Гибель богов. (Петербургская история)

Гибель богов

(Петербургская история)

Красинский сидел на лоджии, прекрасно понимая, как себя чувствует выброшенная на берег рыба. Лучше, кит, вдруг решивший свести счеты с жизнью – собственная удесятеренная телесная тяжесть, липкая влажная кожа, плотный, пропитанный воздухом жар. Не можется и не хочется ничего, кроме воды. Киту –чтобы, нырнув в холодную глубину, исправить совершенную глупость; Красинскому –пить, опережая непрерывное потение непрерывным утолением жажды. Стакан, через пять минут еще стакан кисленькой, колющей гортань газировки. Если бы не холодильник и вентилятор, он бы (Павел Сергеевич), наверное, сдох. Вентилятор стоял на границе комнаты и растворенной на все окна лоджии, градусник которой показывал тридцать два градуса. На последнем, девятом этаже. Тридцать два! А солнце с другой стороны дома.

Чертдери! А может, действительно наступило глобальное потепление? И на будущий год, уже с мая начнется пекло, и без перерыва эдакдо… ноября! По ночам за тридцать пять, днем доменная печь. Мертвая, давно уже не зеленая зелень; трава, ставшая собственным пеплом; потрескавшаяся, как поверхность Марса земля; голые, потерявшие кору деревья с серыми костями ветвей; раскаленные поверхности - любой металл, как утюг. Тягучийасфальтовый пластилин прилипает к подметкам. С треском лопаются автомобильные шины: «Бац! », еще одна. Вылизанные зноем улицы пусты. Оставшиеся в живых птицы -даже воробьи и голуби- улетели на северный полюс, где со скоростью звука тают льды. На кондиционеры, их установку и ремонт бешеные цены. А всупермаркетах стоит тухлый дух испорченного мяса и рыбы. Холодильники текут, дышать можно толькосмердящими люками, бензиновые парами, дымом лесных и прочих пожаров…

Ладно, это все фантазии. А бедуины? Где-то там сейчас.

Павел Сергеевич представил раскаленный песок, испускающий дрожащиевоздушные струи, в белом небе прожигающее мозг солнце. Караван, плетущийся неизвестно куда и, главное, зачем – везде одинаковый кошмар. На десяткикилометров кругом похожие на снег (то еще издевательство) барханы. В них копошатся жуткиерогатые молохи, змеи, всех мастей скорпионы и прочая нечувствительная к температуре дрянь. Упрямые скарабеи, толкают шарики сушеного говна. Невыносимо воняют верблюды, под тюрбаном пульсирует череп, губы растрескались, язык превратился в наждачку и навсегда прилип к нёбу, глаза разъедает пот. Попона на верблюжьем горбу невыносимонатерлаляжки и промежность. И ехать невозможно, и не ехать. И стоять нельзя, и сидеть, и лежать. Ничего нельзя! Куда деваться?

Нет уж! Лучше дожди, вечный холод иснег. Оделся потеплее, кинул дровишек в печь и блаженствуй. А кудаспрячешься от зноя, безветрия и духоты? Только содрать с себя кожу и лечь в ванну со льдом. А где взять столько льда?

Пахнуло жареной рыбой. Кто-то чуть ниже слева включил музыку. Да еще классическую. Какая музыка?!

Павел Сергеевич отлепил от табурета прилипший к нему зад (сидел в одних трусах) и пошел на кухню за новой бутылкой воды.

Воды, только ее. Ни пива, ни вина, как бы холодны они не были. Не говоря уже о водке. Быть бухим в такую лютую жарень?

Когда он шлепал по коридору, запел лежащий под зеркалом мобильник. Как вовремя - с лоджии не услышал бы.

Звонил Киселев.

- Да, Сережа, приветствую.

- Здравствуй, Паша. Как ты?

- Пухну.

- А у меня не совсем приятные новости. Енакиев умер.

- Да ты что! Когда?!

- Позавчера, мне только что позвонил его секретарь. Завтра похороны.

- От чего, от короны?

- Не знаю, но вроде бы, у себя дома. Завтра выясним. Ты же поедешь?

- Я? – Павел Сергеевич замялся.

- Ты, я же тебе звоню… Что молчишь?

Павел Сергеевич почувствовал уколнехорошего любопытства – увидеть, как выглядит мертвый Енакиев. Тем более, что на завтра, кажется, обещали облачность.

- Н… Ну да, конечно, конечно. Когда и где сбор?

- В десять утра у морга Мечниковской больницы. Рядом с тобой.

- Да, обязательно буду. А сколько ему?

- Что?

- Сколько Енакиеву лет.

- Точно не знаю, но он старше нас… Был. Вроде бы, шестьдесят пять.

- Молодой еще для смерти-то. Странно. Ну, до завтра, Сергей! Спасибо, что сообщил. М-да…

- До завтра, Паша. Извини, что побеспокоил.

- Да брось! Увидимся…

После разговора Павел Сергеевич на какое-то время забыл о жаре и жажде.

Умер его университетский приятель Олег Енакиев. «Приятель» для нынешнего уже много, но тогда они дружили. А после учебы, стали постепенно друг от друга отплывать. И тем не менее, Павел Сергеевич периодически с Енакиевым пересекался: в гостях, «случайно», по делам.

Отношение к Енакиеву было сложное. И в молодости, и сейчас. Павел Сергеевич Енакиева не любил. По крайней мере, на расстоянии. А вблизи был им… был с ним, был к нему… Если честно, находился у Енакиева на невидимом крючке, в некоем психическом ему подчинении. Что выражалось прежде всего в том, что Павел Сергеевич не мог Енакиеву противоречить. Даже, когда это было необходимо. И никогда не мог послать его подальше, хотя поводы возникали, и веские поводы. Какая-то странная магическая власть. И не только над ним, над всеми, кто так или иначе с Енакиевым взаимодействовал. Это было замечено Павлом Сергеевичем еще на первом курсе. Между ними Енакиевым было нечто вроде ситуации из набоковского «Лика». Только Енакиев был не так груб и животен, как этот, как его… Колдунов!

Павел Сергеевич смог вспомнить фамилию героя, поскольку недавно рассказы Набокова перечитывал. И не только Набокова, все имеющиеся дома книжки (последнее чтиво – «Ребенок Розмари»). Это был способ пережидать дневное солнечное буйство: залечь в спальне, зашториться, включить на полную вентилятор, тряпку на лоб, очки на нос и в книгу! Подальше от метео-жуткой действительности. Периодически вставать под душ, и снова читать. Или дремать.

Самым странным было то, что сегодня Павел Сергеевич о Енакиеве вспоминал.

Не без повода: возвращаясь из магазина, куда выбегал за водой и мороженым, он бросил взгляд на зависший над перекрестком обновленный рекламный щит. Похожий на испанца человек с бородкой, символизирующий собой стоматолога высшей категории, зазывал менять зубы. Три импланта по цене двух.

«Как на Енакиева похож! » -подумал он тогда.

И вот на тебе!

Олег Енакиев тоже носил такую вот бородку. И на испанца очень смахивал: карие глаза, слегка смуглая кожа, белые, словно искусственные зубы. Вот кому рекламировать импланты. Но никогда, конечно, не стал бы.

Когда же они последний раз виделись? Два года назад. В феврале, когда он возвращал Енакиеву последнюю часть долга.

Так получилось, что Олегу Сергеевичузахотелось невозможного - купить новую машину без банковского кредита. А здесь вдруг возник Енакиев и предложил недостающую сумму(скажем, половину) «по старой дружбе» без всякого процента.

- Отдашь, когда сможешь. Ты же сможешь?

- Смогу. А если частями?

- Не возражаю. Но расписочку с тебя возьму. Для проформыи стимула. Допустим, на десять лет. Надеюсь, за это время наскребешь.

И продиктовал текст расписки. Довольно двусмысленный текст и странные фразы: «взаимообразно», «нерасторжимо», «в экстренном случае…» И точная сумма в ней не упоминалась.

- Почему?

- Ну, вдруг тебе понадобится еще. Тем паче, я же знаю, сколько тебе даю, а ты берешь. Это, так сказать, дело чести.

И подмигнул. И хмыкнул.

Тут бы его на три буквы, но… Не хватило воли.

Енакиев дал деньги, Павел Сергеевич взял. Чувствуя себя униженным и осмеянным. Такой всегда оставался привкус после их общения – Енакиев Павла Сергеевича утонченно унижает и над ним смеется. Отэтого каждый раз хотелосьвидеть его в последний раз. И каждый раз не удавалось.

Вот и сейчас. Умер? Жаль, друже. Царствие тебе Небесное! Все там будем. Но в могилу ложись-ка без меня. А вот не получилось… Впрочем, я еще есть, а тебя уже нет. Кто кого?

Павел Сергеевич потер лоб. Пальцы стали мокрыми.

Самое поганое в истории с деньгами то, что на следующий день после уплаты последней части произошла авария, разворотившая купленной на деньги Енакиева «Тойоте» морду.

Павел Сергеевич попил воды и пошел под душ.

Чем Енакиев занимался после университета? Неизвестно. Говорил «наукой». Какой? «Разной». Несколько лет был в Египте, работал Израиле, Мексике. Писал статьи (в «PopularHistory») по истории масонства, египетской магии и индейских жертвоприношениях. Женат никогда не был. Но женщин любил. Тогда, в студентах, многих девочек сводил с ума – умный, красивый, высокий, спортивный. Хотя спортом никогда не занимался. А Павел Сергеевич себя лепил гирями и штангой. Они спорили.

- Зачем тебе быть быком? – усмехался Енакиев. - Количество мышц не определяет основные человеческие качества. Над мозгами работай. Спорт возвращает человека в первобытное состояние. Вообще я считаю, что человечество идет не в ту сторону. Заблудились людишки, запутались. Как с дерева слезли, так и пошли не туда.

- А куда надо?

- Вот и водишь! Даже в голову не приходит. Счастливец. Ладно… Ну сделаешь ты себя Аполлоном, а дальше? Все вечера будешь проводить в зале, чтобы «поддерживать форму»? Ты же понимаешь, только скульптуры не меняются. Рано или поздно надоест. И что тогда с тобой будет лет через тридцать?

Ничего хорошего. Через тридцать лет Павел Сергеевич стал брюхатым и оплывшим жиром.

Перед сном он думал, что надеть на похороны, какие цветы покупать и нужно ли будет надевать маску. Решил идти в сером костюме и синей рубашке. С галстуком? Да. И купить три пунцовые розы. Или четыре? Говорят, что покойникам нужно четное число цветов. Какая чушь! Покойникам ничего не нужно.

А маску надевать не станет.

Уличный шум, удушливая ночь, но главное, предстоящее событие сделали сон почти прозрачным. А если грезилось, то навязчивый противный бред – у него выпадают зубы. Прямо в рот. Он их выплевывает, но никак выплюнут не может – появляется все новые и новые, соленые от крови. На рассвете Павел Сергеевич ненадолго провалился в теплую черноту, из которой его легко выцепил будильник.

В восемь утра он поднялся с кровати. Небо было затянуто мутной пеленой.

В восемь двадцать Павел Сергеевич для бодрости выпил кофе. И очень скоро об этом пожалел - вялость не прошла, но застучало сердце, и распухла голова.

Выйдя на улицу и направившись в сторону больницы (двадцать минут неспешным шагом), он пожалел, что ради траурного приличия надел костюм. Пот потек отовсюду и был не только под мышками и вокруг шеи, но на ногах, между пальцами, ягодицами, за ушами, на животе и вносках.

В цветочном, холодном как погреб магазине немного полегчало. Но после страдание возобновилось. Вплоть до порога «Прощального зала». Увидев Енакиева, Павел Сергеевич чувствовать свое перегретое тело на время перестал. Но дело не в прохладе сумрачного зала - его изумилмертвый Енакиев.

Он выглядел спящим! Не «трупом», загримированным под восковую куклу, а именно спящим – спокойное лицо, сохранившее человеческое выражение; губы, не потерявшие цвет; черно-седые волосы (на голове и бородке) обладали присущим живым и чистым волосам блеском. Енакиев был точно таким же, каким его Павел Сергеевич последний раз видел. Даже моложе. Вот сейчас откроет глаза, зевнет и вылезет из своего шикарного гроба (лакированный, с золотыми ручками):

- Шутка, ребята!

Такое вполне могло случится, в его стиле была бы выходка. Однажды (тогда, в студентах) он позвонил Павлу Сергеевичу и сказал, что сломал ногу. И попросил приехать. Павел Сергеевич полетел… И застал Енакиева здоровым и веселым. А вместе с ним и Киселева. После приехал Гена Зайцев. Оказалось, Енакиев решил узнать, чья «дружба» крепче, и кто к нему примчится первым.

Цветов в гробу не было. Тело было покрыто странной накидкой с какими-то знаками и рисунками. Но руки были традиционно сложены на животе. Живые, с абсолютно живою кожей и крупным рубиновым перстнем на указательном пальце правой руки.

Народу в зале много. Все, слава богу, без масок. Среди разновозрастных мужчин и женщин Павел Сергеевич узнал вдруг Риту Мендельсон и Наташу Шепелеву. Господи, они! И Вадик! Непонятно только, как Рита здесь оказалась, так как знать Енакиева никак не могла. И Вадим Скворцов – сосед по гаражу. Он-то почему?

В зал вошел Киселев. Без пиджака, в рубашке с коротким рукавом – вот это правильно!

Не успел Павел Сергеевич приблизиться к Рите, узнать, что ее связывало с Енакиевым, как началось движение, и из общей массы выделился грузный высокий мужчина в черном костюме.

- Господа! – спокойным, но громким голосом произнес человек, ставший впоследствии похоронным распорядителем и организатором. - Сейчас будут поданы автобусы. Процедуру прощания проведем на кладбище. Там же ивозложим цветы. Прошу! Алекс, ты где?

Ко гробу подошли четыре парня (тоже в черных костюмах) закрыли гроб и легко вынесли его наружу. За ними потянулись остальные. На улице уже стояла невыносимая жара.

Подкатил элегантный микроавтобус марки «Мерседес», в котором увезли Енакиева, распорядителя и похожих на телохранителей парней. Затем подъехало два обыкновенных пыльных «Пазика», и началась посадка. Совсем, как на маршрутку. С той лишь разницей, что без спешки и давки и громких голосов.

- А я с тобой, Паша, - услышал Красинский за спиной, - не возражаешь?

Он обернулся – рядом стояла Наташа Шепелева.

- Конечно, Наташенька. Сколько лет, сколько зим! Жаль, что при таких обстоятельствах.

Поехали на Южное кладбище. Павел Сергеевич сел у окна, приняв на себя нещадные солнечные лучи.

- Ну как ты? – спросила Наташа, когда выехали с территории больницы.

Спросила очень искренне и сердечно. Настолько, что Павел Сергеевич рассказал ей «все». Без прикрас и вранья. Что преподает в гимназии, ждет не дождется пенсии, и что второе лето живет в городе один. Дача есть, но он здесь. Почему? Потому что дача зятя. Дочь поздно вышла замуж, и жена теперь там с маленьким внуком. Дружбы и взаимоуважения с зятем не получилось. Поэтому не может Павел Сергеевич видеть его самодовольную тупую рожу. А терпеть ее ради внука не хватает сил. Жена может, он нет. Но и вгороде быть не плохо –читай, пей пивко, гуляй, спи, сколько хочешь. Если бы ненынешняя жара. С его-то комплекцией. Но ничего, ничто не вечно под луной.

- А как ты? – спросил Павел Сергеевич, облегчив откровенностью душу. - Между прочим, ты мало изменилась.

- Не льсти так грубо. А я… Я

И она стала говорить о себе. Но Павел Сергеевич плохо понимал, что она ему сообщает – он изнемогал от езды по раскаленному городу и мог только изображать внимание и интерес. И мечтал, чтобы они, как можно скорее приехали. Чтобы все, как можно быстрее закончилось. И пулей назад, под душ!

В голове шумела бегущаяпо сосудам, близкая к закипанию кровь. Галстук душил скользкую шею. А когда Павел Сергеевич его сорвал и расстегнул ворот, душить продолжал. Пиджак можно было выжимать. На светофоре перед Обводным в ушах начался звон, окончательно лишивший Павла Сергеевича слуха.

А Наташа говорила о любви. О том, что из-за Енакиева она потеряла человека, за которого собиралась замуж. И вся жизнь ее пошла криво. Очень криво. И что она Енакиева до сих пор любит и ненавидит. Одновременно, потому что он такой человек. У нее двое…

Но вот приехали.

У кладбищенских ворот произошел курьез - «Пазики» прибыли первыми. Куда делся юркий «Мерседес» с покойником, было тайной. Кто-то кому-то звонил, но ничего не прояснилось. Толкались, как идиоты у кладбищенских ворот около получаса. Правда, за это время Павел Сергеевич выяснил, откуда Рита Мендельсон, работающая с ним в гимназии (преподавала музыку) знает умершего. Оказалось, что она ходила на его лекции по истории древнего Израиля. .

- Он читал такие лекции?

- Да. А разве ты не знал?

Пока ждали (переминались, курили, звонили, искали туалет…) Павел Сергеевич понял, что солнце – не главная мука. Самым страшным в эти проклятые минуты стали появившиеся неизвестно откуда слепни. Поганые насекомые быстро и безжалостно искусали ему лицо, руки и шею, как клеем покрытыедесятью слоями пота. Обстановка и публика исключали резкие движения и громкие ругательства - оставалось из последних сил терпеть и скрежетать зубами, проклиная себя, согласившегося поехать наэти похороны. И трижды проклинать Енакиева, умершего в такую аномальную жару. Да ещеисчезнувшего! И здесь он совершил подлость и все еще продолжал издеваться.

Но вот «прибыли», и неостанавливаясь, сразу же поехали на могилу. Когда Павел Сергеевич пристроился у открытого гроба в глазах его было совсем темно. Но внезапно налетел освежающий ветер, и ужасное состояние прошло.

Словно из-под земли перед установленным на козлы гробом возник распорядитель, облаченный…(что за маскарад? ) в черный плащ с капюшоном.

- Прошу тишины и внимания, - внятно потребовал он. И капюшон накинул, отчего стал похожим на инквизитора.

Встав в ногах Енакиева, он извлек из балахона нечто вроде свитка, развернул и стал читать. Медленно, громко, чуть нараспев. Что произносилось или пелось, Павел Сергеевич не понял – язык был ему не знаком, но может быть, древняя латынь.

Иногда распорядитель замолкал, театрально прикладывал руку к сердцу или воздевал ее к небу.

- Прощай Великий Мастер и Господин! –патетично закончил он и, свернув бумагу в трубку, положил ее в гроб. И что-то сунул Енакиеву в руки. Телохранители с серьезными лицами без малейшего смущения встали перед гробом на колени и замерли. Затем вскочили, закрыли гробы крышкой и, без могильщиков на широких кожаных ремнях осторожно опустили в яму. Только после этого кладбищенским рабочим было дозволено засыпать могилу грунтом, водрузить на холме небольшое надгробие и исчезнуть. Надгробие было из блестяще-черного мрамора.

- А теперь кладем цветы, господа.

Один из черных парней поставил рядом с опустевшими козлами колонку, и грянула музыка.

- Что это? - спросилизумленный Павел Сергеевич у Риты, встав за ней в очередь на возложение цветов. Розы его перестали быть розами, превратившись в нечто безвозвратно поникшее.

- Это увертюра из «Гибели богов».

- Но почему?! Что здесь вообще происходит? Ты мне можешь сказать, Рита?

- Не знаю, Павел Сергеевич. Странный обряд.

Через минуту, Павел Сергеевич, положив свои «розы» на общую кучу испорченных жарой цветов, прочел золотую надпись надгробья

Олег Михайлович Енакиев

07. 01. 1954 – 07. 07 2021

И тогда его озарило. До дрожи и приступа ужаса…Нет! Нет! Я рехнулся от жары!

Озарение состояло в том, что Енакиеву было шестьдесят шесть с половиной лет. Шестьдесят шесть лет и шесть месяцев…Олег Михайлович Енакиев. ИлиО. М. Енакиев… Или (быть такого не может! ) - О. М. Ен…

Это же бред! Нет, не бред. О господи…

Музыка прекратилась. И снова над всеми пролетел тугой и прохладный воздушный поток.

- Поминальная трапеза состоится в ресторане отеля «Европейская» в восемнадцать часов! – произнес распорядитель (теперь уже без плаща). – Но… как вы понимаете, на поминки не приглашают. Автобусы доставят вас до ближайшей станции метро. На этом господа, все.

Оглушенный страшным открытием, Олег Сергеевич доплелся до душегубного автобуса… Не заметил, как сел рядом с Киселевым и весь путь до «Московской», показавшийся незамеченным мигом, понуро молчал. В испуганной глубине себя изумляясь открывшейся у могилы «панораме». Теперь все вставало на свои места. Все получало объяснение.

Внезапно всплыл давний эпизод, когда Енакиев и Киселев ездили в женский монастырь еще советскую Эстонию и выуживали из святого источника монеты на выпивку. Шутки ради. Потом случай с учительницей английского… И еще. И еще…

Все получало свое объяснение. Даже дикая жара последних недель. Теперь, если он правильно «постиг», жара будет спадать, и люди перестанут мучиться. Почему?

Потому, что сын дьявола мертв.

Вернувшись домой (он не помнил, как простился с обиженным его молчанием Киселевым, Ритой Мендельсон, милой Наташей Шевелевой, ехал в метро, на автобусе), Павел Сергеевич рухнул на кровать и отключился – нервы его не выдержали…

Он очнулся ночью. И сразу почувствовал прохладу.

Вышел на лоджию. На улице свистел ветер, нагоняя и нагоняя холодную, животворящую свежесть. Градусник показывал всего двенадцать градусов.

Надышавшись, Павел Сергеевич закрыл на лоджии окна, ивернулся в спальню. И через минуту снова глубоко спал.

Ему приснился Енакиев. Вернее, не он сам, а его голос.

- Ты почти угадал, - сказал голос Енакиева. - Почти. Поэтому вношу поправку. Хочешь знать какую?

- Ничего мне от тебя не надо, - кажется так ответил Павел Сергеевич, - Никаких объяснений и поправок. Ни-че-го.

- Поздно, братец. Ошибка твоя в том, что ты решил, будто я умер. Но Его дитя умереть не может. Хотя смерть в данный период и необходима. Догадываешься, чья? Нет? А ты вспомни расписку. Не бойся, это не больно.

И все. Наступила тишина…

А после темно-серое, туманное утро. Настолько холодное, что руки и ноги Павла Сергеевича окоченели до неподвижности. Он захотел встать с кровати, но не смог.

***

Енакиев писал очередную статью. Потягивая апельсиновый сок со льдом, дыша кондиционированной прохладой и делая небольшие перерывы на сигарету. На самом важном и сложном местеочередной главки раздался звонок мобильного. Звонил Киселев.

- Да! –жестко сказал Олег Михайлович.

- Прости Олег, что беспокою. Но у меня не совсем приятные новости. Паша Красинский умер.

- Пашка?! Быть не может! Отчего? От ковида?

- Нет. Сердечный приступ от перегрева. Тепловой удар. Звонила дочь и просила оповестить Пашиных знакомых и друзей. Жена вернулась с дачи, а он уже… распухший, пахнет. Словом, ужас.

- М-да… Бедный Паша, не вынес человек жарищи. Когда похороны? Обязательно поеду.

- В том-то и дело, что пока неясно – супруга сама на грани инфаркта после такого.

- Понимаю.

- Паша пока в морге. В Мечникова. Говорят, что могут держать в холодильнике до конца недели. А потом… Что потом не знаю, может быть нужна будет доплата.

- Это решим. Обязательно решим. Сколько Пашке было?

- Как мне – пятьдесят восемь.

- Молод еще для смерти. Жаль мужика. А ты знаешь, что после остановки сердца мозг еще около недели работает почти в прежнем режиме.

- Никогдатакого не слышал. Это ты к чему?

- Это я так. Ну…

- Понял, не буду тебе мешать.

- Спасибо. И спасибо, что позвонил. Когда ситуация прояснится, звони. Если будут нужныбабки, тоже звони, без стеснения.

- Да, конечно.

- Тогда все?

- Пожалуй.

- Звони, буду ждать.

После разговора Енакиев несколько минут сидел совершенно неподвижно. Потом очнулся, ухмыльнулся и продолжил стучать по клавишам.

11. 07. 21