Глава четырнадцатаяГОВОРЯЩИЙ СТРАУС

После этой ужасной катастрофы у Сиприена и Ли осталось единственное желание — бежать как можно дальше от того места, где она случилась. Они направились вдоль чащи леса к северу и через час подъехали к руслу потока, впадавшего в обширное озеро. Вперед ехать было некуда, а возвратиться по прежней дороге — значило отказаться от всякой надежды найти снова Матакита. На противоположном берегу озера поднимались высокие холмы, и Сиприен рассудил, что с одной из этих вершин ему будет удобнее обозреть окрестность и вместе с Ли решил обогнуть озеро. Сделать это оказалось чрезвычайно трудным; дороги не было, приходилось пробираться сквозь чащу, ведя в поводу жирафов, и поэтому путники потратили целых три часа, чтобы пройти расстояние в семь или восемь километров. Когда наконец они обогнули озеро, настала ночь, и им пришлось остаться на ночлег на его берегу, усталыми до изнеможения, не думая пока о дальнейшем путешествии. Запасы наших путников почти все истощились, а потому ночлег их не представлял ни малейшего удобства; однако Ли по-прежнему старался делать все от него зависящее, чтобы угодить своему хозяину. Закончив свои дела, он сказал ему ласково:

— Папаша, вы, я вижу, очень устали. Наши запасы почти все пришли к концу. Позвольте мне пойти на поиски какого-нибудь селения, где мне не откажут в помощи.

— Ты хочешь покинуть меня, Ли?! — воскликнул Сиприен.

— Но это необходимо, папаша, — ответил китаец. — Я возьму с собой одного из жирафов и поеду по направлению к северу. Столица короля Тонаи не может быть далеко отсюда, и я позабочусь о том, чтобы вас приняли там радушно. Потом мы возвратимся в Грикаланд, где уже больше нечего будет опасаться негодяев, которые умерли в этой экспедиции.

Решено было, что Сиприен будет ждать Ли на том же месте в течение двух суток — этого времени было вполне достаточно, чтобы китаец на своем быстроходном жирафе проехал по этой области и вернулся. Не желая терять ни минуты. Ли, не думая об отдыхе, простился с Сиприеном, поцеловал ему руку, вскочил на своего жирафа и исчез во мраке ночи, а Сиприен заснул.

Когда он проснулся, свежее утро и отдых дали иное направление мыслям молодого инженера. Он решил в ожидании китайца подняться на высокий пригорок, у подножия которого спал, и осмотреть окрестность, но так как дороги не было нигде, а жирафы, как известно, не принадлежат к породе лазающих, то Сиприену пришлось оставить своего жирафа внизу, привязав его за ногу к дереву. Сделав это, Сиприен дружелюбно простился со своим товарищем, потрепав его по спине, закинув на одно плечо ружье, на другое — одеяло, и отправился в путь. Идти было очень трудно. Сиприен весь день обходил скалы и только к ночи добрался до половины одной горы; на другой день он продолжал свое восхождение и к одиннадцати часам утра дошел до самой вершины горы. Но там ожидало его жестокое разочарование: всю вершину горы заволок густейший туман, из-за которого нельзя было видеть, что делается внизу; напрасно Сиприен ждал, что туман рассеется, он все больше и больше сгущался и наконец превратился в мелкий холодный и частый дождь. Вблизи Сиприена не было ни одного дерева, ни одного куста, за которым он мог бы укрыться: дождь промочил его насквозь. Положение его становилось критическим; спускаться вниз сквозь такой туман было бы безумием с его стороны, а потому ему оставалось мокнуть в ожидании, когда дождь прекратится. Даже костер разложить при такой погоде было совершенно немыслимо, и Сиприен должен был отказаться от мысли съесть чего-нибудь горячего. Пришлось удовольствоваться холодными мясными консервами.

Мокрый и озябший, он кое-как улегся, положив голову на большой камень, и заснул тяжелым сном. Когда Сиприен проснулся, он был в горячке.

Смутно сознавая, что он погибнет, если будет далее выдерживать этот непрерывный холодный душ, не делая попытки избавиться от него, Сиприен с усилием встал и, опираясь на палку, стал спускаться с горы. Как он сошел вниз — он сам затруднился бы ответить на этот вопрос. Он то катился с мокрых откосов, то сползал на четвереньках с почти отвесных скал и наконец, весь избитый, запыхавшийся и изнуренный горячкой, приплелся к тому месту, где оставил жирафа; но того уже не было: жираф, соскучившись, вероятно, в одиночестве или же побуждаемый голодом, так как вся трава на большом расстоянии от того места, где он стоял, была ощипана, перегрыз веревку, которой он был привязан, и освободился.

Сиприен, быть может, сильнее почувствовал бы этот новый удар судьбы, если бы был в нормальном состоянии, но он был так болен, что почти не сознавал того, что происходило вокруг него. Единственное, что ему пришло в голову сделать, — это переодеться в сухое платье. После этого он повалился как сноп на кожаный мешок в тени большого баобаба и впал в тяжелое состояние полусна, в котором пред его умственным взором проносились картины всего пережитого и перевиденного за время путешествия по Трансваалю. К утру дождь перестал, и солнце уже высоко стояло на небе, когда Сиприен открыл глаза. Он увидел перед собой большого страуса, который сначала остановился от него в нескольких шагах, но через минуту подошел к нему.

«Может быть, это страус Матакита? » — смутно пронеслось в уме Сиприена.

Но страус ответил ему на этот вопрос, заговорив с ним на чистом французском языке.

— Я не ошибаюсь?.. Это Сиприен Мере?.. Что с тобой, мой бедный друг? Что ты делаешь здесь?

Страус, говорящий по-французски, страус, знающий, как его зовут! Здесь было, конечно, чему удивляться человеку обыкновенному, находящемуся в здравом рассудке. Но Сиприен не был нисколько удивлен этим феноменом и даже нашел его вполне натуральным. Во время своего ночного бреда он видел гораздо более необыкновенные вещи: ему показалось это продолжением бреда.

— Вы очень невежливы, господин страус! — ответил он. — По какому праву вы говорите мне «ты»?

Голос Сиприена был глух и прерывист, как у всех горячечных, и уже по одному этому можно было безошибочно судить о том, что Сиприен болен.

Это обстоятельство до крайности взволновало страуса.

— Сиприен… друг мой! Ты болен и один здесь, в этом диком лесу! — воскликнул он, бросаясь перед ним на колени.

Это было также совершенно ненормальным физиологическим явлением: страусу, как известно, запрещено природой преклонять колени. Но Сиприен ничему не удивлялся. Он нашел даже вполне естественным то, что страус вынул из-под своего левого крыла кожаную бутылку с водой, смешанной с коньяком, и приложил горлышко к его губам. Одно только показалось ему странным, — это то, что птица поднялась с колен и сбросила с себя на землю сначала нечто вроде кожи, покрытой перьями, а потом длинную шею с птичьей головой. Освободившееся от этого одеяния существо оказалось высокого роста мужчиной, который был не кем иным, как Фарамоном Берте, величайшим охотником перед Богом и людьми.

— Ведь это я! Разве ты не узнал меня по голосу? Ты удивлен моим маскарадом? Это военная хитрость, которую я заимствовал у кафров и которую они применяют, когда охотятся за настоящими страусами!.. Но поговорим лучше о тебе, мой бедный друг!.. Каким образом очутился ты здесь один и больной? Ведь я увидел тебя благодаря совершенно невероятной случайности, я даже не подозревал, что ты в этой стране!

Сиприен был настолько болен, что ему было трудно говорить; поэтому он в нескольких словах дал своему другу требуемые им объяснения.

Фарамон Берте, впрочем, и не настаивал на большем и поспешил оказать больному помощь, в которой тот так нуждался; опыт, приобретенный в путешествиях по диким странам, оказал ему немалую услугу: он выучился у кафров лечению болотной лихорадки, которой и был болен его несчастный друг. Фарамон Берте начал с того, что вырыл большую яму и наложил в нее дров, оставив в ней только небольшое отверстие для воздуха. Когда дрова сгорели, яма обратилась в настоящую печь; Фарамон Берте положил в нее Сиприена, обернув его предварительно одеялом и оставив снаружи голову. Не прошло и десяти минут, как инженер покрылся сильнейшей испариной, которую самодельный доктор старался поддержать, давая больному горячий отвар из известных ему целебных трав.

Сиприен вскоре заснул благодатным сном. К вечеру он проснулся и почувствовал себя настолько хорошо, что попросил есть. Заботливый и находчивый друг и тут знал, как угодить ему: пока больной спал, Фарамон Берте успел сварить ему крепкий и очень вкусный бульон из нежной дичи и разных кореньев; к этому кушанью Фарамон Берте присоединил крылышко жареной дрофы и чашку воды с коньяком; всего этого было вполне достаточно, чтобы Сиприен почувствовал, что силы восстановились и лихорадка оставила его.

Час спустя Фарамон Берте, который также пообедал очень сытно, уселся рядом с Сиприеном и стал ему рассказывать, как очутился здесь один, без своих провожатых кафров-бассутов, которых всюду брал с собой.

Придя со своими тридцатью бассутами во владения великого негра Тонаи, знаменитый охотник был гостеприимно принят им, но чтобы получить право охотиться в его владениях, Фарамону Берте пришлось уступить Тонаи своих бассутов, у четырех из которых были ружья, для участия в военных действиях, начатых им против соседей. Эти четыре ружья сделали Тонаи непобедимым среди других кафрских племен, и в благодарность за оказанную ему Фарамоном Берте услугу великий Тонаи поклялся ему в вечной дружбе. Покровительство великого правителя сделало пребывание Фарамона Берте в этой стране вполне безопасным, а потому он продолжал охотиться один.

— Но для чего это ты вырядился страусом? — спросил своего друга Сиприен Мере.

— Я тебе уже говорил, что кафры употребляют эту хитрость, чтобы подойти к страусам, не возбудив в них подозрений; птицы эти очень осторожны и чутки, и охотнику приблизиться к ним очень трудно…

Сиприен в то время уже лежал под большими баобабами на мягкой подстилке из сухих листьев. Но друг Сиприена и этим не удовольствовался: он отправился в соседнюю долину за палаткой, оставленной им там на всякий случай, и не более как через четверть часа палатка была раскинута над больным Сиприеном.

— Ну а теперь, если тебя это не утомит, расскажи мне о своих приключениях, — сказал Фарамон Берте молодому инженеру.

Сиприен чувствовал себя настолько хорошо, что очень охотно принялся рассказывать другу, — довольно, впрочем, кратко — все то, что случилось в Грикаланде, а также и о том, что заставило его отправиться на поиски сбежавшего Матакита и похищенного им бриллианта. Он не забыл рассказать и о смерти своих соперников, об исчезновении Бардика и о том, что ждет возвращения китайца Ли, отправившегося на поиски съестных припасов.

Фарамон Берте выслушал своего друга с большим вниманием и на вопрос его, не встретил ли он где-нибудь молодого кафра, похожего по приметам на Бардика, ответил отрицательно.

— Но мне встретилась дорогой покинутая кем-то лошадь, — сказал он. — Может быть, это твоя и есть.

И Берте рассказал Сиприену, что два дня тому назад он увидел в одной ложбине очень хорошую серую лошадь без седла, но с недоуздком и с поводом, который тащился за ней. Лошадь та, по-видимому, не знала, что ей делать, и стоило только Фарамону Берте показать ей горсть сахара, как она тотчас же подошла к нему.

— Это моя лошадь! Это Тамплиер! — воскликнул Сиприен.

— Отлично. Она будет тебе возвращена, — сказал Берте. — А теперь спи. Завтра на рассвете мы покинем это очаровательное местечко.

Оба друга завернулись в одеяло и вскоре заснули крепким сном.

На другой день возвратился Ли с запасом разной провизии. Но так как Сиприен не просыпался, то Фарамон поручил Ли стеречь своего хозяина, а сам пошел привести лошадь, потеря которой так огорчала молодого инженера.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒