|
|||
Габриэль Гарсия Маркес 4 страница ⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 4 Он пересек улицу, что шла вдоль реки, и здесь тоже увидел толпу, шумную, как во время выборов, о которых все уже давно забыли. Толпа наблюдала за разгрузкой цирка. Когда он проходил мимо одной из лавок, женщина крикнула оттуда что‑ то о петухе. Но полковник был целиком погружен в себя: прислушивался к далеким, почти забытым голосам, все еще звучавшим в душе, словно отголоски недавней овации на гальере. У дверей дома он повернулся к детям. – А ну‑ ка по домам! Не то возьму ремень. Он запер дверь на засов и пошел прямо на кухню. Жена, задыхаясь, вышла из спальни. – Они унесли его силой, – закричала она. – Я им сказала, что не отдам петуха, пока я жива. Под отчаянные вопли жены полковник привязал петуха к печи и сменил воду в его миске. – А они сказали, что даже наша смерть их не остановит. Что петух принадлежит не нам, а всему городу. Лишь когда жена замолчала, полковник взглянул в ее потерянное лицо и с удивлением обнаружил, что оно не вызывает в нем ни чувства вины, ни жалости. – Они поступили правильно, – спокойно сказал он. И потом, ощупывая карманы, добавил как‑ то особенно мягко: – Петух не продается. Жена проводила его до спальни. Полковник как будто бы был таким, как обычно, и в то же время далеким, словно она видела его на экране. Он вынул из шкафа деньги, прибавил к ним те, что оставались у него в карманах, пересчитал и спрятал в шкаф. – Здесь двадцать девять песо, мы вернем их куму Сабасу, – сказал он. – Остальные уплатим, когда получим пенсию. – А если не получим? – спросила женщина. – Получим. – А если все‑ таки не получим? – Тогда, значит, не уплатим. Он нашел под кроватью новые ботинки. Вернулся к шкафу за картонной коробкой, вытер подметки тряпкой и положил ботинки в коробку, как они лежали, когда жена принесла их в воскресенье вечером. Женщина не шевелилась. – Ботинки вернем в магазин, – сказал полковник. – Это еще тридцать песо. – Их не примут, – сказала жена. – Должны принять, – возразил полковник. – Я надевал их только два раза. – Турки этого не понимают, – сказала женщина. – Должны понимать. – А если не понимают? – Ну и пусть не понимают. Они легли без ужина. Полковник подождал, пока жена кончит молиться, и погасил лампу. Но уснуть не мог. Он услышал колокола киноцензуры и почти сразу же после этого – а на самом деле часа три спустя – сигнал комендантского часа. От холодного ночного воздуха дыхание жены снова стало хриплым. Глаза полковника все еще были открыты, когда она заговорила с ним, на этот раз спокойно, примирительно. – Ты не спишь? – Нет. – Прошу тебя, подумай как следует. Поговори завтра с кумом Сабасом. – Он не вернется до понедельника. – Тем лучше, – сказала женщина. – У тебя будет три дня, чтобы передумать. – Мне нечего передумывать, – сказал полковник. Липкие туманы октября сменились приятной свежестью. Декабрь снова напоминал о себе – выпь кричала теперь в другое время. В два часа полковник все еще не спал. И знал, что жена тоже не спит. Он повернулся в гамаке. – Ты не спишь? – снова спросила женщина. – Нет. Она немного помолчала. – Мы не можем себе это позволить. Подумай только, что такое для нас четыреста песо. – Уже недолго осталось, скоро придет пенсия, – сказал полковник. – Я слышу об этом уже пятнадцать лет. – Вот именно, – сказал полковник. – Поэтому теперь она не заставит себя ждать. Жена надолго умолкла. Но когда она заговорила вновь, полковнику показалось, что не прошло и секунды. – У меня такое чувство, что эти деньги не придут никогда. – Придут. – А если не придут? На это полковник уже не ответил. Первые крики петуха разбудили было его, но он тут же опять погрузился в сон, глухой, без сновидений. Когда он проснулся, солнце стояло высоко. Жена еще спала. Методично, хотя и с двухчасовым опозданием, полковник проделал все, чем обычно занимался по утрам, и стал ждать жену, чтобы сесть завтракать. Она появилась из спальни с неприступным видом. Пожелав друг другу доброго утра, они сели за стол в молчании. Полковник выпил чашку черного кофе с куском сыра и сдобным хлебом. Все утро он провел в портняжной мастерской. В час дня вернулся домой и застал жену среди бегоний – она занималась починкой одежды. – Пора обедать, – сказал он. – Обеда нет, – сказала женщина. Он пожал плечами и пошел заделывать лазейки в ограде, через которые дети проникали на кухню. Когда вернулся в дом, стол был накрыт. За обедом полковник заметил, что жена едва сдерживает слезы. Это его встревожило. Он знал ее характер, твердый от природы и ставший еще более твердым после сорока лет горечи и лишений; даже смерть сына не выжала из нее ни единой слезы. Он посмотрел на нее с упреком. Она закусила губы, вытерла глаза рукавом и снова принялась за еду. – Ты не считаешься со мной, – сказала она. Полковник не отвечал. – Ты капризный, упрямый и совсем со мной не считаешься. – Она положила ложку и вилку крест‑ накрест, но тут же суеверно разъединила их. – Я тебе отдала всю жизнь, а теперь оказывается, что петух для тебя важнее, чем я. – Это не так, – сказал полковник. – Нет, так, – возразила женщина. – Пора бы тебе понять, что я умираю. То, что со мной происходит сейчас, не болезнь, а агония. Полковник не произнес больше ни слова, пока не встал из‑ за стола. – Если доктор даст мне гарантию, что после продажи петуха у тебя пройдет астма, я продам его немедленно, – сказал он. – Но если не даст – не продам. После обеда полковник понес петуха на гальеру. Когда он вернулся домой, у жены начинался приступ. Она ходила по коридору с распущенными волосами, раскинув руки и жадно, со свистом втягивая в себя воздух. Она ходила так до самого вечера. А потом легла, не сказав мужу ни слова. Когда протрубили комендантский час, она еще бормотала молитвы. Полковник хотел погасить лампу, но жена воспротивилась. – Не хочу умирать в темноте. Полковник оставил лампу на полу. Он чувствовал себя вконец разбитым. Ему хотелось забыть обо всем, заснуть и проснуться через сорок пять дней, двадцатого января, в три часа дня на гальере – как раз в тот момент, когда его петуха выпустят на арену. Но сон не шел к нему, оттого что жена не спала. – Вечная история, – вновь заговорила она через какое‑ то время. – Мы голодаем, чтобы ели другие. И так уже сорок лет. Полковник подождал, когда жена спросит, не спит ли он. Ответил, что нет. Женщина продолжала ровно, монотонно, неумолимо: – Все выигрывают, кроме нас. Мы единственные, у кого не найдется ни одного сентаво, чтобы поставить на петуха. – Хозяин петуха имеет право на двадцать процентов. – Ты имел право и на выборную должность, когда во время выборов разбивал себе лоб, – возразила женщина. – Ты имел право и на пенсию ветерана, после того как рисковал шкурой на гражданской войне. Но все устроились, а ты остался один и умираешь с голоду. – Я не один, – сказал полковник. Он хотел ей объяснить что‑ то, но его сморил сон. Она продолжала бормотать, пока не заметила, что муж спит. Тогда она откинула сетку и стала ходить взад– вперед по темной комнате, продолжая говорить. Полковник окликнул ее на рассвете. Она появилась в дверях, как привидение, освещенная снизу едва горевшей лампой. Прежде чем лечь, она погасила лампу. Но все продолжала говорить. – Давай сделаем вот что… – прервал ее полковник. – Единственное, что можно сделать, – это продать петуха, – сказала женщина. – Но можно продать и часы. – Никто их не купит. – Завтра предложу их Альваро за сорок песо. – Не даст. – Тогда продадим картину. Женщина снова встала с постели и заговорила. Полковник почувствовал ее дыхание, пропитанное запахом лекарственных трав. – Ее не купят. – Посмотрим, – сказал полковник мягким, спокойным голосом. – Сейчас спи. Если завтра ничего не продадим, тогда и подумаем, что еще можно сделать. Он пытался не закрывать глаз, но сон сломил его. Полковник провалился в забытье, где нет ни времени, ни пространства и где слова его жены приобретали иной смысл. Но через минуту почувствовал, что она трясет его за плечи. – Ответь же мне! Полковник не знал, услышал он эти слова во сне или наяву. Светало. В окне ясно обозначилась светлая зелень воскресного утра. У полковника начинался жар, веки горели, лишь с большим трудом он собрался с мыслями. – Что мы станем делать, если не сможем продать ничего? – не унималась женщина. – Тогда уже будет двадцатое января, – сказал полковник, окончательно проснувшись. – Двадцать процентов выплачивают в тот же день. – Если петух победит, – сказала женщина. – А если нет? Тебе не приходило в голову, что его могут побить? – Нашего петуха не могут побить. – А вдруг побьют? – Остается еще сорок пять дней, – сказал полковник. – Зачем думать об этом сейчас? Женщина пришла в отчаяние. – А что мы будем есть все это время? – Она схватила его за ворот рубашки и с силой тряхнула. – Скажи, что мы будем есть? Полковнику понадобилось прожить семьдесят пять лет – ровно семьдесят пять лет, минута в минуту, – чтобы дожить до этого мгновения. И он почувствовал себя непобедимым, когда четко и ясно ответил: – Дерьмо.
[1] Гальера – специальное помещение для петушиных боев. (Здесь и далее примечания переводчиков. )
|
|||
|