Crocodylus acutus: охота на берегу

Глава 6

Crocodylus palustris: “честные сигналы”

До сих пор я просто наблюдал за аллигаторами и кайманами, но теперь пришло время выработать более научный подход.

Во‑ первых, надо было разработать теорию, поддающуюся проверке, и наскоро протестировать, чтобы убедиться, что это не полная чушь. Если теория окажется чушью, то чем скорее я ее брошу и займусь другой, тем лучше.

Во‑ вторых, надо было составить план исследований. В наше время ученому не полагается просто сидеть на берегу пруда и записывать увиденное. Нужно точно знать, что вас интересует, и собирать данные таким образом, чтобы свести к минимуму субъективность.

В‑ третьих, надо было устроить мою личную жизнь. Ли уехала в Китай, Кармен осталась в Боливии. Наладить серьезные отношения с кем‑ либо всегда непросто, если много путешествуешь, так что эта задача была самой сложной из трех.

Что ж, по крайней мере, одиночество стимулирует научную любознательность.

Одна особенность поведения моих аллигаторов казалась мне самой загадочной. У них было две разных “песни” с вроде бы одинаковым предназначением: “ревущая песня” и “хлопающая”. Почему нельзя обойтись одной? Я мог придумать только два возможных ответа. Либо предназначение песен на самом деле не одинаковое, либо они используются в разных ситуациях.

Поначалу я склонялся к первому объяснению. Смысл “песни” – сообщить что‑ то о себе окружающим. Что может каждая из “песен” сообщить другим аллигаторам о том, кто ее исполняет? Чем крупнее аллигатор, тем ниже у него голос. В отличие от рева, хлопки головой не содержат информации о величине аллигатора, но у них есть другое преимущество. Когда слышишь хлопок или иной резкий звук, легко понять, с какой стороны он доносится. Многие животные, и люди в том числе, определяют, с какой стороны пришел звук, по крошечной разнице во времени прибытия звуковых волн к левому и правому уху. Эту разницу легче всего уловить у звуков с резким началом, таких как выстрел, щелчок бича или хлопок.

Таким образом, рев сообщает слушателям, какого аллигатор размера, а хлопок – где он находится. Казалось бы, аллигаторам следует в каждой “песне” совмещать рев и хлопки. “Я большой сильный самец и нахожусь в таком‑ то пруду. Девчонки, налетай! ” Но они этого не делают. Каждая “песня” самца состоит либо из рева с инфразвуком, либо из хлопков с инфразвуком. Почему?

Очевидным способом изучить предназначение “песен” было бы прокрутить аллигаторам магнитофонные записи рева и хлопков и посмотреть, как они будут реагировать. Проблема заключалась в том, что инфразвук аллигаторы издают, вибрируя грудной клеткой, которая в это время находится под водой. Я быстро выяснил, что воспроизведение инфразвука под водой – сложная техническая задача, требующая больших затрат электричества и наличия специального оборудования. Оборудование можно было взять напрокат у военных моряков, но его пришлось бы возить на грузовике и ежемесячно платить столько, что даже самого большого гранта надолго не хватило бы. Не удивительно, что единственные, кроме крокодиловых, животные, пользующиеся инфразвуком под водой, – крупные киты.

“Ничего себе, – подумал я. – Двухметровые аллигаторы способны испускать инфразвук, для копирования которого людям нужен грузовик оборудования. Откуда у них столько энергии? ”

Одна из популярных в современной этологии (науке о поведении) концепций – “честный сигнал”. Во время ухаживания или конфликтов животные (включая нас с вами) всегда стараются произвести впечатление. И часто они при этом жульничают, чтобы выглядеть более привлекательными или грозными. Женщины используют силиконовые груди и высокие каблуки; львы отращивают гриву, чтобы казаться больше; у самцов человека и благородного оленя гортань опускается во время полового созревания, чтобы голос был ниже, более мужественным. Те, кому эти сигналы предназначены – противоположный пол или соперники, – пытаются научиться распознавать обман. В ходе эволюции многие виды стали использовать сигналы, которые невозможно подделать. Например, у некоторых певчих птиц признаком крутизны считается очень быстрая песня с мгновенными переходами от высоких частот к низким и обратно – на такую способен только здоровый, сильный самец. Колибри исполняют фантастические пируэты, требующие мастерского владения высшим пилотажем. Горные бараны бодаются с разбега, напрямую проверяя силу друг друга. Многие женщины считают, что самый надежный признак достойного мужчины – деньги (я могу только надеяться, что они не правы).

Что, если аллигаторы используют инфразвук в качестве “честного сигнала”? Для него требуется огромная сила, и подделать его нельзя, как я выяснил на своем опыте.

Инфразвук далеко распространяется под водой. Киты используют его для общения на расстоянии сотен километров. Понять, с какой стороны он приходит, очень трудно по ряду физических причин, но эта проблема решается с помощью хлопков. Стало быть, сочетание инфразвука с хлопками – идеальный способ представиться и сообщить, где ты находишься.

Замечательно, но зачем тогда реветь?

Просматривая свои видеозаписи ревущих аллигаторов, я сообразил, что, в отличие от инфразвука, рев всегда издается над поверхностью воды. Может быть, назначение рева – распространять информацию про аллигатора по воздуху, в то время как инфразвук распространяет ее под водой? Ведь в любое время дня часть аллигаторов находится в воде, а часть – на берегу, и надо, чтобы все они услышали, какой славный парень для них “поет”.

Это была неплохая идея, но она многого не могла объяснить. Почему самки ревут и хлопают головой, но не пользуются инфразвуком? Какой смысл реветь хором? Я решил, что вернусь к этим вопросам позже. Пока что надо было проверить, действительно ли один тип “песни” предназначен для распространения информации по воздуху, а второй – через воду. И я сразу придумал, как это можно сделать.

Если “ревущая песня” лучше работает на воздухе, а “хлопающая” – в воде, то аллигаторам и крокодилам, живущим в маленьких прудах, имеет смысл реветь, а не хлопать головой, потому что подводный сигнал все равно далеко не разнесется. А тем, кто живет в реках, лучше хлопать головой, потому что звук расходится по воде намного дальше, чем по воздуху.

До хорошо сформулированной теории и настоящего плана исследований было еще далеко, но по крайней мере я мог сделать предсказание и проверить, соответствует ли оно действительности. Вскоре мне должна была представиться возможность провести такую проверку. Согласно литературе, у двух из трех видов крокодилов, живущих в Индии, брачный сезон как раз совпадал с моими зимними каникулами. Пора было собираться в путешествие.

Два вида, с которыми мне предстояло познакомиться, назывались болотный крокодил и индийский гавиал. Болотный крокодил, которого по‑ английски называют mugger (“грабитель”), намного обычнее и водится во многих парках и заповедниках Индии и соседних стран. Тем не менее мне не удалось найти никаких сведений о его брачных ритуалах, кроме одного неожиданного источника. В одном из “детских” рассказов, входящих наряду с историями про Маугли в “Книги джунглей” Киплинга, есть замечательное описание рева болотного крокодила. Позже я использовал его в качестве эпиграфа к диссертации.

– Уважайте старейших!

Это был низкий, глухой голос, от которого вас бы передернуло, словно звук чего‑ то мягкого, рвущегося пополам. В нем разом звучали жалоба, угроза и нытье.

– Уважайте старейших! О речные братья, уважайте старейших!

Болотные крокодилы могут жить практически везде, от небольших прудов до мангровых лагун на морском побережье. Теоретически это позволяло сравнить “песни” крокодилов, живущих в двух типах водоемов. Но на такое сравнение потребовалось бы намного больше времени, чем полуторамесячные каникулы, потому что для убедительного сравнения нужно собрать много наблюдений. Лучшее, на что я мог рассчитывать в эту поездку, – выяснить, что вообще представляют собой их “песни”, и посмотреть, не опровергают ли они мое предсказание.

Я написал нескольким индийским зоологам. Мне ответили отец и сын Уитакеры, известные тем, что в 1970‑ 1990‑ х годах спасли крокодилов и гавиалов Индии от вымирания, наладив их массовое разведение в неволе. Они рассказали, что болотных крокодилов найти легко, но гавиалы остались в природе только в нескольких местах; самые большие их популяции живут в заповедниках Чамбал и Катерниагат. В Чамбале гавиалы рассредоточены вдоль стокилометрового участка реки, к тому же места там опасные: долина реки Чамбал славится по всей Индии как место, где скрываются дайкоти (профессиональные бандиты). В Катерниагате плотность популяции гавиалов выше, но туда очень долго добираться. Я решил начать с национального парка Корбетт, где и гавиалов, и болотных крокодилов можно увидеть всего в одном дне пути на автобусе от Дели.

За неделю до отъезда мне позвонил знакомый по имени Борис. Ему когда‑ то очень понравились мои книги, и мы иногда переписывались. Теперь он приехал в Орландо на семинар по каким‑ то банковским премудростям и интересовался, нельзя ли будет потом заглянуть ко мне в Майами. Я предложил сводить его на вечернюю прогулку по Эверглейдс. Следующим вечером он появился у меня на пороге со словами: – Меня там в машине дама ждет, мы на семинаре познакомились, она меня до Майами подвезла. Можно ее на чашку кофе пригласить?

– Конечно, – ответил я, ожидая увидеть типичную банковскую служащую лет пятидесяти с тройным подбородком и в очках на цепочке.

Но Борис вернулся с таким неземным созданием, что мне показалось, будто в мою скромную квартиру впорхнул какой‑ то сказочный персонаж. Девушка была совсем юная, очень стройная, говорила с очаровательным вест‑ индским акцентом (потом оказалось, что она родом с Ямайки)… и при этом действительно работала в банке, причем на руководящей должности. Звали ее Ками.

Поскольку я обещал Борису ночную экскурсию в Эверглейдс, мне ничего не оставалось, как пригласить прекрасную гостью составить нам компанию.

– Я никогда не была в Эверглейдс и ни разу не видела аллигаторов, – сказала Ками.

– А давно ты живешь во Флориде?

– Двенадцать лет.

Я не сразу понял, что она не шутит. Мне предстоял самый странный роман в моей жизни, почти как с пришельцем из космоса. Ками была ничуть не похожа на девушек, которые обычно проявляют ко мне интерес. В основном такое случается с девушками, которые в детстве мечтали быть капитанами пиратских фрегатов. Ками в детстве мечтала стать генеральным директором банка. Она потом попросила меня никому из ее знакомых не рассказывать про тот первый вечер в Эверглейдс, потому что отправиться с малознакомыми людьми в ночные болота было совершенно не в ее характере.

Если посмотреть на карту Майами, бросается в глаза, что западная граница города – практически прямая линия, образованная улицей под названием Кроум‑ авеню. К востоку от этой улицы до самого моря тянется сплошная застройка, а к западу – необитаемые просторы Эверглейдс.

Ками жила на восточной стороне, и до нашей встречи ей ни разу не пришло в голову взглянуть, что там, за последней улицей. Я тоже жил в Майами, но старался как можно больше времени проводить за городом, держась подальше от центра и обрамленных многоэтажными отелями “цивилизованных” пляжей. Если мне хотелось поплавать в океане, я ездил на безлюдное южное побережье. Наши с Ками квартиры располагались всего в паре километров одна от другой, но наши миры практически не пересекались.

Когда мы доехали в Эверглейдс, уже стемнело. Я повел Ками и Бориса в Акулью долину (акул там нет, а названа она по протоке, впадающей в Акулью бухту). Это популярное у туристов место, где можно гулять пешком или кататься на велосипеде по асфальтированной дорожке, так что обычно там даже ночью полно народу. Но в этот раз ночь была безлунная, холодная и ветреная, и у протоки не было ни души. Я объяснил моим гостям, что бояться в болотах совершенно нечего, но девушка была перепугана до смерти. Один особенно громкий всплеск заставил ее прыгнуть мне на руки. Я молча проклинал свою глупость, уверенный, что больше никогда Ками не увижу. Однако я ее недооценил.

Мы начали перезваниваться, и я даже успел сводить ее на ужин перед отлетом в Дели. Снова увидеться нам удалось только через шесть недель. Письма, которые я ей посылал в это время, составили бы неплохой томик лирической поэзии. В основном письма получались грустные: разлука была нелегкой, да и с работой возникли трудности.

Я прилетел в Дели в полночь и выбрался оттуда до рассвета, но все‑ таки не успел избежать похожей на грипп инфекции, которую цепляют почти все впервые приехавшие в город из‑ за загрязненного воздуха. Подобно большинству крупных городов Индии, Дели – удовольствие на любителя. Смог там такой густой, что дальше пары кварталов ничего не видно, толпы пешеходов на тротуарах нередко создают настоящие пробки, а для вождения машины это, пожалуй, одно из самых трудных мест в мире. Мне попадались таблички “Максимальная скорость при езде по встречной полосе 100 км/ч”.

Путешествовать простуженным было непросто. Ночи оказались зверски холодными, а я не ожидал такого от тропических равнин и не взял зимнюю одежду. Иногда мне приходилось разгуливать, завернувшись в спальный мешок, но местные жители не обращали на это внимания, потому что получалось что‑ то вроде традиционной индийской одежды.

Добравшись до национального парка Корбетт, я сразу обнаружил, что работать там не смогу. Почти все крокодилы и гавиалы парка собрались в одной речной заводи, которая отлично просматривалась с главной дороги, так что наблюдать за ней, сидя на обочине, было бы проще простого… но об этом не могло быть и речи. Администрация парка очень боялась, что кого‑ то из туристов съест тигр, поэтому иностранцам строго запрещалось выходить из машин и огороженных кемпингов.

Пришлось ехать дальше на восток, через тераи – длинную полосу низменностей, тянущуюся вдоль подножия Гималаев. До появления ДДТ там почти не было людей, потому что только немногочисленные местные племена, обладавшие устойчивостью к малярии, могли там выжить. За последние полвека обширные болота в основном превратились в рисовые чеки, но осталось несколько заповедников, знаменитых стадами индийских носорогов и диких азиатских буйволов.

Путь до заповедника Катерниагат на непальской границе занял три дня, с многочисленными пересадками с одного едва ползущего поезда на другой. Когда я добрался до конторы заповедника, мне тут же сообщили, что разрешение на исследования надо получать в столице района. После еще шести часов на поезде и долгих блужданий по не особенно цветущему райцентру я отыскал региональный департамент охраны природы. Он находился в полуразрушенном здании, которое явно не пытались ремонтировать со времен британского правления. Стопки заплесневевших, опутанных паутиной бумаг заполняли его до потолка, под которым гнездились дикие пчелы. Начальник департамента грустно поведал, что разрешение оформляется в Дели, занимает оформление не меньше года, и весь год мне придется там находиться, чтобы не давать процессу заглохнуть. Единственное, чем мне могли помочь в райцентре, – выдать туристский пропуск за восемьдесят долларов в сутки.

Я мог себе позволить купить пропуск только на один день. Вернувшись в заповедник, я попросил охранника прокатить меня по реке на лодке. Он рассказал, что в книгах все написано неправильно: зимы в Северной Индии слишком холодные, так что брачный сезон у крокодилов и гавиалов начинается не раньше марта. Он также предложил мне, приехав весной, остановиться в его хижине за доллар в день (включая питание) и проводить исследования на окраине заповедника без всяких разрешений. Вдоль границы, толком не размеченной, было достаточно речных отмелей и лесных озер, где я мог наблюдать за крокодилами, не нарушая закон. Формально для научной работы в Индии все равно требовалось разрешение, но только в случае, если я не был туристом.

– Ты ведь турист? – спросил охранник.

Я ответил утвердительно. Мне ведь нужно было просто наблюдать, я не собирался ловить диких животных или еще как‑ то вмешиваться в их жизнь. Мы договорились, что я вернусь в марте, во время весенних каникул. А пока я поехал на юг в надежде, что там будет теплее.

Многие из лучших парков и заповедников Индии сосредоточены в штате Мадхья‑ Прадеш в центральной части страны, к востоку от древнего храмового комплекса Каджурахо, знаменитого тысячами эротических барельефов. В парках полно болотных крокодилов, но там запрещено передвигаться пешком, а джип с водителем стоит очень дорого. Начальство панически боялось нападений тигров на туристов, даже в небольших заповедниках, где тигров оставалось всего один‑ два. Местные жители между тем тигров особо не боялись и спокойно ходили в леса за дровами и ягодами. Зато они не на шутку опасались леопардов и медведей‑ губачей, и неспроста: эти звери каждый год убивают намного больше людей, чем тигры. Леопарды особенно славятся способностью бесшумно появляться в неожиданных местах и мгновенно умертвлять жертву. За последние годы от их нападений погибло несколько человек в Мумбай (Бомбее), городе с населением в двадцать миллионов.

Девочка из низшей касты. Джайсалмер, Индия

После нескольких дней поисков мне удалось найти маленькое лесное озеро, расположенное точно на границе национального парка Канха. Я поставил на берегу палатку и принялся наблюдать за крокодилами. В озере их было двое, длиной примерно с меня.

На следующее утро, когда взошло солнце и стало немного теплее, я решил прогуляться по лесной дороге. На песке виднелись свежие тигриные следы, так что я на всякий случай приготовил фотоаппарат. Дорога круто повернула, и я увидел крупную тигрицу, отдыхавшую на обочине.

Она посмотрела на меня, и я сразу почувствовал себя неуютно. Если у вас была когда‑ нибудь кошка, вам знаком этот взгляд: она будто уставилась на сидевшую у меня на лбу муху. Не сводя с тигрицы глаз, я медленно попятился к ближайшему дереву. Но прежде чем я успел за него зайти, тигрица бросилась в атаку.

Я взлетел на дерево, как белка, но подняться удалось всего метров на шесть. Тигрица остановилась на несколько секунд и стала осторожно карабкаться следом. Когда она была почти на расстоянии вытянутой лапы, я убрал фотоаппарат, отломил ветку потолще и ткнул зверя в нос. Тигрица зашипела, и я понял, что, если она приблизится еще хоть чуть‑ чуть, у меня не останется другого выхода, как ткнуть ее в глаз. Я снова и снова бил ее веткой по носу, она попыталась зацепить меня когтями, но не удержалась и неуклюже соскользнула вниз, едва не упав на землю.

Отряхнувшись, она обошла разок вокруг дерева и зашагала прочь. Я терпеливо ждал. Минут через пять я увидел, как ветки куста, росшего на другой стороне дороги, раздвинулись и тигрица выглянула оттуда с таким хитрым видом, что я не мог не рассмеяться. Поняв, что ее заметили, она зевнула, развернулась и исчезла в лесу. Вскоре я услышал громкий свист – сигнал тревоги оленя аксиса, – раздавшийся далеко за деревьями, и понял, что на сей раз она и в самом деле ушла. Спустившись с дерева, я просмотрел фотографии и снова не мог не рассмеяться. Последний снимок был сделан с такого близкого расстояния, что было видно здоровенного клеща на звериной щеке.

К сожалению, ночи в Канхе были все еще слишком холодные, и крокодилы проводили их в норах. Я всерьез беспокоился: уже вторая дорогостоящая поездка на другой континент грозила неудачей. Пришлось сложить палатку, протрястись в поездах еще два дня и добраться до “Мадрасского крокодилового банка” в Южной Индии.

Разумеется, это не настоящий банк. Ромулюс Уитакер основал его в 1970‑ х годах как крокодиловый питомник. Выросших там крокодилов и гавиалов сотнями выпускали в заповедники и национальные парки страны. Сейчас разведение в неволе потеряло смысл, потому что в наше время основная проблема для индийских рептилий не охота, а потеря мест обитания. Поэтому “банк” превратился в научный центр, совмещенный с зоопарком. Там по‑ прежнему живут несколько сотен болотных крокодилов и еще много интересного.

Если вы изучаете поведение животных, лучше заниматься этим в дикой природе, но некоторое время стоит посвятить и наблюдениям в зоопарке. Там можно увидеть вблизи много такого, что в природе разглядеть трудно или невозможно. Поэтому я встретил Новый год, наблюдая за крокодилами в самом большом пруду “банка”. Ночь выдалась не очень веселая: сотрудники разошлись по домам праздновать, а я даже не сумел найти интернет‑ кафе, чтобы послать весточку Ками. С горя я сочинил стишок:

Где‑ то там, за чахлым лесом,

Мир встречает Новый год;

Глядя в ящик с интересом,

Расслабляется народ.

В скучном веке двадцать первом

Важно праздновать всерьез:

Депрессняк у всех и нервы,

Лишний вес и прочий птоз.

А у нас другие даты,

Здесь шампанское не пьют.

Песни местные ребята

Мезозойские поют.

Грязь по пояс на тропинке,

Наверху луны плафон,

На плече моем дубинка,

А в руке – магнитофон.

Над полуночным болотом

Рев, шипенье, лязг тупой,

Там на части рвут кого‑ то,

Тут кого‑ то жрут толпой.

Лишь бездонная трясина,

Да зубов холодный блеск,

Да чешуйчатые спины,

Да хвостов могучих плеск.

Подкрадутся, чавкнут, хрустнут,

Вмиг избавят от невзгод…

Он ни капельки не грустный –

Крокодилий Новый год.

На самом деле ничего интересного в ту ночь не произошло, если не считать падения с дерева птенца цапли, который был тут же пойман и проглочен одним из крокодилов. На рассвете самый крупный самец заревел. Это был громкий, хриплый рев, так хорошо описанный Киплингом. Три самки, лежавшие неподалеку, немедленно подбежали к самцу и положили головы ему на спину. Я уже знал по наблюдениям за аллигаторами, что это означает.

В “Мадрасском банке” находилась одна из крупнейших колоний цапель в Индии. Все деревья были усыпаны бесчисленными гнездами. Цапли то и дело летали низко над водой, высматривая веточки для строительства. Я обратил внимание, что несколько крокодилов плавали или лежали на отмелях с прутиками, аккуратно уложенными на носу. Мне даже подумалось, что они специально подманивали цапель поближе. Но я отмахнулся от этой идеи как от слишком фантастической.

Сын Ромулюса Уитакера, Никил, тоже известный герпетолог, посоветовал мне съездить в национальный парк Сасан‑ Гир на западе Индии. Он находится на побережье Аравийского моря, так что зимы там относительно мягкие. Парк известен в основном как последнее место, где сохранились азиатские львы, но там обитает множество прочей живности, в том числе почти тысяча болотных крокодилов. Я пересек полуостров Индостан с востока на запад и на побережье поймал попутный грузовик до Ахмедабада на севере. Водитель тут же попросил меня сесть за руль, скрутил огромный косяк и погрузился в нирвану почти на все два дня пути.

До Гира я добрался поздно ночью. Деревня, где находилась контора парка, была погружена в сон, и я пошел спать в лес. Зимы в Западной Индии очень сухие, а ночь выдалась теплая, так что ставить палатку было незачем. Спальник я расстелил под тиковым деревом. Здоровенные листья тика в сухой сезон опадают, образуя толстый, мягкий ковер, по которому не только леопард, но и маленький жучок не сможет пройти бесшумно. Я мог спать, ничего не опасаясь.

На рассвете меня все‑ таки разбудил хищник, но не тихо крадущийся леопард. Где‑ то совсем рядом оглушительно ревел лев. Мне потребовалось несколько минут, чтобы напомнить себе, что зоолог не должен ничего бояться и что львы в Гире, в отличие от леопардов, на людей почти никогда не нападают. Я выполз из мешка, взял камеру и пошел на звук.

Путь мне преградили сначала заросли крапивы, потом густой кустарник, а за ним – полуразрушенная кирпичная стена, из‑ за которой доносился львиный голос. С некоторым трудом я взобрался на стену и наконец‑ то увидел грозного зверя. Он сидел в клетке.

Как и в других областях Индии, местные жители свободно разгуливали по парку, но иностранцам ходить пешком запрещалось. Я поговорил с одним из рейнджеров, и он обещал показать участок леса со множеством крокодилов за пределами парка. За услугу он, конечно, взял с меня несколько долларов. Только позже я узнал, что он завел меня прямо в центральную часть Гира и что у меня были бы большие неприятности, если бы я встретил там других рейнджеров.

Я все‑ таки поставил в лесу палатку и прожил там неделю, приспособившись спать днем и наблюдать за крокодилами от заката до позднего утра. Было очень трудно не отвлекаться на гулявших вокруг львов, леопардов, антилоп и оленей, но мне удалось собрать кое‑ какие интересные данные.

В Гире растет сухой тропический лес. Во время муссона там очень влажно, но зимой и весной дождей практически не бывает, большинство деревьев сбрасывает листву, а ручьи пересыхают. Именно такой лес на санскрите называется джангала (“сухая земля”), хотя с легкой руки Киплинга словом “джунгли” стали обозначать любой лес или густой кустарник в тропиках. К январю вода оставалась лишь в нескольких лесных речушках, да и там только в омутах, разделенных километрами галечных русел. Крокодилы пережидали засуху, собравшись в этих омутах. Каждое утро, незадолго до рассвета или сразу после, самый крупный крокодил в омуте (видимо, доминантный самец) громко ревел или хлопал головой. Ничего похожего на хоровое “пение” аллигаторов не происходило: все остальные крокодилы в омуте хранили полное молчание, лишь изредка шипя или рыча друг на друга во время стычек. Рев самцов несколько напоминал львиный, и один раз я видел, как здоровенный крокодил заревел и завибрировал инфразвуком, услышав рычавшего неподалеку льва, – весьма эффектный диалог, который я, к сожалению, не успел записать на пленку

Крокодилы активно плавали в своих омутах, несмотря на ночной холод, а самые крупные иногда вылезали из воды и по нескольку часов неподвижно лежали возле проходивших вдоль берега звериных троп. Я вспомнил, что крупные аллигаторы во Флориде тоже иногда так делали, но зачем? Еще один интересный вопрос…

В поезде до Дели я подсчитал свои наблюдения и с радостью обнаружил, что ревели крокодилы Гира во много раз чаще, чем хлопали головой. Моя теория предсказывала именно такое поведение для крокодиловых, живущих в маленьких изолированных прудах. Но, честно говоря, по пути домой я думал в основном о том, какими сигналами мне самому произвести впечатление на противоположный пол.

Любить того, кто похож на тебя, легче, а того, кто не похож, веселее.

Десмонд Туту

Американский крокодил

Глава 7

Crocodylus acutus: охота на берегу

К середине января жизнь наладилась. У меня была умная и красивая девушка, я сформулировал черновую теорию, над которой можно было работать, сдал последние экзамены и даже умудрился получить небольшой грант, хотя его едва хватило на оплату поездки в Индию. Каждый день приносил новые открытия – не в зоологии (аллигаторы не особенно активны зимой), а в повседневной жизни, благодаря Ками. С ней я то и дело оказывался в местах, куда никогда в жизни не пошел бы сам: ночных клубах, спа‑ салонах, дорогих ресторанах. Я тоже пытался познакомить Ками с новым миром, приглашая ее на короткие прогулки в Эверглейдс пешком или на каяке.

Для нас обоих одной из самых интересных сторон наших отношений были расовые различия. У Ками никогда прежде не было белого мужчины. Я когда‑ то полюбил чернокожую девушку в глухой мадагаскарской деревне, но моя туристическая виза вскоре истекла, так что я едва успел выкупить ее из рабства, обучить основам зоологии и устроить работать гидом в заповедник. Так получилось, что в США я всегда жил в местах, где почти не было негров: в Калифорнии, Колорадо, Нью‑ Мексико.

Так что жизнь этой части населения была мне совершенно незнакома.

Подобно большинству “черных” американцев, Ками искусственно выпрямляла волосы. Мне подобный конформизм казался почти таким же извращением, как все еще сохранившийся у некоторых белых племен варварский обычай протравливать волосы перекисью водорода. Голова и шея у Ками были идеальной формы. Зачем обязательно скрывать их под свисающими волосами?

Я спросил Ками, не приходило ли ей в голову перейти на “натуральный стиль”. Она долго не могла поверить, что я не шучу. Оказывается, среди американских негров распространено твердое убеждение, что “африканская” прическа абсолютно недопустима в деловом мире и мгновенно разрушит любые межрасовые личные отношения.

Мне понадобился почти месяц, чтобы убедить ее попробовать. Я даже сам подстригся почти под ноль в знак солидарности. Но в день, когда Ками наконец решилась, я должен был вести семинар и не мог проводить ее в парикмахерскую. Бедной девушке пришлось отправиться туда одной, и все оказалось намного сложнее, чем мы думали. Три парикмахерских наотрез отказались ее подстричь. Видимо, там боялись, что она сошла с ума или пережила какую‑ то ужасную трагедию и либо зарежет кого‑ нибудь ножницами, либо покончит с собой прямо на крыльце. К тому времени, когда я позвонил ей после семинара, она уже совсем отчаялась.

– А ты скажи им, что едешь миссионеркой в Уганду, – посоветовал я.

Это сработало. Приехав вечером, я был награжден за настойчивость чудесной картиной: с короткой стрижкой Ками была хороша, как изящная лесная нимфа из африканских сказок. Дотрагиваться до ее головы было удивительно приятно. Я просто глаз не мог от нее отвести… и рук тоже.

Но Ками все еще беспокоилась. Что скажут на работе?

– Ну как? – спросил я, позвонив ей назавтра в обеденный перерыв.

– Ты знаешь, всем понравилось! По‑ моему, всем очень хотелось потрогать, но они боялись попросить.

Но межрасовые отношения не всегда были простыми. В феврале мы поехали в Доминиканскую Республику, чтобы попытаться совместить пляжный отдых с наблюдением за крокодилами. В этой маленькой стране все автоматически принимали Ками за местную проститутку, а меня – за туриста‑ клиента. То обстоятельство, что Ками не говорила по‑ испански, только усложняло ситуацию, потому что нелегальные иммигранты из Гаити тоже обычно не знают испанского. Поначалу мы пытались обратить все в шутку, но после нескольких вечеров, испорченных безуспешными попытками вписаться в отель, нас это стало здорово злить. В конце концов мы стали ночевать в палатке, поставив ее в лесу у безлюдного пляжа. Мне было не привыкать (для меня хороший пляж – такой, где в радиусе нескольких километров никого больше нет), но Ками считала, что это слишком опасно.

Она вообще считала, что отношения со мной жутко опасны. Как ни старался я выглядеть и вести себя “нормально”, ей почему‑ то казалось, что я дикий и непредсказуемый, и она отказывалась хоть как‑ то обсуждать совместное будущее, настаивая, что у нас лишь короткий романчик.

А тем временем к сложностям в моей личной жизни добавилась полная неразбериха в исследованиях.

Крокодилы Доминиканской Республики относятся к виду, называемому “американский крокодил”. Он предпочитает солоноватую воду и обитает в мангровых лагунах от Мексики и Вест‑ Индии до Венесуэлы и побережья Северного Перу. В Доминиканской Республике сохранилась всего одна популяция в лежащем ниже уровня моря бессточном озере. Оно такое соленое, что крокодилы там могут жить только в местах впадения рек.

Самое северное место, где водятся американские крокодилы, – крайний юг Флориды, единственный уголок мира, где есть и крокодилы, и аллигаторы. Флоридских крокодилов недавно вывели из списка видов, находящихся под угрозой исчезновения, но их пока всего несколько тысяч, из которых большинство населяет каналы‑ охладители вокруг атомной электростанции. Легко увидеть их в природе в США можно только в крошечном поселке Фламинго, расположенном на дальнем конце основной дороги через национальный парк Эверглейдс. Поселок стоит на песчаной косе, отделяющей мелкий морской залив от бесконечного лабиринта узких, окруженных густыми мангровыми зарослями проток с черной водой. Он состоит из кордона парка, кемпинга и лодочной пристани в небольшой бухте. Если приехать туда рано утром в конце февраля или начале марта, нетрудно увидеть, как ревет или (чаще) хлопает головой доминантный самец, самый крупный из нескольких крокодилов, живущих в бухте и уходящем в глубь мангровых болот канале. Скорее всего, это будет один из самцов, учтенных в моей диссертации. Стараясь услышать как можно больше крокодильих “песен”, я провел много дней, скользя на каяке вдоль пляжа или по темным мангровым лабиринтам.

Американские крокодилы заставили меня задуматься о втором возможном способе проверки моей теории, согласно которой комбинация рева с инфразвуком предназначена для распространения информации по воздуху, а комбинация хлопков головой с инфразвуком – для передачи информации через воду.

Большинство крокодиловых – “универсалы”, способные жить практически в любом доступном водоеме. К этой категории относятся, например, миссисипский аллигатор и болотный крокодил. Первым способом проверки моей теории было сравнение “песен” животных, обитающих в маленьких прудах, с “песнями” тех, кто живет в больших реках и озерах.

Но некоторые виды крокодиловых – “специалисты”, которые обитают только в морских заливах и лагунах (как американский крокодил), или только в реках, или только в лесных болотах. Так что вместо сравнения популяций одного и того же вида я мог сравнить разные виды. Например, китайские аллигаторы живут только в небольших озерах и прудах. Они часто ревут, но очень редко хлопают головой. Я был очень рад обнаружить, что американские крокодилы Флориды и Доминиканской Республики, наоборот, часто хлопают головой и редко ревут. Оба вида вели себя так, как предсказывала моя теория.

Проблема с таким подходом в том, что на свете всего пять видов крокодиловых – “специалистов” по маленьким водоемам и столько же видов, населяющих только большие. С таким ограниченным размером выборки очень трудно получить маленькое Р‑ значение.

P‑ значение, пожалуй, основной термин, который нужно знать, чтобы понимать, как используется статистика в современной науке (особенно в медицине и биологии) и что на самом деле означают статистические результаты. Это число настолько важно, что среди биологов популярен тост “Выпьем за то, чтобы наш список публикаций был большим, а P‑ значения маленькими”.

“Р” в данном случае английская буква “пи”, сокращение от слова probability (“вероятность”). Представьте себе, что вы бросили игральную кость двенадцать раз и пять раз из двенадцати выпала шестерка. С костью что‑ то не так или это случайность? Есть статистическая формула, позволяющая вычислить, какова вероятность, что шестерка случайно выпадет пять раз из двенадцати. Эта вероятность и называется P‑ значением. В данном случае она составляет 0, 02 (два шанса из ста). Вы по‑ прежнему не знаете точно, смещен ли центр тяжести у игральной кости, но очень похоже, что смещен.

Если вы сравниваете данные по двум популяциям, между ними практически всегда будет какая‑ то разница. Р‑ значение говорит вам, какова вероятность, что обнаруженная вами разница – случайность. Чем меньше P‑ значение, тем вероятнее, что эти две популяции действительно различаются.

Например, вы хотите узнать, помогает ли чеснок от гриппа. После долгих лет наблюдений вы выяснили, что пациенты, принимавшие чеснок, выздоравливали в среднем через 6, 5 дня, а те, кто не принимал, – через 6, 6. Вы подставляете в формулу количество пациентов в каждой группе и результаты наблюдений. Если получается Р‑ значение, близкое к единице, значит, наблюдаемая разница – почти наверняка случайность, а если близкое к нулю – почти наверняка нет.

Если разница действительно существует, то чем больше размер выборки, тем меньше получится Р‑ значение и тем убедительнее будет ваш результат. А если разницы на самом деле нет, то, сколько бы вы ни увеличивали размер выборки, Р‑ значение будет только расти. Поэтому ученые всегда стремятся к максимальному размеру выборки, чтобы результат оставлял как можно меньше сомнений.

Разумеется, любой исследователь хотел бы получать P‑ значения, равные нулю, но на практике это удается крайне редко. В биологических исследованиях принято считать достаточно убедительными результаты с Р‑ значением не больше 0, 05. Такие результаты называются статистически достоверными. Но важно помнить, что даже статистически достоверный результат не гарантирует, что ваша теория верна. Он только означает, что она верна с вероятностью более 95 из loo. А если ваше P‑ значение больше 0, 05, это вовсе не доказывает, что ваша теория неверна, – может быть, вы просто не сумели получить достаточно данных. Поэтому, если, например, вы читаете в газете, что “новое исследование не обнаружило связи между сотовыми телефонами и раком мозга”, это не обязательно значит, что сотовые телефоны абсолютно безопасны. Вполне возможно, что они все‑ таки вызывают рак мозга, но настолько редко, что исследователям не удалось собрать достаточно данных, чтобы получить статистически достоверный результат. Что же вам делать с вашим телефоном? Простого ответа нет. Можно только прочитать оригинал статьи, разобраться в статистике и самому решить, является ли уровень риска, который исследователи могли бы “пропустить”, приемлемым лично для вас. А если вы не разбираетесь в статистике, дела ваши плохи в любом случае: не помрете от рака мозга, так еще на чем‑ нибудь попадетесь.

Разных видов крокодиловых было слишком мало, чтобы я мог надеяться получить маленькое P‑ значение, просто их сравнив. Но мне все равно обязательно надо было попытаться получить хотя бы общие сведения по как можно большему их количеству. Моя теория очень четко предсказывала, каким должно быть соотношение рева и хлопков головой в “песнях” каждого вида‑ “специалиста”. Мне совершенно не хотелось проработать над доказательством этой теории много лет, опубликовать результаты, а спустя неделю обнаружить, что какой‑ нибудь редкий африканский крокодильчик делает все наоборот и все мои логические построения неправильны.

Сравнивая животных одного “универсального” вида, живущих в разных местообитаниях, я мог получить большую выборку, но это требовало многих лет работы, потому что брачный сезон у каждого вида длится всего несколько недель. Но тут уж я ничего не мог поделать: мне нужно было маленькое Р‑ значение.

Больше всего, однако, меня беспокоил растущий список загадок, на которые моя теория не давала ответа. Например, аллигаторы никогда не включали рев и хлопки головой в одну и ту же “песню”, а крокодилы делали это довольно часто. Я не мог придумать никаких возможных объяснений такого различия.

В марте брачный сезон крокодилов кончился. Сухой сезон между тем продолжался, и в Эверглейдс поступало с севера все меньше пресной воды. Солоноватая вода из прибрежных мангровых лагун в результате проникала все дальше в глубь болот, и вместе с ней двигались крокодилы. Они стали появляться в озерах, где прежде жили аллигаторы. Будучи более агрессивными, крокодилы обычно одерживали верх над аллигаторами примерно такого же размера почти без драк. Вскоре аллигаторы практически исчезли на юге Эверглейдс. Они могут жить в солоноватой воде, но не очень долго, потому что, в отличие от крокодилов, у них нет специальных солевыводящих желез у основания языка.

Как‑ то ночью я шел вдоль берега озера и увидел впереди крокодила, глаза которого светились, как угольки, в луче фонарика. Он лежал у самой тропинки, высунув голову из густой травы. Длиной он был почти три метра – максимальный размер флоридских крокодилов. Я вспомнил, что болотные крокодилы и аллигаторы тоже попадались мне неподвижно лежащими возле троп и лесных просек, иногда в десятках метров от воды. В Акульей долине часто можно было увидеть сотню‑ другую аллигаторов, часами лежавших на обочине дороги по ночам. Что они там делали?

Мне казалось наиболее вероятным, что они таким способом устраивают засады, ожидая, что по тропе пройдет кто‑ нибудь съедобный. Я поделился своими наблюдениями с несколькими герпетологами, но им не понравилось мое объяснение. В то время существовала общепринятая догма, согласно которой крокодиловые – водные охотники и практически никогда не охотятся на суше. Другим возможным объяснением была терморегуляция: может быть, аллигаторов привлекала нагревшаяся за день поверхность дороги? Я раздобыл лазерный термометр и быстро выяснил, что уже через два часа после захода солнца дороги, даже асфальтовые, не отличались по температуре от травы или воздуха и были существенно холоднее, чем водоемы, из которых приползали аллигаторы. Тогда кто‑ то из моих коллег предположил, что аллигаторы так сушатся. Известно, что им необходимо время от времени полностью высушивать кожу, иначе она покрывается водорослями. Но зачем сушиться прохладной ночью, когда везде лежит роса, а не солнечным днем?

Я окончательно решил, что мое объяснение верно, увидев однажды аллигатора, лежавшего ночью на краю тропы с только что пойманным опоссумом в зубах. Но мне нужно было больше данных, чтобы наверняка убедить скептиков. Пришлось достать полицейские и медицинские протоколы осмотра жертв нападений аллигаторов на людей. Оказалось, что несколько случаев со смертельным исходом произошли на дорогах и тропах довольно далеко от воды. Я написал статью, но решил пока не посылать ее в журнал – вдруг еще что‑ нибудь узнаю? Опубликовал я ее только три года спустя; к тому времени у меня имелись данные об охоте на суше еще трех крупных видов (нильского и гребнистого крокодилов и черного каймана). Но пока что я был единственным во Флориде человеком, знавшим, как опасно ходить ночью по болотам без фонарика.

Когда я поселился в Майами, ко мне стало приезжать много гостей, особенно в холодное время года. Однажды приехали двое знакомых из Нью‑ Йорка, и я решил их сводить на прогулку по тропе под манящим для герпетолога названием Тропа Змеиного укуса. Летом это место славится самым большим в мире количеством гнуса: там установлен мировой рекорд, 6 укусов в минуту на квадратный сантиметр кожи. Там же имел место единственный известный случай, когда гнус заел человека до смерти: у двадцатилетнего туриста порвалась велосипедная цепь на дальнем конце тропинки, и парень умер от отравления слюной комаров и слепней, не успев преодолеть пять километров до автомобильной дороги. Но зимой насекомых почти нет, и пройтись по заболоченному лесу очень приятно.

К тому времени, как мы дошли до конца тропинки и повернули обратно, уже стемнело. Неожиданно мы увидели трехметрового аллигатора, который лежал поперек просеки, полностью ее перекрыв. Вокруг были такие густые заросли, что нам ничего не оставалось, как попробовать через него перепрыгнуть. Я светил фонариком прямо ему в глаза, стараясь ослепить, а мои друзья по очереди разбегались и прыгали. Аллигатор даже глазом не моргнул. Наверное, он не считал себя достаточно большим, чтобы рискнуть напасть. Аллигаторы и крокодилы обычно не относят взрослых людей к возможной добыче, пока не вырастут до четырех метров. Очень немногие аллигаторы во Флориде достигают такой величины; может быть, именно поэтому нападения на человека случаются так редко.

К середине марта стало понятно, что мне придется проделать огромную работу Мне надо было изучить “песни” как можно большего количества видов крокодиловых, а кроме того, собрать сотни наблюдений за миссисипскими аллигаторами. Для этого следовало провести очень много времени в поле, а ведь я еще должен был преподавать восемь месяцев в году, чтобы получать стипендию и не платить за аспирантуру Такой проект мог легко растянуться на десять лет, а то и больше. Между тем предполагалось, что до защиты диссертации у меня четыре года. Можно было попробовать немного задержаться в аспирантуре, но десять лет меня терпеть уж точно бы не стали.

Мало того, что у меня не хватало времени на исследования, так еще и с преподаванием случилась неприятность. В тот семестр я вел курс лабораторных работ “Введение в биологию” для первокурсников. Многие из моих студентов не собирались становиться биологами, им просто нужно было пройти этот курс для последующего поступления в медицинскую школу. Конкурс в эти школы сумасшедший, так что, хотя биология таких студентов не интересовала, отличная оценка им нужна была позарез. Если им не удавалось ее получить, они нередко пытались заставить преподавателя все‑ таки ее поставить, строча на него жалобы декану факультета.

Одна из лабораторных работ была посвящена всевозможным кольчатым червям, в том числе дождевым червям и пиявкам. Сначала мне надо было найти студента‑ добровольца, чтобы на его руке продемонстрировать, как кормится медицинская пиявка (интересно, что добровольцами обычно вызывались девушки). Потом я вкратце рассказывал про биологию червей. Дождевые черви – гермафродиты, и когда они занимаются любовью, процесс идет в обе стороны одновременно. На следующей неделе была контрольная, и в число вопросов я включил один про размножение дождевых червей. Я нашел в “Википедии” список поз, в которых можно заниматься сексом, раздал его студентам и предложил ответить, в какой позе это делают черви. Любой, кто внимательно слушал мои объяснения, должен был догадаться, что позиция должна быть симметричной, поэтому единственный возможный ответ – “69”. Почти все студенты ответили правильно, но одна девушка, чьи оценки были очень далеки от отличных, решила настрочить жалобу.

Меня вызвали в кабинет декана на лекцию о недопустимости сексуальных намеков в преподавании. Бедный Стив вынужден был сидеть там со мной, и мы все, включая декана, мучительно сдерживали смех. По‑ моему, последняя попытка преподавать биологию без сексуальных намеков была предпринята в конце XVIII века: тогда в католических школах запретили упоминать придуманную Линнеем систему классификации растений, потому что она была основана на строении цветка, а цветы – органы размножения.

Тем временем Ками заявила, что мы расстаемся. Это было странное расставание, потому что мы продолжали встречаться два‑ три раза в неделю. Но я понимал, что все закончится, как только у нее появится альтернатива. У девушки с такой внешностью это не займет много времени.

И я должен был оставить ее одну на две долгих недели, чтобы вернуться в Индию.

Чтобы понять чужую страну, первым делом понюхайте ее.

Редьярд Киплинг

Молодой гавиал

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒