Глава восьмая

В самый последний момент наша поездка на Псковщину лопнула: Острякову неожиданно предложили поехать с туристами в Индию, там он еще ни разу не был, поэтому не стал отказываться, а отпуск передвинул на август. Боба Быков вместе с Милой Ципиной укатили на Черноморское побережье. И остался я, как говорится в известной сказке, у разбитого корыта. Хотя, если уж быть до конца честным перед самим собой, я не так уж сильно расстроился. Я уже стал привыкать к своему одиночеству, даже находил в этом свои преимущества. Я мог спокойно поработать дома, поваляться на диване, поразмышлять о смысле жизни, почитать. Если первые месяцы после развода меня не тянуло домой, наоборот, хотелось уйти куда-нибудь, лишь бы не торчать в четырех стенах, то теперь я после работы охотно возвращался пешком домой, хотя меня никто там и не ждал. Это раньше было, а сейчас в доме всем заправляла Варя. Я ходил в магазин, помогал ей готовить обеды. Дочь сразу заявила, что домашнее хозяйство — это женское дело и мне нужно отвыкать от своих холостяцких привычек. Видеть меня в фартуке на кухне у кипящих кастрюль ей тошно. Я и не подозревал, что она такая хозяйственная. Каждое утро протирала пыль, подметала полы, пришила все пуговицы к моим рубашкам, заштопала носки. Туалет и ванна блестели.

Дни в Ленинграде стояли жаркие, каменные громады зданий источали зной и застойную духоту. Деревья на тихих улицах притихли, ни один пыльный лист не пошевелится. Не деревья, а выкованные из чугуна и бронзы стилизованные скульптуры модернистов. Если коренные жители стремились за город, то приезжие наводнили Ленинград. На набережных и на Невском — толпы людей. Подернутое блеклой дымкой раскаленное добела небо давило на город, от острых каблуков женских туфель на асфальте оставались глубокие дырочки. У серебристых цистерн с пивом и квасом изнывали на солнце длинные очереди. У всех в руках банки, бидоны, бутыли. В распахнутых окнах не шевельнется ни одна занавеска.

Тяжко жарким летом в каменном городе, ленинградцы с нетерпением ждут пятницы, чтобы поскорее уехать на природу. Июль-август — пора отпусков, поэтому поезда переполнены. В будние дни с Кировского моста можно увидеть загорающих людей на узкой песчаной косе Петропавловской крепости. Это в основном студенты. Кто лежит на песке, а кто прислонился обнаженной спиной к серой каменной стене и держит в руках книжку. В такую жару даже чаек не видно над Невой. Они прячутся в густой тени мостов. Переполненные белые речные трамваи увозят пассажиров на Финский залив. Туда же мчатся катера, моторки, величаво скользят легкие парусные яхты.

А я все еще не могу вырваться из жарких объятий города. Понадеялся на друзей-приятелей и вот теперь кукую. Не знаю, куда податься. У Оли отпуск в сентябре, она поедет на юг. В Севастополе живет ее подруга, вместе учились в институте.

С завтрашнего дня начинается отпуск. Сяду на первый попавшийся поезд и укачу куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого пекла!

Варя лежит на тахте с учебником в руках, а я чиню молнию у вместительной сумки. Ни черта не получается! В сердцах швыряю сумку на пол. Варя отрывается от книжки, бросает на меня насмешливый взгляд. Я иду на кухню, достаю из верхнего ящика тумбочки отвертку и начинаю привинчивать вылезшие наполовину из гнезд шурупы оконного шпингалета.

— А чего бы тебе, па, не поехать к дяде Феде? — слышу я из комнаты голос дочери.

Мне хочется сказать, что это не ее ума дело, куда мне поехать, но, если поразмыслить, совет не так уж плох…

Дядя Федя — двоюродный брат моего отца. Живет от где-то в Валдайском районе, я даже не помню, как называется деревня, потому что ни разу там не был. Мои родители умерли в один год, на похоронах отца я видел и дядю Федора — высокого худощавого человека с морщинистым суровым лицом. Он был молчалив, разговорился лишь на поминках. Он всю жизнь проработал на железной дороге, а сейчас ушел на пенсию. Теперь живут с женой в деревне, у них пасека, фруктовый сад, огородик. Дядя Федя приглашал меня к себе, говорил, что близко красивое озеро, — забыл, как оно называется, — крутом сосновый бор, много ягод-грибов. Убитый горем, я как-то не воспринял слов дяди Федора. И потом, нас редко тянет туда, где мы не были.

Из нижнего ящика письменного стола я достал новогодние поздравительные открытки и нашел адрес дяди Феди: Новгородская область, Валдайский район, деревня Кукино…

Варя проводила меня до Средней Рогатки. Мы доехали на метро, а оттуда дошли до площади Победы пешком. Перед этим я кинулся на Московский вокзал, но, увидев длинные очереди у касс, заскучал и решил, что доберусь до Валдая на попутной. Тут и езды-то каких-то три-четыре часа. По пути мы зашли в магазин, я взял кое-что из продуктов, в универмаге по совету Вари купил в подарок дяде рубашку, а жене дяди Федора Варя выбрала красивый цветастый платок.

— В деревню не принято приезжать без подарков, — поучала меня дочь. — И вообще, подарки приятно дарить, а еще приятнее их получать…

— Намек понял, — сказал я и купил ей в отделе электротоваров большой настольный вентилятор с резиновыми лопастями. — По себе знаю, что на жаре мозги плохо работают… А тебе экзамены сдавать.

— Хорошо, если бы вентилятор за меня их сдал, — вздохнула Варя.

— Эх, надо было телеграмму послать! — вспомнил я.

— Ты раньше телеграммы доберешься, — успокоила дочь.

На обочине шоссе у сумок и чемоданов стояли ожидающие попутных машин. Легковые в большинстве проносились мимо, а грузовики и рефрижераторы останавливались и забирали пассажиров.

— Лучше бы на «Жигулях», — сказала Варя.

Но «Жигули» не желали останавливаться. Впрочем мне было все равно, на чем ехать, лишь бы поскорее. Я уже предвкушал, как вырвусь из душного города на простор, увижу свежую зелень, цветы на обочинах, поля, блеск озер, березовые рощи… Высоченные громады зданий на Средней Рогатке были облиты солнцем, широкие окна лоджий ослепительно сияли, пахло горячим асфальтом, отработанными бензиновыми парами. Машины плавно огибали монументальный памятник Победы, над радиаторами дрожал, плавился раскаленный воздух.

Гораздо позже, размышляя о том, что со мной в это жаркое лето произошло, я задавался вопросом: действительно ли судьба определяет наши пути или простой случай? Не сорвись наша поездка, не вспомни кстати Варя про дядю Федора, не будь переполнены пассажирами вокзалы, я никогда бы не оказался на развилке Киевского шоссе и шоссе Ленинград — Москва. И никогда бы не случилось того, что впоследствии перевернуло всю мою жизнь…

Кто же руководит нами, умело, незаметно подводит к той черте, после которой начинается новая жизнь? В судьбу я не верю, а случай — вещь весьма ненадежная… Тем не менее с нами рано или поздно случается именно то, что должно случиться, хотим мы того или нет, стремимся к тому или, наоборот, убегаем.

Не зря бытует поговорка: чему быть, того не миновать…

— Я бы с удовольствием поехала с тобой, — грустно произнесла Варя. — В Киеве жара, и здесь не лучше…

— Сдашь экзамены — приезжай, — предложил я.

— Еще пять лет учиться… Тоска!

— С такими настроениями не мудрено и провалиться.

— Я не хочу возвращаться в Киев, — улыбнулась она. — Придется постараться…

— Постарайся, — сказал я.

Вишневые «Жигули» проскочили мимо, но затем затормозили. Длинноволосый парень в джинсах с коричневой сумкой через плечо бросился к машине, но «Жигули» резво дали задний ход и остановились возле нас. Дверца приоткрылась, и мы увидели молодую женщину в больших темных очках. Рукой придерживая за ошейник пытавшегося выскочить из кабины лохматого пса непонятной породы, она спросила:

— Вам куда?

— До Валдая, — быстро ответила Варя.

— Лучше бы до Москвы, — переводя взгляд с Вари на меня, разочарованно произнесла женщина. Пес, повизгивая, норовил просунуть голову в щель. Глаза его, спрятавшиеся в дымчатой шерсти, были умные. С длинного красного языка капала слюна. Женщина изучающе смотрела на меня. Очки закрывали всю верх нюю половину ее лица. Бросались в глаза густые черные волосы, свободно спускающиеся на спину. Они чуть завивались, блестели…

— Вы понимаете в автомобилях? — спросила женщина. Голос у нее глуховатый, но очень приятный.

— У нас была своя машина, — ввернула Варя. — Папа сам ее ремонтировал… — Она бросила на меня насмешливый взгляд. — У тебя ведь золотые руки, верно?

Я молчал, а что я мог сказать?

— Садитесь, — неуверенно проговорила женщина. Она все еще пребывала в сомнении: брать меня или нет?

Я проворно подхватил свою сумку и хотел было сесть на заднее сиденье, но женщина предложила место рядом с собой, а туда спровадила пса. Тот поворчал и стал меня обнюхивать. Повернувшись к Варе, женщина улыбнулась:

— Вы не бойтесь, Джек не кусается.

— Я не боюсь, — сказала Варя. Нагнулась и поцеловала меня в щеку. — Пиши, дорогой!

— Вы разве не поедете? — озадаченно посмотрела на нее женщина.

— Я бы с удовольствием, но у меня столько дел в Ленинграде! — рассмеялась Варя. — Гуд бай! Счастливого пути!

На лицо женщины набежала тень, какое-то мгновение она, наморщив гладкий белый лоб, отчужденно смотрела прямо перед собой, я уж подумал, не попросит ли она меня сейчас выйти из машины.

— Я думала, вы вдвоем, — произнесла она. Наблюдавший за нами парень с сумкой через плечо, увидев, что Варя не села в машину, вихляющей походкой направился к нам. Женщина положила руки на баранку и тронула машину.

— Не терплю длинноволосых хлыщей, — сказала она.

Какое-то время мы ехали молча. За нашими спинами возился на заднем сиденье Джек, он явно был недоволен, что я занял его место.

— Какой он породы? — поинтересовался я, когда мы миновали громоздкое здание мясокомбината с двумя быками на каменных постаментах.

— Не знаю, — беспечно ответила женщина. — Я его весной подобрала на дороге за Новгородом. Он был совсем маленький и беззащитный. Сиротой сидел на обочине рядом с лужей и с такой печалью в глазах смотрел на проезжающие мимо машины, что я остановилась и подобрала его.

— Вы всех подбираете на дороге? — пошутил я.

— Надо же, какая у вас взрослая дочь, — покосившись на меня, произнесла женщина.

Машину она вела уверенно, чувствовалось, что это для нее привычное занятие. Она была в джинсах с подвернутыми брючинами, в короткой навыпуск полотняной кофточке с открытым воротом. Высокая шея белела в дымке густых черных волос. На вид ей лет двадцать пять. Теплая струя воздуха, врывающаяся в полуоткрытое боковое окно, шевелила тугие вьющиеся пряди на виске и лбу. Маленький накрашенный припухлый рот, чуть вздернутый красиво очерченный нос, длинные черные ресницы, кожа гладкая и белая. В Ленинграде второй месяц солнце не заходит за тучи, а она ни капельки не загорела. Черные волосы и белая кожа — это было красиво.

Я таких удивительных волос еще ни у кого не видел: чернее ночи, чернее сапожной ваксы, воронова крыла, с бархатным блеском. В их глубокой черноте было что-то неестественное. Или она их красит, или…

— Мои, мои, — усмехнулась женщина, догадавшись о моих сомнениях. — Не парик.

— Черное золото, — сказал я.

Она сбоку посмотрела на меня, улыбнулась.

— Сравнить мои волосы с нефтью… До этого еще никто не додумался!

— У вас в роду были цыгане?

— Бывают белые вороны, а я вот уродилась черной вороной… Никто не верит, что это мои волосы и что я их никогда не крашу. А цыган в нашем роду не было.

— У вас изумительные волосы…

— Это я уже слышала много раз, — нахмурилась она. — Оставим мои волосы в покое… — Видно, почувствовав, что ее слова прозвучали излишне резко, несколько смягчила тон: — Поговорим о чем-нибудь другом.

Город отодвигался, еще сквозь листву деревьев то тут, то там виднелись многоэтажные здания новостроек. Железобетонные корпуса складских помещений, серебристые округлые цистерны, стройные, будто нацеленные на далекую галактику водонапорные башни, напоминающие ракеты. Наконец царство камня, бетона, железных конструкций закончилось, и по обе стороны шоссе открылись зеленые совхозные поля, фруктовые сады, в зелени деревьев замелькали дачные деревянные дома. На телеграфных проводах повис продырявленный посередине бумажный змей. Веревочный распушенный на конце хвост шевелился, будто живой. В детстве я тоже запускал змея. Мы клеили его из вощеной бумаги и тонких сухих палочек-распорок, привязывали к нему длинное мочало и, держа в руке тонкую бечевку, бежали по травянистому лугу, а змей, чуть оторвавшись от земли, волочился сзади, не хотел взлетать…

Уже миновав Тосно, мы наконец познакомились. Хозяйку «Жигулей» звали Вероникой Юрьевной Новиковой, она ехала в Москву к мужу. Машину водит давно, но, случись какая поломка или неполадка, она вынуждена обращаться за помощью, поэтому, когда одна за рулем, приходится брать с собой понимающего в автомобилях мужчину. Женщины в этом смысле плохие помощницы: все, кого она знает из автомобилисток, не могут даже спустившее колесо заменить, не говоря уже о неисправностях в моторе. Попутчика тоже надо выбирать с умом, иного только посадишь, как начинает утомлять своими… комплиментами: как же, за рулем молодая женщина, путешествует в одиночку, почему бы не поухаживать?.. Приходилось на полдороге высаживать не в меру предприимчивых мужчин…

Очевидно, ее слова нужно было принимать как предостережение. Я был ей благодарен, что она меня взяла в машину, а что касается моего комплимента насчет волос, то тут уж ничего не попишешь: волосы у нее действительно необычные.

«Шестерка» бежала резво, никаких подозрительных постукиваний в моторе я не улавливал. Вот только разве при переключении скоростей звякала крестовина на карданном валу. Но это не опасно. В свое время я не раз ездил по шоссе Ленинград — Москва и знал, что до Новгорода местность безлесая и довольно унылая, а дальше начнутся сосновые леса с озерами, березовые рощи. Долгое время я не мог взять в толк: почему вороны и сороки пасутся на обочинах шоссе? При приближении машины птицы неохотно отступают с дороги, а затем снова возвращаются. Оказывается, они подбирают разбившихся о лобовое стекло бабочек, стрекоз, жуков.

На переднем стекле «Жигулей» налипли мелкие насекомые, надо бы мокрой тряпкой протереть, но черноволосая водительница и не думала останавливаться. Стрелка спидометра замерла на ста километрах, а по правилам за городом разрешается ездить не свыше девяноста километров в час, причем опытным водителям, а не новичкам.

Джек на заднем сиденье заскулил, положил лохматую голову на плечо хозяйки. Она снизила скорость, но остановиться долго не могла, я по себе знал, как трудно после длительной езды выбрать место для остановки. Кажется, вот он, уютный лесистый уголок, — подъедешь, а там мазутные пятна, обрывки газет, консервные банки, ну и едешь дальше, а там опять что-нибудь не так.

Вероника Юрьевна выбрала удачное место: зеленый бугор с вереском и орешником, поблизости ручей, заросший по берегам осокой. Джек стремглав кинулся в кустарник. Хозяйка машины — я ее еще не видел во весь рост — оказалась невысокой стройной женщиной, а когда она сняла очки с розоватыми стеклами-блюдцами и, прижмурившись от солнца, тонкими пальцами потерла переносицу, я отметил, что без очков она еще симпатичнее. В точности как это делал и я, когда долго находился за рулем, она потянулась, распрямила гибкую спину и присела несколько раз. Джек вынырнул из кустов и стал лакать из темного ручья.

Я не спеша перешел на другую сторону шоссе и углубился в густой кустарник. Благословенная тишина обволакивала, высокая трава с неяркими цветами манила к себе, за спиной с самолетным гулом проносились автомашины. Над головой замерло ослепительное белое пышное облако. Наконец-то я почувствовал то самое приятное состояние отрешенности от всего. Если там, на Средней Рогатке, дожидаясь попутной машины, я еще сомневался, что правильно поступаю, направляясь к дяде Феде, то сейчас был убежден, что все именно так и должно было быть: дорога, машина, Вероника, симпатичный дворняга Джек, чудесный летний день — здесь, на свободе, жара меня не донимала — и этот тихий лес, над которым в глубоком синем небе медлительно плывут облака. Меня охватило чувство полной свободы, губы расползались в улыбке, мне хотелось прыгать, кричать… Нечто подобное я испытывал в детстве, очутившись где-то далеко от дома в лесу или в пойме речки Шлины. Я тогда верил, что стоит мне взойти на высокий утес — правда, в той местности, где я жил, не было никаких возвышенностей, — раскинуть руки, оттолкнуться от земли — и я полечу…

Странно, что, когда «Жигули» остановились у синего дорожного указателя с надписью «Валдай», мне не захотелось вылезать из машины. Вероника Юрьевна выключила зажигание, слышалось негромкое потрескивание в разогревшемся двигателе, Джек высунул морду в окно и жадно втягивал ноздрями теплый воздух. Асфальт впереди неровно блестел, как иногда блестит в Неве перед закатом солнца спокойная вода. Лобовое стекло опять стало серым от разбившейся мошкары, в жаркий день стекло чистым не бывает.

Какое-то время мы молча сидели рядом. Вероника Юрьевна сняла очки. На переносице — розовая полоска. Глаза у нее были крупные, неуловимо-изменчивого цвета. То они казались мне серыми, то синими. Сейчас они были точно такого же цвета, как небо. Линия белых рук у нее была безукоризненная, пальцы длинные, с ухоженными бледно-розовыми ногтями. На одном из них обручальное кольцо, на другом — узкое с голубым камнем. Я пошевелился, собираясь выйти.

— Не вздумайте совать мне деньги, — предупредила она.

Этого я и не думал делать, знал, что, попытайся я предложить ей плату за проезд, она бы оскорбилась.

— Надо бы стекло протереть, — произнес я, не двигаясь с места. Неужели я вот сейчас выйду и мы больше никогда не увидим друг друга?

— Остановлюсь у речки, вымою, — сказала она.

Джек ткнулся теплым носом в мою шею, лизнулв ухо. Я погладил его. Вероника Юрьевна смотрела прямо перед собой, и глаза у нее были грустными. Лицо у нее гладкое, без морщинок. Я так и не определил, сколько ей лет. Одни женщины охотно сообщают о своем возрасте даже когда их не спрашивают, другие болезненно оберегают эту тайну до глубокой старости. Может, в этом тоже проявляется характер женщины?

За Новгородом, когда мы миновали широкие пойменные луга, весной залитые паводком, а сейчас колышущиеся по обе стороны шоссе зелеными волнами высокой травы, Вероника Юрьевна вдруг разговорилась… Ее муж работает в Центральном статистическом управлении. В Москву его с повышением перевели полгода назад, она же не захотела покидать Ленинград, где родилась и где пережили блокаду ее родители. Она ничего не имеет против Москвы, но жить там не хочет. В Репино дача ее родителей, там у них ее шестилетняя дочь Оксана… Почему мужчины ради своей карьеры готовы пожертвовать даже семьей? Ну и пусть сидит в своем громадном здании на десятом этаже и высчитывает на ЭВМ, сколько в стране разводов в текущем году… Не исключено, что ему придется приплюсовать к гигантской цифре и свой собственный развод…

Вероника по профессии астроном, раньше работала в Пулковской обсерватории. Когда люди ложатся спать, она садилась за окуляр телескопа… Бродить одной по бесконечной Вселенной ей очень нравилось. Муж настоял, чтобы она ушла с работы, мол, что же это за жена, которая не ночует дома?..

Она спросила, слышал ли я о созвездии Волосы Вероники. Слышать я, может, и слышал, а где оно и что собой представляет, понятия не имел. Тут только до меня дошло: Волосы Вероники…

— Рядом со мной сидит живое созвездие… — пошутил я.

— Меня в обсерватории так и звали: Волосы Вероники, — сказала она. — Я даже хотела постричься под мальчишку…

— Хорошо, что не постриглись, — заметил я.

— А вы знаете, почему созвездие назвали Волосы Вероники?

— Знаю, — сказал я. — В вашу честь.

— Это я тоже уже не раз слышала, — усмехнулась она.

— Жаль, что сейчас не ночь, вы показали бы мне это созвездие, — сказал я.

— Сами найдете, — улыбнулась она. — Если захотите.

Она заговорила о созвездиях, лицо у нее стало мечтательным, глаза посветлели. Я слушал ее рассеянно, честно говоря, кроме Большой и Малой Медведицы, я других созвездий и не знал. Она рассказывала о созвездии Волосы Вероники, где обнаружено «облако галактик», оно находится от нас за двадцать пять миллионов парсек… Вероника любит именно это созвездие и даже обнаружила в большой телескоп какую-то красную перемещающуюся в пространстве туманность или еще одну галактику…

— И долго вы пробудете в деревне… Кукино? — вывел меня из задумчивости мягкий, чуть гортанный голос Вероники Юрьевны.

— Я выйду на шоссе и буду вас ждать, — сказал я. — Поедете же вы когда-нибудь снова по этой дороге?

— Не знаю. — Помолчав, сказала: — Спасибо вам.

— За что? — удивился я.

— Обычно мужчины, которых я, случается, подвожу, просят мой телефон, назначают свидания…

— Вы останавливаете машину и высаживаете их прямо на шоссе…

— Почему же? — улыбнулась она. — Я даю телефон нашей районной поликлиники.

— А свидания назначаете в семь вечера под часами бывшей городской Думы.

— Откуда вы знаете?

— И не приходите, — продолжал я.

— Один раз пришла, — рассмеялась она. — А его там не было. Под часами. А может, и был, но мы не узнали друг друга.

— Я бы вас узнал, — сказал я.

— Вы же не назначаете мне свидание.

— Я знаю, где вас можно найти.

— Где же?

— На созвездии Волосы Вероники, — сказал я.

— Вы даже не знаете, в какой части звездного неба оно находится.

— Найду, — сказал я.

— Так много звезд на небе…

— Вероника, приезжайте в Кукино! — вдруг вырвалось у меня. — Там сосновый бор, красивое озеро с белыми лебедями, ягоды-грибы…

По мере того как я перечислял красоты незнакомой мне деревни, голос мой становился все более неуверенным.

— А что я там буду делать? — без улыбки посмотрела она на меня своими глубокими глазами. Сейчас они были синими.

— Вы мне покажете созвездие Волосы Вероники, — нашелся я.

— Вечером встаньте лицом к юго-востоку, и вы увидите две яркие звезды. Одна оранжевого цвета — Арктур, самая яркая в созвездии Волопаса. Правее вы увидите созвездия Гончих Псов и Волос Вероники. Знаете, почему так назвали это созвездие? — Улыбнулась и продолжала: — Красавица Вероника, супруга египетского царя Птоломея Эвергета, имела роскошные волосы, спускавшиеся почти до пят. Видите, мне далеко до нее… Когда царь повел свои легионы воевать, юная царица дала клятву богам, что если любимый муж вернется невредимым, то она принесет им в жертву свои великолепные волосы. Какова же была печаль победившего своих врагов Птоломея, когда он увидел свою жену остриженной… Боги приняли жертву и вознесли роскошные волосы Вероники на небеса, где они и по сей день находятся…

— Красивая легенда, — сказал я.

— А есть хоть одна легенда, когда муж что-либо принес в жертву богам ради любимой жены? — Она с усмешкой смотрела на меня. Сейчас глаза ее стали голубыми.

— Есть, — уверенно ответил я. — Только не могу сразу вспомнить.

Она протянула мне ладонью вверх руку, я пожал ее и выбрался из машины. Осторожно захлопнул дверцу. Джек с укоризной смотрел через стекло на меня, мол, чего же ты, мил человек, не выпустил меня на волю? Жаль было как-то так расставаться с этой симпатичной женщиной, но не мог же я и впрямь попросить у нее телефон или назначить свидание под думскими часами?

Особенно после романтической легенды о красавице Веронике.

Отойдя от машины, я поставил сумку на обочину и обернулся. Стартер тоненько завизжал, и мотор завелся. Перегнувшись через руль, Вероника опустила боковое стекло и с улыбкой произнесла:

— До свиданья, Георгий! Может быть, через несколько световых лет мы с вами и встретимся…

— Вы же сами говорите: созвездия разбегаются друг от друга.

— То созвездия…

И вдруг будто что-то оборвалось во мне: она сейчас уедет, и я больше никогда не увижу эту удивительную женщину с черными волосами! «Жигули» поднимутся на зеленый холм, стремительно скатятся вниз, и только что открытое мною ослепительное созвездие Волосы Вероники навсегда исчезнет из глаз…

— Вероника-а! — закричал я, срываясь с места. — Стойте!

Она выглянула через боковое окно. Блестящей черной струей выплеснулись наружу ее волосы.

— Вы что-то позабыли в машине? — без улыбки смотрела она мне в глаза.

— Вас! — вырвалось у меня.

— Ну вот, начинается… — сухо сказала она. — Телефон? Адрес? Или свидание на ступеньках городской Думы?

— Можно, я потрогаю ваши волосы? — и, не дожидаясь ее согласия, в обе ладони взял теплую тяжелую черную прядь.

— А теперь до свидания, Георгий… — она сдержалась и не назвала меня по отчеству.

— Приезжайте, Вероника, — сказал я. — Ну что вам стоит? Это так близко отсюда. Деревня Кукино.

— Вы смешной, Георгий, — улыбнулась она. И эта улыбка была очень хорошей. Доброй и немного грустной.

«Жигули» рванулись вперед, а я столбом стоял на дороге и смотрел вслед. Я еще видел через заднее стекло, как на освободившееся переднее сиденье, поближе к хозяйке, перебрался Джек. В этом месте шоссе взбирается с холма на холм, машина скоро провалилась в глубокую ложбину, через некоторое время, уменьшившаяся вдвое, возникла на бугре и, блеснув никелированным бампером, совсем скрылась из глаз. С холма степенно спускался рефрижератор. Издали он напомнил соединенные вместе два спичечных коробка.

Наверное, я долго стоял на обочине, не слыша и не видя машин, проносящихся мимо. Я пребывал в каком-то странном состоянии: мне почудилось, что я отчетливо вижу на солнечном небе созвездие Волосы Вероники.

— Садись, подвезу, — вывел меня из забытья голос шофера, притормозившего рядом свой «КамАз». Белые зубы шофера сверкнули в улыбке. — Тебе туда? — кивнул он в сторону Ленинграда.

— Разве ее теперь догонишь? — вздохнул я.

— Кого? — улыбался словоохотливый парень. — Если я раскачаю свою старушку — сто десять выдает.

— Ты знаешь, где находится созвездие Волосы Вероники? — спросил я.

— Никак на солнце перегрелся? — озадаченно по смотрел на меня шофер. — Печет как в Африке.

Посмеиваясь, он поехал дальше, а я завернул в закусочную, стоявшую на развилке двух дорог. Есть не хотелось, да и несколько бутербродов с засохшим сыром не способствовали пробуждению аппетита. Буфетчица сказала, что до Кукина двенадцать километров: шесть по асфальту, а остальные шесть по проселку. Автобус туда ходит два раза в день. Вечерний уже ушел, теперь надо ждать до утра.

Я вышел на узкое заасфальтированное шоссе, оно было в выбоинах с аккуратными квадратными дырками, видно, дорожники подготовили к ремонту. Вдоль шоссе тянулось поле с цветущей гречихой. Над ним стоял гул. Я не сразу сообразил, что это пчелы собирают нектар с красноватых невзрачных цветов. За полем на холме открывалась небольшая деревушка, посередине которой царствовал великан дуб, а еще дальше, сливаясь в сплошную зеленую массу, виднелась зубчатая кромка соснового леса. Над ним, растолкав кучевые облака, набухала синяя туча. Ласточки низко проносились над дорогой, их крик еще нежно звенел в воздухе, а птиц уже было не видно. Впереди маячила деревянная тригонометрическая вышка. Снизу она была широкой, а кверху суживалась и заканчивалась остроконечным шестом, казалось уткнувшимся в середину белого облака.

Я шагал по пустынной дороге, непривычно чистый для горожанина воздух с давно забытыми запахами цветущих медоносных трав, высушенного сена и озерной свежести кружил, дурманил голову. Хотелось свернуть на обочину, плюхнуться навзничь в невысокую гречиху и долго лежать, бездумно глядя в синее небо и слушая пчелиный гул.

Это такая редкость теперь: пустынная дорога, живописная природа, высокое чистое небо над головой, первозданная прозрачная тишина и ты. Меня стало охватывать чувство слитности с окружающей природой. Вдруг ноги в туфлях властно запросили свободы, я присел на черный неровный камень и разулся. Давно я не ступал босыми ступнями по земле. Первое время малейший камешек, сучок заставлял меня подпрыгивать и поджимать ногу, потом стало легче, и скоро я уже не замечал, что иду по дороге босиком, а связанные шнурками полуботинки болтаются на плече. Увидев высокий розовый цветок, я нагнулся над ним и долго с удовольствием вдыхал слабый аромат. Небольшая ящерица грелась на плоском камне и бесстрашно смотрела на меня. Белые и коричневые бабочки перелетали дорогу, садились на асфальт и снова взлетали. Где-то в кустарнике мелодично тренькала невидимая птица. Густой гул шмеля ворвался в уши и так же скоро оборвался: шмель нырнул в гречиху. Когда позади послышался шум приближающейся автомашины, я не стал поднимать руку. Эти двенадцать километров я пройду пешком. И пусть туча над тригонометрической вышкой соберется с силами и разразится надо мной обильным дождем. Он смоет с меня городскую пыль, и я пришлепаю босиком в деревню чисто умытый хлесткими серебристыми струями.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒