Натан Перельман. В КЛАССЕ РОЯЛЯ

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 5Следующая ⇒

Натан Перельман

В КЛАССЕ РОЯЛЯ

Короткие рассуждения

Часть 5.

Краткая типология фортепианной педагогики.

1. Заклинательная педагогика построена на противопоставлениях.

А) у вас грубое forte – играйте ТИШЕ!

Б) у вас невыразительное piano – играйте ГРОМЧЕ!

В) вы склонны к поспешности – играйте МЕДЛЕННЕЕ.

2. Отягощающая педагогика построена на усложнениях:

А) берите forte от плеча (или чего-нибудь еще такого);

Б) берите piano, глубоко нажимая клавишу, и ведите звук (и еще в таком роде);

В) склонны к поспешности: охватите все сочинения в целом, найдите ОПТИМАЛЬНЫЙ темп, не комкайте мысль!

3. Вспомогательная педагогика построена на упрощениях:

А) forte – протяженным звуком;

Б) piano – протяженным звуком;

В) спешащим и неспешащим: расставьте и обязательно соблюдайте все знаки препинания (и все в таком виде).

4. Артистическая педагогика, обремененная всеми достоинствами и недостатками, свойственными предыдущим трем, вдобавок непоследовательна, капризна, увлекательна и заразительна.

5. Проповедническая, или ритуальная, педагогика построена на:

А) предании анафеме всех существующих педагогик;

Б) ритуале поклонения Единственному. Но это уже сфера психиатрии.

Фортепианной легатирующей лиге негоже быть намного длинней своей прародительницы – вокальной лиги.

Жажда познания музыки влечет нас к роялю, аппетит к музыке – к граммофону. Обжорство – к неразборчивому коллекционированию пластинок.

Пресловутое хорошее “туше” рук теряет всякий смысл, если оно не распространяется и на ноги!

В искусстве легкую задачу часто труднее решить, чем трудную.

В нашем деле мнению постоянно угрожает приставка “со”

Педагог, склонный к глубокомыслию во что бы то ни стало, тратит много напрасных сил на “дноуглубительные” работы.

Самое “глубокое” указание, которое приходит мне в голову по поводу данного до мажорного этюда №1, ор. 10 Шопена, таково: играйте пассажи первыми и вторыми пальцами потише, остальными – погромче.

Быть структуралистом совсем не обязательно, но внимательным искателем структурных общностей – полезно.

Пианист был во власти вдохновения, и он забыл вовремя наклонить корпус вправо, а левую ногу отвести назад. Воспользовавшись этим, жертвы забывчивости свергли вдохновение и захватили власть.

Некоторые превосходные пьесы испанцев, предназначенные для “бехштейнов”, “блютнеров” и “стенвеев”, исполняются изредка как бы на “ундервудах” и “ремингтонах”. Это заблуждение вызвано, очевидно, неким родственным сходством аппликатурных и ритмических моделей (так принято сейчас выражаться) для этих, в общем, неродственных фирм.

Способному все легко, талантливому все трудно.

Гармоническую и модуляционную жизнь сочинения только услышать – что благоуханный сад только увидеть.

Рассуждения можете усложнять, выводы обязаны упрощать.

В классе рояля невозможно разрешить все мировые проблемы, но попытаться стоит.

Мы не Эразмы, до похвалы глупости мы не доросли, нам по плечу воздавать ей по заслугам, и то, не выходя за дверь класса рояля.

Музыкальные недоросли верят, что идеи приносит аист-педагог или Санта-Клаус – музыкальный писатель.

Всем лучшим качествам звука, взятым вместе, цена невелика, если нет среди них магнетической притягательности. В чистейшем виде концентрированное усилие “звуковой” воли исполнителя можно попытаться ощутить, а ощутив, и развивать посредством упражнений такого рода:

Упражнение первое: а) взять первый аккорд соль мажорного концерта Бетховена, добиться абсолютной синхронности всех восьми звуков; б) повторяя спокойно этот аккорд на педали, брать его все тише и тише, доведя его до кульминации тишины, обязательно без потерь (все 8 звуков) и на любом рояле. В потерях ни в коем случае не винить неровности клавиатуры – только себя.

Упражнение второе: все предыдущее точно повторить мысленно, сохраняя то же напряжение пальцев, играя как бы на “воздушной подушке” над клавиатурой, но пользуясь реальной педалью. И здесь не допускать мысленных потерь!

Упражнение третье: все то же проделать с четырьмя вступительными тактами этого концерта (в первых двух тактах по четыре спокойных прикосновения к педали).

Упражнение четвертое: все это повторить мысленно, без потерь и с реальной педалью.

В моем классе играли 320 сонат Бетховена, 90 сонат Прокофьева, 480 прелюдий и фуг Баха, 240 прелюдий и фуг Шостаковича. Это так много, что за долгие годы учительствования на одно сочинение этих авторов мне не наскучило показывать.

Невесомость и ее преодоление, мне кажется, внесут нечто новое и неожиданное в ритм.

Пора напомнить: если пестрота этих рассуждений увела нас в сторону от их прямого назначения, вернитесь назад, и там, где вы обнаружите разрыв нити, скрепите ее и привяжите сызнова к рояльной ножке.

Храните как зеницу ока спасительный уголок глупости, с удовольствием выполняющий работу, что мучительна для капризного развитого ума.

Мелодическая линия, исполненная без межинтервального напряжения, подобна безжизненным столбам, на которые забыли натянуть линию электропередачи.

Не бойтесь парадоксов фигуральности: “шевелите мозгами”, “думайте пальцами”. Заблудившиеся глаголы лукавят, они прекрасно знают дорогу. Следуйте за ними.

Настоящий музыкант отдыхает не ОТ МУЗЫКИ, А ДЛЯ МУЗЫКИ.

Если бы мелодическое притяжение действовало подобно земному – без ведома притягаемого, учителя освободились бы от многих других хлопот.

От перемены мест динамических слагаемых сумма интонационной выразительности не меняется.

Перестаньте вздыхать, стонать и корчиться, вам уже скоро сто лет! У вас были дивные задатки: ясные мысли, дикция, ритм; вашу гармонию любит и лелеет педаль, а вы всю жизнь притворяетесь расслабленным шизофреником. Не потому ли, что при рождении вы получили сразу две единицы, став прелюдиями ор. 11 Скрябина?

Невозможно представить себе нормального человека, произносящего выразительно в слове “хорошо” только согласные “х р ш”. А мы в классе нередко слышим подобное музыкальное “х р ш”. Но это “п л х”!

Какова сила ритма! Он способен ради своего удобства нарушить порядок явлений. Так, у него получается, что молния следует за громом: “Гром и молния! ”

Сонатные аллегро следует обязательно играть в едином темпе в том случае, когда вы не сумели найти множество необходимых отклонений от него.

Стиль – законодатель времени, ритм – его исполнитель.

Хорошие живописцы любят холст, благовейно относятся к краске, лелеют кисть, и это, я полагаю, не мешает им, а скорее способствует созданию хороших вещей. Пусть модничающе-кокетничающий пианист, который любит музыку в ущерб любви к роялю, оставит в покое рояль.

Когда я говорю: “опьяняйтесь музыкой”, вы понимаете это фигурально?.. напрасно!

Пианист обладал такой силой внушения, что, играя некое произведение в два-три раза медленнее общепринятого, а возможно, и авторского темпа, держал аудиторию в своей власти. Наивные поклонники прихватили этот темп, не прихватив при этом ничего от силы внушения. Получилось, так сказать, некомплектно.

Личность – не гончарное изделие, и формирование ее не происходит путем обжига.

Опасны и рискованны соблазны асимметрии. Будьте благоразумны – рискуйте.

Я как-то писал: музыкальность – это с чувством проинтонированная мысль”. Вчера, прослушав одного пианиста, я обнаружил образец иной музыкальности, так сказать, тавтологической – “с чувством проинтонированное… чувство”.

Неужели наедине с собой вы думаете теми же мудреными словами, коими вещаете в классе?

Staccato senza pedale на фортепиано – карикатура на pizzicato смычковых.

Чуть-чуть con pedale – и штрих обретает достоинство.

Вольтаж межинтервального напряжения мелодии – важнейший элемент композиторского стиля. Не включайте Моцарта в высоковольтную сеть Брамса – перегорит.

“Начало, середина, конец! ”

Что может быть проще? А мы этому учимся и учим в начале, в середине и в конце.

Жизнь коротка, и я пытаюсь успеть крупицу знания рассмотреть и изучить со всех сторон. Каково же лицам, стремящимся взвалить на себя целые мешки знаний?

Рассуждения об игре – игра, наука об игре – дисциплина.

Вызволите цензуры, фермато, молчащие такты из коварных тисков арифметики и передайте их суду художественной совести.

Акценту присущи свойства яда: нужная доза – целительна, увеличенная – смертельна.

Ограждайте смысл от одуряющего воздействия тактовой черты.

“Правильная” игра отличается от “неправильной” так, как дистиллированная вода от родниковой.

Граммофон превратил слушателей в музыкальных слепцов, телевидение вернуло им зрение и вместе с ним живые краски “театра” исполнения.

Шуман задолго до рождения кино владел искусством монтажа: сочинял отдельные кадры и монтировал из них “Юмореску”, “Новеллетты” и множество замечательных музфильмов.

Слабая доля в такте, слабый такт в периоде и многие подобные “слабости” искусству необходимы, но полезны лишь в том случае, когда они СИЛЬНЫ в этом своем качестве.

Длительности надо верить, но… не подчиняться.

Не обрезайте арифметическими ножницами длительности, окружающие паузу, пусть они естественно затухают и возникают.

Ах, эти пресловутые “новые” прочтения! Их нет! Есть трусливые и есть смелые. А удачи и неудачи распределяются поровну между теми и другими.

Я заметил, что в рай искусства попадают и грешники.

Вы хотите научиться играть мазурки Шопена? Выучите только чередование нот. Все остальное предоставлено вам. Хуже, чем у редакторов, уверен, не получится, лучше – возможно.

Ветер исполнения может, а иногда и должен колебать темп пьесы. Бойтесь безветрия и урагана.

Не повторяйте ошибок особо даровитых людей, научитесь ошибаться самостоятельно и в меру своих сил.

Прекрасное всегда правдиво, красивое – не всегда.

Заставьте себя исполнить до мажорную гамму без всяких агогических и динамических ухищрений – ровным звуком: 1) волевым, расслабленным (да-да!! ), 3) властным, 4) покорным, 5) скорбным, 6) ликующим, 7) трепетным, 8) резким, 9) шепчущим, 10) вопящим.

Но только не певучим, этим мы занимаемся вдоволь.

Играя фугу, пианист заставлял тему все время твердить “я” вместо “мы”.

Гармония – ум мелодии, модуляция – поступок ее.

Перекраивать фугу нельзя, подгонять, чтоб не теснила, должно.

Некоторые современные “звукоизвлечения” называют музыкой. Это ошибка. У этих двух явлений абсолютно разные средства и цели, следовательно, у них должны быть и разные названия.

Счастливый случай гениальной “ограниченности” – Шопен.

Распространенное исполнение обеих тем I части “Аппасионаты” с непроизвольными акцентами спровоцировано симметричностью тем. В подобных случаях следует применять антиакценты.

Скажите, форма – твердая шкатулка, в которой таиться загадочное содержание музыки, или гибкая оболочка, не препятствующая, а мягко ограничивающая амбиции содержания??!

Унисон – простейшая палитра, на которой следует учиться наносить и смешивать две разные звуковые краски для получения некоей третьей.

Особенности исполнения танцев на рояле диктуются тем, что этот “процесс” поручен рукам.

Как просторно музыке в рояле!

Слова могут обмануть, поступки ввести в заблуждение, слава затуманить подлинность, но самая умелая фортепианная игра не скроет от опытного уха нравственные достоинства и недостатки исполнителя.

Учить выученное – искусство, которого требует неисчерпаемость искусства.

Шопена всю жизнь до последнего часа томит и преследует наваждение – танцевальная трехдольность: 52 мазурки, 17 вальсов, 11 полонезов; этого мало, все эти танцы следуют за композитором по пятам, проникают в скерцо, в баллады, в прелюдии, в сонату b-moll; маскируются, прорастают один в другой, притаиваются и ждут удобного момента для прорыва. Шопен сопротивляется, подчиняется, идет на хитрости: в балладе g-moll лишает мелодию басовой опоры, в скерцо E-dur нарушает ровность вальсовой трехдольности, в скерцо h-moll загримировывает вальс под песню, в скерцо сонаты b-moll преграждает путь вальсовой мелодии гармоническими завалами. Отбросив церемонии, мазурка поселяется в полонезе fis-moll, лукавя, вальс просится в прелюдию A-dur, посягает даже на саму балладу f-moll! В ноктюрне, ор. 27 №1 разработка, облаченная в пышный героико-драматический наряд, неожиданно для самой себя преображается в бодрую мазурку, и только цитата из “Лунной сонаты” помогает ей опомниться, освободиться от наваждения и вернуться в тихую обитель ноктюрна. Подобных приемов драматической борьбы Шопена с наваждением много, но она принесла музыке, роялю и людям много возвышенных откровений.

Любопытно, что особую популярность приобрели сочинения Шопена, свободные от наваждения. Я бы их назвал официальными.

Знаменитый похоронный марш из сонаты, сопоставленный с безвестным танцем-мазуркой e-moll, ор. 41 с ее бездонной скорбью, кажется слишком объективным в своей скорби. Знаменитый полонез As-dur с его официально-церемонной поступью и чрезмерным оптимизмом меркнет рядом с захлебывающейся от ликования скромной мазуркой D-dur, ор. 33. Концерт f-moll с его риторическим вступлением, гордо самоуверенной разработкой в I части, патетическими возгласами во II части, почувствовал себя свободным, лишь попав в плен наваждения – вальса и мазурок в III части. А в том же f-moll крохотная мазурка, ОР. 63 №4 потрясает огромной силой бессилия, отрешенности, покорности тому неизбежному, что наступило почти сразу после ее создания!

52 мазурки: миниатюрность и веселая простота названия обрекли эти гениальные сочинения быть пожизненной приправой для почтенных сонат, уважаемых крупных форм и отдыхом для утомленных концертантов. А они заслуживают лучшей участи. Мазурки всеохватны, они удивительно “ловят то, что прячется за свет и в тайниках живет, не названное словом” (Ксения Некрасова). Им быть воспетыми не столько в диссертациях, сколько в глубоко и почтительно обдуманных, предельно совершенных исполнениях.

Таков их подлинный удел.

Простота – предел изощренности в искусстве, изысканность и не пытается дотянуться до этого предела, у нее другие цели и средства.

Играть благородно, будучи неблагородным, невозможно, ибо искусство – это поступки.

“Патетическую” Бетховена, уходя с концерта, хочется (и это не грех! ) насвистывать.

Едва заметными прикосновениями каданса Шопен управляет бесчисленными мимическими перевоплощениями темы вальса As-dur, ор. 34 №3.

Варьирование темы до полной неузнаваемости не является высшим достижением искусства варьирования.

В наш напряженный полифонический век предаешься иногда несбыточной мечте: “Ах, отдохнуть бы на лоне унисона! ”

Чудо передачи музыки в далекие галактики свершилось, а мы все добиваемся чуда передачи музыки на самые близкие расстояния, и конца нашим попыткам не видно.

Характеристичность ритма не должна проявляться в телодвижениях, но рождаться обязательно в мысленных представлениях о них.

Исполнительство – сфера, где духовность проявляется при участии психических и обязательно физических усилий. Каких же высот духовности достигнет эта сфера в искусстве будущего, когда, освобожденная от чрезмерного бремени физических усилий, она останется наедине с усилиями психики?!

Sforzato – элемент интонирования, а не дезинтонирования!

Написав девять сонат, прочно стоящих на таковых опорах, Бетховен в 10-й предпринял первую и успешную попытку создать несущую безопорную конструкцию главных элементов всех трех частей. Не уродуйте ее самодельными ритмическими подпорками.

Пианист играл в миноре грустно, в мажоре – бодро.

Чем мельче длительности в медленном темпе, тем труднее уберечь их и себя от ускорений.

Какая дивная игра – игра на рояле!

Не составит большого труда для пианиста, зная трагическую судьбу Бетховена, презрев возрастные признаки сонат, придать страдальческие черты ясному, светлому лику Allegretto из 9-й сонаты, преждевременно состарить юное Allegretto из 6-й и, не замечая просветленного F-dur, погрузить в безвыходное отчаяние Maesto из 7-1.

Но стоит ли это делать?

Бетховен не понятие, а живой человек!

Это сочинение написано в юном миноре, а это в стареньком, дряхлом мажоре; научитесь, наконец, определять возраст лада!

Первая трудность в исполнении новейшей музыки – определить, заслуживает ли она исполнения.

“Карнавал” Шуман изобразил, “Венский карнавал” отобразил, и это оказалось гораздо лучше.

Риторическая прелюдия №18 Шопена кажется каким-то инопрелюдным пришельцем.

Находите синонимы для самых лучших, но чересчур часто употребляемых слов, это вас приучит избегать и в игре хороших, но уже обглоданных интонаций.

Когда в авторской записи царит динамический переполох, предписания меняются с калейдоскопической быстротой, crescendo почти наступает на diminuendo, только что возникшее forte не успев даже им стать, превращается в piano, которое постигает такая же участь, знайте, - это автор пытается, используя беспомощные знаки, показать импровизационную свободу интонирования Allegretto из своей сонаты №17, и он, Бетховен, призывает вас вовсе не к послушанию, а к соинтонированию, возможности которого безграничны и очень индивидуальны.

Любой холмик имеет кульминацию, а океан, представьте, обходится без нее.

Утверждаю: вдохновение свой путь на рояле начинает с левой стороны. Здесь – в суровых условиях низких регистров, фундаментальных басов, диктатуры гармонии и модуляций, подкрепляемой бескомпромиссной педалью, - вдохновение закаляется, мужает и, “снисходя” на правую, уверенно оберегает ее от многих соблазнов, таящихся в красотах фактуры, мелодии и особенно в tempo rubato.

Натан Перельман

⇐ Предыдущая 1 2 345 Следующая ⇒