Большой прыжок

За неделю до решения обратиться к адвокату я случайно увидела телевизионную передачу, посвященную избиваемым мужьями женщинам. И очевидность обрушилась на меня: я просто стыдилась себя. Меня тоже избивали, но, как и все женщины, которые рассказывали об этом, я сначала не придавала этому значения. Даже получив медицинские справки после нанесения мне серьезных ударов, я не причисляла себя к категории избиваемых. Развод был моей единственной целью, и я спрятала стыд и унижение в глубину души. Как и те женщины, я выносила побои, пытаясь договориться с мужем. Как и они, я укрывалась в своей комнате, вместо того чтобы просить помощи. Как и они, я оказалась в ловушке, сбитая с толку аргументами, которые заставляли меня отступать: «Этот мужчина — отец моих детей. Он любит их, я не имею права лишать их его любви. Давление общины навязывает мне чувство вины за желание свободы. Меня упрекают в стремлении жить, как белые женщины, в приеме таблеток, в желании лучшей доли для своих детей». Сидя перед телевизором, я словно увидела себя со стороны — избиваемую, эксплуатируемую. Я должна идти до конца. Сначала адвокат, потом семейные пособия. Они принадлежат мне.

Я иду в префектуру, где рассказываю о своей ситуации. Я хорошо знакома с такими учреждениями благодаря тому, что помогала другим.

— Муж получает мои пособия. У него есть вторая жена, и каждый месяц он дает ей семьсот франков — то, что приходится на ее ребенка. А мне, матери его четверых детей, ничего не достается. Он не только ничего не дает, но и бьет меня. Он ведет себя не как отец многочисленной семьи. Муж полностью сконцентрирован на себе, своих друзьях и второй жене. Что делать, чтобы получать деньги на моих детей?

— Вы знаете правила, — отвечает мне дама. — Обычно деньги получает муж. Поскольку вы живете вместе в одном доме, я не могу разделить пособия между вами двумя. Переселяйтесь или найдите другой адрес проживания, и я смогу действовать.

Найти фиктивный адрес не так просто. А средств для переезда, оплаты аренды с моей мизерной зарплатой переводчика у меня нет. Мне ничего не остается, кроме слез.

Но милосердный Бог со мной. Выходя из автобуса, я встречаю соседку-малийку.

— Что с тобой случилось? Почему ты плачешь?

Я обещала себе, что больше не буду ни с кем делиться из страха, что о моих намерениях станет известно мужу. Так уже часто бывало. Но эта женщина образованна. И что-то подвигло меня рассказать ей о своем демарше.

— Все просто, эта дама права, ты живешь у меня! Я сделаю тебе бумагу о проживании, и с этого момента ты намерена жить у меня со своими четырьмя детьми. Только никому об этом не говори, позволь префектуре действовать дальше. Иди снова к той даме, принеси ей сертификат, и побыстрее: нужно ковать железо, пока горячо.

Я сажусь в автобус в обратном направлении, иду в отдел по семейным пособиям. Здесь очередь и надо взять талон. Я не рискую идти к другому чиновнику, у которого наверняка будет иное видение моей проблемы. Поэтому дожидаюсь возможности поговорить с той, что принимала меня час назад. Наконец ее окошко освобождается. Она изучает бумагу и меняет в документах домашний адрес в одно мгновение.

— Начиная со следующего месяца пособия на ваших четверых детей будут поступать на ваш банковский счет.

Я возвращаюсь домой и пока ничего не говорю. Нужно ждать больше месяца. Между тем я получаю письмо из Африки. Человек, который мне его отправил, неграмотен и не умеет читать по-французски. Он попросил кого-то написать и говорит мне весьма недвусмысленно: «Ты должна перестать хныкать, ведь ты находишься в стране, где правит закон. Как будто ты никогда не ходила в школу! »

Это означало: защищай себя легальными способами, принятыми в стране. Если ты позволишь другим вмешаться в семейные дела, каждый примет чью-то сторону и ты никогда с этим не покончишь. Так и есть. Эта история слишком долго тянется. После гибели моей доченьки я слишком замкнулась на себе и своих детях, словно покрылась скорлупой. Все последние годы я хранила свои несчастья при себе, не решаясь действовать способами, разрешенными законом. Все запущено настолько, что уже не видно логики: муж не перестает жаловаться на мое якобы плохое поведение, мама больше не выносит его, гордость дедушки затронута… Я должна была взять ситуацию в свои руки раньше, в этом состояла моя ошибка. Развод во Франции — неплохо, но, главное, мне нужно добиться аннулирования религиозного брака. Без этого я никогда не буду по-настоящему свободной.

Мой дядя советует уехать ненадолго в Африку. Он тоже устал видеть мои страдания и выражается предельно ясно:

— Вы начинаете надоедать всей семье, вы оба! Нужно все время вмешиваться, успокаивать вас. Ты не хочешь больше, чтобы мы вмешивались, ты не хочешь больше, чтобы тебя защищали, ты сказала, что возьмешь все в свои руки, так сделай это! Уезжай, наберись сил, поговори с матерью. Я посоветую мужу оставить в твоем распоряжении семейные пособия, чтобы ты смогла организовать путешествие.

Я согласна уехать, но ехать с детьми, к тому же на два или три месяца, стоит недешево. Переговоры между мужем и дядей происходят на моих глазах. Ответ отрицательный.

— Я ей ничего не дам. Пусть сама выходит из положения! — Он сдается все-таки после долгого часа дискуссий: — Я оплачу билеты, это все, что я могу сделать. Но я не дам ей ни сантима и никаких пособий!

Я знала, что он никогда не уступит. Дядя не настаивает, он в курсе моих демаршей и хотел лишь проверить его.

— Тогда я хочу, чтобы ты поклялся мне, что купишь билеты туда и обратно.

— Да-да…

Я ничего не говорю, но догадываюсь, что муж ничего не сделает.

Наступает конец месяца. Десятого числа следующего месяца он ждет, как обычно, пособий, но они не начислены. И поделом. Я смакую свой триумф в тишине. Но знаю, что придет день, когда он потребует свой «ДОЛГ».

В тот же вечер, вернувшись с работы, муж молится, как обычно, и я слышу, как он клянет меня в своих молитвах:

— Бог сделает, что тебе будет стыдно перед людьми.

Он знает, что я слышу его, и хочет, чтобы я ответила на провокацию.

— Бог справедлив.

Это мой единственный ответ.

У меня нет желания устраивать потасовку, я устала. Но, главное, я больше не боюсь. Ни его, ни тех, кто смеет обвинять меня в неуважении к мужу за то, что я требую пособия. Сегодня я всех посылаю ко всем чертям, я больше не аргументирую, потому что логика им не доступна.

— Принес ли ты мне литр молока или килограмм сахара? Купил ли мне обувь? Нет. Тогда о чем говорить?

На следующий день я звоню маме, которая говорит со мной как-то странно:

— Кстати, мы говорили о тебе сегодня, я даже просила твою сестру позвонить тебе.

— Что случилось?

— Твой муж звонил и сказал, что ты украла деньги у его второй жены.

— Он осмелился сказать это?

— Можно все сказать о тебе, дочка, что ты — скандалистка, крикунья, но украсть… Я не верю, что ты способна на это. Если ты взяла деньги у той женщины, верни их ей. Ты можешь взять деньги у своих детей, но не у ее.

— Я клянусь тебе, что не притрагивалась к ее деньгам и у меня никогда не было намерения что-либо украсть. Подло так врать, он прекрасно знает, что это неправда, он точно получил, как обычно, ее деньги на свой счет.

Ссора неизбежна этим вечером. Я обязана ему ответить, и именно сейчас, когда он заронил сомнение у мамы, а значит, у всей семьи в Тьесе. Но начала не я.

— Это ты ходила насчет пособий, чтобы взять их себе?

— Да, я.

— И деньги моей жены!

— Не вмешивай ее, ты прекрасно знаешь, что я не дотронусь до ее денег.

Я получила несколько ударов. Как и многими другими вечерами, когда не хотела видеть мужа в своей постели, даже если и была моя очередь принимать его. Он сильнее меня физически, я не могла бороться против семейного насилия.

Я принимаю удары, мне все равно, я готовлю потихоньку мой отъезд в Африку. Отныне он свободен от своего обещания, данного моему дяде, который, в отсутствие дедушки, наделяется- властью патриарха.

Однажды утром, когда день вызова в суд приближался, я получаю письмо из консульства Сенегала в Париже. Ассистентка по социальной работе приглашает меня прийти, так как мой муж попросил посредничества в том же вопросе — о семейных пособиях! Война нервов…

Муж приходит в сопровождении кузена, который мне тоже кузен. Раньше я уважала его за нейтралитет в споре. Теперь он выбрал лагерь, но не мой.

Я одна напротив ассистентки по социальной работе, их двое.

— Итак, вы взяли семейные пособия на своих детей и детей от второй жены…

Она не закончила фразы, как слезы навернулись мне на глаза.

— Мадам, вы позвонили, чтобы узнать, что произошло на самом деле? Я взяла деньги моих детей, я не отрицаю этого, но ничего другого! Вы можете легко это проверить.

Двое мужчин не дают мне закончить и начинают кричать на меня. Это невыносимо, я отдаю себе отчет во всей этой отвратительной истории с деньгами, в низости поведения моих соотечественников-мужчин. Мне стыдно за них, мне оскорбительно быть обвиненной еще и еще раз в краже!

Я встаю.

— Мадам, прошу вас, не уходите!

— Извините меня, это не отсутствие уважения, но я не могу больше выносить такого рода обвинения. До свидания.

И я ушла. Оставался суд. Адвокат заверил меня, что муж получил повестку, хотя мне он об этом ничего не говорил. Я узнала позже, что его друзья, все те же самые, советовали ему не ходить туда:

— Она твоя жена! Французский суд не может развести вас!

Дата моего отъезда приближается, и, к счастью, суд назначен двумя неделями раньше. Муж ушел купить мне билеты на самолет, не сообщая дату моего отъезда, я узнала ее только за неделю. И разумеется, держит билеты при себе. Мы больше не разговариваем. Я стараюсь, насколько это возможно, избавить детей от новой перебранки; они ужинают со мной до прихода их отца вечером. Я стараюсь объяснить им, что эта война касается только родителей. Родители любят по-прежнему своих детей, даже если они не ладят больше друг с другом… Я думаю, дети понимают это с того времени, как стали видеть меня больной, в депрессии, несчастной. Я подозреваю, что они тоже хотят жить по-другому.

Я собираю чемоданы к отъезду, и в назначенный день прихожу в суд, дрожа как осиновый лист. Адвокат сказал мне, что начиная с этого дня я могу добиться, как минимум, решения о невыполнении супружеских обязанностей до развода. Он пытается сейчас ободрить меня:

— Не волнуйтесь, если он придет, хорошо, если не придет, тем хуже для него. Он точно получил повестку, судья выполнит свою работу с ним или без него.

Судья — женщина — констатирует отсутствие супруга и, имея на руках досье, выносит решение о разводе. Она не задавала мне много вопросов, изучив медицинские справки, и просто спросила, настаиваю ли я еще на своем прошении.

— Как никогда, мадам.

— Хорошо. Месье больше не имеет нрава приходить в вашу квартиру, дети остаются с вами, он может их видеть в один уик-энд из двух, и вы решаете, где и как они будут проводить каникулы…

Я не слушаю продолжения ее речи, я выиграла! Решение суда не могло оказаться у меня на руках сразу же. Я не знаю, каким образом, но мой адвокат добился его получения очень быстро и принес мне его в день отъезда.

Для меня было очень важно иметь эту бумагу, привезти ее в Африку и показать родителям. Путешествие напоминает побег. Я не знаю, вернусь ли однажды — сколько трудностей ждет меня еще! Осматриваю свою комнату, кровать, шкаф, все, что я купила, мне неприятно оставлять им свои вещи. Он не хочет, чтобы я взяла свой телевизор. Но в Африке — это роскошь, которая стоит очень дорого.

— Я не знаю, когда вернусь, поэтому хочу взять телевизор для детей.

— Нет. Я поеду раньше тебя. Я везу детей в аэропорт, ты встретишься с ними там.

Моя сенегальская соседка, пришедшая попрощаться со мной, кое-что придумала:

— За нашим домом есть маленький завод и много больших коробок, у тебя еще есть время.

Я бегу искать коробку, упаковываю телевизор с несколькими вещами и быстро сажусь в такси. Видя меня пришедшей на регистрацию с коробкой, муж ухмыльнулся, но ничего не сказал. Взвешивают вещи, стюардесса просит паспорта и билеты. Здесь, за этой стойкой/ я отдаю себе отчет в последней ловушке, которую он для меня приготовил: он взял билеты только в одну сторону.

— Что это значит?

И он со злостью отвечает мне на сонинке:

— Да-да, ты едешь в Африку. Но что ты будешь там делать? Мужчины будут входить и выходить от тебя! Ты заработаешь один франк, потом еще один.

Иначе говоря, там у меня ничего не будет — ни зарплаты, ни пособий, мне ничего не останется, как заниматься проституцией за один франк. В этот день я была рада сказать ему все, что думала о нем, особенно здесь, в аэропорту. Он не вспомнил о детях, он злобствовал и хотел унизить меня, не думая о боли, которую причиняет малышам, оскорбляя их мать.

Так в конце июня я прибываю в Дакар к своему отцу. В первый день я ничего не говорю. На следующий день отец заговаривает со мной сам:

— Ты приехала вчера и ничего еще не сказала. Что у тебя с ногами?

Формула, традиционно используемая на языке волоф, означает: «Какую весть принесли твои ноги? »

Я объясняю в общих чертах ситуацию между мной и мужем, а главное — сообщаю, что у меня нет обратного билета.

— Франция не принадлежит никому, дочка. Если милосердный Бог хочет, чтобы ты вернулась во Францию, ты туда вернешься.

Я не видела в глазах отца ни ненависти, ни ярости, ни упрека. Наоборот, он меня хорошо встретил. Я даже поговорила о своих проблемах с его третьей женой.

— Мы слышали, что происходит. Люди, даже не знающие тебя, рассказывают много разного, возвращаясь сюда. Не думай, что все против тебя. Не все слепы. Мы знаем правду. То, что он сказал тебе в аэропорту — что мужчины приходят и выходят от тебя за один франк, — мы это слышали, девочка моя.

Муж действительно хотел, чтобы меня считали проституткой в моей семье, хотел обесчестить меня. Это было последнее оружие, которое у него осталось. Но никто ему не верил.

Муж пошел на крайность, перегнул палку, и даже те, кто раньше поддерживал его, знали, что он обвиняет меня напрасно. Я отправилась поприветствовать его тетю, потом маму, они ни в чем не упрекнули меня. Немного приободренная, я поехала в Тьес к маме, чтобы наконец немного отдохнуть.

И однажды, когда после обеда я сидела под манговым деревом, подруга мамы, жившая когда-то у нас в доме, встала, приветствуя незнакомца.

— Я пригласила его.

Это высокий мужчина, светлокожий, пеул, одетый в большое бубу, с платком на голове. Она приветствует его несколько минут в комнате и зовет маму. Потом моя очередь. Я вхожу, не зная_, что меня ждет.

Это традиционная сцена из жизни африканской глубинки. Перед двумя женщинами мужчина садится на пол и просит меня сесть напротив. Подруга мамы сообщает мне:

— Я просила его прийти, это мой долг. Ты мне как дочь, твоя мама — как сестра. Если у ее дочери проблемы, значит, они есть и у меня. Твоя беда ранит всех нас в самое сердце. Мы не хотим, чтобы ты шла ко дну. Этот мужчина — друг, который очень помог мне, он хорошо знает свое дело, и я хочу, чтобы он посмотрел твое будущее.

Мужчина рассыпает на пол песок и рисует там линии кончиком пальца. Он прочитает мое будущее по песку, я никогда не видела такого и слушаю с уважением.

— У тебя все еще продолжается расстройство желудка?

— Да.

— Я дам тебе травы, чтобы облегчить твое состояние. — Потом он обращается к маме: — Она приехала, потому что у нее проблемы. У ее мужа есть вторая жена. Брак вашей дочери — настоящая катастрофа. — Он смотрит мне в лицо: — Для тебя этот брак закончен. Твое сердце уже давно не в браке. Но я могу помочь тебе. Если ты хочешь вернуться, я буду молиться за тебя, чтобы у тебя был мир в браке. Но только если ты того хочешь, потому что я не могу ничего сделать против твоей воли. — Он поворачивается к моей маме: — Если вы хотите, я помогу ей. Вы хотите?

— Только она может это решить. Только она знает клопов в своей постели.

Реакция мамы избавляет меня от тяжкого груза. Я ждала, что она скажет, как сказали бы многие матери: «Пусть возвращается в семью…»

Но нет, несмотря на расстояние, она поняла и почувствовала мое страдание. Клопы в постели! Она знает, что ее дочка не сделала ничего плохого.

В этот момент я ничего не видела, словно была в облаках. Я только ответила:

— Я очень хочу, чтобы вы помогли мне, чтобы дали травы от расстройства желудка, но мне больше не нужен этот брак.

Живот заставлял страдать меня в течение многих лет, никакое исследование, никакой рентген не могли установить причину постоянной боли. И этот человек увидел мою болезнь, рассыпав песок на полу.

В любом случае мне стало легче: с одобрения мамы я могла обрести новую жизнь, но надо еще набраться терпения.

Мама сказала мне:

— Если краны закрыты, пусть жажда не приведет тебя к мыльной воде. Имей мужество дождаться открытия кранов. — Это был совет набраться терпения, поскольку ее поддержка — только начало. — Если говорят, что ты ешь из собачьей миски, не возражай, но пусть говорящие не приближаются к тебе. — Это о дурной репутации, которую муж приписывал мне, в чем, однако, не преуспел. — Ты говоришь правду, ты не воровка, не проститутка. Мы верим тебе.

Я осталась в Африке на три месяца каникул благодаря семейным пособиям, которые начислялись ежемесячно на мой счет. Я могла неплохо содержать моих детей, не становясь обузой для семьи.

Но каникулы приближаются к концу, мне нужно уезжать. Дети должны появиться в школе к началу учебного года. Как-то утром подруга звонит мне из Франции:

— Я была в школе, и директриса спрашивала о тебе. Она говорит, что дети не записаны в новый класс, их отец приходил, чтобы объявить, что они не вернутся из Сенегала. Но не волнуйся, она сказала мне, что несерьезно отнеслась к тому, что он ей сказал, и надеется, что ты вернешься.

— Заверь ее в этом, и пусть она сохранит места за моими детьми! Это очень важно! Я сделаю все, чтобы вернуться, особенно ради детей.

Я не знала, где достать деньги на обратные билеты, и надеялась на чудо. И оно произошло. Я была в гостях у сводной сестры — она учительница, ее муж — экономист. Я могла обо всем говорить с ними. Пришел мой старший брат с конвертом в руках. Из-за уважения к своему зятю более старшего возраста он отдал конверт ему:

— Я взял в банке маленький кредит для нее. Если бы она осталась здесь, я знаю, что справилась бы. Она — настоящий борец, но для образования детей это было бы катастрофой. Она купит обратные билеты на эти деньги и отдаст их мне, когда сможет. Нет ничего важнее будущего детей.

Я заплакала. Старший брат с небольшой зарплатой журналиста занял деньги для моих детей! Его возмутила моя история и способ, которым я была отправлена на родину.

Я для верности забронировала билеты: сейчас, после каникул, все возвращаются во Францию и самолеты полны. Я пишу письмо работодателям, объясняя им, что смогу выйти на работу только десятого сентября, а не второго, поскольку не было билетов на обратный рейс из Сенегала. К несчастью, письмо не дошло. Меня упрекнули в том, что я не предупредила об опоздании, и я потеряла работу постоянного переводчика на малых и средних предприятиях. Мне предложили разовые заработки, но я отказалась. Случай с недошедшим письмом показался мне символическим: может, я заплатила за то, в чем меня часто упрекали — за «большой рот»?

Во время собраний на образовательных курсах я говорила то, о чем другие умалчивали. Однажды гинеколог, белая женщина, сказала нам:

— Я не понимаю позиции, принятой моими французскими коллегами по поводу «вырезания». Оставьте в покое клитор африканок.

Как будто речь шла о пустяках! Она призывала всех африканских переводчиц не бороться против варварской традиции. Но нас уже было несколько человек, готовых идти до конца. Мы хотели информировать общественность и убеждать матерей отказаться от чудовищного обряда. Некоторые женщины-гинекологи тоже выражали протест, но эта предпочла бы, чтобы «оставили в покое клитор африканских женщин». Поэтому я открыла свой «большой рот». Я не только имела на это право, но и считала себя обязанной кричать во весь голос. Под предлогом защиты культуры и самобытности белая женщина-гинеколог вмешивалась в то, о чем не знала. Я бы хотела на нее посмотреть в семь лет, с раздвинутыми ногами перед лезвием для бритья!

Тем не менее, вернувшись в Париж девятого сентября, я осталась без работы.

Я никого не предупредила, муж не ожидал увидеть меня снова. Я едва здороваюсь с его второй женой, проходя мимо. Вероятно, удивленная, она спрашивает:

— Как поживает твоя семья?

— У всех все хорошо.

Я открываю дверь моей комнаты, дети кладут сумки, и я вижу ее через окно, несущуюся со своим ребенком за спиной, чтобы предупредить мужа по телефону. Через полчаса он появляется и здоровается, будто ничего не произошло. Дети рады снова видеть отца, атмосфера могла бы быть нормальной.

Я прожила три месяца со своей семьей, но не забыла постановление суда: мы разведены. Поскольку муж не присутствовал на суде, то, может, не в курсе одной важной детали? Мое тело принадлежит только мне!

Он зовет мою дочку и дает двухсотфранковую банкноту:

— Иди дай маме.

— Верни обратно, я ни в чем не нуждаюсь. Скажи ему, что все хорошо.

На этот раз муж сам приходит в мою комнату:

— Тебе не нужно купить чего-нибудь для детей?

— Нет, спасибо. Дай деньги детям, если хочешь.

Я убираюсь в комнате, раскладываю вещи. Он удивлен, ему хочется спросить, как мне удалось вернуться. Он не знает этого. И не узнает никогда.

На следующий день я звоню адвокату: документы в порядке, печати поставлены, я могу прийти за ними. Муж был проинформирован об этом.

Школа снова принимает детей — они в колледже и в начальных классах, за детей я спокойна. Однако мне нужно найти работу. Я сказала моему брату, уезжая, что даю себе три месяца, до декабря, чтобы устроиться где-нибудь с детьми. Если мне это не удастся, я вернусь в Сенегал. Так проходят сентябрь, октябрь и ноябрь, три месяца ужасных страданий. Муж хочет возобновить совместную жизнь, поскольку я вернулась. Он получил документы от судьи, но постоянные советчики продолжают «промывать ему мозги», уверяя его, что все наладится, что развод во Франции ничего не значит. И он верит в это, несчастный. Мне почти жалко его.

У меня нет ненависти, я просто не люблю его. Даже если он ведет себя грубо и озлобленно, я не чувствую к нему ничего, кроме безразличия.

Через два дня после моего возвращения муж входит ко мне как к себе домой.

— Что ты делаешь здесь? Меня освободили от выполнения супружеских обязанностей, ты же получил бумаги! Ты не смеешь входить в мою комнату! Кажется, я только что объявила Первую мировую войну!

Я могу смеяться над этим спустя много лет, но в ту минуту мне было совсем не смешно.

Он приходит в невиданную ярость. Он говорит, что я в его доме и что если я в его доме, то я — его жена, а значит, должна спать с ним. Я отвечаю, что у него есть его жена в другой комнате и он должен только радоваться этому. Он не ляжет в мою постель. Ни за что!

Каждая ночь — окопная война. Иногда мне удается выстоять. Если не удается — я оставляю его в моей кровати и сплю на канапе или на полу, но ему не получить свое. Он больше не властен надо мной. Противостояние происходит ежедневно. Я готовлю еду. Муж заявляет мне:

— Не используй мой газ, если говоришь, что ты мне больше не жена. Ты не спишь со мной, значит, не используй мой газ!

Он не думает о том, что еда, которую я готовлю на «его газе», предназначена для его же детей. Я предпринимаю стратегическое отступление. Я привезла из Африки маленькую печку. Но мне нужно купить древесного угля, чтобы делать гриль.

Однажды вечером мне пришлось ночевать под лестницей подъезда в нашем доме, с лицом, измазанным кровью — так он меня колотил. Я сразу же пошла в комиссариат с моей драгоценной бумагой о разрешении на отказ от супружеских обязанностей.

Полицейский сказал мне:

— Бас же не резали. Какая срочность? Приходите завтра.

Ни слова сочувствия. Я была настолько возмущена и обижена, что больше не пошла в комиссариат. Захлопнув за собой его дверь, я подумала: «Все мужчины одинаковы! Не стоит жаловаться из-за выбитого глаза! Какие пустяки! И насилие может продолжаться. Никому нет до этого дела».

Полночь. Я плакала оттого, что мне пришлось оставить детей в квартире с ним и его женой. Другого выхода не было: когда я начала истекать кровью, взяла сумку, пальто и сказала детям:

— Ложитесь спать и не выходите из комнаты.

Я надеялась, что полиция сделает хоть что-нибудь, увидев мое лицо, что мне найдут жилье, где я могла бы укрыться с детьми. Но, получив в полиции отказ, я боялась возвращаться одной.

Я просидела под лестницей до половины шестого утра и пошла в метро, чтобы согреться. Доехав до конечной станции, пересела на поезд в обратном направлении. Так я ездила по линии «Эглиз-де-Пантэн — Пляс д'Итали» два или три раза. Я ждала половины восьмого, чтобы вернуться домой: в это время муж уходил на работу.

В метро я не могла прийти в себя. Во мне кипели злость, гнев и бессилие. Как мне выйти из этой ситуации? Как жить по-другому? Я не видела выхода, Ни работы, ни зарплаты, ни жилья. Адский водоворот.

Вернувшись, я разбудила детей, накормила и отправила в школу. И весь день, как и в другие дни, искала работу и квартиру. Это стало наваждением. И я бегаю повсюду. И поскольку у меня нет денег, чтобы платить адвокату и продолжать процедуру развода, я прошу юридической помощи.

Но срочность моей ситуации не волнует префектуру. Ждать ответа нужно, как минимум, шесть месяцев. Что ж, есть дела поважнее: работа и квартира.

Я больше не хочу впадать в депрессию, такого понятия не существует в Африке. Во Франции я видела много женщин, постепенно увязающих в депрессии и не имеющих сил выйти из нее. Я видела африканских женщин на грани нервного истощения, которых принимали за сумасшедших. Я не хочу быть напичканной таблетками и опустошенной. Я была такой после смерти дочери в период траура. Никогда не забуду ужас потери, но и тогда я преодолела себя.

Я хочу бороться, чтобы выйти с моими четырьмя детьми из трудного положения. Или вернусь на родину, в мою семью. Я обещала себе больше никогда не быть жертвой, подчиненной и пассивной. Б Сенегале говорят: «Возделывай свое поле сам; если ты останешься в постели, милосердный Бог не сделает это за тебя».

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 789 Следующая ⇒