Эрик-Эмманюэль Шмитт 4 страница

Только услышав игру Акселя, Крис осознал, насколько тот превосходит его.

Звуки концерта «Памяти ангела» взлетали над деревьями, чтобы слиться с небесной лазурью, тропической дымкой, птичьими трелями и невесомостью облаков. Аксель не исполнял музыку — он жил ею, создавал мелодию. Смены настроения, ускорения и замедления исходили от него и влекли за собой оркестр. Каждый миг под пальцами музыканта возникала песнь, выражающая его мысли. Скрипка превращалась в голос, томительный, срывающийся и вновь обретающий силу, протяжный.

Крис одновременно и покорялся этому очарованию, и противился ему, поскольку чуял опасность: стоит подпасть под обаяние Акселя, и он возненавидит самого себя.

Оркестранты — те будто вышли из публики, покинув кресло в зале, чтобы подняться на сцену; фестивальный оркестр состоял в основном из студентов: странноватые неудачники, не строящие далекоидущих планов, очки в дешевой оправе, купленная по случаю одежда. Аксель, напротив, выглядел представителем другой планеты, где царят разум, вкус, благородство. Среднего роста, стройный, с развитым торсом. Лицо — кошачье, треугольное, с широко расставленными огромными глазами. Легкие беспечные завитки каштановых волос напоминали, что он еще совсем юн. Правильные, гармоничные черты — у других молодых людей они показались бы тоскливыми либо скучными, поскольку ни о чем не говорили, — у него источали сокрушительную энергию. Порядочный, щедрый, экспансивный и одновременно сдержанный, Аксель напоминал кумира толпы, доверчивого, витающего в эмпиреях, словом, сродни гению. С властностью, сообщаемой вдохновением, он медитировал на своей скрипке, подчеркивая целительную силу музыки, перенося слушателя в иное, духовное измерение, где тот становился лучше. Мягко согнутая в локте рука, гладкий лоб. Философия под его смычком превращалась в кантилену.

Крис уставился в пол. На фортепиано ему никогда не удавалось добиться подобного. Что же теперь, бросить музыку? В свои девятнадцать он завоевал немало медалей, премий и званий; этот отличник блестяще расправлялся с любыми виртуозными кунштюками, будь то Лист или Рахманинов. Но, столкнувшись с таким чудом, как Аксель, он вдруг понял, что все его победы одержаны благодаря труду и рвению. Крис знал лишь то, что можно выучить, тогда как Аксель знал то, чему выучиться невозможно. Солисту на сцене недостаточно выдавать верные ноты — важно добиться истинного звучания; Акселю это было дано от природы, а Крису давалось лишь путем изнурительных занятий, наблюдений, подражаний.

Его била дрожь, хотя воздух на этом солнечном таиландском острове прогрелся до тридцати пяти градусов; дрожь выдавала нетерпение Криса: пусть Аксель наконец прекратит навязывать ему это пиршество звуков, а главное, пусть поскорее возобновятся соревнования.

Стажировка под названием «Music and Sports in Winter»[4] предоставляла студентам консерваторий, высокообразованным любителям музыки или будущим профессионалам возможность сочетать развлечения, спортивные занятия и совершенствование в своей специальности. Каждый день после двухчасовых индивидуальных занятий с прикрепленным преподавателем студенты собирались для ансамблевого музицирования и спортивных состязаний. После парусных гонок, подводных погружений, велопробега, скачек и заключительного ралли предстояло подвести итог: победитель получал право на недельную стажировку в Берлинском филармоническом оркестре, одном из лучших музыкальных коллективов мира.

Аксель начал вторую часть. Крис, всегда считавший этот пестрый по тематизму музыкальный фрагмент наименее удачным, обрадовался, подумав, что Аксель сейчас оплошает, развеет очарование и наскучит публике. Тщетная надежда. Аксель сыграл возмущение, бунт, ярость, что придало средней части концерта Альбана Берга целостность и смысл. Если в первой части возникал образ ангела — умершего ребенка, то во второй описывалась скорбь родителей.

— Фантастика! Это затмевает самые лучшие записи.

Как двадцатилетний юноша сумел превзойти Ферра, Гримо, Менухина, Перлмана и всяких прочих Стернов?!

Концерт завершался истаивающей на кончике смычка реминисценцией баховского хорала, рождавшего in extremis[5] уверенность в том, что все, даже трагедия, ниспослано свыше. Поразительный для композитора-модерниста символ веры, но Акселю удалось передать его убедительно и проникновенно.

Публика устроила бурную овацию, оркестранты стучали смычками по пюпитрам. Смущенный австралиец хотел стушеваться, чтобы аплодисменты достались Альбану Бергу, ему казалось неуместным, что чествуют его, простого интерпретатора. Кланялся он неловко, но даже в этой неловкости сквозило изящество.

Крис, которому пришлось встать вместе со слушателями, рукоплескавшими Акселю, кусал губы, оглядываясь вокруг: скрипачу удалось зажечь невежественную публику, состоявшую из пловцов, завсегдатаев пляжей, а также местных жителей, додекафоническим опусом! После третьего вызова его терпение лопнуло; он проскользнул между взволнованными слушателями и, покинув импровизированную концертную площадку, устроенную среди пальм под открытым небом, направился к своей палатке.

По дороге он столкнулся с Полом Брауном из Нью-Йорка, организатором этих международных форумов.

— Ну что, Малыш Корто, [6] как тебе концерт?

Пол Браун прозвал Криса Малышом Корто, поскольку юный пианист был родом из Франции, а американские преподаватели традиционно воспринимали Корто как символ французской фортепианной школы.

— Аксель открыл для меня произведение, которого я не понимал!

— Мне кажется, ты раздосадован и вынужден сложить оружие. Надо полагать, это не привело тебя в восторг, ты не оценил музыку Берга и не восхитился исполнением Акселя.

— Восхищение не по моей части, предпочитаю состязание, борьбу, победу.

— Знаю. Вы с Акселем противоположности. Один безмятежно улыбается, другой работает в поте лица. Ты — борец, он — приверженец дзен. Для тебя жизнь — это борьба, Аксель же идет вперед, даже не подозревая об опасности.

Пол Браун взглянул на Криса. В свои девятнадцать темноглазый Крис к шапке рыжих волос, надменности балованного сынка и крепко сбитой, ничем не примечательной фигуре добавил ленноновские очки и мужественную, аккуратно подстриженную бородку, словно желая, чтобы окружающие видели в нем зрелого человека и относились с уважением.

— Так кто же прав? — спросил Крис.

— Боюсь, что ты.

— О-о…

— Да, Малыш Корто, даром, что ли, я американец? Неведение и доверчивость прекрасны, но малопригодны для этого мира. Чтобы начать делать карьеру, надо обладать талантом, но для развития достигнутого требуются решимость, честолюбие и алчное рвение. И тут нужна твоя ментальность!

— То есть ты считаешь, что я играю лучше, чем Аксель?

— Я этого не сказал. Никто не сыграет лучше Акселя. Но мне кажется, твоя карьера сложится удачнее, чем его.

Хотя за этим замечанием крылась та еще оговорка, считай приговор, Крис решил воспринять его как комплимент. Пол ударил себя по лбу и, радуясь своей догадке, воскликнул:

— Каин и Авель! Если бы я выбирал для вас имена, то предложил бы эти. Два брата с совершенно противоположными характерами: жесткий Каин и мягкий Авель.

В восторге от собственной сообразительности, американец, приоткрыв рот, воззрился на Криса в ожидании отклика. Крис пожал плечами и двинулся дальше, бросив:

— Уж лучше «Малыш Корто»! И надеюсь, слово «малыш» относится только к моему возрасту…

Утром в последнее воскресенье Крис вскочил с постели с взъерошенными волосами, снедаемый нетерпением: довольно спать, необходимо действовать. В мышцах его играл предстартовый зуд.

Накануне он опасался, что пропустит финальный старт, так как из дому ему сообщили, что во вторник ему предстоит прослушивание в престижном парижском концертном агентстве. Благоразумие требовало отправиться в путь тотчас по получении этого известия, ведь ему предстояло доплыть на пароходе до побережья, затем добраться до Бангкока — четыре часа пути — и, наконец, за двенадцать часов пересечь в самолете половину земного шара; даже при таком раскладе у него не останется времени, чтобы свыкнуться с разницей во времени между Таиландом и Францией. Но Крис отказался от этого благоразумного решения. Еще раз посмотрев график пересадок и убедившись, что успеет отплыть в воскресенье вечером, он умудрился ловко сохранить за собой возможность участвовать в соревновании.

Почему он решил подвергнуть себя такому стрессу? Ведь премия вовсе не представляла для него интереса, так как неделя с Берлинским симфоническим оркестром для пианиста мало что давала в концертном плане. Он жаждал вступить в сражение и бросить вызов Акселю, победить австралийца. Он не мог уехать, не доказав своего превосходства, не положив соперника на лопатки.

За завтраком, перешагнув через скамью, он уселся напротив скрипача. Аксель оторвался от тарелки.

— Здравствуй, Крис, рад тебя видеть! — воскликнул он.

Особый изгиб линии век Акселя придавая его улыбке нежность, способную нарушить девичий покой и обезоружить мужчин. В то же время открытый, прямой взгляд его синих глаз внушал собеседникам ощущение, что он видит их насквозь.

— Привет, Аксель. На аппетит сегодня не жалуешься?

— Почему ты спрашиваешь? Сегодня какой-то особенный день? Ах да, ралли! — со смехом сообразил он.

Смеясь, Аксель запрокидывал голову, открывая шею, будто для поцелуя.

У Криса в голове не укладываюсь, что Акселю совершенно плевать на соревнования. «Он просто смеется надо мной! Прикидывается беззаботным, но на самом деле только и думает о ралли».

— Не знаю, стоит ли идти, — признался Аксель. — Хочется после обеда поваляться с книгой на пляже, у меня с собой партитуры и недочитанная книга.

— Ты не можешь так отрываться от всех! — возмутился Крис. — Хотя публика и оценила твое сольное выступление, но такое соло в отрыве от других вряд ли примут с восторгом.

Аксель покраснел:

— Ты прав, прости, я буду участвовать. Спасибо, что наставил на путь истинный. Порой я веду себя чудовищно, думаю о себе, а не о товарищах.

— Думай лучше обо мне, уж я устрою тебе разгром, — пробормотал Крис себе под нос.

Состязание началось в девять. Каждому участнику выдали велосипед, план острова, где был указан первый ориентир: после старта они должны следовать от одного пункта к другому, в каждой точке получая информацию о том, как добраться до следующей, — вплоть до самого последнего тайника, где хранилось сокровище. Тому, кто первым вскроет пиратский сундук, достанется жетон с номером один, следующему — с номером два и так далее.

— Пусть победит сильнейший! — выкрикнул Пол Браун. Лицо его раскраснелось, на шее вздулись вены.

В бирюзовое небо взметнулась ракета.

Крис рванул со старта изо всех сил, будто это уже был финальный отрезок, он нажимал на педали, расталкивая соседей локтями.

После третьего этапа он возглавил гонку. Разгадка ребуса и поиск тайников казались ему детской игрой, но все же он не позволял себе ни расслабиться, ни сбавить скорость.

Одно обстоятельство раздражало его: за ним по пятам следовали Боб и Ким, техасец и кореец. «Я участвую в соревновании не для того, чтобы состязаться с этой парочкой, — с досадой ворчал он про себя. — Тубист и ударник! » Как все музыканты, Крис придерживался иерархии: верхние строчки занимали выдающиеся солисты — пианисты, скрипачи и виолончелисты; чуть ниже — флейтисты, альтисты, арфисты и всякие там кларнетисты; внизу — обслуга, исполнители, игравшие на второстепенных инструментах вроде тубы и ударных!

«Почему Аксель тащится в хвосте? » — гадал Крис.

Он судил о действиях ближнего по себе, вообразив, что Аксель намеренно сдерживает скорость, стартовав с задержкой, чтобы избежать соперничества с ним, Крисом; так, соревнуясь с отстающими, Аксель сохранял возможность сказать себе, что при желании мог бы его догнать.

— Мерзавец! Плут! Ничтожество! — бормотал Крис, привстав на педалях, чтобы преодолеть сложный участок.

После десятой отметки Крис, оглянувшись, заметил, что Аксель уже нагнал Боба и Кима.

«Ага, вот и он! »

Достоинства соперников подчеркивают важность соревнования и цену победы; видя, что Аксель вплотную подошел к лидерам, Крис ощутил прилив энергии.

Не обращая внимания на палящее солнце, на заключительных этапах он выложился полностью. Ребусы усложнялись, поэтому Ким и Боб, потерявшие время на разгадку, слились с основной группой; вскоре впереди остались лишь они с австралийцем. Гонка наконец превращалась в столь желанную для Криса дуэль.

«Дуэль, дуэт… Этот старый пень из Пастеллы решил, что в камерной музыке я спутаю эти понятия! „Дуэт — это ансамбль, господин Крис, а дуэль — это схватка с соперником“ — повторял этот старомодный тип! Ничего удивительного, что он прозябает на педагогической ниве, так и не добравшись до сцены, ведь ему невдомек, что все на свете — непрекращающаяся дуэль! »

Впрочем, именно так и вышло в прошлую среду, когда Пол Браун задал Акселю и Крису сонату Франка для скрипки и фортепиано. Едва они приступили к первой части, Крис понял, что Аксель играет сонату с таким пониманием и свежестью, будто закончил сочинять ее этим утром. Тогда он решил переключить внимание на себя, продемонстрировав все, на что способен как пианист, разнообразя нюансы, усиливая контрасты, беря темп скорее, чем следовало, играя сверхнежно, сверхмечтательно, сверхдинамично, манерно, перебарщивая, умело переиначивая интерпретацию музыки Сезара Франка, в то время как партия Акселя звучала скорее робко, без блеска. Задумка удалась: Криса осыпали комплиментами; только Пол Браун со скептической миной заметил французу, что понял смысл его маневра и считает это дешевкой.

Двадцатый ориентир! Условные знаки подсказали Крису, что сокровище, должно быть, находится на глубине, под коралловым рифом. Вот когда ему пригодится месяц тренировок. Он добрался до берега, опережая Акселя на четыре минуты, спрятал велосипед в кустах и побежал к обозначенной на карте бухточке.

Там, в плетеной кабинке, его дожидалось подводное снаряжение с этикеткой «Music and Sports in Winter».

«Отлично! Я попал в точку».

Оглядываясь каждые десять секунд, чтобы убедиться в своем преимуществе, он натянул гидрокостюм и ласты, навьючил акваланг, а затем приладил маску.

Внезапно показался Аксель. Крис как ужаленный кинулся в воду, стремясь сохранить лидерство, и, мощно отталкиваясь ластами, поплыл к кораллам.

«По моим выкладкам, это где-то на востоке».

Крис продвигался волнообразными движениями. Через сто метров он рефлекторно обернулся, чтобы посмотреть, где сейчас Аксель. Тот только что свернул на запад.

«На запад?.. Почему на запад? »

Если бы речь шла о ком-то другом, он не обратил бы внимания, но решение Акселя пробудило сомнения в его бурлящем мозгу.

Работая ногами, он размышлял, вновь перебирая фрагменты головоломки. И внезапно остановился: «Он прав! »

Крис повернул, сильными толчками пытаясь вновь набрать скорость, вокруг разбегались испуганные рыбки. Быть может, у него еще есть шанс, ведь Аксель идет вдоль скал, а он срежет путь по прямой.

Возле коралловой отмели ему показалось, что в водной стихии на изрядном расстоянии виднеется необычный предмет. Сундук? Он рванул вперед, рискуя задохнуться или растянуть связки.

Где-то справа Аксель огибал заросли кораллов, потом вдруг проскользнул между гигантскими массивами, которые ощетинились острыми веточками. Может, какая-то опасность заставила его резко отступить? Или с ним случился внезапный обморок? Может, он нечаянно оперся на шаткий выступ скаты? Камень покачнулся, за ним второй, и силуэт ныряльщика исчез в облаке обломков.

Крис колебался. Что делать? Плыть к Акселю? Помочь ему? Именно так его учили действовать, когда он получал сертификат ныряльщика. В то же время он жаждал удостовериться, что темное пятно внизу слева, на глубине десяти метров, и есть пиратский сундук.

Повинуясь правилам, он все же подплыл к взбаламученным водам, где бился Аксель. После обвала его ноги оказались зажаты в расщелине. Увидев Криса, он начат подавать ему тревожные сигналы.

— Хорошо-хорошо, сейчас помогу, — жестами показал Крис, — но сначала достану свидетельство моей победы, жетон номер один.

Аксель с округлившимися глазами протестовал, вновь взывая о помощи.

«Нет, старина, этот сценарий мне не подходит! — подумал Крис, забирая влево. — Знаю я этот фокус: я тебе помогу, а ты, как только выпутаешься, оттолкнешь меня и попытаешься захватить жетон с первым номером. Впрочем, ты прав, тебя не в чем упрекнуть, я поступил бы так же. Но поскольку выбор за мной, сперва я позабочусь о себе. До скорого, номер два! »

Крис поплыл прочь, а Аксель с искаженным лицом забился сильнее, он кричал, рискуя наглотаться воды и захлебнуться.

«Да он вполне нормальный, — веселился Крис, бросив взгляд на соперника, — чувствует, что проигрывает, и устраивает истерику».

Он не спеша, поднатужившись, открыл плотно закрытый сундук, где лежали латунные жетоны, отыскал жетон с цифрой один, сунул его в кармашек и затем медленно, упиваясь победой, направился к Акселю.

В нескольких метрах он заметил неладное: пузырьки воздуха поднимались от спины Акселя, а не от маски и тело было неподвижно. Что случилось?

По спине Криса пробежали мурашки. Что, если во время обвала перебило кислородные трубки? В панике юноша прибавил скорость, мощно толкаясь ластами. Слишком поздно: веки Акселя были сомкнуты, рот приоткрыт, тело безжизненно обмякло. Обломки скалы, зажавшие ноги, удерживали его на глубине.

В этот момент Крис заметил вдалеке тень. Ким рыскал в поисках последней метки.

Пианист быстро сообразил: если он останется здесь, придется объяснять, почему он сразу не пришел на помощь Акселю; если же незаметно улизнуть, на труп наткнется Ким.

Не взвешивая преимуществ, он нырнул за кораллы, чтобы его не застиг Ким, который как раз двинулся к месту происшествия. Крис добрался до пляжа и, укрывшись за пальмами, освободился от снаряжения, одновременно поглядывая за тем, что происходит в море и на суше, и опасаясь, что в любую секунду могут показаться другие участники соревнований.

Потом он бросился к велосипеду, поздравляя себя с тем, что удалось скрыться и Ким не сможет заявить, что Крис находился рядом с Акселем, и рванул что было сил. На последнем дыхании, с выпрыгивающим из груди сердцем, он домчался до лагеря и победно пересек линию финиша.

Его поздравили товарищи, которые не участвовали в ралли или же сошли с дистанции. К нему, улыбаясь, подошел Пол Браун с обгоревшей на солнце веснушчатой кожей, вспотевшим лбом и взмокшими подмышками.

— Браво, Крис! Я не удивлен, я ставил на тебя и на Акселя.

— Спасибо.

— Кто идет следом?

— Не знаю. В последний раз это был Ким. В какой-то момент я заметил, что Аксель подобрался ближе, но потом он отстал. Мне кажется, что Ким с Акселем борются за второе место, но где-то там, далеко. Когда я на финальном этапе покидал бухточку, ни один из них туда еще не добрался.

В глубине души он был в восторге от своей хитрости: эта мелкая ложь оправдает его отсутствие на месте происшествия и снимет с него всякую ответственность. Пол кивнул и знаком велел одному из помощников принести багаж.

— Знаешь ли ты, Малыш Корто, что тебе уже пора отчаливать? Даже не дожидаясь, пока вернутся остальные…

— Знаю. Почему ты думаешь, что я первый?

— Бери сумки, пароход ждет. Поздравляю. Желаю тебе удачи в жизни, в карьере, бесполезно все перечислять, я знаю, что ты всего достигнешь.

Он по-американски обнял юношу, прижав его к груди и похлопав по спине. С отвращением ощутив прикосновение дряблого живота, Крис решил, что в возрасте Пола ни за что не растолстеет.

— Рад был нашему знакомству, Крис.

— Я тоже, Пол, я тоже рад…

Даже такой ответ-эхо дался ему с трудом, так ему не терпелось смыться.

В последующие часы, на пароходе, в джипе, в самолете, он, озабоченный некоторыми опасениями, без конца выверял свою версию: следовало убедиться в основательности разработанного плана, опровергнуть обвинения, вообразить худшее и наметить пути отхода. Не слишком озабоченный судьбой Акселя, он думал о себе, только о себе, о возможной виновности или, скорее, о том, в чем его могут упрекнуть, если не поверят.

Не сомкнув в пути глаз, 4 сентября 1980 года он сошел по трапу самолета в парижском аэропорту и, когда миновал таможенный досмотр, решил, что спасен.

«Здесь меня уже не достанут, все позади. Ура! » На радостях он отбил в туалете чечетку, будто вновь одержал победу.

Стоя у движущейся ленты, по которой ехали чемоданы, он, в надежде на новые свершения, благожелательно взирал на мир, любуясь высокими белыми стенами, мраморными полами, блеском хромированных деталей, прозрачным потолком, сквозь который просачивался ртутный свет парижского дня. Вдруг за высокими стеклами, в зале прибытия, он заметил мать. Она высматривала его. Обеспокоенная задержкой, встревоженная тем, что не видит свое единственное дитя, она бросала вокруг отчаянные взгляды. Какая тревога! Сколько любви крылось за этим волнением!..

Он вздрогнул.

Там, в Сиднее, другая мать, с таким же встревоженным лицом, вот-вот узнает о смерти сына.

Сраженный очевидностью, он осознал, что Аксель умер и убил его он, Крис.

* * *

В июне 2001 года месье и мадам Бомон, торговцы предметами религиозных культов, вновь прибыли на несколько дней в Шанхай.

Они то и дело поднимали головы, отрывая взгляд от заваленного бумагами стола тикового дерева, чтобы сквозь слегка тонированную стеклянную стену с изумлением созерцать ошеломляющий двадцатимиллионный китайский мегаполис. До самого горизонта перед ними тянулось хаотическое нагромождение жилых домов и административных зданий, ощетинившихся антеннами, облепленных рекламными плакатами и идеограммами, дымящийся каменный лес, где небоскребы напоминали мечи, пронзающие облака.

— Дорогая, видишь там внизу светящееся здание в форме ракеты? Этажей пятьдесят как минимум, так?

— Как минимум, — подтвердила мадам Бомон.

Мадемуазель Ми — на благоуханном французском, с краткими, нежно звучащими гласными — вернула коммерсантов к делу:

— Господа, можно подвести итог вашему списку?

— Приступайте. — Бомон разговаривал с поставщицей по-королевски снисходительно.

— Приступайте, — добавила мадам Бомон, имевшая привычку, чтобы не раздражать мужа, повторять последнее слово произнесенной им фразы.

Мадемуазель Ми с уверенностью первой ученицы подчеркнула ручкой каждый пункт списка.

— Таким образом, вы отобрали: брелки для ключей со святой Ритой, соответственно пятнадцать тысяч штук из металла и пятнадцать тысяч из резины; автомобильные номера со святой Ритой — четыре тысячи штук; четки (двадцать две бусины и кулон с изображением святой) — пятьдесят тысяч; а также mug[7] — четыре тысячи; подставки для яиц — четыре тысячи; подсвечники — пять тысяч и чаши — десять тысяч. И на пробу по цене в один доллар я добавляю сто махровых нагрудников со святой Ритой для младенцев-пачкунов. Не хотите ли взять на пробу превосходную статуэтку святой Риты размером шесть сантиметров — чтобы ставить в автомобиле? Клейкое основание позволяет закреплять ее где угодно.

— Сколько?

— Четыре доллара. Низкая цена при фантастическом качестве. Посеребренный металл.

Мадемуазель Ми произнесла «посеребренный металл» с придыханием, будто речь шла о чистом серебре.

— Добавьте тысячу штук, порой среди водителей встречаются истинно верующие, — сказал месье Бомон.

— А эмблемы святой Риты?

— Во Франции они больше не в ходу.

Мадам Бомон внезапно взвизгнула:

— А коробочки для пилюль?

— Для пи… для чего? — спросила мадемуазель Ми, не расслышавшая слова.

— Коробочки для пилюль! Больные — те, кто поклоняется святой Рите, творящей чудеса, — часто принимают медицинские препараты. Мне кажется, среди них коробочки будут пользоваться спросом.

— Прибавьте сорок тысяч штук, мадемуазель. И подведем черту! — приказан месье Бомон.

Китаянка протянула им бланк заказа, месье Бомон, пунцовый от сознания собственной значимости, подписал.

— Вероятно, мы сможем поприветствовать мистера Ланга?

— Разумеется, — подтвердила мадемуазель Ми, — ведь президент обещан вам.

— Мы так давно работаем вместе… Буду рад пожать ему руку, — произнес месье Бомон.

— Ах этот таинственный мистер Ланг, — просюсюкала мадам Бомон.

Как бы то ни было, мадемуазель Ми воздержалась от комментариев; ей вовсе не казалось, что в ее хозяине, мистере Ланге, есть что-то таинственное, напротив, это был отъявленный мерзавец, каких свет не видывал!

Предупредив по телефону секретаря президента компании, она вышла из комнаты.

Пока французы обменивались восхищенными возгласами по поводу панорамы, за их спинами появился человек.

— Добрый день, — произнес он тонким голосом.

Бомоны обернулись, готовые рассыпаться в любезностях, но вид человека в кресле на колесиках, с пренебрежением разглядывавшего их, пресек их порыв.

Темная одежда, испещренная жирными пятнами, трехдневная щетина, подчеркивавшая нездоровый цвет лица… глаза мистера Ланга были скрыты за темными очками, волосы — если они еще остались — под бесформенной шляпой, а эмоции — если таковые имелись в наличии — под маской суровости. Его левая рука приводила в движение кресло. Что произошло с его ногами и правой рукой, неизвестно, ясно было одно: тощие, деформированные члены неподвижны. Не человек, а карикатура, набросок, эскиз человека, попавшего в переплет.

— Не желаете ли осмотреть наши мастерские?

Потрясенная мадам Бомон подумала, что человек нарочно выработал такой скрипучий, лишенный тембра голос, неприятный, будто ногтем скребут по стеклу. Она вцепилась пальцами в руку мужа.

— Не желаете? — настаивал Ланг, раздраженный молчанием французов.

Месье Бомон дернулся, будто приходя в себя.

— С удовольствием, — выдавил он.

— Удово… — пробормотала мадам Бомон.

Мистер Ланг тотчас покатил к лифту, что, видимо, являлось приглашением следовать за ним. Бомоны переглянулись. Обескураженные, охваченные смутной неловкостью, они уже не могли вести себя нормально. Они не испытывали теплой волны сострадания, обычно охватывавшей их при виде больных. В Ланге они ощутили такую яростную ожесточенность, что едва не ставили ему в вину недуг, упрекая в том, что к своему арсеналу он добавил и откровенный агрессивный вызов, и крайнюю наглость.

Оказавшись в подземном ярусе, Ланг выкатился из лифта, разъяренный тем, что спустился на двадцать пять этажей, дыша одним воздухом с этими туристами, и указал на залитую неоновым светом мастерскую, где трудилась сотня китайцев:

— Вот здесь мы производим нашу продукцию.

— Но почему именно святая Рита? — спросил месье Бомон со слащавой вежливостью.

Он бросил победный взгляд на жену, так как был уверен, что столь ловко заданный вопрос позволит мистеру Лангу заговорить о своем увечье и благодаря этому несколько очеловечиться.

— Ниша была свободна, — безапелляционно отрезал мистер Ланг.

— Что, простите?

— Да, на рынке преобладали Иисус и Дева Мария. По данным маркетинга, в Европе все святые вышли из моды, кроме святой Риты и святого Иуды.

— Святого Иуды?