«Полковнику никто не пишет» 3 страница

К его возвращению жена сварила маисовую кашу. Он ел молча, надолго погружаясь в задумчивость после каждой ложки. Жена, сидевшая напротив, почувствовала неладное.

– Что с тобой? – спросила она.

– Я думаю о чиновнике, от которого зависит моя пенсия, – солгал полковник. – Через пятьдесят лет мы будем спокойно лежать в могиле, а этот бедняга будет мучиться каждую пятницу, гадая, назначили ему пенсию или нет.

– Плохой признак, – сказала женщина. – Это значит, ты начинаешь сдаваться. – Она снова принялась за кашу, но через минуту заметила, что муж по-прежнему погружен в свои мысли.

– Ешь-ка лучше кашу, пока не остыла.

– Вкусная, – сказал полковник. – Где ты взяла маис?

– У петуха, – ответила жена. – Ребята из мастерской принесли ему столько маиса, что я решила взять и для нас. Вот какая жизнь.

– Да, – вздохнул полковник. – В жизни такое бывает, что и нарочно не придумаешь.

Он посмотрел на петуха, привязанного у печи. В нем как будто что-то изменилось. Женщина тоже взглянула на петуха.

– Сегодня мне пришлось прогнать детей палкой, – сказала она. – Принесли старую курицу, чтобы петух потоптал ее.

– Обычное дело, – сказал полковник. – В деревнях полковнику Аурелиано Буэндиа тоже приводили девушек.

Жене шутка понравилась. Петух что-то забормотал, издалека его бормотание напоминало гортанный человеческий голос.

– Иногда мне кажется, что он вот-вот заговорит, – сказала женщина.

Полковник снова посмотрел на петуха.

– Петух что надо. – Он подсчитывал что-то в уме, пережевывая кашу. – Обеспечит нас едой на три года.

– Мечты! – сказала женщина. – Из мечты каши не сваришь.

– Каши не сваришь, но она накормит, – ответил полковник. – Это как чудесные таблетки кума Сабаса.

Ночью он плохо спал – все подсчитывал и рассчитывал. На следующий день жена опять подала на обед маисовую кашу. Она ела, низко опустив голову, не произнося ни слова, и полковник почувствовал, как передается ее плохое настроение.

– Что с тобой?

– Ничего, – ответила женщина.

Он понял: теперь пришла ее очередь обманывать. Попробовал утешить жену, но она не слушала.

– Я думаю о том, что прошло уже почти два месяца после похорон, а я все еще не навестила мать покойного.

Она отправилась к ней в тот же вечер. Полковник проводил жену, а потом свернул к кинотеатру, привлеченный музыкой из громкоговорителей. Отец Анхель, сидя у дверей своего дома, следил за публикой – он проверял, кто пойдет в кино, несмотря на его двенадцать предупреждающих ударов. Крики детей, пронзительная музыка, потоки света на небольшом пространстве перед входом приобретали почти ощутимую плотность. Какой-то мальчишка, наставив на полковника деревянное ружье, крикнул:

– Как петух, полковник?

Полковник поднял руки.

– Живет себе.

По всему фасаду здания тянулась пестрая афиша: «ПОЛУНОЧНАЯ ДЕВСТВЕННИЦА». Девственница была в бальном платье, которое оставляло одну ногу обнаженной. Полковник бродил около кинотеатра до тех пор, пока вдалеке не засверкали молнии и не прогрохотал гром. Тогда он пошел за женой.

В доме умершего ее не было. И домой она тоже не возвращалась. Часы на стене остановились, но полковник прикинул, что до комендантского часа осталось немного времени. Он ждал, слушая, как к городу приближается гроза. И уже собрался снова идти искать жену, но тут она вернулась.

Он перенес петуха в спальню. Жена переоделась и вышла в зал, где полковник, окончив заводить часы, ждал сигнала комендантского часа, чтобы поставить стрелки.

– Где ты была? – спросил он.

– Там, – ответила женщина. Не глядя на мужа, она зачерпнула стаканом воды из таза и вернулась в спальню. – Кто бы мог подумать, что сегодня дождь пойдет так рано?

Полковник промолчал. Услышав горн, он поставил часы, закрыл окно и отодвинул стул на место. Когда он вошел в спальню, жена молилась, перебирая четки.

– Ты не ответила на мой вопрос, – сказал полковник.

– Какой?

– Где ты была?

– Засиделась там, – сказал она. – Я уже столько времени не выходила из дому.

Полковник подвесил гамак. Запер дом, распылил средство против насекомых. Потом поставил лампу на пол и лег.

– Я тебя понимаю, – сказал он грустно. – Самое плохое в бедности – это то, что она заставляет говорить неправду.

Женщина протяжно вздохнула.

– Я была у отца Анхеля. Хотела занять у него под обручальные кольца.

– И что он тебе сказал?

– Сказал, что закладывать святыню – грех. – Она опустила москитную сетку. – Два дня назад я пробовала продать часы. Но никто их не берет – сейчас даже новые часы со светящимися цифрами продаются в рассрочку. По ним можно узнать время хоть в темноте.

Полковник понял, что и за сорок лет общей жизни, общего голода и общих страданий он не смог до конца узнать свою жену. Наверно, любовь их тоже постарела.

– И картина никому не нужна, – сказала она. – Почти у всех есть такие же. Я заходила даже в турецкие лавки.

Полковник ощутил горечь.

– И поэтому теперь все знают, что мы умираем с голоду.

– Я устала, – сказала женщина. – Мужчины не думают о хозяйстве. Сколько раз я ставила на печку котелок с камнями, чтобы соседи не знали, что нам нечего варить.

Полковнику стало стыдно.

– Это унизительно, – сказал он.

Женщина откинула москитную сетку, подошла к его гамаку.

– Пора покончить со всеми этими увертками и притворством, – сказала она. – Я уже по горло сыта и смирением, и достоинством. – Ее голос погрубел от гнева.

На лице полковника не дрогнул ни один мускул.

– Двадцать лет ждать журавля в небе, которого тебе обещают после каждых выборов, и в конце концов потерять сына, – продолжала она. – Вот и все, чего мы дождались.

К этим упрекам полковник уже привык.

– Мы выполняем свой долг, – сказал он.

– А эти в сенате двадцать лет выполняли свой, получали по тысяче песо в месяц, – ответила женщина. – Возьми кума Сабаса – у него столько денег, что они не помещаются в его двухэтажном доме. А ведь он пришел в город бродячим торговцем. Обертывал вокруг шеи змею и ходил продавать лекарства.

– Но он умирает от диабета, – сказал полковник.

– А ты умираешь от голода, – сказала женщина. – Пойми, наконец, что достоинством сыт не будешь.

Сверкнула молния. Гром треснул на улице, ворвался в спальню, прокатился под кроватью, словно куча камней. Женщина бросилась за четками.

Полковник улыбнулся.

– Это тебе за то, что ты не умеешь сдерживать язык. Я всегда говорил, что Бог – мой партийный соратник.

Но на самом деле ему было не до шуток. Минуту спустя он погасил лампу и погрузился в невеселые мысли, лежа в разрываемой молниями темноте. Он вспомнил Макондо. Десять лет ждал полковник, когда Неерландия выполнит свои обещания. Однажды в сонный час сиесты он увидел, как подъезжает желтый пыльный поезд, переполненный задыхающимися от жары мужчинами, женщинами, животными, которые громоздились даже на крышах вагонов. Начиналась банановая лихорадка. За одни сутки поселок преобразился. «Уеду, – сказал тогда полковник. – Меня мутит от запаха бананов». И он уехал из Макондо обратным поездом в среду, 24 июня 1906 года, в два часа восемнадцать минут пополудни. Понадобилось полстолетия, чтобы полковник понял, что не знал ни минуты покоя с тех пор, как была сдана Неерландия.

Он открыл глаза.

– Значит, и нечего больше думать об этом.

– О чем?

– О петухе, – сказал полковник. – Завтра утром продам его куму Сабасу за девятьсот песо.

Сквозь окно в контору доносились жалобные стоны кастрируемых животных и крики дона Сабаса. «Если он не вернется через десять минут, я уйду», – пообещал себе полковник после двух часов ожидания. Но ждал еще двадцать минут. Когда наконец он совсем собрался уходить, дон Сабас с работниками появился в конторе. Несколько раз дон Сабас прошел мимо, даже не взглянув на него. И только после того, как работники ушли, он обратил внимание на полковника.

– Вы меня ждете, кум?

– Да, кум, – сказал полковник. – Но если вы очень заняты, я могу прийти в другой раз.

Дон Сабас не услышал его – он был уже за дверью.

– Сейчас вернусь, – крикнул он.

Стоял знойный полдень. Контору заливал солнечный свет с улицы. Разморенный жарой, полковник опустил веки – и сразу перед глазами возникло лицо жены. В контору на цыпочках вошла жена дона Сабаса.

– Отдыхайте, отдыхайте, кум, – сказала она. – сейчас я задерну шторы: здесь настоящее пекло.

Полковник смотрел на нее непонимающим взглядом. Задернув шторы, она продолжала говорить в полумраке:

– Вы часто видите сны?

– Иногда, – ответил полковник, смущенный тем, что задремал. – И почти всегда мне снится, будто меня опутывает паутина.

– А меня мучают кошмары каждую ночь, – сказала женщина. – И вот я решила узнать, кто эти люди, которых я вижу во сне. – Она включила электрический вентилятор. – На прошлой неделе у изголовья моей кровати появилась женщина. Я набралась смелости и спросила ее, кто она, и она мне ответила: я умерла в этой комнате двенадцать лет назад.

– Дом был построен всего два года назад, – сказал полковник.

– Вот именно, – сказала женщина. – Это значит, что даже мертвые ошибаются.

Жужжание вентилятора сгущало сумрак. Полковнику было не по себе, его угнетали сонливость и болтовня женщины, которая от снов перешла к тайне воскресения из мертвых. Он ждал паузы, чтобы проститься, но тут в контору вошел дон Сабас с управляющим.

– Я четыре раза разогревала тебе суп, – сказала женщина.

– Можешь разогревать еще хоть десять раз, – сказал дон Сабас, – только оставь меня сейчас в покое.

Он открыл сейф, дал управляющему пачку денег и сделал кое-какие распоряжения. Управляющий раздвинул шторы и стал пересчитывать деньги. Дон Сабас посмотрел на полковника, сидящего в глубине конторы, однако и не подумал подойти к нему, а продолжал разговаривать с управляющим. Когда они снова собрались уходить, полковник поднялся. Дон Сабас, протянувший уже руку, чтобы открыть дверь, остановился.

– Что у вас, кум?

Полковник заменил, что управляющий смотрит на него.

– Ничего, кум, – сказал он. – Я хотел бы поговорить с вами.

– Так говорите сейчас. Я не могу терять ни минуты.

Он стоял, нетерпеливо держась рукой за ручку двери. Полковник чувствовал, как проходят секунды – самые долгие пять секунд в его жизни. Он стиснул зубы.

– Я насчет петуха, – произнес он шепотом.

Дон Сабас открыл дверь.

– Насчет петуха, – повторил он, улыбаясь, и подтолкнул управляющего к выходу. – Пусть мир пойдет прахом, а мой кум все будет носиться со своим петухом. – И добавил, обращаясь к полковнику: – Хорошо, кум. Сейчас я вернусь.

Полковник стоял неподвижно посреди комнаты, пока их шаги не смолкли в конце коридора. Тогда он вышел на улицу и зашагал по городу, оцепеневшему в воскресной сиесте. В портняжной мастерской никого не было. Кабинет врача был закрыт. Никто не стерег товары, выставленные в магазинах сирийцев. Река блестела, как стальная лента. Какой-то человек спал в порту на бочках с нефтью, прикрыв шляпой лицо от солнца. Полковник шел к дому, уверенный, что он единственный во всем городе отважился выйти в такой час на улицу.

Жена ждала его с обедом.

– Я взяла это в долг и обещала, что заплачу завтра утром, – объяснила она.

За обедом он рассказал ей о том, что произошло в конторе дона Сабаса. Женщина слушала с раздражением.

– Дело в том, что тебе не хватает твердости, – сказала она, когда полковник кончил. – Ты ведешь себя так, будто просишь милостыню. Надо было отозвать кума в сторону и без околичностей сказать: «Кум, я решил продать петуха».

– Если бы все в жизни было так просто, – сказал полковник.

В это утро женщина развила бурную деятельность. До его прихода она приводила дом в порядок и сейчас выглядела довольно необычно: старые ботинки мужа, клеенчатый передник, голова обмотана тряпкой, завязанной на ушах.

– У тебя совсем нет деловой хватки, – сказала она. – Продавать надо так, будто ты покупаешь.

В таком виде жена показалась полковнику забавной.

– Одевайся всегда так, – прервал он ее. – Ты напоминаешь человечка на коробке с овсянкой.

Она сняла тряпку с головы.

– Я говорю с тобой серьезно. Сейчас я отнесу петуха к куму и бьюсь об заклад на что хочешь: через полчаса вернусь и принесу девятьсот песо.

– От такой суммы у тебя голова закружилась, – сказал полковник. – Ты уже делаешь ставку на петуха.

Ему стоило большого труда отговорить ее. Утром она успела прикинуть, что денег им хватит года на три и они смогут жить без этой агонии по пятницам. Она приготовилась получить девятьсот песо. Составила список самых необходимых покупок, не забыв о новых ботинках для полковника. Наметила, где они поставят зеркало в спальне. Внезапное крушение всех планов вызвало в ней смешанное чувство стыда и досады.

Она прилегла отдохнуть. А когда встала, полковник сидел во дворе.

– А теперь что ты делаешь? – спросила она.

– Думаю, – сказал полковник.

– Ну тогда все в порядке. Не пройдет и пятидесяти лет, как мы сможем получить эти деньги.

Но полковник решил продать петуха в тот же вечер. Он представил себе дона Сабаса, который одиноко сидит у вентилятора в пустой конторе в ожидании ежедневного укола. Полковник заранее обдумывал свой разговор с кумом.

– Возьми с собой петуха, – настаивала его жена. – Товар надо показывать лицом.

Но полковник отказался. Она, полная отчаяния и надежды, проводила его до калитки.

– Пусть у него в конторе будет хоть целая толпа народу, – сказала она. – Возьми его за руку и не отпускай, пока он не выложит девятьсот песо.

– Можно подумать, что мы готовим нападение.

Она пропустила его слова мимо ушей.

– Помни, что ты хозяин петуха. Что не кум тебе, а ты ему делаешь одолжение.

– Хорошо.

Дон Сабас сидел с врачом в спальне.

– Не упускайте случая, поговорите с ним сейчас, – сказала полковнику жена дона Сабаса. – Он советуется с доктором перед тем, как уехать в имение. А вернется не раньше четверга.

Полковником овладели противоречивые чувства. Он твердо решил продать петуха и вместе с тем жалел, что не опоздал и застал дона Сабаса дома.

– Я могу подождать, – сказал он.

Но женщина и слышать не хотела. Она проводила его в спальню, где дон Сабас в трусах сидел на огромной пышной кровати, уставившись на врача бесцветными глазами. Полковник подождал, пока врач, согрев пробирку с мочой пациента, понюхал пар и одобрительно кивнул дону Сабасу.

– Лучше бы его расстрелять, – сказал врач полковнику. – Диабет слишком долгая болезнь – так мы никогда не избавимся от богачей.

– Вы и так делаете все возможное вашими проклятыми уколами инсулина, – сказал дон Сабас и подпрыгнул на своих дряблых ягодицах. – Но я крепкий орешек, вам не по зубам. – И обратился к полковнику: – Проходите, кум. Утром я бросился было вас искать, но даже вашей шляпы не увидел.

– Я не ношу шляпы, чтобы ни перед кем ее не снимать.

Дон Сабас начал одеваться. Врач положил в карман пиджака пробирку с кровью для анализа. Полковник подумал, что он собирается уходить.

– На вашем месте, доктор, я прислал бы куму счет в сто тысяч песо. Тогда он не был бы так занят.

– Я ему уже предложил сделку на миллион, – сказал врач. – Лучшее лекарство от диабета – бедность.

– Спасибо за рецепт, – сказал дон Сабас, стараясь втиснуть свой тучный живот в брюки для верховой езды. – Но я не воспользуюсь им, чтобы избавить вас от несчастья быть богатым.

Врач полюбовался своими зубами, отразившимися в никелированной застежке чемодана. Без малейших признаков спешки посмотрел на часы. Дон Сабас, натягивавший в это время сапоги, неожиданно обратился к полковнику:

– Ну, кум, что там у вас с петухом?

Полковник заметил, что врач тоже ждет его ответа. Стиснул зубы. Прошептал:

– Ничего, кум. Просто я пришел продать его.

Дон Сабас кончил натягивать сапоги.

– Ну и отлично, кум, – сказал он безо всякого выражения. – Это самое лучшее, что вы могли придумать.

– Я слишком стар для таких дел, – оправдывался полковник, глядя в непроницаемое лицо врача. – Будь я на двадцать лет моложе, все было бы по-другому.

– Вы всегда будете на двадцать лет моложе своего возраста, – откликнулся врач.

Полковник перевел дыхание. Он ждал, что дон Сабас скажет что-нибудь, но тот молчал. Молча надел кожаную куртку с застежкой «молнией» и двинулся к двери.

– Если хотите, поговорим на следующей неделе, кум, – сказал полковник.

– Я это и сам собирался вам предложить, – ответил дон Сабас. – У меня есть клиент, который, может быть, даст за вашего петуха четыреста песо. Но придется подождать до четверга.

– Сколько? – спросил врач.

– Четыреста песо.

– Я слышал, он стоит гораздо больше, – удивился врач.

– Вы мне говорили – девятьсот песо, – напомнил полковник, ободренный словами врача. – Это лучший петух во всем департаменте.

– В другое время за него могли бы дать и тысячу, – объяснил дон Сабас врачу. – Но сейчас никто не решится выпустить на арену хорошего петуха. Всегда есть риск получить пулю на гальере. – И повернулся к полковнику с подчеркнутым сожалением: – Именно это я и хотел вам сказать, кум.

Полковник кивнул.

– Понятно.

Он шел за ними по коридору. Врача задержала в зале жена дона Сабаса. Она попросила лекарства «от этих недомоганий, которые появляются так внезапно, что застают тебя врасплох – не успеваешь даже понять, что с тобой происходит». Полковник ждал врача в конторе. Дон Сабас открыл сейф, рассовал деньги по карманам и протянул четыре бумажки полковнику.

– Вот вам шестьдесят песо, кум, – сказал он. – Рассчитаемся, когда продадите петуха.

Полковник шагал с врачом мимо портовых магазинов и лавок, которые начали оживать с приближеиием вечерней прохлады. Вниз по реке плыл баркас, нагруженный сахарным тростником. Полковник вдруг заметил, что врач сегодня как-то необычно молчалив.

– А как вы-то себя чувствуете, доктор?

Врач пожал плечами.

– Так себе, – ответил он. – Думаю, что и мне не мешало бы показаться врачу.

– Это все зима, – сказал полковник. – Вот и у меня внутри что-то расклеилось.

Врач окинул его внимательным, совсем не профессиональным взглядом. Потом – одному за другим – стал кивать сирийцам, сидящим у дверей своих магазинов. Когда подошли к его кабинету, полковник снова заговорил о петухе.

– Я не мог поступить иначе, – объяснил он. – Это животное питается человеческим мясом.

– Единственное животное, которое питается человеческим мясом, – это дон Сабас, – сказал врач. – Уверен, что он перепродаст петуха за девятьсот песо.

– Вы думаете?

– Уверен, – повторил врач. – Это такое же выгодное дельце, как его знаменитое патриотическое соглашение с алькальдом.

Полковник не верил своим ушам.

– Кум пошел на сделку, чтобы спасти свою шкуру, – сказал он. – Только поэтому он смог остаться в городе.

– И только поэтому он смог скупить за полцены имущество своих товарищей по партии, которых алькальд выслал из города, – возразил врач. Он не нашел ключа в кармане, постучал в дверь и снова обратился к полковнику, который все еще не мог ему поверить: – Не будьте простаком. Деньги интересуют дона Сабаса гораздо больше, чем собственная шкура.

В этот вечер жена полковника вышла за покупками. Провожая ее до магазинов сирийцев, полковник снова и снова вспоминал свой разговор с врачом.

– Разыщи сейчас же ребят из мастерской и скажи им, что петух продан, – сказала женщина. – Зачем им надеяться понапрасну?

– Петух не будет продан, пока не вернется дон Сабас, – ответил полковник.

Он встретил Альваро в бильярдном салоне, где тот играл в рулетку. Был воскресный вечер, и заведение ходило ходуном. От радио, включенного на полную мощность, жара казалась еще сильнее. Полковник разглядывал яркие цифры на черной клеенке, обтягивающей длинный стол. Посреди стола, на ящике, горела керосиновая лампа. Альваро упорно ставил на двадцать три и все время проигрывал. Следя через его плечо за игрой, полковник заметил, что чаще всего выигрывает одиннадцать.

– Ставь на одиннадцать, – прошептал он Альваро на ухо.

Альваро внимательно посмотрел на клеенчатое поле. В следующую игру он ничего не поставил. Вместе с пачкой денег вынул из кармана лист бумаги и под столом передал его полковнику.

– Написано Агустином, – сказал он.

Полковник спрятал листовку в карман. На одиннадцать Альваро сделал сразу большую ставку.

– Начинай понемногу, – сказал полковник.

– У вас, должно быть, хорошее чутье, – отозвался Альваро.

Когда закрутилось огромное разноцветное колесо, игроки, сидевшие по соседству, вдруг сняли свои ставки с других номеров и поставили на одиннадцать. У полковника упало сердце. Он впервые переживал сладость и горечь азарта.

Выпало пять.

– Так я и знал, – сказал полковник виновато, наблюдая, как деревянные грабельки сгребают деньги Альваро. – Нелегкая меня дернула лезть не в свое дело.

Альваро, не глядя на него, улыбнулся.

– Не огорчайтесь, полковник. Попытайте счастья в любви.

Неожиданно смолкли трубы, исполнявшие мамбу. Игроки подняли руки и бросились врассыпную. Полковник услышал у себя за спиной сухое, холодное, четкое клацанье ружейного затвора. Он понял, что угодил в полицейскую облаву, и тотчас вспомнил о листовке в кармане. Не поднимая рук, он слегка повернулся. И тут – в первый раз – увидел человека, который застрелил его сына. Он стоял прямо перед полковником, почти касаясь его живота дулом винтовки. Низенького роста, индейские черты лица, дубленая кожа. Пахло от него, как от младенца. Полковник стиснул зубы, мягко, кончиками пальцев, отвел ствол.

– Позвольте, – сказал он.

И наткнулся на маленькие круглые глаза летучей мыши. Эти глаза в одно мгновение проглотили его, пережевали, переварили и изрыгнули.

– Пожалуйста, полковник. Проходите.

Не надо было открывать окно, чтобы убедиться: декабрь наступил. Он почувствовал его каждой косточкой еще на кухне, нарезая фрукты для завтрака петуху. А когда открыл дверь, чудесный вид двора подтвердил предчувствие. Трава, деревья, будка уборной словно парили в прозрачном утреннем воздухе.

Жена оставалась в постели до девяти. Когда она вышла в кухню, полковник уже убрал комнаты и разговаривал с детьми, сидевшими вокруг петуха. Ей пришлось обойти их, чтобы пробраться к печке.

– Вы мне мешаете! – крикнула она, бросив мрачный взгляд на петуха. – Когда мы наконец избавимся от этой злосчастной птицы?!

Полковник внимательно посмотрел на петуха, стараясь понять, чем тот мог разозлить жену. Вид у петуха был невзрачный и жалкий: гребень порван, шея и ноги голые, сизого цвета. Но он был в полном порядке. Уже готов для тренировок.

– Забудь о петухе и выгляни в окно, – сказал полковник, когда дети ушли. – В такое утро хочется сфотографироваться на память.

Она выглянула в окно, но лицо ее не смягчилось.

– Я бы хотела посадить розы, – сказала она, возвращаясь к печке.

Полковник подвесил на печке зеркало и начал бриться.

– Если хочешь сажать розы – сажай, – сказал он.

Он старался водить бритвой в такт движениям жены, которую видел в зеркале.

– Их съедят свиньи, – сказала она.

– Ну и что же, – сказал полковник. – Зато какими вкусными будут свиньи, если их откармливать розами. – Он поискал жену в зеркале, увидел, что лицо ее по-прежнему мрачно. В отблесках огня оно казалось вылепленным из той же глины, что и печь. Не спуская с нее глаз, полковник продолжал бриться вслепую, как привык за многие годы.

Женщина, погруженная в свои мысли, надолго замолчала.

– Поэтому я и не хочу сажать их, – наконец сказала она.

– Что ж, – сказал полковник. – Тогда не сажай.

Он чувствовал себя хорошо. Декабрь подсушил водоросли в его кишках. За все утро с ним приключилась только одна неприятность – когда он пытался надеть новые ботинки. Сделав несколько попыток, он убедился в их тщетности и надел лакированные. Жена заметила это.

– Если ты не будешь ходить в новых ботинках, ты никогда их не разносишь, – сказала она.

– Это ботинки для паралитика, – возразил полковник. – Сперва надо поносить обувь с месяц, а потом уж продавать.

Подгоняемый предчувствием, что сегодня он обязательно получит письмо, полковник вышел на улицу. До прибытия катера оставалось еще много времени, и он решил заглянуть в контору дона Сабаса. Но там ему сказали, что дон Сабас вернется не раньше понедельника. Полковник не пал духом из-за этой непредвиденной задержки. «Рано или поздно он все равно приедет», – сказал он себе и направился в порт. Был час необыкновенной, еще ничем не замутненной утренней ясности.

– Хорошо бы, чтобы весь год стоял декабрь, – прошептал он, присаживаясь в магазине сирийца Моисея. – Чувствуешь себя так, будто и ты прозрачный.

Сирийцу Моисею пришлось сделать усилие, чтобы перевести эти слова на свой забытый арабский язык. Моисей был кроткий человек, туго обтянутый гладкой, без единой морщинки кожей, с вялыми движениями утопленника. Казалось, его и вправду только что вытащили из воды.

– Так было раньше, – сказал он. – Если бы и сейчас было так, мне бы уже исполнилось восемьсот девяносто шесть лет. А тебе?

– Семьдесят пять, – сказал полковник, следя взглядом за почтовым инспектором. И вдруг увидел цирк, узнал его залатанный шатер на палубе почтового катера среди груды пестрых тюков. На минуту он потерял инспектора из виду, пытаясь рассмотреть зверей между ящиками, нагроможденными на других катерах. Но зверей не было видно.

– Цирк, – сказал полковник. – Первый за последние десять лет.

Сириец Моисей обсудил это сообщение с женой. Они разговаривали на смеси арабского с испанским. Жена отвечала ему из заднего помещения магазина. То, что она сказала, Моисей сначала осмыслил сам, а потом разъяснил ее заботу полковнику:

– Она прячет кота, полковник. А то мальчишки его украдут и продадут в цирк.

Полковник собрался идти следом за инспектором.

– Это не звериный цирк, – сказал он.

– Все равно, – ответил сириец. – Канатоходцы едят котов, чтобы не переломать себе кости.

Полковник шел за инспектором мимо портовых лавчонок. На площади его внимание привлекли громкие крики, которые доносились с гальеры. Прохожий сказал ему что-то о петухе. Только тогда полковник вспомнил, что на сегодня назначено начало тренировок. И он прошел мимо почты. Минуту спустя он уже окунулся в беспокойную обстановку гальеры. На арене стоял его петух – одинокий, беззащитный, с замотанными в тряпки шпорами, явно испуганный, о чем можно было догадаться по тому, как дрожали у него ноги. Противником был грустный петух пепельного цвета.

Полковник бесстрастно смотрел на бой петухов. Непрерывные яростные схватки. Клубок из перьев, ног и шей. Восторженные крики вокруг. Отброшенный к доскам барьера, пепельный петух кувыркался через голову и снова бросался в бой. Петух полковника не атаковал. Он отбивал все наскоки противника и вновь оказывался точно на своем месте. Его ноги больше не дрожали.

Герман перепрыгнул барьер, поднял петуха полковника и показал зрителям на трибунах. Раздались неистовые крики, аплодисменты. Полковник подумал, что энтузиазм публики преувеличен. Все происходящее показалось ему фарсом, в котором сознательно, по доброй воле участвуют и петухи.

С чуть презрительным любопытством он осмотрел круглую гальеру. Возбужденная толпа бросилась по уступам трибун на арену. Полковник разглядывал лица, раскрасневшиеся, возбужденные радостной надеждой. Это были уже совсем другие люди. Новые люди города. И тут будто в каком-то озарении он вспомнил и вновь пережил мгновения, давно уже затерявшиеся на окраинах его памяти. И, вспомнив, перепрыгнул через барьер, проложил себе дорогу через толпу и встретился со спокойным взглядом Германа. Они смотрели друг на друга не мигая.

– Добрый день, полковник.

Полковник взял у него петуха. Прошептал:

– Добрый день. – И больше ничего не добавил. Он ощутил под пальцами горячую дрожь птицы и подумал, что никогда ему не приходилось чувствовать в руках ничего более живого, чем этот петух.

– Вас не было дома, – сказал Герман удивленно.

Его прервал новый взрыв оваций. Полковник смутился. Оглушенный аплодисментами и криками, он снова, ни на кого не глядя, протиснулся через толпу и вышел на улицу с петухом под мышкой.

Весь город, вернее, весь простой народ вышел посмотреть, куда это он направляется в окружении школьников. На углу площади какой-то негр гигантского роста обернул змею вокруг шеи и, взобравшись на стол, торговал лекарствами. Толпа людей, возвращавшаяся из порта, остановилась послушать его зазывания. Но, завидев полковника с петухом под мышкой, все повернулись к нему. Никогда еще дорога домой не казалась полковнику такой длинной. Он не жалел об этом. Десять лет город был погружен в спячку, время для него будто остановилось. Но в эту пятницу – еще одну пятницу без письма – город пробудился. Полковник вспомнил другие времена: вот он, его жена и сын сидят, укрывшись под зонтом, на спектакле, который играют, несмотря на сильный дождь; вот партийные руководители, тщательно причесанные, в такт музыке обмахиваются веерами во дворе его дома. В ушах полковника до боли явственно зазвучала дробь барабана.

Он пересек улицу, что шла вдоль реки, и здесь тоже увидел толпу, шумную, как во время выборов, о которых все уже давно забыли. Толпа наблюдала за разгрузкой цирка. Когда он проходил мимо одной из лавок, женщина крикнула оттуда что-то о петухе. Но полковник был целиком погружен в себя: прислушивался к далеким, почти забытым голосам, все еще звучавшим в душе, словно отголоски недавней овации на гальере.

⇐ Предыдущая 1 234 Следующая ⇒