть. Ты была взрослая не по годам и не собиралась ни перед кем раскрываться. Я думал, что когда-нибудь ты обязательно расскажешь правду, точнее, выразишь словами то, что произошло на самом деле, и с нетерпением ждал этого момента.

– Ну, узнаете вы правду – и что? – пробормотала я.

Миядзака показал на турник, устроенный в детской песочнице.

– Правда – это самое трудное. Я не могу подтянуться на турнике. У меня плохой вестибулярный аппарат, в детстве мне всегда говорили: «Ты даже на горку влезть не можешь». Я принялся фантазировать: как научился подтягиваться, качаться на качелях, лазать по горке… В реальности все было немного иначе, да? Думая, что ты расскажешь мне правду, я представляю, каков может быть разрыв между твоим воображением и твоей правдой. Мне нужно это знать. Ради воображения, которое не имеет границ.

Миядзака тоже сексочеловек. Осторожно, чтобы не попасть в лужу, я опустила портфель на землю и провела рукой по мокрой от дождя перекладине. От нее пахло металлом.

– Это доставляет вам удовольствие?

Миядзака с серьезным видом кивнул:

– Конечно. Что будет, если лишить человека способности к воображению. Меня, например, жизнь заставила развивать эту способность.

– Скажите, вы передали тогда Кэндзи, что я хочу, чтобы он умер?

– Передал. Но я сказал тебе неправду. Абэкава, услышав твои слова, обрадовался и сказал: «Хорошо, я умру». Но потом ты отказалась от своих слов: пусть, мол, живет и искупает свою вину. Я был поражен. Почему? Что произошло?

Теперь пришла моя очередь удивляться. Кэндзи обрадовался, узнав, что я пожелала ему смерти? Миядзака следил за моей реакцией. Я гордо подняла голову:

– Хорошо, я расскажу. Мне кажется, притащив меня к себе, он пошел к Ятабэ-сан сообщить о новой добыче. Но тот, узнав о похищении, разозлился, стал его ругать. Сказал, что это серьезное преступление, он не желает ввязываться в это дело, и девчонку надо немедленно отпустить. Однако Кэндзи больше не слушал Ятабэ-сан.

Глаза Миядзаки так и сияли любопытством.

– Значит, Абэкава стал самостоятельным, вышел из-под контроля Ятабэ-сан?

– Да. Его отношение к Ятабэ-сан стало постепенно меняться после того, как Кэндзи запер у себя Ану. Ему стало неинтересно плясать под дудку Ятабэ-сан. Он решил, что я должна принадлежать только ему одному. Решил держать у себя, как брошенную кошку или бродячую собачонку. Он знал, что по ночам Ятабэ-сан подсматривает, поэтому заставлял меня раздеваться только днем. Кэндзи отомстил ему.

– Заставлял раздеваться? И больше ничего?

– Он онанировал, глядя на меня. И все. Конечно, ребенку и этой гадости достаточно, но больше ничего не было. Ну еще иногда руку на меня поднимал, зато по вечерам мы вместе занимались, прямо как одноклассники, разговаривали.

– Вы подружились?

Ого! Миядзака раньше уже заводил разговор на эту тему. Он смотрел на меня с раздражением, но я решила не обращать внимания.

– Ну, это уж вы лишнего хватили. Кэндзи, конечно, не дурак, но он малодушный, слабохарактерный. Я перед ним задирала нос. Будь я взрослее, может, вертела бы им как хотела.

Но до этого не дошло. Я, не отрываясь, смотрела на образовавшуюся под турником глубокую лужу, в которой отражались ветви деревьев.

– Вертела бы, говоришь? Хм-м, интересно, – проговорил Миядзака, прямо-таки просияв от счастья. – А как ты думаешь, кто оставил надпись на учебнике – «Митико Ота»? Абэкава?

– Почерк другой. Скорее всего, это филиппинка написала. – Я покачала головой. – Кэндзи умел писать. Но имя на учебнике не его почерком написано. Найдя в шкафу ранец и учебник, я жутко испугалась. Но потом как-то смогла справиться с испугом, представив, как до меня в этой комнате жила еще одна девушка. Вы правы, Миядзака-сан. Воображение рождает и страх, но его можно преодолеть.

– Почему же ты мне об этом не рассказала? Почему никому не сказала правду, что с тобой было? Должно быть, тебя унижало то, что рождалось в твоем воображении. Понимаю. Очень хорошо понимаю. Мне тоже со своей рукой от людей никуда не деться. А они что угодно могут подумать. Разве я не мог бы тебе помочь? Из-за чего у тебя такое недоверие к людям?

В голосе Миядзаки звучали сердитые нотки.

– Наверное, из-за вашего воображения, Миядзака-сан.

– Совершенно верно. – Миядзака глубоко, с сожалением, вздохнул и засмеялся. Как бы над самим собой. – Тебе, я вижу, плоды чужого воображения не требуются.

– Для меня Ятабэ-сан был как бог. Я думала: сейчас появится сосед и освободит меня. А потом узнала, что они с Кэндзи сообщники. Это был настоящий шок! Никому не понять, какое отчаяние я пережила. И тут, рассказывай не рассказывай, ничем уже не поможешь. А что с вашей матерью, Миядзака-сан?

– Жива-здорова. Живем вместе. Она каждый день просит у меня прощения. Вот такая жизнь.

Миядзака пожал плечами, будто речь шла о чем-то самом обыкновенном. Лицо его расплывалось в сгущавшихся сумерках, выражения было не разобрать. Вот-вот должна была вернуться с работы мать. Быстро темнело, снова стал накрапывать дождь.

– Мне надо идти.

Я подняла с земли портфель, Миядзака подошел ближе и протянул искусственную руку.

– Твою руку. Рукопожатие фантазеров.

Я удивленно посмотрела на него. Глаза Миядзаки не улыбались. Я сжала пальцами протез. Он был мокрый от дождя, тепло куда-то ушло. Больше мы с Миядзакой не встречались.

Я начала с того, что этот текст останется в моем компьютере, если даже я умру. Однако у меня никак не получается передать, как все было на самом деле. Вот и сегодня я смотрю на вырванные из тетради двадцать пять лет назад листы и перечитываю пришедшее на днях письмо Кэндзи. «Я вас тоже не прощу, наверное». Кэндзи! Я не прошу у тебя прощения. Я не могу не писать о том, чего, кроме меня, никто не видел, слово – это моя профессия. Но дело в том, что правда, которую невозможно передать словами, наносит мне удар за ударом. И этим ударам нет конца. Эмоции, криком рвущиеся наружу, мешают дышать.

Я уже рассказывала, как мне жилось с Кэндзи. Он похитил меня, десятилетнюю девчонку, бил, угрожал. Я просидела под замком в его грязной комнатенке целый год. Он был совсем разный – днем унижал меня, вечером становился добрым, хотел со мной подружиться. Все так и было, я не обманываю. Но я мало писала о том, что происходило во мне, как менялось мое настроение. Со временем между нами возникло какое-то новое чувство. Скажу прямо: я полюбила Кэндзи. Он уходил на работу – я не могла дождаться, когда он вернется. Мне было с ним хорошо. Бывало, я даже помогала ему кончить. Какая может быть любовь между десятилетней девчонкой и двадцатипятилетним парнем? Думать, что это невозможно, – большая ошибка. Кэндзи запер меня в своей комнате, и я его полюбила. Представляя, какое это будет чудо, если он полюбит меня, я жила во власти своих мечтаний. Какие удивительные, уму непостижимые перемены происходят в душе человека! Я его полюбила, и комната превратилась в королевство, только для нас двоих. Кэндзи каждый вечер, обнимая меня, шептал на ухо:

– Расти скорей, Миттян. Тогда будем любиться по-настоящему.

Однако я не могла отказаться от мира, существовавшего за пределами нашей потайной комнаты. В ее стенах выросла моя любовь, но при этом мне хотелось вырваться из плена. И еще я мучилась от детской ревности к «Митико Оте». Письмо, которое я написала Ятабэ-сан, было очевидным предательством. Тем более что Кэндзи собственно и оберегал меня от Ятабэ-сан. Он не стал никому рассказывать о нас, и его засадили в тюрьму на двадцать два года с лишним.

Кэндзи меня не простил. Понятно, почему. Однако сейчас, когда я разучилась писать, мне остается держаться только за себя. Со стороны может показаться, что мое воображение истощилось до дна, но на самом деле сила его огромна, оно превзошло мою способность к самовыражению, предало меня. Потому что второй раз мне уже не удастся попасть в наше королевство, сколько ни мечтай. Итак, еще раз: единственное мое спасение – чтобы этот текст оставался в компьютере даже после моей смерти и чтобы ни одна живая душа его не увидела.

* * *

Издательство «Бунтёся»,

отдел публикаций,

литературная редакция,

г-ну Ёсиюки Яхаги

Уважаемый господин Яхаги!

Хочу поблагодарить Вас за звонок. Я очень тронут Вашим вниманием. Прошу извинить, что доставляю Вам столько хлопот. От моей супруги пока нет никаких известий.

Когда я предположил, что она могла поехать к Кэндзи Абэкаве, Вы посоветовали мне обратиться к сотруднику, осуществляющему надзор за этим человеком. Я последовал Вашему совету и получил ответ – мое предположение не подтвердилось. Абэкава вроде бы, как и прежде, работает уборщиком в больнице. Естественно, я заявил в полицию о том, что моя супруга пропала.

Полагаю, я не зря отправил Вам ее рукопись. Знаю, что из всех редакторов Вы дольше всех знакомы с моей супругой.

По Вашему мнению, она оставила нам заметки в жанре нон-фикшн. Может, с моей стороны слишком смело судить о таких вещах, но, мне кажется, это скорее беллетристика. Конечно, происшедшие события описаны точно – почти все так и было, однако Вы, наверное, заметили, что в сюжете есть моменты, которые выдуманы.

Я мало разбираюсь в том, как обстоят дела в издательском мире, но моя супруга на писательском поприще добилась кое-каких успехов и продолжает карьеру как профессиональный литератор. Вы ведь не станете этого отрицать? Она считает себя «выдохшимся талантом». Возможно, это какая-то примета, понятная только ей одной, но у меня такое ощущение, будто мы имеем дело с ловким приемом, нужным, чтобы придать больше свежести «ночным сновидениям». Надеюсь, Вы извините меня за излишне смелые суждения, все-таки в литературе я профан.

Родители моей супруги развелись после того, как она освободилась из заточения, однако от матери она не отдалилась и по-прежнему поддерживает с ней связь. Впрочем, ее мать недавно заболела и ничего не знает о том, что дочь пропала.

Насколько я понимаю, факты жена излагает точно, хотя подвергает их обработке, украшает заманчивой неправдой. Я глубоко залезаю в психологию, но в общей картине многое утаено. При этом есть вещи, порой ужасные, которые приводят меня в содрогание. Знать о них ты не должен, но все равно догадываешься. Мне трудно судить, какой у жены талант, но, читая, я чувствовал, как из описываемых ею диких фантазий, заключенных в «ночных сновидениях», рождается и вырастает истина.

Вы сказали, что в «Хронике жестокости» кроются загадки. Одна из них – почему в тот вечер, возвращаясь из балетного класса, жена поехала в город К.

От остановки в микрорайоне, где она жила, до конечной возле железнодорожной станции в К. – больше двадцати минут езды. Она переезжает реку и направляется в другой город, которого, можно сказать, совсем не знает. Для маленькой девочки, четвероклассницы, почти без денег это – серьезное приключение. Тем более что К., как следует в том числе из «Хроники жестокости», – город грубых работяг. Вечером в развлекательном квартале опасно – постоянные ссоры, драки. Жена не хотела возвращаться домой, ее раздражала мать, которая сердилась и кричала на нее? И она поэтому направилась в незнакомое место? Из-за такого пустяка? Для меня это тоже большая загадка.

Жена никогда не говорила на эту тему, но к ее матери есть вопросы.

Вот что после долгих колебаний теща рассказала мне сама. Она знала, что у мужа в городе К. есть женщина, и очень переживала. Как-то, когда Кэйко училась во втором классе, муж возил ее в К. – якобы посмотреть сакуру. И когда жена собиралась в балетный класс, теща заявила: «Заехала бы ты в К. на обратном пути. Привези папочку, он там у одной дамочки застрял. Ты там уже была раз, так что знаешь, что к чему». Конечно, она не думала, что дочь в самом деле туда поедет. Просто у нее была депрессия. Я слышал, она тогда пила.

Как Вы заметили, читая «Хронику жестокости», чувствуешь неприязнь автора к матери и презрение к отцу. Хотя о родителях жена пишет вскользь. Во всяком случае, ничего не говорится ни о кухонном пьянстве матери, причиной которого стала измена мужа, ни о том, что дома отец почти не появлялся.

Отец женился второй раз – отбил жену у хозяина велосипедной лавки в городе К. Моя супруга с ним отношений не поддерживает, но мне доводилось с ним встречаться. Робкий, добрый с виду человек. Похоже, он догадывался, почему дочь поехала в К. Она хоть и ребенок, но когда мать сказала: «Привези папочку», – вполне могла подумать, что должна это сделать, почувствовала ответственность. Похоже, когда он возил ее смотреть сакуру, с ними была и жена того торговца велосипедами. Чем кончилось – известно. Отец страшно переживал. На суде об этом не было сказано ни слова.

Еще одна загадка – Ятабэ. По словам жены, она случайно встретилась с человеком, очень похожим на него. Это факт. Ятабэ быстро уволился из школы и исчез. Какие у него были отношения с Абэкавой, неясно. Может, все было так, как написано в «Грязи». А может, иначе. Была ли в комнате Ятабэ дырка, в которую он подсматривал, тоже непонятно – здания этого больше нет. Если все было так, как описывает жена, ни один человек из тех, кто ее окружал, не в состоянии понять, какую чудовищную травму она получила.

Еще я услышал странную вещь. Оказывается, тогда в городе К. шептались, будто в металлообрабатывающем цехе прячут пропавшую девочку. Слухи эти в основном ходили среди шпаны, связанной с якудза. По примеру жены я попробовал разбудить сексуальные фантазии, сплести ядовитую сеть ночных сновидений. И вот что получается.

Предположим, как это ни ужасно, что хозяин цеха, его жена и Ятабэ знали, что у них под боком держат взаперти девочку. А может статься, что Ятабэ еще и наживался на дырке, которую проковырял к соседу. Конечно, такое может прийти в голову только злому, порочному человеку, но ведь исключать этого нельзя. Тогда выходит, что эта троица использовала Абэкаву. А убийство филиппинской девушки, которую закопали на заднем дворе? Эти люди и к нему могут иметь отношение. По крайней мере, нельзя сказать, что такое невозможно. Хозяин с женой после всего, что случилось, закрыли цех, продали участок и куда-то уехали. Во всяком случае, я так слышал. Правды об этом деле никто не знает, она рассеялась. Но несмотря ни на что, у меня в мозгу, как и у жены, прорастают вот такие семена.

Хотя Абэкаве вменили в обязанность охоту за взрослыми женщинами, он похитил малолетнюю школьницу. Ему так захотелось. Хозяин с женой и Ятабэ не знали, что делать. Одно дело – взрослая иностранка пропала, тут могут найтись какие-то причины, и совсем другое – когда под замком держат школьницу. Это уже преступление из разряда жестоких. И они сделали вид, что ничего не знают. Абэкава, которому морочили голову, этот мальчик на побегушках, заполучил «славную маленькую игрушку» и начал огрызаться. Скорее всего, пленницу освободила не жена хозяина цеха, а сам Абэкава. Вполне можно предположить, что это он нашел записку с просьбой о помощи и, выбрав подходящий момент, сделал так, чтобы хозяйская жена ее обнаружила.

В письме Абэкавы моей супруге есть такие слова: «Можете меня не прощать, я не против. Думаю, я вас тоже не прощу». Мне кажется, Абэкава, полностью искупивший свою вину, так выразил свой протест.

Полагаю, Вам интересно, откуда я так хорошо знаю, что произошло с женой. Во время нашего разговора Вы спросили, когда я об этом узнал, где и как мы поженились. Тогда я уклонился от ответа, но сейчас хочу сообщить, что тоже являюсь персонажем «Грязи».

Однорукий следователь прокуратуры Миядзака – это я. Теперь Вы, наверное, поймете, почему я принимаю это происшествие так близко к сердцу. Просто не могу иначе.

В детстве я потерял руку. ДТП, ничего не поделаешь. В книге написано: «Когда мне было пять лет, мать отрубила мне руку ниже локтя. Спятила – ей показалось, что в моей левой руке поселился дьявол. Схватила топор и отрубила». К сожалению, в моей жизни все было гораздо прозаичнее. Я сын обыкновенных учителей из префектуры Фукусима.

Прокурорский работник в «Грязи» описан довольно точно. Жена написала, что, занимаясь ее делом, я испытывал что-то вроде удовольствия. Это действительно так. Меня странным образом тянуло к этому делу. Когда мне его поручили, сразу взыграло детское честолюбие – еще бы! Дело громкое, если его раскрыть, можно сделать себе имя в прокуратуре. Но тут не только это. Встречаясь с пострадавшей (буду дальше называть ее Кэйко; тогда ей было одиннадцать), я просил ее рассказать правду.

Как прожили больше года подозреваемый Кэндзи Абэкава и десятилетний ребенок? Какое влияние все это оказало на Кэйко? Что в ней изменилось? Мне хотелось получить ответы на эти вопросы, потому что Кэйко будто надела непробиваемые доспехи. Эта девочка никому не показывала, что у нее внутри. Воздух вокруг нее был пропитан грязными фантазиями и сальными мыслями, типа: «Интересно, что же он с ней сделал», – но Кэйко отгородилась от них непроницаемой перегородкой и внешне оставляла впечатление задумчивой рассеянной девочки. Стоило мне ей посочувствовать: «Ах ты бедняжка! » – как тут же между нами выросла толстая стена. Я ощутил ее негативный настрой, она была зла на весь мир. Как ни странно, меня ее злость тоже зацепила и во мне что-то такое закопошилось. Не просто чувство справедливости, конечно. Пусть и с преувеличением, но, пожалуй, можно назвать это злостью на содеянное человеком. У Кэйко была способность влиять на мрачные всплески человеческой души. Откуда она появилась? Может быть, тот случай разбудил это свойство ее натуры? Мой интерес постепенно стал смещаться с дело Кэйко на ее саму.

«Ну что ты! Кэйко-тян! Я понимаю твои мысли, желания. Ты же превратилась в игрушку независимо от своих желаний».

Так говорил Миядзака. На самом деле, это мои слова. Я и сейчас их помню. Помню крупные, как горошины, слезы Кэйко. Я тихонько торжествовал в душе – я уловил суть ее гнева, понял, на кого и на что она злится. На саму себя, на ребенка, превратившегося в игрушку. На жестокость людей, которые не выражают ее словами, но держат в душе. Как же это бесчеловечно! Взять, к примеру, меня. Я раздражался, нападал на одиннадцатилетнего ребенка за то, что Кэйко ничего не рассказывает, не дает раскрыть это дело. Злился, что не сумею разгадать эту чертову историю, если пострадавшая не заговорит. Тогда я был еще неопытен, далек от совершенства.

С обвиняемым Кэндзи Абэкавой тоже получалось странно. Он реагировал примерно так же, как Кэйко. В нем было такое же сильное ожесточение, которое он старался скрыть за непробиваемой броней. Про Абэкаву говорили, что он недоразвитый, но, как показала экспертиза, интеллектуальный уровень у него вполне нормальный, средний. Единственное – нашли значительное отставание в речевом развитии. Адвокаты представили данные психиатрической экспертизы, выявившей у Абэкавы влечение к детям. Суд это заключение принял, но у меня остаются сомнения. Не похоже, чтобы между Кэйко и Абэкавой по-настоящему что-то было. Мне, как мужу, этого бы не хотелось. Но если так, как тогда понимать мастурбацию Кэндзи, о которой писала Кэйко? Возможно, она это выдумала.