Левиафан-99 2 страница

– Сейчас ведь только май, – сказал он себе. – Каникулы еще не начались.

Досадливо заржав, конь начал удаляться от школы – не иначе как в пику Кардиффу.

– Клод! – грозно окликнул Кардифф. – Тпру!

Коняга остановился и стал бить передними копытами по мостовой.

Кардифф опять повернулся к зданию школы. На балке над центральным входом было вырезано: «Гимназия. Основана 1 января 1888 года».

– Тысяча восемьсот восемьдесят восьмой, – пробормотал Кардифф. – Подумать только.

Напоследок обведя взглядом запыленные окна и ржавые цепи, он приказал:

– Еще один круг, Клод.

Клод не двигался.

– В чем дело – у нас больше нет хлеба и новых адресов? Ты только доставляешь заказы из пекарни, а на большее не способен?

Даже тень Клода не шелохнулась.

– Ну, тогда будем стоять, пока ты не уступишь. Именитый гость желает пересечь этот треклятый городишко из конца в конец. Ну и чего ты ждешь? Кто упирается, тому ни воды, ни овса.

Вода и овес подействовали.

Конь побежал бодрой рысью.

Они пронеслись с ветерком по Кловер-авеню, потом вдоль Гибискус-уэй аж до Роузвуд-плейс, свернули направо по Джун-глейд, налево по Сэндалвуд, а оттуда выехали на Лог – бульвар, получивший свое название от неглубокого лога, размытого дождями в незапамятные времена. Кардифф оглядывал лужайку за лужайкой: сочная, изумрудная, безупречно подстриженная трава. Ни одной бейсбольной биты. Ни одного бейсбольного мяча. Ни одного баскетбольного кольца. Ни одного баскетбольного мяча. Ни одной теннисной ракетки. Ни одного крокетного молоточка. На тротуарах ни следа расчерченных мелом «классиков». Ни одной шины, подвешенной на дереве.

Клод привез его обратно к «Гербу египетских песков», где уже поджидал Элиас Калпеппер.

Кардифф соскочил с подножки.

– Ну как?

Оглянувшись на летнее ожерелье зеленых лужаек, живых изгородей и золотистых подсолнухов, Кардифф спросил:

– А где же дети?

Глава 11

Мистер Калпеппер ответил не сразу.

Потому что сначала их ждал полдник: тарталетки с абрикосами и персиками, земляничное суфле, кофе вместо чая и портвейн вместо кофе; потом ужин – настоящее пиршество, которое затянулось далеко за девять вечера, а там уже постояльцы «Герба египетских песков» стали один за другим отправляться к себе, ища спасения от вечерней духоты в желанной прохладе постелей; Кардифф тем временем расположился на лужайке, где не было разбросано ни цветных обручей, ни молоточков для игры в крокет, и сверлил взглядом мистера Калпеппера, который сидел на открытой веранде и неторопливо курил трубку за трубкой.

В конце концов Кардифф не выдержал: вразвалочку подошел к перилам крыльца и всем своим видом изобразил нетерпение.

– Ты спросил, почему здесь не видно детей? – заговорил Элиас Калпеппер.

Кардифф кивнул.

– Дотошный газетчик не стал бы так долго ждать ответа на столь серьезный вопрос.

– А времечко и сейчас тикает, – беззлобно заметил Кардифф, поднимаясь по ступенькам.

– Это точно. Угощайся.

На перилах стояли две маленькие рюмки и бутылка вина.

Кардифф залпом осушил свою порцию и устроился рядом с Элиасом Калпеппером.

Тот выпустил дым.

– Всех ребятишек, – сказал он, тщательно взвешивая каждое слово, – мы отправили учиться.

Кардифф в недоумении уставился на него:

– Всех разом? Со всего города?

– Можно и так сказать. Отсюда до Финикса сто миль езды. До Тусона – это в другую сторону – двести. Дорога – сплошные пески да сухостой. А детям нужна школа в зелени. Зелени, впрочем, и у нас хватает, только учителей не найти – не хотят здесь работать. Раньше приезжали, да от скуки долго не выдерживали. Коли учителя к нам не едут, приходится детей отправлять за тридевять земель.

– А если я наведаюсь к вам в конце июня, то увижу, как дети возвращаются домой на каникулы?

Калпеппер застыл и сделался похожим на Клода.

– Я спросил…

– Я понял. – Калпеппер выбивал трубку, из которой сыпались искры. – Если отвечу «да», ты поверишь?

Кардифф отрицательно покачал головой.

– По-твоему, я намеренно уклоняюсь от ответа?

– По-моему, – ответил Кардифф, – каждый из нас тянет резину. Мне интересно, какой у вас будет рекорд.

Калпеппер усмехнулся.

– Дети не приедут на каникулы. Они уже выбрали для себя летние школы и разъедутся кто куда – в Амхерст, в Провиденс, в Сэг-Харбор. А один мальчуган – даже в Мистик-Сипорт[5]. Неплохо звучит, а? Мистик. Когда-то застрял я там в грозу и читал «Моби Дика», перескакивая через главы.

– Дети не приедут на каникулы, – повторил за ним Кардифф. – Можно, я угадаю, по какой причине?

Старик кивнул и пожевал незажженную трубку.

Кардифф достал свой блокнот и сверился с записями.

– Местные ребятишки, – выговорил он наконец, – вообще не вернутся домой. Никто. Ни один. Никогда.

Захлопнув блокнот, он продолжил:

– Дети не вернутся по той простой причине, – он проглотил застрявший в горле ком, – что их здесь нет. В давние времена что-то произошло. Бог его знает, что это было, но что-то произошло. Семейных встреч тут не бывает. Самые юные – кто не покинул здешние места – давно успели повзрослеть. Вы – один из них.

– Это вопрос?

– Нет, – сказал Кардифф. – Это ответ.

Калпеппер откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

– Ты – самый дотошный, – изрек он, не замечая, что трубка давно остыла, – из самых первоклассных газетчиков.

– А еще… – начал Кардифф.

Глава 12

– Достаточно, – перебил Калпеппер. – На сегодня.

Он снова наполнил рюмку искристо-янтарным вином. Кардифф выпил. Услышав мягкий щелчок входной двери, он поднял глаза. Кто-то проскользнул наверх. Вокруг ничего не изменилось.

Кардифф подлил себе вина.

– Никогда не вернутся домой. Никогда, – прошептал он.

И отправился спать.

Приятных снов, пожелал кто-то в глубине дома. Но Кардиффу не спалось. Он лежал не раздеваясь и решал философские задачи на потолке: стирал, исправлял, опять стирал и наконец не выдержал: резко спустил ноги и стал всматриваться в город-луг, где среди тысяч цветов поднимались, тонули и снова поднимались дома – парусники на волнах лета.

Сейчас встану и пойду, решил Кардифф, только не на поляну, где жужжат пчелы. А совсем в другое место, где витает земное молчание и дрожит пыльца на крыльях ночной бабочки, что зовется «мертвая голова».

Он босиком прокрался по ступеням в холл, вышел за порог и беззвучно задвинул дверь-ширму, а потом сел на траву и обулся при свете поднимающейся луны.

«Вот и славно, – подумал он, – даже фонарик не понадобится».

На середине улицы он обернулся. Кто-то, глядя ему вслед, маячил тенью у входной двери – или показалось? Он двинулся дальше, а потом перешел на бег.

«Держись той же дороги, что и Клод, – тяжело дыша, мысленно говорил он себе. – Здесь за угол, теперь сюда, еще раз направо – вот и оно…»

Кладбище.

При виде холодного мрамора у него защемило сердце и перехватило дыхание. Захоронения даже не были обнесены железной оградой.

Бесшумно ступив на дорожку, он приблизился к первому могильному камню. Пальцы тронули надпись:

БЬЯНКА ШЕРМАН БЕЙТС

И дату:

3 ИЮЛЯ 1882

А еще ниже:

ПОКОЙСЯ С МИРОМ

Даты смерти не было.

Луну затянуло облаками. Он перешел к следующему надгробью:

УИЛЬЯМ ГЕНРИ КЛЭЙ

1885–

МИР ПРАХУ ТВОЕМУ

И опять без скорбной даты.

Коснувшись третьего надгробия, он прочел:

ГЕНРИЕТТА ПАРКС

13 АВГУСТА 1881 УШЛА НА НЕБЕСА

Но Кардифф уже знал наверняка, что она еще не ушла на небеса.

Луна помрачнела, однако собралась с силами. Она высветила небольшой склеп в античном стиле, шагах в двадцати: образчик изысканности, миниатюрный акрополь, поддерживаемый четырьмя жрицами-весталками, а может, богинями – прекрасными девами, чарующей красоты женщинами. У него бешено застучало сердце. Все четыре мраморные фигуры, словно разбуженные бледным светом, вдруг ожили и, нагие, приготовились разбрестись в разные стороны среди камней с именами и недописанными годами.

Он затаил дыхание. Сердце колотилось все сильнее.

Потому что у него на глазах одна из богинь, вечно прекрасных дев, задрожала от ночной прохлады и ступила на лунную дорожку.

Трудно сказать, что он испытал в этот миг: восторг или ужас. Как-никак этот ночной час застал его в мертвом царстве. Но она? В такую погоду она оставалась обнаженной, если не считать прикрывавшего грудь шелкового облачка, которое обвивалось вокруг бедер, когда она удалялась от бледных каменных подруг.

Проплыв меж надгробий, молчаливая, как мрамор, еще совсем недавно служивший ей плотью, она остановилась прямо перед ним: ее темные волосы слегка растрепались над изящными ушками, а фиалковые глаза были широко распахнуты. Она приветливо подняла ладонь и улыбнулась.

– Ты, – задохнулся он. – Почему ты здесь?

Она тихо сказала:

– А где же мне быть?

Протянув ему руку, она молча повела его прочь от могил.

Не останавливаясь, он оглянулся на заброшенную мозаику имен и таинственных дат.

«Все родились – и никто не умер, – думал он. – На каждом камне – пустое место, куда будет вписан тот день, когда чей-нибудь призрак отправится на встречу с Вечностью».

– Да, – раздался голос. Но она не разомкнула губ.

«Ты пришла за мной для того, – молча говорил он, – чтобы я не читал эти надписи и не задавал лишних вопросов. А что прикажешь думать о детях, которые не вернутся домой? »

Скользя, как по льду, по безбрежному морю лунного света, они миновали стайку подсолнухов, не обернувшихся на их легкие шаги, прошли по дорожке, поднялись на крыльцо, пересекли веранду, а там наверх – второй, третий, четвертый этаж – и оказались в мансарде, где дверь стояла нараспашку, а за ней сугробом белела постель с откинутым покрывалом, островок снежной прохлады среди душной летней ночи.

– Да, – еще раз промолвила она.

В комнату он вошел как лунатик. Поглядев через плечо, заметил на паркетном полу свою одежду, словно разбросанную неряшливым мальчишкой. Застыл у льняного сугроба и подумал: «Еще один, последний вопрос. Кладбище. Лежат ли под надгробьями мертвецы? Покоятся ли в могилах усопшие? »

Но было уже слишком поздно. Не успел он и рта раскрыть, как рухнул в сугроб.

И начал, захлебываясь белизной и заходясь криком, погружаться в пучину, но вскоре налетел спасительный шторм, который принес тепло; были какие-то прикосновения и сближения, но он не видел, кто или что привлекает его к себе; он больше не сопротивлялся и уходил в глубину.

Пробудившись, он понял, что уже не может шевельнуть ни рукой ни ногой, а просто отдается на волю волн. И все потому, что он прыгнул со скалы, а вместе с ним кто-то другой, невидимый, и, чтобы выплыть, пришлось грести что есть мочи, пока не ударила молния, которая расколола его на полустрах-полувосторг и бросила на это ложе обнаженность тела и души.

Он проснулся еще раз: шторм утих, падение прекратилось, в его ладони замерла чья-то тонкая рука, и он, даже не открывая глаз, понял, что рядом лежит она и ее дыхание неотличимо от его собственного. За окном еще не рассвело.

Она заговорила:

– Ты что-то хотел спросить?

– Не сейчас, – шепнул он. – Потом спрошу.

– Да, – тихо сказала она. – Потом.

И тут – кажется, впервые за все время – она приникла к его губам.

Глава 13

Проснулся он в лучах солнца, бивших сквозь высокое чердачное окно. На языке вертелись вопросы.

В постели рядом с ним было пусто. Ушла.

«Боится? » – мелькнуло у него в голове.

«Вряд ли, – ответил он самому себе. – Наверняка оставила записку на дверце холодильника. – Почему-то он был в этом уверен. – Надо поглядеть».

Записка оказалась именно там.

Мистер Кардифф!

Сегодня большой наплыв приезжих. Я должна их встретить.

Все вопросы – за завтраком.

Неф

Не донеслись ли до его слуха приглушенные жалобы паровозного гудка, едва различимый ропот локомотива?

Выйдя на крыльцо, Кардифф прислушался, и вновь над горизонтом поплыл слабый паровозный крик.

Он поднял глаза к верхнему этажу. Неужели она побежала на этот крик? А постояльцы тоже его слышали?

Дойдя до железнодорожной станции, он остановился прямо посредине, между рельсами, заклиная паровозный гудок протрубить еще раз. На этот раз – тишина.

«Для всего есть отдельные поезда – но для чего конкретно? » – задумался он.

«Я успел первым», – похвалил он себя за расторопность.

А дальше что?

Он ждал, но воздух был тих, а горизонт безмятежен; пришлось возвращаться в «Герб египетских песков».

Из всех окон в тревоге выглядывали постояльцы.

– Все в порядке, – объявил он. – Ничего страшного не произошло.

С верхнего этажа чей-то голос негромко спросил:

– Это точно?

Глава 14

Неф не пришла ни к завтраку, ни к обеду, ни к ужину.

Он лег спать на пустой желудок.

Глава 15

Когда пробило полночь, в окно влетел легкий ветер и пошептался с занавесками, наказав им не пускать в комнату лунный свет.

За дальней окраиной города лежало кладбище, которое скалилось гигантскими белыми зубами, торчавшими среди свежей, залитой лунным серебром травы.

Четыре десятка мертвенных – но не мертвых – камней.

Все – обман, твердил он.

А ноги уже несли его вниз по лестнице, сквозь мерное дыхание спящих.

В тишине освещенной луной кухни из ледника падали в поддон капли талой воды. Цветные стекла слухового окошка над входной дверью окрашивали пол лимонно-желтым и сиреневым.

Наедине с собственной тенью вышел он на пыльную дорогу.

Добрел до кладбищенских ворот. И вот он уже посреди кладбища, а в руках невесть откуда взялась лопата. Он копал до тех пор…

…пока лезвие, вонзившееся в пыльный грунт, не ударилось с глухим стуком о твердую поверхность.

Тогда он быстро раскидал землю и нагнулся, чтобы взяться за край гроба, как вдруг до его слуха донесся шорох.

Всего один шаг.

Да! – радостно пронеслось у него в голове.

Она снова здесь. Разыскала меня, чтобы отвести домой. Ей пришлось…

Его сердце застучало как молот, потом утихомирилось.

Кардифф медленно выпрямился на краю могилы.

У железных ворот стоял Элиас Калпеппер, так и не сумевший подобрать нужных слов, чтобы окликнуть Кардиффа, который орудовал лопатой там, где копать не дозволено.

Лопата выскользнула у Кардиффа из рук.

– Мистер Калпеппер?

Элиас Калпеппер отозвался:

– Давай, давай, не останавливайся. Поднимай крышку. Что же ты? – И, видя, что Кардифф пришел в замешательство, поторопил: – Ну!

Наклонившись, Кардифф потянул кверху крышку гроба. Ее не прибили гвоздями и не заперли на замок. Откинув крышку, Кардифф заглянул внутрь.

Элиас Калпеппер подошел и остановился рядом.

Они оба смотрели… В пустой гроб.

– Подозреваю, – сказал Элиас Калпеппер, – что тебе сейчас будет не вредно опрокинуть рюмочку.

– Две, – сказал Кардифф. – Не меньше.

Глава 16

Среди ночи они курили добрые сигары и потягивали безымянное вино. Откинувшись на спинку плетеного кресла, Кардифф прикрыл глаза.

– Заметил какие-нибудь странности? – осведомился Элиас Калпеппер.

– Чертову дюжину. Когда Клод взял меня на развозку хлеба и сдобы, мне бросилось в глаза отсутствие лечебных учреждений – нигде ни одной вывески. И похоронных контор нет.

– Ну, где-то должны быть, – протянул Калпеппер.

– В телефонном справочнике не числятся ни терапевт, ни хирург, ни похоронный агент.

– Наше упущение.

Кардифф сверился со своими заметками.

– Господи, это прямо город-призрак: даже больницы нет!

– Есть, но маленькая.

Кардифф подчеркнул каждый пункт своего списка.

– Амбулатория на десяти квадратных метрах? Разве этого достаточно? Неужели здесь никто не страдает тяжелыми недугами?

– Я бы, – сказал Калпеппер, – примерно так и выразился.

– Ничего серьезнее порезанного пальца, укуса пчелы и растяжения лодыжки?

– Описание довольно скупое, – отметил старший из двоих, – но по сути верное. Продолжим.

– И этим, – сказал Кардифф, оглядывая город с высокой веранды, – именно этим объясняется, что надгробные надписи неполны, а гробы так и стоят пустыми!

– Ты раскопал один-единственный гроб.

– А что толку проверять остальные? Правильно я мыслю?

Калпеппер молча кивнул.

– С ума сойти, Калпеппер! – вырвалось у Кардиффа. – У меня нет слов!

– По правде говоря, – сказал Калпеппер, – у меня тоже. Раньше никто не задавал таких вопросов. Мы жили себе и жили; могло ли нам прийти в голову, что какой-то приезжий поплюет на руки, возьмет заступ и начнет копать!

– Виноват.

Наверное, тебе не терпится услышать подлинные факты. Что ж, расскажу. А ты записывай, мистер Кардифф, записывай. Все путешественники, которые за долгие годы побывали в наших краях, быстро впадали в тоску и спешили унести ноги. Мы старались, чтобы наш городок выглядел как любой другой. Даже устраивали фальшивые похороны, с катафалком, с живыми цветами, с оркестром, но гробы-то были пустыми – только для видимости. Вот и на завтра наметили бутафорское погребение, напоказ, чтобы ты поверил, будто и нас порой не минует смерть…

– Порой? – встрепенулся Кардифф.

– Пожалуй, и не припомню, когда в последний раз кто-нибудь из наших скончался. Бывает, кого-то машина собьет. Кто-то со стремянки навернется.

– А болезни – коклюш, пневмония?

– Да мы вроде не кашляем. Увядаем, правда… но медленно.

– Насколько медленно?

– Ну, по скромным прикидкам, примерно…

– Насколько медленно?

– Лет за сто, за двести.

– А точнее?

– Пожалуй, лет за двести. Еще время не пришло подводить черту. Мы ведем отсчет всего лишь года с тысяча восемьсот шестьдесят четвертого – шестьдесят пятого, по календарю Линкольна.

– Все местные жители?

– Все.

– И Неф тоже?

– Не стану обманывать.

– Да ведь она моложе меня!

– Почитай, в бабки тебе годится.

– Ужас какой!

– Такими нас сотворил Господь. Но на самом деле климат тоже играет свою роль. И еще – вино, разумеется.

Кардифф уставился на свою пустую рюмку:

– Кто пьет это вино, тот живет до двухсот лет?

– Если не употребляет до завтрака. Да ты пей в охотку, мистер Кардифф, не стесняйся.

Глава 17

Элиас Калпеппер подался вперед, изучая записи в блокноте Кардиффа.

– Какие еще будут сомнения, вопросы или соображения?

Кардифф в задумчивости перечитывал свои заметки.

– В Саммертоне, по-моему, бизнес на нуле.

– Теплится кое-что по мелочи; но настоящих зубров нет.

– Бюро путешествий отсутствуют, железнодорожный перрон только один, да и тот грозит рассыпаться в прах. Главная дорога – сплошные колдобины. Никто никуда не ездит, да и сюда почти никто не заглядывает. Как вы умудряетесь держаться на плаву?

– Пораскинь мозгами. – Калпеппер пососал трубку.

– Да я пытаюсь, черт побери!

– Ты ведь слышал про полевые лилии. Мы не трудимся, не прядем[6]. Как и ты. Тебя не тянет скитаться по свету, правда? Разве что в редких случаях, вот как теперь. В основном все путешествия совершаются у тебя меж двух ушей. Верно я говорю?

– Как же я не догадался! – вскричал Кардифф, хватая блокнот. – Отшельники. Анахореты. Затворники. Каких десятки и сотни. Вы – писатели!

– Верно мыслишь.

– Занимаетесь сочинительством!

– В каждой комнате и мансарде, на каждом чердаке, в подвале и чулане, по обеим сторонам дороги, от центральной площади до городских окраин.

– Все жители? Целый город?

– За исключением горстки неграмотных лентяев.

– В жизни о таком не слышал.

– Теперь услышал.

– Зальцбург – город музыкантов, композиторов, дирижеров. Женеву населяют банкиры, часовых дел мастера, неудачливые горнолыжники. Нантакет – по крайней мере, в прежние времена – это флотилия, матросы, вдовы китобоев[7]. Но здесь-то, здесь!

Вскочив с кресла, Кардифф, словно безумец, вперился во мрак ночного города.

– Не жди услышать треск пишущих машинок, – предупредил Калпеппер. – У нас тишина.

«Карандаш, авторучка, записная книжка, лист бумаги, – подумал Кардифф. – Шепоты грифеля и чернил. Неслышные, как лето, мысли в неслышный, как лето, полдень».

– Писатели, – пробормотал Кардифф себе под нос, – без нужды не скитаются по свету. А рукопись не выдаст, какого ты роду-племени, какого пола, какого роста. Хоть лилипут, хоть великан. Писатели! Черт меня раздери!

– Не чертыхайся.

Кардифф обернулся к своему собеседнику:

– Уж не хотите ли сказать, что все они печатаются?

– Большинство.

– Назовите какие-нибудь имена – может, я знаю?

– Ты не знаешь, а я не скажу.

– Заповедник талантов, – выдохнул Кардифф. – Но что их всех сюда привело?

– Гены, хромосомы, склонности. Разве тебе не известно о литераторских поселках? Вот и у нас такой, только размерами побольше. Мы – единомышленники. Родственные души. Никто никого не зажимает. Кстати, алкоголиков у нас не встретишь, попоек и оргий не бывает.

– Иначе говоря, Скотту Фитцджеральду сюда путь заказан?

– Близко не подпустим.

– С тоски повеситься можно.

– Только если лишиться карандаша и бумаги.

– А вы тоже пишете?

– В меру своих скромных возможностей.

– Поэт, не иначе!

– Зачем так громко? Еще услышат.

– Вы – поэт, – повторил Кардифф шепотом.

– Мой конек – хайку. В полночь нацепляю очки, берусь за перо. Правда, слоги не укладываются в размер.

– Ну-ка, ну-ка?

Калпеппер продекламировал:

Милый кот, любимец мой.

Канарейка, ненаглядная моя,

Почему ты у кота в зубах?

Кардифф оценивающе присвистнул:

– Как бы я ни старался – мне такого не сочинить!

– А ты не старайся. Просто сочиняй.

– Обалдеть! Еще что-нибудь!

Подушка – снег под теплой щекой.

Руки мои ласкают метель;

Ты ушла.

Калпеппер умолк и, пряча смущение, взялся набивать трубку.

– Второе я редко вслух читаю. Слишком грустно.

Чтобы только заполнить паузу, Кардифф спросил:

– А как здешние писатели поддерживают связь с миром?

Взгляд Калпеппера устремился вдаль – туда, где безмолвная дорога подходила к бесполезным рельсам.

– Раз в месяц я сам складываю в грузовичок рукописи и везу в Джайла-Спрингс, так что почта уходит из того места, где нас нет; а назад привожу кипы чеков и гору отказов. Гонорары поступают в наш единственный банк, где служат кассир и управляющий. Деньги хранятся на черный день – на случай, если придется нам сниматься с места.

Кардиффа отчего-то бросило в жар.

– Надумал что-то сказать, мистер Кардифф?

– Не сейчас.

– Я не тороплю.

Раскурив трубку, Калпеппер прочел:

Мать поминает сына.

Далеко ли успел он уйти,

Зоркий мой ловец стрекоз?

– Это не мое. К сожалению. Японское. Вечное.

Зашагав из одного конца веранды в другой, Кардифф обернулся:

– Надо же, все сходится. Писательское ремесло – единственное, на чем может держаться такой уединенный городок. У вас тут налажена служба почтовой доставки.

– Писательское ремесло и само по себе – как служба почтовой доставки. Выписываешь чек, заказываешь, чего душа просит; и вот уже фирма «Джонсон Смит» из города Расин, штат Висконсин, шлет тебе посылку. Окуляры заднего вида. Гироскопы. Карнавальные маски. Лоскутные куклы. Эпизоды из фильма «Собор Парижской Богоматери». Колоды карт для фокусов. Ходячие скелеты.

– Полезнейшие вещи, – улыбнулся Кардифф.

– Полезнейшие вещи.

Оба негромко посмеялись. Кардифф выдохнул:

– Значит, это писательская колония.

– Решил остаться?

– Нет, решил уехать.

Осекшись, Кардифф зажал рот ладонью, будто сболтнул лишнего.

– Это еще что за явление? – Элиас Калпеппер чуть не выпрыгнул из кресла.

Кардифф и ахнуть не успел, как возникшая на лужайке перед верандой бледная фигурка взлетела по ступеням крыльца.

У него вырвалось ее имя.

С порога дочь Элиаса Калпеппера произнесла:

– Когда будешь готов, поднимайся наверх.

– «Когда буду готов? – растерялся Кардифф. – Когда буду готов! »

Дверь-ширма скользнула на место.

– Возьми, тебе не повредит, – сказал Элиас Калпеппер.

И, в последний раз наполнив рюмку, передал ее Кардиффу из рук в руки.

Глава 18

И опять в теплую летнюю ночь широкое ложе превратилось в снежный сугроб.

Она неподвижно лежала на краю и смотрела в потолок. Он сидел на другом краю, не произнося ни слова, а потом откинулся на спину, опустил голову на подушку и решил выждать.

В конце концов Неф заговорила:

– Тебя, как я посмотрю, тянет на городское кладбище. Что ты там ищешь?

Для начала изучив голый потолок, он ответил:

– А тебя, как я посмотрю, тянет на станцию, где и поезда-то, считай, не ходят. Что ты там ищешь?

Она даже не повернулась, но ответила:

– Похоже, мы оба что-то ищем, но не хотим или не можем признаться.

– Да, похоже на то.

И снова молчание. Наконец она покосилась в его сторону:

– Кто первый?

– Давай ты.

Она тихонько рассмеялась:

– Моя правда – длиннее и удивительнее твоей.

Посмеявшись вместе с нею, он покачал головой:

– Зато моя ужаснее.

Она встрепенулась, и он почувствовал, как ее бросило в дрожь.

– Ты меня пугаешь.

– Я не хотел. Но что есть, то есть. И если я тебе все выложу, ты, боюсь, от меня сбежишь и больше я тебя не увижу.

– Никогда? – прошептала Неф.

– Никогда.

– Если так, – сказала Неф, – расскажи, что сможешь, только не пугай меня.

Но в этот миг из далекого ночного мира донесся одинокий крик паровоза – поезд шел в их сторону.

– Слышал? Это за тобой?

Над горизонтом пролетел второй гудок.

– Нет, – ответил он, – наверное, это тот поезд вне расписания. Господи, только бы он не принес дурные вести.

Она медленно села на краю кровати и прикрыла глаза.

– Схожу узнаю.

– Не ходи, – сказал он. – Не надо. Я сам.

– Но сначала… – шепнула она. И мягко увлекла его на свою сторону кровати.

Глава 19

Среди ночи он вдруг почувствовал, что снова остался один.

Проснулся он на рассвете, в смятении думая: «Опоздал. Поезд уже прибыл и ушел. Но нет…»

Когда солнце поднялось над песками, до него сквозь расстояние донесся скорбный крик паровозного гудка, будто возвещавший о похоронной процессии.

Еще ему было слышно – или почудилось? – как из поезда, промчавшегося без остановки, выбросили саквояж – точь-в-точь как его собственный, – который с глухим стуком упал на перрон.

А еще ему было слышно – или почудилось? – как кто-то приземлился трехсотфунтовой кувалдой на дощатый настил.

И тут до Кардиффа дошло. Голова его упала на подушку, словно отрубленная.

– О господи! За что такое наказание, господи!

Глава 20

Они стояли на перроне пустого вокзала. Кардифф в одном конце, здоровяк-приезжий – в другом.

– Джеймс Эдвард Маккой? – осведомился Кардифф.

– Кардифф! – воскликнул Маккой. – Ты ли это?

Оба натужно улыбнулись.

– Какими судьбами? – спросил Кардифф.

– Можно подумать, ты не догадывался, что я буду наступать тебе на пятки, – ответил Джеймс Эдвард Маккой. – После твоего отъезда прошел слух, будто ты поехал кого-то хоронить. Тут и я мигом подхватился.

– Зачем?

– Давай начистоту. Я давно понял: у нас с тобой разные цели. Да еще у тебя расплывчатые, а у меня четкие. Терпеть не могу лицемеров.

– Ты хочешь сказать, «оптимистов»?

– Не зря все-таки я тебя на дух не переношу. Мир – это сточная яма, в которой мы барахтаемся, пытаясь прибиться к берегу. Господи прости, да где он, этот берег? Никогда к нему не прибиться, потому что берега нет! Мы – крысы, тонущие в нечистотах, а тебе все маяки грезятся. Для тебя «Титаник» – это речной пароходик Марка Твена. Для тебя Свенгали[8], Раскольников и Гитлер – это тройка марионеток. Жаль мне тебя. Вот я и приехал, чтобы открыть тебе истину.

– С каких это пор тебя влечет истина?

– Истина, практичность и здравый смысл. Не играй в азартные игры, не бросай нищим раскаленные монеты, не сталкивай хозяйку в лестничный проем. Светлое будущее? Черт побери, будущее уже наступило, и оно омерзительно. Итак, какой у тебя интерес в этом захолустье? – Маккой брезгливо обвел глазами безлюдную станцию.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 Следующая ⇒