Виктор Абрамович Залгаллер 5 страница

Там, где был поворот, слева от машины я увидел в толпе плачущего старого мужчину, который прислонился к плечу высокого мальчика-гимназиста, одетого в форму фольксштурма. Я вышел из машины и спросил, что случилось. Старик ответил мне: " Вы его убьете". Я взглянул на мальчика. Видимо, юношеская честь не позволила ему снять форму последней гитлеровской мобилизации, и этот отказ заставил деда бояться за его жизнь. Сам я, ленинградский студент, всю войну мечтал вернуться и кончить учебу. И я подумал тогда: насколько люди не понимают, что происходит. Рушится фашизм, этот мальчик вместо бессмысленной гибели будет теперь учиться. А его умудренный годами дедушка этого не видит и плачет.

На площади у ратуши, слева от машины, нас встретила группа официальных лиц. Вряд ли мой вид был представительным. Поверх летней формы на мне был кожаный пиджак с погонами старшего сержанта. Все же они могли предполагать, что я - парламентер и что у меня есть полномочия принять город. Но я решительно от этого отказался, сказав, что я не комендант, и что я должен идти на почтамт, и спросил, где почтамт. Из их группы вышел средних лет человек, которого мне представили как инженера почтамта.

Почтамт был невдалеке напротив. Мы вошли в массивную дверь служебного входа в правой части фасада дома и по лестнице поднялись на второй этаж. В коммутаторном зале, спиной к окнам на площадь, сидели две испуганные телефонистки. Вся связь работала. Я попросил вызвать материк, и мне по-русски ответила комендатура города Грейфсвальда. Первая часть задания была выполнена. После этого мой товарищ поехал в Путбус, а я остался ждать его звонка. При этом я, усталый, лег у окон на сдвинутых стульях, подстелив штору и демонстративно положив на стул у лица свой пистолет.

К вечеру начали прибывать квартирьеры других частей нашей дивизии. Видимо, отдельные группы еще и еще вели переправу.

Нам надо было принять линии на материк и на Путбус для военной связи, а коммутатора еще не было. По совету инженера утром 2 мая я поехал на местной грузовой машине в Тильцов, где, как он сказал, можно достать коммутатор. Приехал в Тильцов. Широкое асфальтовое шоссе упиралось в ограду зеленого парка и обрывалось. За оградой справа стоял одноэтажный белый дом. Ко мне вышел человек и торжественно протянул мне на ладони плоский ключ со словами: " Это ключ для всех дверей". Я сначала его не понял. Оказывается, в парке, в бункерах был огромный склад военного имущества немецкого военно-морского флота. Потом полковники из Балтфлота больше недели вели его опись, а мы выклянчивали у них генератор для дивизии. Но тогда я отказался принять ключ. Вместо этого я просто, обрубив провода, снял в доме за оградой коммутатор охраны склада.

Не я один (может быть, не так рано и остро) пережил на Рюгене это ощущение - быть среди только что прекративших сопротивление врагов. Радистка Мальвина Быцан (теперь - Волченкова, учительница в Горьком) рассказала мне, как она, дрожа, ехала 3 мая вдвоем с бойцом через весь остров в город Путбус на телеге немецкого крестьянина, который дрожал еще больше нее. Она не знала, что в это время Петька Богданов уже два дня как пребывал в Путбусе.

Были ли потери на Рюгене? Шоссе от взорванного моста из Штральзунда оказалось минированным. В Заснице пытались грузиться и уходить в Швецию некоторые суда, что было пресечено силой. Вскоре (к 7 мая) весь наш 108-й корпус был на острове. Но упоминание в книге Борщева " От Невы до Эльбы", что остров был взят " штурмом", неверно. Правдивое описание можно найти в книге Ляшенко " Годы в шинели" (ч. 3). Там сказано, что капитуляция гарнизона оформлялась с 3 по 5 мая. Значит, с 1 мая мы жили на острове среди официально еще не капитулировавшего противника.

Днем 2 мая, в Бергене, мы выбрали подвал, куда, пока на телефоны, приняли взятые линии. Вблизи города есть где-то лагерь русских перемещенных лиц. По улице идет оборванный ребенок из этого лагеря. Стучусь в дом напротив. " У вас есть дети? " - " Да". - " Оденьте этого ребенка". Одевают.

Потом пошел в этот же дом. " Вы можете сварить мне еду? У меня с собой курица". - " Подымитесь наверх". На втором этаже в мансарде живет симпатичная молодая женщина с 3-4 месячным ребенком. Беженка из Берлина. " Как вас зовут? " - " Лени". Она взялась сварить обед.

Ее полное имя Елена-Тамара Барлебен. Отец немец, мать армянка. Она года на три старше меня. Родилась на Кавказе, где отец работал по контракту. Из Берлина попала в Бреслау, потом - на Рюген. Муж был владельцем магазина, сына зовут Иоахим.

Принесенная мною кура подана в фарфоровой вазе. Обедаем вдвоем. Пришел я сюда есть и назавтра и остался ночевать. Мне 25 лет, и мне впервые так хорошо с женщиной.

Дивизия прибыла, и её штаб разместился в Путбусе.

В Путбусе есть небольшой дворец. Батальон расположился в нем, среди обстановки, напоминающей ленинградский Эрмитаж. Здесь встретили 9 мая! День Победы!

Мы на радостях выпили. Пришел взвод части по охране памятников искусства, и нас из дворца выгнали. И правильно сделали.

Радист Наводный хотел изготовить водонапорный бак из бочки от бензина. Стал приваривать трубку, взрыв, и он умирает на руках служившей с ним жены. И это в первые дни после войны.

Лени, толкая коляску, пришла в Путбус, чтобы меня найти, и со смехом сказала: " Если у тебя будет другая, я тебе глаза выцарапаю".

Ночью еду на велосипеде к ней в Берген. Сумерки. Впереди выстрелы, топот. Подъезжаю. На дороге убитые, и рядом наш посыльный с верховой лошадью. Говорит: " Здесь какие-то двое, когда патруль спросил документы, убили двух патрульных. А тут я на лошади. Они побежали с дороги, а я их с коня, из автомата, обоих".

Вокруг много брошенных поместий. Бродит скот, у коров из вымени течет молоко с кровью. Распахнуты амбары. Послали и меня собирать этот скот для снабжения войск и населения. Из лагеря перемещенных лиц (нам говорят, что это - семьи власовцев) пригласили женщин раздаивать коров... Сколько сложностей в людских судьбах.

Пришел приказ немецким беженцам возвращаться по домам. Лени выкопала в саду свой узелок и на прощанье надела мне золотое кольцо и подарила фотоаппарат " Цейс-Икон". Им я снял фронтовых друзей. Кадрики 4, 5х6.

Я дал Лени на дорогу манной крупы для ее ребенка и свиной окорок, который она тут же с немецкой аккуратностью превратила в консервы.

Вторая половина июня 1945 года. Мы уходим с острова и движемся дальше на запад. Еще в городе Тетеров демобилизовались наши девушки и солдаты самых старших возрастов.

Среди уезжающих наш повозочный Изосимыч. Был председателем колхоза в Сибири. Он - поразительный плотник. Раз саперы построили хорошие землянки штабу в лесу. Пригласили Изосимыча вытесать генералу Радыгину дверь. Доска из-под топора идет полированная. Генерал стоит рядом. Спрашивает: " Ну как, председатель, нравится командный пункт? " - " Грязно только". - " А у тебя в колхозе чище было? " - " Я убирать приказывал". Замолчали. Только топор послушно режет дерево.

Демобилизуясь, Изосимыч везет домой набор ручек, петель и прочей скобянки на дом, сбрую для лошади и несколько листов кожи на сапоги.

И нам домой хочется.

Привезли несколько бочек пива. Лейтенант, грузин, поставил в комнате бочку на табурет. Под потолком растянул проволоку и развесил яблоки. Лежит на полу, на ковре, и через шланг попивает пиво. " Хочу, - говорит, - домой. В сад".

Начинаем принимать от англичан часть провинции Мекленбург в связи с выравниванием границы по Эльбе. Выглядит это так. В очередном городе объявляется (в середине дня) комендантский час. Гражданским запрещено (на два часа) выходить на улицу. Английские войска уходят, остается их комендант с группой охраны. Они все сидят в машине. Въезжает пара наших машин: комендантская и наша (готовить связь). Останавливаются рядом с той машиной. Берут под козырек. Их комендант упоминает о числе задержанных, сидящих под арестом. И их машина уезжает. Город передан.

Последние дни июня. Город Пархим. Въехали. Еще не кончился комендантский час, пусто. Но у столба с объявлениями стоит кудрявая девушка. Спрашиваю у нее, где можно сварить еду. Говорит, пойдемте к нам.

Бедная квартирка в мансарде. Исхудавшая мать. Пытаюсь их развеселить, ставлю пластинку и танцую с девушкой. Вдруг мать начинает рыдать. Отсылает девушку на кухню и рассказывает мне.

" Муж был евреем. Его угнали в трудовой лагерь, и он пропал. Дочери запретили учиться. Она могла только при аэродроме работать свинаркой. Пошла на улицу в комендантский час потому, что не считает себя человеком. Вот я смотрела, когда танцевали, и сравнивала. Они сделали страшное: убили в ней интеллект... "

Узел связи в Пархиме делаем на новой улице, где стоят коттеджи среднего фашистского чиновничества. Хозяева дома ушли к соседям. Вещи из комнаты, где будет станция, выбрасываем в сад, в окно.

Солдат кричит: " Смотрите! " Семейный фотоальбом. Сын. Потом он же, в военной форме, у виселицы. На повешенном доска " Партизан", а сбоку дорожный указатель на Грузино.

Когда старик хозяин пришел за вещами, солдат ударил его по лицу зонтом и сунул в нос фото. " Оставьте его", - сказал я. Записал на обороте снимка адрес этого дома и отправил карточку особистам в СМЕРШ.

Будут ли они этим заниматься? У них достаточно более серьезных задержанных. Смешно видеть крупных фашистов в штатском, бредущих за этим отделом и чистящих на стоянках картошку.

В Пархиме принимаем от союзников освобожденных ими наших пленных. Въезжает большая колонна " Студебеккеров". Над машинами на кумаче плакат: " Здравствуй, Родина! " Вылезают. Шоферы сразу уезжают. Мы из домов одной улочки прогнали жителей, на полах расстелили солому. В больших котлах варим суп. Нам надо один раз накормить эту толпу. Завтра они уезжают в лагерь проверки, а мы принимает следующих. В тысячной толпе пленных вспыхивают драки. Понять трудно. Один кричит: " Он власовец". Другой: " Он сам меня мучил, хочет убить свидетеля". Разнимаем автоматами.

После лагерей проверки часть из них попадает сразу в наши войска. Попавший в мой взвод боец рассказывает, что выжил в плену потому, что попал на работы по разборке завалов после бомбежек немецких городов. " Мы в развалинах наложим в ведро масла, а сверху - картофельных очисток, и идем в лагерь. Часовой заглянет в ведро и скажет: " У-у, руссише швейне... " А как американцы пришли, я взял автомат и пошел по домам убивать тех, кто нас мучил. Я город хорошо знал... Тут меня привели к американскому коменданту. " Ты, - говорят, - ходишь людей убиваешь? " - " Я тех, кто нас мучил в лагере. Зол на них". А он мне: " Ну ладно, еще четырех убей и хватит". А потом взяли в их часть. Я шел с ними и до американца в дома заходил, проверить нет ли засады или мин. Они сами-то очень берегутся. Так и шли на восток".

Наш комбат Саитов из каждой группы пленных оставлял на несколько дней хороших сапожников и портных. Они всем подогнали обмундирование. А один пожилой сапожник-виртуоз так и остался у нас, он шил модные туфли для жен начальства, а потом демобилизовался.

Город Хагенов. Остановились в здании суда. Спим на двухэтажных казарменных койках. Бумаги выкинули в окно, в канаву за домом. Утром там шум, драка. Оказывается, мы выбросили папки с документами окрестных крестьян на право пользования землей. Идет драка. То ли выхватывают папки в поиске своих бумаг, то ли решают спорные вопросы размежевания участников.

Разговорился с одноруким немцем. Танкист, руку потерял под Моздоком. Говорит: " Война - высшая проверка сил нации. Значит, русские выше немцев". Он еще в плену геббельсовской пропаганды.

Освобожденный из лагеря немецкий интеллигент играет со мной в шахматы. Проигрывает и вдруг плачет. " Я, - говорит, - хорошо знаю игру, много лучше вас. Но я слишком изголодался".

Мебельный магазин в двухэтажном доме. Внизу, даже в витринах, на соломе вповалку беженцы. Есть с грудными детьми. На втором этаже в шестикомнатной квартире живут всего два человека - пожилой хозяин с женой. И никого не пускают к себе. Расселяю под угрозой пистолета.

Стадион. На беговой дорожке с секундомером в руках разминается немецкая спортсменка. Шиповки, старт, рывок, бег, рывок. Потом прыжки, копье. Поразительно уважение, с которым на нее смотрят солдаты.

Будет игра в футбол с англичанами. А на поле стадиона картофельный огород. " Чтобы к утру было готово! "

Мы расставили столбы и дали свет. Пехотинцы всю ночь равняют поле и где-то готовят дерн. Саперы ведут его укладку. К утру мы вынули столбы. Стадион готов.

Как сыграли не помню, уже спал.

Город Виттенбург. Совсем целый. Вхожу на АТС, требую чертежи линий. " Нет, увезли американцы". Вынимаю пистолет. " Найдите копию или чертите". Схема появляется. Развернули связь. Линию на левый фланг дали в город Бойценбург. Там, на мосту через Эльбу, я поставил телефон к союзникам. Их офицер пожал руку нашему, я - их солдату.

Наши снабженцы расположились недалеко от города в поместье, брошенном хозяевами. Там надо прополоть гряды. Велено молодым немкам явиться к ратуше. Боятся подвоха, но пришли. В брюках, с тяпками. Дрожат. Подкатили подводы. Веселый лейтенант Валентин говорит им в поле: " Вы не слишком старайтесь. Сделайте перерыв, зарежьте барана и поешьте". Назавтра в городе стало веселее. Улыбки. На Валентина показывают друг другу на улице.

Я, кроме военного узла связи, заведую гражданским. Он обслуживает и комендатуру города. Не думал раньше, что на нашего коменданта свалятся проблемы снабжения населения, детских болезней, устройства беженцев. Комендантом был начхим майор Погребнов, теперь он доктор геолого-минералогических наук, директор исследовательского института в Ростове-на-Дону.

А молодость живет по своим законам. Уже танцуют. В купальне, на пляже у пруда, хохот. Немецкие телефонистки рассказывают. Сначала пришли американцы. Боев не было. Но они отнимали обручальные кольца, вывозили хорошую мебель, в купальне приставали. Их сменили англичане. Они велели встречным немцам сходить с тротуара, уступая дорогу. Купальня была пять дней для англичан, два - для немцев. А у вас все просто. Только почему вы едите из поместья, а не везете еду из России?

Показать бы им, сытым, разоренную Россию.

Есть и другие проблемы. В чистеньком, с кафельным полом, дворе почты стоит служебный автобус почты. В нем повадилась ночевать какая-то немка и просит солдат, если хотят, приходить к ней. Видимо, нимфоманка. Пресек я это, боюсь заразы.

А наш начальник штаба батальона капитан Фокин женится на девушке из взвода армейской цензуры. Приехали целым автобусом ее подружки, все, как и она, младшие лейтенанты. Шумную свадьбу устроили в помещении магазинного зала.

Недавно умер наш зампохоз, и прибывший на его место присвоил вещи умершего. На свадьбе встал старший лейтенант Винер и, обращаясь к нему, сказал: " Пью за то, чтобы вы поняли, что вы мерзавец, и убрались от нас". Замполит Капустин: " Винер, прекратите". - " А ты, ленивая свинья, заткнись. Он, как и я, еврей, и мою нацию позорит. Его надо проучить".

Винер - командир лучшего линейного взвода. У него самые надежные и самые награжденные солдаты батальона.

А Капустин - неудачный замполит. Тогда разбил машину. Чтобы замазать дело, ездил с группой солдат (я в ней был) в город Эльбинг, в соседнюю армию, угнать трофейную машину. И там вел себя гнусно. Но машину мы достали.

После свадьбы не могли найти одну из подружек невесты. Она перепилась, проснулась в комнате незнакомого офицера и со слезами ушла одна по шоссе. Догнали на мотоцикле, успокоили.

Впрочем, на какой свадьбе не бывает шума.

Для занятий сделал стенд: развернул на щите детали телефона и обозначил цепи разноцветными проводами. Монтаж просил пропаять немца, старого монтера АТС. Работает аккуратно, каждая капля пайки точно одной формы. Ездил с ним на порыв проводов. Он едет медленно, на велосипеде с низким седлом и высоким рулем. Медленно приподнимает шляпу, кланяется встречным крестьянам. У столба, где обрыв провода, ставит велосипед, соединяет обрыв, достает завтрак, ест, аккуратно сворачивает и прячет обертку от завтрака, достает маленький горн, разогревает его, проваривает сросток. И снова медленно едет велосипед, и медленно приподнимается с поклонами шляпа.

Спросил его: " Почему молодые не умеют так работать? " Он сморщил брезгливо лицо: " Чему их учили? Кричать " хайль Гитлер" и носиться на мотоциклах". Тщательность работы этих пожилых немцев воспринимается как урок. Потребовалось пробить стену, чтобы соединить проводами военную станцию с гражданской АТС. Я вызвал " баумайстера". Он пришел, разостлал сыроватую подстилку. Не пыля, пробил стену, продернул провод, замазал отверстие, достал краски, подобрал цвет и восстановил узор стены, подмел, натер, тоже в цвет, участок пола и сел писать счет. Счет был на двух листках: на одном сколько минут по какому разряду проведена работа, а на втором - сколько минут какой инструмент был в работе: молоток, кисть и т. п. (с их арендной платой) и сколько ушло асбеста и краски. Все это обошлось в 2 марки 85 пфеннигов, по нашему 1 р. 43 коп. Я их охотно заплатил из личных денег.

В городе с населением в несколько тысяч всего два человека с высшим образованием: пастор (знаменитый на всю страну) и инженер железнодорожного вокзала. Всеми работами руководят мастера со средним специальным образованием.

В домах почти нет книг. В газете военных лет один корреспондент писал, что на вопрос, почему в ваших домах мало книг, немецкий интеллигент ответил: " При Гитлере нас заставили сжечь все книги, где нет слова Гитлер, а теперь мы сожгли все книги, где есть слово Гитлер. Остался один Гете".

А были и совсем другие немцы. Коммерсанты. На побережье, кажется, недалеко от Штеттина, задержали человека, чинившего мотор яхты. Его фамилия - Герд, инженер-дизельщик, владелец авторемонтной мастерской на границе Германии и Франции, говорит, что он - полуфранцуз.

Он виртуозно и быстро умел чинить автомобили любых марок. Быстро стал незаменим и ездил со штабом дивизии, получил пропуск.

Но одновременно он непрерывно занят бизнесом. Прибежал: " Заступитесь, меня побили. " - " В чем дело? " - " Понимаете, вы режете для еды скот. Зачем пропадать шкурам? Я все оборудовал для выделки. Нет хорошего бака. И я попросил их продать. Я давал хорошую цену. (Он хотел купить у наших солдат походную кухню. ) А они... " И он показывает, как дают по морде...

Но этот оборотистый человек богател на глазах. В каждом городе Пархиме, Хагенове, Виттенбурге - он праздновал новую " свадьбу", приглашал нас и радостно подмигивал. В Виттенбурге он уже, кажется, и контрабандой не брезговал... В конце концов был изгнан особистами из зоны дивизии.

Пришел ко мне инженер - начальник вокзала: " Говорят, что уволят с государственной службы всех, кто был в фашистской партии. Я старый, всю жизнь здесь. В 1938 году сказали, что уволят, если не вступлю... " Утешаю его, говорю работайте. Не слушайте слухов. Успокоился.

Спрашивает: " Почему моих железнодорожных телефонистов не пускают на последний километр к границе, к Эльбе, починить провода? А с той стороны они восстановлены. " - " А откуда вы это знаете? Ведь поезда еще не ходят? " - " А я говорил по телефону с Гамбургом через Бойценбург". - " По какой линии? "

Он побледнел, поняв, что проговорился о чем-то, нам неизвестном. " Понимаете, вдоль железной дороги Берлин-Гамбург недавно был зарыт кабель на 107 пар. Он цел. Две пары в распоряжении железной дороги. Одна - прямая, на другой - телефоны у начальников вокзалов".

Доложил я это, и еду в Бойценбург. Вхожу, вынимаю пистолет, обращаюсь к начальнику вокзала: " Где телефон на Гамбург? " Дрожащий начальник открывает тумбочку стола. Внутри спрятан телефон. Снимаю трубку:

- Allo!

- Wer spricht? - говорю я.

- Hamburg.

- Rufen Sie bitte.

. . .

- Danke. Kontrol.

Вешаю трубку. " Кто по этому телефону говорит? " - " Ну, знаете, приходят люди, ищут родных в той зоне... "

Доложили, аж до Жукова. По его приказу съездили к границе, выкопали этот кабель. Перерубили, засмолив концы. Составили акт. Конечно, сейчас этот кабель восстановлен как канал межгосударственной связи.

По приказу Сталина отпущены из плена больные рядовые немецкие солдаты. Человек 15-20 дошло до нас. Каждый в застиранной форме с шинелью " б. у. " (бывшей в употреблении), такими же одеялом и котелком. Те, у кого здесь дом, назавтра ходят щеголями. А есть такие, чей дом близко, но не в нашей зоне. Пока нет приказа пустить их через границу, велено им устроиться на работу.

Приехали бауэры нанимать их в батраки. Проверяют - поднимет ли мешок. Израненный, унизительно слабый пленный не может. Изуверство.

Генерал-лейтенант Поленов говорит громко, без микрофона: " Приказано проверить документы у всего населения. Части пойдут цепью от западной границы. Другие - нам навстречу. Спать цепью. Города обходить, в них войдут спецотряды. Проверять документы у каждого. Задерживать не имеющих бумаг и выходцев из России, хоть с прошлой войны... " Он говорит, стоя на пустой деревянной трибуне стадиона. Рядом с ним сижу я с телефоном на случай, если его вызовут. Больше на трибуне никого нет. На поле стадиона выстроен весь офицерский состав 108 корпуса. Стадион охраняют пулеметные посты. Офицеры построены " на вытянутые руки разомкнись! " и сидят, по-восточному скрестив ноги. Поленов, срываясь на крик, продолжает: " И чтобы ни одна катушка ниток не пропала! Распустились! Лейтенант N! (В поле стадиона встает человек. Командир корпуса перечисляет его проступки. ) Лейтенант Виноградов (в поле встает человек) изнасиловал дочь мельника. Потом на границе задержал какую-то перебежчицу, оставил при себе, она наградила его и еще двух в роте сифилисом".

В конце: " Вопросы есть? " В поле встает человек. " Докладывает капитан такой-то. Лейтенант Виноградов арестован. Стоял его однофамилец". И снова тихо.

Мне дают отпуск в Ленинград. Документы в заколотом кармане, плоский бельгийский пистолет на спине, под гимнастеркой у пояса. Поезд стучит, подъезжая к Берлину. За окнами посаженные полосами леса, квадраты противопожарных полос, выкрашенные аккуратные мостики на тропинках. Музыка: " С берез неслышен, невесом слетает желтый лист... " - вяжется с настроением, со стуком колес.

Вокзал " Штеттинербанхоф" в Берлине. Хочется посмотреть город, вместо того чтобы сидеть на станции Эркнер и ждать, пока укомплектуется за пару дней эшелон отпускников, я удираю из Эркнера смотреть Берлин.

На улице, как объявление об автобусной остановке, табличка: British Sector. Пешеходы и транспорт ее просто не замечают. Углубляюсь за нее на пару домов. Здесь нет наших патрулей, которые отправят меня в Эркнер, и я могу переночевать.

Высокий бельэтаж обычного дома. Прошусь переночевать. Охотно пускают. Муж и жена. Смотрю рейхстаг, Бранденбургские ворота, разбитые и целые кварталы, надземку S-Bahn (метро U-Bahn не видел). Прощаюсь с хозяевами. " Приезжайте на обратном пути".

Станция Эркнер, дачные домики. Скучающие отпускники играют по-крупной в очко. Какой-то врач везет домой зубоврачебное кресло, которое надо поднимать толпой или краном. Майор из Киева везет ящики с фарфором и оснастку для яхты. Хорошо, что я налегке.

Стучат платформы. Ночью в Польше по эшелону стреляют из леса. У одного солдата срезают бритвой карман с документами и ордена, это власовцы ищут чистые бумаги. Вора заметили, били и сбросили между вагонов под колеса.

Где-то пересел на подножку скорого поезда Берлин-Москва. Привязался ремнем к поручням, чтобы, задремав, не упасть. Оставил потом шинель привязанной снаружи и долго пил кофе в вагоне-ресторане. Еще одна пересадка (кажется, в Орше), и я въезжаю в Ленинград на платформе с углем в район станции пост Фарфоровский.

Моя военная дорога замкнулась.

Отпуск сблизил нас с Майей (она - моя жена по сей день). Вернул в мир студенческой прошлой жизни. А тут - сообщение, что есть приказ о демобилизации недоучившихся студентов, не офицеров. Еду в часть за демобилизацией. Конец сентября 1945 года.

Со мной в поезде едет из отпуска солдат. Говорит, что в его избе, когда выгнали немцев, остался мешок с их деньгами. Он немного взял с собой. В Берлине выясняется, что эти деньги еще ходят. Открыт коммерческий магазин, где принимают деньги всех стран - советские, западные, польские, окуппационные марки и старые марки. В нем все дорого, но мы с ним пьем на эти деньги.

Оформил демобилизацию. На узле связи мне на прощание телефонистки-немки испекли торт.

На обратном пути в Берлине остановился у тех же хозяев. Попросил их сходить на рынок, купить мне чемодан, постельное белье и скатерть. Пошел их сосед, молодой инвалид, по профессии художник-декоратор. Принес большой чемодан (шранк-кофр) и белье, в том числе очень красивую вышитую скатерть.

Пришли двое американских солдат. Один играет на рояле, а второй, я и этот декоратор танцуем с хозяйкой и ее подругами. Странная у американцев армия. Патрульный на " Виллисе" едет по городу и из ящика торгует сигаретами. На руке водителя несколько, тоже продающихся, часов. Американец говорит мне по-немецки: " Нам еще с вами предстоит воевать".

Все разошлись. Хозяйка, ее зовут Фрида Рихтер, говорит, что родилась в 1918 году, отсюда ее имя (" Фриден" - мир). Имела двух детей-близнецов, умерли в эту войну. " Вам, русским, хорошо. Вы - свободные".

В Бресте пересадка. Толпы ждущих эшелона. У меня на этот раз груз чемодан и велосипед. Отпускники поданный (видимо, не для них) пустой эшелон берут штурмом, заваливают вещами. Комендант кричит машинисту: " Пошел, увози скорей этих бандитов". И мы уезжаем.

Едем через Минск. Пустое место, палочка с надписью " МИНСК", как писали " МИНЫ". Разбитый город где-то рядом. Вокруг палочки с надписью " МИНСК" виден только нищий вокзальный рынок.

И я дома, у заботливой мамы. Война кончилась.

Первое время не могу понять, почему вокруг никто не умирает. Мозг упорно перебирает варианты: " Если этот умрет, надо то-то поручить тому-то... " Это прошло у меня только года через два. Я думаю, что пришел с фронта слегка ненормальным.

Может быть, поэтому память меньше сохранила то, что было в войне повседневностью: ненависть к фашизму, тяжесть существования в невозможных условиях, потрясения тяжелых боев, привычку носиться среди разрывов, связывая провода. Зато остались в памяти люди. Много людей. В большинстве хорошие. (Плохие помнятся как досадное исключение. ) Помнятся хорошие, очень хорошие.

От их имени я живу.

⇐ Предыдущая 1 2 3 45