Гусаченко Валентин Васильевич. Наполовину

Гусаченко Валентин Васильевич

От автора: взгляд на зачатки сознания морфа из зазеркалья. Не судите строго.

Наполовину

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века -

Все будет так. Исхода нет…

А. А. Блок

***

Ночь, улица, фонарь, аптека.

– Агрхагрх, - прорычал разваливающийся на запчасти морф, а про себя подумал «Дышать труднее день изо дня! Господи, черт тебя подери, что ты с нами делаешь? Решил нас наказать? Убил бы всех. Зачем полумеры? Почему мои руки меня не слушаются? Почему пальцы отваливаются, будто это сифилис в последней стадии? А как же душа? Разве для этого гнилого сосуда? Зачем такие муки, Господи? »

Стоя на коленях у разграбленной аптечной витрины, зомби выглядел необыкновенно разбитым. Понурый, тихий, скулящий. И совсем-совсем мертвый. Страшным его назвать было нельзя. Как нельзя назвать страшным бесформенный мутировавший труп, прогнивший со всех сторон кусок мяса, обернутый в брюки и рубашку.

Просто мерзкий. Необыкновенно противный. До тошноты. И ни капли не страшный.

На руках и в правом боку у него не хватало приличных кусков мяса. Кто-то жадно выхватил аппетитный кусок из плеча, оголив ключицу. Рой назойливых зеленых мух, кружащий плотным облаком, не приносил мертвецу никаких неудобств. Жужжат себе, и пускай жужжат.

Капли смердящей слизи, перемешанные с трупной жидкостью и остатками непонятно как модифицированной крови в этом тухлом и необыкновенно измененном теле, со звоном разбивались о гранитный пол аптеки, отполированный подошвами тапочек неповоротливых бабушек. Воротник из бардовой крови, свернувшийся твердой коркой, начинался у подбородка и тянулся вниз по жеваной рубашке вплоть до пупка. На руках не осталось ни одного целого ногтя - все живьем сорваны. Или уже не живьем.

Свет ближайшего к аптеке фонаря – одного из немногих уцелевших на разгромленной взрывами улице – освещал неловкие передвижения мертвецки медлительного вора. Таких безнадежно больных посетителей аптека еще не видывала. Лекарства тут, к сожалению, бессильны.

Неуклюжими руками он пытался открыть один из сотни ящиков гигантского шкафа. Кипельно белый коробок из добротной древесины пестрил красно-яркими разводами. Пенопластовую табличку с непонятной надписью каким-то чудом он умудрился сорвать, а вот самый обыкновенный латунный шпингалет никак не поддавался. Будь у него целы слезные железы – заряд мелкой дроби злобного прохожего попал аккуратно в лицо, он точно бы расплакался от беспомощности. Громко-громко, на весь квартал, будто писклявая девчонка, у которой соседский мальчишка отобрал любимую куклу.

Но он молчал. Молчал и тихо сопел, старательно дергая неподатливую дверцу. Дернул – ничего, дернул снова – что-то в замке хрустнуло, но шпингалет держался. Только щель появилась. Еще одна попытка открыть, и указательный палец предательски хрустнул, а затем неестественно выгнулся внутрь ладони. Кожа порвалась, кость выскочила наружу, но кровь не брызнула. Боли он совсем не почувствовал. Хоть какие-то плюсы.

– ЕКРГРХХ, - закричал мертвец, а про себя, наверное, подумал, перебирая взглядом палец за пальцем: «Минус четыре. Осталось всего шесть. Ну, откройся же ты! Откройся! Ящик! Ты мне нужен! Мне нужны лекарства! Мы же, мать вашу, разваливаемся на части! »

Шпингалет звонко бился о дужку, но ящик открываться не собирался.

– Крхгрх, - на полу кто-то захрипел.

Отхаркивая проглоченные поутру человеческие кишки, голая и мускулистая мертвячка развалилась на полу поверх битых пузырьков и витринного стекла, в россыпи таблеток и пестрых пилюль. Под её утробным мычанием, может быть, подразумевалось следующее: «Не переживай, родной мой! Не злись, прошу тебя! И не умирай. Ради Бога, не покидай меня и не оставляй одну! Что же со мной стало, Антон! Я люблю тебя, Антон! Люблю».

Антон же старательно боролся с ящиком и молчал. Битва мертвеца не на жизнь, а на смерть. Ирония судьбы, бессердечная ты сука.

Ящик с лекарствами стоически боролся. Видимо, возомнил себя сейфом. Выглядел целым и невредимым.

Спутница же выглядела из рук вон плохо. Да что там плохо, просто ужасно. Вздулась, подгнила, смердела и разваливалась. Сожранное накануне мясо старой жилистой бабки, которое казалось бы должно помочь перестроить рассыпающийся на запчасти организм, отторгалось и выходило из нее сплошным потоком, что совершенно не смущало барышню в общении с любимым мужчиной. Светлые некогда волосы от кончиков до корней измазались в темно-алый цвет, отчего девушка стала похожа на одну из тех неформальных малолеток, что красят волосы дешевым тоником из дня в день. Ужасный тон, пожженные пакли, кудластые завихрения – отличная прическа по временам зомбиапокалипсиса. Большинство из модниц лишилось своих помпезных гнёзд в одночасье и насовсем. Вместе с головой.

– Арырырыры, - почти что по-собачьи завыл мертвец, вихляво поднимаясь с колен. Ноги его чудовищно тряслись, тело била противная дрожь, прилипшее кусками стекло отваливалось мелким градом, а руки беспокойно перебирали выпуклости на стене. В рыке и клокоте определенно угадывалось «Люблю».

Он попытался улыбнуться. Жалкое зрелище. Мышцы на лице третий день как изменились, преобразовались, вздулись, и потому милая улыбка напомнила хищный волчий оскал.

Так он и простоял несколько минут. Молчаливый и улыбающийся.

Мертвая девушка на полу с неким запозданием улыбнулась ему в ответ. Во рту у нее выросло с кормежки несколько крепких клыков, отчего не успевшие к таким метаморфозам щеки были разорваны так сильно, что лица совсем не осталось. Осталась лишь зияющая черная дыра на некогда прекрасном личике.

Свет от ожиревшей к концу месяца Луны дополз до ее отстреленных ног, и оттого бесцветные в темноте остатки некогда живого существа - бледно-серые искромсанные потроха, вывернутая наизнанку полость живота - засияли всеми цветами мертвой одноцветной радуги.

Серой и мрачной.

Разлетались и отскакивали миллиардами крохотных алых блесток в разные стороны гнилостные выделения, замазывая мерзким слоем пол под барышней. «Кап-кап-кап» - эхом разносился звон от одного темного конца зала к другому. «Хыщ-хыщ-хыщ» - пытался хрипеть изувеченным горлом мертвяк, сипло втягивая воздух отверстиями непонятно зачем и почему.

Пару часов назад они, весело охотившиеся на людей в соседнем доме, нарвались на отчаянное сопротивление, чуть не закончившееся вторым летальным исходом.

Собравшись с силами, она села, опершись на стену:

– Хырхгрыр, - девушка бесконечно тоскливо промычала и взглянула любимому в мутные, белесые глаза. Глубоко-глубоко. Нырнув и почти достав до самого сердца. Жаль, что оно уже не бьется в его груди, как раньше. «Ты не спасешь меня, Антон. Ты не спасешь себя! Все кончено! Взгляни на нас. Мы – гнилые куски мяса, разве ты не видишь? Разваливающаяся тухлятина, что жрёт себе подобных! » - читалось в ее взгляде.

И Антон это послание прочел. Прочел и камнем рухнул на пол, уставившись на звездное небо за окном.

С начала эпидемии прошло вот уже четыре дня. Со дня его смерти - немногим меньше.

Укус, лихорадка, смерть. Затем воскрешение, кормежка, сила, мощь, засада. Так вышло, что они с Аней – девушкой на полу – оказались в самой гуще событий по своей вине. «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали» говорится в пословице. Носы беднягам никто не отрывал, а конечности Ане погрызли еще при жизни. Толпа мертвецов тогда пчелиным роем облепила несчастную и наверняка сожрала бы, но Антон пришел на помощь. И изрядно искусанный, умер с ней в тот же миг.

Воскресли они также вместе. Друг возле друга.

Боль ушла, беспокойство испарилось, словно его и не было никогда, и алые сердца умолкли навсегда. Лишь только нежность и забота, что питали влюбленные друг к другу – никуда не делись. Любовь не умирает.

– Грыхрыркн, - почти шепотом промямлил мертвец и на четвереньках направился к спутнице. Не преодолев и пары метров, он споткнулся и завалился, распоров правый бок острым углом витрины. Из живота что-то вывалилось. Под неуклюжим мертвецом захрустело стекло, затарахтело железо, а сам он, видимо раздосадованный такой позорной нелепостью, зарычал, изрыгая из уродливого рта пробирающие до костного мозга всхлипы и стоны. «Я тебя не брошу! Я умру с тобой. Снова» - его слова были понятны ей как никогда раньше.

Она потянула руки к нему навстречу, жамкая пальцами в воздухе, как это делают маленькие грудные дети при виде мамы. Спустя несколько неторопливых минут, мертвец прижал возлюбленную к расхристанной груди. Неуклюже, топорно и грубо. Затрещали хрупкие косточки. Но Аня ничего не сказала против. Лишь смотрела на него в упор и тихо скулила.

Необычайно громкие хлопки раздались вблизи от аптеки.

Мертвячка обреченно заплакала. Последние в ее организме слезы прочертили на грязном лице две соленые тропинки.

В тот момент им обоим казалось, что в груди у каждого происходят какие-то метаморфозы. Души, ускакавшие из тел при первой возможности, виновато вернулись обратно. Яркий, но в то же время необыкновенно ласковый, убаюкивающий свет ударил по глазам. Собрав всю волю в кулак, он что есть силы, прижал любимую к своему сердцу, и прежде чем отключиться, отчетливо услышал это живое «тук-тук-тук» где-то глубоко внутри.

– Вот и конец, - подумал мертвец.

И умер.

Уже навсегда.

***

– Андрей Петрович, гематогена хочешь? – рослый дядька в дутой куртке присел у сгоревшего остова мятой «десятки».

– А где мы его возьмем, Юрка? Медведя валить в зоопарк пойдем? Ась? - собеседник радостно ощерился.

– Зачем медведя, - прошептал в темноте Юрка, - вон аптека, там наш гематоген.

– Можно, - поморщился Петрович, - если только на пять минут и без тотальной зачистки. У меня вон, - он махнул головой за спину, - десятка два патронов осталось, не больше. Боюсь, не сдюжим, если толпа пойдет. Бежать придется.

– Хватит, - произнес напарник и продекламировал шепотом пару четверостиший:

Жаль, что руки из жопы - сломал автомат.
А зомбарь " на хвосте" об асфальт чешет стопы.
Быстро пятки сверкают, и уши звенят.
Ведь не любят людей мертвецы-мизантропы.

Скоро рухнул зомбак - подвела гравитация,
Заревел горько, бедный, от этой кручинушки.
Подвернулась ступня, не хватает в ней кальция,
С рационом таким нужно пить витаминушки! [i]

Затем улыбнулся и добавил:

– Правдивый стих, зараза. По нынешним-то временам. Чтобы не ломаться, запасемся витаминами. Пять минут - полные карманы. «Аскорбинки» не забыть бы только, да кальция.

– Ты заставляешь меня выделять слюну в безумных количествах, - Петрович сплюнул на вздыбленный коркой асфальт и звучно хрюкнул.

Хрюкнул и тут же утер усатый рот рукавом черной кожаной куртки. Длинное ружье, новенькое и чистое он заботливо положил себе на колени, забрался в рюкзак, что висел за спиной и достал оттуда россыпь красных пластмассовых патронов. Неспешно зарядил и немного погодя стукнул легонько прикладом своего напарника:

– Высоко сижу, далеко гляжу?

– А то, - Юрка распластался на дороге посреди развалин, всматриваясь в оптический прицел винтовки. - В аптеке морфы наши недобитые топчутся. Парочка - она и он. Готовые почти, в фарш. Либо сейчас кончаем, либо они отожрутся снова.

– Валим или сами выползут?

– Истребляем, - бросил Юрка и спустил курок.

С первого выстрела он почти вдребезги разнес мертвой девушке голову, второй выстрел пришел парню аккуратно в грудь, чего тот по известным причинам совсем не заметил. Третья пуля прошла слишком высоко, раздробив в щепки дверцу шкафа. Морф бы мог увернуться от выстрела, спрятаться на крыше и дать последний бой, но зачатки разума кричали ему «сдайся, успокойся».

И он успокоился, смело заглянув смерти в глаза. В эти глаза он уже однажды смотрел.

Юрка выстрелил в последний раз и суматошно вскочил на ноги. Пузырьки и баночки повалились из шкафа лавиной. Эхо разлетелось волной, застряв в соседних домах, словно тянущаяся жвачка.

Звякнуло стеклами и затихло. Ощутимо хлопнуло по ушам.

– Твою мать, Петрович, - он бросил взгляд в сторону аптеки. - Два выстрела в молоко! Девку завалил, а парень еще дергается. Кончай голубков.

Напарник лишь кивнул и неспеша затрусил к аптеке, озираясь по сторонам. На шум и гам эти твари сбегаются с чудовищной скоростью. В ушах у Петровича гудело так, будто он оказался внутри большого церковного колокола, голова шла кругом. Тем не менее, он отчетливо слышал шорох и тихое животное сопение из-за прилавка. Входная дверь разбита, коридор залит кровью. Поворот, еще один, и еще. Вот они!

От такой картины он откровенно опешил. Морф тихонько выл, убаюкивая на руках умершую девушку. Губы его шевелились, а руки медленно и неуклюже поглаживали волосы. Тихий всхлип, похожий на рыдание, с первых секунд забрался к Петровичу глубоко в душу, наполнив ее чувством невосполнимой потери. Парень поднял голову и взглянул Петровичу в глаза. Охотник остолбенел, руки онемели. Не в силах устоять, он выронил ружье и завалился на груду мусора, безмолвно уставившись на парочку. И в ту же секунду попытался высказать все то, чем наполнилось за эти дни его сердце: «Они всё понимают».

Громкий хлопок слева, вспышка яркого света, и верхушка черепа мертвеца разлетелась на куски. Безжизненной гнилой тряпкой он рухнул на пол подле девушки. Провалился вниз, словно марионетка, которой подрезали веревки. Подоспевший Юрка удивленно уставился на Петровича:

– Ты чего это раскис, друг? – он подал мозолистую руку и помог подняться.

– Не знаю, этот морф какой-то необычный.

– Необычный говоришь? – Юрка нехотя взглянул на трупы и брезгливо пнул парня ногой. – Обычный. А главное – мертвый.

– Показалось, значит.

Петрович поднял ружье с пола, отряхнулся. Тяжело выдохнул и, немного смутившись, тут же спросил у напарника:

– Как думаешь, они что-нибудь чувствуют? Что-то понимают?

– Хех, ты, что ли головой при падении ушибся? - Юрка подмигнул. – Как они могут что-то понимать. Твари голодные и только. Сколько наших сожрали, помнишь? То-то же. Разумные, мать их так!? Ага! Как кольчатые черви! Безмозглые ходячие желудки! Валить их нужно. Всех подряд.

Он перешагнул через трупы и открыл холодильник с гематогеном:

– Что стоишь, набирай! – Юрка кинул спортивную сумку под ноги.

– Наверное, ты прав, - пожал плечами Петрович и присоединился к напарнику.

На полу, куда спиной завалился застреленный морф, кровью на белом кафеле было старательно выведено одно короткое, но чертовски дорогое по нынешним временам слово.

Жизнь.

[i] «Зомби и кальции». Flyingtost & Atarizu