В.А. ОСИПОВ

Статья: Признание недействительными сделок лиц, недобросовестно вторгающихся в чужие договорные отношения (Осипов В. А. ) (" Арбитражные споры", 2021, N 4)

Документ предоставлен КонсультантПлюс www. consultant. ru Дата сохранения: 04. 03. 2022

" Арбитражные споры", 2021, N 4

ПРИЗНАНИЕ НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНЫМИ СДЕЛОК ЛИЦ, НЕДОБРОСОВЕСТНО

ВТОРГАЮЩИХСЯ В ЧУЖИЕ ДОГОВОРНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

В. А. ОСИПОВ

Осипов Владислав Александрович, студент Санкт-Петербургского государственного университета.

В статье рассматриваются теоретические и практические вопросы признания недействительными сделок лиц, недобросовестно вторгающихся в чужие договорные отношения. Автор предлагает свое видение требований, предъявляемых к поведению третьего лица, нарушение которых будет являться основанием для применения способов защиты нарушенного обязательственного права.

Отдельное внимание уделено анализу определений Верховного Суда Российской Федерации, в которых затрагивается тема недобросовестной интервенции третьего лица.

Ключевые слова: сделка, недействительность сделок, интервенция, третья сторона, недобросовестность, обязательство, договорные отношения.

В последние годы активизировалось обсуждение проблемы интервенции третьего лица в чужие обязательственные отношения. Речь идет о ситуации, при которой участник оборота, обычно путем заключения сделки, вторгается в относительные правоотношения между иными лицами, нарушая тем самым законные интересы одного из них. Наглядный пример подобного - двойная купля-продажа, при которой интервент, предлагая более высокую цену за товар, уже обещанный покупателю, " перехватывает" его у последнего.

В правопорядках европейских стран в таких случаях используется деликтный иск к недобросовестному третьему лицу. В декабре 2019 года подобный пример появился и у Верховного Суда Российской Федерации (далее - ВС РФ): Определение Судебной коллегии по экономическим спорам ВС РФ от 23. 12. 2019 N 305-ЭС19-13326. Но еще до этого судебная практика нашла способ реагировать на случаи интервенции путем признания сделок с интервентами недействительными на основании статей 10 и 168 Гражданского кодекса Российской Федерации (далее - ГК РФ).

Вопрос о том, какой из этих способов защиты стоит закрепить в нашем праве, остается открытым. В связи с заслуживающими внимания интересами кредиторов интервента при банкротстве последнего деликтный иск может казаться предпочтительнее. Кроме того, в литературе признается, что только лишь признания сделок недействительными может быть недостаточно для защиты потерпевшей стороны < 1>.

--------------------------------

< 1> См., например: Тарасов П. А. Соотношение ответственности нарушившей обязательство стороны и деликтной ответственности недобросовестного интервента // Вестник экономического правосудия Российской Федерации. 2020. N 10. С. 135 - 154.

Однако пока деликтный иск не получил широкого применения в судебной практике. В этой связи мы сосредоточимся на анализе наиболее распространенного в настоящее время способа защиты кредитора - аннулирования интервенционной сделки.

Недобросовестность интервента

Поскольку интервенция - это не просто вторжение третьего лица в интересы сторон, но вторжение недобросовестное, ключевым является вопрос о том, что стоит понимать под недобросовестностью интервента. В понимании этой недобросовестности возможны две позиции.

Первая заключается в том, что достаточно установления простого знания (" знало или не могло не знать" ) лица о чужих отношениях и о том, что его действия повлекут нарушение договора. Далее эта позиция будет именоваться концепцией простого знания.

Так, во Франции при установлении недобросовестности третьего лица " речь идет не о том, чтобы требовать от третьего лица доказательства мошеннических действий или даже намерения причинить вред, а лишь о том, чтобы продемонстрировать его знание о договоре" < 2>.

--------------------------------

< 2> Величко В. Справка по французскому праву. С. 5. URL: https: //m-logos. ru/img/Spravka_Fr_pravo_m-logos. pdf (Материалы научно-практического круглого стола " ИНТЕРВЕНЦИЯ В ЧУЖИЕ ДОГОВОРНЫЕ ОТНОШЕНИЯ: оспаривание сделки или взыскание убытков" // Юридический институт " М-Логос" (m-logos. ru)).

Этого же подхода, по мнению исследователей, скорее придерживается на данный момент и судебная практика Германии, где " для ответственности интервента в большинстве случаев достаточно одного лишь его знания о договоре между первым кредитором и должником" < 3>. " По сути, суды и согласные с судебной практикой представители немецкой доктрины исходят из того, что как раз само по себе вторжение в чужой договор и возникающие из него права и обязанности имеет решающее значение для констатации нарушения добрых нравов" < 4>. Однако такое решение критикуется многими представителями доктрины, так как текст § 826 Германского гражданского уложения говорит о необходимости нарушения добрых нравов, а простое знание о наличии чужих отношений, по их мнению, не может восприниматься в качестве такового.

--------------------------------

< 3> Федоров Д. Интервенция в чужие договорные отношения в Германии. С. 6 - 7. URL: https: //m-logos. ru/img/Intervenciya_v_chyzie_dogovornie_otnosheniya_Germaniya_M-Logos_Fedorov. pdf (Материалы научно-практического круглого стола " ИНТЕРВЕНЦИЯ В ЧУЖИЕ ДОГОВОРНЫЕ ОТНОШЕНИЯ: оспаривание сделки или взыскание убытков" // Юридический институт " М-Логос" (m-logos. ru)).

< 4> Там же. С. 3.

Второй подход предполагает обязательное наличие у интервента умысла на причинение вреда интересам кредитора. Сторонники данного подхода апеллируют к поощрению этим эффективного экономического обмена, конкуренции, а также к позиции разумного эгоизма, согласно которой участник оборота не должен беспокоиться об интересах иного лица больше, чем о своих собственных. Далее эта позиция будет именоваться как концепция умысла. Видимо, именно такой подход воспринят английским правом, где суд хоть и решает применительно к каждому случаю, " имеется ли достаточное количество обстоятельств, оправдывающих вмешательство", однако если " интервент действует добросовестно (in good faith), преследуя в первую очередь собственные экономические интересы и не желая действовать исключительно во вред истцу", то оснований для привлечения такого лица к ответственности нет < 5>.

--------------------------------

< 5> Чупрунов А. Ответственность интервента за вторжение в чужие договорные отношения в Англии. URL: https: //m-logos. ru/img/Intervenciya_v_chyzie_dogovornie_otnosheniya_Angliya_M-Logos_Chuprunov. pdf (Материалы научно-практического круглого стола " ИНТЕРВЕНЦИЯ В ЧУЖИЕ ДОГОВОРНЫЕ ОТНОШЕНИЯ: оспаривание сделки или взыскание убытков" // Юридический институт " М-Логос" (m-logos. ru)).

Концепция умысла в отечественной литературе подвергается критике с морально-этической точки зрения: игнорирование должником и интервентом интересов первоначального кредитора признается циничным; указывается на представления о справедливости, согласно которым вторгающийся в чужие обязательственные отношения интервент не может считаться порядочным < 6>; высказывается мнение, что такое поведение противно основам гражданского права < 7>.

--------------------------------

< 6> Основные положения гражданского права: Постатейный комментарий к статьям 1 - 16. 1 Гражданского кодекса Российской Федерации / Отв. ред. А. Г. Карапетов. М.: М-Логос, 2020. С. 826 - 827 (автор комментария к статье 10 ГК РФ - А. Г. Карапетов).

< 7> Синицын С. А. Абсолютная защита относительных прав: причины, последствия и соотношение с принятой классификацией субъективных прав // Вестник гражданского права. 2015. N 1. С. 23.

Представляется, что ссылки сторонников концепции умысла на разумный эгоизм должны быть подвергнуты более тщательному осмыслению. Эта идея действительно является основополагающей для рыночного оборота, однако она имеет значение скорее в вопросе о необходимости совершения каких-либо активных действий ради иных лиц. Идея добросовестности не может создавать обязанности активно действовать в интересах другого лица, однако обязанность воздерживаться от нарушения чужих прав она вполне может создавать. Это вытекает и из принципа недопустимости вмешательства в частные дела. Поэтому представляется, что концепт разумного эгоизма не может оправдывать нарушение прав иных лиц. Участник оборота должен уважать чужую имущественную автономию, а конкуренция должна поощряться лишь до момента заключения сделки.

В случае когда третье лицо по своим субъективным причинам чрезвычайно ценит спорное благо, оно может вступить в переговоры с кредитором и заплатить ему, чтобы он добровольно отказался от договорных отношений. Если кредитор оценит денежное возмещение в качестве достойной замены предполагавшемуся исполнению обязательства, то все интересы будут соблюдены.

В пользу концепции простого знания высказываются и экономико-правовые аргументы, сводящиеся к дискуссии о теории эффективного нарушения договора. Суть данной теории заключается в том, что если для должника выгоднее нарушить, чем исполнить договор, и после возмещения убытков кредитору он все равно останется в плюсе, то нужно позволить ему такое поведение, так как это будет эффективно по критерию Парето, а значит, будет вести к повышению уровня общего экономического благосостояния < 8>. Это соответствует идеологии сторонников концепции умысла. Предоставляя кредитору из средств защиты лишь иск о взыскании убытков к нерадивому должнику и лишая его возможности оспорить интервенционную сделку, мы тем самым поощряем подобное вмешательство третьих лиц. Однако теория эффективного нарушения в настоящее время подвергается критике, в том числе и с экономической точки зрения: " Надо признать, что теория эффективного нарушения является ярким примером близорукого варианта экономического анализа права, берущего в фокус внимания лишь непосредственные последствия реализации того или иного правового решения, но игнорирующего возможные негативные долгосрочные последствия и деструктивное влияние подрыва прочности договорных отношений на перспективы экономического развития" < 9>.

--------------------------------

< 8> Познер Р. А. Экономический анализ права: В 2 т. / Пер. с англ.; Под ред. В. Л. Тамбовцева. СПб.: Экономическая школа, 2004. Т. 1. С. 164.

< 9> Карапетов А. Г. Экономический анализ права. М., 2016. С. 363 - 364.

В долгосрочной перспективе эффективные нарушения договора ведут к деморализации договорных отношений и подрыву этики верности слову. Вторжение интервента нарушает ожидания кредитора, рассчитывавшего на реальное исполнение, а не на денежный суррогат. Теория эффективного нарушения не обращает внимания и на проблему в сложности доказывания убытков в нашем гражданском праве, из-за чего кредитор не получает полную компенсацию и оказывается в худшем положении по сравнению с тем, если бы договор был исполнен, а значит, и критерий эффективности по Парето не соблюдается < 10>.

--------------------------------

< 10> Там же. С. 364 - 367.

С указанными замечаниями стоит согласиться. Принцип pacta sunt servanda был выработан и поддерживается до сих пор, в том числе и в силу экономических воззрений, так как " с конца XVIII века стало понятно, что без принудительной силы контрактов исчезают гарантии, необходимые для долгосрочного планирования и инвестирования" < 11>. Поощряя, казалось бы, эффективную интервенцию, мы в долгосрочной перспективе уничтожаем благоприятный институциональный климат для планирования экономических проектов из-за отсутствия уверенности в исполнении контрагентами своих обязательств. Вследствие этого лица могут начать закладывать риски неисполнения в цены, на которых они будут согласны совершить сделку, тем самым повышая их до уровня, который не будет приемлем для добросовестных контрагентов, а соглашаться на подобные условия будут лишь лица, изначально стремящиеся к оппортунистическому поведению. Это запустит негативный процесс " ухудшающего отбора" < 12>.

--------------------------------

< 11> Карапетов А. Г., Савельев А. И. Свобода договора и ее пределы: В 2 т. Т. 1: Теоретические, исторические и политико-правовые основания принципа свободы договора и его ограничений. М., 2012. С. 18.

< 12> Более подробно о проблеме неблагоприятного отбора (adverse selection) см.: Карапетов А. Г. Экономический анализ права. С. 184 - 187; Акерлоф Дж. Рынок " лимонов": неопределенность качества и рыночный механизм (1970) // THESIS. 1994. Вып. 5. С. 91 - 104.

Следовательно, доверие между контрагентами, уверенность участников оборота в том, что они получат желаемые блага в результате надлежащего исполнения обязательств, ведет к поощрению сложных и долгосрочных экономических проектов, а значит, играет в развитии экономики роль не меньшую, чем конкуренция.

Проблема недокомпенсации, то есть возможное присуждение судом в качестве убытков суммы меньшей, чем размер убытков, реально понесенных истцом, сводит на нет аргументы об эффективности нарушения договора по критерию Парето: " Но вся проблема состоит в том, что в реальной жизни (а не в мире экономических абстракций), как только мы покидаем зону добровольных соглашений, мы лишаемся гарантий получения жертвой ex post полной компенсации" < 13>. Возможное указание на то, что в таком случае нужно решать проблему именно с доказыванием убытков, можно оспорить тем, что подобные сложности испытываются и в западных правопорядках, раз проблема недокомпенсации там также используется в качестве аргумента против теории эффективного нарушения.

--------------------------------

< 13> Карапетов А. Г. Модели защиты гражданских прав: экономический взгляд // Вестник экономического правосудия Российской Федерации. 2014. N 11. С. 43.

Таким образом, этические воззрения в совокупности с вышеприведенными экономическими аргументами позволяют прийти к выводу о том, что более приемлемым решением для правовой системы с политико-правовой точки зрения будет выбор в пользу концепции простого знания.

Не стоит забывать, что, когда мы говорим о необходимости установления простого знания интервента, речь идет не только о его осведомленности о наличии чужих договорных отношений, но и о том, что он своими действиями нарушает права одной из сторон договора. Например, третье лицо могло знать о наличии в договоре права на безмотивный отказ стороны (продавца) от договора и предложить продавцу большую цену. Очевидно, что в подобной ситуации интервент не может быть привлечен к ответственности.

Встает также вопрос о том, какова глубина выяснения наличия чужих обязательственных отношений, бремя которого мы возлагаем на участника оборота? Например, можно ли говорить об интервенции и привлекать к ответственности третье лицо, когда оно знает о договоре купли-продажи продавца с иным покупателем, но полагается на уверения продавца, что тот договор уже прекращен? В первом приближении представляется, что третье лицо не должно просто поверить продавцу на слово. Дабы не быть обвиненным в интервенции, третье лицо, на наш взгляд, должно обратиться за актуальной информацией к покупателю. Еще одним корректным решением вопроса для третьего лица могла бы быть постановка интервенционной сделки под условие прекращения первого договора.

Помимо двух приведенных выше подходов к пониманию недобросовестности интервента (концепции простого знания и концепции умысла), возможен более широкий вариант решения - вменение интервенту стандарта " должен был знать". Такое решение кажется крайне неудачным. Возложение подобного бремени на участников оборота представляет опасность для стабильности последнего, так как может привести к массовому аннулированию сделок: " Привлечение к ответственности третьего лица за содействие неисполнению договора, о котором оно не знало, под предлогом того, что " оно могло бы преодолеть это, проявив большее усердие (... ), создало бы большую угрозу для гражданского оборота" < 14>. Усиливая обязанности участников оборота по выяснению всех возможных обстоятельств, связанных с чужими отношениями, мы тем самым дестимулируем вступление в экономические взаимосвязи, а сам стандарт " должен был знать" сильно повышает трансакционные издержки.

--------------------------------

< 14> G. Viney. Introduction to responsibility. 3rd Ed., 2008, LGDJ, no. 207 - 3. Цит. по: Величко В. Указ. соч. С. 5.

Разобрав возможные подходы к пониманию недобросовестности интервента, остановимся на вопросе о том, какая же из обозначенных выше концепций реализована в современном отечественном законодательстве.

Российское позитивное право закрепляет отдельные случаи идеи запрета интервенции. В частности, в предписаниях абзаца 3 пункта 6 статьи 67. 2, пункта 1 статьи 174 ГК РФ законодатель очевидно не поддерживает концепцию умысла.

В то же время при регламентации последствий нарушения договорного запрета на уступку требования пункт 3 статьи 388 ГК РФ дифференцирует эти последствия в зависимости от характера обязательств. При этом, руководствуясь целью повышения ликвидности денежных требований, в отношении последних законодатель принципиально допускает интервенцию третьих лиц. (По этой причине данная норма подвергается в литературе критике < 15>. - Прим. авт. )

--------------------------------

< 15> См., например: Байбак В. В., Ильин А. В., Карапетов А. Г., Павлов А. А., Сарбаш С. В. Комментарий к Постановлению Пленума ВС РФ от 21. 12. 2017 N 54 " О некоторых вопросах применения положений главы 24 Гражданского кодекса Российской Федерации о перемене лиц в обязательстве на основании сделки" // Вестник экономического правосудия Российской Федерации. 2018. N 2. С. 85 (автор комментария - А. Г. Карапетов).

Эта норма интересна для нас тем, что позволяет поднять также вопрос о том, насколько универсальной является отстаиваемая нами концепция простого знания и возможны ли изъятия из нее. В случае с уступкой денежного требования, запрещенной договором, многие риски (дестабилизация в долгосрочной перспективе договорных отношений, срыв экономических планов, навязывание лицу вместо ожидаемого реального исполнения денежного суррогата) просто не возникают. Но при таком подходе все равно остается нерешенной проблема возможной недокомпенсации, а также подрыва этики верности слову < 16>.

--------------------------------

< 16> Там же. С. 85 (автор комментария - А. Г. Карапетов).

Представляется, что если в качестве общего правила концепция простого знания является более предпочтительным решением, то в вопросе о возможности уступки денежного требования вопреки договорному запрету исключение в пользу концепции умысла допустимо исходя из политико-правовой задачи повышения оборотоспособности данных требований. Сейчас соответствующий подход и закреплен в ГК РФ, хотя обсуждение этого вопроса с точки зрения de lege ferenda может быть продолжено.

Оспоримость или ничтожность сделки?

Спорным представляется вопрос о режиме недействительности интервенционной сделки. С одной стороны, поскольку такая сделка посягает на интересы третьего лица (кредитора или должника), стоит говорить о применении пункта 2 статьи 168 ГК РФ. С другой - в литературе указывается, что более адекватным решением в случае интервенции будет выбор в пользу оспоримости сделки < 17>. Несмотря на то что требование о признании оспоримой сделки недействительной может быть предъявлено только стороной сделки, а иным лицом лишь в случае прямого указания в законе (такой общей нормы для интервенции нет), стоит проанализировать данный вопрос с точки зрения должного, тем более что частичные закрепления в ГК РФ доктрины интервенции используют режим оспоримости.

--------------------------------

< 17> Сделки, представительство, исковая давность: Постатейный комментарий к статьям 153 - 208 Гражданского кодекса Российской Федерации / Отв. ред. А. Г. Карапетов. М.: М-Логос, 2018. С. 390 (автор комментария к статье 168 ГК РФ - А. Г. Карапетов).

Минусом режима оспоримости является то, что в нашем правопорядке отсутствует внесудебное оспаривание сделок, вследствие чего все связанные с этим издержки и трудности оспаривания интервенционной сделки будут возлагаться на кредитора. Аргументом против режима оспоримости является и сокращенный срок исковой давности в отношении последней.

Однако оправдывает ли это выбор правопорядка в пользу ничтожности интервенционных сделок, особенно если речь идет о ситуации, когда интервент перекупает товар, обещанный кредитору, то есть о циничной, но все же конкуренции? Да, выше мы сделали довольно категоричный вывод о недопустимости поощрения подобного, но он был продиктован заботой об интересах кредитора. Если же потерпевший кредитор не видит необходимости в оспаривании сделки (либо его останавливают судебные издержки, что может свидетельствовать об отсутствии у него серьезной заинтересованности в ее реальном исполнении) и его устроит возмещение убытков, то зачем нам уничтожать чужую экономическую операцию? Вряд ли такое послабление в форме порочности будет стимулировать интервенцию, так как всегда будет риск оспаривания сделки.

Режим оспоримости интервенционных сделок позволяет совместить такие способы защиты, как признание сделки недействительной и деликтный иск в натуре, предоставив заинтересованному, пострадавшему от интервенции кредитору выбор. При режиме ничтожности сделки такое совмещение возможно лишь в случае допустимости конкуренции договорных и деликтных исков, однако пока наш правопорядок достаточно скептически относится к такой конкуренции.

Исходя из вышесказанного стоит распространить режим оспоримости на все случаи интервенции, в том числе и шиканы. Дифференциация форм недействительности (при умысле - ничтожность, при простом знании - оспоримость) не представляется нам удачным решением, поскольку трудность в установлении умысла на причинение вреда интересам кредитора или должника будет вызывать лишь правовую неопределенность во взаимоотношениях участников оборота. Впрочем, данный вопрос заслуживает дальнейшего анализа.

Актуальная судебная практика по аннулированию

интервенционных сделок

Доктрина интервенции стала складываться на уровне практики ВС РФ лишь недавно, в самых общих чертах и скорее интуитивно. Однако этот небольшой корпус судебных решений стоит проанализировать хотя бы для понимания того, в какую сторону наш правопорядок собирается двигаться.

1. Наглядным примером можно считать Определение Судебной коллегии по гражданским делам ВС РФ от 27. 03. 2018 N 49-КГ17-35. Истица получила право требования на квартиру, затем к ней перешло и владение. После продавец гарантировал оформление документов на право собственности на ее имя, но заключил другой договор купли-продажи с третьим лицом, за которым позже было зарегистрировано право собственности. ВС РФ указал на необходимость выяснения того, знало ли третье лицо о чужих договорных отношениях и нахождении квартиры во владении истицы: "... следовало установить, могло ли быть признано преимущество за добросовестным кредитором, если жилое помещение ранее было передано такому кредитору в фактическое владение во исполнение тождественного обязательства, а кредитор, право которого на спорную вещь было зарегистрировано, вступая в обязательство по поводу этой вещи, знал об этом обязательстве".

Здесь коллегия по гражданским делам применила концепцию простого знания, и хотя и не сослалась прямо на статью 168 ГК РФ, но очевидно, что ее применение подразумевалось.

2. В Определении от 25. 01. 2018 N 308-ЭС17-14180(1, 2) Судебная коллегия по экономическим спорам ВС РФ подошла к вопросу об упречности поведения третьего лица крайне широко. Имела место двойная купля-продажа, при этом второй покупатель (интервент) заключил договор на несколько лет позже. В момент заключения договора со вторым покупателем квартиры уже были переданы первым покупателям. Интервент не осуществлял осмотр спорных объектов недвижимости, наличие прав на жилые помещения за иными лицами не проверял. Акцентировав внимание на данном обстоятельстве, ВС РФ указал, что поведение интервента на " соответствие стандарту обычной разумности и добросовестности не оценивалось, а следовательно, вывод по существу спора преждевременен".

Такое решение ВС РФ представляется небесспорным. Мы уже указывали, что возложение на участников оборота обязанности узнавать о наличии чужих договорных отношений будет тормозить оборот и может поставить под угрозу его стабильность. Вызывает вопросы содержание стандарта обычной разумности. Как будет и будет ли вообще дифференцироваться этот стандарт в зависимости от личности интервента? Насколько справедливо считать интервента недобросовестным лишь потому, что он не осмотрел помещение? Если содержание такого стандарта - лишь общее правило, то какие из него исключения? Следует ли дифференцировать подход в зависимости от того, где проживает покупатель, приобретающий квартиру в Петербурге (на Дальнем Востоке или в десяти минутах ходьбы пешком)? Влияет ли на определение такого стандарта цель приобретения объекта - инвестиционная или для собственного пользования? Ответы на эти вопросы остаются нерешенными, поэтому к конечному решению ВС РФ в данном деле стоит подойти с некоей настороженностью.

3. Интересным примером является Определение Судебной коллегии по экономическим спорам ВС РФ от 02. 07. 2018 N 305-ЭС16-10864(5). Покупатель по договору долевого участия в строительстве правомерно отказался от договора, однако позже в отношении застройщика была введена процедура банкротства. Требование кредитора о возврате внесенных по договору сумм должно было быть обеспечено ипотекой, если только в отношении квартиры не был заключен новый договор купли-продажи. В последнем случае квартира передается новому покупателю свободной от прав первого участника строительства, право собственности не будет обременено ипотекой.

ВС РФ отметил, что передача квартиры второму покупателю без обременений возможна лишь при добросовестности сторон второго договора, то есть у них должен отсутствовать умысел на лишение первого покупателя его обеспечения: " Поэтому в ситуации злоупотребления правом на заключение второго договора долевого участия в строительстве обеими его сторонами, то есть когда основной целью последующей сделки стало не привлечение средств для завершения строительства, а лишение первого участника обеспечения в интересах застройщика, в момент регистрации права собственности за недобросовестным субъектом возникнет залоговое обременение, так как в этом случае получение правового титула собственника вторым участником направлено на обход положений Федерального закона от 30. 12. 2004 N 214-ФЗ " Об участии в долевом строительстве многоквартирных домов и иных объектов недвижимости и о внесении изменений в некоторые законодательные акты Российской Федерации" об основаниях и моменте возникновения залога".

Таким образом, в данном деле Судебная коллегия по экономическим спорам ВС РФ использует концепцию умысла, что объясняется спецификой отношений, поиском баланса между интересами кредитора и интересом иных лиц в том, чтобы здание было достроено.

4. Сделка может быть признана недействительной на основании статей 10 и 168 ГК РФ только тогда, когда отсутствуют иные поименованные составы недействительности, которые будут являться специальными. Для этого важно, чтобы суды крайне внимательно подходили к оценке фактических обстоятельств дела. В этом аспекте интересно Определение от 20. 08. 2020 N 310-ЭС20-2781, в котором Судебная коллегия по экономическим спорам ВС РФ применила пункт 1 статьи 170 ГК РФ, указав в обоснование своего выбора состава недействительности на аффилированность продавца и второго недобросовестного покупателя. В данном деле были заключены договоры купли-продажи бездокументарных акций, однако после этого продавец продал их третьему лицу. В подобной ситуации исходя из фактических обстоятельств вполне мог ставиться вопрос о применении доктрины интервенции. Однако, видимо, факт родственной связи продавца (сын) и третьего лица (отец), а также неясность в вопросе о том, была ли произведена оплата, склонили суд к тому, что, вероятнее всего, второй договор купли-продажи был совершен лишь для вида без намерения породить соответствующие правовые последствия.

Хоть суд и применил пункт 1 статьи 170 ГК РФ, он все равно сослался на пункт 7 Постановления Пленума ВС РФ от 23. 06. 2015 N 25 " О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации", в котором речь идет о недействительности на основании статей 10 и 168 ГК РФ. Несмотря на то что дело было верно разрешено по существу, ВС РФ, к сожалению, уклонился от возможности формирования позиции по поводу разграничения составов недействительности сделок, а также дальнейшей проработки доктрины интервенции.

5. Примером сложности проблемы разграничения составов недействительности может являться дело гражданки С. (Определение Судебной коллегии по гражданским делам ВС РФ от 09. 01. 2018 N 50-КГ17-27). В данном сюжете при первом приближении кажется, что сделку возможно было квалифицировать и как притворную (пункт 2 статьи 170 ГК РФ), и как недействительную по статьям 10 и 168 ГК РФ, но в двух разных аспектах - либо как интервенционную, либо как совершенную в обход закона.

Обстоятельства дела заключаются в следующем. Гражданка С. заключила предварительный договор купли-продажи 1/3 доли в праве общей собственности на квартиру. После этого продавец заключил договор дарения в отношении 1/90 доли, а затем и договор купли-продажи оставшейся доли (29/90) с третьим лицом.

ВС РФ признал сделки продавца с третьим лицом недействительными по основанию недобросовестной интервенции третьего лица, указав, что обстоятельством, имеющим значение и подлежащим установлению, является " наличие или отсутствие у сторон по сделке иных обязательств, исполнению которых совершение сделки создает или создаст в будущем препятствия".

В данном деле остается непроясненным вопрос о степени упречности поведения интервента. Неясно, знало ли третье лицо о чужих договорных отношениях. Оно очевидно было недобросовестным в аспекте обхода закона (правил о преимущественной покупке). Относительно же осведомленности третьего лица об иных отношениях с уверенностью говорить нельзя, тем более что, как следует из обстоятельств дела, инициатива в заключении сделок исходила не от третьего лица - интервента, а от должника.

Возможно, такая квалификация отношений не свидетельствует о признании ВС РФ широкого подхода к недобросовестности интервента (третье лицо " должно было знать" о нарушении), а предопределена специфическими обстоятельствами данного дела.

Таким образом, в настоящее время на уровне высших инстанций существует относительно небольшое количество решений, посвященных аннулированию сделок из-за недобросовестной интервенции. Однако даже из анализа этих судебных актов можно сделать некоторые выводы. Верховный Суд Российской Федерации констатирует ничтожность интервенционных сделок и скорее склоняется к концепции " простого знания", хотя в некоторых случаях он, видимо, вменял третьим лицам стандарт " должен был знать". Последнее представляется опасным для стабильности оборота и может дискредитировать саму конструкцию статей 10 и 168 ГК РФ, назначение которых - быть точечным инструментом. Доктрина интервенции не должна подменять специальные нормы законодательства и должна использоваться крайне осторожно с учетом всех фактических обстоятельств. В то же время само ее развитие стоит только приветствовать.

Подписано в печать

15. 11. 2021