НАСТРОЙКИ. 3 страница

Вот что с дедом хорошо — я знаю, что он любит меня так же, как я его. А вон с Леной поди разберись.

В тот день я успел вовремя. И к шести утра мы были далеко в море, дед и я. Мы вытаскивали сети и почти не разговаривали. И было так хорошо, потому что дед был только мой.

— Мина говорит, что мы немножко пираты, — сказал я, любуясь дедом.

Дед выпрямился, и я пересказал ему всю историю про Щепки-Матильды. Когда я закончил, дед зашелся в хохоте.

— А что, это неправда? — спросил я, почуяв подвох.

— Она врет так мастерски — уши расцветают, — сказал дед восхищенно. — Нам всем надо у нее учиться.

— Баба-тетя говорит, что врать нельзя, — строго сказал я.

— Хм, — сказал дед. И дальше смеялся про себя.

— Ты поэтому вчера стукнул Лену о мол? — спросил дед, помолчав.

Я кивнул и вдруг вспомнил про Лену: она вернулась домой вчера вечером с завязанной головой. Исак ее подлечил. Хуже всего, что у нее обнаружилось небольшое сотрясение мозгов, так что ей надо целую неделю быть в покое.

— Ой-ой, — испугалась моя мама, услышав про это.

Когда у Лены в прошлый раз было сотрясение мозгов и ей прописали покой, все в Щепки-Матильды чуть с ума не посходили. Лена не умеет быть в покое, у нее нет к этому таланта.

Теперь она стояла на самом краю мола, как маленькая статуэтка, и ждала, пока мы вернемся из моря — дед и я.

— Рыбалка! Рыбалка! Фу какие! — сказала она ворчливо, когда наша лодка ткнулась в мол. Она была ужасно сердита на нас и на свое сотрясение, даже вокруг стало темно и мрачно.

Бедная Лена. Мне захотелось сказать ей что-нибудь в утешение, и я признался, что во мне нет пиратской крови, что это все Мина насочиняла.

— Значит, меня напрасно разбивали! — завопила Лена и топнула ногой так, что камешки полетели во все стороны.

Выяснилось, что Лена злится не только из-за своего сотрясения. Она получила по почте кое-что неприятное.

— Погляди сам, — сказала она и ткнула деда в живот брошюркой. — Человек болен, он идет за почтой и надеется найти там открытку или что-нибудь хорошее, чтобы утешиться и взбодриться, а там лежит страшно сказать что. Как можно ходить и рассовывать по ящикам вот такое?

Я взглянул на заглавие. «Поздравляем с началом школьного года! » — было написано на брошюре. Лена обожает летние каникулы. А школу она совсем не любит.

— Раз так, — сказала она, — я лично впадаю в спячку до следующего лета.

Ой, бедная! Нам было ее очень жалко. И всю дорогу до дома мы шли молча.

— Везет тебе, ты в школу не ходишь, — буркнула Лена деду, когда мы подошли к дому со стороны балкона. Дед снял деревянные башмаки и открыл свою дверь. Ему просто свински повезло, что он не школьник, подтвердил он. И был во всем заодно с Леной. И чтобы поднять нам настроение, даже сказал, что может напечь вафель.

— Хотя знаете что, лучше угощу-ка я вас свежей рыбой с молодой картошкой, — быстро передумал он.

— Ну вот, конечно, — безжалостно сказала Лена, переполненная своими мучениями, — вафли-то ты печь не умеешь. А жалко.

— На самом деле наша бухта не называется Щепки-Матильды, — рассказал дед, готовя еду. — Все просто зовут ее так, потому что в свое время здесь жила одна женщина по имени Матильда. Ее покойного мужа звали Щепка, у них было четырнадцать детей, и всех их тоже звали щепки, Щепки Матильды, как меня зовут Уттергордов Ларе.

— И постепенно бухту назвали Щепки-Матильды? — спросил я.

Дед кивнул.

— В это даже не поиграешь, — протянул я почти разочарованно.

— Не поиграешь, слава богу! — встряла Лена.

Позавтракав, мы с Леной залезли на тую и сидели там, ничего не говоря. Я прямо чувствовал, как, пока я гляжу сквозь ветки на нашу бухту, из меня выветривается лето. Поля вдруг стали не такими зелеными, а ветер — не таким теплым.

Лена вздохнула обреченно, как на контрольной по математике.

— Печально, как быстро течет время, — сказала она.

А еще через неделю мы с Леной пошли в четвертый класс. Мне уже хотелось вернуться в школу, но Лене я этого не сказал. У нас оказалась новая учительница. Молодая, по имени Эллисив и с ласковой красивой улыбкой. Мне она сразу понравилась.

Но было и плохое: Кая-Томми дразнился и приставал так же, как до каникул. На самом деле это он у нас в классе главный. И он говорит, что надо выгнать Лену — и у нас будет отличный класс, одни мальчики. Когда он так говорит, Лена обычно до того злится, что только фыркает, но теперь у нее появилась отговорка:

— Ты, верблюд цирковой, — говорит она, — а Эллисив? Она разве не девочка?

Так я догадался, что Лене тоже нравится наша новая классная, хотя Лена четыре дня смотрела на нее волком и не отвечала ни на один вопрос.

— Лена очень хорошая, когда к ней привыкнешь, — сказал я Эллисив после какого-то урока, выходя из класса последним. Я боялся, что она будет неправильно о Лене думать.

— По-моему, вы с Леной оба хорошие. Вы ведь с ней лучшие друзья, да? — спросила Эллисив.

Я подвинулся к самому ее уху.

— Я знаю, что половина из нас так думает, — прошептал я.

На взгляд Эллисив, это крепкий фундамент для настоящей дружбы.

Футбольные тренировки тоже начались. И сразу кончились скандалом. Лена сказала, что она летом тренировалась на вратаря и собирается защищать ворота нашей команды. Кая-Томми сказал на это, что ничего глупее он не слыхал со времени последнего разговора с Леной. Не может быть и речи о том, чтобы у нас на воротах стояла девчонка! Лена разозлилась и буянила так, что горы аукались, и наш тренер разрешил ей попробовать постоять в воротах одну тренировку. Никто не смог ей забить ни одного мяча. И Лена стала нашим вратарем, а на турнире в городе в прошлые выходные мы благодаря ей обыграли всех. Лена надулась от гордости, как курица.

Говоря с бабой-тетей по телефону, я рассказал ей о турнире, но ее футбол ни капли не интересует. Она считает его глупой беготней.

— Одинокая пожилая дама сидит тут с холодной вафельницей, в которой ничего не пекли уже несколько недель, а вы мячик пинаете, — жаловалась она. — Ну что вам стоит отложить этот дурацкий мяч и приехать ко мне побаловаться вафлями?

Нам это, конечно, ничего не стоило. Я тут же спросил папу, и оказалось, что и ему удобно, он все равно собирался привезти бабу-тетю к нам на выходные.

До бабы-тети двадцать километров. Папа рулил, Лену укачало, но не вытошнило, она только побледнела очень сильно.

Баба-тетя живет одна в маленьком желтом домике, обсаженном розами. Папа много раз предлагал ей перебраться к нам в Щепки-Матильды. И я тоже просил ее. Но баба-тетя отказывается. Ей так хорошо в ее желтом домике.

Мы провели у бабы-тети полдня и помогали во всем. Когда мы приехали, начался дождь, и на улице стало темно. А внутри баба-тетя красиво накрыла на стол, и все было так тепло и уютно, что у меня заныло в животе. Сидеть на диване у бабы-тети и есть горячие вафли под шум дождя на улице — лучше этого нет ничего на свете. Я попытался вспомнить что-нибудь лучше этого, но не вспомнил.

Пока мы ели, Лена пыталась просветить бабу-тетю по части футбола.

— Надо сильно-сильно бить! — объясняла она.

— Фу-у — отвечала баба-тетя.

— А во время войны здесь сильно стреляли? — спросил я.

Я знал, что баба-тетя гораздо больше любит говорить о войне, чем о футболе.

— Нет, голубчик мой Трилле, стреляли, к счастью, не сильно, но было много других не приятных вещей.

И баба-тетя рассказала, что во время войны немцы запрещали людям держать радиоприемники, они боялись, что в своих программах норвежцы станут подбадривать друг друга.

— Но у нас радио было, — сказала баба-тетя и подмигнула хитро. — Мы закопали его за сараем и выкапывали, когда хотели послушать.

Родители деда и бабы-тети во время войны все время нарушали все запреты и правила, потому что во время войны все наоборот. И то, что запрещают, как раз и есть самое честное и правильное.

— Вот бы так всегда было, — размечталась Лена, но баба-тетя сказала, чтобы мы так и думать не смели. Потому что когда человек попадался, то все. Если бы немцы прознали, что их папа слушает радио, его бы арестовали и услали.

— Вот, тогда и у тебя тоже не было бы папы, — сказала Лена.

— Это верно, — сказала баба-тетя и погладила Лену по голове.

— А куда ссылали тех, кто слушал радио? — спросил я.

— В Грини.

— В магазин «Рими»? — переспросила потрясенная Лена.

— Нет, в Грини. Концлагерь, который они устроили в Норвегии. Это было очень неприятное место, — объяснила баба-тетя.

Лена посмотрела на нее задумчиво.

— Ты очень боялась? — спросила она наконец.

Бабе-тете не бывает страшно, — сказал я, прежде чем она успела ответить сама. — Потому что когда она спит, ее стережет Иисус.

И я повел Лену в спальню бабы-тети и показал ей картину над кроватью.

— Видишь? — сказал я. На картине был нарисован ягненок, который застрял на узком выступе горы, не в силах двинуться ни выше, ни ниже. Мама-овца стоит наверху горного кряжа, она отчаянно блеет и очень боится за своего малыша. Но Иисус крепко всадил свой посох в расщелину дерева, перегнулся вниз и сейчас спасет ягненка.

Лена наклонила голову набок и долго рассматривала картину.

— Она волшебная? — спросила Лена наконец.

Этого я не знал. Я только знал, что бабе-тете никогда не бывает страшно, потому что Иисус стережет ее, когда она спит.

По дороге домой я сидел впереди и переключал передачи, а Лена ехала сзади с бабой-тетей. Ее укачивало все сильнее, и, немного не доехав до дома, она выскочила на поле и пошла тошниться.

— Трилле, это потому что ты дергаешь ручку как дурак, — сообщил мне мой лучший друг больным голосом, вернувшись назад в машину. Я сделал вид, что ничего не слышал. Хотя подумал, что съеденные Леной девять вафель с маслом и сахаром тоже сыграли свою роль.

— Фрекен, чтоб к утру поправились, — сказал папа, — а то как вы будете искать с нами овец?

Мы с Леной вытаращили глаза.

— Нас берут? — почти крикнул я.

— Да, по-моему, вы уже достаточно взрослые, — сказал папа самым обычным голосом.

Удивительное дело, как сильно человек может радоваться!!!

СГОН ОВЕЦ С ПОЛЕТОМ НА ВЕРТОЛЕТЕ

Все лето наши овцы ходят по горам без присмотра и делают что хотят. Но перед зимой мы должны собрать их всех и спустить вниз, в хлев.

— Вот и у них каникулы кончились, — говорит обычно Лена. — Так им и надо!

Она считает жуткой несправедливостью, что у овец каникулы дольше, чем у людей.

И вот нас с Леной берут искать овец! Я едва верил в то, что это правда, стоя на другой день со всеми своими, минус Крёлле, плюс Лена с мамой. И дядя Тор. Папа, с мешком и в бейсболке, спросил, все ли готовы. И когда мы тронулись вверх по горе, мы помахали деду, Крёлле и бабе-тете, махавшим нам снизу, как всегда делали мы сами. Лена, кстати, никогда не махала. Она всегда поворачивалась спиной и была злая как недозрелый хрен, когда все уходили искать овец без нее.

Чувствовалось, что лето уже кончилось. Воздух был жесткий, а деревья нависли над головами мокрые и от воды тяжелые, едва мы, миновав хутор Юна-с-горы, зашли в лес. Мы с Леной были в сапогах и прыгали в каждую встречную лужу, как пара кроликов.

— Идите спокойно, — увещевал нас папа. — Иначе устанете понапрасну.

Но невозможно идти спокойно, когда человек так рад. Ноги скачут сами по себе.

Скоро мы вышли из лесу и подошли к самой горе. В этом месте она почти плоская, и все выглядит иначе.

— Это потому что мы ближе к небу, — сказала Ленина мама и стала прыгать по камням со мной и Леной.

Когда мы обернулись, бухта была далеко-далеко внизу. Изредка мы видели овец. Иногда наших, иногда чужих. Но сегодня мы овец не собирали. Мы должны были дойти до избушки и там заночевать.

Избушка наша на самом деле почти землянка, без туалета и электричества. Но в ней помещается много народу, если ложиться поплотнее. И я не знаю другой такой прекрасной избушки. Она похожа на бабу-тетю — видно, что она тоже радуется, когда мы приходим.

Скоро со всех сторон потянуло запахами высокогорной жизни. В избушке мама и дядя Тор на плитке жарили мясо, снаружи папа варил на костре кофе.

У папы в горах всегда отличное настроение. Тогда можно спросить его о том, о чем в другое время не решаешься. И он смеется почти постоянно.

— В горах нельзя кукситься, — сказал он, когда я спросил его об этом. — Ты разве сам не чувствуешь, Трилле-бом?

Я прислушался к себе, и почувствовал, и кивнул головой. Лена говорила, что если все и вправду так, то хорошо бы посылать папу в горы гораздо чаще. Она сидела по другую его руку и смотрела в костер. И в эту минуту мне очень захотелось дать и Лене немножко папы. Чтобы она узнала, каково это — иметь папу, который может сложить костер и любит горы. По-хорошему, она могла бы одалживать моего папу иногда.

— Угу, каждую среду между обедом и ужином, например, — буркнула Лена, когда я сказал ей это. — И я бы выгуливала его в горах.

А на следующий день все пошли искать овец. Нам с дядей Тором достались горы под названием Тиндене, они с одного бока пологие, а с другого почти отвесные. Папа показывал пальцем, объяснял и давал советы: он собирает овец в горах каждый год с моего возраста.

— Хорошенько смотри за детьми! — крикнул он своему младшему брату.

— Ой-ой, — ответил дядя Тор.

Дядя Тор шагает широченными шагами, мы с Леной за ним не поспеваем. Я думаю, он считает нас еще слишком маленькими и не хотел, чтобы нас брали, а теперь старается доказать свою правоту.

— Ты плохо за нами смотришь! — сердито крикнула Лена.

Ей пришлось остановиться — вытряхнуть из сапога камни, а дядя Тор шел себе и шел. И делал вид, что не услышал.

— Лена, пошли, — сказал я.

— Нет!

— Мы должны искать овец.

— Вот именно!

Я вздохнул, снял капюшон и тоже услышал испуганное тихое блеянье, почти уже и не блеянье.

Мы с Леной проследили звук. Он шел от края горы. Мы легли на пузо и подползли к обрыву.

— Ой! — сказал я.

Далеко внизу на узком выступе стояла овца. Видимо, уже очень давно. Она так ослабела, что едва могла блеять. А если бы мы ее не нашли?! Я выдвинулся еще немного вперед и сумел прочитать цифры на метке в ухе. 3011.

— Наша, — сказал я.

— Как она туда спустилась, не пойму, — сказала Лена и выдвинулась еще немного за край.

— Так, наверно, — ответил я и показал на очень крутую расщелину, спускавшуюся как раз к выступу. Я выпрямился и стал высматривать дядю Тора. Его нигде не было. Когда я обернулся снова к Лене, ее не оказалось тоже.

Сердце застучало так, что стало больно.

— Лена, — прошептал я.

Нет ответа.

— Лена!

— Эй!

Я потрясенно перегнулся через край.

— На кого я похожа? — кричала Лена и озорно глядела на меня снизу. Она висела, уцепившись за маленькую горную березку, торчавшую в расселине, и упиралась подошвами желтых сапог в жидкие кустики травы на крошечном выступе в горе.

— На себя.

Лена закатила глаза и вытянула свободную руку в воздух, словно бы пытаясь схватить несчастную овцу далеко внизу.

— Я похожа на Иисуса, дурень!

Я покачал головой.

— Иисус не носил красного дождевика. Лезь обратно!

Но нет — теперь Лена решила снять дождевик.

— Лезь обратно, Лена! — крикнул я, испугавшись, и рванулся вперед, чтобы протянуть ей руку.

Но как только Лена сделала шаг наверх, березка вырвалась из горной стены, и Лена полетела вниз с деревом в руке и воплем на губах.

Много раз на моей памяти Лена падала с высоты, но никогда я не был настолько уверен, что теперь она точно разбилась насмерть. Не забуду этого жуткого спазма в животе, когда я высунулся насколько сумел далеко за край обрыва и посмотрел вниз отвесной горной стены.

— О-о, моя рука! — донесся вопль откуда-то снизу. Мой лучший друг сидел на выступе чуть пониже овцы и раскачивался взад-вперед, баюкая руку.

— О, Лена!

— «О, Лена», «о, Лена»! Я руку сломала! — крикнула она яростно.

Я видел, что ей очень больно. Но она никогда не плачет, Лена Лид. Даже и сейчас слезинки не проронила.

Если б я мог кому-нибудь объяснить, как я бежал! И что это за родной дядя, который уходит так далеко, ни разу не оглянувшись?! Больше всего я боялся, что Лене надоест сидеть там, где она сидит, и она начнет карабкаться наверх. Это было бы очень на нее похоже. Я бежал так, что у меня был кровавый привкус во рту, и все время перед глазами у меня стояла Лена в красном дождевике, как она падает без парашюта, будто крошечный злой супермен. Я понял тогда вдруг, что если с Леной что-то случится, то я тоже не смогу жить дальше. Куда подевался этот дядя Тор, ну куда?! Я кричал, спотыкался, бежал и снова кричал. Так я добежал до места, где Тиндене начинают полого спускаться вниз. Там я наконец нашел дядю, но был уже так зол, что только всхлипывал.

— Если меня каждый раз будут снимать вертолетом, я готова падать с Тиндене чаще, — сказала Лена, когда мы с ней сидели на туе дня через два. Она была переполнена всем, что с ней произошло, — особенно тем, что за ней прислали вертолет.

— А когда меня загипсовали, мы с мамой и Исаком отправились в кафе. Потому что я столько раз попадала в больницу, что это пора было отметить.

Лена засмеялась и стала барабанить по своему гипсу.

— Трилле, а ты небось тоже хотел бы упасть с Тиндене?

Я улыбнулся, но ничего не сказал. На самом деле Лена не понимает, как я боялся, что потеряю ее, если она разобьется, упав с Тиндене. Я даже не мог сказать этого вслух. Но когда я ложился вечером, то не мог отделаться от грустной мысли: наверняка Лена не так сильно боялась бы за меня, если бы я сидел на том выступе.

ЛЕНА ДЕРЕТСЯ

Однажды вдруг заехал Исак, хотя все были здоровы. Он въехал во двор на мотоцикле, мы с Леной играли в это время в крокет. Лена от удивления забила шарик в живую изгородь. Это ее всегда злит.

— Со мной все в порядке, — грубо сказала она.

Исак ответил, что он рад слышать, что с Леной все в порядке. Это даже немного непривычно, сказал он, но очень хорошо.

Оказалось, что он привез деталь для мотоцикла в ванной.

Мамы нет дома. А она эту деталь заказывала? — спросила Лена придирчиво.

— Нет, это сюрприз, — ответил Исак.

Видно было, что он смущен и нервничает. Думаю, я бы тоже чувствовал себя неловко, если бы приехал вот так сюрпризом, а там Лена с молотком для крокета.

— Не хочешь поиграть с нами, пока она не пришла? — выпалил я, прежде чем Лена еще раз открыла рот.

— С радостью, — сказал Исак.

Лена замолчала и стояла молча, но вдруг вспомнила о загнанном в кусты шарике.

— Ладно, играем сначала, — вздохнула она и сунула руку в кусты, нащупывая шарик.

Потом Исак стал приезжать часто. Половина мотоцикла постепенно стала похожа на целый. Первые недели Лена вообще не заикалась о госте ни словом. Она словно бы делала вид, что Исака нет. Но однажды, когда мы сидели на туе и смотрели, как ее мама и Исак закрывают цветник еловыми ветками, Лена сказала:

— Он не ест вареную капусту.

Я подался вперед, чтобы лучше видеть между веток.

— Лена, разве это так важно, про капусту?

Лена пожала плечами. Я видел, что она усиленно думает.

— Но для чего они тогда нужны, Трилле?

Я и в этот раз ничего не мог сообразить, мне даже стало совестно, что я не могу сказать ничего про папу.

— Он еще ест вареную морковку, — сказал я наконец, чтобы не молчать.

Исак тоже, с восторгом сообщила Лена на следующий день. Она скормила ему три морковины в дополнение к его собственным. Дед захохотал и сказал: «Бедолага». И Лена побежала обратно, потому что «бедолага» еще сидел у них в гостях. Я смотрел ей вслед, как она пробежала через пролом в изгороди и исчезла.

— По-моему, Лене приятнее проводить время с Исаком, чем со мной, — сказал я деду.

Он пытался заштопать дырку на носке. С очками на носу он был очень похож на сову.

— Это хорошо для Лены, что у нее появился Исак. Вот. Так что ты должен потерпеть, дружище Трилле.

— Конечно, — сказал я, подумав.

Дед обычно бывает прав.

Не знаю, морковь ли тому причиной, но Лена стала веселая и счастливая. Как будто рядом со мной поселилась бабочка. С непривычки это казалось странно.

Но в конце ноября, в среду, она вдруг снова сделалась прежней. Только гораздо более сердитой и мрачной. Я увидел это сразу, как только мы встретились, чтобы идти в школу. Она не сказала мне «привет». А это знак беды. Но в общем-то было даже неплохо, что она снова вела себя так. Это как раз нормально.

Я ничего не сказал. Потому что всем известно, что когда Лена такая, ничего говорить не надо

И, конечно, Кая-Томми все равно к ней полез. За что и поплатился.

Это была переменка после математики. Почти все съели завтрак и выходили из класса. Эллисив сидела за столом и что-то писала. Когда Лена проходила мимо Кая-Томми, он прошелестел так тихо, что Эллисив не услышала:

— Гнать девчонок из нашего класса в шею!

Лена резко остановилась. У меня свело затылок. Другие мальчишки тоже поняли: что-то будет. И все уставились на Лену и Кая-Томми. Лена стояла прямая, как ржаной крекер, с мышиными хвостиками косичек, и была в такой ярости, что я боялся дышать.

— Если ты скажешь это еще раз, я так тебе звездану, что улетишь в сортир и дальше, — прошипела она.

Кая-Томми криво улыбнулся, чуть наклонился вперед и повторил:

— Гнать девчонок из нашего класса!

Удар! Лена Лид, мой лучший друг и соседка, так съездила Кая-Томми по физиономии, что он отлетел прямо к столу Эллисив. Все выглядело как в кино. Точь-в-точь кино, я такое сам видел, хотя мне нельзя смотреть фильмы «старше пятнадцати». И сделала это Лена Лид. Только что освобожденной от гипса рукой она нанесла удар, о котором шли разговоры еще много недель.

Не считая скулежа поверженного на пол Кая-Томми, было совершенно тихо. Все были потрясены, включая Эллисив. Что как раз не странно — ей, считай, на голову ученик свалился. Но когда Лена пошла к двери, чтобы выйти из класса, наша учительница сердито закричала:

— Куда ты собралась, Лена Лид?

— К директору, — ответила Лена.

В тот день Лену отругали все-все-все, но она так и не извинилась перед Кая-Томми.

— Я извинилась перед директором, хватит с них, — сказала она мне, когда мы брели до мой после школы.

Лена несла письмо родителям, она спрятала его под куртку вместе с рукой.

— Лена, все говорят, что это здорово, что ты в нашем классе. Они считают тебя самой крутой девчонкой во всей школе. Они сами так говорят, — рассказывал я.

Это была правда. Все мальчишки очень уважительно говорили о Лене весь день.

— Какая теперь разница, — грустно сказала Лена.

— Что ты имеешь в виду?

Но Лена не ответила.

Дома оказался Исак. Очень кстати, потому что у Лены ужасно болела рука.

— У этого Томми такая жесткая морда, — пожаловалась Лена, отдавая Исаку письмо. Он передал его Лениной маме.

— Лена, ну что ж ты у меня за ребенок, — вздохнула мама, прочитав письмо.

Исак заподозрил трещину у Лены в руке.

— Наверно, он далеко отлетел, этот Кая-Томми, — сказал он восхищенно.

Я встал и отмерил шагами расстояние на кухонном полу и прибавил еще пару шагов, чтоб сделать Лене приятное.

СНЕГ

Трудно понять, как скоро придет зима, потому что она начинается исподволь. Но наступает день, когда мама говорит, чтобы я надел под штаны колготки, и это значит, что зима на пороге. И сегодня это случилось.

Ужасно неприятно носить колготки на себе, особенно если сверху джинсы. Я обошел дом три раза, пока приспособился к этому, и только потом позвонил в дверь к Лене.

— Ты уже в колготках? — спросил я.

Конечно, нет. Лена подождет с этим, пока не ляжет снег.

Погуляв недолго, мы обнаружили, что Лене переходить на колготки совсем скоро. На лужах уже был лед. А верхушки самых высоких гор вокруг фьорда Бог посыпал сахарной пудрой.

— Я люблю, когда снег, — сказал я Лене.

— Ничего, — безучастно кивнула она.

Она была не в настроении и сегодня тоже. Я не понимал, в чем дело, — обычно Лена с ума сходит по снегу. Но я не стал лезть ей в душу. Толку бы все равно не было никакого.

После обеда мы с папой поехали к бабе-тете. Она совсем разлюбила снег, сказала она нам, потому что она старенькая и не может его чистить. Мне кажется, я бы любил зиму гораздо больше, если бы я не мог чистить снег. Пусть себе лежит, пока не растает сам по себе. Или пока папа его не почистит.

Баба-тетя рассказывала истории, а мы с папой ели вафли. Они были даже вкуснее обычного из-за того, что на улице так противно. Я залез с ногами на диван и прижался к бабе-тете; мне было так хорошо, что даже больно. У бабы-тети самое большое и горячее сердце, какое я только знаю. У нее вообще всего один недостаток — она вяжет на спицах. А теперь дело шло к Рождеству.

Когда баба-тетя отлучилась на кухню, чтобы принести еще вафель, я заглянул в корзину за диваном. Так и есть — горы чего-то вязаного. Она всегда дарит нам на Рождество вязаные вещи. Странно, такой умный человек, а не понимает, какое это наказание — ходить в вязаном свитере. Во-первых, он кусается, во-вторых, в такой глупой одежде давно никто не ходит. Мне гораздо больше нравятся подарки из магазина игрушек, но баба-тетя этих новшеств не понимает, хотя я пытался их ей растолковать тысячу раз.

Перед тем как нам ехать назад, я зашел в спальню посмотреть на картину про Иисуса над кроватью. Баба-тетя пришла следом, и я рассказал ей, как Лена играла в Тиндене в Иисуса и сверзилась вниз. Рассказывал — и вспомнил, как я ужасно испугался.

— Я все время очень боюсь потерять Лену, — сказал я. — А ей, по-моему, потерять меня ничуть не страшно.

— Наверно, Лена знает, что ей нечего бояться тебя потерять, — сказала баба-тетя. — Ты очень верный и надежный парень, голубчик мой Трилле.

Я примерил ее слова к себе, покрутил их так и эдак и почувствовал, что да — я верный и надежный парень.

— Баба-тетя, а это правда, что ты никогда ни чего не боишься?

Баба-тетя положила руку мне на затылок и тихонько похлопала меня по голове.

Изредка мне бывает немножечко страшно, но тогда я смотрю на эту картину и вижу, что Иисус стережет меня. Знаешь, голубчик мой Трилле, бояться не обязательно. Это никому не помогает.

— Хорошая картина, — сказал я и пообещал приехать, когда ляжет снег. Я помогу чистить снег, хотя это и скучно.

Баба-тетя поцеловала меня своим теплым, мягким, морщинистым поцелуем и обещала напечь мне гору вафель, даже если я не захочу чистить снег.

В воскресенье пошел снег.

И умерла баба-тетя.

Мне рассказала это мама, когда разбудила меня утром. Она сперва сказала, что идет снег, а потом — что баба-тетя умерла. Зря она перепутала порядок. Лучше бы она сначала сказала, что бабы-тети больше нет, а потом ободрила бы меня снегопадом. Что-то внутри меня разбилось. Я много минут лежал, уткнувшись в подушку, а мама гладила меня по волосам.

Это был странный день. Плакали даже дед и папа. Это было хуже всего. Весь мир изменился, потому что в нем не было больше бабы-тети. А за окном шел снег.

В конце концов я надел свой зимний комбинезон и пошел к хлеву. Там я лег. Мысли роились вокруг, как снежинки, и ни в чем не было порядка. Вчера баба-тетя была такая же живая, как я, а сегодня совсем мертвая. А если я тоже умру? Это случается и с детьми тоже. Троюродный Ленин брат погиб в автокатастрофе. Ему было всего десять лет. Смерть почти как снег: никогда не знаешь, когда он пойдет, хотя чаще всего это случается зимой.

Откуда-то появилась Лена. В своем зеленом комбинезоне.

— Я надела колготки. А ты для чего здесь лежишь? Ты похож на селедку.

— Баба-тетя умерла.

— О-о…

Лена села в снег и замолкла.

— Это антракт сердца? — спросила она погодя.

— Инфаркт, — ответил я.

— Фуф, — сказала Лена. — И сегодня, когда снег и вообще.

Иногда трудно понять, как так, что человек умер, объяснила вечером мама. У нее под бочком было тепло и безопасно. Она говорила правду. Я ничего не понимал. Странно никогда больше не увидеть бабы- тети.

— Ты можешь увидеть ее еще один раз, если захочешь, — сказала мама.

Я еще никогда не видел мертвого человека. Но во вторник я увидел мертвую бабу-тетю. Я очень боялся. Лена сказала, что у всех мертвецов синие лица, особенно если они умерли от инфаркта. Мина с Магнусом тоже, по-моему, боялись. Одна Крёлле хохотала у папы на руках.

Но оказалось не страшно. Баба-тетя не была синей. Она выглядела просто спящей. Мне показалось, что она сейчас откроет глаза, я даже подумал: не было ли все это умирание ошибкой? Я долго стоял и смотрел на ее веки. Они не шевелились. А вот бы она подняла их, посмотрела на меня и сказала: «Голубчик мой Трилле, какой ты красавец! » Я принарядился, хотя баба-тетя и не могла теперь меня видеть.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 Следующая ⇒