Федосеев Григорий 9 страница

" Да что я, в самом деле, совсем никудышный, чтоб из-за соболя так расстраиваться! Значит, не суждено мне было его добыть. Старость тут ни при чем".

Он поднял и закинул за плечо бердану. Ясно, что теперь соболь тут не задержится, уйдет далеко. " Не буду больше испытывать на нем свое счастье".

Старик подошел к береговому обрыву. Дальше, за Аргой, лежала бугристая равнина, сглаженная к горизонту белизной снегов. На ней кое-где были видны узкие полосы ельников, будто черные шрамы земли. " Там Наверняка белка живет, ее места", - подумал Улукиткан и уже хотел было спуститься на реку, как где-то слева послышался треск сучка под чьей-то ногой.

" Зверь! " - заключил Улукиткан и круто повернул лыжи в направлении этого звука, потянул свой след к чуть видневшейся сквозь морозную мглу пади.

Шел он осторожно, то крался по кустарникам, низко пригибаясь, то укрывался за толстыми стволами лиственниц. Совсем близко послышался тот же треск. Охотник огляделся по сторонам - никого не видно. Вокруг глубокая морозная тишь.

Улукиткан взобрался на мысок и, прижавшись к дереву, огляделся. Впереди редкой, темной полосой начинался сосновый бор. Правее его по падям и заснеженным холмам простиралась старая гарь. Улукиткан внимательно всматривался в гарь, в подлесок, но ничего не мог различить.

" Лет десять назад - враз бы увидел, а теперь лешевы глаза хоть выколи! "

И вдруг слева, совсем близко, послышался скрип снега под чьими-то тяжелыми шагами. Улукиткан глянул туда и сильнее прижался к сосне: " Сохатый! " Вот он весь повернулся к охотнику, прислушался, навострив уши. Что-то, видимо, встревожило его.

Улукиткан, пожалуй, еще не видел в жизни такого огромного зверя. Весь облитый солнечным светом, он казался прямо-таки великаном. Темной масти, а спина совсем черная. На голове корона широченных рожищ. Могучая грудь. " Однако, жирен! " - дивился старик, примериваясь глазом к зверю, от которого его отделяли слева по увалу редкий ольшаник, а справа падь, заваленная упавшими стволами сгоревших деревьев. Место неудобное для скрадывания, земля завалена сухими сучьями, малейшая неосторожность - и прощай добыча! У сохатого отличный слух и хорошее чутье, но зрение неважное. Он житель леса, а в лесу видимость короткая, и у сохатого выработалась как бы близорукость, в отличие от обитателей открытых мест, степей и гор, где зрение имеет первостепенное значение. В двух сотнях шагов вряд ли сохатый отличит человека от пня, зато шаги он услышит за версту. И все же Улукиткан решил подобраться к зверю по гари.

Пятясь задом, он спустился с мыска, скатился к реке. Достал из котомки длинные чехлы, сшитые из собачьих шкур шерстью наружу, натянул их на свои широкие лыжи. Зимою в тихую погоду только в них и скрадешь зверя - собачья шерсть глушит под лыжами шорох снега.

Воздух неподвижно висел над разогретым лесом - это для скрада не очень-то хорошо. Старик сбросил с плеч котомку - лишняя тяжесть ни к чему. Затянул потуже ремень на животе и подоткнул под него полы дошки, чтобы ногам было свободнее шагать. Еще раз оглядел гарь, усеянную мертвыми деревьями. И бесшумно двинулся вперед.

Вот и выскорь, замеченная с мыска, - старая лиственница, падая, подняла своими могучими корнями большой пласт земли, точно щит, поставленный на ребро. Надо добраться до него - и можно стрелять. Слышно, как лениво шагает зверь по снегу, как с треском ломает тальник и смачно жует молодые побеги.

Улукиткан занес ногу, чтобы перешагнуть через валежину, но пошатнулся и наступил лыжей на сухой сучок. Треск сломанного сучка в тишине показался взрывом. Улукиткан, ухватившись за сушину, замер. Но зверь, почему-то даже не пошевелив головой, продолжал кормиться. " Эко, спокойный какой! " -удивился Улукиткан и осторожно перенес через валежину вторую ногу.

Он подкрался к выскори. Перевел дух. Глянул в щель между корнями. Сохатый был от него шагах в пятидесяти и весь на виду. Улукиткан развязал кожаную сумочку, висевшую сбоку, достал из нее патрон с большой пулей и перезарядил бердану. Не торопясь, просунул в щель ствол...

Зверь, видимо, что-то почуял, вскинул рогатую голову, поставил торчмя уши и замер. Но было уже поздно. От выстрела дрогнула тайга. Сохатый круто развернулся, спотыкаясь, бросился вверх по пади, но, не одолев крутизны, повернул назад, вниз. В слепом беге, наскакивая на сухостой, грудью руша снежные наметы, с треском подминая под себя молодые деревья, он уходил к Арге. И там, у реки, внезапно оборвался его бег.

Старик постоял, еще не уверенный в удаче, еще не зная, насколько тяжело задела пуля сохатого. До его слуха долетел гортанный крик какой-то птицы, должно быть, первой увидевшей свалившегося сохатого. Вот и горностай прошмыгнул мимо старика в ту же сторону. Этот запах крови слышит далеко. Над рекой появилась стайка кукш. " Ничего в тайге от них, негодников, не скроешь, исподволь за всем следят, все видят и тотчас передают друг другу", -подумал старик и, не задерживаясь, пошел на крик птицы.

" Знал бы Басиль, что я добыл сохатого, наверно, не пожалел бы оленей, поторопился. Он любит отварную жирную грудинку, хорошо нынче угощу его! " -старик совсем забыл о неудаче с " казаком", вновь поверил в себя.

По пути поднял брошенную котомку. Снял с лыж чехлы, приторочил чехлы к котомке. Все так же, не торопясь, направился к убитому зверю. " Должно же было мне сегодня повезти... Пожалуй, еще проживу своей добычей, не нужно мне занимать на жизнь у кого-нибудь. Еще будут радости... " И внезапно до тошноты резко он ощутил голод. Вспомнил, что с утра ничего не ел, лишь выпил кружку чая у дуплистой сосны.

След раненого зверя с гари свернул вправо, к видневшейся в сосняке полянке. Тут Улукиткан увидел лежку, залитую кровью. Но самого зверя не оказалось. Старик внимательно осмотрел лежку. Видно было, что зверь лежал на левом, кровоточащем боку, головою к своему следу. Эвенк припомнил: в момент выстрела сохатый стоял к нему правым боком, - значит пуля прошла навылет. Не должен бы далеко уйти...

Улукиткан направился к Арге, куда раненый зверь потянул свой след. И вскоре он увидел за рекою, на заснеженной мари, живую черную копну, медленно движущуюся на юг, к темному ельнику у горизонта. Это был его сохатый. По тому, как он медленно уходил от опасности, эвенк заключил, что ранен зверь смертельно. Он заторопился - ишь, как солнце-то уже низко!

Шел и думал о сохатом: " Зачем, на свою беду, ты так неосторожно ломал тальник, оставляя такие после себя следы, ведь они свели мою судьбу с твоею. Теперь мы идем одной тропою, будто связанные длинным ремнем. Ты можешь рассчитывать только на себя. И я тоже. Тебе надо уйти, а мне догнать тебя. Нам обоим одинаково трудно... "

Старик вдруг почувствовал тяжесть и боль в своих усталых ногах. Остановился в нерешительности. " Хорошо, если до темноты догоню, возле убитого зверя ночевать легко, приятно, а если добычу упрячет от меня ночь? Однако лучше вернуться на табор, а завтра утром выйти в погоню со свежими силами, никуда зверь не уйдет от своего следа" Улукиткан готов был уже повернуть лыжи, но снова задумался. " Сын, Басиль, наверно, уже пришел на табор. Не скажет ли он с усмешкой: стар ты, отец, не охотиться тебе больше, если бросаешь в тайге раненого зверя?.. " Старик колебался. Склонившись грудью на посох, он смотрел, как уходила от него добыча. И чувствовал, что у него сегодня уже нет сил гнаться за нею.

Издалека с заречной стороны до него донесся вой - то растеклась по заснеженной равнине голодная волчья песня Улукиткан увидел, как сохатый, заслышав волка, шарахнулся в сторону, пробежал немного, остановился, опустив рога к земле, охваченный предчувствием новой опасности, готовый обороняться.

" Ишь, как скоро учуял, проклятый хищник! Но нет, не дам тебе поживиться! " - подумал Улукиткан о волке и решительно повернул лыжи на Аргу. Мясо звери, пораненного волком, считалось непригодным в пищу - таков таежный закон. Не дать волку опакостить добычу - это было теперь для старика главным.

Перебежав по льду реку, Улукиткан выбрался на марь. Последние лучи закатного солнца косо пересекали снежную белизну. На ней черным пятном маячил сохатый, он с трудом вышагивал по кочкам все в том же направлении -к ельнику. Иногда останавливался, поворачивал голову в сторону, откуда донесся вой, и надолго застывал на месте в тревожном ожидании. Страх перед хищником, видимо, на какое-то время оттеснял от него опасность, которую он чуял позади - со стороны шедшего по его следу человека.

Улукиткан сошел с лыж, поставил их торчком в снег, чтобы на обратном пути было легче их найти. На мари на них далеко не уйдешь. Не выпуская из виду сохатого, он зашагал быстрее. Кочки, иногда высотою до пояса, очень затрудняли путь. Но мысли о волке заставляли Улукиткана торопиться. И хотя он понимал, что не в его годы состязаться с быстроногим и злобным хищником, все же решил не отступаться от своей добычи.

Сохатый стал чаще останавливаться. Видно, его покидали силы. Может быть, так и догнал бы его старик, но послышался снова одинокий вой голодного волка, и лесной великан вскочил, охваченный страхом, он спешил скрыться в лесу, но у него уже ноги подламывались, рана болела и кровоточила, и только врожденная чудовищная выносливость толкала сохатого вперед.

Проклятые кочки вконец вымотали и силы старика. Когда раненый зверь останавливался, останавливался и старик Опираясь жилистыми руками на посох, он отдыхал. Казалось, между ним и сохатым установилось какое-то равновесие в движении и во времени. Но зверь шел все медленнее, и это обнадеживало охотника. Он рассчитал, что до темноты ему удастся приблизиться к сохатому на выстрел, и тогда кончатся страдания и зверя, и его собственные.

Волк был где-то совсем близко. Улукиткан, напрягая последние силы, подбирался к раненому сохатому ползком, хватаясь руками за кочки. Сохатый, почуяв его приближение, повернулся к охотнику, сделал два огромных прыжка в его сторону и замер, пораженный близостью человека.

Улукиткан поднялся с земли. И вот зверь и охотник стояли открыто друг против друга. Оба обессилевшие, но полные решимости. Старику надо было пройти еще шагов тридцать, чтобы стрелять наверняка. Но его ноги не в состоянии были сдвинуться с места. Однако соблазн был слишком велик - гора мяса, огромная шкура. И он встал, опираясь на бердану. Сохатый фыркнул, переместил все четыре ноги на шаг вперед, но удержался, не упал и медленно двинулся навстречу эвенку. Вооруженная тяжелыми рогами, с выброшенными вперед острыми надбровными бивнями, голова зверя была низко опущена. Улукиткан знал, как опасен раненый сохатый.

Не мешкая, он зарядил бердану оказавшимся единственным при нем большим зарядом. В это время на том месте, где стоял раненый зверь, поднялся огромный столб снежной пыли, сквозь которую замелькали взмахи рогов вздыбленного зверя, послышался храп и стон, ударами сильных ног сохатый рушил мерзлые кочки, разбрасывая далеко от себя черную землю.

Эвенк невольно вскинул бердану. Справа от головы сохатого он увидел серую тень волка. Это был матерый бирюк-одиночка. Голод заставил его в одиночку начать схватку с сохатым, возможно, волк понял, что его могучий противник ранен. Затяжным прыжком он хотел схватить сохатого за горло, но промахнулся и -лишь на какой-нибудь волосок увернулся от смертельного удара передних копыт сохатого. Волк быстро оправился, еще больше рассвирепел. Он-то знает, как брать такую крупную добычу, только бы вцепиться сохатому в горло, тогда достаточно одного сильного рывка - и жертва захлебнется собственной кровью. Но горло оказалось под охраной острых рогов и сильных ног, способных одним ударом пересечь пополам любого хищника.

Волк вдруг переменил тактику, решил взять зверя сзади. В лесу бы сохатый прижался задом к выскори или толстой лесине и ничего бы ему не сделала даже стая волков, а тут, на открытой мари, он был беззащитен. Он разгадал маневр хищника, мгновенно повернулся к волку.

Улукиткан видел, что сохатый, отбиваясь от разъяренного волка, пятится задом к нему, все ближе и ближе. " Еще немного - и пальну". Старик приподнял ствол берданы вверх, прижал ложе к щеке и внезапно понял: зверь, доверчиво отступая в его сторону, как бы ищет у него защиты. И он опустил ружье... В это время сохатый приподнялся на задних ногах и в следующее мгновение обрушился всей своей огромной тушей на волка. Тот отскочил, но, ударившись о кочку, упал и тут же был насажен на острые рога лесного великана. Сохатый поднял волка высоко, как бы показывая невидимым врагам, на что он еще способен, и тут же сам со стоном рухнул на землю.

Волку стоило огромных усилий сойти с рогов. Он снова накинулся было на сохатого, но силы его иссякли. Хищник начал кататься, хватая зубастой пастью снег, и пополз прочь, оставляя на мари кровавый след.

Улукиткан направился к сохатому, шел не таясь, держа наготове бердану. Хотел подойти поближе и наверняка покончить с сохатым: " Неправда, что счастье откачнулось от меня. Это ли не фарт! "

Сохатый увидел приближающегося человека, с трудом приподнял перед, потом зад. Встал. Еле удерживаясь на ломких ногах, шагнул навстречу охотнику. В его движениях, в позе, в том, как он держал гордо приподнятую голову, не было страха. Большие круглые глаза, в которых пылал закат, смотрели на эвенка печально, беззлобно. В них было столько мольбы, столько жажды жизни! Старик не выдержал, опустились руки. Он хотел отвернуться, чтобы не видеть этих грустных, совсем человечьих, осмысленных глаз, но не мог. И стрелять не мог. Взгляд зверя перевернул всю душу Улукиткана...

Себя не узнал - отступился от добычи. Возвращался к Арге по своему следу. Нес в голове тяжелый, необычный для охотника груз - жалость. " Это она заставила уйти от сохатого. Видать, не промышлять мне больше зверя".

Спустившись к реке, эвенк прибавил шагу. Лыжи легко скользили по гладкому льду. До этого он, вроде, не замечал старости, отгораживался от нее, не признавал ее, видел у других, не у себя. И вот она пришла к нему, как бы нежданно, без примет, не предсказанная сном, в первый, долгожданный день охоты. Пришла окончательно, властная, неуступчивая. " Стар я, что и говорить, добыча бежит от меня, как птица от пожара".

Он почувствовал ноющую боль в спине. Ноги дрожали, подламывались. Немая слабость растеклась по всему телу. Удары сердца тяжело отдавались в голове. Только бы не свалиться, добраться до табора. Пустая котомка вдруг стала тяжестью.

На холодных плечах скупой земли потухал кровавый закат. В этот короткий час между светом и темнотою, когда в сумерках снежная белизна сливается с тьмой, - смолкает робкий щебет синиц, исчезает ветерок и воздух становится необыкновенно чутким.

Табор пустовал. Басиль еще не приехал. " Как бы кстати сейчас была печенка и отварное жирное мясо! "

Старик не стал устраиваться на ночлег, ушел искать оленей. Да разве их сразу найдешь! " Глупая порода, на месте не кормятся, от ягеля бегут, чего ищут - не знают", - досадовал старик. Одного ездового только и нашел, привел к табору.

Но на этом не закончился день. Надо было принести и наколоть дров, натаять воды, сварить ужин. Много дел, пока обретешь сон.

Поздно прибежал Пакет Принес длинный язык да отяжелевший хвост. Ему было не до еды! Примостившись между корнями под старой лиственницей, собака долго зализывала натруженные подошвы лап.

Из мутной бездны горизонта шла беспокойная ночь. Тьма накрыла табор. За Аргою, где потухло солнце, небо слилось с землею. Загудел ветер. Он шел с Охотского моря, сковывал стужей поверженные горы, реки и запорошенную снегом тайгу. Старику казалось, что ветер разбудил шаманов и пошел куролесить по зейским просторам с бубнами да со свистом. Закружились над стоянкой хрупкие пушинки снега, они падали на землю, но порывы ветра подхватывали их и в дикой пляске гнали дальше в кромешную тьму.

Снизу донесся крик ночной птицы, короткий и печальный

Ослепленный мраком, старик долго стоял, тревожно прислушиваясь к лесному шуму, ждал, не донесется ли с Арги знакомый перезвон бубенцов на шеях оленей Басиля.

Продрогший, вернулся в палатку. В печке весело гудело пламя.

Старик страшно устал. Устал, может быть, больше от неудач, чем от долгой ходьбы по тайге и хлопот на таборе. В его ли годы такая нагрузка?! Нож валился из рук, веки смыкались, хоть подпорки ставь! " А дождаться Басиля надо. Сын приедет, надо выйти помочь ему разгрузить нарты".

Улукиткан разбросал по притоптанному снегу еловый лапник для сына, заботливо ощупал его - не будет ли тому жестко спать. Кое-как, на четвереньках, добрался до своего места и прилег не раздеваясь. " Басиль приедет - поужинаем вместе и тогда заберусь в спальный мешок".

Мысли сменяли одна другую. Каким долгим был его путь на земле! Вспомнились тропы. Они на всю жизнь врезались в память. Все прошлое переплетено ими. То он видел их торными, то в болотах топкими, зыбкими, еле приметными глазу, то взбирающимися по камню на крутизну. Тропы никогда не останавливались на месте, они шли, бежали - и тащили его за собою. Никто не знает, в каких далеких краях эти таежные тропы начинаются и где кончаются. И кто знает, что хранят в своей молчаливой памяти эти черные борозды, секущие лесное пространство вдоль и поперек? Кому поведают они тайны брошенных на их пути огнищ, захоронений, каменных курганов?

В палатке аромат разнеженной теплом хвои. Улукиткан нет-нет да и прислушается к гудящим порывам ветра. Жалеет, что с вечера не наколол еловых плах, правнуку лыжи обещал сделать, вот и вытесал бы их теперь, дожидаясь Басиля: " Эко, не догадался! "

Одиночество никогда не было Улукиткану тягостным. В одиноких скитаниях по тайге и горам он прожил большую часть своих дней. А теперь его жизнь совсем сузилась, и он живет наедине со своими думами. Все чаще мыслью он обращался к прошлому. Он просеивает это прошлое через житейскую мудрость, судит себя самого...

В печке весело потрескивали лиственничные дрова. Спать Улукиткану совсем не хотелось. Верно, что к старости сон сменяют думы. На этот раз вспомнился ему давнишний случай. Улукиткан хранил его в своей памяти со всеми подробностями. Это воспоминание увело старого эвенка далеко от Арги, от его последнего табора, в прошлое, в другие времена...

Таежные клады земли

... За лиловыми грядами гор угасал темный осенний день. Эвенк вел аргиш через старую гарь. Впереди шли упряжки оленей, груженных скарбом лесных кочевников. За ним, путаясь среди стволов упавших деревьев, плелось разрозненное стадо самок и молодняка. Люди и животные устали. Давно пора было остановиться. Женщины ворчали на мужчин - куда они тянут тропу в ночь! Потемну не так легко поставить чум, накормить всех и уложить спать детвору. Но мужчины точно оглохли. Они спешили, пока еще светло, добраться до реки Зеи, перебраться на левый берег и там отабориться.

На той стороне реки кочевников ждала охота. Август - пора жирного мяса. Хорошо навялить его для зимы. Да и шкура осеннего зверя куда с добром для половинки (*Половинка - самодельная замша). Вот и торопились скорее к месту.

На высоком берегу Зеи аргиш задержался. Ниже река делала крутой поворот вправо, всплескивала у последней шиверы и, не успокоившись, уходила в тревожную даль.

Улукиткан оглядел реку, узнал место, вспомнил, что выше у шиверы брод. Тронул оленей к спуску. Внезапно слева донесся выстрел. Все повернулись на звук, замерли. Встреча с человеком в этой глухой, далекой тайге - большое событие в жизни кочевников.

Долго стояли, ожидая, не подаст ли человек еще какой знак о себе. Кто он, какие дела привели его в этот безлюдный край?

Улукиткан отстегнул от упряжки учага, вскочил на него и, не сказав ни слова, погнал оленя в направлении, откуда донесся выстрел. Остальные спустились к реке и на берегу решили заночевать. Не лезть же в воду без Улукиткана.

Далеко за ельником эвенк наткнулся на след чужого каравана. Соскочил на землю, ощупал рукою примятый копытом ягель. " Недавно прошел", - заключил он. А что это? Отпечаток большого сапога! " Однако, лючи! Наверно, купец везет товар, много товару, ишь, как грузнут ноги оленей в землю! "

За промоиной Улукиткан увидел знакомый холм. Он выступал из сумрака острой залесенной вершиной. За ним у ручья старинное чумище кочевников -постоянное пристанище кочующих эвенков.

Скоро ветерок набросил дым, затем послышался лай собаки. Сквозь поредевший лес блеснул костер. Улукиткан остановился.

От огня отошел пожилой эвенк, заслоняя ладонью глаза от света костра, издалека рассматривал гостя. Узнал, бросился навстречу, и через минуту оба эвенка, обнявшись, похлопывали друг друга ладонями по спине.

- Слушай, начальник, - крикнул эвенк сидевшему у костра за чаем человеку, - искать больше не надо Улукиткана, сам пришел.

Тот поднялся, шагнул вперед, поймал маленькую руку Улукиткана огромными своими руками, улыбнулся, будто перед ним стоял давний знакомый.

- Вот ты какой, Улукиткан, - с ноготок, а я представлял тебя лесным богатырем, - сказал он, продолжая рассматривать эвенка. - Рад, что встретились. Меня зовут Сергей Дубков. Много дней мы тут ищем тебя.

Улукиткан неопределенно повел плечами и, не сводя глаз с лючи, думал: " Видать, молодой, а какой большой и тяжелый, одни обутки с пуд весом. Лицо длинное, нос горбатый, как у старого сокжоя". Потом он быстрым взглядом окинул стоянку. Ничто не ускользнуло от его придирчивых глаз. " Однако, не купец, тогда какая нужда загнала его сюда? "

Удивленный равнодушием Улукиткана, Дубков сказал:

- Что же не спросишь, почему рад тебе?

- Сам скажешь, коли охота будет, - ответил бесстрастным голосом эвенк.

Дубков улыбнулся, закивал головой и, обняв гостя, усадил к костру.

- Много наслышан о тебе, Улукиткан, только ты можешь мне помочь... Ну об этом потом поговорим. Пей чай, угощайся. Вот тебе сахар. - Он пододвинул к соседу сумочку.

- Сахар - хорошо, шибко хорошо. - И Улукиткан бережно взял в руки кусочек, осмотрел его с любопытством, пососал и положил в карман. -Детишкам понесу.

- Для детей у меня есть особо, так что пей чай с сахаром, бери, не стесняйся, - уговаривал Дубков.

Но гость больше не дотронулся до сладости, считая, что слишком накладным будет для хозяина это угощение.

- Откуда тропу тянешь? - спросил он собеседника, все еще с любопытством рассматривающего его.

- От самого Петрограда.

Улукиткан с уважением посмотрел на Дубкова и кивнул головой.

- Однако, далеко твое стойбище. - И после небольшой паузы сказал: -Старики наши толмачили, будто лючи своего царя скинули. Будет большой фарт для всех людей. Правда ли?

- Правда, правда, Улукиткан! - заверил Дубков, довольный скупым и точным словом эвенка. - Большой фарт для людей! Большевики это сделали. Не надо никакого царя - народ хозяин земли. Кто не работает - тот не ест! Понимаешь?

- Ладно говоришь, - согласился Улукиткан и взглянул на Дубкова, - и про большевиков толмачили старики, да, однако, их тут никто не видел, какой такой большевик?

- Говоришь, не видели, так посмотри: я большевик!

- Эко большевик! - удивился эвенк, отставляя кружку с чаем и весь поворачиваясь к нему.

Взглянул на него с изумлением, будто только сейчас заметил, какой он большой и сильный. " Такому и правда ничего не стоит скинуть самого царя", -подумал эвенк.

- Чего так смотришь? - спросил Дубков.

- Надо хорошо запомнить, какой такой большевик, потом эвенкам рассказывать буду. Эко удивятся! Такой новости могут не поверить, скажут -Улукиткан придумал... Нешто все большевики такие большие, как ты? - спросил он.

- Нет, что ты! - Дубков громко рассмеялся и ласково посмотрел на эвенка. - Большевик не обязательно ростом большой. Большевик за свою землю душой болеет, людям добро делает, большие дела затевает. Я слыхал, ты тоже большевик?

- Я? - Улукиткан стукнул себя пальцем в грудь.

- Да, да, - закивал Дубков с серьезным лицом. - Тайгу любишь, чужого не хочешь, своими руками пищу добываешь, значит, хороший человек. Большевик.

" Чудной этот лючи, однако ладные слова говорит! - с удовольствием думал Улукиткан, доливая себе чаю. - И глаза у него прямо глядят, не плутуют".

- Моя семья, олень, чум - тут, - сказал он, кивнув в сторону Зеи. -Кончаем чай пить, пойдем в наше стойбище. Там ночевать будем.

- Не возражаю, - обрадовался Дубков.

Путники собрали еще не отдохнувших оленей, набросили на их спины вьюки, и Улукиткан повел караван Дубкова на свою стоянку, к Зее...

На таборе сразу узнали проводника Дубкова - пожилого эвенка. Обрадовались. Но внимание всех привлек лючи. Его огромная фигура, лицо с большими круглыми глазами, необычная одежда, громадные сапоги - все вызвало почтительный интерес кочевников.

Женщины начали вытаскивать из котлов поспевшее мясо и усаживать всех за трапезу. Но разве могли они оторвать взгляды от туго набитых поток, что свалил со спин оленей гость, и унять свое любопытство! Дубков заметил это, не стал испытывать их терпение. Сразу же после приветствий подтащил к костру вьюк и, усевшись возле него, не торопясь стал развязывать ремешки. Все замерли, забыв о кусках дымящегося ароматным парком горячего мяса. Глаза детей и женщин с жадным нетерпением следили за руками лючи. На таборе наступила тишина. Дубков неторопливо вытаскивал из потки какие-то свертки, сумочки, железные коробки и складывал горкой возле себя. Женщины, приняв лючи за купца, сидя на корточках, ждали, что сейчас увидят добротные цветные ткани, сверкающие бусы, кольца, еще какие-нибудь диковинки, и шепотом прикидывали между собою, какую цену с них запросит лючи за эти товары.

Гость развернул ситец. Яркие краски невиданных рисунков обворожили кочевниц. Лючи поровну разделил между женщинами весь кусок, каждой отмерил по горсти разноцветного бисера. Мужчинам поднес по трубке и по охотничьему ножу. Детям по банке конфет.

" Удивительный лючи, он ничего не требует за товар, еще смеется. Эко дурной купец, задарма отдал, что ли?! " - удивленно перешептывались между собой эвенки.

Наконец уселись за ужин. Все даже устали от любопытства, от подарков и восторгов. Улукиткан посадил гостя рядом с собой.

Дубков достал бутылку спирта, передал Улукиткану. Снова все встрепенулись - спирт!.. В ту далекую пору он был всемогущим. Ни один эвенк, от малого до старого, не мог устоять перед этим соблазном.

Женщины и подростки вмиг расхватали деревянные чашки, повскакивали со своих мест и обступили Улукиткана. Тот ловким ударом ладони выбил из бутылки пробку, прикинул в уме, на сколько частей делить, и стал разливать спирт по чашкам. Никого не обидел, никому лишней капли.

Все выпили, поморщились и снова расселись по местам.

Улукиткан пошарил в кармане, вытащил кусок сахару и показал его детворе. В детских глазах недоумение: они никогда не видели такого белого, как снег, камня. А отец взял нож, положил сахар на левую ладонь, ловко расколол его на мелкие куски, раздал малышам.

Спирт развязал языки. Веселый говор перемежался с потрескиванием головешек в костре и шумом убегающей в ночь реки. Женщины с детишками ушли в чумы. У костра остались гость с проводником, Улукиткан с братом.

- Что еще у тебя в потках? - спросил Улукиткан, поворачиваясь к Дубкову и отставляя пустую кружку. - Женщины не уснут, пока не покажешь им товар. Может, менять будем на камаланы, на выдру, на унты?

- Не с товарами ехал к тебе, Улукиткан, а то, что дал вам, - то мои подарки, за них ничего не надо... Я не купец. Я геолог, как инженер Успенский, которого ты водил по Становому. Помнишь его?

- Как не помню! Хороший лючи. В одном чуме жили, один след тянули. Шибко хороший человек. - Глаза эвенка потеплели.

- А я его ученик. Поклон тебе привез от Успенского. Он сам хотел сюда идти, да не смог. Работы много. Теперь он большой начальник. Меня послал. Велел непременно отыскать тебя... Сказал, что ты можешь, пособить нашему делу.

- А что за дело?

- Большое. - Дубков потряс над головой ручищами. - Горы твои, Улукиткан, как сундук. Много в них добра: золото, железо, руды разные... Да найти их нелегко. Успенский говорил, что ты знаешь, как к ним добраться. Можешь ты провести меня к этим горам?

- Можно, почему нельзя? - задумчиво глядя в огонь, сказал Улукиткан, предаваясь каким-то своим мыслям. Но вот он всем телом повернулся к геологу. - Пошто раньше не пришел, когда лето было? А теперь как бросить семью? Скоро зима, надо ловушки делать, речку городить - рыбу поймать, одежонку теплую шить, - кто будет это делать, коли я пойду с тобой?.. Не знаешь! То-то! А на железо ни один купец лепешку не даст! Разве ты не знал, что у эвенков в это время всегда много работы?

- Знал, но так получилось, - тихо возразил Дубков.

- Летом или весной приезжай - слова не скажу. А теперь не то что люди, бурундук, однако, смеяться будет: эко, Улукиткан семью бросил в зиму!

- Ты прав, Улукиткан, - согласился геолог и добавил с надеждой в голосе: - Пойдем в горы с семьей, с оленями, там и промышлять будешь.

- Что ты! - испуганно замахал руками эвенк. - Где золото - никто не охотился. И речка не наша, эдяму (*Эдяму - род эвенков) ее своей считают. Никак идти нельзя, - убежденно заключил Улукиткан.

Дубков сник и помрачнел. Не ближний свет - от Петрограда до истоков Зеи лежал его путь, и вот такая неудача.

Пламя, вырываясь из-под толстых головешек, освещало сидящих у костра. Улукиткан перевел брату разговор с Дубковым, тот выслушал молча, с бесстрастным лицом, потом ушел в свой чум. За ним отправился и проводник Дубкова. Гость и хозяин табора остались у костра одни.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8910 11 12 Следующая ⇒