Лесли Флинт – Мистические голоса

Лесли Флинт – Мистические голоса

От переводчика

- Переведи им эту книгу, - сказал дух. Кому это «им» я так и не узнал.

Посему выношу этот перевод для всеобщего доступа, не требуя никаких похвал и возмездий. Авось эти «им» где-нибудь найдутся. . .

С появлением Микки, его горячо любимого наставника и проводника в невидимом мире, Лесли на многие годы стал посредником между миром живых и мертвых, передавая послания голосом. На сеансах Лесли помогал людям каждого ранга, звания и профессии, позволяя понесшим тяжелую утрату прикоснуться к тайне человеческого бытия за пределами физической смерти. Его медиумизм послужил каналом для известных мужчин и женщин, которые, будучи вдохновлены, изрекали порой весьма интересные пророчества относительно некоторых моментов мировой истории. Сеансы Лесли не раз посещали и скептики, но [несмотря на все увиденное] так и остались скаптиками. Каждый проверял подлинность его медиумизма на свой лад. Он не раз с горечью замечал: «В этой стране я наиболее проверен из всех родившихся». К нему на сеансы съезжались люди со всего света. Но он и сам не раз бывал во многих странах, особенно в Соединенных Штатах, где пользовался большим успехом. Заключительная глава его жизни началась с поселением в Хове, где он провел несколько благословенных лет счастья и мира, оставив бренный мир в возрасте 83 лет.

Лесли сознавал, что у него нет лекторского образования, но тем не менее на сеансах с его уст исходили слова высочайшей мудрости и знания, нередко даже на чужих языках. Он был прямодушным и негордым человеком, не жадным к деньгам или почестям, но его миссия для человечества неоценима. Я читал письма, пришедшие ему из многих стран, письма дружбы, благодарности, любви и привязанности. Я знал его шестнадцать лет, начиная с 1978-го и до самой его смерти, как друга и опытного наставника. Я был поражен простотой его души, его непривязанностью к материальному, его честностью и верностью избранному пути. В то время как большая часть мира продолжает тонуть в болоте материализма, меркантилизма и трайбализма, ныне более чем когда либо важно, что человечество начинает понимать реальность существования духа и души, важность того, что дела наши и мысли определяют наше будущее и что безотносительно того кто мы и что мы, мы все – духовные существа, пришедшие в материальном выражении. Лесли Флинт послужил той редкой улицей, которая связывает два мира. Этим выпуском его рассказов мы склоняемся перед ним, как самым талантливым медиумом и миссионером двадцатого столетия.

Обри Роуз.

Образовательный трест Лесли Флинта

РАЗ

Несмотря на детство, которое для современных детских психиатров представилось бы полным кошмаром, или, возможно, благодаря ему, я дожил до 59 лет, не став жертвой невроза, психоза или одержимости. Я – счастливый человек. У меня есть друзья, которые восхищаются мной, у меня есть поглотившее меня хобби, я испытываю удовольствие от исполнения своей работы. Я выполняю свой труд с другими людьми, сидя в полной темноте и всецело бодрствуя. Я – медиум. У меня есть редкий дар, - дар прямого голоса. Я не вхожу в транс и не нуждаюсь ни в каких акcессуарах. Голоса ушедших, говорящих со своими друзьями или родственниками, воспринимаются мной в месте, расположенном немного выше и чуть сбоку от моей головы. Это – реальные голоса, доступные для записи и прослушивания через магнитофон.

Иногда те, кто говорит из могилы, достигают только шепота, хриплого и напряженного, в других случаях они говорят ясно и плавно голосами похожими их собственные при жизни, но даже после тридцати пяти лет моего медиумизма я полностью не понимаю почему они так меняются.

Я действительно знаю, что я узнал больше о жизни, людях, человеческих проблемах и эмоциях, сидя в темноте, чем я, возможно, постиг бы это сидя за учебниками, но те, кто меня учили, уже давно покинули наш мир. В начале моего шестого десятка мне кажется, что пришло время изложить на бумаге историю моего странного таланта и жизни, даровавшей мне оный. Как говорится, лучше позже, чем никогда. Моя мать, к своему счастью, была слишком красива, любила удовольствия и восхищения, потому никто на темной улице в св. Альбине, где она жила со своей овдовевшей матерью, не был особенно удивлен, когда она оставила свою работу на местной фабрике и исчезла из ее обычных прибежищ.

Все терпеливо ожидали худшего и в этом случае они были совершенно правы: я родился в доме Армии спасения в Хокни. Мама отказалась принять меня и с гораздо большей храбростью, чем это требовалось бы в подобных обстоятельствах, тотчас же вернулась домой со всеми подвязками, чтобы предстать на обозрение соседей.

Но Судьба с большой помощью моей бабушки работала над моим ткацким станком и, как говорится, что-то да вышло. Вместо взаимных обвинений и остракизма мать нашла моего отца, ждущего с предложением брака и дома с меблированной комнатой.

Немедленно мое прибытие в мир было сделано юридическим, официальным и разумно представительным. С начала был обречен их брак.

Они были слишком молоды, неопытны, старшими принуждены быть зрелыми прежде, чем они были готовы к ней. Моя мать, которая любила веселость и яркий свет, симпатичную одежду и восхищение мужчин, оказалась пойманной в ловушку в захудалой комнате с ребенком, который бесконечно кричал и мужем, который пропивал большинство его заработной платы, а то, что оставалось, ставил на лошадей, которые никогда, казалось, не побеждали. Но так или иначе они пережили три года разногласия, борясь друг с другом на каждом дюйме пути, пока в 1914-18, когда мне было три года, не вспыхнула война.

Мой отец был одним из первых мужчин в св. Альбине, добровольно записавшихся в армию. Я не думаю, что это был акт особого патриотизма, скорее всего это означало бегство из ада, в котором он жил. Моя мать приняла отъезд мужа для Франции с должным самообладанием и договорившись с бабушкой заботиться обо мне, устроилась работать на фабрику боеприпасов. Для нее снова началась жизнь. Она работала на армию, зарабатывала деньги на фабрике. Ст. Албин в то время был полон мужчин отпускников, собиравшихся вернуться к траншеям. Они рады были воспользоваться красотой моей матери и дать ей то наслаждение, которого ей так не хватало. Я помню одно воспоминание детства, яркое и по сей день, когда я проснулся в темноте и мне показалось, что я совершенно один. Отец и мать оставили меня навсегда. В темноте я оделся и вышел из дома. Я не забуду, как стоял посреди темной улицы, мокрый от дождя, зовя и зовя маму, но никто не услышал меня. Наконец я сел на порог соседского дома и заснул. Когда мать вернулась домой, она нашла меня сидящего у соседей перед огнем, пьющего горячее молоко. Когда мы вернулись домой, она отшлепала меня так, что слышали соседи. Но как говорится, гроза бывает перед ясной погодой. Моя мать поняла, что оставлять меня наедине нельзя, а соседская помощь может быть полезной. Она не думала из-за меня терять свободу и придумала что ей сделать. Каждый вечер, одевшись, она брала меня за руку и вела в кино к госпоже Найт, жене управляющего, который за три или четыре пенса, помещал меня на место, где за мной было удобно смотреть пока кино не закончится и мать не заберет меня обратно. Я был слишком мал, чтобы разбираться в тех фильмах, но тем не менее эти ночи с картинками мне нравились. Я любил острые ощущения, порождаемые аудиторией, когда гаснут огни и приходит трепетное чувство, что должно свершиться что-то особенное. Когда начинается фильм, все внезапно стихает и множество глаз прилипают к мерцающему экрану. Я любил 'музыкальное сопровождение', которое пианист играл на вертикальном фортепьяно. Я начал понимать музыку любви, сердитую и захватывающую музыку, темп спешки, когда герой или его возлюбленный были в некотором страшном затруднительном положении.

Я любил каждую минуту этих киношных ночей.

Но этому спокойному перерыву пришел внезапный конец, когда моя мать тайно сбежала с одним из ее поклонников и исчезла из моей жизни. Из нашего дома меня забрала к себе бабушка, в юдоль на терассе, где она не жила, а существовала за несколько шиллингов в неделю. Стоимость кормления дополнительного рта была действительно вне нее, но моя бабушка знала свою обязанность, когда она видела это, и даже если это для нее означало урезать свой паек до голодного, она была готова сделать это ради брошенного на произвол судьбы внука. Моя бабушка не умела читать или писать, но у нее были сильные принципы, которые она внушала мне кожистой рукой, если она считала то необходимым.

Она очень много и усердно работала, я никогда не помню, чтобы она сидела без дела.

Она провела бы целый день за большой бадьей на кухне, позволяющей не только нам мыться, но и заниматься прачечными делами, которые бабушка приняла от соседей, чтобы заработать несколько дополнительных пенсов.

Если позволяла погода, бабушка развешивала стирку для просушки во дворе, но зимой в каждый понедельник утром она натягивала на кухне, которая служила нам одновременно и гостиной, четыре веревки и два дня сушила на них белье, которое потом разглаживала тяжелым утюгом. Таким образом ей удавалось заработать еще один пенс, что было ощутимым вкладом в наш скромный бюджет. Мы также содержали квартиранта, который платил несколько шиллингов за пансион. Трудно сказать как бы нам приходилось, не будь этих шиллингов вообще. Мне кажется, что нашим богачам трудно себе представить нашу несчастную бедность. В те дни взрослый человек мог заработать в неделю 1256 шиллингов, а для семейных достаточно было фунта, чтобы продержаться на свете. Мы с бабушкой иногда позволяли себе роскошь. Помню как она давала мне четыре пенни, чтобы я мог сбегать в магазин на углу дома и за два пенни купить резаных ломтиками булочек и еще на два оставшихся пенни – повидла. Уголь был недосягаемой роскошью и осенью мы с бабушкой, взяв у соседа старую детскую коляску, ездили в лес, окружавший Сант Альбин за дровами на зиму. Этим делом мы занимались долго, поскольку наш старый дом на терассе зимой был сырым и холодным, а денег на лечение у нас не было. Я не раз, нежась теплотой огня, сидел у ног бабушки, колдующей у очага с дровами, замаранной сажей от дымохода. Даже если одежда, которую мы носили, была стара и потерта, исправлена-переправлена, она всегда была чистой, ухоженной и приличной. Респектабельность была весьма важна для рабочего класса в те дни и когда бабушка выходила, ее старомодная в викторианском стиле одежда всегда выглядела аккуратно и прилично. Моя бабушка имела на меня огромное влияние и так как у нее были строгая мораль и нормы нравственности, я был воспитан согласно ее собственным высоким идеалам того, что было правильным и неправильным, хотя мы и не особо соблюдали строгие религиозные предписания, потому что бабушка считала за непочтение к Богу входить в храм в бедной одежде. Она стеснялась своей неграмотности и из-за этого избегала посещать богослужения. В детстве она, надев на меня праздничный костюм с чистеньким воротничком, умыв мне лицо и пригладив волосы, посылала меня в воскресную школу. Костюм следующим утром был возвращаем в ломбард, где за несколько шиллингов нашего пищевого бюджета, ждал меня доследующего воскресенья, тем не менее в школе я был чистым и опрятным. Мне нравилась воскресная школа, особенно зимой, потому что там было тепло и рассказывали интересные библейские истории о небесах, о воскресении мертвых и страшном суде, о том как архангел Гавриил в последний день вострубит своей серебряной трубой. Я все воспринимал за чистую правду. Однажды я обнаружил, что один мальчик в классе посещал три воскресных школы, и это заинтриговало меня. У них что, каждая о своем боге учит? Что рассказывают там? Но все оказалось проще. Просто, посещая три воскресных школы этот шустрый малыш заботился о приобретении трех Рождественских Удовольствий. Это показалось мне чем-то особым и не давало мне покоя целый год. Для нас была сооружена украшенная Рождественская елка, вся в красивых декорациях и каждому ребенку доставалась игрушка с ее ветвей. Там демонстрировался волшебный фонарь, а далее был банкет с бутербродами и джемом, булочек и пирогов с лимонадом. В заключение нам еще дарили апельсин и воздушный шарик. Мне казалось, что шустрый малыш был необычайно умен, чтобы за год удостоиться трех таких веселий. Однажды я робко решился спросить, нельзя ли и мне последовать его примеру, на что получил приветливое согласие. Таким образом в течении года мы с моим другом втайне от бабушки посещали три воскресные школы и по-праву заработали по три Рождественских Удовольствия. Меня как-то грызла совесть за полученные игрушки, аж три апельсина, три воздушных шарика, не говоря уже о том, что все это было сделано втайне от бабушки, но тем не менее я был полон решимости продолжить начатое. Это было где-то в 1918 году, когда со мной случилось нечто, что я теперь могу назвать своим первым психическим опытом. Я очень ясно помню, когда я был на кухне с бабушкой и к нам вбежав, с плачем шлепнулась на стул моя тетя Нелли. Ее муж был убит во Франции, и я увидел, как она вошла на кухню в сопровождении солдата, несущего вещмешок с имуществом дяди Алфа. Позади солдата с вещмешком шел другой солдат, который стоял в нашей кухне и выглядел потерянным и грустным, тянущим рукав тети Нелли, пытаясь привлечь ее внимание. Тетушка не заметила его вообще и вскоре он исчез. Позже, когда тетя Нелли показала мне фотографию дяди Эльфа, я узнал в нем грустно выглядящего солдата, который пытался заставить тетю Нелли обратить на себя внимание, но когда я сказал об этом, они с бабушкой приняли меня за вруна. Настаивая на своем я добился только того, что получил от бабушки хороший шлепок по заднице.

В другой раз придя со школы я услышал на кухне голоса бабушки и еще какой-то неизвестной мне тетки. Войдя в кухню я нашел бабушку сидящей в своем кресле, обращенной в сторону незнакомой женщины с большой родинкой на подбородке. Незнакомка исчезла как только я вошел. Тогда я спросил бабушку, что за странная леди беседовала с нею, но бабушка ответила, что оная леди – плод моих фантазий ибо целый день она была в доме одна. Я рассказал как выглядела незнакомка с родинкой, за что еще получил по заднице, потому что это, оказывается, была госпожа По, умершая около месяца назад. После этого инциндента я понял, что нужно хранить молчание о людях, исчезающих из виду внезапно. В школе я не был гигантом ума, но один предмет давался мне особенно талантливо и это было Искусство. Я любил рисовать и красить, и мне понравился г.

Льюис, учитель рисования. Он был высоким и изможденным человеком, где-то за сорок. В траншеях он перенес газовую атаку и потому время от времени непрерывно и надрывно кашлял. Г.

Льюис имел обыкновение хвалить мои усилия и когда я был старше, поощрять меня стремиться к обучению в художественной школе. Даже тогда я знал, что мы были слишком бедны и это просто несбыточная мечта, но его поддержка и похвала много означали для меня. Я помню праздничные дни, когда мы отдавали наши работы на школьную выставку. В конечном счете, в душе я начал считать его своим отцом, поскольку настоящий отец почти не оставил там следа. До сего дня не могу забыть, каким было мое горе и протясение, когда после болезни, длящейся несколько дней г.

Льюис умер. Было несколько отрадно, что его все-таки похоронят как военного, потому что он умер от увечья, полученного на фронте. Двенадцать мальчиков от школы должны были входить в состав траурной процессии с гробом, драпированным государственным флагом Соединенного Королевства. Поскольку я был одним из его лучших учеников, и он интересовался моими работами, я просто не представлял себе, что не могу не войти в группу сопровождения ибо сама церемония обостряла во мне горькое чувство утраты.

Когда мне было двенадцать, я нашел работу, которую мог выполнять по утрам прежде, чем шел в школу. Это было в доме в, о котором я думал как о лучшей части Сант Альбина. Это был хорошо меблированный дом с коврами, потому я думал, что там должны жить богатые люди. Каждое утро я поднимался в шесть и шел работать, счастливо посвистывая от мысли, что я уже сам зарабатываю деньги. В течение полутора часов я убрал там решетки, зажигал огонь и делал другие внутренние хозяйственные работы, после чего летел домой и пожирал то, что было на у нас на завтрак, обычно хлеб с маргарином и чай, потом бежал в школу. В то время моя бабушка вышла на пенсию по старости 105 пенсов в неделю и наш финансовый баланс стал более контрастным с оттенками кошмара, особенно по пятницам. Пенсию она могла получить только в пятницу, чтобы запастись провизией на выходные, а до тех пор приходилось перебиваться как придется. Бабушка получала пенсию в почтовом отделении через дорогу. Вместо подписи она ставила крестик и получала свои кровные 105 п. , которые начальник почты обычно отдавал мне. Но почта открывалась в 9, когда мне надо уже было быть в школе, потому каждую пятницу мне приходилось слоняться поблизости, рискуя снова опоздать на занятия. Получив пенсию, я бежал домой, чтобы отдать ее бабушке и летел в школу. Это повторялось регулярно и бабушка, будучи неграмотной, не могла написать мне оправдание, поэтому мне больше всех доставалось наказания тростью за прогулы. По этой части в школе я фактически стал козлом отпущения. В пол-десятого каждую пятницу я робко стучал в дверь директора школы.

Фактически это стало ритуалом.

В девять тридцать каждую пятницу я стучал робко в дверь исследования директора школы, и ровно без двадцати пяти десять начинались пытки тростью, но я пытался держать себя храбрецом из-за картины, висевшей в его кабинете. Это была живопись королевы Бодиас в колеснице, что вызывало во мне почтение. Я чувствовал, что у меня с королевой есть нечто общее и должен подражать ее храбрости. Мысль об этом успокаивала меня каждый раз, когда я в ожидании пыток стоял под директорской дверью. Я сражался мысленно, в то время как директор школы владел реальным орудием.

Некоторое время я полагал, что моим идеалом была реальная королева, но когда узнал, что это был самозванец, мои идеалы рухнули. За несколько лет до моего появления на свет в Сант Альбине организовали историческую театральную постановку, в одной из частей которой была сцена восстания Бодиас против римлян.

Я воображал себе эту сцену и женщину в роли героини, для роли которой по моему мнению лучше всего подходила жена местного молочника, поскольку лишь она могла сыграть в сцене с плавающей в молоке колесницей. Как только я узнал правду, с моих глаз лились слезы каждый раз, когда надо мной издевался директор, но я не решался рассказать о том бабушке. Детям тогда неприличнобыло жаловаться, к тому же это было бы бесполезно, поскольку детей мало кто слушал. Одним из принципов жизни, которым одарило меня детство был: «От чего нельзя избавиться, с тем надобно смириться». Моя бабушка была замечательной женщиной.

Она дала мне все, что могла в условиях нищеты, но ее жизнь была слишком груба, ежедневная борьба за голое существование, слишком мрачное и неумолимое для нежности между нами. Наши улучшенные финансы позволяли нам немного расслабиться.

За три или четыре пенса на брата мы пошли бы в местное кино и на пару часов погрузились в очарованный мир, где все женщины были красивы, а мужчины - богоподобны. Фильмы, которые мы видели, были немыми и субтитры я читал бабушке вслух.

Возможно отсутствие произносимого слова настолько стимулировало воображение зрителей, что они сами невольно вошли в роль кинозвезд, которых боготворили и воспринимали все так, как будто бы реальные люди жили реальные жизни. Как мы радовались или страдали с героиней, как мы убеждали героя или предупреждали его относительно махинаций злодея, которого обычно встречают с шипением! В голодных двадцатых рабочий класс не был ни столь искушенным, ни столь образованным как его современная копия, миллионы не могли читать и писать, и жили в запущенной бедности.

Кино принесло роман, очарование и волнение в их жизни и если даже интеллигенты назвали это опиумом масс, по крайней мере, - это было относительно безопасным препаратом, продававшимся в розницу по доступной цене, и даже самый захудалый иногда мог позволить себе такую роскошь. Мы с бабушкой восхищались картинами и кинозвездами. Как минимум один раз в неделю мы покупали четырехпенсовые билеты в очарованный мир и сидели, втупив глаза в экран. Мы следили за сериалами и если бы в конце серии Перл Уарйт оставался в поезде со связанными руками или ногами, мы с нетерпением ждали следующей серии, чтобы узнать, чем все это кончится. В принципе мы и так знали, что все должно кончится хорошо, но психологический настрой не давал нам покоя целую неделю.

Где-то в это время в Сант Альбин привезли суперфильм о Четырех Всадниках Апокалипсиса с Рудольфом Валентино в главной роли и должно было начаться торжественное открытие сеанса. Места на такой оказии были дороги и так или иначе все они были закуплены богатыми и привилегированным народом города, но нам удалось узнать, что несколько дешевых мест будут доступны для тех, кто стоял в очереди целую ночь. Естественно, что мы с бабушкой стояли в очереди за этими драгоценными местами. Мы простояли три часа в длинной очереди, двигавшейся дюйм за дюймом, но наконец проникли внутрь и сели торжествующе в двух шикарных местах в самом переднем ряду аудитории. Ни долгое ожидание, ни места, вынуждавшие нас вытягивать головы и до боли напрягать шеи, не имели ни малого значения, особенно когда начался фильм. Мы обожествляли каждую минуту фильма и думали, что рудольф Валентино был суперактером. С тех пор он стал нашим кумиром. Почтовое отделение напротив нашего дома было своего рода форумом новостей, сплетней и объявлений, особенно о работе. В те дни рабочие места были в дефиците, при множестве претендентов и даже слуха о работе было достаточно, чтобы отчаянные мужики коротали мили ради любой работы, любой зарплаты, при любых условиях дабы хоть как-то прокормить свои семьи. Однажды, когда мне исполнилось тринадцать, начальник почты сказал мне, что местное кладбище ищет помощника садовника. У меня немного закружилась голова при мыли о работе среди могил, но я решил попробовать, хотя это и грозило моей школьной карьере. Меня приняли за 12. 6 п.

в неделю и школу все-таки пришлось бросить. Моя работа состояла в содержании порядка около могил, подрезке травы, прополке и мощении каменных дорожек. Мне приходилось также рыть новые могилы и хоронить покойников. Это было тяжело, но это была работа. Я зарабатывал ею на жизнь. Вспоминается один ветреный и холодный зимний день, когда я на могилах срезал сухую траву. мы ждали катафалка с похоронной процессией. Мы с другими садовниками целое утро рыли могилу для этих похорон. По опыту работы мы уже знали, что длительность панахиды будет зависеть от возраста священника, сопровождающего процессию. Молодой и горячий викарий скорее всего проигнорирует зимнее ненастье и будет править службу долго, в то время как старый клерк оттараторит как можно быстрее, дабы скорее укрыться в своем доме у теплого очага. Я как безумный надеялся на старика и быстрое прощание с покойным. По сей части мне повезло. Священник, сопровождавший кортеж, отбубнил только час и исчез подобно выстрелу. После того как все разошлись, нам предстояло закрыть глубокую могилу, в которой планировалось поместить три гроба. Наша первая задача состояла в том, чтобы опустить на вервях новый гроб на уже имеющийся, но проблема была в том, что потом эти шнуры оттуда надо было вытянуть. Кому-то по лестнице надо было спуститься вниз и выбрали меня, как самого молодого и легкого. Должен признаться, что мне это не особенно понравилось, но что поделаешь? Работа есть работа. С тех пор всегда, когда надо было лезть в яму, вызывали меня. На кладбище были и другие малоприятные и жуткие работы. Особенно когда зимой народ косили эпидемии и нам приходилось работать, зарывая могилы вплоть при свете мерцающих ночных фонарей. Для меня это было более жутко, чем спускаться в яму за вервями. Летом 1926-го мне исполнилось пятнадцать, и я начинал задаваться вопросом, мог ли бы я, если бы изучил все, что я мог от старших садовников, однажды оставить печаль кладбища и работать в особняке некоторого джентльмена.

Последовав этой идее, я всем надоел ибо цеплялся к садовникам, пытаясь выудить у них секреты их работы и следовал за ними как тень чтобы все высмотреть. В один жаркий день августа того же года мир с ошеломленным недоверием узнал о внезапной смерти Рудольфа Валентино, умершим в Нью-Йорке в возрасте тридцати одного года. Миллионы обожали этого человека, волна шока и горя, казалось, обогнула земной шар. В моем маленьком углу я тоже горевал о его смерти и даже несколько разочаровался в нашем бренном мире. Я не мог и подумать, что в далеком будущем мы станем с ним большими друзьями, чем это могло быть при его жизни.

Два

Обычно в стороне от людского ока, позади тисовой ограды кладбища был шалаш, где садовники обедали и варили чай во время полудня. Мистер Хобс, мой непосредственный начальник, любил всем командовать. Его сухой голос перекрывался только шумом гравия. Он был занудным человеком с костливым, покрытым сигаретной гарью указательным пальцем, который каждый раз дрожал, когда он давал кому-нибудь указания. Предполагалось, что он был весьма начитан и мог аргументировано противоречить любому мнению, не совпадающему с его собственным. Поскольку часть из нас интересовалась только спортивными результатами, а я, в частности, журналами о кинозвездах или событиях в Голливуде, мистер Хобс стал для нас нечто вроде оракула.

Однажды щупленький мужичок по имени Картер рассказывал нам о своем обращении к Богу на собрании Армии Спасения и я был поражен происшедшими в нем переменами. Когда он говорил, лицо его сияло радостью. Он чувствовал, что Бог его принял и он спасен. Мистер Хобс по сравнению с мужичком был совершенно другим человеком. Он презрительно ткнул своим пальцем в лицо Картера, сказав: «Вы хоть бы Дарвина почитали, мужчина. Он разоблачил всю эту ерунду несколько лет назад».

Картер и слухом не слышал, кто такой Дарвин, поэтому Хобсу пришлось своими словами изложить теорию естественного отбора. Но Картер не захотел слушать завумных изречений науки. -Вы знаете, -сказал он, -я верю в то, как проживет человек нынешнюю жизнь, то и получит он в жизни будущей. Мистер Хобс был не на шутку рассержен.

- Разве я только что не говорил вам, что нет никакого загробного мира, а все только эволюция? Сначала мы были рыбами, потом обезьянами, а вот теперь мы – люди. Придет наш час и мы станем прахом на кладбище и все дела. Точка. Я был самым юным и застенчивым в разговорах садовником, но очень не хотел, чтобы лицо счастливого Картера потеряло свет. Робко я попытался поддержать его, вспомянув историю, когда я видел на кухне убитого дядю Эльфа. Мистер Хобс фыркал. - Ты забил себе этой историей мозги, мальчик. Ты думал о покойном, был загипнотизирован им. Вот тебе и показалась вся эта история. Увидев, что Картер посмотрел на меня благодарственным взглядом я осмелел. - Я за всю жизнь ни разу не видел дядю Эльфа. Как же мне вообразить его? Я даже мало что знал о нем, пока тетя Нелли не показала мне фото из его вещмешка. Мистер Хобс уставился на меня своими томленными синими глазами, поднял лоб и костистый пальец. - Имейте ввиду, молодой человек, -сказал он, - или вы перестанете тут рассказывать нам сказки нездорового характера или вас ждет психушка в скором будущем. Эти глаза и палец ошарашивали. - Нет, мистер Хобс, - сказал я и притих. В семнадцать я был заинтересован в жизни, в обеспечении своего существования, взрослении, наслаждаясь такими удовольствиями, какие мне даровала жизнь и не много думал о вопросе жизни после смерти, но инцидент в шалаше у кладбища заставил меня думать серьезно о таких делах впервые. Как бы там ни было, работа на кладбище оставила во мне впечатление, что смерть – это конец всему. Когда траурная процессия расходилась, могила была засыпана и утрамбована, я очень хорошо понимал, что труп внизу уже начал разлагаться. С трудом верилось, что глас серебряной трубы Гавриила способен поднять этот прах в последний судный день. Действительно ли был прав мистер Хобс? Были ли мы только обезьянами, которые учились быть более умными чем наши предки, которые жили в деревьях? Действительно ли наша вселенная была космической катастрофой, обреченной в конечном счете на истребление? Что вдохновило робкого Картера противостоять такому гиганту как Хобс? Я думал о видении дяди Эльфа и госпожи По, когда я был ребенком. Они не причинили мне вреда, как это случается с другими людьми и выглядели как живые, хотя бесспорно, что по срокам смерти, тела их должны уже подвергнуться основательному разложению. Я действительно видел их или это были галлюцинации, как уверял нас мистер Хобс? Я много дней ломал голову над этими и другими вопросами, пытаясь найти выход где, куда, к кому пойти, чтобы он объяснил мне что есть что. Мне начало казаться, что самым главным вопросом жизни есть то, зачем существует смерть. Я начал часто посещать местные церкви.

Каждую неделю я с надеждой шел от одного храма к другому, чтобы обрести хоть какую-то ясность, хоть немного зерна правды, в которую можно было бы поверить, но подобно Омару Хайяму я всегда слышал только высокопарные аргументы. Как говорится, какой дверью вошел, то й же и вышел. Я хотел услышать от церквей все, на что они способны. Меня не устраивали тезисы «иметь веру в. . . » или «надеяться на. . . ». Я хотел знать, я хотел иметь в своей жизни элемент недоверия. Если бы смерть была полным забвением, я бы и на это согласился, но я хотел в том убедиться. Если после смерти существует жизнь, я хотел иметь не только доказательства, но и знания, что это за род жизни. После нескольких недель бесплодных блужданий по разным течениям христианства я так и не нашел твердого причала ни «за», ни «против» и начал было уже отчаиваться. Я хотел настолько много, чем Церкви могли предложить.

Я не был доволен 'иметь веру в' или, 'чтобы надеяться на', я хотел знать, я нуждался в небольшом количестве осуждения, чтобы построить мою жизнь.

Если бы смерть означала забвение, то я мог бы признать, что, даже без сожаления, но я хотел убедиться.

Если бы была жизнь после смерти, я хотел доказательство этого, и я хотел знать, какой жизнью это было бы.

После многих недель серьезного поиска в различных наименованиях христианской Церкви я не нашел ни осуждения, ни любой надежды на него, и я начинал отчаиваться. Из объявления в местной библиотеке я узнал о намечавшемся собрании Теософического Общества, где некто собирался рассмотреть вопросы Древней Мудрости. Это казалось мне по-пути. Разве не вопросам мудрости принадлежит то, что я ищу? В библиотеке я взял словарь и нашел, что значит слово «теософический». Я был взволнован, узнав, что за этим кроется «озарение, снизошедшее на некоторых избранных людей». Я насилу пережил ночь, с нетерпением ожидая того собрания. Той ночью народу было весьма немного и мне было жаль оратора, приехавшего из Лондона на эту церемонию. Пытаясь поддержать его морально, я продолжал аплодировать ему даже после того, когда все уже прекратили это делать. Его голос показался мне похожим на гавканье. Он использовал множество незнакомых мне слов и мне показалось, что он должен быть весьма одаренным в познаниях словаря Чемберса, поэтому приготовился впитывать каждое его слово. К сожалению большая часть его беседы осталась для меня недоступной. Он много говорил об астральных телах, но ни слова не сказал, что же они из себя представляют. Дело несколько прояснилось, когда он начал говорить о зрелых душах, их смертях и новых перевоплощениях, чтобы продолжить свою земную судьбу. Это казалось уже давало надежду. В конце-концов этот образованный и одаренный человек принимал как очевидное существование загробного мира. А потом последовало вливание: оратор торжественно на всю аудиторию заявил о вреде связей со спиритистами, поскольку они, мол, вызывают мертвых, а те, ни кто иные, как неразвитые духи низших слоев загробного мира и общение с ними приносит только вред. Я впервые слышал новость, что можно войти в связь с мертвым и был вне себя от такой идеи. Если бы это было верно, не имело бы значения кто вышел на связь, высокий дух или низкий, это был бы факт доказательства жизни после смерти. Так я тогда рассуждал. Это было первым разом, когда я когда-либо слышал, что было возможно войти в контакт с мертвым, и я был взволнован в самой идее.

Если бы это было верно тогда безотносительно вида юридического лица с которым связываются, высокое колебание или низко, который это конечно доказало бы, после смерти была жизнь, или так во всяком случае я рассуждал в то время. Резонно, что мне следовало найти этих самых спиритистов и независимо от того, хорошие они или плохие, узнать все из первых рук. Я пустился в поиски, расспрашивая людей, но дело было глухо. Никто, казалось, их не знал. Некоторые даже вели себя странно. Они либо убегали от меня с чувством оскорбления, либо приняв печальный вид обращали мои взоры ко храму. Мне начинало казаться, будто я хочу проникнуть в какое-то зловещее закрытое общество. Сегодня спиритизм – течение, в котором только в этой стране около трех миллионов последователей, но в те дни такие занятия могли подпасть под криминал согласно Закону о Колдовстве от 1735 года. Потому последователи сего течения вынуждены были работать в подполье. Я не знал тогда обстановки и решил, что снова попал в тупик. Спустя несколько недель после того, как я более или менее бросил поиск неуловимых спиритистов, я был получил задачу убрать ряд могил, известных как Контракты, потому что родственники ежегодно платили кладбищу стабильную сумму на их содержание. Когда я справился с работой, я заметил неподалеку заброшенную, заросшую могилу. Мне было жаль неизвестного мертвого, о котором, казалось все забыли и решил, что у меня до обеда хватит времени, чтобы убрать и эту могилу. Я был занят обрезкой длинной травы и сорняков на этой несчастной могиле, когда заметил женщину, что шла дорожкой кладбища с букетом цветов. Она выбросила цветы из могилы, которую посещала, хотя на мой взгляд, цветы еще были почти новыми. Цветы были выброшены в урну, а на их место поставлены принесенные. И дама ушла. К тому времени мне удалось добиться до надгробного камня одинокой могилы и прочитать, кто же в ней лежит.

«Эдвин Льюис», - гласила надпись. Шокированный увиденным, я изучил и другие надписи на надгробии и был вне сомнения, что здесь похоронен мой друг и учитель, господин Льюис, полагавший, что я мог бы стать неплохим художником. Я нарядил могилу как только мог, извлек из урны выброшенные дамой цветы, отряхнул их и поставил на могиле в банку из-под варенья, помолившись скромной молитвой о мире и покое усопшей души, где бы она ни была. Обедая, я сидел в углу шалаша и мог лучше всех слышать голосовое строгание мистера Хобса. - Таким образом я сказал этому мистику: «В этом деле много напрасных кровей». Я хоронил покойников тридцать лет, вы слышите, тридцать лет и никто из них не воскрес до сих пор. Этого просто не может быть! Ваши спиритисты питаются вашими деньгами, а вы – глупые бараны. Я чуть было не подавился бутербродом с рыбной пастой, а мистер Хобс тем временем продолжал. - И еще я сказал, если ты пойдешь этой ночью на собрание и будешь вызывать мертвых, ты будешь играть с огнем. Волнение, охватившее меня, подавило мои симпатии к госпоже Хобс. Наконец-то у меня была ниточка к этим неуловимым спиритистам. Будь что будет, а этой ночью я должен быть на собрании квакеров. Вычистив и надев воскресный костюм я направился к молитвенному дому, на дверях которого висело писанное от руки объявление, что вечернее служение пройдет с участием известного транса Ани Джонсон, которая проведет личные сеансы ясновидения. Транс? Ясновидение? Хорошо бы узнать хоть нечто из написанного. И я вошел внутрь. Зал был полузаполнен, но я решил сесть поближе к выходу, на случай, если отсюда придется удирать. Постепенно зал заполнился и были разданы книги песнопений. У меня в руках оказалась Большая Мировая христианская Книга Гимна Спиритуалиста. Ах! Да они же христиане, христиане же! Но озираясь вокруг я не заметил церковной атмосферы в этом голом зале. Люди вели себя вольно, не было столь привычных церковных украшений, которых я насмотрелся за месяцы моих томительных поисков истины. Я еще более был смущен, когда началось служение. Это просто казалось недоразумением. В служении небыло никакого проффесионализма. Я почувствовал себя на голову выше толпы этих простых людей, поющих гимны под старую хрипящую фисгармонь, молящихся столь вольно, будто они стояли не пред Всевышним, а пред кем-то, равным себе. Это моказалось мне наивным. Это – худшее из служений, на которых мне довелось побывать, - думал я. Внезапно народ заволновался и зашелестел. Мужчина и женщина прошли к платформе в другом конце зала и сели на стула лицом к нам. Мужчина был маленьким, пожилым и дряблым. Он назойливо напоминал мне картину печально известного доктора Криппена, который, зарубив жену, тайно удрал со своей машинисткой еще до моего появления на свет. Женщина была изысканно одета в фиолетовое с большой серебрянной пекторалью в виде креста на груди. Я одобрил крест. Это увеличило мое доверие к собранию.

«Доктор Криппен» опустился на колени и бормоча произнес одну из молитв, после чего пригласил толпу спеть еще один гимн. Во время пения я заметил, что моя фиолетовая леди впала в дрему. После гимна «доктор Криппен» объявил, что госпожа Ани Джонсон теперь даст свой сеанс транса. Таким образом моя фиолетовая леди была медиумом, но разве этот маленький комик не знал, что она спит? Но к моему удивлению спящая дама в фиолетовом встала и начала говорить. Я вскочил от удивления, когда леди начала говорить голосом, никак не подобавшим женщине, глубоким, резонансным, культурным, явно мужским голосом. Меня осенила мысль, а не мужик ли это, наряженный под бабу? Можно ли допускать такое в христианской церкви? Но окружающие меня не подавали а ни намека на какое-либо волнение. Они внимательно слушали произносимую речь, что успокоило меня и я решил вникнуть в суть сказанного. Речь шла о Вечной жизни. Голос, исходивший из уст госпожи Джонсон сказал, что он любит посещать землю и успокаивать людей, перенесших горе утраты близких, уверять их, что смерти нет и их любимые находятся в лучшем мире, из которого иногда шлют послания оставшимся жить друзьям. Сегодня вечером они собираются передать сообщения некоторым друзьям, находящимся в зале. Мягко говоря я был вне себя. Так кто же была эта женщина или мужчина, чрез кого должны были вещать мертвые? Я вспомнил предупреждение теософа о низменных духах и задумался, не стоит ли мне покинуть всю эту затею, пока она не началась? – Где мое не пропадало, - сказал я и решил остаться, оставаясь однако настороже. Медиум села и «доктор Криппен» пригласил всех спеть гимн: «Тихо теперь, мы ждем вас». Во время пения я то и дело спрашивал себя: «И чего им ждать-то? ». Я уже было решил уйти, но мне неудобно было беспокоить ряд женщин, заполнивших ряд и пришлось успокоиться и продолжать петь со всеми. Гимн закончился, и все мы сели.

Госпожа Джонсон подошла к краю платформы и указав на женщину, сидящую в зале неподалеку, начала говорить с нею тихим, приятным, полностью женским голосом в отличие от того, который она использовала, когда спала. Она сказала женщине, что ее муж стит рядом и хочет сказать жене, чтобы та знала, что у него больше нет ужасной боли в груди, от которой он пострадал прежде, чем скончался.

Госпожа Джонсон описала мужа сверху донизу, цвет его костюма, галстук, о котором она сказала, что он изношен.

Женщина приняла то, что она сказала с решительным киванием ее головы.

Я напрягал глаза и пытался увидеть человека, о котором говорила госпожа Джонсон и который, по ее словам, стоял возле нее, но не мог ничего обнаружить, ни даже призрака, отчего заключил, что эта пара приготовила такой себе цирковой трюк на публику.

Были другие сообщения подобной природы для других людей в зале и один или двое из этих людей становились очень эмоциональными, поскольку они приняли за истину то, что сказала им госпожа Джонсон.

Я был все еще убежден, что госпожа Джонсон работала с сообщниками, размещенными в зале. Я хочу обратиться к молодому человеку в заднем ряду, внезапно сказала госпожа Джонсон и указала прямо на меня. Я был ошеломлен таким поворотом дел и оглянулся, нет ли здесь еще кого-то, кого могло бы касаться это обращение. Но в ряду я был единственный мужчина и указывать было больше не на кого. Поднимите руку, молодой человек, сказала далее госпожа Джонсон. В нервной дрожи я вынужден был поднять руку. - Вот именно, -продолжала она, - это как раз и вы. Здесь пришел человек, который хочет благодарить вас за цветы, котрые вы поставили на его могилу нынешним утром. Он говорит мне, что был учителем и звали его Эдвин Льюис. Вам понятно? Я был вне себя, но госпожа Джонсон не останавливалась, продолжая характеризовать явившегося духа г. Льюиса. Я ответил, что помню его при жизни, когда еще он работал учителем рисования и позитивно оценил мои рисунки. - Он был похоронен как военный, - добавила она небрежно. Я вспотел. Как могла эта дама, которую я знать не знал и она меня так же, кто вряд ли мог знать о моем детстве и отношениях, описывать мне то, что сделал я сегодня утром в полном одиночестве? Но госпожа Льюис тем не закончила. Она описала других людей вокруг меня, включая и араба. Что делал возле меня, чего он хотел от меня? - озадачился я. Он был Наставником, сказала госпожа Джонсон, он не был действительно арабом, он был кем-то другим, хотя и оделся как араб. Мне показалось, что в этот момент что-то изменилось. То, что госпожа Джонсон охарактеризовала как переодетого в араба, хотело чтобы я стал медиумом, полезным для человечества. Мне показалось, что она перегнула палку, ногоспожа Джонсон настояла на своем.

– Вы будете выполнять то же служения, что и я и станете очень известным медиумом. Казалось что я в каком-то бреду. Это было столь невозможным, что я не обратил на него особого внимания и потихоньку выслизнул из зала. Той ночью я долго не мог уснуть и много раз прокручивал в голове пережитые события и думал, что дама в фиолетовом поведала мне такую фантастику, в которую трудно поверить. Мне больше не казалось это уловкой, хитро разработанной сценой, потому что все произошло со мной и делал я свое дело на могиле Льюиса один, без посторонних наблюдателей. И откуда госпожа Джонсон могла знать о наших взаимных симпатиях в детстве, когда я их ни с кем их не обсуждал и даже моя бабушка понятия не имела о привязанностях изголодавшегося в любви ребенка? Я подозревал, что между мертвыми, исчезающими из виду при попытке к ним приблизиться и словами г. Джонсон есть некая связь. Но в меня в голове не укладывалось, как это мертвый мог придти из того света в голый зал молитвенного дома и говорить через какую-то леди, ничем особым не отличавшуюся от других. Но пережитое брало верх и я долго ворочался, не найдя сил уснуть. Я решил продолжать посещать эти странные собрания каждую среду в пол-восьмого вечера. Сначала я, как и прежде, застенчиво прятался на задворках, но со временем, осмелев, познакомился там с парой человек и потихоньку начал перебираться ближе к сцене. Лишь со временем до меня дошел смысл простоты и искренности необычного служения, которое при первом моем посещении показалось мне наивным и непроффесиональным. Я всегда старался сохранить критическое отношение к ясновидению, которое демонстрировалось различными медиумами при служении. За время моего постижения спиритизма, перед глазами прошло много медиумов. Не могу сказать, что о всех из них у меня сложилось ажурное впечатление. Лишь небольшое число их действительно достойны признания своего дара, но тогда я еще не понимал, кто кем движет.

Медиум действительно ощущала дух мертвого или это была просто телепатия? Слишком многие медиумы, как мне показалось, выуживали информацию у живых и потом, переработав ее, выдавали как сообщение от мертвого. Много раз у меня вызывали отвращение сеансы, похожие на одержимость. Я поражался легковерием людей, которые позволяли себя впутать в обман. Каждый раз, когда я видел нечистую работу, у испытывал желание бросить все это, но в моменты разочарования на ум приходила медиум Ани Джонсон и солдат. Это было в одну из сред, которую я не могу забыть до сих пор. Уже не помню как звали медиума. Это была маленькая кряжистая женщина с невероятно красивыми волосами и зеленым шифоновым платьем с переливами. Она как и г. Джонсон вошла в транс, чему я уже не удивлялся, подошла к краю сцены и начала обращение к конкретным лицам. Я и бровью не повел, когда уловил перемены в ее голосе. Это был голос образованного и культурного человека. Я должен сказать, однако, что это было несколько комично: женщина, говорящая мужским голосом. Иногда я получал информацию сам, но списывал все если не на телепатию, то на предшествующее знание. Но раз или два молодой араб явился мне и сказал, что я должен стать известным медиумом и служить человечеству, убеждая людей, что смерти нет. Но я открестился от этого наваждения и даже думать не хотел о том, что я, подобно другим, могу стоять на сцене и говорить с людьми. Последние вечера собрания спиритистов не отличались чем-то особенным. Я уловил, что там есть несколько человек, постоянных посетителей, вызывающих духов, которых никто не мог ни понять, ни изъяснить. Они начинали произносить невнятные фразы, неизвестно к чему и к кому относящиеся. Я воспринимал их как артистов своего рода, представляющих свое тело в распоряжение кого попало. Несколько лет спустя я узнал, что во всех церквях спиритистов есть старые верующие, которые перехватывают безадресные пророчества в свой адрес. До тех пор, пока я это узнал, я научился относиться к ним сочувственно как к одиноким людям, понесшим тяжелую утрату, ищущих моральной отдушины в откровениях медиумов. Однажды ночью в конце собрания, после того как исполняющая обязанности медиума дама описала мне молодого араба, «не бывшего арабом» и открывшем мне тайну моей мудьбы в отношении медиумизма, ко мне подошла приятная средних лет женщина и спросила, как я намерен распорядиться данной мне и не раз возобновленной информацией.

–Никак, -пробормотал я смущенно.

– Я не экстрасенс и что мне делать с этой информацией? – Вы можете приехать ко мне в гости и узнать, насколько правдиво то, что вы услышали. Если это правда, то в нашем узком кругу это обнаружится. Я поинтересовался, а что представляет собой этот самый «узкий круг». Женщина объяснила, что несколько человек будут сидеть вокруг тяжелого викторианского стола и медитировать. Я согласился и проведя с ними вечер, вернулся домой. Придя домой на кухне я обнаружил адресованное мне письмо с немецкой печатью на конверте. У меня не было связей в Германиии сбитый с толку я поспешно разорвал конверт. То, что я прочитал в нем еще более шокировало меня. Письмо на эксцентричном английском было от женщины в Мюнхене. Она писала, что регулярно в течении нескольких лет она проводила дома спиритические сеансы и получала сообщения от некоего Рудольфа Валентино. Этот дух назвал ей мой адрес и имя и попросил написать мне, что он не раз пытался связаться со мной разными способами, но все бестолку. Он хотел передать мне, чтобы я больше занимался развитием своего медиумизма, дабы быть более доступным и помогать людям. Я стоял в нашей серой небольшой кухне и безучастно долго смотрел вдаль. Я читал и пречитывал таинственное письмо и вспоминал пророчество, которое проигнорировал. Меня мучал вопрос не был ли Валентино тем «молодым арабом», о котором мне говорила медиум. Вспоминались его два фильма, в котором он играл роль араба-шейха и сына шейха, но неужели дух покойного принял на себя такой вид? Это что, попытка дать понять кто он? Если так, на основании чего он представился именно в таком виде и показал себя медиумам и «арабом» и «вроде нет»? Если это был Валентино, зачем ему нужен именно я? Я никогда не знал о нем более чем с фильмов на экране. Конечно, я восхищался им, но таких как я были миллионы! Так почему же он нашел только меня? Куда не денься, я не мог убежать от факта, что неизвестная мне и я ей женщина в Мюнхене получила от медиума мой адрес в Англии, чтобы передать мне то, о чем я и так уже знал. Почти светало, когда я решил заснуть. На следующий день я решил ответить женщине в Мюнхене и попросить через нее дух Валентино открыться мне в Англии, что придало бы факту большую убедительность.

Наступила ночь узкого круга, но я пришел раньше, т. к. хозяйка дома хотела увидеть всех воочию прежде чем начнется служение. Собрался весь состав: трое мужчин и три женщины. Сеанс должен был проводиться в комнате с большим викторианским столом, о котором говорила хозяйка. Хозяйка сказала, что этот стол ее сын с мужем частенько используют под бильярд. Был выключен газовый светильник. Освещения осталось ровно столько, чтобы мы без труда видели друг друга. Мы все положили на стол руки ладонями вниз. Приблизительно через десять минут все услышали громкий скрип, исходивший откуда-то из центра стола. Хозяйка сказала, что дух пришел и готов общаться с нами. Она поведала, что они нашли с духом средство общения. Хотя и медленное, но вполне работоспособное. Один из присутствующих медленно ведет палец по буквам алфавита. При достижении нужной буквы в столе раздасться скрип. Другой присутствующий будет писарем и все будет фиксировать, а потом прочитает то, что получилось. Сначала дух приветствовал меня как новичка, потом сказал, что я обладаю некой силой. Это конечно подразумевалось в психическом смысле. Следующее сообщение гласило, что со мной пришел некий дух, желающий передать мне сообщение. Было сказано, что это очень одаренный при жизни дух и звали его Валентино. Потом было сообщение, полностью повторившее письмо леди из Мюнхена с напоминанием, что я должен поблагодарить ее за заботы. Нас тогда спросили, хотели бы мы видеть, что за необычайная психическая сила кроется во мне. Когда мы все дали согласие, тяжелый стол вдруг наклонился и одним концом приподнялся над полом, достигнув картины на стене. Посмотрев на размеры и прикинув вес стола я не мог вообразить, что такое возможно. Потом нам сообщили, что в будущем мы можем обходиться без стола, сидя только в общем кругу. Они бы пробовали произвести «настройку», особенно у меня, поскольку нашли прекрасные задатки на медиумический канал посредством прямого голоса. Потом были кофе и пироги. Все были довольны и живо обсуждали результаты проведенного вечера. Присутствующие поведали мне, что никогда прежде не видали ничего подобного. Меня попросили не пропускать собраний, что я обещав, удалился. Я шел темными улицами города с полной головой мыслей. Кому я доверился, дав согласие продолжать сеансы? Действительно ли я хотел быть медиумом? Перелопатив за ночь в уме все «за» и «против» я таки согласился, что с мертвыми можно выходить на связь.

Три

Днем или двумя позже в доме леди, которую я теперь знал как госпожу Кук, меня принимали весьма радушно, но тем не менее с приближением нового собрания моя уверенность в собственном медиумизме была под существенным сомнением. Так или иначе я никак не мог вообразить себе эту роль стоящего на сцене и вещающего голосом духа медиума. Мне казалось, что я слишком молод и никто не воспримет меня всерьез, поскольку в церквях были преимущественно люди пожилые. Крайне редко я видел среди них молодежь. Конечно была у меня норовинка вообразить себя артистом, но не имея образования, я не знал как это сделать. К тому же не нашлось никого, кто помог бы мне изменить ситуацию. Я надеялся, что может быть мне удасться найти более оплачиваемую работу и тогда у меня хватит средств рассчитаться за уроки уроки искусства. Но новое увлечение перевернуло мои планы и в доме господи Кук с каждым днем я становился все более как свой. Я знал, что придет день посвящения, когда я должен буду отдаться делу на недели, месяцы, годы ради той цели, которая была мне известна. После глубоких и трудных размышлений, я наконец решил все это бросить, все забыть и продолжать жить своей обычной жизнью. Я не хотел более посещать госпожу Кук. Я написал ей письмо с сообщением о моем решении, принося всяческие извинения, но прежде, чем я отправил его, другое письмо пришло мне из Мюнхена. В нем неизвестный корреспондент-спирит снова от имени Валентино передал мне просьбу не пренебрегать даром медиума и обещал помощь, лишь бы я служил тем человечеству. Он сказал, что питает ко мне некие симпатии и хочет помочь мне как медиум медиуму. Это письмо пришло мне утром первым, прежде чем я успел уехать на работу на кладбище. Писаное же госпоже Кук, я поставил на каминной доске, намереваясь отправить его по пути на работу. Я стоял перед дилеммой, глядя то на немецкое письмо, то на письмо на доске. Что же делать-то? Оба письма я сунул в карман, ожидая, куда меня поведет чувство, так я и сделаю. В тот день были похороны, которые показались мне горестнее всех виденных мной до сих пор. Главной на похоронах была женщина средних лет, овдовевшая, на которой лежала печать скорьби пережитых дней. Она выглядела обезумевшей от горя. В то время, когда пожилой пастор тараторил свою мессу, друзья вынуждены были держать ее, дабы не бросилась в открытую могилу. По окончании служения и друзья уводили ее, она хваталась за руки пастора и я слышал ее слова сквозь слезы: «Как я могу оставить его в полном одиночестве в этой мрачной дыре? Я не могу без него жить, не могу!. . ».

Священник говорил к ней кротко.

– Так захотел Бог, чтобы взять Джима прежде вас. Он понадобился Ему для дела. Господь успокоит вас. Из груди вдовы вырвался задушенный крик: «Если Бог пожелал оставить меня одинокой, я ненавижу Его, ненавижу!. . ». -Пожалуйста, госпожа Вильсон, возьмите себя в руки! – резко сказал пастор. Он повернулся к людям ее сопровождавшим и велел им доставить ее в дом как можно быстрее. Друзья убелили вдову направиться к ожидавшим их автомобилям, а пастор пошел прочь в противоположном направлении. Импульсивно я потянулся к убитой горем женщине, желая ободрить ее надеждой, что не все потеряно. Ее муж был еще с нею, но что-то заставило меня стоять как укопанный на мощенной гравием дорожке. Какое право имел я вмешиваться в горе этой женщины? Увидев грязную рабочую форму, она могла бы воспринять меня за дерзкого чудака. И как мне было успокоить ее, если бы даже она стала меня слушать? Только медиум мог помочь ей навести мосты между живыми и мертвыми. Несколько мгновений эта мысль крутилась у меня в голове не давая покоя, пока я медленно не потянул из кармана письмо, адресованное госпоже Кук, посмотрел на него колеблясь, потом решительно порвал и выбросил в урну для мусора. Я решился. Я решился стать медиумом, если того требовала от меня судьба. Ночью госпожа Кук и ее друзья оказали мне радушный прием. Их теплота и доброта восполнили мое чувство потерянной свободы.

Один мужчина из числа друзей госпожи Кук, представившийся на прошлой неделе как мистер Герберт, опаздывал. Когда он, наконец, приехал, мне показалось, что на лице его лежит тень печали, но этого, кажется, никто более и не заметил. Госпожа Кук предложила расставить стулья кругом и обойтись на сей раз без стола, как нам и было велено в прошлый раз. Погасив газовый светильник, мы начали сеанс пением гимна. Потом госпожа Кук тихо помолилась, прося у Бога защиты и предоставляя собравшихся в распоряжение Его воли. Все тихо сидели, ожидая признаков пришествия духа. Меня интересовало, что же может произойти, если нет стола, оказавшегося столь полезным в этом деле. В тишине слышно было как на каминной полке тикают часы, что создавало ощущение уюта и покоя. Мы ждали долго, но не происходило ничего особенного. Теплота помещения навевала дремоту, чувство блаженства, отчего я, уснув, забыл обо всем.

Когда я проснулся, все еще были на местах. Мне стало неловко за свой поступок и я начал извиняться, но госпожа Кук начала завершающую собрание молитву и я умолк. Был зажжен газ и хозяйка ушла, чтобы принести завтрак. Одна из женщин повернулась ко мне с сияющей на лице улыбкой.

– Это было замечательное собрание, - сказала она. Мне было дурно. Мало того, что я поступил так некстати перед этими добрыми людьми, я пропустил самую суть. -Простите, - бормотал я смущаясь, - теплота в комнате убаюкала меня. Но господин Герберт только любезно улыбался.

– Вы не спали, сказал он, вы были в трансе. Вы врожденный медиум. Я с недоумением глядел на него. - Со мной говорила моя жена, продолжал мистер Герберт. Мне было отрадно за мистера Герберта, что лицо его просияло теплотой, но как ни говори в это верилось с трудом. Хозяйка возвратилась с тележкой, груженной яствами. На ее лице также было выражение одобрения. После того, как был выпит чай, съедены бутерброды и моя кулинарная слабость яйца с салатом, я услышал больше о том, что происходило во время моего сна или транса, если хотите. Одна из женщин беседовала со своим убитым на войне возлюбленным, еще один человек побеседовал со своей матерью. Ничего себе, думал я, они неплохо провели вечер, но что же мне оттого? Я пытал надежду, что в следующий раз они все-таки соберутся за столом, пригласив туда и меня. Госпожа Кук предложила мне кусок замороженного пирога.

-Я почти забыл, - сказала она как бы невзначай, - приходил киноактер Валентин или как он там себя называл. Тот, который умер несколько лет тому назад. Валентино? Я опешил. - Это тот, - сказала госпожа Кук, -который настаивал, чтобы вы стали медиумом. Конечно, он не может быть развитым духом, но так как вы оказались в нашем кругу, мы будем пытаться выйти на связь с более продвинутыми духами, чем голливудские актеры. -Ты посмотри как она распустила губу-то, подумал я, - ей ли судить, кто продвинут и кто нет? Кем был я тогда, не зная, что госпожа Кук, как она утверждала, была управляема очень высоким духом «Шу-шу», служившим при жизни жрицей храма Изис. Потому госпожа Кук была полна решимости держать наш небольшой круг на самом высоком уровне и духовно, и интеллектуально. К сожалению я никем не был предупрежден о том вовремя, отчего и попал в такую опалу. Той ночью часть пути домой мне пришлось коротать с мистером Гербертом в надежде на то, что он расскажет мне больше о том, что же сказал дух Валентино в то время. когда я был отключен. Но мне не повезло. Он все время болтал о своей жене, внезапно умершей несколько месяцев тому назад. У них был славный брак. Он сказал, что без нее чувствовал себя сиро и одиноко, пока сей ночью она не вступила с ним в разговор. Естественно я был рад, что хоть чем то был ему полезен, но меня все-таки интересовала не его жена. Я хотел знать на что походил голос Валентино, действительно ли это был американский голос или с итальянским акцентом и прежде всего, было ли нечто такое, которое не заставляет усумниться в подлинности его духа. Госпожа Кук даже имени правильно не назвала и я был в смущении. Но мистер Герберт был несколько закомплексован, чтобы ответить мне прямо. Я и попытки узнать что-либо уже оставил, мы просто шли тихо, пока он сам не зацепил меня вопросом. - Вы говорили с другими до моего приезда. Вы там уже были? Я подтвердил. - Я полагаю, что вам уже рассказали до меня о трагической смерти моей жены, - выпалил он резко.

– Нет, - ответил я, - о вас и вашей жене и речи не было. - Я выясню, - сказал он, -хочется верить, что вы не обманываете меня. С элементом раздражения я ответил ему, что не имею привычки врать. Под фонарным столбом мистер Герберт остановился и, взяв за плечи, повернул меня к себе. Вид у него был серьезный. Он сказал, что сообщение от его жены были для него слишком важны, чтобы принимать их на веру. Он хотел убедиться, что это не розыгрыш моего подсознания. В процессе становления во мне медиума, я морально должен быть готовым к сомнениям и недоверию окружающих. И только шарлатаны и самозванцы негодуют при попытках интеллектуальных людей проверить их подлинность.

Я говорю о том, что видел, но факт недоверия вынуждает медиума быть более жестким, особенно если за ним тянется репутация самозванца или плута. Мистер Герберт не соглашался со мной. - Вот что, Флинт, - продолжал он, - это большая честь для простого рабочего парня

быть в кругу друзей госпожи Кук, тка живите ж чисто и цените такую удачу. - Даже если у нас в доме нет ванной, я не грязнее вас, - подумал я, но промолчал, сказав лишь, что пора мне домой, там уж наверное бабушка волнуется. Я регулярно посещал собрания в доме госпожи Кук, но в течение многих месяцев процедуры оставались такими же как и прежде. Так как хозяйка хотела, чтобы собрание было одухотворенным, мы всегда начинали с пения гимна и молитв. -. . .

Тогда я «уйду», как пелось в них, - и дух, который придет, будет говорить во мне. Впоследствии другие рассказывали, что происходило когда меня «не было», но я был оттого не в духе. Во-первых информация была отрывочна, сам же я ничего не видел и не слышал. Это походило на потерянные часы моей жизни. Однако мне нравились гимны и молитвы, а бутерброды с пирогами в конце собрания были восхитительны. Другие, побуждая меня продолжать начатое, бросали комплименты, как, мол, хорошо у меня все получается.

Однажды ночью, после собрания, в котором я провел более года, госпожа Кук вошла в транс и дух по имени «Шу-шу» говорил с нами. Дух увещавал нас не акцентироваться на общении с душами земного плана, но стремиться установить контакты с более развитыми духами. После той ночи я все реже и реже впадал в транс, пока не перестал вовсе и фигурировать на собрании начали госпожа Кук и дух «Шу-шу». Я озадачился, что бы это значило. Обеспокоены были и другие участники круга, кроме госпожи Кук, которая хранила бодрость духа в надежде, что ее «Шу-шу» устроит все самым лучшим образом в отношении нашего роста и духовности. Госпожа Кук и сама была обеспокоена моим духовным развитием в таких благоприятных условиях. К тому же, как лидер круга, она решила, что в будущем мы должны больше молиться и петь гимнов. Я регулярно посещал круг и теперь мог все видеть и слышать. Госпожа Кук регулярно впадала в транс и «Шу-шу» вел оживленные беседы полные непонятных мне слов, но мне казалось, что я еще не дорос до того, чтобы понимать такие высокие материи. Однажды ночью «Шу-шу» сказал, что он продемонстрирует через госпожу Кук один из ритуалов, которые она выполняла, будучи жрицей в храме Изис. Мы восприняли это с восторгом и просили оказать нам такую честь. Госпожа Кук была обыкновенной женщиной с обычными пропорциями тела. В трансе она преобразовалась в другое существо, которое поднявшись со стула, переместилось в центр круга и начало танцевать. Она вертела бедрами, приподнимала сцепленные руки и пела. Все это показалось мне каким-то диким, хотя другие участники восприняли это древнее египетское шоу на ура. Шлепались роскошные груди, энегричность танца нарастала то в одну, то в другую сторону, пальцы сплетались как щупльцы осьминога.

Я хотел отвернуться ибо был смущен таким поведением госпожи Кук, но мои глаза как будто кто-то приклеил к зрелищу. Я попытался сопротивляться завороженности танца, но из этого вышло только хихиканье, перешедшее в икоту и смех до слез. Мое поведение взбудоражило и рассердило членов круга. Госпожа Кук, вышед из транса, села на свой стул и обдала меня иссушающим в пепел взглядом. Позже, когда госпожа Кук снова увидела меня в своих дверях, она не восхитилась мной, но любезно произнесла: «Знаете ли, мой дорогой, вы еще слишком молод и неуравновешен для таких собраний. Я думаю сейчас вам лучше будет оставить это собрание». Она открыла дверь и выпустила меня на мокрую от дождя улицу. В такую погоду мне и плащ не помешал бы. Я вышел за дверь и струи дождя обдали меня. Госпожа Кук протянула ко мне руки, с очевидным намерением обнять и поцеловать меня на прощание. Я был тронут ее теплотой, но не желая быть прижатым к щедрой груди, оступился и всей массой своего семнадцатилетнего тела наступил ей на ногу. -Ой, - вскрикнула госпожа Кук, - да вы же прям на мозоль, как вам не стыдно, неуклюжий чурбан! Бормоча извинения я вышел в дождливую ночь. Ремонтируя дома ботинки, я обдумывал печали прошедшей ночи. Мне стало неудобно за себя. Мне дали редкую возможность развить свой медиумизм в кругу адекватных людей, а я разрушил их и лидера круга оскорбил. Более того, высокий «Шу-шу» сказал, что я был связан с низшими духами, а я должен был стремиться расти, дабы помочь человечеству и даже Валентино обещал помочь мне. И что теперь? Теперь несчастный, я никому не нужен и медиум с меня, видимо, не получится. К тому времени, когда я пришел домой и успел выпить приготовленное бабушкой какао, я уже принял решение. Нужно бросить всю эту затею, порвать со спиритизмом и взяться по-настоящему за свою жизнь.

Четыре

Бледные надоедливые глаза и костистый палец крутились в воздухе в дюйме от моего носа. - Вы думаете, что постоянная работа, подобно этой валяется под ногами? Я обещаю, вы еще пожалеете об этом дне! Меня стошнило от одной мысли о возможной перспективе, однако я решил оставить кладбище и был тверд в своем решении. Я напишу заявление и уйду с кладбища без особых потерь.

– Не делайте этого! Подумайте, что вам придется вернуться сюда назад, когда вы сотрете подошвы не одной обуви в поисках работы! На сей раз я уклонился от костлявого пальца.

– Коль уж вы так решили – дело ваше, а моя совесть чиста. Мистер Хобс ушел прочь, возмущаясь горячкой и легкомысленностью молодого поколения. Я подумал, что работу можно было бы поискать и заренее, но вспомнив длинные очереди в местной «лейбористской партии», меня снова стошнило. Что теперь делать? Я перешел свой Рубикон, я сжег за собой мосты и мне светила перспектива той безнадежной очереди.

Всю прошлую неделю моя бабушка пропадала на почте, пытаясь хоть что-то услышать о рабочих местах, но все было напрасно. В пятницу я получил последний расчет и на неопределенное время был предоставлен Божьей воле. Однажды в объявлениях местной газеты, в колонке «рабочие вакансии» я увидел, что местному киноменеджеру требуется помощник. Меня как стрелой пронзило. Я подходил по всем показателям быть принятым, в то время как многим ребятам не повезло. Какой радостью было бы заниматься на работе любимым делом, быть там, где твоя душа! Мне показалось, что такого рвения как у меня нет больше ни у кого из претендентов.

Я мог бы узнать, как делаются фильмы, а если не буду лохом, то могу вырасти до менеджера и завести свой бизнес. Несмотря на стандартную понедельную оплату, к которой я уже привык, перспективы были заманчивыми, так что мое опрометчивое безумие окупилось. Мои обязанности в кино, о котором я заботился как о второй бабушке начинались с девяти утра, когда я убирал зрительный зал, ухаживал за аппаратурой и делал прочие полезные дела аж до трех пополудни. Потом мне полагалось два часа на обед. В пять часов в штатской униформе я стоял на входе, регулируя очередь, что было нелегким делом ибо приходилось успокаивать то одних, то других «не рваться поперед батьки в пекло». К тому же я отвечал на вопросы типа «а на чем кончается этот фильм» или «будут ли показывать его на сеансах за четыре пенса». Мой рабочий день завершался в десять тридцать. Это было много, но я не серчал, потому что окромя стандартной платы я еще мог урывками посмотреть фильм бесплатно. За три дня просмотра урывков фильма зайцем можно было составить впечатление о всей картине. Поскольку программа менялась каждую среду, можно было посмотреть два фильма в неделю. Это было больше, чем я мог бы себе позволить, посещая кино за плату. Внизу под зрительным залом был танцевальный зал, где каждую субботу ночью проводились танцы. Я должен был в этом случае работать гардеробщиком, принимая и выдавая одежду, а когда в гардеробе было спокойно, бармен заставлял меня на круглых подносах разносить толпе напитки. Мне за это ничего не платили, хотя позволили брать с посетителей чаевые пенс или два, что и было моим левым заработком. В общей сумме могло насобираться аж 35 пенни, но я и тем был доволен. В эти субботние ночи я начал интересоваться танцем. Всякий раз, когда у меня находилось несколько свободных минут, я стоял на краю танцевальной дорожки, наблюдая за балеринами и завидуя их мастерству. В те дни они танцевали фокстрот, вальс, танго и, модный тогда чарлстон. Я стремился подражать движениям балерин и каждый раз при случае мчался в раздевалку для тренировки, пока не забыл, что и как делать. В конечном счете я думал, что мог бы справиться с этим делом, не хватало только партнера. Было непостижимо, чтобы я мог приблизиться хоть к одной танцовщице, но делу помогла швабра, которую я нашел в раздевалке. Вообразив ее одной из танцующих привлекательных девочек, швабра стала мне таким желанным и незаменимым партнером. Однажды ночью мы с шваброй танцевали вальс, как вдруг нас прервал один из патронов, чьей дочерью я часто восхищался, стоя на краю танцплощадки. Выражение на его лице было такое, будто он попал в дурдом. Он все-таки решился спросить меня, что это все значит и я, чувствуя себя полным дурнем, признался ему. К моему удивлению, он отнял у меня швабру и взял за руки.

–Позвольте показать вам новый такт, которого в Сант Альбине еще не видели. И начал вальсировать меня по раздевалке. Но я учился навыворот, потому что вальсируя за ним, я должен был выполнять роль леди. Я пытался учиться прилежно дабы потом повторить все наедине со шваброй, как вдруг вошел менеджер. На лицо его пала черная тень. Он попросил моего учителя вернуться на танцплощадку или уехать вовсе, если сочтет нужным. Патрон смутился и сбежал, оставив меня один на один перед яростью менеджера. Я ожидал грома и молний. По роду службы нам не полагалось заводить отношения с гостями. Но менеджер сказал мягко: «Держитесь подальше от того человека. У него странное поведение». Тогда я еще не понимал намека на гомосексуализм и выглядел сбитым с толку. -Хорошо, - сказал менеджер, - занимайтесь своим делом. Но если попадетесь мне еще раз, будете уволены без разговора. Он вышел, оставив меня в недоумении, не сбежал ли мой потенциальный учитель из психбольницы или чего в этом роде, но менеджер нагнал мне такого страху, что я рад был обходить патрона десятой дорогой вне зависимости имел бы я работу или нет. Прошли недели. Я вернулся к моим занятиям со шваброй, но меня все более и более увлекала мысль о реальном партнере-девочке. Я решил, что мне хватит левых, заработанных субботним вечером, чтобы оплатить урок танца в ночь моего единственного выходного. Я бросился в поиски и нашел школу танца мисс Флоренции, где за урок бального танца надо было выложить 25 пенни. Школа мисс Флоренции представляла большую голую комнату позади здания оффиса. Иногда занятия музицировал пожилой пианист, иногда крутили граммофон, который я и предпочел, посчитав последнее более приближенным к реальному танцу. Мисс Флоренция была превосходной учительницей. После нескольких месяцев школы я был достаточно опытным, чтобы оставить уроки, чтобы посвятить мою выходную ночь и 25 пенни паре со светловолосой девочкой, за которой я следил в реальном танце. Задумавшись над этими планами я достиг школы, где мне предстояло сделать последнее «па». Я задержался, когда остальная часть класса пошла сказать мисс Флоренции, что я больше не вернусь. К моему удивлению она предложила продолжать занятия бесплатно, если я помогу ей с отстающими учениками. Конечно мне польстили, но меня тянуло на свободу и со всей вежливостью я пытался отказаться. Мисс Флоренция была высокой, худой, изящной и самоуверенной и я едва мог верить своим ушам, когда она фактически умоляла меня оставаться в классе. Как я уже говорил, была причина, хотя мне жаль было этой отчужденной, уравновешенной, далекой от проблем леди.

Но все оказалось иначе чем я думал. На плечах мисс Флоренсии была больная мать, а школа не имела достаточного дохода, чтобы нанять второго учителя для занятий с отстающими. Этот бизнес вполне мог перехватить кто-то другой. Что заставило меня изменить взгляды: тщеславие ли, симпатия и уверенность мисс Флоренции я не знаю по сей день, но ажурную картину парения в танце в паре с моим светловолосым сердцеедом под аплодисменты зрителей пришлось потеснить и я остался в школе мисс Флоренции, на предложенных ею условиях. Довольно скоро я обнаружил, что отстающими учениками были либо неповороткие мужчины, или толстяки с избыточным весом, либо матроны в корсетах. Занятия с ними действительно не представляли ничего приятного. Моей мечтой было пойти в танец с реальным партнером, который будет чувствовать себя в моих руках как перышко, но пока я не смогу посвятить этому вечера, в это поверить трудно. Припомнилось чувство стыда, когда мне пришлось рассчитываться с работы, но я утешил себя мыслью о том, что в деле танца нынче я не отстаю от прогресса. Однажды в субботу ночью на работе, когда закончилось кино, один из служащих попросил, чтобы я включил главный выключатель, который управлял огнями в танцевальном зале. Я ветром умчался прочь, потому что хотел успеть сделать ей ценное предложение.

Главный распределительный щит размещался в маленькой комнате от вестибюля. Я увидел там большую доску и два выключателя на ней, в которых я ничего не смыслил. Какой-нибудь из них ведает освещением, но какой? Ради пущей уверенности я потянул за два рычага. Какой-то да сработает! Был взрыв, яркая вспышка, от распредщита потянулся дым и свет пропал вовсе. Я виновато выполз в вестибюль и в котором царили тьма и паника. Патроны с криком убегали, а менеджер, размахивая факелом, обещал возместить деньги позже, механик махал факелом, направляя толпу к выходу. Женщины кричали, дети выли, сильные мужчины пхали впереди себя всех, дабы скорее достичь выхода. В той Стигийской тьме одно было ясно как день: сегодня всем мероприятиям пришел конец. Наступил понедельник и новость, которую я узнал, была подобна смертельному приговору: через мою глупость сгорел главный предохранитель и кампания понесла урон в сотни фунтов. Приговор менеджера был суров: немедленное увольнение. Так я оказался членом длинной очереди безработных и впервые начал получать пособие. Последовала череда безнадежных недель вперемежку с чувством стыда и подавленности на душе. Я исходил мили в поиске работы, пока не стерлись подошвы ботинок, но бабушка заменила их плотным прессованым картоном, отполировала, начистила ваксой и я снова выглядел как джентельмен. Однажды кларк лейбористской партии предложил мне уехать из родного города и устроиться барменом в лондонском трактире. Это предложение поставило меня в трудное положение. Своим пособием я помогал жить на свете бабушке и если я оставлю Сант Альбин, кто будет заботиться о ней? Я терзался, как решить эту дилемму. Высокомерный взгляд очень ясно выдавал презрение к низшему классу – «уоркши», кто всегда стонал о жилье и работе, но как только им улыбалась удача, игнорировали ее и предпочитали свои трущобы и бедность. И я решил заняться бабушкиными проблемами чуть позже в лучшие времена, а теперь согласился работать в Лондоне. Оказалось трактир не был в самом Лондоне, как я себе представлял. Это был Баркингсайд Эссекс, пригород с зеленой травой и деревьями вместо грязных улиц и угрюмых зданий, вызывающих у меня чувство подавленности. Паб, где мне предстояло работать, назывался «Фаерлоп Оук». Он принадлежал добродушной ирландской паре, которая приняла меня не как слугу, а как потерявшегося некогда друга и личного секретаря. Мне показали небольшую спальню, сказав, что она будет моей собственной, чему я особенно обрадовался, вспоминая как намучился от сопения и храпа нашего квартиранта. Мало того, что комната была моей. Ее окна выходили в сад, где можно было любоваться видом деревьев и пением птиц. Хозяева Райен были снисходительны к ошибкам и поощряли мои усилия изучить торговлю. Это и обусловило мой скорый успех. Позже я освоил обязанности домашнего кочегара и смотрителя прилегающей к трактиру территории. Увлекшись работой я подружился с некоторыми завсегдатаями, имеющими собственные именные пивные кружки, которые хранились на специальной полке. Паб был полон дружелюбия и отрады. Там было хорошо. Я помню как семья Райенов обожала записи ирландского тенора Джона Мак Кормака, как целый день мы работали под звуки золотистого голоса, напевая любимые Райенами ирландские баллады. Всякий раз, когда я слышу «Дэнни Бой», «Килларни» или «Матушку махри», я переношусь мыслями в заповедный трактир и мысленно желаю семье Райенов всякого благополучия. В выходные дни я имел обыкновение ездить автобусом в город и проводить время, посещая музеи и художественные галереи, где любил рассматривать картины. Мне в голову снова начали лезть идеи как бы часть свободного времени посвятить танцам, но когда я сравнил свой единственный костюм с костюмами, которые носит Запад, понял, что дела не будет. Естественно, надо было купить что-то новое, но я не нашел ничего дешевле как за 305 пенни, что при моей зарплате было немыслимой суммой. Снова судьба ставила мне палки в колеса, но на выручку пришел господин Райен, уплатив за меня 305 пенни с условием, что я буду погашать кредит пятидесятью пятью пенни в неделю. Это означало, что я должен стать весьма экономным, дабы заработка хватало для себя, для бабушки и на оплату кредита. Наконец наступил день, когда я в новом костюме, ярких ботинках с причесанными волосами и десятью завалявшимися в кармане шиллингами сел в автобус и затаив дыхание поехал к цирку «Пикадилли». Я уже решил направиться в Дансинг Астория, что по дороге Черинг-Кросс, так как узнал, что там будут дамы, танцующие без особых церемоний. Прибыв туда, я был немало шокирован обстановкой. Зеркальный пол, архитектурная красота, экзотический декор, цветные огни, играющие на телах балерин – все это встретило меня с высшим уровнем элегантности и шика. Я чувствовал себя на равных с избранной молодежью Лондона. В течении нескольких минут я стоял вне, наблюдая за происходящим. Насколько я понял, к даме просто подходили и предлагали танец. Осмелев я приблизился к великолепной блондинке, которая вскоре скользнула мне в руки и мы закружились в ритме, обмениваясь короткими перемолвками типа как часто она здесь бывает и что я думаю о знакомстве. Обязан признать, что ниодной балерине не были адресованы спонтанные аплодисменты зрителей, но чувствовал, что не подвожу мисс Флоренцию. Я танцевал с различными партнершами, но в мыслях каждый раз возвращался к моему светловолосому идолу не из-за того только, что она хорошо танцевала. Она невидимыми нитями приклеила мое тело к себе и это было нечто. В те дни дружественные отношения между полами не были столь поспешными как ныне и я был вне себя, когда она сказала, что к ней можно обращаться просто «Мюриэл». В конце вечера со мной случилась проблема.

Я хотел танцевать последний вальс с Мюриэл, но это должно было значить, что я отвел бы ее домой, а я понятия не имел, где она жила.

Я с удовольствием шел бы с нею в Лендс-Энд, но красивую девочку, такую как она, будет несомненно ожидать такси, а с моими деньгами, часть которых я уже потратил на входной билет, лимонады для партнеров, билеты на автобус, мне ничего не оставалось, как положить язык на полку до следующей зарплаты. И я решил не танцевать последний вальс вообще ни с кем. Если не с ней, то и не с другими. Я еще наблюдал за последним танцем, когда мои глаза закрыли чьи-то мягкие ладони и я оглянулся. Она улыбалась мне спрашивая: «Вы пойдете со мной? Мой дом здесь рядом». Я был на седьмом небе от счастья.

Мягкий свет уличных ламп произвел нимб вокруг светлых волос Мюриэл, что сделало ее еще более прекрасной. Мы спустились темной улочкой и остановились перед раскрашенной дверью в промежутке между парикмахерской и винным магазином, который еще работал. Мюриэл ключом открыла раскрашенную дверь и внутри показался крутой пролет деревянной лестницы. - Следуйте за мной, - сказала она живо. Я бормотал что-то о том, что мне важно не упустить автобус. - Да зайдите же вы хоть на минуту, - промолвила она и взяв меня за руку потащила наверх. В комнате Мюриэл я осмотрелся. Что-то здесь было не то. . .

В глаза бросилась старенькая мебель, но мне к этому не привыкать. Было еще что-то. Ах да! Вся комната была в розовом: на каминной доске в раскошном капелюхе сидела розовая кукла Кьюпи, на кровати – розовый плюшевый медвежонок. За ситцевым с большими подсолнухами занавесом скрывались крохотная кухня. И все-таки что-то здесь было не то.

Внезапно до меня дошли запах мыла и и восковой полировки, столь знакомый мне с бабушкиного дома. Эта комната выглядела запущенной, видимо здесь давно не убирали. Мюриэл открыла шкаф и вынула из него какую-то ткань, покрытую черной пленкой. Она накинула эту ткань на себя, потом сняла ее и вышла из комнаты. Прозвучал сигнал, я подумал, что закипел чайник и сейчас будет кофе. Сигнал резко оборвался. В комнату вошла Мюриэл, покрытая черной тканью, под которой она была совершенно гола. Я опешил от неожиданности, поскольку никогда не попадал в такие ситуации. Мне кажется, что я стоял и смотрел на все бараном, которым, по-правде говоря, тогда я и оказался. Моя богиня живо отдернула занавес и сняла простынь. - Не смущайтесь, - произнесла она, -может это для вас впервые, но я скоро научу вас делу. Пять минут спустя, сокрушенный, подавленный и пристыженный я снова стоял посреди комнаты. Я снова начал что-то бормотать об автобусе, но как только я оказывался у двери, перед ними, подобно мстящему ангелу, вырастал силуэт Мюриэл. - Вы не уйдете отсюда прежде, чем не сделаете того, что я хочу, - кричала она. Я был обескуражен. Мне казалось, что здесь работает страсть и почему бы не утолить свою жажду, забыв стыд? Я тогда не подумал, что эти забавы могут мне войти в копеечку. Когда Мюриэл узнала, что я просто не способен заплатить за близость 55 пенни, они излила на меня всю грязь своих чувств. Мне показалось, что я попал под пресс. К счастью в истерике она с презрением приказала мне убираться вон, чем я немедленно и воспользовался. Еще будучи на пути к выходной двери, я слышал как она плюнула мне вдогонку с последним презрением обозвав меня несчастным никчемой в дешевом костюме и исчезла из виду. На всем пути в Баркингсайд, гонимый чувством вины и позора я недоумевал, как Мюриэл могда знать цену костюма, но пришед домой в «Фаерлоп Оук» обнаружил сзади на воротнике жакета ценник. Пошли слухи о новой картине «Поющий глупец», демонстрируемой в Мрамороном зале «Регал синема». Главную роль в ней исполнял Ал Джонсон. Им бредили все мои клиенты. Чем больше я думал о фильме с песнями, тем более замечательным он мне казался, тем более хотелось увидеть его. И вот пришел день, когда я стоял в длинной, простиравшейся до Эдвард Роуд, медленно двигавшейся очереди, пока не занял свое место в «регале», отдыхая от двухчасового стояния и предвкушая начало чего-то необычного. Огни в зале уже были приглушены. Не прошло и нескольких минут показа фильма, как я понял, что записанная на пленку музыка не идет ни в какое сравнение с оркестром, сопровождавшим немые фильмы. Голоса актеров звучали резко и неестественно, подобно первым записям на грамофонных пластинках. Я вспомнил, какое очарование оказывали старые немые фильмы и нынешние показались мне совсем не то. Люди на экране более походили на кукол, говорящих оловянными голосами, их мимика была неестественной. Новое чудо показалось мне наивным и смертельно досадным. Я вышел из «регала» с убеждением, что повальному увлечению новыми картинами долго не продлиться. Прошло немало времени пока я снова пошел в озвученное кино. А пока я предпочитал старые немые ленты с их незабвенной восхитительной атмосферой. Я помню одного киношника, писавшего на киноафишах: «Тишина – это золото» и был вполне с ним согласен. В ранние дни звукового кино, которое к моему удивлению продолжало процветать, из голливудского сонма исчезли многие видные актеры из-за того, что у них были неадекватные голоса. Почему-то снова вспомнился Рудольф Валентино. Я озадачился, соответствовал ли голос его манерам и стилю или он также был бы испорчен фонограммой? Мне показалось, что ему повезло умереть вовремя и остаться неосмеянной легендой. Размышляя об этом я не забыл сообщений из Германии, побуждающих меня развивать свой медиумизм в пользу человечества. Интересно, что Валентино думал обо мне теперь, если это действительно были его сообщения? Я ничего не забыл, но едва ли имел адекватную форму, чтобы быть спиритом, к тому же я решил жить собственной жизнью и мысли о спиритизме были отодвинуты на задний план, а Валентино забыт. Некоторое время спустя я решил пойти в живой театр. После знакомства с расценками я решил пойти в театр Принца Уэльского, где как раз играли «Внешний союз». Мне всегда нравились фильмы о море Моби Дика, так что я отправился в театр в надежде получить некое удовольствие. Постановка имела к морю мало какое отношение, но там не раз поднимались вопросы жизни после смерти. Хотя я и наслаждался игрой, думая, что в ней поднимаются немалозначащие вопросы бытия, но мне пришло на душу, что это – знак. Знак, что мне нельзя ускользнуть от того, к чему меня предназначила судьба и я начал понимать, что не просто так себе попал на эту театральную игру. В этом была воля судьбы. Той ночью я долго не мог уснуть, думая об игре и мучаясь вопросом, стоит ли мне бросить работу, вернуться домой в Сант Альбин, найти там другую группу спиритистов, общаться с ними и развивать свой медиумизм. Здравый смысл предупредил меня не горячиться. Работу бросить легко, нелегко найти ее. К тому же что скажу я лидеру лейбористов в свое оправдание? Без должной аргументации меня не возьмут на учет по безработице, а, значит, пособие мне не светит. Я ворочался в узкой кровати шарахаясь в мыслях от одной идее к другой, пока наконец не уснул. Следующим утром я проснулся с опухшими глазами, но с твердым намерением, что мне делать дальше. Я решил взять положенный мне двухнедельный отпуск и в ближайший выходной поездом отправился в Сант Альбин. В родном городе было как дома, но меня охватывала жуть при мысли бросить хорошую работу в Фаерлоп Оук и не иметь никакой надежды на другую. Блуждая улицей по пути к бабушкиному дому, я случайно в окне магазина портного увидел плакат с надписью: «Молодой человек Хочет». Я очень надеялся, что я именно тот человек, которого они хотели. Их хотел и я. Вошедши в магазин я попросил менеджера. Он вышел из противоположного помещения и я спросил, можно ли мне претендовать на вакансию. Я старался дучшим образом отвечать на поставленные мне вопросы, рассказал даже об инциденте в кинотеатре, что его развеселило. В конечном счете он взял меня на работу, а страх и трепет на душе утихли. У меня была стандартная заработная плата и несложные обязанности: уборка магазина, полировка витрин, оформление заказов и т. п. , чем я мог быть полезным. Последний рубеж пал, когда он согласился сохранить за мной место в магазине, пока я получу расчет в Лондоне. Я еще раз пересек свой Рубикон, спалив за собой мосты. Но что меня ждало дальше?

Пять

Мне нравилась работа в магазине готовой одежды Джона Максвелла. В сравнении с прошлыми работами, здесь у меня была меньшая нагрузка. Администрация была ко мне благожелательна и каждый вечер был у меня свободным. Утром я приходил в стоящий в шаге от тротуара магазин, делал уборку и начищал витрины.

По крайней мере они были чистыми на высоту моего роста, поскольку лестницей я пользовался редко. Потом целый день я был наподхвате то там, то сям. Переселившись в дом моей бабушки я расстался со свободой и частной жизнью, которую я имел в трактире «Фаерлоп Оук». Мне пришлось делить спальню с Джорджем, пожилым квартирантом и снова привыкать к его храпу, запаху немытого тела и вчерашнего перегара. Джородж уже разменял шестой десяток и был румяным молчаливым человеком с длинными отвисшими усами. С 1870-х он нашел неплохую работу в Олд Майл Хоусе, старой гостинице в миле от Сант Альбина, где работает по сей день. Много лет Джоржд ухаживал за лошадьми и чистил экипажи дворянства, пока в быт не вошел автомобиль, количество конюшен сократилось, а Джорджу урезали зарплату до одного фунта в неделю. Как и моя бабушка Джордж был неграмотным и никогда не прекращал ворчать об исчезновении с дорог его любимых лошадей, не имея сил проклясть шум и вонь автомобилей. В нашем доме была гостиная комната с жесткими викторианскими креслами и круглым столом из красного дерева, покрытым скатертью с кисточками. На многочисленных стелажах валялись старинные безделушки. На буфете стояла корзина с двумя пустыми графинами. Помню еще из детства как во время финансового кризиса эти бутыли не раз кочевали в ломбард. Окна, мывшиеся каждый понедельник, были закрыты двойными занавесками на шнурке и полуоткрытыми бархатными шторами. На старом линолеуме валялись потертые коврики. Мне запомнился кусок мятой красной бумаги, которым была закрыта дыра вентиляционной трубы и глиняная ваза с сухим камышом в углу, такое себе олицетворение эстетического комфорта, который могут создать женские руки. Этот вид придавал респектабельность нашему жилищу, чем особо гордилась бабушка. Мебель из красного дерева полировалась до блеска, потом бабушка ползая на коленях чистила и полировала линолеум. Раз в неделю в доме проводилась генеральная уборка. Часами бабуля ремонтировала изношенные шторы. Трудно было себе представить, чтобы мы пользовались этим священным холлом в праздники меньшие чем Рождество или похороны близкого родственника, потому в основном наше время мы проводили на кухне.

Когда мы с Джорджем возвращались с работы, нас кормили пищей, которую мы называли словом «чай», хотя по сути это и было нашей основной дневной едой. Мы, конечно же были бы не против пирога с горохом, кусочка колбасы или пюре с тушенной говядиной, чашки хорошего чая и вволю хлеба с маргарином. Если чай приходилось делать на троих, то крохотного огонька на кухонной решетке уже и не хватало. Джордж, куря свою керамическую трубку, целиком занимал старенький ветшающий диван из конского волоса, а я сидя располагался в кухонном кресле ибо больше места не хватало. В наши дни мы много слышим о дефиците коммуникабельности между поколениями и думаю себе, о какой коммуникабельности шла бы речь в наше время, когда вокруг царила повальная безграмотность. Моя бабушка и Джордж не читали газет, не слушали радио и им не оставалось ничего как только поболтать о местных сплетнях и потолковать о работе. А ближе к ночи они были столь усталые, что им уже было не до разговоров. Куря свою зловонную курамическую трубку Джордж задумчиво смотрел вдаль, а бабушка до самой ночи что-то штопала. Мне часто хотелось куда-то уйти, даже если идти было некуда. Просто уйти и не видеть этих смертельно занудных вечеров у кухонного очага. Иногда мне хотелось пойти на собрание к спиритистам. Я все-таки надеялся услышать там что-нибудь и для себя, в частности откровение, чем же я могу быть полезным человечеству, однако в те дни никаких сообщений мне не поступало. Более того со мной никто из спиритов не хотел даже разговаривать так что я не имел возможности быть среди людей, которые поспособствовали бы развитию моих медиумических способностей как это советовало мне письмо из Мюнхена. Меня начала одолевать тоска и беспрестанно мучал вопрос, не является ли письмо из Мюнхена хитрым обманом. Невероятным было однако, чтобы женщина из Германии узнала имя и адрес малозначительного молодого человека из небольшого английского городка, чтобы сыграть с ним в злую шутку. И даже если бы это было так, какая здесь логика, если вы не видите на это ответной реакции? Меня настолько пленили эти мысли, что бабушка сочла меня больным и решила отпаивать сахарным сиропом с серой, которым лечили здесь все болезни. Я конечно отказался от такой опеки и решил вылезть из проблемы сам. Не оставалось ничего другого как чем-нибудь себя занять, например танцами. Мисс Флоренс была приятно удивлена моим появлением. Последние месяцы она была завалена работой, масса учеников стояла к ней в очередь. Казалось Англия сошла с ума. Молодой, средних лет, старик – все хотели научиться танцевать всевозможные танцы. Договорились, что я буду помогать ей заниматься с новыми и отстающими учениками и тем самым рассчитаюсь за преподанные мне уроки. Я бросился в круговорот танца как рыба в воду. Я отрабатывал шаг в перерывах на работе, я тренировался в нашей спальне под язвительным взором Джорджа, я вертелся танцором на кухне, а когда все это было невозможно, я прорабатывал движения в уме. Мисс Флоренс заинтриговала меня сказав, что если я проявлю достаточное упорство, то могу даже сделать в танце карьеру. Но неожиданно нашего менеджера перевели на другое место работы и мне предложили занять вакантную должность. Здесь у меня была бы не только выше зарплата, но и возможность приобретать одежду в магазине по ее себестоимости. Несмотря на перемену моего положения я все еще должен был выполнять свои преждние обязанности по магазину, закончив которые я ускользал в подсобку, снимал с себя робу, наряжался в шикарный костюм и чувствовал себя пижоном. Мне разрешили брать одежду со скидкой и в рассрочку, так что я уже мог подумать и о собственном гардеробе. Я купил сразу два костюма темно-синего цвета и цвета сливы с белыми полосками. Как мне показалось, последний должен был послужить большему моему самовыражению. Кроме того я взял еще пару новых фланелевых брюк, жакет и плащ. Уж теперь то, как мне казалось, я стал настоящим дэнди. Каждый раз, когда я приносил домой очередное тряпье, моя бабушка не упускала тонко подметить мне, что вещи никого еще не сделали настоящим мужчиной, но втайне она была очень горда мной и часами пристально ухаживала за моими покупками чтобы я был безупречен. Джордж, насколько мне известно, никогда никаким тряпьем не обременялся, кроме его рабочих вельветов и полосато-синей рубашки с косынкой. Он криво улыбался моим гардеробным увлечениям, расценивая это за наивность и притворство, будто бы я косил под дворянина, реально им не быв. Мой первый сливового цвета костюм он даже положил на своем диване и смеялся над ним до слез и истерики. После нескольких месяцев сотрудничества с мисс Флоренс к нам в класс пришла новая девочка, как мне показалось, врожденная балерина. Ее звали Глэдис. Она была маленькой, тонкой и изъящной как дриада, с каштановыми волосами и большими карыми глазами. На ней была изысканная и совсем недешевая одежда. Мы понравились друг другу с первого взгляда и я решил, что судьба послала мне идеального партнера, о котором я долго мечтал. Однажды, набравшись храбрости, я предложил ей исполнить со мной один местный танец и она к моему удивлению согласилась. Той великой ночью, надев свой лучший костюм с галстуком я прибыл по адресу, указанному мне Глэдис и мое сердце ушло в пятки. Я стоял перед дверью богатых и важных людей, дочь которых была далеко мне не парой. Однако я все-таки позвонил в дверь, полагая, что прежде чем ее родители датут мне от ворот поворот, я испытаю далеко не повседневные чувства. Дверь открыла служанка в форменом черно-белом одеянии и я с дрожью в голосе спросил готова ли мисс Гдэдис пойти со мной на танцы. Девица язвительно хихикнула, но я быстро взял себя в руки. Позвоните в боковую дверь, - бросила она мне небрежно и резко закрыла перед моим носом дверь. Я пошел к боковой двери размышляя, не является ли такое циничное поведение служанки коссвенным выражением родительского неодобрения и позвонил. Открыла Глэдис. Она была наряжена в вечернее цвета пламени платье, поверх которого был белый меховый жакет. - Повар мог бы дать нам хересу, если не пожалеет, - сказало это видение и сопроводило меня на кухню, где краснощекая леди в пальто, забрызганном на отворотах яйцами, налила нам из графинаа с надписью «Кухня» две рюмки хересу и подала нам. По хересу, который нам подали, даже мой неопытный вкус определил, что это была самая настоящая бормотуха, а Глэдис – простой горничной. Изъящная ее одежда не что иное как обноски, поданные ей двумя дочерьми семьи, которая ее наняла. Хмельной напиток ударил мне в голову и я, оставив в стороне раздумья, хватнул Глэдис за руку и мы поплыли к танцевальному залу. Танец с Глэдис вызывал во мне чувство идеального партнера. В моих руках она была легка как одуванчик и виртуозно следовала за каждым моим движением. Мы без принуждения кружили в совместном танце. К концу вечера мы уже определенно четко представляли себя в будущем проффесиональными исполнителями бального танца. Поначалу мы планировали сделать себе имя в каком-нибудь кабаре или на конкурсе, потом открыть свою школу и нажить благосостояние. Мы условились заниматься упражнениями каждую свободную минуту, вместе ходить на танцы и научиться подстраиваться под музыкантов. Нас непременно заметят и начнут приглашать на разные мероприятия. Любимым нашим танцем было танго. В нашем исполнении оно так понравилось бродячей вокруг танцплощадки толпе, что они бурно нам аплодировали и требовали вызова на бис, что вряд ли бы случилось, попадись мне другой партнер. Умением хорошо танцевать танго похвалится не так уж и много людей. Здесь нужны такт и чувство романтичности, что не вполне свойственно жестким англичанам. По проишествии малого времени я оставил Глэдис у дверей особняка ее хозяев, мы уже вовсю воображали себя всемирно известными танцорами и упорно продолжали тренировки, часто заканчивающиеся поцелуями. Несколько последующих недель, согласно нашему плану, мы не пропускали ни одного танца и, как и предполагалось, мы стали известными в районе. Мы даже уже привыкли к аплодисментам и вызовам на бис. Наши отношения оставались пока на уровне амбиций. Глэдис не допускала, чтобы о ней думали как о распутнице и решительно отклоняла всякие нежности не говоря уже о чем-то большем, что по ее мнению совершается только в браке. Упоминание о браке действовало на меня как холодный душ. Я хорошо помнил затхлую атмосферу обитания в доме моих родителей. Но в профессиональном плане мы с Глэдис были на высоте и танцевать с нею было выше всех похвал. Осенью 1931 г. местное общество милосердия планировало провести танцы в зале св. Альбина для сбора средств и организаторы пригласили нас с Глэдис выступить в знак добродетели. Мы чувствовали, что все идет по плану и приглашение приняли. Было решено танцевать танго в замедленной, драматизированной нами же самими версии и все это снова потом прокрутить в быстром темпе, если нас попросят на бис. И тут инициативу в свои руки взяла Глэдис. Она сказала, что нам следует нарядиться в испанские костюмы для танго. Притом на мне лежала обязанность в приобретении за свой счет материала, а она уже сшила бы все на швейной машинке Зингер, которая была в их доме. Мне это показалось довольно вольной идеей, но Глэдис была непреклонна и с нею пришлось согласиться. Потом последовали нудные дебаты о достоинствах разных материалов и наконец у нас получились два изумительных костюма, хотя я должен сказать что мне не очень нравилось носить шляпу кордобан. Мне казалось, что сам вид ее унижает меня как танцора, но Глэдис настаивала. Та ночь принесла нам потрясающий успех с оглушительными аплодисментами так что мне даже пришлось снимать ненавистную шляпу и раскланиваться публике. Поскольку Глэдис делала только реверанс, кланяться зрителям оставалось мне. Мы оба чувствовали, что ни в коем случае не стоит останавливаться на достигнутом и карьера будет за нами. Несколько недель после этого, почти профессионального дебюта, мы с Глэдис на публике не показывались. Однажды на прогулке нам приглянулся старый викторианский дом, в котором две пожилые сестры содержали детский сад. Но в те дни он не работал и его можно было арендовать за малую плату, о чем и гласило объявление неподалеку на дереве. Глаза наши засветились надеждой и мы решили испытать судьбу, переступив порог этого дома. Я дернул за старомодный шнурок колокольчика и за дверью прозвучал звонок. Вскоре дверь открыла маленькая словно мышь, покрытая серым шелком леди и вопросительно посмотрела на нас. Когда мы сказали ей о цели нашего визита, она решила поставить в известность свою сестру и провела нас в комнату, очевидно детскую, поскольку здесь было множество игрушек. Старшая сестра леди-мышки как раз красила детский манеж. Когда я объявил ей о цели нашего визита, она посмотрела на нас свысока, бросила несколько небрежных замечаний, но в принципе согласилась и мисс Мышка пригласила нас следовать за нею. Мы с Глэдис увидели паркетную комнату, служившей некогда гостиной и несмотря на дефекты пола, способные ранить ноги, с удовлетворением кивали головами. Для нас комната подходила как нельзя более. Здесь даже был рояль и старый граммофон. Мисс Мышка согласилась включать граммофон за отдельную плату, с условием, что иглы мы будем приносить свои и любая поломка также будет на нашей совести. Мы распрощались с мисс Мышкой, обещав ей вернуться и приступили к обсуждению вопроса. Официально я считался для Глэдис ухажером и иногда, когда Глэдис была дома, повар на кухне даже приглашал меня к столу. Однажды после такого застолья мы с Глэдис придумали брошюру для рекламы Школы танцев, где руководителями были я и Глэдис. Мы выставили цену: одна гвинея за пять приватных уроков, данным кем-либо из нас и два шиллинга с человека за вечер открытого класса. Позже в конце глухой улицы мы нашли репринт, позволивший нам размножить наше объявление тысячей листовок. Мы потратили часы свободного времени, чтобы распространить эти листовки где только можно было. Задолго до того, как наша школа по-настоящему начала набирать учеников, у нас занимались в частном порядке только два человека, так что с открытых уроков мы имели больше пользы. У нас была целая куча проблем со старым граммофоном и мы решили уж было поискать пианиста, согласившегося за небольшую плату обеспечивать нам занятия, но идея пока не работала. Однажды утром на работея стоя на лестнице и полируя витрины я раздумывал над новыми пассами танца, как вдруг услышал женский голос, зовущий ко мне с тротуара. Я спустился с лестницы, чтобы увидеть кто же мной интересуется и увидел даму, которая работала в церкви спиритистов библиотекарем. Она представилась как госпожа Мандин и сказала, что долго не видела меня в церкви. Увидев меня однажды на улице она решила, что непременно должна со мной поговорить. На вид ей было за тридцать, но сохранила привлекательность и снисхождение. Я сказал ей, что полностью потерял интерес к спиритизму и весь пыл своих юношеских страстей я направил на достижение карьеры. - Как жаль, - сказала г-жа Мандин, - а я слышала о ваших незаурядных медиумических способностях в кругу госпожи Кук. - Я не хочу быть медиумом, - сказал я твердо, - это кажется мне каким-то мракобесием. Г-жа Мандин опечалилась и сказала, что глупо выбрасывать на свалку такой редкостный дар. Я ответил, что наверное тогда со мной творилось что-то неладное и к тому же у меня и в сем миру предостаточно забот, чтобы иметь время думать о мире вечности. В глазах собеседницы я уловил недовольство. - Если вы имеете дар, то ваша обязанность развивать и использовать его, - сказала она. Я собираю дома кружок и была бы рада видеть вас в моем доме. Не желая показаться грубым я любезно улыбнулся и тряхнул головой. - Приедьте ко мне в воскресенье к чаю. У нас будет собрание, тогда возможно я буду играть на фортепьяно. Это мне было как выстрелом в уши.

– Вы играете музыку танца или другую?, - нахальничал я. И когда г-жа Мандин сказала, что может играть все, я принял ее приглашение. Минута, в которую я вступал в маленькую гостиную госпожи Мандин была выше моих сил и показалась мне вечностью. Я был парализован такой застенчивостью вперемежку с чувством неполноценности, что их не в силах были унять ни радушный прием, ни хорошо сервированный стол. К моему счастью у г-жи Мандин и ее друзей был тот истинный аристократизм, который не смотрит свысока на низших себя. Благодаря этому вскоре я почувствовал себя так, как будто бы обул старые добрые растоптанные ботинки. После изумительного чая г-жа Мандин, как я называл ее – Эдиф, играла Шопена, Брамса и Баха и должен признаться, что несмотря на ее высокое положение, сумела найти ключ к двери моего сердца. Чтобы вызвать мои симпатии, Эдиф начала играть танцевальные мелодии да с таким азартом, что я еле сдерживал свои танцевальные страсти. Я впервые столкнулся с атмосферой, где критерием приятия было не то, кто ты есть и откуда, а каков ты есть. Я инстинктивно знал, что несмотря на мою малограмотность и бедность эти люди приняли меня как равного. Они любили меня. Мне хотелось быть среди них подольше. И когда назрел вопрос, кто же все-таки будет каждую среду вечером посещать наше собрание, я согласился. Как раз вечера по средам были у меня свободными. Но я не допускал и мысли о том, чтобы что-либо помешало моим бизнес-замыслам о создании Школы танца с Глэдис. Правда меня смущало, а что если Глэдис не согласится, чтобы я развивал свои медиумические способности. Но как бы там ни было, я решил не ламать своих решений, сохранив тем самым лицо и доблесть. Впрочем мне и не стоило волноваться. Прошло немало времени как я посещал собрание в доме Эдиф и ничего особенного не случилось. Я было уже подумал, что все мои хваленые способности нынче канули в Лету и не особенно-то печалился бы по даному поводу, не будь вокруг меня людей, которые так тепло обо мне отзывались. Но поняв, что никто из них не осуждает меня за мою бесталанность, я еще более к ним привязался. Мы сидели в круге собрания и я чувствовал, как этот круг пронизан взаимосвязующими нитями дружбы и привязанности. Я не понимал тогда, что несмотря на отсутствие месяцами проявлений медиумизма, сама атмосфера собрания была той благодатной почвой гармонии и любви, на которой и произрастают цветы духовного общения. А в школе у нас с Глэдис были те же проблемы с граммофоном. Мы так и не нашли никого, кто бы согласился подыгривать нам на фортепиано за малую плату. Из-за старой дряхлой машины было утеряно много учеников. Но когда о наших проблемах узнала Эдиф, она сразу согласилась играть для нас два раза в неделю безо всякой платы. Гледис стала ощутимо ревнивой и я даже опасался ее реакции на появление Эдиф. Но факт появления первоклассного пианиста заставил ее смириться с судьбой, хотя она и не переминула уколоть меня комплиментом: «А вам эта дама подходит, не так ли? » И вот однажды ночью, когда мы проводили в кругу собрание, комната, как мне показалось, наполнилась неизяснимым леденящим холодом. Все куда-то поплыло и я потерял сознание. Когда оно ко мне опять вернулось, я узнал, что чрез меня говорили многие духи, включая и покойного мужа Эдиф, который был братом небезизвестной звезды комедии Герберта Мандина.

Шли месяцы и наш небольшой кружок вырос в гармоническую группу. Иногда я впадал в транс и чрез меня вещали развоплощенные души. Поначалу это были друзья и родственники членов нашего собрания, но потом это прошло и в процессе моего духовного роста чрез меня начали выражаться существа с этико-философскими настроениями. Эдиф записывала все беседы и я потом, придя в себя, восхищался культурой языка и глубиной мысли, прошедшим через меня в состоянии транса. Прошло еще довольно много времени и мой медиумизм перерос в ясновидение. Я мог видеть и описывать духовные личности, которые присутствовали на наших собраниях. Они были весьма реальны, почти как настоящие с одним только отличием. Они могли внезапно исчезнуть как и те, которых я видел в детстве.

Настало время и Эдиф начала испытывать значительные денежные проблемы. Из-за неуплаты она вынуждена была оставить небольшой арендуемый домик и с сыном Оуэном, шустрым и симпатичным мальчуганом 9-ти лет, переселиться в муниципальный приют в предместьях Сент Альбина. На местной фабрике Эдиф стала брать надомную работу – отделку шляп.

Но такие деструктивные перемены не особо повлияли на наше состояние так как группа перенесла свою резиденцию в дом других наших членов. Несмотря на то, что ночи по средам я проводил со спиритами, я продолжал заниматься танцами с Глэдис или преподавал в нашей школе. Девушка однако стала весьма подозрительной и ревнивой, домагаясь ответа, куда это я деваюсь по средам. Я, опасаясь негативной реакции, не стал вводить ее в курс дела о спиритах. Наши разговоры крутились вокруг темы бизнеса и сотрудничество с нею тем аременем продолжалось. Мои отношения с Глэдис не вызывали симпатий и у бабушки. Несмотря на то, что мне было уже 22 года, она все еще не решалась доверять мне ключ от входной двери. Это означало, что если я не явлюсь вечером к указанному времени, то она со скорбным видом ляжет спать, а я, явившись, должен буду швырять по окнам камешками, чтобы разбудить полупьяного Джорджа, который впустит меня в дом. Я догадывался чем это в конце концов может кончиться, поскольку напряжение в нашем доме нарастало. Я уж начал бояться являться с работы домой, предчувствуя встречу с разъяренной бабушкой, потоками словесной грязи от Джорджа или то и другое вместе взятое. А у Эдиф тем временем дела не складывались лучшим образом. Она жила далеко от друзей и соседей, которые пользовались бы ее услугами. На новом месте она тоже не ужилась. Там всех почему-то раздражали ее необычные интеллектуальные интересы. Исключая среды, когда Эдиф являлась на ночные собрания, она была весьма одинока и я взял себе за привычку наведываться к ним с ее пацаном в те ночи, когда мне нечем было заняться, а в мрачную атмосферу моего дома возвращаться не было никакого желания. Эдиф всегда встречала меня очень приветливо и терпеливо выслушивала мои жизненные жалобы, помогая в чем могла советом. Я также полюбил Оуэна и сочел его своим младшим братом, которого я в сущности никогда не имел, а он в свою очередь отвечал мне взаимностью. Я помню как мы провели День Преподношений и как мы с Эдиф готовились к нему. Мы сложились деньгами и ранним поездом отправились в Лондон, где после долгого стояния в очереди взяли билеты на изумительную театральную пантомиму, которую демонстрировали там каждое Рождество. После представления мы под аккопонемент уличного оркестра пообедали в столовой Лион Корнер Хаус и последним поездом вернулись в Сент Альбин. День нам выдался на славу за довольно умеренные деньги. Я не был посвящен в тайны спиритизма более других членов нашего собрания, но мое развитие как медиума как-то само собой входило в последнюю и самую важную фазу. Я продолжал быть заядлым киноманом и с удовольствием посещал сеансы, но стал замечать, что в приятной темноте зала вокруг меня стали появляться какие-то странные голоса, сначала мужской и женский едва различимый шепот, потом он стал настолько различимым, что стал слышен даже моим соседям по залу. Притом всем почему-то казалось, что нарушителем спокойствия являюсь именно я и они неоднократно сердились, предлагая мне замолчать в конце-концов. Я пытался бы возражать, что и рта не открывал, но мне никто бы не поверил, поскольку все больше людей жаловалось на надоедливый шепот. Дело грозило обернуться неприятностями. В конце-концов мне пришлось-таки распрощаться с кинотеатром. Теперь я знаю, что это было ранним проявлением моего медиумизма, принесшего мне не только славу и состояние, но в то время это было сущим недоразумением, требовавшим жертв. Домашняя обстановка стала мне противной. Я продолжал заниматься вечерними танцами, а бабушка уперлась и не давала мне ключ от входной двери, что ввергло меня в капризу и депрессию. Меня выручила Эдиф. Она предложила мне идти к ней на квартиру за малую плату, в цену которой входил и завтрак перед работой. Таким образом я оставил мое обжитое с детства гнездо и мигрировал квартирантом в дом Эдиф. Спокойная обстановка дома Эдифи умиротворила душу и способствовала лучшему вызреванию моего таланта. Теперь на наших собраниях голоса вещали чрез нас чаще. Поначалу слышался только шепот, потом пошел настоящий нормальный голос. Эти голоса рассказывали, что они некогда были на земле людьми, называли свои имена и адреса обитания, повествовали о своих прошлых жизнях. К моей радости я теперь не впадал в транс и все воспринимал осознанно. Я был как бы между двух миров, слыша и живых и ушедших одновременно. Я мог беседовать и с теми и с другими, как могу это делать и поныне. Не все духи, однако, могли выйти со мной на связь. С тех пор как я испытал такой грандиозный скачек в своем духовном развитии, мои чаяния раздвоились. С одной стороны меня влекла карьера танцовщика с Глэдис, с другой духи, с которыми я беседовал, настаивали на совсем другой миссии. Я должен бросить все и посвятить свой талант служению человечеству. Меня рвало на части. Огни и аплодисменты с одной стороны и медиумизм с другой. Я решил, что дни и некоторые ночи буду посвящать целям видимого мира и амбициям Глэдис, а ночи по средам – мира невидимого. Однажды в субботу я брел вниз по главной улице Сент Альбина, разглядывая витрины и протискиваясь между толпой народа, делающих свои покупки к уикенду. Казалось на улице было необычайно много людей, но несмотря на такую толчею я заметил как ко мне пробирается Глэдис. В последнее время из-за ее подозрений и патологической ревности у нас было много ссор. Я остановился чтобы поприветствоваться. На ум пришло предложить ей сесть в автобус и куда-нибудь поехать, чтобы хорошо провести выходной день. Но не успел я вымолвить и слова как она подбежав, с размаху ударила меня по лицу, в знак мести за то, что я променял ее на старую, годящую мне в матери женщину. Бомба, которую изобрела сама Глэдис, сработала безотказно. И мы расстались навсегда. Я стоял посреди тротуара с красным пылающим лицом, опозоренный, сопровождаемый сочувственными и презрительными взглядами толпы, посмешище, редкое для многих дней. Но внезапно меня осенила мысль, что это время знаковое. И оно означает конец моей карьеры танцора. Я почувствовал, что в жизни моей есть нечто более важное, что превыше цены всех вещей, всякой преданности и даже самой жизни. И это важное есть мой талант, свидетельствующий о великой правде, что мы после смерти не умираем.

Шесть

Однажды ночью, когда началось наше собрание, случилось нечто, что окончательно убедило меня в правильности моего решения. Нас было шестеро. И вдруг в ночной тишине мужской голос начал говорить с нами на иностранном языке. Мы слушали его, не понимая однако о чем идет речь. Наконец заговорила Эдиф. - Я думаю, - сказала она, что это итальянский язык. - Си, синьора, сказал дух, - итальянский был моим родным языком при жизни, но я немного знал и английский, поэтому я буду стараться говорить так, чтобы вы поняли. Меня звали Валентино и сегодня вечером я пришел сказать вам, что счастлив тем, что этот молодой человек наконец обрел свой верный путь. Он должен идти вперед и я хочу ему поведать, что когда он станет знаментиым, он будет проводить сеанс в моей спальне в Голливуде. И я тогда приеду к нему на сеанс и буду с ним беседовать. Наконец после всех медиумов, после всех писем из Мюнхена, со мной своим голосом говорит настоящий Валентино! И хотя в его пророческие слова тогда верилось мало, душа моя исполнилась радости от желания использовать мой дар на порище служения людям. С тех пор Эдиф мягко, тактично и методично начала готовить меня к общественной работе. Она велела мне читать, а сама попутно корректировала мое произношение и грамматику. Она учила меня манерам такта и поведения, дабы я при встрече с людьми разных рангов чувствовал себя смело и уверенно. Я, как мне кажется, не раз досаждал ей своим невежеством и неотесанностью, но она никогда не делала мне упреков. Терпеливо и неспешно с любовью и заботой она делала из меня человека, приемлемого на большинстве уровней общества. Она открывала передо мной новый мир книг, музыки и искусства, обогатила мою жизнь опытом и я не представляю себе, как бы я достиг всего этого без нее. Я был должен ей больше, чем мог воздать. Спустя несколько месяцев после того, как к нам явился Валентино, вечером, когда я вернулся с работы, Эдиф встретила меня неожиданными новостями. Оказывается, что одна из медиумов нашей маленькой церквушки спиритистов тайно сбежала с одним из членов их конгрегации и церковный комитет приглашает меня занять его место на посту руководителя. Меня смущало, смогу ли я понести такую ношу, от самой такой идеи мне становилось плохо, но Эдиф сказала, что я должен полностью довериться своим духовным учителям, использовавшим меня в качестве канала связи. И я согласился принять сие поприще. В день моего первого выступления в качестве руководящего медиума мы с Эдиф часом ранее явились на собрание имея целью подготовить место выступлений. Поскольку мы прибыли раньше, принеся туда множество цветов, мы увидели странную картину. два мужика выносили из здания стулья и грузили их в фургон, стоящий неподалеку. В церкви от служителя мы узнали, что фирма изымает у нас арендованные стулья за неуплату. От мысли о том, что предстоящее служение придется провести практически стоя, бодростью не веяло. Мы активно начали рыться по карманам, чтобы хоть что-то наскрести и насобирали в общем аж тринадцать шиллингов, которые мы и решили предложить мужикам, дабы они оставили стулья еще на одну ночь. Идея мужикам понравилась, но они требовали уплаты всей задолженности. Я стоял на тротуаре и с печалью наблюдал как мебельный фургон поглотил последние стулья как вдруг чья-то большая рука дружественно похлопала меня по плечу. - Не вешай нос, парень! Нечего тебе так унижаться! Мы не позволим им таскать из-под вас стулья! Я повернулся и увидел г-на Виттейкра, любезного йоркширца, который был знаком мне еще по обществу г-жи Кук. - Наши учителя знали ваши способности и представили возможность это реализовать. Г-н Виттейкр рассчитался с арендаторами чеком и стулья снова были в церкви. Той ночью, как только я ступил на помост, чтобы говорить к собравшимся, я вновь ощутил, что из-под моих ног уходит земля и потерял сознание. Час спустя, когда я пришел в себя, я узнал, что чрез меня излилась одна из самых интересных бесед с демонстрацией ясновидения. Беседу вел некий высокоразвитый дух по имени Белое Крыло. Сей самый дух был моим опекуном, выводя меня к совершенству как медиума. Так как в освещенном зале духи на связь выходить не хотели, Белое Крыло прибыл мне на выручку, повергнув меня в транс. После завершения собрания вокруг меня собралось несколько членов церкви, рассказывая о том, что говорили духи. А они говорили, что их бытие было на других планетах, хотя они хорошо помнили и по мере возможности не переставали заботиться о живых. Я видел сияющие лица тех, кого сегодня посетили ушедшие родственники ибо они получили основательное утешение в своем уповании на вечную жизнь. И я не знал как мне быть в таком потоке радости и благодарностей.

Той ночью мы допоздна засиделись с Эдифью и обговаривали прошедшее собрание. Мы сошлись на мысли, что если обычный транс моего медиумизма принес столько радости и утешения людям, насколько больший эффект был бы, если бы присутствующие могли чрез меня беседовать со своими близкими напрямую. Но чтобы достичь такого состояния нам нужна была затемненная комната, чего в обычной церкви не было. Там явления духов могли быть и при полном свете и ничего более окромя транса и ясновидения там не проявлялось. Более изысканные вещи, как например физическое медиумическое посредничество, материализация и аппортация (прямой голос) могли проявиться только в полной темноте. И мы решили открыть при церкви отдельную миссию. Для нее, естесственно, понадобился бы стартовый капитал, кроме того мне пришлось бы бросить свою работу. После долгих рассуждений мы, наконец, уснули с договором, что будем всячески стараться экономить каждый пенни, до тех пор, пока не откроем собственную миссию. После успешного выступления в местной церкви, меня начали приглашать повсюду в другие церкви, так что мало-помалу я стал известным по всему Хартфордширу, но я лелеял мечту о нашей собственной миссии и экономил, чтобы воплотить идею в жизнь. Однажды воскресным днем мы с Эдифь сидели перед домашним очагом после того, что принято называть завтраком и вдруг она выглянув в окно прикусила губу, как будто ее что-то достало. Когда я спросил ее что произошло, она ответила, что снаружи увидела своих родителей, которые будто-бы намеревались осчастливить ее своим визитом. Эдифь любила своих родителей, но она давно покинула позади ортодоксальность их религиозных верований и обижалась их нападкам на спиритизм, в правде которого она убедилась давно. Как и большинство экстрасенсов, я редко удостаиваюсь получать предупредительное послание о грядущих неприятностях. То воскресенье не было в сем роде исключением. При появлении старших я почтительно встал, а Эдифь, подобно собаке, виляющей хвостом, проводила их в гостиную. С распростертой душой я приветствовал их обоих и даже подал мужчине руку. Но к моему удивлению он вытаращился на нее как на ядовитую змею и из него полились такие потоки грязи на спиритов и их собрания, которых я никогда ранее и не слыхивал. Вначале он пригрозил мне невиданными наказаниями в аду за союз с сатаной, который о том лишь и думает, чтобы отвратить души от света. Я чуть не упал от удивления и слушал его с открытым ртом, потому что до сих пор я не слышал еще, чтобы кто так дерзко лил грязь на принципы, в которые я верю. Я не мог поверить собственным ушам. Когда Эдифь пробовала угомонить разбушевавшиеся страсти старика, грязь полилась и на ее голову. Ко всей тяжести ее грехов как спиритистки он подцепил еще факт моего присутствия, обвиняя ее в грехе и разврате и угрожая всеми карами Ветхого завета. Все попытки разумного возражения с моей стороны лишь провоцировали старика на новые истерики и оскорбления. Когда патриарх изверг на нас все свои громы, последнее, что у него осталось – это изгнать нас из среды обитания человеческой дабы мы не оскверняли землю. . .

Когда они ушли, я вытер слезы Эдифь и успокаивал ее. Внезапно я понял, что действительно люблю эту добрую и нежную леди, которая была моим другом, учителем, наперсницей и центром моей жизни. Немедля я попросил ее дать согласие на наш совместный брак, но несмотря на все мои назойливые просьбы она и думать об этом не хотела. Уж слишком большая была разница в возрасте. После нескольких бесплодных попыток угомонился во страстях и я. Наконец настал день, когда нам показалось, что мы собрали достаточно средств для открытия собственной миссии. Я написал заявление на расчет в магазине Джона Максвела и в течение последних двух завершающих недель в соседнем Уотфорде нашел большую немеблированную комнату, которую и взял в аренду за весьма скромную плату, хотя я и не подумал кто будет оплачивать это благо когда у меня не будет работы. Мы с Эдифь потратили немало сил и средств, пока захудалую и запущенную комнату привели в божеский вид. Взяли напрокат несколько дюжин стульев и наконец комната приобрела комфортный и приятный вид. Наконец мы дали в газету объявление, что в Уотфорде начала работу миссия спиритов и приглашаются все желающие. Однако сколько бы я не жил из отпущенных мне судьбой дней, я не могу назвать чувства более того, которое возникает в душе от осознания факта, что ныне первый день твоего служения в созданной тобой церкви. Были забиты все места и их даже не хватало. На меня тогда снизошел транс и ясновидение. И когда я снова был в себе, испытывал необычайную эйфорию и был доволен результатами всех моих недельных трудов по благоустройству. Мы продолжали начатое дело. Первым делом мы решили взять больше стульев, хотя и не вполне рассчитались с предыдущей арендой. Стулья мы арендовали на короткие сроки, потому что от посетителей денег приходило мало, а надо было еще платить за помещение, свет и отопление. Кроме того мы еще подрабатывали частными сеансами в доме Эдифь. Таким образом с двух человек за сеанс нам доставалась аж одна гвинея. У меня была мечта заняться с теми, кто по бедности или занятости не мог посещать частные сеансы, чтобы и они коснулись тайны духовного вещания. На сей счет мы с Эдифь решили, что по окончании основного собрания в черверг вечером будем приглашать всех желающих в так называемый круг свободного общения. Когда служба была закончена и верующие разбрелись по домам, желающие всего за два шиллинга могли остаться и в темноте продолжать общение с миром мертвых. У меня к тому времени уже вполне созрел голос медиума и в течение всех сеансов группы был в полном сознании, позволявшем мне активно поддерживать диалог между членами группы. Иногда разговоры были настолько интимными и эмоционально окрашенными, что мне казалось, будто я подглядываю за чужими тайнами. Однажды голос мужчины сказал, что хочет общаться с сыном по имени Джордж. Ему ответил присутствующий здесь человек. Дух отца начал упрекать сына за расточительность, велел ему не злоупотреблять хмельным и быть более добрым к членам своей семьи. Когда общение закончилось и люди разъежались по домам, некая леди с джентельменом отстали от толпы, дабы поговорить со мной наедине. Познакомившись с ними я узнал, что мужчина был известным режиссером, а его жену звали Энн. Мужчина был вполне убежден, что сегодня с ним говорил именно его отец, потому что таких манер речи не было ни у кого более.

В следующий четверг все шло как обычно, люди встречались со своими умершими друзьями и родственниками, вели беседы, как вдруг мы услышали робкий незнакомый голос женщины. Так иногда пытаются выйти на связь непривыкшие общаться с людьми духи. Потом странный голос стал более уверенным, и как нам показалось, чем-то обеспокоенным. Голос сказал, что принадлежал Люси Дорис Ковелл, жившей в Сент Альбине. Она работала секретарем и была убита. Тела ее не нашли. Голос ее умолк и другой дух, который обычно помогает мне в сеансах сказал, что девушка очень взволнована происшедшим. Она неспокойна за мужчину, который был ее возлюбленным и убил. Она хотела чтобы его не осуждали сверх той меры, какою судит его она сама. Естественно мы пересмотрели все местные газеты, чтобы найти подтверждение полученной от духа информации и через несколько дней таки наткнулись на заметку, где сообщалось, что было обнаружено тело убитой девушки, а мужчина, с которым она жила исчез. Дух девочки посетил нас в следующий же раз. На сей раз она была более спокойна, но все еще беспокоилась о возлюбленном, которого пока не нашла полиция. Она сказала, что в ту роковую ночь ее возлюбленного не было дома, а когда он вскоре пришел, меджу ними возникла перепалка. Она бросила ему в лицо дерзкие слова, а он огрел ее за то велосипедным насосом. Он не сделал это преднамеренно, просто она попала ему под горячую руку. Он испугался и подумав, что никто не поверит ему, что случилось на самом деле, по-дурацки сбежал. Девушка сказала, что полиция найдет его в местном парке с веревкой в руках, пытающегося покончить с жизнью. Приблизительно через день мы прочитали о том всем в местной газете. Против него было возбуждено уголовное дело по обвинению в убийстве. Пока шел процесс девушка не раз выходила на связь. И вот однажды она по секрету поведала нам, что ее возлюбленый несмотря на всю защиту получит пять лет тюрьмы за убийство, что потом и произошло на самом деле. Так как этот человек может еще быть в живых и он давно рассчитался с обществом за свою провинность, мы умышленно не будем называть его имени, дабы не ятрить давние раны. Но в Уотфордской области найдется немало людей, помнящих сеансы, на которых мертвая девушка рассказывала историю своей любви и смерти. О ней тогда даже писали местные газеты. Однажды ночью на одном из моих открытых кружков женщина из зазеркалья говорила с одним мужчиной из группы. Она была его первой женой и погибла от пожара на их фабрике. Она хотела, чтобы он знал как она счастлива, что он женился на ее младшей сестре и она была рада их медовым месяцем в Бразилии. Этот человек остался после собрания, поведал, что заинтригован моими способностями и хотел бы поговорить со мной наедине по очень важному вопросу. Я согласился провести его до ближайшего кафе, где мы могли бы обсудить вопрос за чашкой кофе. В кафе я узнал, что моим собеседником был некто Ной Зердин, один из основателей, а теперь и глава ассоциации домашних спиритических церквей. Целью даной организации было объединение многочисленных и разрозненных домашних спиритических церквей по всему миру под одно знамя и интерессы. Меня больше всего интересовал опыт г. Зердина в качестве медиума, но он вдруг ошарашил вопросом, знал ли я какому жизненноопасному подвергался риску, вызывая духов безо всяких предосторожностей. Я полагаю, что был весьма смущен, так как г. Зердин решил все-таки объяснить мне почему было опасно позволять всяким Тому, Дику или Гарри с улицы участвовать в таинствах духа. Он поведал мне, что во время сеансов медиум отделяет от себя двойника, некую эктоплазму. Именно этот двойник и является мостом между миром мертвых и живых. И если бы кто во время сеанса при полной темноте вдруг вздумал осветить меня светом, то энергетический двойник мог с силой обратно шарахнуться в мое тело, что было чревато сильным потрясением, кровоизлияниями и даже смертью. Но мне было скучно его слушать. Я не мог вообразить как могли бы решиться навредить мне те, кто пришел ко мне за помощью. Однако в жизни всегда есть сомневающиеся, которые не прочь всунуть медиуму палки в колеса дабы проверить его способности. Однако я возражал, дескать разумные люди должны и сами понимать, что медиум не может знать всей подноготной тех людей, с которыми общаются голоса, не может изобразить в себе множество тех женских и мужских голосов и акцентов, которые мы слышали на сеансах. Г. Зердин был непреклонен. Есть люди, которые специально являются на собрания к спиритам, чтобы вызвать там бунт и разногласия. И многие из них довольно искушенны в тонкостях спиритизма, так что знают куда бить. Г. Зердин сказал, что дар типа моего в спиритических кругах довольно редок и его следует всячески лелеять, дабы оный перерос мне в благословение. Он предложил приходить к нему в дом на собрание ихней группы, каждый член которой был искушен в мастерстве психологии и они сообща поработают над совершенствованием моего дара. Когда по их мнению я достигну достаточной степени медиумической зрелости, они представят меня широкой публике. Таким образом мой дар будет служить не группке собравшихся у камина верующих, но тысячам изможденных безнадежностью людей. Добираясь ночью автобусом домой, я обдумывал все сказанное г. Зердином. Ему тогда было восемьдесят, но он выглядел как лидер и не терял бодрости духа. Я был тронут его искренностью и состраданием, его готовностью довести до многих правду бытия. Наверное в былые годы он был заядлым атеистом и что-то однажды его изменило. С тех пор он был полон решимости открыть глаза многим, как их открыли некогда ему. Еще на пути домой я решил все-таки прислушаться к советам г. Зердина и не доверять открытой душой всем подряд. Кроме того я решил принять предложение и начать посещать его дом. С тех пор прошло немало месяцев. Я регулярно посещал дом Ноя Зердина, расположенный в Мертон Парке, где он жил со своей женой Голди. Благодаря политике Зердина и стараниям членов его кружка голоса, воспринимаемые мной, значительно возросли в силе. Между тем я продолжал работу в своей мисии, хотя занятия в открытых группах пришлось сократить, потому что на все не хватало времени. Кроме всего прочего, чтобы заработать себе на прожиток одну гвинею, я продолжал давать еженедельные частные сеансы в доме Эдифь, когда она была на работе, а Оуэн в школе. Однажды днем я стоял у окна гостиной Эдифь, и ждал мисс М. Такер, которая письмом договорилась о встрече со мной. Внезапно мои глаза полезли на лоб. У дома остановился великолепный Ролл-ройс и из него, сопровождаемая под руку водителем вышла крупная леди, должно быть сама М. Такер. Автомобили такого класса были экзотикой в нашем бедном микрорайоне и из перемещением почтенной леди наблюдали все кто мог. Зазвонил звонок и я открыв дверь справился кто к нам прибыл. Мисс Такер оказалась довольно неплохим человеком. Она не изъявила никаких знаков пренебрежения, которые могли быть свойственны владельцам такого класса автомобилей. Я сопроводил ее в гостиную и удобно разместил. Погасили свет и сеанс начался. После нескольких минут прозвучал ребячий голос Кокни Микки. Это дух-помощник, который помогает мне организовывать сеансы. Дух приветствовал леди и сказал, что будет посредником в общении с ее матерью и сестрой. Дух выполнил обещание и вскоре дама беседовала со своими покойными. Когда беседа была закончена, дух распрощался с нами дабы сопроводить души в их место, а мы тотчас же услышали голос мужчины, назвавшегося Эдисоном. Он предъявлял претензии леди, почему это она не привела с собой Луи. Они перекинулись несколькими словами и леди обещала привести с собой Луи на следующий сеанс, если медиум это ей позволит. Естественно мне было приятно это слышать. В назначенный час большой Ройс снова остановился у наших дверей и мисс Такер вышла в сопровождении пожилого мужчины. Он был небольшого роста с красным лицом и веселым взглядом и носил монокль. Я открыл дверь и мисс Такер представила маленького мужчину как Луи. Мы вошли в гостиную. Сначала м. Такер кратко побеседовала с мамой, но дух сказал, что тут есть еще души, которым не терпится высказаться. И тут же в диалог включился голос мужчины, известный нам по предыдущему сеансу. - Привет, Луи, бодро начал дух, - это говорит Томас.

– Томас? Это кто такой Томас? - спросил маленький мужчина. - Разве вы не знаете меня, Луи? Это ж голос Томаса Альвы Эдисона! Разве вы забыли как мы с вами были в Штатах и сотрудничали в изобретательстве?! Маленький мужчина оживился и радостно приветствовал собеседника. Между ними завязалась оживленная беседа, свидетелем которой я был поневоле. Они говорили о временах и людях, упоминали Гудини, которого забили в бочку и пустили на Ниагарский водопад и как он выжил и написал рассказ. Они говорили о смерти и воскресении, о реинкарнации и Эдисон подметил, что некоторые новые фильмы современности правильно отражают это явление. Я наблюдал за их оживленным разговором, хотя множество имен, которые они упоминали, было мне неизвестно и я узнал о них позже. Когда сеанс был закончен и свет включен, мисс Такер призналась, что мужчина, которого она представила как г. Луи в действительности он был ее мужем, доктором Луи Юнгом. Они дружили с Эдисоном в течении восьмидесятых и девяностых предыдущего столетия. Она поведала мне, что Такер ее девичья фамилия, которая ныне фигурирует в ее бизнесовых делах и она намеренно скрыла от меня настоящее положение, надеясь на непредвзятость. Доктор Юнг сказал мне, что он встречался со многими медиумами у нас и в Америке, но накого еще не видел. В былые дни он изобрел много вещей для фирмы г. Такер и был искушен в мошенничестве, но нынешний разговор со старым другом напрочь лишил его всяких сомнений в подлинности процесса. С тех пор мы много раз встречались с м. Такер и ее мужем и мы даже подружились. На связь с доктором Юнгом приходило множество некогда известных людей, деятелей науки и искусства. Сэр Артур Конан дойль, сэр Оливер Лодж и другие регулярно являлись на сеансы для беседы. Через несколько месяцев кружок г. Зердина и Комитет Спиритических церквей решили организовать в Лондоне совместную встречу, на которой я буду демонстрировать феномен живого голоса. Объявление о данном мероприятии за несколько недель наперед распространила газета спиритистов «Психические новости» и было зарезервировано место для пятой ежегодной конференции Ассоциации Спиритических церквей в Виктори Хол Блумсбери в субботу 16 мая 1935 года.

«Большой феномен живого голоса при участии медиума Лесли Флинта» - гласила реклама жирным шрифтом. Когда я увидел ее, мне стало не по себе. Не правда ли дерзкая смелость?! А вдруг голоса откажутся от контакта и что мне делать тогда? Я же не могу ими командовать! Как я позволил энтузиастам этого дела так смело за меня расписываться?! Я не знал тогда, как и не знаю теперь, какие условия являются самыми благоприятными для голосов, чтобы они вышли на связь, но мне, честно сказать, не очень понравился вариант с залом, наполненным людьми пестрого душевного состава. Трудно было ждать от этой толпы гармонической поддержки. Для меня настали томительные дни смущения и колебаний в ожидании общественного посмеяния, но Эдифь не переставала нежно ободрять меня, говоря, что те, кто за чертой, никогда меня не подведут и это вселяло в меня некоторую надежду. И только эта искорка надежды позволила мне сесть в зеленый автобус и вместе с Эдифь отправиться в Лондон. Как я тогда завидовал пассажирам! Они ведь не Лесли Флинт, едущий на публичную казнь!

Как только меня расположили на сцене Виктории Холл, я был окружен знакомыеми людьми Ноя и его друзей. При них мое душевное напряжение несколько угомонилось, хотя люди, заполняющие зал, казались одним угрожающим демоном. Передо мной было произнесено несколько речей, хотя все они и прошли мимо ушей. Наконец к краю сцены подошел Ной и сказал угрожающему мне демону толпы, что в эксперименте участвует новый молодой медиум Лесли Флинт. Мой час пробил! Ной попросил погасить в зале все огни, за исключением надписей над дверями выхода, чтобы не нарушать техники безопасности. Когда это было сделано, я встревожился ибо увидел, что свет проникал не только от надписей над дверями, но и от чего только угодно и это создавало мне как медиуму дополнительные трудности. Со смелостью пророка Даниила, который оказался во львином рву, я сидел и ждал своей участи. Через несколько мгновений, те, что были ближе ко мне по сцене, услышали слабый голос. Настолько слабый, что для аудитории это не составило бы никаких впечатлений. Кто-то из стоящих поблизости друзей предложил, чтобы меня закрыли от света пальтом, что немедленно и было выполнено. Это кажется помогло, потому что голоса усилились настолько, что их могли услышать сидящие в передних рядах. Начались короткие беседы между зрителями и пришедшими духами, но эти разговоры были не такими впечатляющими как в моей миссии в Уотфорде. Некий дух Ерлома Джеллико беседовал с мужчиной из напряженной аудитории. Потом какой-то дух снова беседовал с другим мужчиной и когда их беседа закончилась, сей мужчина сказал аудитории, что это голос его былого сослуживца по флоту. Было еще несколько коротких бесед, потом голоса постепенно исчезли и представление закончилось. К счастью, демонстрация не закончилась для меня авралом, хотя я и очень боялся этого, но я был более чем разочарован результатами. Еще более я удивился, когда зал взорвался продолжительными апплодисментами, прежде чем я оставил сцену. Меня смущало сознание недостойности таких оваций и было бы интересно узнать, что скажут о всей этой комедии в уотфордской миссии. Довольные, что все кончилось довольно благополучно, мы с Эдифью выскользнули черным ходом и попытались найти хоть что-нибудь поесть. На следующем собрании у Зердина мы долго обсуждали как можно решать возникшие проблемы в условиях публичных выступлений, где существенным вопросом было обеспечение в зале полной темноты. Ной предложил помещать меня в светонепроницаемую кабину в то время как зал оставался при свете. Микрофон размещался бы вне кабины, а с боков пространство для звукоизоляции отгораживалось массивными занавесями. Было принято строить сцену именно по этому проекту, хотя я немало смущался, как можно усидеть в течении часа или более в темной, жаркой и задушной кабине. Но прежде чем руки мастеров дошли до этапа постройки проекта, мисс Такер и ее муж Луи Юнг в доме Эдифь подали нам некую идею. Они решили вложить инвестиции в собственность и предложили купить более подходящий дом поближе к Лондону. Этот дом они могли бы нам сдавать в аренду за ту же плату, которую Эдифь платила за свою муниципальную юдоль. Мне это показалось невиданным альтруизмом, но слова мисс Такер вскоре рассеяли во мне ажурное впечатление. Оказалось что тут дело в выгоде. Они с мужем просто не хотели каждый раз светиться в бедных кварталах, к тому же у них появился как бы собственный медиум. Она добавила, что ввиду растущей известности мне рано или поздно придется кочевать поближе к Лондону, так почему бы сейчас не воспользоваться столь выгодным для обеих сторон предложением судьбы. Я засомневался, будет ли она иметь от этой затеи существенную финансовую выгоду, но она сказала, что нюх на деньги ее еще никогда не подводил и покупка стоит свеч. В процессе беседы я старался не демонстрировать эмоций. Инвестиции – дело щепетильное. Когда я был независим, то распоряжался своими доходами сам, теперь же они будут на виду у вышестоящего лица. Наконец, не без участи Эдифь, разногласия улеглись и мы пришли к консенсусу, что на следующей неделе мы все сядем в авто мисс Такер и сообща поедем искать подходящий дом в районе Хендона. В назначеный день перед посадкой в авто у нас на руках уже был список мест в Хендоне, которые нам предстояло осмотреть. В некоторых случаях мы детально знакомились с предлагаемым товаром, на иной достаточно было посмотреть сквозь стекло машины. Наконец мы подъехали к дому №31 по улице Сиднейская Роща. Он был последним в нашем списке из кандидатов на покупку. Дом находился в тихом тупике улицы и номер 31 понравился мне с первого взгляда. Старинная семейная пара Дерби и Джон владели домом. Я чувствовал, что время пропитало его стены любовью, счастьем и покоем. Мы без колебания решились на покупку и несколько недель потом там жили. Вскоре к дому Эдифь прибыл фургон, присланный мисс Такер. Была погружена мебель и имущество, и процессия двинулась в путь. Эдифь, Оуэн, я и собака Рекс следовали за фургоном пешком вплоть до места нашего нового пребывания. Среди нас один Рекс, наверное, не тревожился своим будущим. Я сожалел за трудами, потраченными на миссию в Уотфорде. Сколько там потрачено моих сил! Но нечаянно из груди Эдифь как бы сама собой вырвалась фраза: «Это так надо, дорогой»

Семь

Наш новый дом в Хэндоне скоро стал таким центром психической и духовной деятельности, что я и члены моего кружка решили сформировать ассоциацию с целью обеспечения свидетельства существования жизни после физической смерти с демонстрацией спиритических сеансов. Была составлена конституция, избран организационный комитет и мы наше новое детище Храмом Света. Я продолжал сотрудничать с ассоцоацией спиритических церквей и параллельно проводил публичные до 2000 чел. сеансы живого голоса в некоторых из самых больших залов Лондона. Люди съезжались на эти демонстрации со всей страны. Группы людей заранее заказывали места и были явлены многие чудные свидетельства, несмотря на то, что полной темноты в зале мы так и не достигли. Но был свет другой, свет, который просвещает души при их контакте с миром духа. Голоса являлись и обращались к друзьям и родственникам, тысячам народу давая неоспоримые доказательства загробного бытия и побуждая их изменить свою жизнь к лучшему. Мой почтовый ящик был переполнен и Общество вынуждено было нанять отдельного секретаря, который бы отвечал на сотни писем со всех континентов. Работа не была рутиной. Хотя она и была бесконечна, малооплачиваемая, а часы казались безразмерно длинными, но мы старались найти в ней нечто прекрасное, ради чего стояло жить. Доктор Юнг со своей женой стали завсегдатаями у нас в Сиднейской Роще. Доктор был весьма любопытным и придумал массу психологических тестов, дабы безоговорочно удостовериться в объективности голосов и подлинности медиумизма. Он был искушен в вопросах медиумизма и психических исследований, так что провести его при желании было не просто. Благодаря сотрудничеству с Эдисоном он разработал психологические приемы раскрытия мошенничества и многих в Америке тем самым вывел на чистую воду. Но он высоко ценил тех, которые оказались непретворными, но презирал шарлатанов от спиритизма. Тесты, которые он проводил со мной, никогда не были мне в тягость и не требовали особого душевного напряжения. Однажды в комнате, где у нас были собрания Храма Света, он провел на мне простой и эффективный эксперимент. Меня надежно привязали к стулу и потребовали, чтобы во время сеанса я держал во тру подкрашенную воду. Был потушен свет и через какое-то мгновение все ясно услышали голос Микки, моего духовного помощника. В течении двадцати минут после того являлись разные голоса и когда сеанс закончился, включили свет и предложили мне всю воду изо рта вылить обратно в стакан. Весь народ видел, что количество воды уменшилось лишь незначительно. Любой, кто захочет такой эксперимент провести на себе увидит, как трудно говорить со ртом полным воды и как той воды не выпить часть за двадцать минут пребывания ее во рту. Приблизительно в это время к нам начали наведываться духи, способные материализоваться. Тогда доктор Юнг предложил нам воспользоваться тусклой лампой с красным светом, чтобы мы могли видеть друг друга и в то же время наблюдать как происходит материализация. Когда все было сделано, результаты получились более чем удовлетворительными. Материализация была видимой и притом никак не связанной со мной физически. Она была настолько явственной, что духа можно было было ощупать руками и он ничем не отличался от обычного человека. Дух двигался по комнате собрания, иногда вступая с присутствующими в разговоры. Я же не был в особом азарте от этого шоу, потому что когда дух материализовался, меня как бы помещали в некий ледяной липкий панцырь, издающий слабый неприятный аромат. Вскоре это явление прекратилось. Старейшины собрания сообщили нам, что они проводили эксперимент, не влияет ли материализация на силу голосов и они нашли, что в случае больших аудиторий лучше пользоваться голосом медиума. Я рад был, что явления материализации прекратились, потому что в конце сеанса я был как выжатый лимон, беспокойный и раздражителен. Тогда я был молод, мне только стукнуло за двадцать и большинство моих сеансов были успешными. Но бывали и проколы. Иногда мы с клиентами чуть не по часу сидели в полной темноте и ничего не было. Это было очень прискорбно для тех, кто прибывал на сеансы издалека, часами сидел со мной в темноте и в конце концов уехал ни с чем. К счастью большинство из посетителей оказались людьми рассудительными и понимающими, что такие вещи не могут происходить по мановению волшебной палочки и никто не знает как «позвонить на тот свет», как утверждают некоторые, будто мы так делаем. Действительность вносит свои коррективы. Часто люди приходят ко мне, чтобы встретиться с конкретным человеком, а его нет и нет и на связь выходит кто-то другой, в котором присутствующие не заинтересованы. Я никогда не мог предугадать, удасться ли очередной сеанс или нет. Если я в недомогании или устал, здравый смысл подсказывал мне, что сеанса лучше не начинать. И тогда я уклоняюсь от медитирования. С другой стороны были случаи, когда я чувствовал себя в полном ажуре, а сеанс получался никудышним. По опыту я уже знал, что исход дела очень зависит от умственной предрасположенности клиента. Негативное отношение со стороны может напрочь заблокировать духовный контакт, но если это сделано в роде детского недоверия, - то ничего. Подлинный медиум не противится честным исследованиям, если только они построены на жажде познания, но не искушения. Среди многих известных людей, которые посещали мои сеансы в доме Хендон был Шоу Десмонд, ирландский романист и драматург, который был автором нескольких книг по психологии. Первый свой визит он нанес мне анонимно. Они прибыли вместе с другом, имя которого он преднамеренно от меня сокрыл. Мне же было всеравно, кто они на самом деле. И когда мы присели и потушили свет, уже через несколько минут Микки объявил, что привел Яна поговорить со своим отцом. По детскому голосу Яна было ясно, что он ушел из жизни совсем рано. Живущий отец и развоплощенный сын долго беседовали на темы, которыми могли бы быть заняты люди при таких встречах. Потом они распрощались. Когда преждний дух ушел, я с удивлением услышал как знакомый мне голос Рудольфа Валентино обращался к какой-то женщине. Из того, о чем они говорили, стало ясно, что они знали друг друга всю жизнь. Наконец леди спросила его, не помнит ли он где они встречались в последний раз и Валентино назвал один из ресторанов Нью-Йорка. После сеанса Шоу Десмонд представил и своего компаньона, который оказался переодетой женщиной. Оная поведала мне, что действительно имела отношения с Валентино и встреча в ресторане у них была последней. Она говорила, что всякий раз, когда они встречались их постоянно занимали дискуссии на психические темы. И всякие там сплетники на этот счет были бы весьма разочарованы, знай они истинную правду. Шоу Десмонд стал регулярным моим клиентом. А иногда, когда я давал сеансы в лондонских залах, он даже выходил на сцену и произносил вступительную речь о моем медиумизме, ручался за мою непреложность и приводил в пример случаи из своего опыта. На одной большой встрече в Эолийском зале, когда он был на сцене, голос духа воззвал с обращением к тем, кто его знал при жизни. Вдруг из балкона некая религиозная фанатичка возопила: «Этого не может быть! Это не от Бога! Во имя Иисуса Христа замолчи! » Аудитория начала петь, а надзиратели спокойно вывели разбушевавшуюся даму из зала и сеанс был продолжен. В одном из своих выступлений перед аудиторией Десмонд сказал, что одной из миссий спиритического движения должно быть возвращение христианству такого христианства, которое было во дни, когда его Основатель ходил по земле и демонстрировал чудеса духа народу и что современные церкви всячески пытаются это задавить. В то время я проводил регулярные сеансы для группы храбрых священнослужителей, которые называли себя Братством. Эти мужчины были убежденными практиками в спиритизме и ставили своей целью возродить в христианских церквях духовное движение как часть вероисповедания. Когда им удалось этого достичь, они определили в общине ведущих медиумов и создали для них особый устав, определяющий особую церковную опеку и покровительство, дабы не соблазнились корыстными целями, что обычно имело место среди духовенства. Можно было предположить, что церковь благосклонно встретит возможность доказательства доктрины ее веры, но в этом была наивность. На самом деле пионеры Братства встретились с враждебностью и сопротивлением их же собратьев по вере. Преподобный Артур Шарп Церкви Святого Стивена из Хэмпстеда был одним из членов той когорты пионеров, которые часто посещали мои сеансы и в конечном счете стал президентом нашего Храма Света. Я помню группу, созданную Преподобным Чарльзом Дрэйтоном Томасом, одним из ведущих членов Братства.

Телега, как мы к нему обращались, создал эту группу с осторожностью, используя духовную потребность как критерий входа. Я был там медиумом и он участвовал в наших общих сеансах. Прежде чем Телега гасил в комнате свет, я пробегал взглядом по лицам членов его группы. Я прекрасно знаю по себе, что такое бедность, а эти люди были весьма бедны. И я просил судьбу чтобы использовала меня для них как можно более эффективно. Как только гас свет, Микки подавал свой голос почти сразу и часто приводил с собой других духов, чтобы показать, что смерти нет. Однажды, когда собрание близилось к концу, голос мужчины воззвал к некой Энни Блайт. Отозвалась одна из женщин и спросила духа с нотой недоверия: «А кем, собственно, будете Вы? » -Я фред Блайзэ, - ответил дух. - Я поступал с вами нехорошо, когда был на земле. Энни, я прибыл исповедаться и просить у вас прощения. - Хорошо, - сказала Энни раздраженно. Можете ко мне в другой раз не приходить. Я пресытилась вами, когда вы были здесь, негодный муж! Прочь, говорю вам! Голос Фреда был в замешательстве и начал помалу тсчезать, а Микки вернулся, чтобы просить упрямую Энни простить ее мужа, которого постигло загробное раскаяние. Но призывы успеха не возимели и собрание было окончено. Как-то раз отец Шарп в силу своей привычки привел без моего ведения на сеанс некую пожилую даму. После начала сеанса прошло несколько минут и явился Микки. Он сообщил, что человек по имени Алекс желает говорить с «новой леди» и вскоре сильный мужской голос позвал: «Джулия, Джулия!. . ». Новая леди ответила и дух продолжал.

–Это Алекс, ваш отец. Я здесь с Эмилией, вашей матерью. Мы пришли, чтобы поговорить с вами. У нас были разногласия при жизни из-за моей вины, но здесь мы помирились и нашли общий язык. Мне жаль, что я до этого не дошел на земле. Но вот с вами хочет говорить мама. Тогда речь продолжил культурный женский голос. - Привет, любимая, - это мама. Я наблюдала за тобой эти годы. Я привела сюда с собой Фреду и Дениссу и думаю они тоже тебе скажут пару слов. Голос леди начал удаляться и следующий за нею мужской голос объявил себя Фредом. Из беседы я понял, что это был дух Фреда Тэрри, известного актера-менеджера, а новая леди была некогда его женой Джулией Нельсон Тэрри, известной и очаровательной актриссой. Когда дух Тэрри распрощался, разговор продолжил дух Деннис Нельсон Тэрри, котрый выразил любовь к своей сестре и двум ее дочерям Газель и Монике. Он просил мать придти еще и принести с собой Филиссу. И перед концом собрания снова заговорил дух Фреда Тэрри. Он вернулся, чтобы передать, что сестра Нелл тоже хотела сказать несколько слов. Элен Терри тогда говорила мягко и красиво и мы даже от нее кое-чему научились, а позже она стала регулярно в духе посещать наши собрания. Доныне она любит побеседовать с членами театральной професии, когда те посещают сеансы. Однажды днем я ждал двух леди, с которыми должен был встретиться согласно предварительной договоренности по телефону. Это были г-жа Браун и мисс Смит. Мне кажется, что их фамилии не вполне им подходили из-за их крикливости. Я узнал насколько жесткой может быть философия отношения к таким людям как я. Были люди, которые увидев меня удивлялись, ибо нашли меня самым обычным человеком, ни суперменом, ни духом-привидением. Другие напрастились на том, чтобы за всякую цену найти разоблачение. Третьи и вовсе готовы были меня боготворить и сделать кумиром. Поначалу меня доставало, когда меня считали знахарем. Я был полон альтруизма и болезненно воспринимал элементы недоверия ко мне. Но теперь я был уверен в своем таланте, в тех, кто поддерживает его с духовной стороны и всякие левые суждения на сей счет пропускал мимо ушей. Когда леди прибыли, я принаял их как надлежит и указал место в комнате собраний. Они были более чем среднего возраста, одеты строго, но со вкусом. После короткого ожидания их весело приветствовал Микки, а потом на арену вышел голос духа по имени Алек. Одна из леди уточнительно спросила его фамилию и должность и узнала в нем Алека Холдена. Между ними завязалась оживленная беседа. Показалось, что она была вдовой покойного Алека Холдена, но кто была другая дама выяснить так и не удалось. На прощание Алек Холден сказал, что с ними хотел бы поговорить некто, кто в жизни был видным деятелем. Как только голос Алека исчез, послышался голос пожилого мужчины, но трудно было понять кто он. Через некоторое время голос усилился и стал более ясным. Он снова заговорил с леди. И здесь мои клиенты начали двигать стульями и совать ногами. Я просто не мог вообразить, что они могли делать. Еще более я зашел в тупик, когда они в тоне самого глубокого уважения произнесли унисоном «Ваше Величество! ». И голос ответил: «Да, я - Джордж, который был известен на земле как король Джордж Пятый». Далее между ними состоялся небольшой разговор. Он выразил любовь Мэю, Луису и их сыновьям и еще успел произнести благословение прежде, чем его голос начал исчезать. Впоследствии госпожа Холден с ее подругой представились мне и сказали, что много лет были причетны к королевскому двору. Они признали голос покойного короля вне всякого сомнения и немедленно встали в стойке почтения как только услышали этот голос. Потом мы согласовали дату их повторного визита с еще одной персоной, называть которую они пока не захотели.

В следующий раз они прибыли с высоким, достойного вида мужчиной, который смущаясь предупредил меня, что хочет остаться анонимным. Со своей стороны я заверил его в согласии, но я не мог поручиться за духа, которому наши запреты и договоры не указ. Зачастую Микки, создав контакт, первым приветствовал по имени тех, которые желали остаться в тени. На сей раз первым был не Микки. Дух некоей женщины первым позвал Джеймса. - Джеймс! Как вы, Джеймс?! Я есть, или скорее была графиня Кампердаун! Голос исчез и вновь послышался уже мужской, говорящий с шотландским акцентом. Он назвался Джоном Брауном и сказал, что был служащим у королевы Виктории и был ее личным медиумом, помогавшим ей при ее вдостве обретать контакт с ее покойным принцем Альбертом. Продолжая он сказал, что собирается и далее помогать леди Кампердаун, потому что она дружила с его госпожой и Джеймс служил ей так искренне, как сам он служил королеве Виктории. Снова появился женский голос и слышно было как он вопрошает Джеймса, помнит ли он старые дни в Вестоне на Хилл Стрит. немного побеседовав голос исчез и мы закончили сеанс. Когда включили свет, анонимный мужчина решил открыться и представился как Джон Джеймс. Он сказал, что в молодости действительно был лакеем на службе у графини Кампердаун. Он служил при ней в Вестоне в Уоркшире и в ее городском доме на Хилл Стрит. После смерти графини он был на службе в разных высоких заведениях и много лет был стюардом дома принцессы Луизы во дворце Кенсингтон. Принцесса Луиза была четвертой дочерью королевы Виктории и шестым ее ребенком и дожила почти до девяноста лет. Г. Джеймс был под чарующим впечатлением пережитого сеанса и спросил, не может ли он являться ко мне как постоянный клиент. Ну и я, конечно, дал месячное согласие. Когда величественный Джеймс признал меня, госпожа Холден также решила открыться и сказала, что много лет была придворной дамой при принцессе Луизе. Джон Джеймс родился в деревне в горах Уэльса. Ему было уже за шестьдесят, когда мы встретились. вся его жизнь ушла в угоду другим, более привилегированным чем он, но в нем не было и капли рабского негодования. Он имел истинное достоинство и большую честность. Он был человеком, знающим себе цену. Он требовал высоких стандартов поведения от тех, кому служил. И если они оказывались того недостойны, он оставлял службу. И напротив он оказывал всякую честь и преданность тем, кто был их достоин и не за зарплату только. Джеймс сыграл в моей жизни едва ли не ключевую роль, потому что чрез него я встретил очень много интересных людей как живых, так и ушедших. Я уже привык с нетерпением ждать его появления в собрании, чтобы побеседовать с ним. В его присутствии нас часто посещал дух королевы Виктории. Она слала любовные пожелания своей дочери Луизе и другим членам ее семьи. Конечно, если бы на сеансах присутствовала сама Луиза, здесь непременно обсуждались бы семейные дела и воспоминания детства. И когда Джеймс сообщил бы ей о беседе, Луиза поверила, что это действительно была ее мать. Как-то при случае королева Виктория благодарила Джеймса за исцеление ее дочери. Позже я узнал, что он был природным целителем и был спопобен, например, руками унять суставную боль, которой страдала принцесса Луиза. На одном из собраний к нам пришел дух мужчины назвавшимся Джоном Сатэрландом. Он передавал свою любовь принцессе Луизе и просил, чтобы Джеймс передал, что с ним пришла их собака Тина. После собрания я узнал, что Джон Сатэрланд был маркизом Ломэ, позже гецоргом Аргайлла, за которого принцесса вышла замуж в 1871 г и была обвенчана в часовне с. Джорджа в Виндзоре при благословении самой королевы. Случай был немного подпорчен язвительным изречением Декана Алфорда, назвавшим невесту «дева вся для Ломэ». Это был брак истинно возлюбленных и они были счастливы до самой смерти гецорга в 1914 году. Сообщение, которое он послал ей через Джеймса означало для нее многое. Тина была домашней псиной, долгие годы любимой принцесою и ее мужем. Они были в великой печали, когда собака погибла под колесами автомобиля. Джеймс говорил, что смерть любимой Тины настолько их потрясла, что гецорг составил гравированную на надгробном камне эпитафию на ее могиле. Передавая духовные послания членам королевской семьи, Джеймс избегал ссылаться на меня прямо или участвовать в каких-либо дебатах на темы спиритизма. Статус королевской семьи обязывал поддерживать государственную религию и не потворствовать инакомыслию. Возможно у них даже были бы проблемы, если бы чисто их личные духовные откровения стали достоянием публики. До сих пор все услышанное на сей счет от духов я хранил втайне. Но теперь другие времена и взгляды, потому я и решился оприлюднить эти истории. Вы должны пойти к портному и сделать костюм, Лесли, сказала однажды Эдифь при завтраке. Вы просто незаметны на сцене в этом старом тряпье. Я воспринял этот комплимент с тревогой.

–За этот костюм я отдал пятьдесят бобов и еще не исходил его до конца. Кроме того мне никогда не делали костюма под заказ. Я ж не рассыплюсь деньгами! Когда вчера вечером вы вышли на сцену в Уигмор-холле в стареньких брюках с обветшалым жакетом, мы с Оуэном решили, что вам пора менять одеяния. Я посмотрел вдоль стола на Оуэна. Теперь он был красивым восемнадцатилетним парнем. Он улыбнулся. - Все снобы на сцене были в приличных дорогих костюмах, а ты, шоу звезда, в потрепанном тряпье. Так не пройдет, старина! Мысленно я прикинул, что у меня с финансами. Конечно, нельзя сказать, что я был беден. Люди со всей страны стояли в очередь на мои сеансы и мне давали процент от публичных выступлений, но у меня были и большие расходы. К тому же я не привык брать с людей больше, чем мог заплатить мне самый бедный. Мне все еще не давали покоя опасения возможности когда-либо вообще остаться без работы и потому я всегда старался хоть что-нибудь отложить на черный день. А новый костюм?. .

Нет. Я не мог себе такого позволить! Встряхнув головой я сказал: «Нет». Я попробую вам помочь, вдруг бодро заявил Оуэн и у меня к горлу подкатил комок. Несколько лет назад Оуэн оставил школу и пошел работать, надеясь когда-нибудь обрести достойное место в жизни. Зарабатывал Оуэн совсем мало, но тем не менее имел свой вклад в домашний бюджет. Мне было известно, что он тайно сохранял каждый сэкономленный пенни для покупки мотоцикла, о котором мечтал. А здесь он решил эти сбережения пожертвовать мне на костюм. - Не дурачьтесь! – ответил я грубо, - я и сам могу найти себе деньги на костюм, если ваша мать думает, что он мне действительно нужен. После сих слов у меня как камень с души упал. - Не волнуйтесь, дорогой. Я найду портного, который вас не ограбит, да и мы не особо потеряем. Она всегда могла заставить взойти солнце еще раз. Это кажется невероятным, но мое бытие в Хендоне было настолько опутано коконом рабочих забот и суеты, что я почти не знал кто такой Гитлер и что за зло ползало тогда по лицу Германии. За несколько фунтов мерку для костюма с меня сняли в швейной по Голден Стрит, где портным работал некий Натан Хирш. Он был немцем и пытался общаться с англичанами по словарю. Тогда он рассказал мне, что произошло в Германии. К тому времени, как он заканчивал мой костюм, войска Гитлера шли на Австрию. Англия утешала себя словами многочисленных свидетелей, которые будто бы видели у Гитлера танки из картона, оружие без пуль, самолеты, не могущие летать и плохо одетых солдат из числа подростков. Мы расслабились. Войны не будет. Гитлер ведь и сам к ней не готов. Однажды летним днем, когда до нас дошла весть об оккупации Австрии, Джон Джеймс решил пропустить одно из собраний и спросил меня, удобно ли будет мне зайти в Кенсингтонский дворец в четверг около третьего часа. Я посмотрел на него с недоумением, но он объяснил что меня хотела видеть принцесса Луиза. Вскоре она собиралась уехать из Лондона, поэтому лучшим временем для встречи был бы следующий четверг. Моя книга регистрации деловых встреч была переполнена, но я воспринял приглашение как приказ вперемежку с недоумением. Мне ничего не оставалось как перестроить свои планы и я согласился на четверг. Нарядившись в полосатый костюм от г. Хирша, который по моему мнению должен был понравиться даже принцессе кровей, я вышел из метро на углу гайд-парка и чтобы привести в спокойствие чувства решил далее добираться к дворцу пешим ходом. Был великолепный день и на пути к моему адресату я решил присесть на лавочку, чтобы полюбоваться пламенем герани и сообразить, насколько будет абсурдным, если я обращусь с просьбой к самой королеве. Меня интересовало, будут ли королевские лакеи смотреть на меня исподлобья или нет. До сих пор я не встречался с такими людьми, но мне казалось что они должны быть высокомерными и надменными. Однако я утешал себя безупречного покроя новым костюмом от г. Хирша. Потом на меня напал новый страх. При встрече каждый целовал руку принцессы, если у меня дойдет до того же, как я должен сделать это правильно? Внезапно я вспомнил сцену из фильма, где актер целует и ласкает руку леди в пути их следования. Технология мне не понравилась как неподобающая и тотчас была отклонена. И я решил, если уж судьба поставит меня перед неизбежностью, я сделаю так, как считаю лучшим. Джон Джеймс встретил меня при входе во дворец и провел в комнату, названую им малой гостиной, по пути дав несколько напутствий как следует держать себя при встрече с королевой. По сравнению с номером 31 на Сиднейской Роще эту гостиную нельзя было назвать маленькой. Принцесса Луиза сидела на высоком стуле с резной вертикальной спинкой. Когда Джеймс провел меня к ней, проблема целования отпала сразу же, потому что в этой процедуре не оказалось ничего особенного. Королева протягивала руку так же как и любая другая дама. Когда я поцеловал протянутую руку принцессы, она указала мне на удобный стул и также велела присутствовать Джеймсу. Я изучал взглядом окружающее гостиную пространство и че-то мне на память пришла юдоль моей бабушки, коей она очень гордилась. Комната, где я находился была несравненно более богата и раскошна. Ее тяжелая мебель, бархатные занавески на окнах, изобилие картин, скульптурных и старинных безделушек, переполняющих стены имели аромат древности, аромат, бывший гордостью и радостью двора. Был даже запах полировального воска. Можно было без труда догадаться, что убранство комнат в стиле ретро, а сами комнаты принадлежали пожилым женщинам, ценящим прошлое более настоящего. Диалог начала принцесса вопросом, обратил ли я внимание во дворе на статую королевы виктории во время ее коронации. Она сказала, что спроектировала и изготовила этот монумент сама из цельного куска мрамора Каррары в честь пятидесятилетия царствования. Принцесса Луиза была предана королеве Виктории, к которой она относилась как к матери. Таким образом лед тронулся и мы более часа говорили о моей работе и о сообщениях, которые Джеймс передал ей от матери и мужа. Я помню она сказала, что не боится смерти, поскольку считала ее не более чем эмиграцию в другую страну, где она воссоединилась бы с теми, которых любила и кто ушел туда раньше нее. Она упоминала о трудностях, которые возложила на нее судьба в связи с ее положением, что она не может всех сделать счастливыми как бы того не желала и они должны смириться со своей судьбой. Ей приятно было вспомнить свое девичество в Виндзорском замке и время, которое они с мужем провели в Канаде, когда он там был генерал-губернатором. Она очень гордилась, что канадцы в их честь назвали одну из своих областей Альбертой, потому что было одно из ее имен. Хотя принцесса не подавала никакого знака, через некоторое время до меня таки дошло, что она испытывала невыносимую боль. И когда был подан сигнал к чаю я вопросительно посмотрел на Джеймса, стоит ли. . .

Он слегка кивнул головой и я, попросив прощения у доброй и нежной леди, отказался. Когда я вышел из автобуса на углу гайд-парка чтобы сесть на метро до Хэндона, меня потянуло посмотреть на анонсы новостей. В них снова фигурировал Гитлер. На сей раз он уже подобрался к чехам.

В поезде я вспоминал свое детство и войну всех войн. Я снова видел перед глазами раненных от снарядов, видел как заживо гнили их раны, вспоминал как терпеливо и безнадежно стояли люди в очередях за пособием и я просил судьбу, чтобы бессмысленная резня с нищетой не повторились вновь. В течение этого напряженного чешского лета я продолжал свою работу, но она была уже не столь успешной как прежде. Мои кураторы в мире зазеркалья сказали, что земная атмосфера как туманом забита вибрациями войны и духам чрез нее нелегко проникнуть. Но были и успешные сеансы. Вот недавно я получил письмо, датированное 4 июля 1070 г.

от некоего г. Уильяма, в котором он вспоминает об одном таком сеансе. Мне кажется, что цитата из письма здесь будет более уместной. «Преданный вам и ваш соучастник был с вами более 30 лет назад, летом 1938 г. Мы прибыли в вам с мамой, которая посетила вашу страну во время отпуска из Родезии, где они тогда с отцом жили. Мы записались на ваш сеанс по телефону, притом вы не потребовали от нас никаких личных данных. Было восемь клиентов, но голоса явились всем, так что каждый имел беседу с тем, кто был ему интересен. Итак вечером, голос обратился ко мне.

голос: Привет, я думал, что я при встрече нам придется знакомиться.

w. a. p. : Очень хорошо.

Но кто же вы?

голос: Дик.

w. a. p. : И где мы знали друг друга?

голос: Мы были в Воздушных силах вместе в Южной Африке.

w. a. p. : Как Вы умели добраться туда, где Вы? (как вы ушли из жизни? )

голос: Хорошо, Вы знаете, как это было. . .

Я был на мотоцикле, и я врезался в кирпичную стену.

Первое, что я узнал, что я уже здесь. . .

Я мысленно возвращаюсь на 12 лет назад в то короткое время, которое я провел в Воздушных силах. Среди курсантов был парень по кличке Бонзо. Он был приятным, но туповатым малым, у которого был зуд сунуть куда-нибудь свои руки. Притом он видимо страдал от так называемой сверхоординации, когда одна рука автоматом повторяет то, что делает другая, если ее не тормозить усилием воли. Историю этого бравого парня мне рассказали в письме вскоре по моем возвращении в англию в 1929 г.

Он приобрел мотоцикл и однажды на повороте вместо одной руки для поворота выбросил другую и ето потянуло прям в кирпичную стену. Через год после того как мы с вами встречались на сеансе я снова возвратился в Южную Африку и в штабе Воздушных сил имел встречу со знакомыми ребятами, которые еще помнили историю Бонзо, но никто не мог вспомнить его истинных фамилии и имени. Только порывшись в архивах мы обнаружили, что Бонзо был Ричардом Ландином. Всякий раз, когда меня спрашивают, что же в том сеансе было для меня самым памятным я отвечаю: «мы были в Воздушных силах в Южной Африке», потому что никто из сидящих рядом клиентов не знал, что мы прибыли из Родезии не говоря уже о Воздушных силах.

Восемь

После того как вспыхнула война в течении ногих месяцев Великобритания чувствовала себя как на пороховой бочке. Это было своего рода выживание, когда нас стали приучать к светомаскировке, нормативам и ограничением личных свобод. Внешнее спокойствие повергло многих в призрачную надежду, будто бы разгоревшийся военный конфликт удасться погасить в дипломатическом порядке. Тем временем военная промышленность работала полным ходом, готовясь к предполагаемой войне. В военное время первый общественный сеанс живого голоса я провел на севере Лондона в Рочестер Сквер Темпл. Это заведение имело стеклянную крышу, с целью светомаскировки покрытую черной краской. Не могу сказать что это давало. Возможно ночью с него и была польза, но днем свет солнца находил множество мест и беспрепятственно наполнял зал. Я занял свое место на наспех сооруженной сцене и надеялся на лучшее. Об этом сеансе потом напишет A.

Austen: «несмотря на неблагоприятные условия, голоса слышали все в зале, хотя никаких микрофонов нигде не было». Я сидел в темном, задушном кабинете и томился вопросом, сколько это действо будет длиться и хватит ли меня так надолго как вдруг, перед самым завершением сеанса услышал женский голос, говоривший лично мне. - Я Эдифь Кейвел, - сказал голос. - Я прибыла сюда, потому что поняла, что патриотизма недостаточно. Я уважаю мужчин и женщин истинных патриотов, однако нужно понять, что есть вещи более значимые, чем патриотизм. Вы должны любить человека вне зависимости друг он вам или враг. Пробуйте любить и прощать. Ненависть не лучший залог. Голос исчез, оставив у меня в душе тревоги и в голове кучу мыслей. Я часто слышал замогильные мужские и женские голоса внезапно ушедших из жизни. Они говорили об их замешательстве и бедственном положении. Там их никто не встретил, все было незнакомо и они отчаянно цеплялись за привычную им землю ибо это было все, что было им знакомо. Я слышал их упреки: «Как я мог не знать!?. .

Почему никто мне об этом не говорил?!. .

Я был патриотом, моя страна готовилась к войне по полупризначным для нас причинам. И вот теперь эта война стала страшной реальностью, реальностью, где по-настоящему гибнут люди. Я был молод и пригоден к военной службе и непременно бы туда попал, начнись военные действия на нашей территории. И потом я получал известия о великом замешательстве душ, которые оказывались внезапно выброшенными из тела. Как я должен был ответить за то, что моя рука принудительно отослала чью-то душу в неприготовленную вечность? Я вспомнил об эпизоде моего детства, когда обнародовались мемориалы войны 1914-18 годов. Группа женщин пошла в наступление на мужчину, обнародовавшего материалы. Они кричали и хамили ему до тех пор, пока он оттуда не ушел. Я спросил бабушку, а что же сей дядя сделал не так и она ответила, что он не воевал на фронте, а у них погибли там сыновья. Мне жаль было этих женщин, чье горе повернулось против выживших. Казалось, что надо было быть особо храбрым, чтобы перенести весь кошмар того времени. И где бы ты в войне не оказался, как говорил Лютер: «Я там, где поставил меня Бог. И не дано мне другого места». Несколько недель спустя я получил письмо от члена одной, довольно богатой спиритической организации в Америке. В нем он писал, что был на одном из моих публичных сеансов в Лондоне и даже конфиденциально посетил мой дом в Хэндоне. Он описал свой тогдашний разговор с душами и сказал, что такое свидетельство загробной жизни было для него выше всех похвал. Поскольку он и его коллеги боялись, чтобы война не унесла моего таланта, они предложили мне перебраться в Америку. Мне были даны всяческие гарантии мира и благополучия пока я буду находиться в Штатах. Можно было предположить, что если уж я выразил мысль о вреде брать оружие, то я любыми путями бежал бы из Англии. Это, конечно, была правда, но обратным письмом я все же в вежливой форме отказался от предложенного мне укрытия. Наступило Рождество, а война тяжелой тучей висела над нашими головами. В Сиднейской Роще трое из нас пробовали притвориться больными. И мы разработали целую программу на различные непредвиденные случаи, которые могли произойти с нами, хотя к этому у нас не было никакой сердечной расположенности. Нельзя было поверить, что тучи войны, собравшиеся на горизонте, могут каким-либо чудесным образом рассеяться. В канун Нового года Эдифь достала из своего погреба бутылку игристого вина, чтобы встретить не только сей год, но и наступающее десятилетие. Ближе к полуночи мы подняли бокалы, желали друг другу мира и пели песни, которым не придавали значения в мирное время. В начале 1940 я дал сеанс, который не только ярко засвидетельствовал о загробной жизни, этот необычный сеанс кое в чем мне помог. Клиентка представилась как госпожа Бауэринг, ей было где-то за шестьдесят. Мы вошли в комнату, ничего предварительно не обсуждая и я погасил свет. Микки обратился к леди сразу. - Здесь пришел мужчина Фред. Он говорит, что вы – Алиса, его жена. - Да, отвечала дама, - Фред мой муж. Мне можно с ним поговорить? И вскоре между ними произошел личный разговор об их прошлом. Но внезапно он засмеялся и сказал: «Представьте, что вы теперь после стольких лет разлуки изъяли и кремировали мой прах из могилы. Я вижу, что на пальце у вас кольцо, которое вы сняли с меня перед кремацией. А здесь я встретился с м. Бауэрингом, мы нашли тут общий язык и подружились. И у вас теперь стоят две урны с пеплом. Одна моя и другая – его. Госпожа Бауэринг спросила, может ли она говорить с м. Бауэрингом и вскоре другой мужской голос приветствовал ее. - Вы знаете, Алиса, сказал он, - несмотря на то, что вы поместили урну Фреда у каминной доски, нас там нет. Мы здесь и лишь иногда наведываемся помочь вам, что в наших силах. Но этот пепел вы напрасно ассоциируете с нами. К моему удивлению г. Бауэринг сказала тогда своим покойным мужьям, что у нее есть мужчина по имени Вильсон и она серьезно намерена вступить с ним в брак. Она хотела знать, не возражают ли покойные. Духи мужчин ответили, что им это всеравно и все, чего бы они хотели для м. Алисы – это счастья. История о двух урнах на каминной доске показалась мне недоразумением и когда включили свет я спросил леди, что это значит. Она ответила, что все так и есть на самом деле. Что ей стоило больших проблем получить разрешение на эксгумацию и кремацию трупа Фреда. Кажется она похоронила его по той причине, что муж не оставил распоряжения как с ним поступить после смерти. Но прошло время и ей начало казаться, что Фред на кладбище невыносимо одинок. Она добилась разрешения и кремировала останки. Теперь урна с прахом Фреда рядом с урной г. Бауэринга украшают каминную доску в доме, а г. Алиса чувствует себя удовлетворенной. Она также подтвердила, что кольцо на ее пальце изъято из могилы с покойника. И она очень радовалась, что покойные не возражали против ее третьего счастья ибо самой ей очень надоело одиночество. Я долгое время не видел эту леди, полагая, что она вышла замуж и счастлива, но оказалось, что это не так. Наконец она приехала ко мне снова, уже как госпожа Вайлсон и на сеанс пришли также духи двух ее бывших мужей. Она весь сеанс ругала их, что не предупредили ее заранее, что это за человек, ее муж. Он оказывается был беден и всю дорогу сидел у нее на шее. Духи мужей сказали, что решение выйти замуж было ее собственное, никто ее не принуждал, хотя и выразили сожаление. Однако г. Вайлсон настаивала на своем, что коль они духи, то могли узнать с кем она имеет дело и предупредить заранее. С тех пор мы часто встречались с г. Вайлсон на сеансах аж до ее смерти в восьмидесятилетнем возрасте. Она еще успела похоронить третьего мужа и свой век снова доживала одна. Меня не раз интересовал вопрос, как эти трое мужей разделят ее на том свете и кому она достанется. Принцесса Луиза умерла в начале декабря 1939 г.

и Джон Джеймс не смог присутствовать на сеансах, потому что был занят наведением порядка во дворце. А это было почти 100 комнат, которые по распоряжению покойной принцессы перешли под распоряжение герцога Кента. Однако в конце марта 1940 г. Джеймс позвонил, что приедет на сеанс, чему я и был рад.

Кажется у нас с Джеймсом на душе была одна печаль – смерть принцессы. Но прошло совсем недолго и дух принцессы пришел к нам на сеанс. Она была счастлива тем, что боль и старческие немощи наконец закончились и она присоединилась к тем, кого любила. Дух благодарил Джеймса за то, что он выполнил ее просьбу о свадебной завесе и ее кольцах. После сеанса Джеймс сказал, что принцесса желала лежать в гробу покрытою ее свадебной завесой, а обручальные кольца стоило положить в урну вместе с ее прахом. Прежде чем уехать, Джеймс похвалился мне парой гравированных запонок, которые подарил ему сам герцог Кента как свидетельство его участия в уборке комнат Кенсингтонского дворца. В апреле того года Германия вторглась в Норвегию, и война началась всерьез. В то время как Союзники пытались помочь наземным войскам в Норвегии, вся Великобритания ждала затаив дыхание что же будет дальше. Однажды Оуэн придя домой вечером сказал нам, что он решил поступить на службу в в Королевские Влздушные Силы и медкомиссия нашла его для этого пригодным. - И когда ж ты намерен туда отправиться? – едва сдерживая вонение спросила Эдифь. - Когда им будет плохо, - язвительно ответил парень, - они и пришлют за мной, а пока меня будут готовить. Это несколько ободрило Эдифь, наш гром по настоящему еще не грянул. Оуэн спросил меня: «А куда бы вы пошли, если бы вас призвали? ».

Я ответил, что не особо горю желанием воевать и увидел на лице юноши презрение, которого я, как старший и любящий его брат, от него не ожидал. Он по-своему поднял бровь и задумчиво произнес: «Может оно и так. Но у вас просто нет храбрости». В мае и июне мы узнали, что такое блицкриг. Нацистские войска сокрушили Голландию, Бельгию и Францию и вытеснили британцев из Дюнкерке и большинству наших войск пришлось вернуться домой чтобы защищать свою территорию. Это были напряженные дни, эмоции были как на струне и мне не раз досаждала бушу мысль, могу ли я прятаться у кого-то за спиной, когда другие смотрят смерти в лицо. Я с радостью служил бы в мирное время, но на войне ведь надо убивать, а я уж знаю, что за это придется держать ответ. В том же году, когда воздушные силы Британии нанесли поражение нацистам в небе над Англией, Оуэн был был призван на курсы пилотов на летное поле близ Кембриджа. Когда мы с Эдифью проводили его до поезда, он был полон веры и бодрости духа. - Расслабьтесь, трусы, - шутил он, - Мундин в любой момент даст перцу всякому агрессору. Поезд тронулся и парень, высунувшись из окна вагона и поцеловал Эдифь. - Я вернусь к тебе мама, - сказал он сентиментально. - И мы снова посидим за чашкой чая, - добавил я вслед, хотя на душе было неописуемо скверно. И вот наступил день, когда я за уклонение от военной службы предстал пред трибуналом и должен был добросовестно представить все мои доводы. Я сел на поезд к Лондону и некоторое время бродил там близ Виктория Стэйшн, ища зала судебных заседаний где тогда председательствовал судья Харгривс. В конечном счете я его нашел и попал в приемную, где уже была толпа подобных мне отказников. Я сел рядом с молодым парнем, заросшим бородой, который достав из кармана писульку тихонько начал ее читать. Я взял себя в руки дабы не обронить неадекватного комплимента, но оглянувшись увидел, что никому до того нет дела. Всяк сидел погруженный в свои мысли. Нас вызывали по алфавиту, таким образом никто не лез поперед батьки в пекло. Я подошел к столу, где сидели пять членов трибунала, но кроме них я заметил, что в зале еще были наблюдатели. Кем они были мне неизвестно, но я предпочел бы обойтись и без них. Когда я увидел на членах трибунала простую одежду, на душе отлегло ибо я надеялся увидеть там сущих тиранов, во внушающих страх париках и мантиях. Среди них была даже дама с фривольной шляпой с распущенными волосами, но как оказалось, она была из всех них сущей язвой. Я стал перед судьями моей совести расправив плечи, дабы не принять на себя виноватого или стыдливого вида. Отвечая на вопросы, я подтвердил, что я – Лесли Флинт, тридцати лет отроду, пригодный и здоровый. Я также подтвердил, что мои совесть и убеждения не позволяют мне брать в руки оружие и убивать. - Будьте любезны, Лесли, ответьте трибуналу. Ваши сомнения имеют политический или религиозный характер, - спросил председательствующий. Я ответил, что я категорически отказываюсь убивать на религиозных основаниях. Какой-то пожилой дядька с тяжелыми усами спросил, какой церкви я принадлежал. Я штатный медиум в спиритической церкви Хендона, - ответил я. Пожилой дядька тяжело подул в усы, напоминая мне раздраженного моржа. - Эта церьковь не признана, - с чувством превосходства сказал он. Председательствующий подумал, что имеет дело с христианским пацифизмом, но усатый дядька громко прошипел ему в ухо: «Он малость не-того. . . ».

– Вы утверждаете, что Христос был пацифистом? – снова спросил покрасневший председатель. Я сказал, что учение Христа основано на идее братской любви и непротивлении злу насилием. - И что хорошего вы думаете получится из того, если мы другую щеку подставим Гитлеру? –настаивал председатель. - Конечно это было бы глупо, но тем не менее я не намерен убивать людей, - ответил я. Дама в шляпе с маргаритками повернулась ко мне. - Если бы вы видели как нацистский солдат пристает к женщине, а вы со своими убеждениями стоите рядом и ничего не делаете, - взъярилась она. - О нет, только не это, застучала в голове мысль. Я сказал, что защитил бы женщину, сколь это в моих возможностях, но в солдата не стрелял бы. - Хорошо, - ответила шляпа.

– А если бы у вас в руке был нож, вы пустили бы его в ход? Пока она говорила, мне показалось, что она в молодости прошла неплохую школу.

– Я буду использовать нож с целью пресечь страсти нахального солдата, но убивать им не стану. Шляпа затрепетала словами как рассерженый воробей.

– Подлинный пацифист нашел бы ему что сказать! Я представил себе, что бы я с моим ростом делал с солдатом-громилой и мне захотелось смеяться. - Итак у вас есть нож, но вы не будете пользоваться им в сражении, я вас правильно понял? – снова спросил краснощекий мужчина. Я смотрел на лица высокопоставленных членов общества, пытащихся быть справедливыми, пробуя понять суть и заметил как на них появилось выражение подозрения в обмане или трусости. Я попросил председательствующего не мог ли бы я объяснить трибуналу философию спиритизма, заставляющую меня скорее пойти в тюрьму чем в армию. Морж пробормотал, что не имеет а ни малейшего желания эту бессмыслицу слушать, поскольку все это блеф, но председатель велел мне подойти ближе и рассказать обо всем кратко. С краснечием, которое удивило даже меня, я описал странствия души, которую выбрасывают из жизни когда она уйти не готова. Я напомнил ему молитву из Литании (молитвенника): «. . .

от сражения и убийства и от внезапной смерти, о Господи, сохрани нас. . . », которая свидетельствует о том, что отцы ранней церкви знали о загробной жизни больше, чем нынешние. Когда я закончил, члены трибунала, склонив головы, начали совещаться шепотом. Наконец отозвалась леди в шляпе.

– Вы полагаете, что наши доблесные мужчины будут наказаны за гробом, потому что уничтожают врагов их страны? – Нет, госпожа, ответил я, - они не будут, потому что не ведают, а я знаю и потому боюсь. И я знаю это не косвенно. Я сам медиум и слышал об этом от ушедших душ на моих сеансах. - И все же вы не желаете помогать армии работать более эффективно? - спокойно спросил председатель. - Я понимаю, что сейчас не время философствовать ибо моя страна в опасности. Я буду делать что угодно, чтобы помочь ей, но убивать я не стану! Потом они снова перешептывались в кругу и тихий серолицый мужчина, который до сего времени сидел тихо спросил: «И чем же вы докажете свою искренность? » –Я думаю, что здесь есть ответ на ваши вопросы, сказал я и приблизившись к председателю, протянул ему конверт с письмом, где пастор из Америки Банни Парсонс предлагал мне убежище за границей.

Председатель почитал письмо, потом копию моего ответа и пустил по кругу, чтобы с ним ознакомились другие. Потом они снова шептались и мне было сказано, что в ближайшем будущем меня задействуют в небоевой корпус. Я шел к метро, чтобы сесть на поезд до Хендона. По небу пронеслась тень бомбардировщика. Взвыли сирены, но к счастью я достиг места защиты. На платформе были размещены койки и на них лежали укрывшиеся от авианалетов. Семьи требовали ковриков и подушек, кто-то открыв чемоданы, доставали из них пищу и питье. И везде стоял смог спертого воздуха заплесневелости и пота. Какими терпеливыми людьми были эти лондонцы! Идя домой от станции Хендон под звуки шрапнели и хруста бомб, я думал, как мне распорядиться относительно Эдифи, когда меня заберут в армию. У меня осталось немного денег, которые я ей оставлю, плюс ее собственная маленькая пенсия. Но когда я думал об арендной плате, отоплении, свете и других счетах, которые приходили с угнетающей регулярностью, я задавался вопросом, на сколько ей хватит тех денег, что я оставлю? До конца войны? Моя плата как рядового в небоевом подразделении составляла 25 в день, за неделю я мог наскрести аж 105, чтобы послать их Эдифи. Иначе она пойдет на работу по изготовлению боеприпасов, а она и так слаба и уже немолода чтобы работать в смене на фабрике. Когда я вошел в дом, Эдифь сообщила мне, что были мисс Такер с мужем и сообщили, что готовы отказаться от арендной платы за дом 31 по Сиднейской Роще в то время, когда меня заберут в армию. У меня пошла полоса неприятностей, но я помнил обещание того, кто помогает мне из зазеркалья.

– Вы никогда не будете иметь всего, что вы хотите, - сказал он, - но пока вы служите искренне, вам будет идти в руки все, в чем вы нуждаетесь. Я помню как проблеммы решались буквально в последнюю минуту и как духи упрекали меня за недостаточность доверия. И вот настал день, когда мне предстояло все оставить. Эдифь поехала в Лондон, чтобы провести меня в Пэддингтон, где я должен был сесть на поезд до Ильфракомба. Мы нашли этот поезд. Там было полно мужчин моего возраста, едущих в Ильфракомб на обучение. Несколько мужчин любезно подвинулись и дали мне место. Я высунулся из окна, чтобы говорить с Эдифью до последней секунды. В такие моменты и в таком месте нелегко говорить. Все, что мы могли тогда сказать было «не забывай писать» и «заботься о себе». Наконец поезд дрогнул, я поцеловал ее и видел улыбку, пока она не скрылась из виду. А поезд нес меня в неизвестную даль и в переполненном вагоне я чувствовал себя сиротой.

Девять

На станции Ильфракомб нас построили и два сержанта как злые овчарки двигались туда и сюда вдоль строя. В помятой гражданской одежде, уставшие от поездки с узелками провианта в руках мы, наверное были жалким зрелищем. - Вот быдла наехало, - сказал один из сержантов.

– Да, и все немытые, - подтвердил другой. С обидой в душе мы строевым шагом прошли вниз холма к нашей казарме, которая как оказалось в мирное время была дешевой гостиницей на морском берегу, а теперь стала нашими холодными и пустынными бараками. После того как мы поели, два новых надзирателя выстроили нас в очередь и повели к складам одежы, чтобы мы переоделись в униформу. Некоторые из призывников отказались от униформы, вызвав тем самым с себе немалое презрение. Они отказались даже идти на склад не говоря уже о том, чтобы эту форму носить. После волокиты и шума, этих рекрутов увозила военная полиция и мы больше их не видели. Я не знаю что с ними было дальше, но полагаю, что если они не изменили своих взглядов то попали в тюрьму. Когда мне дали грубое и неудобное нижнее белье, тяжелую униформу и прочее снаряжение мне показали место моего расположения и познакомили с распорядком дня. В нашей казарме стояли двухъярусные койки, подобные которым я видел в лондонском метро. Мое место было на втором ярусе, а внизу подо мной сидел рослый молодой солдат и плакал. На душе у меня было дурно, но я пробовал ободрять его как мог. Наконец мне удалось уговорить его одеть униформу, как это приказал ему один из надзирателей. Когда наконец нам это удалось, мы стояли, смотрели друг на друга и смеялись. Его униформа была ему в обтяжку и он напоминал в ней колбасу, в то же время моя просто на мне висела и я скорее походил на чучело. Нас это так рассмешило, что на какое-то время мы оба забыли наши печали. Моего новоявленного друга звали Эрни, он был из Лондона и больше жил проворством, чем честным тяжелым трудом. Он с гордостью добавил мне, что природа не создала его для тяжелого труда и я вскоре увидел, что это не пустое хвастовство. Парень довольно хорошо разбирался в вещах. В Ильфракомбе я более всего ненавидел ежедневные муштры, где нас учили, что мы должны делать на фронте. У меня постоянно ничего не получалось как надо. Сержанты сказали, что у меня две левых ноги и вдолбить мне что-либо в голову бесполезно. Мне не раз из-за моих глупостей доставалось от сержанта Джоунса, которого при одном моем виде начинала бить истерика. Чем более я старался сделать то, что от меня требовалось, тем более у меня не получалось, тем более крика я слышал в свой адрес. Более того, к моим страданиям добавилось еще одно. Когда проходил досмотр личных вещей, наши вольные шутки привели сержанта Джоунса в бешенство и он бросил мне в лицо оскорбление. Через некоторое время он уже не удивлялся моим комическим штучкам и не кричал при случае, а просто сразу отдавал меня на гауптвахту. И поделать что-нибудь с этим было невозможно. Я так часто оказывался на гауптвахте и занимался хозделами, что практически не попадал в город. Эрни тоже не был образцовым солдатом, но он был попроворней и сумел выкручиваться из неприятностей и дурного положения, так что в обиду себя никогда не давал. Он сколотил небольшой капитал, продавая местным женщинам чулки на черном рынке. Но Эрни был хорошим другом. Целыми вечерами он помогал мне чистить горы картофеля или полировать акры пола в казарме. Незадолго до окончания курсов мы с Эрни прогуливались по городу и решили сделать дешевые фото напамять. Когда мы их забрали из фотомастерской, удивлению и ужасу нашему не было предела. мы не узнавали себя на снимках! Я в отчаянии порвал эти карточки, за исключением одной, которую я и послал Эдифи в надежде, что она хоть из них посмеется. Наконец курсы подготовки закончились и мы стали в определенном роде военными людьми. На руки нам выдали удостоверения и предоставили семидневный отпуск, по окончании которого мы должны были вернуться в лагерь на уэльсской границе. Вернувшись в дом Эдифи во время нашего вечернего собрания вдруг взвыла сирена и начался воздушный налет. Кто-то из членов круга предложил бежать в убежище, но внезапно отозвался Микки и запретил нам это делать. Он сказал, что беды минуют наш дом стороной и мы можем продолжать собрание. Мы послушались его, но обстановка накалялась. И вот неподалеку упала особо тяжелая бомба и весь дом заходил ходуном, как будто под ним прополз гигантский червь. Микки возвратился тотчас и сказал, что в нескольких улицах от нас упала мина и погибло много людей. Он сказал, что сюда пришли сотни духов, чтобы помочь душам выброшенным из жизни перейти в другой план существования и ободрить их. Микки, парень резвый и неудержимый, быстрый и остроумный говорил с нами тем вечером серьезным голосом, голосом более подобающим культурному мужчине, чем мальчику. Микки наставлял нас, что мы, независимо от национальности и увлечений, настроения и привязанностей при переходе должны отрешиться от всего, иначе перейти в иной мир будет очень нелегко. И когда предстоит брань и ожидаются многие жертвы, тысячи духов выходят, чтобы помочь умирающим расстаться с жизнью и сопроводить их души к зарезервированным для них местам в новом мире. После окончания сеанса, когда другие пили чай и ели военные бутерброды, я пошел наверх, чтобы принести одной леди жакет. Он был среди прочего тряпья и мне пришлось порыться, пока я его нашел. Но тем временем на ночном столике Эдифи я увидел ужасную фотографию, присланную мной для нее ради шутки. Фотография была в серебряной рамке. Меня поразило, что Эдифь так ценила это ужасное фото. Я решил еще раз предложить ей выйти за меня замуж и немедленно сказал об этом, когда все разошлись, оставив нас на кухне одних, но она упорно стояла на своем. Я попытался препятствовать, закрыв ей рот рукой. - Это вы, а это –я и я хочу жениться, - сказал я ей. Два дня спустя мы расписались в местном ЗАГСе и первое, что мы сделали – сообщили о том Оуэну телеграммой. И вскоре он прислал ответ: «Дражайшие идиоты, вы долго мудохались. Удовлетворенный Оуэн. » И оставшуюся часть моего отпуска мы счастливо провели вместе дома. В лагерь нашей дислокации прибыло совсем немного из тех, с которыми я обучался, но я был рад нашти там Эрни. Наша работа заключалась в прокладке железнодорожного полотна с восьми утра и до сумерек, так что до своих постелей мы уже еле доползали. По сравнению с вечерними сеансами, где требовалось лишь сидеть, эта работа на свете и свежем воздухе была довольно жесткой и хорошо разминала мускулы. В такой обстановке о каких-либо сеансах не могло быть и речи. Поскольку Эрни пытался как-нибудь увильнуть от тяжелой работы, к нам неожиданно стали наведываться сержанты-надзиратели. - Это свобода кажущаяся, - жаловался Эрни, - и я знаю, что лучшие места здесь достаются не по желанию претендентов. У меня пропадают таланты! Они идиоты! Эрни не позволял безропотно переносить судьбу и мобилизовал таланты для того, чтобы облегчить себе работу. Он был начитан в медицинской литературе и хорошо знал симптомы болезней. Несколько раз он настолько реалистично падал в обморок, что начальство обеспокоилось его его состоянием и перевело на более легкую работу. Он работал на кухне и он часто там бездельничал, торча в дверях хижины и наблюдая за рабочими, поскольку наш сержант ушел на контроль железнодорожного полотна. Парни, с которыми я работал, были пацифистами различного толка. Большинство из них были искренними и причислили себя к какой-нибудь церкви. Некоторые уклонялись от работы, потому что не хотели служить в армии и особенно за границей. И у третьих были политические мотивы. Они расценивали войну как способ эксплуатации рабочих масс. И совсем мало было просто закоренелых чудаков и неисправимых эгоистов. Я помню одного мужика, члена какой-то маленькой религиозной секты, который пришел в ужас, узнав, что я не только спиритист, но еще и медиум. Он перестал со мной разговаривать и даже боялся ко мне приблизиться, называя меня сатаной. В казарме он становился на колени у своей кровати и громко молился, прося Бога избавить его от сетей сатаны, пока это не надоело другим обитателям казармы и они не начали бросать в него кто чем попало. Через несколько дней этот мужик куда-то исчез и у нас снова повеяло спокойствием. Позже мы узнали, что он увиливал от работы, прячась в пристройках возле кухни, пока его там не застукал сержант и не доложил командиру. Те вызвали его на допрос и велели объяснить причины столь странного поведения, на что он отвечал, что скорее умрет, чем будет терпеть соседство в одной спальне с некромантом. Он был настолько встревожен, что гуманный командир велел перевести его в другую казарму. Через какое-то время мы услышали от наших ребят, как он чудил, публично отказался от зарплаты, порвав в клочья банкноты и выбрасывая монеты, вопия при этом, что он не будет брать платы наемного убийцы. Это вызвало фуррор и не один палец был растоптан в попытке подобрать выбрасываемые монеты. Вскоре мужика комисовали из армии по психиатричке и больше мы его не видели. Я сожалел о нем, поскольку мне казалось, что он искренен и ритм армейской жизни был не по нем, но Эрни сказал, что парень удачно закосил и теперь на него будет работать удостоверение из дурдома. И какой же он дурак, сам Эрни, что сам не додумался до таких простых истин! В результате этой оказии о мне узнали в казарме и ребята, шутки ради нет-нет да дергали меня комплиментами, мол, спиритист, вызови-ка духа. Это были шутки и даже стало мне надоедать как однажды ночью в казарме объявился полтергейст. Мужики всполошились, но я велел им расслабиться и лежать спокойно. Возможно пришел дух и будет нам что-то говорить. После нескольких минут насмешек и саркастического кашля мужики наконец-то улеглись и с ними начал говорить Микки. Он говорил тогда почти со всеми, обсуждая неизвестные мне их проблемы и давая советы на будущее. Наконец он привел сестру одного из них, с кем солдат расстался только несколько недель назад и между сестрой и братом состоялся личный разговор. Вдруг в дверь постучал один из сержантов, который пришел взять одного из наших парней, чтобы выполнить некую наружную работу ибо шел дождь. Был включен свет и наш сеанс резко оборвался. Эктоплазма, которую духи использовали в качестве эфирной гортани, резко шарахнулась в мое тело и я почувствовал, как будто мне хорошо дали кулаком под дых. На меня напала тошнота и одышка и я вспомнил напутствие, данное мне Ноем Зердиным в небольшом кафе в Уотфорде. Когда я выздоровел и сержант снял с себя ответственность, парень, говоривший с сестрой, сказал мужикам в казарме, что у него действительно была сестра, не знает правда, живая она еще или нет. С тех пор надо мной уже никто не смеялся и даже просили повторить сеанс, но я помнил пинок в солнечное сплетение и уклонялся от просьб. Мы еще не успели закончить здешнюю стройку как нас переместили в лагерь близ Солсбери, где нам предстояло строить новую ветку пути близ станции R. A. F. Дорожное строительство, особенно железнодорожное, - ответственная работа. Но новый лагерь был мне по душе тем, что здесь мне ближе было домой. Каждый уикенд мы могли навестить родных и хоть изредка да провести сеансы в доме Эдифи. Когда я был в новом лагере, мне удалось познакомиться с собратом по убеждениям. Несколько парней со мной в том числе отправили на ремонт поврежденных путей. Мы работали пневматической дрелью и вдруг я оказался рядом с неким мужчиной. Наши взгляды встретились и я увидел в них тот же дух, ясный и живой. . .

Во мне что-то заволновалось и я почувствовал желание сказать сему мужику, что он напрасно однажды пытался кое-чему возражать, но не находил решимости ибо боялся повторения религиозного фанатизма из прошлого раза. Когда шум отбойного молотка на несколько секунд утих мой дух уже вошел в контакт с духом стоящего рядом мужчины и я узнал, что он сожалел о том, что тогда юморил насчет спиритизма ибо никогда не видел его в натуре. И вот, когда молоток утих снова, я сказал мужчине, что слышу живые голоса. Мы познакомились. Он представился как Хьюберт Финнемор и сказал, что узнал голос своего покойного отца. При жизни отец был ярым противником спиритизма и из-за этого они даже поссорились, но теперь дух отца пришел, чтобы просить у сына прощения за свою дерзость. С тех пор мы подружились и часто беседовали о спиритизме. С семьей Хьберт я поддерживаю отношения и поныне.

Нас снова перевели из Шрусбери, что было приемлемо для меня и совсем не понравилось Эрни. Он не мог сносить и вида даже легкой работы. Он был теперь постоянно больным и вся служба для него превратилась в валяние на больничной койке. Но тут к нам прибыл новый доктор, который по-своему посмотрел на фокусы Эрни и признал все это за чистой воды симуляцию. После разоблачения Эрни подружился с некоторыми членами тайной религиозной секты, которая проводила свои вечерние собрания, читала Библию и пела гимны. Эрни начал посещать эти собрания и вскоре начал являться в обществе с Библией под мышкой. Однажды вечером после ужина в столовой Эрни торжественно заявил мне, что не желает никак меня травмировать, но он не может быть другом человека, продавшего душу сатане. Я понял, под что косит Эрни и сказал ему криво улыбнувшись: «Этот фокус не пройдет, Эрни».

– Хорошо, я подумаю об этом, - ответил он.

– Не лучше ли тебе принять судьбу как есть, - спросил я, но парень презрительно посмотрел на меня. - Всеравно я отсюда уйду, - сказал он, - пусть даже это мне дорого обойдется! Чудак ты однако, Эрни! Можно было пойти в кабак, напиться и забыть о невзгодах, а он. . .

Он бесспорно был негодяй, но он был щедр, привлекателен и дружелюбен. Я взял ему пива и пожелал удачи. Оуэн нес службу в команде эскадронного бомбардировщика и Эдифь в письмах была полна волнений о нем. Если бы с ним что-нибудь случилось, она вряд ли снесла это. От первого брака у нее были ребята, которые давно разъехались и завели свои семьи, не забывая однако о матери. Оуэн среди них был самим младшим, самим близким и самым любимым. Однажды утром я нашел телеграмму, что его ранило и он находится в госпитале близ Кентербери. Мне дали трехдневный отпуск на свидание с женой.

Мы сидели в комнате посетителей и ждали разрешения врача. Мы знали, что их самолет был подбит в Германии и он нашел сил посадить его на своей территории. Мы понятия не имели насколько тяжело ранение и есть ли угроза его жизни. Мы ждали около двух часов, но доктора не было. Я предчувствовал, какой ад предстоял Эдифи и очень рассердился ибо эта медицинская волокита показалась мне не более чем умышленным издевательством. Я уже было решился идти и добиваться какой-то справедливости, но Эдифь тихо держала мою руку, никуда не отпуская. - Здесь и без нас хлопот хватает по самые уши, - сказала она. Дорогая моя, милая и бесценная до конца! Наконец прибыл доктор. Он был молодым, обеспокоенным и очень уставшим. Оуэн был ранен незначительно, хотя его сержант погиб. Переломов не было, обни царапины, ушибы и сотрясение мозга. - Менее чем через месяц мы обратно отправим его на фронт, бодро сказал доктор и я видел как губы Эдифи задрожали, но она взяла себя в руки и ответила: «Я знаю, что это ему понравится». Когда я вернулся в лагерь, Эрни нигде не было видно. Я спрашивал каждого, кто мог его где-либо видеть и наконец-таки справился, что Эрни комисовали по психушке. Однажды ночью, когда все спали, Эрни отбелил свои волосы и утром начальство увидело белого сияющего улыбкой блондина. Он с визгом бегал по лагерю изображая из себя юродивого так что следующую ночь его даже не пустили спать в общую казарму. Попытки объясниться с ним встречали гомерический смех или бурные слезы и двое санитаров вынуждены были запереть его в старом джипе с неблагозвучным названием «мусорное ведро». Я, конечно знал, что Эрни был нормальным парнем и это лишь очередной розыргыш «сыграть в дурку». Не знаю как ему это удалось, но никто из нас более его не видел. Когда новая дорога была почти готова, на доске объявления лагеря появилось объявление о наборе добровольцев для обезвреживания неразорвавшихся бомб. В армии было негласное правило: «Не лезь туда, куда тебе не велят», а здесь самые настоящие бомбы. . .

Мы решили, что над нами мелко пошутили. Каждый раз, когда я проходил мимо доски объявлений, я не испытывал а ни малейшего желания ставить свою подпись ибо комендатура специально напротив наших фамилий оставила пустые пробелы для подписи. Несколько недель это объявление висело безо всякой пользы и меня начала грызть вина, что я не ответил согласием на призыв государства о помощи. Я пробовал себя успокоить, но сердцу, увы, не прикажешь. Тогда я попытался в другой раз не ходить той дорогой, где висело объявление, однако чувство вины и досады на душе не исчезло. Я начал спрашиватьсебя, а что собственно я один способен сделать для целой страны? Другие мужики тысячами шли на смерть и увечья, а я себе тут строю дорогу. . .

Конечно, дорога строилась для военных, но я жил и работал в Уилтширских дебрях, вдалеке от цивилизации, где было значительно безопаснее, чем в любом из больших городов, вечно дрожащих от авианалетов. Однажды идя по лагерю окольным от доски объявлений путем, я вдруг остановился и поневоле побрел. . .

к доске, поднял руку и поставил мою подпись напротив фамилии. И долго грызшая меня совесть успокоилась. Меня отправили в учебку, размещавшуюся в большом доме в Кардиффе, где нам показывали как обезвреживать неразорвавшиеся бомбы. Эту процедуру должен был освоить каждый из здесь находящихся, мы все оказались на равных перед лицом смерти и это нас более всего сплотило. За все время работы в этой команде меня никто и ниразу не осудил за то, что я спиритист. Меня просто приняли как равного себе по степени смертельной опасности. Но когда я прибыл, был потрясен щепетильностью и дисциплиной, которой требовал от нас наш майор-командир. Но впоследствии я понял, что от этих качеств зависит наша жизнь в условиях реальной работы. Я пробовал перебороть в себе антипатии к военной муштре и вскоре из меня получился неплохой солдат. В Кардиффе у меня появилось множество друзей, которые приглашали в гости и было большим счастьем снова находиться в атмосфере понимающих людей. А когда местная церковь спиритистов узнала, что я медиум, меня забросали запросами. В свободное время мы встречались и проводили сеансы. Время, проведенное в армии до того меня дисциплинировало, что аомейская рутина стала для меня второй натурой, очень помошающей мне как надо делать все правильно и в свое время.

Мы никогда не доверяли бомбам, которых обезвреживали. Только вера друг в друга и четкий порядок сотрудничества снижали до минимума и риск, и нервный стресс, присущие этому делу. Прошло много месяцев, военная нагрузка уменшалась и вскоре нам нечем уже было заняться, что само по себе притупило и чувство риска. Ходили слухи, что нас расформируют и разбросают по другим службам ибо а армии противника появились новые типы бомб и наши навыки оказались устаревшими. Вскоре я держал путь в Лондон на трехмесячные курсы печатания, стенографии и офисной работы. Поезд мчался сельскими полями и я погрузился в фантазии. Со мной следовал генерал, который с видом победителя Аламэна изучал карту. Иногда он импозантно сидел за столом, иногда прохожался по вагонам, будучи окруженным услужливой офицерней с красными петлицами на униформах и которых он беспрестанно от себя прогонял. - Мне будет служить Флинт! – сказал генерал однажды. Это было мне на руку, поскольку я надеялся приобрести нормальную полевую сумку, а позже смастерил себе на униформе красные петлицы. Новшество выглядело неуклюже и до того меня рассмешило, что соседи по поезду обещали меня побить, если я не перестану дурачиться. Потом у меня появилась идея просить генерала позволить мне отлучиться домой и явиться в Хольборн позже. В течении многих лет прежде я довольно быстро печатал на машинке двумя пальцами. Теперь же я был огорчен ибо узнал, что печатать нужно всеми пальцами. Они выдали нам рисунок кнопок пишущей машинки и мы приступили к тренировкам. Печатать много листов оказалось более тяжелым делом, чем я подозревал. Это не было простой сортировкой бумаг в алфавитном порядке. Нужно было двигать ящики, панели, боксы различных цветов в поисках карт, папок и индексов, чтобы правильно поместить туда копию одного простого письма и мне показалось все это таким кошмаром, что помещенное в эти дебри письмо терялось навсегда. Что касается стенографии, то я придумал упрощенные иероглифы без всяких точек и черточек. Если бы у меня не было свободных вечеров и уикендов, от всей этой галиматьи я кажется сошел бы с ума. Но я боялся предстоящих экзаменов, дамокловым мечом долбящих мне мозги.

Как только я прибыл домой наше маленькое собрание оживилось. Однажды вечером голос женщины вещал тревожным тоном прося поговорить с ее сыном. Мы спросили ее кто она и та назвалась Кларой Новелло Дэвис. Один из присутствующих отметил, что она наверное мать Ивора Новелло. Дух подтвердил это и сказал, что очень желал бы поговорить и ним. Мы объяснили духу, что не знаем ее сына, но если она не против, пуст скажет, что хочет, а мы постараемся его разыскать и передать. Дух поблагодарил нас за услужливость, но она хотела встретиться с сыном лично, потому что она хотела поговорить о слишком уж личных вещах. Трудно было понять, чем так встревожен дух женщины, но после того как она ушла мы больше к этому вопросу не возвращались. Спустя несколько недель мой друг актер попросил провести у него сеанс на дому, поскольку он хотел помочь своему другу, заинтересовавшемуся спиритизмом. Прибыв к нему на квартиру я познакомился с этим другом. Им оказалась очаровательная актрисса Беатрис Лилли. И как только погас свет с актриссой говорил сын Лилли Дэвид, который пропал безвести во время службы на флоте. И оба были счастливы. Когда Дэвид ушел, я снова услышал голос Клары Новелло Дэвис, которая просила мисс Лилли связаться с Ивором и срочно привести его сюда на сеанс. Мисс Лилли попросила дать ей хоть какое-то свидетельство, чтобы сын поверил в действительность приглашения. Дух сказал, что в это время Ивор находится в одной из квартир Оксфорда с визитом к своему преподавателю. Как только свет был включен, мисс Лилли телефонировала Ивору Новелло и передала ему всю информацию о встрече. Он и вправду только что вернулся от своего преподавателя и был немало заинтригован услышанным. Мы тут же договорились, что я дам у сеанс прям у него в квартире ночью прям после завершения постановки «Танцующих годов». Ночью, когда я шел к дому Ивора, я встретил моего друга актера в ресторане «Айви», куда он и пригласил меня отобедать. Мы должны были встретить Ивора после его театрального представления и уже с ним пойти к нему на квартиру, но уже во время обеда в ресторан позвонил Ивор и отменил встречу. Мы были расстроены и разочарованы таким несерьезным поведением актора. Мой друг думал, что Ивор просто побоялся, что мы в его квартире устроим пьянку и будем к нему наведываться с этой целью каждый раз. Мы перебороли наши обиды и продолжали наслаждаться превосходным обедом военного времени. Несколько недель впоследствии из газет мы узнали, что Ивор замешан в судебном деле по нецелевому расходованию бензина. Очевидно он, получая бензин на рабочие цели, использовал его для поездок по девочкам и в свою загороднюю дачу, что для военного времени являлось уголовным преступлением. Тогда я понял, почему дух Клары Новелло Дэвис так страстно хотел связаться с сыном. Очевидно она хотела предупредить его об опасности. И если бы он не отменил встречу, возможно избежал бы тюремного позора и страданий. Спустя много лет мы вновь встретились с Ивором и он не раз посещал мои сеансы. С ним часто говорил дух матери. Ивор рассказывал, что когда он сидел в одиночной камере, весь в волнении и позоре, так что и жить не хотелось, вдруг ему явилась его мать. Она была столь реальной с лицом, наполненным любовью, что он снова воспрянул духом и сумел благополучно досидеть свой срок. Я был в театре ночью, когда Ивор снова давал свою премьеру «Танцующих лет», после того как он вышел из тюрьмы. Это была памятная ночь. Весь зал встал, овации не прекращались и казалось фанаты просто не отпустят его со сцены. И это дало ему огромный заряд бодрости и сил на многие годы. Беатрис Лилли неоднократно посещала мои сеансы. И вот однажды нас посетил дух Рудольфа Валентино. Он вспоминал их встречу в Голливуде и мисс Лилли попросила напомнить ей, когда все это было. Валентино сказал, что это было вечером на пляже в доме в доме Констанс Тал-мэдж и они еще сделали фотографию, где Лилли стоит рядом с Валентино, а он сидит на заборе и держит руку на плечах Пола Нэгри. Впоследствии мисс Лилли все это подтвердила и сказала, что упомянутая фотография стоит у нее в столе в квартире в Нью-Йорке. Дамоклов меч экзамена все ниже опускался надо мной. Я так и не освоился со всей суетой офисной работы, не научился толком работать с архивами и печатал как и прежде двумя пальцами. Следует сказать, что я учиться-то особо не хотел и все надежды генерала на мои перспективы канули в Лету. . . В то время как я зализывал свои раны, пошел слух, что срочно требовались мужчины для работы на шахтах, поскольку страна требовала угля. Нашлось много добровольцев. Опрометчиво сказал свое «за» и я. Вскоре мы сидели в поезде, несшему нас к Вулверхэмптону, где из нас должны были сделать шахтеров. Потеряв статус военного я снова становился лицом гражданским. Теперь, в коротких перерывах от работы на щахте, я мог давать частные сеансы в своем кабинете, хотя подчас и страдал от клаустрофобии ибо нередко кабинеты были маленькими, в них было жарко и задушно. Это не сулило ничего хорошего, но я держался до последнего. Из-за глупости я не подумал, что работа в недрах земли способна на гораздо большие опасности. Мне начало казаться, что когда я спускаюсь в шахту, меня начинает что-то душить. Я как мог старался не обращать на это внимания, но настал день, когда мое терпение лопнуло и я снова с чувством облегчения вернулся в армию и немедленно был направлен в лагерь ливерпульского портового бассейна. Наша работа состояла в перегрузке больших тюков, подвозимых на грузовиках для отправки за границу. Хотя работа была и трудна и истощающая, часто из-за авианалетов опасная, по сравнению с шахтой это казалось сущим счастьем. Я проработал там вплоть до самого Дня Победы.

Десять

В январе 1946 спустя несколько дней после моего тридцать пятого дня рождения я поменял армейскую униформу на гражданские одежды, выданные нам в армии и вышел из военкомата с железнодорожным билетом кармане, возвращаясь домой. Как только я открыл переднюю дверь дома №31 по Сиднейской Роще, с кухни с кофейником в руках вышла Эдифь. Она была весьма взволнована моим прибытием, срочно поставила кофейник на стол и бросилась мне на шею. Когда-то, еще во время нашего воссоединения кто-то сделал на кофейнике пятно, которое с тех пор мы так и не пытались удалить в память нашего брака. Днем позже домой прибыл и Оуэн, теперь уже как летчик-лейтенант, носящий почетную ленту на своей униформе. Мы созвонились с друзьями и устроили праздник. Я пошел к винному магазину, пытаясь найти там удачу, ибо в это время алкоголь поставлялся мало и на полках не задерживался. Продавец сего магазина иногда посещал наши собрания. Не дожидаясь моего вопроса он принес мне бутыль шампанского, сказав что хранил его для особых гостей. И даже не взял с меня денег. Поздной ночью, когда наша пирушка закончилась и все разошлись, при свете вечерней лампы я увидел, что на лице Эдифи война выгравировала несколько новых морщин. Годы неуверенности, постоянное беспокойство за сына, бессонные ночи при авианалетах, когда смерть дышала в лицо дали о себе знать. Она выглядела старой и уставшей, но для меня и такой она была красивой. Я позволил себе несколько дней отдохнуть и вернуться в русло гражданской жизни. Вскоре Двери Храма Света вновь были открыты и я возобновил свое поприще, ради которого судьба привела меня на белый свет. На одном из сеансов, где присутствовал маршал воздушного флота, убежденный спиритист г-н Д-г, заговорил дух Кокни Микки и объявил, что прибыл молодой летчик, который хотел бы побеседовать со своими родителями. Он очень взволнован и не может толком вязать слова, но я попытаюсь ему помочь. Вскоре мы услышали голос авиатора, просящего связаться с его отцом и матерью. Он часто наведывался к ним, но они не знали о том. Погиб он в 20 лет в небе над Норвегией, когда его самолет был сбит и он был единственным сыном у родителей. - Пожалуйста, скажите маме, что у меня теперь все хорошо. Она настолько несчастна от горя потери, что потеряла здоровье, - просил дух. Поскольку никто в группе не мог определить чей это дух, г. Уолтер Дж. Уэст, вице-президент нашего Храма Света спросил у духа полное его имя и адрес родителей, чтобы войти с ними в контакт. - Благодарю вас, - ответил дух мертвого. У меня были три имени: Питер, Уильям, Хандфорд и фамилия моя Кэйт. Тогда он дал адрес родителей в Грэнд Парке на севере Лондона. Потом Питер Кэйт говорил еще с одним мужчиной из группы. - Я вас знаю, вы г-н Тернер, вы рвали мне зубы. Никто из членов собрания тогда не знал, что г-н Тернер был дантистом. Они не знали даже как его звать. Г-н Тернер подтвердил, что помнил клиента Питера Кэйта, но дальнейшая его судьба ему была неизвестна. После сеанса г. Уэст пошел в Гранд Парк и по адресу, данному духом, нашел дом родителей Кэйта. Дверь открыла мать покойного, г-жа Мэй Кейт. Услышав новость, она с готовностью приняла приглашение посетить Храм Света вместе с отцом Питера. Мы поняли, что присутствие на сеансе лорда Доудинга помогло молодому летчику-лейтенанту Питеру Кэйту придти на сеанс и на сей раз мы специально пригласили его на встречу с родителями Кэйта. Микки прибыл тотчас как только был погашен свет и сразу сообщил нам, что прежде чем прибудет дух летчика, несколько слов к чете Кэйтов хочет сказать дух Конан Дойля. Конан Дойль, кто при жизни был убежденным спиритистом, сочувственно общался с родителями покойного парня, ничего не ведавшим о духах. Он объяснил им, что после того как самолет Питера упал, он оказался живым, но в более тонком теле, совершенно похожим на его тело физическое, которое он видел изорудованным в упавшем самолете. Сначала душа парня была изумлена, потому что она видела несчастное окровавленое тело и не понимала как в таком состоянии можно себя превосходно чувствовать. Просто до него еще не дошло, что случилось. Когда к месту крушения прибыли два мужика, чтобы исследовать упавший самолет, Питер не мог понять, как это они его ни видели, ни слышали, но скоро явились некоторые знакомые друзья Питера и объяснили ему что произошло. Они же сопроводили его в новое место пребывания. Как только Конан Дойль закончил речь, Питер Кэйт взволнованным голосом приветствовал родителей. - А у меня есть собака эльзасской породы, - с юмором произнес дух. При жизни он так часто любил разводить мать, памятуя как она не может сносить собак. Но видя ее замешательство, напомнил, что сегодня 1-е апреля и это всего лишь шутка. - Я вижу, что у вас в сумочке моя фотография из Норвегии, - сказал дух. И действительно, как потом сказала г. Кэйт, она действительно взяла с собой на сеанс фото могилы ее сына, которое ей прислали из Норвегии. - Вы неплохо ухаживаете за садом, он у вас хороший и аккуратный, - сказал дух, - мне нравится, что там у вас есть уголок воспоминаний. А вы знаете, что птицы, которые завелись у вас в вишне могут меня видеть, а вы не можете? Родители мальчика сказали нам, что за шесть лет до гибели сына они устроили в саду памятный уголок в его честь и привили там вишню. Ее облюбовали птицы и завели там гнезда. - Я часто бываю в своей комнате, в которой вы ничего не изменили. Там до сих пор стоит мой сувенирный самолет, книги и недоевшие мне обои. Родители подтвердили, что все это так.

– Я рад, продолжал дух, что мой автомобиль еще на ходу, но он слишком мал для вас с мамой, - продолжал дух. Отец подтвердил, что спортивный автомобиль Питера был слишком тесным для них.

– Я говорю много этих лупых мелочей, чтобы вы удостоверились, что это я и что я действительно бываю у вас. И хочу чтобы вы с матерью знали, что я не умер. Теперь уж я живее всех живых. Так слово за словом родители Кэйта убеждались, что их сын не исчез в никуда. Он просто лишился тела. Когда сеанс завершился, оба родителя сказали, что отныне не верят в смерть.

– Я и понятия не имел о том прежде, - сказал отец, - но теперь я в этом убежден. А мать добавила: «Это превзошло все ожидания и все книги, которые я когда-либо читала ибо ныне я потеряла горькую тоску о сыне. » Однажды будучи в очередном армейском отпуске, я дал сеанс для госпожи Мэри Бэррэт, живущей в Голден Грине, матери некоего Джорджа, погибшего в начале войны. Джордж прибыл на сеанс и так убедительно говорил с матерью, что она напрочь успокоилась и снова обрела радость жизни. У госпожи Бэррэт было довольно денег, что однако не помешало ей иметь и доброе сердце. В память о ее сыне она решила дать возможность и другим матерям, понесшим утрату встретиться со своими покойными и заказала мне для этой цели проведение регулярных сеансов, оплачивать которые она собиралась за свой счет. Мы начали реализовать эти замыслы тотчас по моем прибытии из армии. Перед каждым сеансом г-жа Бэррэт сообщала матерям, что она ничего не говорила медиуму наперед, она вообще ничего не знает об их сыновьях, так что то, что они теперь услышат будет новшеством и для нее. Матери от своих сыновей услышали многое и уходили успокоенные. Однажды одна из матерей, вызванных госпожой Бэррэт к назначенному часу на сеанс не явилась. Мы ждали ее несколько минут и наконец решили начинать без нее. Появился голос молодого человека, спрашивавшего где его мама. Когда госпожа Бэррэт спросила, кто он и как его звать, то поняла, что он и есть сын той, которая не пришла.

– Поезд опоздал, - отвечал дух, - и мама уже здесь. Она сидит на стуле вне комнаты. Позвольте мне говорить с нею.

Но госпожа Бэррэт ответила, что во время сеанса дверь открывать нельзя ибо наружный свет повредит медиуму. - Я хочу поговорить с нею так или иначе, - сказал дух. Она постоянно печалится обо мне, а это не доставляет мне здесь никаких радостей и я не могу найти здесь места покоя. Тогда произошло чудо. Как правило голоса духов говорят недалеко от меня, несколько выше и сбоку от моей головы, в зоне «золотого свечения», как назвал его Микки. На сей раз дух переместился поближе к двери и говорил громко так что мать за дверью могла все слышать и отвечать, пока не убедилась, что это была душа того, кто был дорог ей при жизни.

В другой группе пришла дочь, чтобы успокоить маму. Мне звонила г-жа Максон, живущая в Оксфорде и просила моего сеанса. В группе как раз освободилось место и ее пригласили на собрание. Пришла ее дочь и ясным девичьим голосом с северным акцентом завела с матерью разговор о ее бывшей танцевальной карьере. Девочка напомнила матери о последнем балете «Сильфиды», который они посетили в Ковен Гардене, о встрече с Анной Павловой, к кому она питала глубокое уважение и восхищалась ее мастерством. Дочь вспомнила о случае, когда она сбежала с уроков и три часа ждала очереди на морозе, чтобы попасть в театральную галерею и увидеть дневной спектакль «танец торта со взбитыми сливками». Микки был озадачен ибо на девочке было изношенное платье. Сначала он думал, что это свадебное платье, но потом, когда он рассказал о каких-то красных цветах на юбке, г-жа Максон узнала в нем бальное платье, которое дочь брала на спектакль «Сильфиды». Она сказала, что красные цветы пришила к юбке собственноручно перед последней болезнью дочери. - Мне дали абсолютное доказательство загробной жизни, - писала госпожа Максон в письме в «Психические новости», -. и я там фигурировала как «прекрасная незнакомка. Я тогда забронировала место на сеансе по телефону из Оксфорда. Большинство духов, приходящих к нам на сеансы не жалуются на жизь на другой стороне, но я помню случай, поразивший нашу группу. Пришел некий злобный и раздраженный дух и сказал, что он американский ветеран, павший в лондонском «блицкриге» и когда дама из собрания ответила, что удивлена таким его дерзким поведением, он ответил: «А вам как кажется, мне приятно было коротать такой далекий путь, чтобы обрести здесь смерть? » Сеанс прямого голоса обычно имеет два ограничения. Первый – все должно проводиться в полной темноте. Второй – на сеансе может присутствовать ограниченное количество участников. И до войны, и в о время нее, когда я был в отпуске, Ной Зердин и его друзья экспериментировали со специально созданной для меня кабиной, чтобы поднять планку этих ограничений. Это им здорово удалось и они на радостях даже решили отпраздновать пятнадцатую годовщину основания Ассоциации Спиритических церквей, в честь чего решено было аккредитировать большой Кингсвей Холл и дать сеанс при полном свете, и аудитории свыше тысячи человек. Вступительное слово взял лорд Доудинг, представил меня и заверил толпу под свою личную гарантию, что всякое мошенничество в данном деле исключено. Квадратная кабина семь на четыре фута была помещена в центре сцены, где ее каждый мог хорошо видеть. Она была плотно задрапирована брезентом, чтобы ко не не проникал свет, а внутри я сидел на стуле. Перед кабиной на расстоянии 18-20 дюймов был помещен микрофон. Друзья Зердина расселись вокруг кабины полукругом, так что она оказалась прям в фокусе этого полукруга и сеанс должен был пройти при полном свете и забитой огромной аудитории. Чудо, доступное для маленьких групп и полной темноты выходило за рамки своих законов. Первым заговорил Кокни Микки. Он взял на себя функцию и подготовил толпу бросив ей комплимент: «Чудесная толпа явилась к нам сегодня, не так ли? Мне кажется, что для многих это невиданное чудо, но я постараюсь показать им то, чего они не ожидают». И он сдержал свое слово.

Первым отозвался дух некоего Роя Марчанта, которого по голосу узнали родители в аудитории. - Привет, мама, привет, папа, - сказал взволнованно Рой. - Я хочу, чтобы вы знали, что я не умер, я – живой и желаю вам и малышу всяческого благополучия. Родители благодарственно ответили. Рой благодарил маму за детскую вечеринку, которую та организовала в честь его малыша. - Не думайте, что меня нет, что я далеко. Я здесь, я с вами и был с вами в Швейцарии. Мы не покидаем друг друга. Потом заговорил женский голос некой Глэдис Ричмонд. Она просила мужу простить ей неурядицы, которые были между ними при ее жизни. - Я сожалею обо всем, - сказала она, - это было глупо, не так ли? Мужчина уверил ее, что полностью с ней согласен. - Я очень рада, что вы понимаете, - сказала Глэдис, - и что вы не разуверились в моей любви. Придет время и мы снова будем вместе. Я часто вижу, что вы читаете мое последнее письмо, которое я написала вам перед отъездом в Шотландию. - Прошу прощения, что говорю без разрешения, но надеюсь, что вы не станете возражать, - перебил голос другой женщины. - Я – Стелле Кампбэлл и хочу представить вам Лесли Говарда. Аудитория заволновалась. Лесли Говард – известный актер был убит три года назад, когда его гражданский самолет обстреляли немецкие истребители. После того его долго оплакивали. - Да благословит вас Господь! – прозвучал в воздухе культурный мужской голос. Сегодня мне выпала честь придти сюда и говорить с вами. Многие из вас не верят в бессмертие. Здесь со мной прибыли те, кто тоже в это не верил, а теперь хотят засвидетельствовать вам, чтобы вы проснулись. Работа духа не прекращается хоть две тысчи лет назад, хоть столетия, хоть сейчас. Когда я был на земле, то посещал собрания спиритистов ибо ощущал к этому интерес. Я не был спиритистом, но верил в загробную жизнь. Теперь я хотел бы поговорить с Филлипсом Джеймсом, моим бывшим секретарем. На приглашение ответила мисс Джеймс и он попросил передать привет Руфи и рассказать ей о чудесах нынешней ночи. Заканчивая он подчеркнул, что смерть не отняла ничего из моих способностей. И сказав: «Пусть Бог благословит сим вечером каждого из вас», удалился. К разговору снова подключился Микки и сказал, что хочет обратиться к даме в сером, сидящей в задних рядах, потому что здесь ее сын. Он служил на флоте и звали его Джим. Из задних рядов отозвалась дама: «Это меня, что ли? » Через мгновение после ее вопроса в зале послышался истерический крик: « Мамочка, мама! Как я рад, что вы прибыли! Дорогая моя, любимая! Я не мертв, знайте, что я не мертв. Со мной все в порядке. Я не утонул, я жив! Возможность убедительно высказаться неслась умоляющим голосом по залу. Дух стремился быть понятым живыми. И тут вмешался Микки. - Джим, который у вас считается мертвым, живее всех живых. Вот что я вам скажу, леди!

Послышался голос женщины с культурной и точной дикцией и я уловил в нем голос Элен Тэрри. - Леди и джентельмены, - сказала она, - меня пригласии прибыть и сказать пару слов сегодня вечером, хотя я знаю другие сделали бы это лучше меня. Те из вас, которые верят в духов и загробную жизнь, почему бы вам при жизни не развивать в себе духовных талантов? Иногда вас нападает апатия, но мы со своей стороны помогаем вам чем можем, хотя мы не можем сказать как долго вам придется расти в духе. У иных это получается быстро, если они упорно занимаются, другим надобны годы. Но имейте веру и пребывайте в искренности духа используя ваши таланты на служение человечеству. Последствия войны оставили мир в хаосе и сейчас ваши способности нужны, чтобы мы могли через вас передать в мир информацию отсюда. Невежество и эгоизм человека принесли в мир большие страдания. Некоторые спрашивают, почему сему допускает быть Бог. А я скажу вам ищите и найдете. И помните, что сказал Иисус: «и се Я с вами. . . ». Знание множит силы. Вы сможете быть полезны только имея знание. И это служение принесет вам в души истинный мир. И на этих словах первый массовый сеанс большого голоса был закончен. Это было превыше всяких наших надежд, но это было началом многих подвигов. Я должен был дать сеансы не только в Лондоне, но и по всей стране. Но я чувствовал себя уверенным ибо это и есть мой путь служения людям, чтобы они не плакали по умершим и не верили в ложь, называемую смертью. После того вечера письма в Храм Света посыпались мешками. Очень много людей хотели участвовать в индивидуальных или групповых сеансах, очень много обществ по всей Англии приглашали меня в гости с рабочим визитом. Стало ясно, что я должен разработать режим и во избежание нервного срыва не перетруждать себя сверх меры кабы не случилось чего похуже вплоть до потери моего драгоценного дара. Потому организационный комитет Храма Света многие функции, которыми я занимался раньше, перебрал на себя, дав мне возможность не перенапрягать свои силы. Преподобный Артур Шарп оставил свои заботы в Сант Стивене Хэмпстеда и стал нашим президентом, а преподобный Чарльз Дрэйтон Томас – членом оргкомитета. Это была когорта энтузиастов, окружавших меня в то время. На другом открытом сеансе, на сей раз в лондонском театре Ла-Скала, голос Джона Уэсли произнес торжественную речь, в которой сообщил о планах духов принести свет в наш захудалый мир и открыть правду о жизни после смерти. Я, сидя в своем задушном кабинете, слушал и поражался его красноречию и мастерству языка, до чего я, увы, пока не дорос. Потом голос Уэсли пропал, прозвучало несколько голосов, говоривших с присутствующими в аудитории и вдруг появился нерешительный голос маленькой девочки, видимо очень взволнованной. Запинаясь, она ясно сказала, что это ее первая попытка говорить. - Как вас зовут? – спросил Дрейтон Томас, сидящий в одном кругу с лордом Доунингом и моими друзьями.

– Меня зовут Дорин, - ответила душа.

– Вы можете назвать и фамилию? – спросили ее дальше. Почувствовалось, что дух пришел в замешательство, но на выручку пришел Микки, сказав, что ее фамилия «Маршалл». По залу пошли толки, не та ли это девочка, одна из жертв маньяка-убийцы Невила Хита, которая стала жертвой наместо другого его неудавшегося убийства? - Кто-нибудь знал Дорин Маршалл? – спросил Дрэйтон Томас. Отозвался мужчина, сидящий ближе к сцене и сказал, что был ее соседом. Голос девочки продолжал: «У мнея уже все хорошо. . .

Вы помните, как я любила ласкать вашу собаку? » Голос ее запнулся, поник и исчез. Зал гудел и каждый по-своему воспринял голос несчастной убитой малышки. Эффект ее выступления превысил даже торжественную речь Джона Уэсли. После демобилизации Оуэн вернулся на свою старую работу в Элстри Студиос, но через несколько недель мы с Эдифью заметили, что он уже не тот резвый мальчик, как прежде. Он стал нервным и замкнутым с колебаниями настроения и вспышками агрессивности. Я предположил, что такими его сделали война и контузия, которую он пережил. Если бы мы надумали спросить его, что же произошло, то в ответ услышали сердитые вздохи и закатанные к небу глаза, судьба, мол. Тем временем Эдифь начала что-то говорить о стрессах и неврозах. Однажды я обнаружил у нее под подушкой учебники психиатрии, которые она брала в местной библиотеке и потихоньку почитывала когда нас не было дома. Но причина недуга у Оуэна обнаружилась довольно скоро. Еще будучи на курсах летчиков в Калифорнии он познакомился с одной американской пацанкой. Они держали связь всю войну, а по ее окончании Оуэн предложил ей руку и сердце. Оуэн был беден, а она – дочь состоятельных родителей и не исключен был отказ. Оуэн ждал ответа как на иголках, приступы эйфории сменялись депрессией. И вот пришла телеграмма, что дама ближайшим морским маршрутом отправляется в Англию на собственную свадьбу. Парень был вне себя. Оуэн с Джейн были обвенчаны Отцом Шарпом в его церкви святого Стивена в Хэмпстеде. Джейн была красивой невестой, а Оуэн – гордым женихом. Ребята из остатков эскадрона, где служил Оуэн, сформировали почетный караул, а я взял на себя миссию представлять родителей Джейн, поскольку те не могли прибыть из-за трудностей морского пути. Так мы их и женили. Это была замечательная свадьба и мать жениха даже обронила несколько слез ибо пара оставляла нас, уезжая на побережье для медового месяца. Позже они обосновались в маленькой квартире в Мэйд Вэйле, у них родилась дочь и дом Оуэна посетила радость. Внезапно грянул гром. Мы с Эдифью как раз возвращались из гостей, где хорошо провели время. На пути домой Эдифь почувствовала себя плохо. В свете фонарей я увидел, что она поменялась в лице. Вернувшись домой я хотел вызвать доктора, но Эдифь не согласилась. Тогда я дал ей немного брэнди. Говорили, что он возвращает цвет лица ибо она была бледна. Утром я проснулся с тяжелыми предчувствиями. Я посмотрел на Эдифь и нашел ее как будто спящею. Что-то внутри не давало мне покоя и я присмотрелся к ней ближе. У нее свисал один угол рта. Я вскочил с кровати и позвонил врачу. Доктор прибыв сказал, что у Эдифи инсульт. От веселой и яркой женщины осталось беспомощное существо. И началась эпопея длительностью в долгих пять лет. . .

Поначалу ухаживать за матерью мне преданно помогала дочь Эдифи, но потом они переехали в другой район и все заботы легли на мои плечи. Хотя у меня и есть доступ к духовному миру и я могу с беседовать с духами так же легко как и мои клиенты, я не предпочитаю обращаться к ним за помощью. Однажды они дали ясно понять, что мне не светит легкая жизнь и чтобы я не рассчитывал ни на какие-либо привилегии только потому, что я медиум. Но куча забот о жене в совокупности с моими обязанностями по церкви вскружили мне голову и я решил попросить у духов помощи. На следующем собрании я просил, чтобы мне послали какую-то помощь. - Кого - то уже послали, - сказал Микки, - он работает в этом доме и он был на вашем последнем публичном сеансе в Kingsway Холле. Я не мог понять о ком идет речь. Единственный человек, работающий в доме был молодым товарищем, который ремонтировал у нас одну из спален. - Вы имеете ввиду маляра? – спросил я Микки.

– Да, именно его, - ответил с юморком Микки. - Его зовут Билл Уиллс и он занят вопросом как быть дальше, когда будет выполнен текущий заказ. Раньше он работал с партнером, который его бросил. Обратитесь к нему и он примет ваше предложение. Действительно, раньше наш заказ выполняли два парня, но потом один куда-то исчез. Я колебался, стоит ли мне прислушаться к совету Микки. - Не сомневайтесь я вам говорю, - настаивал дух, - обратитесь к парню и дело пойдет. - Добро, - сказал я Микки, раз вы так настаиваете, будь оно по-вашему. Ближайшим утром я робко внес в комнату где работал маляр чашку чая. Прежде всего я хотел удостовериться, правду ли говорил мне Микки и осторожно спросил его о моем публичном сеансе в Кингстон Холле. Он ответил, что это было изумительно. Он сидел рядом с женщиной, син которой погиб на войне и ныне говорил с нею своим голосом. - Это действительно не розыгрыш? – спросил Билл. - Просто не верится! Но я уверил его что здесь нет никаких фокусов. Продолжая я спросил, действтиельно ли они разошлись с партнером и в ответ услышал: «Да». Он оставил меня на произвол судьбы, потому что этот бизнес в одиночку немыслим и когда эта работа закончится, я не знаю, что делать дальше. Наверное пойду на фабрику. - А не хотели бы вы работать у нас, - спросил я. - Мне нужен кто-то, кто помогал бы мне по хозяйству и ухаживал за моей больной женой. Билл засмущался, но попросил показать ему, что он должен делать. Тогда мы решили дать ему несколько дней, пусть он войдет в обстановку и научится своим новым обязанностям, в частности куховарить. Он между прочим сказал, что хотел бы знать больше о чудесах живого голоса. Вскоре я понял, что нашел сокровище. Билл быстро освоился со своими обязанностями, освоил поваренные книги и вскоре на столе мы имели восхитительную и изысканную пищу. Он полюбил Эдифь и трясся над нею как курица над цыпленком, стараясь чем только можно облегчить мне жизнь. А вскоре мы уже сидели в одном кругу на общих семейных сеансах. Однажды к нему даже прибыл чей-то дух, кого он знал и любил, и дал ему несколько полезных напутствий. Многие из моих друзей еще помнят простаковатого и дружелюбного Билла, которого от нас вскоре забрал неоперабельный рак. Оргкомитет Храма Света снова организовал публичный сеанс в Кингсвей Холле. Мне снова предстояло сидеть в темном душном кабинете при освещенном зале. Недели наперед все места были зарезервированы, а на самом сеансе все было битком забито, даже прилежащие к залу комнаты без мест. Как обычно первым отозвался Микки и сказал огромной аудитории, что Микки – только его прозвище, которым нарекли его духи в их мире. Настоящее его имя, когда он жил на земле, было Джон Витэхэд, он продавал газеты в метро в пригородах Камдена. Однажды, когда ему исполнилось 10 лет, его переехал грузовик.

– Мне здесь куда лучше, чем было там у вас, - сказал переполненному залу Микки. - Вы может скажете, что лучшее, что я видел в своей жизни на земле – это футболить старые ведра? – бросил комплимент залу дух и толпа заметно и облегченно зашумела ибо все ждали чего-то необычного. Следующий за ним голос утверждал, что был Джеком Хикайнботтомом, жившим по Альберт-Стрит 76, Типтон Стаффордшир. - Да, сын, я здесь, - раздался с галереи женский голос. Они говорили о призрачности смерти, цветах одежды, имени соседской собаки, о последней болезни парня, вобщем о вещах уже несущественных, но для матери, которая прибыла в Лондон из Мидлендса и никого здесь не знала это было убедительным свидетельством загробной жизни ибо со времени смерти ее сына прошло почти восемь лет. В конце встречи Преподобный Дрэйтон Томас сказал аудитории, что есть места, где о встречах живых и мертвых можно узнать больше и более убедительно. Я хотел бы, продолжал оратор, чтобы выходя из зала вы не унесли в себе впечатления забавного шоу, не использовали кожуру апельсина, а плод выбросили. Реальная цель этого всего – постояное движение все выше и выше в пути постижения и достижения Начала всех Начал. А через несколько дней «Психические новости» опубликовали такое письмо:

«Численная аудитория в Кинсвей Холле, присутствовавшая на демонстрации прямого голоса, задается вопросом, не применялись ли в организации всего этого действа какие-либо фокусы. Будучи инженером, ответственным за оборудование, я могу уверить скептиков, что аппаратура была установлена за несколько часов до того, как прибыли заинтересованные лица. Аппаратура перед запуском снова перепроверялась и в дальнейшем была только под моим контролем. Использовались пять высококачественных микрофонов, из них два установлены непосредственно перед кабиной и заведены на усилитель отдельным входом. Один из микрофонов стоит перед председателем, еще один, однонаправленный, нацелен на зал и еще один включается по запросу нажатием на выключатель. Состояние всех микрофонов контролируется мной с пульта, так что манипулировать ими без моего ведома нельзя. Микрофоны перед кабиной выключаются сразу как только медиум дал о том знать, гасятся также микрофоны перед председательствующими за исключением тех, которые работают на публику. Собственно говоря, микрофоны были отделены от медиума довольно плотной занавеской и если вы пробовали закрывать говорящее радио подушкой или одеялом, то знаете, что это глушит звуки. Вы же слышали ясный без какого-либо приглушения голос Микки, что говорит о том, что махинаций со звуком здесь не было.

И наконец, что еще важно. Я не спиритист, не друг и не знакомый любого из заинтересованых лиц. Мне также неизвестны журналисты вашей газеты, но я лично для себя хотел бы уяснить два вопроса.

1. Голос идет изнутри или снаружи кабины? Если изнутри, как он доходит оттуда не приглушенным?

2. Почему люди, находящиеся в непосредственной близости от кабины, не слышат голосов громче чем зал? По идее голоса возле кабины должны быть как минимум в два раза большими чем на аудитории. Это вам для размышлений. »

Письмо было подписано г. Джорджем А. Майерхейдом, 99 Дрюстид Роуд, Лондон.

инженером по звуку компании Танной паблик адресс эквипмент.

Одиннадцать

В то время как Преподобный Чарльз Дрэйтон Томас служил в комитете Храма Света и был членом моей домашней церкви, он еще был и членом Совета Общества Психических Исследований. Это общество было основано в 1882 году группой студентов и преподавателей, ставящих перед собою цель исследование аномальных явлений. Однако Дрэйтон Томас в процессе многих сеансов самолично убедился в непреложности моего медиумизма и даже не раз выступал с вступительным словом перед публичными сеансами. Однажды до Телеги (Дрэйтона Томаса – пер. ) дошло, что некоторые из его коллег по СОПИ, посетившие один из моих публичных сеансов, предположили, что голоса были вызваны моими губами, а сообщения я получал по каналу яснослышания. Телега решился придумать тест, чтобы раз и навсегда покончить с этими измышлениями. Естественно, я согласился на испытания, помня, что человеком в даном случае движут альтруистические побуждения. Я не расскажу о них лучше, чем это было опубликовано в «Психических Новостях» от 14 февраля 1948 года за подписью самого Дрэйтона.

«Пятого февраля мы заклеили рот медиума особо липким скотчем пяти дюймов длины и 2 дюйма ширины. За процедурой наблюдал лично я сам, чтобы нигде не осталось и единой щелки. Руки были надежно привязаны к стулу, а другим шнуром фиксировалась голова, чтобы он не мог ею вертеть по сторонам и в процессе сеанса как-нибудь сорвать со рта наклееный скотч. Любой скептик может попробовать, как оно говорить с заклееным ртом. Целью эксперимента было показать, что с заклееным ртом нельзя произнести речь ясным голосом. Эксперимент удался. Голоса говорили громко и четко и Микки даже попробовал кричать. В эксперименте участвовало 12 человек и все воочию убедились, что заклеивание рта медиума никак не влияло ни на качество голосов, ни на содержание сказанного. По завершении эксперимента мы еще раз проверили все шнуры и скотч и не нашли в них никаких повреждений. Пластырь настолько прилип к телу, что мне не доставляло удовольствия с болью и муками отдирать его от тела. »

Вскоре после того, как даная статья появилась в прессе мы снова проводиди публичный сеанс в Кингстон Холле и в заключение Дрейтон выступил с речью, рассказав публике об этом эксперименте. Телеге не терпелось повторить эксперимент перед авторитетными учеными СОПИ, в частности перед доктором Д. Уэстом. Мне не оставалось ничего как снова согласиться на экзекуцию, которая и произошла 7 мая 1948 года в комнате собраний Сиднейской Рощи. После того как доктор Уэст совместно с мистером Денисом Парсонсом и их коллегами по СОПИ осмотрели кабину, чтобы убедиться, что в ней нет никаких микрофонов или аппаратуры, я расположился на своем штатном стуле. Эти же люди шелковыми шнурами привязали по отдельности мои руки к стулу и заклеили мне рот скотчем в два слоя с продольными и поперечными наклейками. Далее они сделали на пластыре метки фломастером. Кабина была закрыта, а свет в комнате оставлен. В состав комиссии был включен стенографист, дабы фиксировать ход эксперимента. Преподобный Дрэйтон Томас произнес приглашение, потом запустили немного музыки и через несколько минут голос приветствовал собравшихся громкими и ясными словами: «Добрый вечер». Томас ответил: «Приятно вас услышать! »

ДРУГОЙ ГОЛОС: «Привет! Вам слышно? »

Ответ: «Да, мы слышим вас хорошо»

МИККИ: «Привет, Телега! »

ТОМАС: «Привет, Микки. Приятно слышать вас в такие важные моменты! »

ПОСТОРОННИЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ: «С Лесли все хорошо? Ему там не дурно? » (нет ответа)

ГОЛОС: «Привет, вы нас слышите? »

ОТВЕТ: «Да, мы вас слышим хорошо» (похоже Флинт в кабине стал задыхаться)

ГОЛОС: «Я думаю они получили то, чего хотели»

МИККИ: «Привет. Как дела? Как дела, Телега? »

ТОМАС: «Счастлив вас слышать, Микки, покажите как вы можете кричать»

ГОЛОС: «Всему свое время! » (в сеансе участвовало 2 голоса. Они говорили между собой тихо и не все удалось разобрать. Но один из них сказал: «Ребята, надо это сделать, мы же способны. Он выдержит! »

ПОСТОРОННИЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ: «Вас плохо слышно. Вы можете говорить громче? »

ГОЛОС: «Медиуму трудно, посмотрите на него. Давайте дадим ему передышку»

ТОМАС: «Вы знаете, что у нас тут включен свет? »

ГОЛОС: «Нет, вы посмотрите же! »

ДОКТОР УЭСТ: «Вы хотите сказать, что мы можем посмотреть на медиума сейчас? Мы готовы поднять занавес, если вы позволите»

ГОЛОС: «Тогда смотрите» (доктор Уэст поднимает занавес и находит Флинта в трансе со всеми неповрежденными регалиями. Он еще раз присматривается и закрывает занавес. Это было в 8. 15 пополудни)

ГОЛОС: «Ну и как? »

ДОКТОР УЭСТ: «Спасибо, дорогой»

ТОМАС: «Он кажется в очень глубоком трансе»

ГОЛОС: «Это необходимо для эксперимента»

ТОМАС: «Уиллис, музыку пожалуйста! »

ГОЛОС: «Не будьте нетерпеливы г. Дрэйтон Томас! »

ТОМАС: «Я действительно насилу себя сдерживаю»

ГОЛОС: «Как долго вам это знакомо? »

ТОМАС: «Тридцать лет»

ГОЛОС: «А ваша жена? »

ТОМАС: «Спасибо. Сейчас она более продвинута, чем прежде»

ГОЛОС: «Я очень рад. Нужно чтобы вы поняли как нам нелегко даются эти сеансы»

ТОМАС: «Я тоже так думаю, ведь мы здесь контактируем со многими голосами»

МИККИ: «А обо мне забыли? Я тоже здесь! »

ТОМАС: «Да, Микки, мы помним о вас»

ГОЛОС (громкий и ясный): «Да благословит вас всех Господь. Это – Белое Крыло. Я очень рад быть здесь и хочу чтобы вы знали. Несмотря на все трудности мы ныне с вами. »

ОТВЕТ: «Большое спасибо. Мы рады вас слышать»

БЕЛОЕ КРЫЛО: «Вы знаете г. Уиллис, а ваша кабина пропускает свет. Вы не прикрыли хорого занавес. Это делает нам проблемы, но мы стараемся. . . »

ДОКТОР УЭСТ: «Мы рады это услышать»

БЕЛОЕ КРЫЛО: «Мы делаем все, что нам возможно, чтобы помочь вам. Нам лчень бы хотелось, чтобы вы видеои в медиуме только медиума и не приписывали ему сверхспособностей. У нас есть множество замыслов относительно вас, но вы должны быть терпеливы и не падать духом. С нашей стороны шлем вам всяческие симпатии и до следующей встречи. Прощайте. »

Медленно был поднят занавес, а г. Флинт был еще в трансе. Доктор уэст снял снего все пута и флинт заговорил. Он сказал, что не знал когда поднимали занавес. От имени всех присутствующих д-р Уэст поблагодарил Флинта и наблюдателей за участие в столь интересном эксперименте. Хотя во время эксперимента я был в трансе, так что все пута были вне моего внимания, домой я вернулся как выжатый лимон. Я не мог придти в себя несколько дней и даже отменил назначенные сеансы. Как раз в это время я получил известие от Дрэйтона Томаса, будто некто из присутствующих на сеансе членов комиссии решил, что я могу говорить животом! Позже я также получил письмо от д-ра Уэста, в котором он говорил, что результатами теста недоволен ибо заметил, что некие маркировки на концах пластыря не сошлись. Он допускал, что это могла быть его небрежность и вина, но тем не менее тест признан несостоявшимся. Он предложил провести другие придуманные им тесты в помещении СОПИ за дополнительную плату. Но последний сеанс дался мне настолько трудно, что ничто из предложенного уже меня не влекло. У меня лабильный характер. Почувствовав живительное он может как на крыльях воспрянуть от депрессии к пикам счастья.

В этот трудный момент после завтрака я получил письмо от Мае Уестон, которая просила меня датьей частный сеанс. Все мои печали и негодования вдруг исчезли и я вновь почувствовал себя нужным жизни. Мае Уестон как раз играла свой «Дайамонд Лил» в театре принца Уэльского в Лондоне и после представления наш сеанс должен был состояться в ее люкс-номере гостиницы «Савойя». При входе в гостиницу меня встретил человек, представившийся как личный менеджер господи Ма. Как я позже узнал им был некто г. Тимони. Он провел меня к люкс-апартаментам Ма, которые были столь роскошными, какими только можно ожидать их от звезд. Мне было в диковинку увидеть, как в люксе среди подарков и цветов сидели несколько праздных мужчин и вольно сорили. Г. Тимони что-то им пробормотал о шоу-бизнесеа, а я так и не понял кто они и откуда. Когда вошла сама Мае Уэст, рутинная жизнь апартаментов гостиницы сразу обрела жизнь, индивидуальность и очарование. Ей в то время перевалило за 50 и мне трудно было поверить, что это не девочка, столь изъящна была она и привлекательна. Меня сильно удивило, какая она крошечная ибо в воображениях моих она была высока и статна. Она прибыла, чтобы взять у меня частный сеанс. Мы говорили о ее фильмах, все из которых я видел и наслаждался. Вскоре г. Тимони выпровадил анонимных господ из апартаментов и мы остались наедине. Это могло выглядеть разочаровывающее, но вскоре наши беседы перетекли в русло духовное. Я узнал, что Мае Уэст в натуре весьма далека от тех секс-символов, которых она играла в фильмах. Она ни пила и не курила, имела строгие моральные стандарты и могла вести остроумные интелеллектуальные разговоры. Она годами искала правды в религиях, пока не пришла к спиритизму и духовным тренингам. Она была и остается самой замечательной женщиной и я считаю за честь быть в числе ее друзей. В течении сеанса с Мае говорили разные духи. Потом прибыла ее мать по имени Матильда. Они говорили долго и нежно. Потом Мае в качестве проверки решила спросить духа матери назвать ее ласкательное имя, которым баловали ее в молодости. Мать ответила: «Диамант Тилли». Позже Ма сказала мне, что такой псевдоним ей придумала мама, после того как выступление дочери было успешным и она дарила маме брошку, кольцо или сережки с диамантами. Ма также сказала, что девичья мамина фамилия была Дельгер. После сеанса в гостинице «Савойя» Мае несколько раз посещала мои сеансы в Хендоне. Ее нельзя было спутать ни с кем и ее прибытие каждый раз сопровождалось фурором. Был случай, когда на одном из сеансов в Кингстон Холле дух поэта слово за словом диктовал стихи одной даме. Дух сказал, что его звали Беатрис Мей Стрьюрд и он хотела бы поговорить с Лаурой. Из переполненного зала отозвалась женщина и сказала, что она и есть Лаура. - Это – я, Беатель, - сказал дух, - я настолько рад, что могу говорить с вами! - Скажите же мне что-нибудь, - попросила Лаура, - например откуда вы.

– Я из Новой Зенландии, - тотчас ответил дух. - И вы снова туда вернетесь? - не переставала Лаура. Дух ответил утвердительно. - А вы были в Бедфорде, - спросила Лаура, - это то место, где мы встречались с вами в последний раз. Вы даже оставили мне стих напамять на открытке. Позже мы узнали, что обое беседующих были родственниками, а в Бедфорде похоронен Беатрис. - Вы можете мне сказать, какие вы тогда написали слова, Беат? - продолжала Лаура. - Я попробую, - ответил дух и медленно слово за словом прочитал девять строчек сентиментальной поэзии. - Правильно, ответила Лаура.

– Я знаю, что через две недели вы собираетесь отправиться в Новую Зенландию, продолжал неугомонимый Беатрис, - а вы помните Кэтти Курт? Лаура ответила утвердительно и Беатрис продолжал.

– Так вот, эта Кэтти теперь здесь и она кое в чем переменилась. Вы знаете, что она была христианским теологом? Но внезапно тема прервалась и Беатрис объявил, что прибыл некий Спэрджен, после чего Лаура встала и сказала, что они с кузеном были потомками известного христианского проповедника. Когда Эдифь оправилась от своей болезни и мало-по-малу пришла в себя, а домашние дела были на плечах Билла, комитет моей церкви послал меня с миссией в отдаленные провинциальные селения. Было решено, что я оставлю Лондон и сопровождаемый Отцом Шарпом или Дрэйтоном Томасом отправлюсь в назначенное место. Там мы всегда будем на виду друг у друга, дабы председатель во вступительном слове со спокойствием совести уверил аудиторию, что я по прибытию не собирал никакой информации, не шастал по кладбищам, изучал каталоги или слушал местные сплетни. После публичного сеанса мне надлежало опять возвратиться в Лондон. Эти дальние поездки были особо утомительными из-за трудностей пути и неизвестности обстановки, но я никогда не сожалел о потраченных силах, потому что только так многие люди получили свидетельство, которого другим путем знать им бы и не удалось. Вспоминается случай в Сентрал Салем Холле в Лидсе, когда на смех было поднято тысяча двести душ народу. Микии говорил с женщиной из передних рядов и спросил ее пускала ли она в свои комнаты что-то подозрительное. - Да, - ответила дама, - было такое. - А знаете ли вы, что это «подозрительное» семь или восемь лет назад играло роль кота в Дике Виттингтоне? Оно было настолько маленьким, что походило на карлика и теперь это «оно» хочет говорить с вами. Женщина попыталась сказать, что она догадывалась, что это было, но ее прервал взволнованный голос духа.

– Что они здесь мутят воду, я никогда не думал что мы здесь будем об этом базарить! Вы помните меня в Дике Виттингтоне в Королевстком театре? – Естественно, - отвечала дама, - и вы до сих пор там ни рыба, ни мясо? В дальнейшем, когда оказалось, что знаменитый театральный кот имел реальную жену Бэллу, зал взорвался смехом. В разговор вмешался Микки и сказал, что ныне у них в духовном мире все уже не так.

Какой-то давно забытый мной исследователь психических явлений представил однажды гипотезу, будто живые голоса и вовсе не живые, а такой себе род слуховых галлюцинаций и каждый слышит там, что ему более любо. Эта бойкая теория потерпела фиаско в 1948 году, когда в Дениссон Хаус в Лондоне установили специальную американскую звукозаписывающую аппаратуру, пишущую голоса духов на пластинки. Теперь каждый мог прослушать запись многократно. Я долго ждал, чтобы отец глупой теории высказался по этому поводу, но его и след простыл. Будучи членом СОПИ Дрейтон Томас познакомился с другим исследователем, опытным электронщиком, способным создать различные технические устройства для подтверждения или опровержения феномена живого голоса. Мы провели ряд тестов как у него дома, так и в стенах СОПИ под эгидой преп. Дрэйтона Томаса и многих его коллег. Здесь условия испытаний были покруче. Рот мне как и прежде заклеили скотчем, на горло был наложен микрофон, подсоединенный к усилителю. Так что стоило мне лишь издать слабый звук как это точас было бы обнаружено. В кабину, где я сидел, вмонтировали инфракрасную камеру и мое поведение мониторилось, и, наконец, двое свидетелей вживую держали меня за руки с обеих сторон. Голоса прошли не одно испытание и при многих из них на инфракрасной камере исследователи могли видеть чуть выше и слева от меня эфирную гортань, которую развоплощенные использовали для разговора. Приношу благодарность Бригадеру Файербрасу, любезно позволившего мне привести здесь цитаты из его недавнего письма. «Я хорошо помню те испытания, которые мы тогда проводили на вас, особенно инфракрасную камеру и лярингофон. Техник-электронщик пристально следил за приборами. И вот зазвучали голоса, а приборы а ни дрогнули! Хотя, в принципе, голоса почему то были более слабыми, чем те, которые мне удавалось слышать на ваших сеансах. Особенно мне запомнился случай, когда появившийся тихий голос вдруг как прорвало. Оказалось, что в инфракрасной камере полетел предохранитель. Из сего я заключил, что инфракрасные лучи зловредны для медиумизма. О происшедшем с камерой вы, возможно, тогда ничего и не знали. Но в целом затея оказалась внушительной. Мне кажется, что в этой стране я наиболее проверен из всех медиумов, когда-либо родившихся на свет. К тому же я такой медиум, который согласен на многие заморочливые испытания, лишь бы факт был научно доказан. Меня, в образном смысле, подвергали многим экзекуциям и тем не менее голоса работали и вещали о вечной жизни. Я давал сеансы в гостиницах, в чужих квартирах, за рубежом, в залах, театрах, церквях, часто при неадекватных условиях и враждебно настроенной публике и тем не менее вещание работало. Поначалу, соглашаясь на заморочливые тесты, я наивно полагал, что ученые, удостоверившиеся в успешности испытаний, авторитетно от своего имени объявят правду о загробной жизни на весь мир. Но не тут-то было. Слишком скоро я узнал, что такое научный консерватизм и закоснелость мнений. Они придумают вам что угодно лишь бы искривить факты и представить все в выгодном им свете. Но мне приятно вспомнить, что нашлись те немногие как преп. Дрейтон томас, Отец Артур Шарп, Бригадер Файербрас, которые открыто заявили миру правду. Популярным объяснением моего медиумизма стала утка, будто я «чревовещатель высшего класса», способный говорить чуть ли не анусом. Говорящие так, просто никогда не имели дела с настоящими чревовещателями. Последние скажут вам, что не способны вещать в полной темноте, кроме того у них на сеансах в вещание задействуются собственные мускулы. Разумному человеку можно было бы понять, что я не могу подстроиться под многие тысячи голосов, говорящих на различных диалектах и иностранных языках, совершенно мне неизвестных и даже на языках мертвых, которые давно забыты и это все задокументировно в грамзаписях. Так что теория мимикрии яйца выеденного не стоит. Когда все надуманные теории рушатся, скептики от науки впадают в истерику, потому что им не остается уже что сказать миру. Особо умные пустили еще одну утку, будто у меня есть спрятанные магнитофоны с предварительно записанными голосами мертвых или в другой комнате сидит толпа моих сообщников и по радио делает весь этот публичный развод. Несть числа выдумкам. Их изобретали даже те, кто никогда не был на моих сеансах. По логике вещей я мог бы судиться со сплетниками и доказать им, что невозможно предварительно записать на магнитофон ответы на все непредвиденные личные вопросы, которые звучали в аудитории от развоплощенных. Кроме того я спросил бы их, как моим воображаемым суфлерам улавалось так искуссно подстроиться под индивидуальный голос покойных жены, мужа или кого-либо другого. Притом тех родственников никто и знать не знал, ибо они могли прибыть со всех концов света. Однако я не трачу моих сил на споры с тугодумами. Те, кто были на моих сеансах знают правду. Когда вспыхнула война, я отклонил предложение о выезде в Америку и чувствовал себя Цезарем, отказавшимся от короны Рима, потому что я хотел быть пророком в своей стране. Теперь же после всех горьких перепитий я был несказанно рад, когда летом 1949 года я вновь получил приглашение посетить Штаты. После немногих организационных разочарований, волокитами с визой, грантами и страховками я оставил Эдифь на попечение ее дочери в С-Элбанах и отбыл в Нью-Йорк.

Двенадцать

«Королева Мария» еще сохранил красоту, но вопреки всем желаниям военные годы оставили на нем следы изношенности и старения, и судну уже требовался капитальный ремонт. В каюте нас было трое: немец, польский еврей и я, англичанин, и никто не говорил на языке другого. Не надо было быть экстрасенсом, чтобы узреть в среде этой кампании взаимную непримиримую ненависть, черной тучей висевшей над головами. В течении пяти дней рейса я задавался вопросом, какую трагедию перенес каждый из них, воспылав такой ненавистью на окружающий мир. Однажды утром после нескольких дней пути я прям в каюте был ошарашен явлением стьюарда, который обратившись ко мне сказал: «Вам, г. Флинт, шлет приветствие капитан судна. Он интересуется не хотели бы вы принять участие в Святом Причастии в воскресенье в одиннадцать? » Весть о том, что на меня обратил внимание такой высокий чин как капитан меня ошеломила, не говоря уже о его странном запросе. Наверное я стоял тогда с глупым видом и открытым от удивления ртом, пытаясь определиться как мне быть. - В списках пассажиров судна вы числитесь как министр религии, - терпеливо продолжал стьюард, - так вы согласны или нет? - Конечно нет, - буркнул я, - какой я вам министр? Стьюард тяжело вздохнул и ушел, поняв, что уговорить меня не удасться. А я казнил себя укорами, почему я не прислушался к советам отца Шарпа, когда он наставлял меня как надо правильно заполнять визовые документы. На пятый день мы вошли в американские прибрежные воды и на горизонте показалась статуя Свободы с очертаниями города Нью-Йорка. Внезапно на таможне меня напала тревога. А что, если меня здесь никто не встретит? В кармане у меня остались сущие копейки и взять больше было просто неоткуда. Прибыв в чужую страну я даже не имел бы где переночевать. Не внушили надежд и таможенные служащие, бесцеремонно ищущие контрабанду в наших вещах. Они еще не успели закончить досмотр, как я уже представлял себя в роли нищего, просящего подаяния на Скид Роу. Как только я покинул таможню и был тепло встречен друзьями, голодная попрошайка воображения спряталась в глубинах моего сознания. Когда я увидел жилье, которое для меня организовали друзья, мое сердце екнуло. Это было старое, построенное из песчаника здание на Западной 88-й улице. Во время расцвета это был один из приличных домов в шикарном жилом районе города. Внутренность дома с большой ванной показалась мне воплощением комфорта и такой роскоши, какую я вряд ли когда-нибудь видел. Я незамедля решил разузнать, чем я должен был за все это рассчитываться, но прежде чем меня взяло за живое, я узнал, что был гостем преподобной госпожи Берты Маркс, знаменитого медиума и администратора центра W. T. Стида. Этот центр, как оказалось, был центром общества Спиритистов, занимавшим первый этаж каменного дома и носящего имя W. T.

в честь владельца участка, редактора, реформатора и спиритиста Стида, погибшего в водах при крушении Титаника. Берта Маркс, дай ей Бог здоровья, не только дала мне крышу над головой, но и организовала мое пребывание в стране. Она представила меня многим из самых известных спиритистов в Америке и всячески старалась сделать мое пребывание в Нью-Йорке содержательным и незабываемым. Мы познакомились и подружились с Каролиной Чапмэн, известным и любимым по всей Америке медиумом, способности которой были признаны американским Обществом Психических Исследований, столь же жестким и скептическим, как и их английские коллеги. Я полюбил город и провел на его улицах, путешествуя и созерцая, многие часы. Иногда я терялся в его большом хаосе и требовалось воспользоваться метро, чтобы вернуться домой, но даже заблудиться в этом городе разнообразия было сродни развлечению. Самое впечатляющее свидетельство духа то, когда информацию дает никому неизвестный развоплощенный человек, более того эта информация поначалу сомнительна и подозрительна, но потом подтверждается на практике. Это сводит на нет гипотезу о телепатическом обмене информацией и может быть расценено как железный постулат посмертного бытия.

Я дал сеанс группе из 75 человек, пришедших в В. Т. Стид центр. Реципиентом был американец мистер Роберт Ф. Болтон, живший по 40-й Ист, 49-й улицы Нью-Йорка. После того, как выступили различные духи и провели беседы с их друзьями, Микки объявил, что здесь присутствует дух некоего Карла Шнейдера, однако никто не отозвался. Наверное никто его просто не знал. Но Микки настаивал, что в комнате есть человек, знавший Карла Шнейдера. Он должен объявиться и начать беседу с К. Шнейдером. Наконец г. Болтон сказал, что ему известен мужчина с таким именем, но он будто бы еще жив и здоров. Но не там то было! Микки настаивал, что Шнейдер был уже у них и теперь хотел говорить. Карл начал говорить с м. Болтоном. - Вы когда умерли? - спросил Болтон. - Около года тому назад, -ответил дух. - Это говоил Карл, я узнал его по характерной охриплости, - признался Болтон после сеанса. Разговор с Шнайдером был для Болтона настолько неожиданным, что он долго не мог придти в себя, пока не справится мертв или жив этот самый Шнайдер. Он с нетерпением ждал утра, чтобы позвонить Карлу по телефону. Утром он таки позвонил, но на другом конце провода услышал, как некто ответил: «К сожалению Карл умер». Болтон не мог поверить своим ушам и переспросил: «Простите, вы не ошиблись? » Некто раздраженно ответил: «Я пока в своем уме. Приблизительно год Карл совершил суицид, а я первым его и обнаружил». Роберт Болтон сам пришел на следующий сеанс и Микки сказал ему, что Карл был рад, что Болтон все перепроверил, потому что теперь он поверит в жизнь после смерти. Я взял этот случай из письма, которое г. Болтон написал в Лондон в «Психические новости». Письмо он заканчивает словами: «Я не столь наивен, чтобы верить во все эти странности. Но честного скептика факт побуждает к более глубокому исследованию даного вопроса. Это и есть научный подход к правде. » Вскоре мне предстояло оставить Нью-Йорк и отправиться в Чикаго, где в Кимбол Холле для меня был организован публичный сеанс. Когда вечером я бродил по городу вдали от моей гостиницы, у входа в театр увидел большую надпись: Бея Лилли.

С Рей Болджер она играла главную роль в «Эй-эй, Америка! " и я решил пойти посмотреть выставу. Я наслаждался когда Бея и Рей заставляли зал смеяться до упаду. После финала у меня на душе остались о Бее впечатления как о самом очаровательном и дружественном человеке, несмотря на всю высоту ее общественного положения. Следующим вечером, когда я пришел в Кимбол Холл чтобы дать сеанс, меня встретила неожиданность. Мои спонсоры договорились об аренде кабинета, которым пользовался другой медиум, но тот медиум как раз выехал из города, забрав с собой ключи. Зал затемнить было невозможно, а все билеты уже проданы, места забиты и даже проходы были заняты. - Почитайте им лекцию и продемонстрируйте ясновидение, - сказал мне один из спонсоров, - а что делать? Я ответил, что уже несколько лет как я не практикую ясновидения. Тогда он указал мне на толпу народа, ждущего появления «знаменитого лондонского медиума». Такой толпе вряд ли было бы достаточно лекции и ясновидения, они ждали голосов. Тогда мой непреклонный оптимист вышел и объяснил публике ситуацию. И что бы вы думали? Помогло! Народ встретил мой выход аплодисментами. В голове сразу забурлили мысли и я начал речь. Лекция закончилась на ура, что позволило мне почувствовать себя уверенней и приступить к ясновидению. За словом в карман лезть не пришлось ибо я буквально воспылал страстью говорить. Ни одно сообщение не было выброшено на ветер впустую, ни одно обращение не произнеслось для «абы лишь». Не говоря уже о зрителях, такое вдохновение весьма обрадовало меня ибо я видел, что мой талант живет и работает. Когда следующим утром я вновь пошел на прогулку в город, меня остановили благодарные незнакомые, которые просили об индивидуальных сеансах. Мне пришлось разочаровать их, ибо впереди предстоял путь в Лос Анджелес на Лонг-Бич к доктору Карлу Меньюа, на квартире у которого я обещал дать сеансы для его друзей. Согласно предварительной договоренности с доктором Меньюа, я по прибытию на станцию Лос-Анджелеса, должен был увидеться с человеком интеллигентного вида, который взялся бы меня сопровождать. Прибыв на станцию я озирался вокруг, но «человека интеллигентного вида» нигде видно не было и мне ничего не оставалось как приняв вид «известного лондонского медиума» ждать пока тот не вычислит меня сам. Вскоре ко мне подошел мужчина моих лет. Это и был сам Карл Меньюа, доктор философии, как я узнал позже. Это был самый драматичный сеанс, который я провел в Лос-Анджелесе. Отец пришел к сыну, чтобы рассказать правду о своей смерти и оправдать водителя, которого обвиняли в наезде. Этот сын, назовем его Биллом, пришел на сеанс с женой по приглашению их общего друга Арти Блэкберн. Жена сказала, что ее муж очень дотошный изобретатель и ученый. Он не поверит ни во что, пока сам в том лично не убедится. Когда сеанс начался, Микки спросил Билла, какие у него связи с Тексако Корпорацией. Билл ответил, что были такие связи, но видимо Блекберн заранее разболтал о том медиуму. Тогда Блекборн, а за ним и Микки напрочь отвергли этот вымысел. Кстати сказать, я никогда не позволяю никому посвящать меня в подробности судеб моих клиентов дабы потом не сказали, что все эти голоса и ответы я сфабриковал сам. - Ваш отец погиб внезапно в инциденте? – спросил Микки Билла. - Да, - отвечал Билл. - А что такое Ла Бри? – снова спросил Микки. - Это имя автобуса, который убил моего отца, - ответил Билл (В Штатах есть традиция давать транспортным средствам имена). - Ваш папа говорит, что там нет вины шофера, как вы тогда думали и вы напрасно предъявили иск компании начав волокиту. Это его собственный недосмотр. Он думал, что успеет перейти улицу перед автобусом, но не успел. И нет в том вины водителя. - Продолжай, - прозвучал голос отца Билла и Микки хотел вести речь дальше, но вдруг переменил тему и сказал: «Ваш папа говорит, что вы не сделали того, что он завещал относительно своих масонских часов и цепочки». Билл в смущении сказал, что не знал, что собственно хотел с ними сделать отец и решил отдать их папиному другу. - Вы отдали часы, но что вы сделали с цепочкой? – спросил Микки. Внезапно к беседе подключилась жена Билла. - О, дорогой, - сказала она, - я оставила цепочку для себя. Потом Микки сказал, что отец не велит посещать Биллу так часто посещать кладбище. - Ваш папа говорит, что вы срываете цветы у себя в саду и несете ему на могилу, а он предпочитал видеть их в саду живыми. Это было в самом деле так. Билл с женой теперь жили в отцовском доме и пользовались цветами отцовского сада. - А как насчет трости вашего папы?, - снова спроси Микки. - Мой отец вообще никогда не ходил с тростью, - ответил Билл, но Микки не сдавался.

– Да я говорю вам о той палке, которая в сундуке. Он брал ее ночью и шел проверять, заперты ли все двери. - А-а, это та палка, - заныл Билл, - да, она поныне так и валяется в сундуке. Когда Билла спросили позже, что он думает о сеансе, он сказал: «Это самая замечательная ночь в моей жизни. Это ночь смерти моего духовного невежества». Следующим вечером Билл с женой снова были на сеансе и беседовали с духом покойного отца. В Америке есть прием, как говорить по телефону с полным незнакомцем, чтобы пригласить его в гости. Так нам удалось познакомиться с г. Ле Февром, который предложил мне посетить Голливуд в компании с ним и его женой. О Голливуд! Одно это слово взволновало мое воображение. Несмотря на свои годы, в глубине души я был еще тем юным киношным мальчиком. Когда мы ехали по Бульвару Заката и начали подъем к Беверли Хиллз, г. Ле Февр сообщил мне, что они недавно продали ряд гостиниц в Сан-Франциско и за вырученные деньги купили дом в Голливуде. Он когда-то принадлежал кинозвезде Рудольфу Валентино. - Вы когда-нибудь слышали о нем? - спросил мой новый друг. И я вдруг перенесся мыслями в прошлое и вспомнил изречение духа Валентино: «. . .

Он будет известным медиумом и будет давать сеанс в моей спальне в Голливуде. И я тогда приду и буду говорить. . . ». Потом я увидел на дороге указатель с надписью «Соколиное гнездо» и автомобиль подкатил к дому. Это был очаровательный дом, а его владельцы – чудесными хозяевами. Они попросили дать сеансы для них и их друзей и я не смог им в этом отказать. Когда они предложили мне выбрать место для сеансов, я выбрал комнату внутри дворика. Хозяин сказал, что некогда она служила спальней известного актера. Валентино пришел уже на первый сеанс. Он был очень счастлив, что время, о котором он пророчествовал много лет назад наконец наступило. Он был благодарен нынешним хозяевам за их гостеприимство, но сказал, что у них зреет план снова продать дом. Новый хозяин намеревался открыть здесь центр движения за мир во всем мире, однако почувствовал какое-то удушье и решил его перепродать. Валентино сказал, что особой опасности здесь нет. Центр они могли бы открыть и приезжать сюда работать, а жить в другом доме. Тем временем и подыскалось бы место на замену. После сеанса мы сидели в большой гостиной с открытыми занавесками и созерцать весь блеск и романтику голливудских пейзажей. Я все-таки не мог полностью придти в себя и по-настоящему осознать, что вот, я в действительности сижу в гостиной Рудольфа Валентино, такой же, какой она была показана в его фильмах. Пока я размышлял, меня вдруг осенило, что Валентино не был счастлив в этом доме. В этом доме вообще нет счастья, независимо от того, кто бы в нем не жил. Месяцами позже, когда я уже вернулся в Лондон, кто-то прислал мне вырезку из лос-анджелесской газеты. В той статье писалось, что Ле Февр продал «Соколиное Гнездо» некой табачнице Дорис Дьюк и сам перебрался в другое место. С Валентино мы встречались еще и на других сеансах, в частности на встрече с Маей Мюрей, очаровательной звездой фильмов былых лет, некоронованной королевой Голливуда. Ее белокурые локоны, маленький ротик и гибкая талия очаровывали поколение эпохи джаза и принесли ей богатство, известность и славу, но она так и не вышла из немого кино. Когда я ее встретил, это уже была не та Майя, что прежде, не те соболя, не тот, сияющий золотом Роллс-ройс. Неудачный брак с принцем Дэвидом Майдвани разрушил многие ее мечты. Но она не сдалась, сохранив чувство юмора и бодрости духа, особенно когда ее имя пестрело на киноафишах, а кассовые счета говорили о неизменной популярности. Майя с ее первым мужем Бобом Леонардо, директором студии, дали Валентино первый шанс выйти в люди и из безвестного танцовщика стать знаменитым актером. Между ними завязалась истинная и глубокая дружба вплоть до самой безвременной кончины Валентино. Разговаривая с Майей и слушая ее истории о Валентино я восхищался великодушием этого человека и чувствами, которые двигали им за кадром большой сцены. Майя Уэст разместила меня в ее голливудском доме в районе Равенсвуд. Актриса не просто занимала в этом районе целый блок больших комнат, она здесь жила и удачно инвестировала свои доходы в недвижимость. Трагедия ее жизни не наложила тяжелой печати на декор дома. Все блестело белизной и богатством. Казалось, что нужна еще только подсветка и торс хозяйки дома будет выглядеть на всем этом фоне великолепной статуей. Все было блестяще, казалось живи и радуйся, но в душе у меня начала появляться ностальгия, тоска по Эдифи и беспокойство за Сиднейской Рощей. За день до того, как я оставил Голливуд, была годовщина смерти Рудольфа Валентино и я принял участие в жалобной поездке на мемориальное кладбище, чтобы возложить цветы на могилу. Я увидел, что мраморный мавзолей был уже сплошь обложен цветами. Смотритель кладбища сказал, что со времени смерти актера прошло уже лет двадцать, а в сей день люди и поныне тянутся к нему со всего света. Тот же парень повел меня в склеп и показал вазу с 13-ю розами, двенадцатью красными и одной белой. - Вы только что разминулись с леди в черном глубоком трауре, которая каждый год приносит на могилу 13-ть роз, - сказал смотритель. Несколько лет спустя судьба свела меня с «леди в черном» и она пролила свет на историю ее паломничества на мемориальное кладбище. Поскольку эта история нигде не разглашалась, а она открывает некоторые стороны личности Валентино, я перескажу ее здесь. Леди в черном, некто Флейм Дитра, была скрипачом и пианистом. С Валентино они встретились в 1918 г. , когда он еще был беден, неизвестен и только пробовал продвигаться по лестнице карьеры танцора. Дитре тогда было 14 лет. Вскоре после их знакомства она серьезно заболела и помещена в больницу, где она сильно тревожилась о том, что умрет и все ее забудут. Валентино часами простаивал у ее кровати, пытаясь ободрить ее душу и пробудить стремление к жизни. Каждый раз, когда он посещал ее, он приносил с собой красные розы, не совсем давая себе отчет, нужны ли они больной. Однажды, когда девушка билась в истерике предчувствия смерти и могильного одиночества, Валентино обещал ей, что каждый день будет носить к ее могиле красные розы.

– Но помните, сказал он тогда, - если я умру первым, я тоже не хочу быть забытым. И он умер первым. А Дитра не забывала. Хотя письма из дома были обнадеживающими, я забеспокоился о здоровье Эдифи и как только вернулся в Нью-Йорк заказал обратный билет на пароход «Королева Мария». Зашед в гостиную дома по Сиднейской Роще я увидел просиявшее от радости лицо Эдифи и это было мне лучшей наградой за краткость моего пребывания в Америке. Она сидела на стуле у открытого окна и хотя был теплый летний день, я удивился, почему у нее закрыты ковриком ноги. Тогда я стал на колени и взяв ее руки в свои пытался задавать ей вопросы лицом к лицу, но внезапно обнаружил то, что Эдифь долго и успешно от меня скрывала. Она была в инвалидной коляске! Тогда она посмотрела на меня и улыбнулась. Улыбнулась так как может улыбаться только Эдифь и сказала: «Я люблю это кресло, дорогой, я могу в нем двигаться куда угодно». Той ночью я высмотрел доктора Эдифи и попросил рассказать мне о ней всю правду. Доктор сообщил, что во время моего отсутствия Эдифь перенесла повторный, более слабый инсульт и теперь она, вероятнее всего, ходить уже никогда не будет. Когда я задал вопрос о неизбежности он ответил, что она, как он думает, проживет в лучшем случае еще года два. И я решил сделать этих два года самыми счастливыми в ее жизни. Пока я был в Америке мой Комитет разработал для меня новый, более трудный график работы. Были запланированы большие, численностью до 2000 чел.

публичные сеансы в Лондоне, Бирмингеме, Лидсе, Ливерпуле многих других городах и поселках. У меня никогда не было собственного авто и когда поздно вечером мне приходилось добираться домой, я предпочитал бежать на станцию и ловить, порой уже неудачно, последний поезд. Придя домой я первым делом ставил чай, а потом с подносом в руках шел в спальню к Эдифи и за чаем мы обсуждали все новости и приключения прошедшего вечера. На сих ночных дискуссиях мы также обсуждали планы будущего дня. Билл с неизменной преданностью старался угодить Эдифи в ее капризном аппетите и требованиях комфорта. Иногда я договаривался с местным киношником за Эдифь и Билла и они, пользуя инвалидную коляску, посещали кинотеатр. Эдифь любила эти вылазки из дому ибо они возвращали ей чувство реальной жизни и придавали бодрости духа. На одном из моих сеансов в Кингсвей Холле, дух, страсстно желающий побеседовать со своими родителями, нашел способ это сделать даже при их отсутствии в зале. Тогда говорило много духов. И вдруг Микки сказал, что есть душа молодого человека, не желающего представиться. Этот дух рассказал как он ушел из жизни. - Воспользовавшись моментом, когда родители ушли в театр, я повесился. Это было глупо и я теперь сожалею. Вернувшись домой папа с мамой нашли меня висящим на перилах. И вдруг некто г. Шид, присутствующий в зале, сказал, что несколько недель назад встречался с одним социальным служащим, недоумевающем о странной смерти сына. - Я знаю об этом мальчике, мы недавно встречались с его отцом, - сказал Шид. Вмешался Микки: «Мальчик страстно желает передать родителям его раскаяние в этой глупости и чтобы они знали. Он есть. Он никуда не исчез. Вы им расскажете, не так ли? » Шид обещал, что все расскажет. Тем вечером снова заявило о себе еще одно самоубийство, пришедшее каяться и просить прощения. Госпожу Баллок Кентон приветствовал голос ее мужа и сказал, что с ним явился молодой человек по имени. . .

Микки вмешался в разговор, дополнив информацию. Молодой человек был под домашним арестом и решил таким образом изъявить протест родителям. Он хочет, чтобы вы передали его маме, что он весьма сожалеет о своей глупости. Он помнит в каком она была шоке, когда нашла его мертвым на кухне. Пожалуйста, передайте его любовь девушке Перл. » Г-жа Баллок тогда сказала, что парень жил в ее селе и застрелился у себя на кухне. А Перл была его подругой. Не все мои сеансы удавались гладко. Я помню один такой на Хлебной бирже в Бкдфорде. Там какой-то скептик постоянно делал скандал, что в помещении где-то есть скрытый микрофон и некий помощник играет роль Микки. Тогда Микки выбрал г-жу Боннинг и привел духа некоего Пантера, которого вроде бы знала сия дама. Женщина подтвердила и вскоре с нею говорил сам дух. Пантер сообщил, что явился из Лутона, где у него была фабрика головных уборов. - У нас на фабрике был пожар и я попытался спасти некоторых девушек, оказавшихся в трудном положении, но сам попал в огненную ловушку. Г-жа Боннинг согласилась с фактом пожара и переспросила: « Не вы ли были членом лутонской спиритической церкви? » - Нет, - ответил дух, - это касается моего брата. Дух Пантера говорил еще и тут его перебил голос молодого сержанта Воздушных Сил, громко потребовавшего, чтобы тот микрофон, что перед кабиной убрали.

Г. Эбди Коллинс, председательствовавший на сеансе, спросил бойца, а в чем разница-то. Сержант ответил, что «Микки» мог говорить через спрятанный где-нибудь микрофон. После нескольких препирательств микрофон перенесли и Микки прокричал, а что, если вы услышите меня непосредственно в зале? И он закричал на весь зал. Я никогда такого прежде не слышал. Г. Коллинс спросил сержанта, убедились ли вы, мол, наконец и тот ничтоже смущаясь согласился, но добавил себе под нос, что он все-таки не уверен, нет ли здесь в зале заранее подготовленных агентов, обученных как и что говорить. Я сидел в кабине и трясся от истерики, пока не вспомнил, что на заре своей карьеры я тоже был таким упорным скептиком, задавая такие же вопросы. На госпожу Боннинг пало пятно подозрения в сотрудничестве. Она разъярилась и встав выказала молодому сержанту все, что о нем думала. В зале накалились страсти и г. Коллинс вынужден был закончить сеанс. Выдающимся событием во все более ограниченной жизни Эдифи был Оуэн, который вместе с прелестной дочуркой приезжал к матери в гости. За много дней наперед перед их приездом Эдифь с Биллом планировали, что бы приготовить к их приезду, о чем поговорить, какую игрушку прикупить маленькой внучке. Во все дни, когда они приезжали в гости, Эдифь вновь зажигалась тем светом, который исходил из нее некогда и тогда казалось, что жизнь течет как прежде. Оуэн не умел скрывать чувств и вот однажды он приехал на побывку к матери один. Я увидел по его лицу, что он привез дурные новости, однако их скрывает. Всячески сдерживая чувства он сказал матери, что богатый отец ее невестки предложил ему пост руководителя его бизнеса в Калифорнии и они с Джейн вынуждены оставить Англию и начать новую жизнь в Америке. Когда он закончил, Эдифь, сохранив самообладание ответила: «Конечно вы должны воспользоваться предложением. Это замечательный шанс и я рада за вас». Меня ее выдержка поразила. В тот день, когда Оуэн покидал Англию, я оставил всю мою работу и был возле Эдифи. Душа моя чуяла, что она в этот момент нуждалась во мне как никогда более. Она терпеливо сидела в своей коляске, бессмысленно роясь в клубке шерсти, то и дело поглядывая на неумолимые часы ибо время отбытия Оуэна близилось. Когда стрелки часов сошлись, она глубоко вздохнула и мне нечем было ее обрадовать как только предложить чашку чая. С тех пор Эдифь начала увядать на глазах. Она уже даже не могла сидеть и доктор предупредил меня, что дни ее сочтены. Однажды вечером, когда я сидел у ее кровати, рассказывая о событиях дня, лицо ее вдруг переменилось и странным голосом она едва успела сказать: «я люблю вас так. . . » и утихла. Кома длилась два дня. Потом ее не стало. Тело кремировали в Голден Грин. Часовня, пестревшая цветами, была переполнена нашими друзьями. Органист начал играть любимую музыку Эдифи и наш старый отец Шарп произнес прощальную речь. Не было никакого траура, никаких слез, только печаль проводов дорогой нам души в далекий путь в надежде будущего воссоединения. Той ночью, когда все ушли, я остался в комнате Эдифи один и за многие годы впервые почувствовал себя одиноким. Я осознал, что вынужден буду согласиться с тем, что мне никто уже не положит на плечо свою нежную руку, не улыбнется, во время уныния никто не скажет доброго слова. И я подумал, смогу ли я продолжать жить в доме, постоянно напоминающим мне о былых днях. А следующим утром я получил два письма из Америки. Первое – от Оуэна, который приглашал меня к себе на постоянное жительство, второе – от спиритического общества Лос-Анджелеса, предлагающего мне место их постоянного медиума. Но я не дерзнул принимать такие важные решения сам и решил спросить совета у моих невидимых помощников, что мне делать.

Этот вопрос я задал духам на ближайшем же собрании моей домашней церкви. Я был весьма удивлен, услышав в ответ, что мне лучше отклонить оба предложения и остаться здесь ибо у меня намечаются важные жизненные перемены. Продолжая, они сказали, что период моей жизни, когда я посвящал себя широкой публике, завершается ибо я уже до того измотан, что мне грозит не только болезнь, но и истощение силы дара. Потом они добавили, что скоро в центре Лондона за приемлемую плату будет сдаваться меблированная квартира и я должен воспользоваться сим моментом. Мне казалось, что такое предложение что-то из рода немыслимого, поскольку в центре Лондона был дефицит немеблированных квартир. К тому же, как правило, владельцы всегда требовали платить деньги наперед. А через три месяца я обрел новое жилище в Бэйсватере в доме, окруженном садом и давал инструкции грузчикам, где разместить в квартире мебель. Более того я был весьма удивлен новыми наставлениями относительно моей будущей занятости.

Тринадцать

Все годы моего труда на ниве духовного вещания я никогда не игнорировал советы моих помощников, особенно теперь, когда я получил известие об угрозе моим талантам от преутомления. Как только я ужился в новом доме, в котором оказался сверх всяких моих надежд, я оставил общественную работу и всячески уклонялся от любых предложений публичных выступлений, сколь финансово заманчивыми они бы не казались. Я не открывал публике моего нового номера телефона и всячески старался держаться в тени. Кроме того было значительно сокращено количество частных сеансов, на которые я принимал только особо пытливых или остро нуждающихся. Не факт, что мои финансовые дела ощутимо ослабли, но арендная плата Леону и Розе, - владельцам дома, была умеренной и мне хватало заработков на спокойный прожиток и оплату счетов. Теперь у меня появилось время на отдых и размышления, на мои увлечения фотографиями и немым кино, я мог без напряжения побыть в кампании друзей. Мои нервы успокоились, натура смягчилась и здоровье заметно поправилось. Несколько месяцев я ждал откровения моей судьбы от тех, кто ведет меня в невидимом мире. Мне запомнился один психологически трудный сеанс, где скептически настроенная мать упорно не желала беседовать со своим, терзавшимся в попытках связи покойным сыном. Однажды ко мне приехал генеральный директор театральных заведений Патрик Шелби. Он привез с собой еще семерых его друзей, среди которых была дама, условно назовем ее г-жа Карр. Уже вскоре после начала сеанса явился дух молодого человека и пытался убедить г. Карр, что он ее покойный сын Джастин. Первым по традиции сеанс начал Микки. Он приветствовал мистера Шелби и его друзей и вслед за ним прозвучал слабый, как бы изможденный голос: «Мама, -я Джастин. Как хорошо, что ты пришла. . . » Госпожа Карр, окруженная пытливыми соучастниками, была в смущении и полном недоумении. Тихим, почти шепотливым, привычным ему при жизни голосом Джастин стал убеждать мать, что это он, приводя в доказательство эпизоды их жизни, но несмотря на все его старания, г. Карр сидела замкнута и безучастна. Наконец покойный спросил: «А вы помните тот случай, на реке с лебедями? » С преждним равнодушием и прохладой в голосе г. Карр ответила: «Не старайтесь. Я всеравно не верю». В голосе духа почуялось отчаяние: «Мама, но вы же должны помнить, как лебеди напали на лодку! » Госпожа Карр сидела, как будто ее это не касалось. В разговор вмешалась рядом сидящая девочка и сказала, что она помнит этот случай очень хорошо, еще с тех пор, когда она с родителями жила у пруда и две семьи часто плавали там на лодках. Поощренный этой поддержкой дух снова стал вспоминать матери различные подробности его земного бытия, но мать слушала его как за каменной стеной. Наконец раздраженный недоверием дух устало отчаянно проговорил: «Мама, я буду убеждать вас, чего бы это мне не стоило! » Несмотря на серьезность случая мы с друзьями не могли обратить печали покойного в радость. Было очень много доказательств загробного бытия ее сына, но дама так и ушла с сеанса неверящей и хладнокровной. Как-то утром я ждал двух друзей преп. Дрэйтона Томаса, о который у нас с ним была предварительная телефонная договоренность. Будучи неплохим психологом Телега ничего не сказал мне об этих людях окромя того, что они были супругами Ньютон. Когда Билл провел их в комнату сеансов, я сильно рассердился ибо за ними туда последовала собака эльзасской породы. Билл знал, что я не допускал животных на сеансы и я все время норовил спросить его, зачем он это прошляпил, но вдруг меня осенило, что собака-то была не из мира нашего. . .

На том сеансе с г. Ньютоном говорил его отец и дав несколько убедительных доказательств своей идентичности, сказал сыну, что пришел сюда с Рэксом. - Пес не сразу понял, - сказал дух, - почему судьба так внезапно поменяла ему хозяев, но теперь он успокоился и к нам с матерью привык. На этом слове я услышал, как м. Ньютон плачет. По окончании сеанса я узнал от госпожи Ньютон, что пара недавно прибыла из Австралии и намерена поселиться в Англии. Прежде чем уплыть из Австралии г-жа Ньютон настояла, чтобы муж уморил их любимую эльзасскую собаку Рекса, поскольку дорога без него будет проще. Мужчина до сих пор казнит себя за то, что послушал бабьего совета. Это был не первый и не последний сеанс, на котором я узнал, что умирающие животные как и люди переходят в другое измерение. Я уверен, что любовь, которую получили они от нас, пребывает там с ними, поднимая их уровень на ступень выше. И эта любовь снова когда-нибудь радостно встретит нас за вратами земной жизни. Время от времени на земле бывают случаи, когда два человека заключают между собой договор, что если кто умрет из них первым, то заранее обусловленными знаками даст знать о себе оставшемуся, дабы тот убедился в загробной жизни. Госпожа Гровер пришла на мой сеанс несколько лет тому назад, когда еще жила в Лондоне. Она хотела хоть чем-то успокоить свою младшую дочь, у которой недавно умер муж. Когда сеанс началсяя, Билл, покойный зять г-жи Гровер обратился к ней со словом «Джерри», как это он любил делать при жизни, и справился о ее здоровье. Тогда с напряжением в голосе он произнес: «медведь мамин, медведь папин и Брумаса». Он несколько раз произнес эту бессмысленную фразу, затем сказал озадаченно: «я не знаю, зачем я это болтаю. Наверное я хочу, чтобы вы во мне не сомневались. » Госпожа Гровер не только была разочарована сеансом. Ее заворожила так много раз повторенная духом фраза, смысла которой она не понимала. Однако, возвратившись домой и рассказав все дочери, на дам вдруг снизошло озарение. Глупая и непонятливая фраза покойного Билла просто могла означать послание, которое надо было передать третьей стороне ибо оно гласило кто за кем будут умирать. А несколько лет спустя, г-жа Гровер снова была у меня на сеансе и снова приходил Билл. Мне кажется, что лучше всего об этом случае расскажет присланная мне выдержка из записей самой госпожи Гровер. «Мы ждали несколько минут и я уже начала побаиваться, что Микки не придет, но он вдруг явился и после нескольких слов приветствия сказал: «Тетушка Джеррай, Билл пришел». К моему удивлению дух зятя спросил о моем здоровье. Кстати я должна заметить, что г. Флинт не знал о моей внутренней болезни. Во время моего пребывания в Лондоне я воспользовалась возможностью посетить хирурга лондонской клиники и меня долго водили по рентгенам и анализам. Хирурга вызвали из Шотландии на какую-то срочную операцию и его секретарь просил меня подождать, пока он освободится и посмотрит мои снимки. Поэтому я ответила Биллу, что состоянием своего здоровья, конечно, обеспокоена. - Не стоит волноваться, - продолжал Билл, - я видел ваши снимки и не нашел в них ничего особенного. Операция не нужна, потому что ваша болезнь не хирургическая. Просто в будущем вам необходимо более строго откорректировать вашу диету. Мой покойный зять был при жизни рентгенологом. Остается только добавить, что на следующий день мне позвонил секретарь того хирурга и все точь-в-точь повторил то же самое, что и дух Билла». Много сеансов мы провели с м-ром С. Д. Вудсом, исследователем психических явлений, человеком большого ума. М-р Вудс имел привычку приносить на наши сеансы регистратор, чтобы потом прокрутить записи не только знакомым спиритистам, но и всем, кому, как он думал, не помешает знать о существовании загробной жизни. Однажды Джордж позвонил мне и спросил, может ли он привести на сеанс некую даму. Получив мое согласие вечером он прибыл с очаровательной дамой, которую предствавил как госпожу Бетти Грин. Вудс сказал, что хотя дама и слышала записи сеансов дома, но вживую присутствовать на таком еще не приходилось. Вместе с Джорджем Вудсом и Бетти Грин на сеансе присутствовали и другие посетители. На связь вышла Роза Хокинс, душа, которая уже была мне знакома по предыдущим сеансам. Веселым, радостным и немного протяжным голосом она говорила спокойно и плавно, что очень даже подходило для нашего регистрирующего аппарата. Качеством голоса она даже превзошла Микки. Роза рассказывала, что некогда была продавщицей цветов близ станции Черинг-Кросс в самом сердце Лондона и жизнь ее протекала в бедности и затруднениях. Эта душа всегда с охотой отвечала на вопросы посетителей, хотя иногда смущалась и говорила, что в духовных вопросах она еще не успела продвинуться далеко. В принципе она и не горела жаждой постичь бытие высших уровней духа, где обитают развитые души. Джордж спросил ее, на что похожа жизнь духовная, чему уподобить ее.

– Ну вы ж и вопросы мне задаете! – возмутился дух, - вы хотите, чтобы я рассказала вам о жизни духа языком плоти? Я не знаю, как найти сему подобия. Я не представляю, смогли бы вы рассказать о чем-нибудь в вашем мире, никогда его не видев, потому что у вас нет о том понятия.

Другой посетитель спросил Розу, думают ли души в ее мире о деньгах, что весьма возмутило ее душу. - Здесь деньги не ходят, здесь ценится то, с чем вы пришли, какие у вас жизненные заслуги, ваше духовное состояние. Еще был вопрос, каков общественный порядок на том свете и есть ли он там вообще. Роза ответила: «Есть законы естественные, мой дорогой, и мы начинаем это понимать, когда оказываемся здесь. Здесь нет ни инструкций, ни правил, ни правительств их придумывающих. Законы общие для всех и все обязаны им подчиняться. Кто-то спросил, чем же занимаются души в загробном мире. - Они делают то, отвечала Роза, что им по нраву. Здесь все делается только по симпатиям. Душа может осуществить мечты, которые были ей недоступны при жизни, например стать музыкантом. Когда я оглядывюсь назад на прожитые годы, эти двое людей Джордж и Бетти кажутся мне неким мостиком в цепочке событий, изменивших мою жизнь, сделавших ее более содержательной и насыщенной. Джордж и Бетти не раз даже конфиденциально приходили ко мне на сеансы и каждый раз писали на пленку, чтобы будущим поколениям осталась память о нашей работе. В течении нескольких лет работы с ними я ощущал атмосферу гармонии и хотя они мало понимали в медиумизме и некоторые сеансы просижывали впустую, тем не менее были времена, когда на связь выходили души, далеко продвинувшиеся в постижении духовного мира. С некоторых пор здоровье Эндона Билла начало ухудшаться, но он не воспринимал это как трагедию, потому что смотрел на смерть как на возможность перехода в большую жизнь. Когда к нам прибыл Брэм, Билл обучил его всем приемам работы, которую выполнял сам, потому что остаток жизни решил провести в городе своего детства.

Джордж Вудс и Бетти Грин посещали мои сеансы около двух или трех лет. И вот однажды к нам пришел дух некой Эллен Тэрри. Обратившись к ним она сказала: «Вам предстоит присутствовать на замечательных сеансах, которые специально готовятся так, чтобы вы могли записывать. Здесь есть души, страстно желающие многое вам рассказать о здешнем мире. Они сами заняты поиском путей коммуникации с вами. Ваши пленки хоть немного помогут нам в этом деле. Мы приведем сюда множество разных душ, чтобы вы могли все записать и распространить миллионам людей. Именно потому мы и хотим, чтобы вы имели регулярное общение с сим медиумом, дабы воспользоваться каналом связи и получить важные сообщения для человечества. » Я никогда не сомневался в истинности слышимых мною голосов, не был недоверчивым к моим духовным помощникам, но услышав знакомый голос Эллен Тэрри впал в недоумение и сомнения. Как можно миллионам людей прокрутить пленки Джорджа? За много лет своей исследовательской работы Джордж бесповоротно убедился в загробной жизни и каждый раз, применяя как доказательство свои записи, пытался доказать это многим людям. Но миллионам!? В это трудно было поверить. Когда голос Эллен Тэрри исчез, я встал со стула, включил свет и попросил Джорджа еще раз прокрутить запись. Прослушав пленку еще раз я все-таки согласился, что нынешняя фантастика завтра может стать былью и записи Джорджа все-таки услышат миллионы. С тех пор мы и решили регулярно посещать сеансы. Мадам Брайент, жившая в Палас Гэйт, подключилась к нашим сеансам с целью услышать голос своего покойного мужа Джорджа и испросить у него какие-нибудь советы, которые он способен был бы дать в его положении. Как-то раз она пришла на собрание с высоким изможденным мужчиной лет пятидесяти с лишним и спросила, можно ли ему поприсутствовать на сеансе. Может и лучше, что мадам не сказала мне как его зовут. Вместо представления она лишь кратко сообщила, что сей тип является закоренелым скептиком, полагающим спиритизм как заблуждение, самообман, а то и вовсе мошенничество. Дама убедила его пойти на сеанс и доказать, что он проиграл спор заранее. Честно говоря к новому ехидному посетителю у меня не было сердца, но симпатизируя госпоже Брайен я вынужден был согласиться. Мы ждали, но привычного приветливого голоса мужа госпожи Брайен слышно не было. С двумя посетителями перекинулся несколькими словами Микки, потом появился голос некоего духа, назвавшегося «Уайтом». Дух был очень рад, что после долгой разлуки может поговорить с сыном. Несмотря на темноту в комнате, мне показалось, что госпожа Брайен дала своему другу под дых, в качестве ответа на его скептицизм. Он действительно ответил, но голос его был столь кислым и скучным, что было бы лучше, если бы он вовсе молчал. Дух попробовал еще раз разговорить неверящего сына, но снова не встретил теплоты и поддержки. Наступила пауза и я услышал шепот духов, советующихся, что им делать дальше. Внезапно голос Уайта зазвучал столь громко, что мы аж встрепенулись.

– Я скажу тебе о некоторых вещах, чтобы ты поверил, - сказал дух и начал излагать рассказы о детстве сына, рассказы об их общих занятиях, воспоминания о вместе посещенных местах и т. д.

Мой прежде апатичный посетитель будто проснулся и активно поддерживал беседу до самого конца сеанса. После завершения собрания, когда все разошлись, друг госпожи Брайен остался, чтобы вымотать мне нервы до последней степени. Разве не правда, что я заранее знал кто он? Разве я не знал, что значит имя Уорик? А не правда ли, что г-жа Брайен позвонила мне утром и все рассказала? Итак признайтесь же, где был микрофон? А громкоговоритель? Может ли он увидеть копию моего удостоверения? Он задал еще много глупых и неуместных вопросов, которые сыпались из него как из пулемета. Я не успевал ответить на первый вопрос, как уже слышался следующий. Наверное он заметил мое смущение ибо вдруг переменился и как в старом кино дружески протянул мне руку, сказав: «Все в порядке! » Мы обменялись рукопожатиями, он представился как полковник Джеффри Уайт, начальник полиции Уоркшира и поблагодарил меня за интересный опыт. Про себя я думал, что полковник получил не просто интересный опыт. Он пока унес яркое впечатление, не придав значения сути пережитого. Стоя в передней двери и наблюдая как он отдаляется от дома, я почему-то подумал, что было бы лучше, если бы в другой раз он и вовсе не пришел. Но случилось то, чего я не ожидал. Через несколько месяцев он в воскресенье утром позвонил мне снова и напрашивался на сеанс прямо сейчас. Я объяснил, что я не даю сеансов по воскресеньям, только по будням, но он сослался на свое краткое пребывание в Лондоне предлагая сделать для него исключение. И таки меня сломал. Тем утром мы и провели сеанс. Как только был потушен свет, Микки сказал, что отец полковника Уайт хочет с ним говорить о его предстоящей командировке на Кипр. Между духом и человеком последовал длинный разговор, который мне поневоле пришлось слышать. Оказалось, что в прошлую пятницу полковника вызвали в офис и спросили, согласен ли он быть поверенным Министерства по делам колоний на Кипре в условиях тамошнего греко-турецкого конфликта. Ответ надо было дать на следующий день, а пока он терзался помыслами не зная что и сказать. Отец советовал ему согласиться ибо он справится с поставленными там ему задачами и сказал, что полковник не задержится там не долго и в скором времени опять вернется в Англию. Когда голос исчез, я включил свет и увидел полковника Уайта откинувшегося на стуле с изумлением на лице.

– Это что-то невероятное, - сказал он, - я убедился, что это был дух моего отца. Ибо миссия на Кипр была столь конфиденциальной, что о ней не знал никто, даже жене я не мог сказать.

Полковник таки отбыл на Кипр и справившись с поставленной задачей вернулся домой раньше, чем ожидалось. Вернувшись в Англию он каждый раз, как только посещал Лондон, наведывался на мои сеансы, пока как-то я в ежедневной газете не прочитал, что он скоропостижно умер при попытке произнести речь на каком-то полицейском банкете. Я думаю, что там его уже поджидал отец и они радостно встретились. Атеисты и некоторые православные, особенно те, кто ни духом, ни видом понятия не имеют что такое медиумизм, высмеивают саму идею духовного посредничества между миром видимым и невидимым. Красные индусы? Древние египтяне? Тибетские ламы? Ребята, как вас ловко обвели вокруг пальца эти спиритисты?! Маститые психологи со своей стороны толкуют о неких двойниках, вторичном сознании, подсознательной драматизации, самогипнозе. . .

Я не намерен влазить во все эти их дебри, пытаясь детально выяснить, что это такое, но мне кажется, они не вникли в саму суть вещей. Некоторые, фанатично настроенные верующие, категорически противятся медиумизму и служению духов как проявлению одержимости и мракобесия, забыв, видимо, слова псалмопевца: «Вот Я посылаю пред тобой Ангела Моего, хранить тебя на пути. И на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею». Я знаю, однако, что многие христиане признают светлокожих ангелов-хранителей, представляя их себе как существ воинственного вида с крыльями за плечами и потому мне казалось, что духовное развитие будет прерогативой именно белой расы. Но правда оказалась более простой чем думали. Ангелы, или служители духовного мира, называйте их как вам угодно, - это духи, бывшие на земле мужчинами и женщинами всех рас и национальностей. Каждая душа находится на своем уровне развития, продолжая неустанно стремиться ввысь. Они же «зарабатывают» себе «добрые дела», пытаясь служить на ниве земного поприща, информируя человечество через тех, кто имеет медиумические способности.

Но невидимые попечители есть не только у экстрасенсов. Перефразируя знаменитую фразу апостола Павла «все мы окружены огромным облаком свидетелей», что само по себе не означает, что вокруг нас так и вертится толпа духов, контролируя все наши действия. Это дело частное. У каждого человека есть те, кого он любил и потерял в сей жизни. Они то и прилетают к нам, когда мы думаем о них, молимся или зовем на помощь. В течение войны я обрел себе еще одного помощника в мире духов. Однажды он пришел к нам на домашнее собрание и назвался доктором Маршаллом. При жизни этот дух занимался медициной в Хемпстед Лондоне. У него была мягкая и сочувственная речь, как раз под стать домашнему доктору. По той отрывочной информации, которую иногда давал о себе доктор, нам удалось составить о нем впечатление и проверить, что же это за личность жила некогда на земле. Оказалось, что врач Чарльз Фредерик Маршалл родился в Бирмингеме в 1864 году и получил блестящее медицинское образование хирургического профиля при госпитале Барта в Лондоне. Он интересовался вопросами парапсихологии в то время, когда наука сия еще не стала на ноги и в конце концов он таки стал убежденным спиритистом. Первоначально его влекла дерматология, но потом он уклонился в онкологию. Спустя годы он считал, что причина болезни стала ему ясна и он даже разработал свой метод его лечения. В 1932 году он издал монографию «Новая теория рака», где подробно изложил свои наработки, подкрепленные многочисленными случаями излечения. Но консервативная официальная медицина осталась глуха к его трудам и он ушел из жизни разочарованным в мае 1939 года. С тех пор, как доктор Маршалл стал посещать наши сеансы, он помог по части медицины и эмоциональных стрессов тысячам моих клиентов. Однажды к нам на сеанс пришли чета Арчеров с двадцатилетним сыном Роландом, служившем в тоговом флоте. Я заметил, сто у парня нелады с одним из глаз и спросил что произошло. Он сказал, что это уже длится месяцами и где они только не были, никто из врачей не сказал в чем дело. Парень волновался ибо даже ведущий окулист, смотревший его недавно, не решил вопроса. Как только дух доктора прибыл на сеанс, он сразу же затронул тему глаза Роланда. Он напомнил молодому человеку случай, имевший место несколько месяцев тому назад, когда он чистил иллюминаторы пучком железной стружки и частичка этой самой стружки тогда спружинив, попала парню в глаз. С тех пор она там и сидит, вызывая проблемы. Он советовал Роланду вернуться в глазную коинику и рассказать там обо всем этом доктору. Мальчик послушал совета и его глазной вопрос был решен. Я все более ощущал потребность проводить сеансы с Джорджем Вудсом и Бетти Грин. Говорить с ними приходили самые разные и довольно интересные духи. Некоторых они знали еще при жизни, другие приходили из тьмы веков, но все они приходили, чтобы сказать нечто интересное, информативное, будоражащее ум. Притом они говорили так, что их без труда можно было записать на пленку в назидание всем жаждущим и грядущим поколениям. На одном из сеансов прибыл дух по имени Рише, говоривший с французским акцентом. По ходу дела мы узнали, что это была душа профессора Чарльза Рише, знаменитого французкого физиолога, который в 1905 году был президентом ОПИ в Лондоне. Он объяснил мне как духи используют мой медиумизм. Каждый живой человек наполнен некой «силой жизни», именуемой эктоплазма. У кого этой самой «силы жизни» больше, те и есть медиумы. В течении сеанса этот флюид, именуемый еще «силой духа» выходит из тела и становится сопричастным духам, которые и «лепят» из него свои вокальные органы, именуемые еще «масками» или «звуковыми приборами». Общающийся дух трансформирует свою энергию на этот «прибор», так что последний уже сам выдает в материальный мир привычные нам звуки. Дух профессора акцентировался на том, какие трудности испытывают души, пользуя этот метод связи. Оказывается, что общающийся дух должен суметь резко понизить частоту своего голоса до приемлемого нам, земного диапазона, кроме того он еще должен сотворить этот голос таким, каким он у него был при жизни, иначе его никто не узнает и не поверит. Когда профессора спросили, может ли он видеть и слышать людей в сеансе, он ответил, что все зависит от того, нужно ли ему это и стоит ли тратить на это энергию духа. Пожелав и должным образом сосредоточив свое внимание, он мог слышать и видеть людей на земле, но ему проще видеть наши мысли, чем прислушиваться к словам. Он очень раздражался, когда ему говорили, что приходящие голоса духов не совсем такие как при жизни. - Они и не могут быть такими, - ответил он, - органы речи у них ведь не родные и речь их синтезирована. Кроме того не стоит забывать, что духу во время диалога нужно контролировать как минимум три вещи. Большинство из того, о чем говорил Рише адресовалось мне. Я часто слышал замечания духов о трудностях работы со «звуковым прибором», который трудно удержать «в настройках». За «прибором» все время надо следить, а тут еще надо и факты идентичности приводить. Дух профессора сказал, что это само по себе уже чудо, что мертвые могут общаться с живыми. Некоторые духи говорят так сказать стандартизованными голосами, т. е.

два или более духов могут говорить голосом не один манер. Это большей частью духи тех, кто массово гибли на войне. Отличить их можно лишь по содержанию свидетельства, которое они представляют. Некоторым душам удается смоделировать голос, полностью идентичный при их жизни. Одним из таких был Лорд Биркенхид, потомственный лорд и канцлер Англии, умерший в 1930 году. Согласно Закона об Убийстве пять категорий убийства подлежали смертной каре через повешение. Этот закон действовал еще при мне. Дух Лорда Биркенхида, явившись на сеанс, почти час читал нам красноречивую лекцию о необходимости отмены смертной казни. - Этот аспект уголовного права, - сказал дух, - больше всех нуждается в пересмотре, независимо от вида казни: будет ли это палач с петлей или что-либо другое ибо не меняется суть дела. Жизнь нельзя отнимать произвольно. Идеи духа явно противоречили существующему положению вещей, когда он был на земле. - Я видел, что происходит с казненными здесь, которые прибыли сюда карой закона, - продолжал лорд, - как они метались, будучи неготовыми воспринять новую реальность. И как души наполнялись мыслями о ненависти, мести и угрозах. Эти казненные души задерживаются на земле и разыскивают тех, чрез кого они могли бы совершить свои накипевшие замыслы. Так и множатся смертные преступления. Биркенхид предложил людей, совершивших смертные преступления, предавать исправительным работам, чтобы и обществу польза была, и они имели время осознать соделанное. Наконец он произнес: «Нет никакой смерти! Мы живы и пытаемся достучаться до вас. Я прошу вас, я умоляю сделать все вам возможное, чтобы об этом узнало человечество». Когда запись этого сеанса была прокручена перед членом Конгресса г. Чарльзом Е. Лесби, он ответил: «О’кей. Я нисколько не сомневаюсь в том, что это Биркенхид. Именно из-за него я стал тем, чем есть сейчас. Я помню его в течении всей его юридической карьеры». То же повторил Лесби и при выступлении по телевидению, где его видели миллионы. Узнав об этом я вспомнил дух Эллен Тэрри и ее пророчества. Однажды к нам на сеанс явился дух актрисы Лилиан Бэйлис, основателя всемирно известного театра Олдвик. Прошло только два дня как прикрыли ее театр, чтобы перенаправить поток посетителей в Национальный театр, а речь духа была полна драматизма. Мисс Бэйдис спрашивала, была ли действительно такая необходимость в закрытии ее театра и нельзя ли было оставить его как школу мастерства для подрастающих актеров.

- И в конце концов его можно было сохранить как музей, - сказал печально дух. Когда кто-то из присутствующих спросил ее, была ли она при закрытии театра, мисс Бэйлис ответила: «Конечно я там была! Как можно было бы пропустить последний акт? Это была печальная ночь, но я горда. Я уверенна, что Национальный театр будет успешным, потому что его корни были в Олдвике и это сильные корни». Мисс Бэйлис сказала, что на прощальном вечере были и духи других выдающихся театральных деятелей прошлого, включая и Эмму Конс. Когда эту запись прокрутили ее знакомому капитану П. Ньюкомбу из Ховы, он записал следующее: « Голос на пленке вполне соответствовал покойной мисс Бэйлис, со свойственными ей интонациями и акцентами. Благодарю вас за виртуальную встречу с моим старым другом». Госпожа А. Уотсон, тоже из Ховы является крестницей покойной Лилиан Бэйлис, когда услышала запись тоже написала: «Я счастлива подтвердить, что это голос моей крестной». Однажды вечером, когда мы с друзьями сидели болтая о том и сем я почувствовал как ко мне пристает чей-то дух. Я попытался проигнорировать это чувство, но дух стал начал со мною препираться и мне ничего не оставалось как предложить друзьям зашторить окна и погасить свет, чтобы узнать что за наваждение. Все было сделано как следует, но полной темноты достичь так и не удалось из-за неприспособленности помещения. Как раз там был и магнитофон. Несмотря на некоторый дискомфорт голос заговорил почти сразу с характерными ирландскими переливами. Сначала мы не знали, кто явился, но когда он упомянул игры и сказал, что не имеет а ни малейшего желания вернуться на землю, потому что он уже прошел там достаточную школу, мы приветствовали его с восхищением. Всю жизнь и до самой смерти Шоу был недоверчив к жизни. Присутствовавшая на сеансе дама спросила его, что было если после смерти он обнаружил, что ошибался. Дух ответил: «Был удивлен, восхищен и встревожен. Вот таких три чувства сразу». Потом духа просили охарактеризовать нынешний театр, но он наотрез отказался, мотивируя тем, что дело сие есть грех и он не станет таким заниматься. - Я был очень сентиментальным старым дураком, записавшимся в артисты чтобы корчить из себя разные роли. Но мне это не шло, хотя я скрывал оное от людей и я хорошо видел, что мне лучше дается перо, чем игра. Потом дух Шоу начал заниматься самолюбованием. - Я создал несколько образов, которые по сути выражали мои идеи. Неважно, что отдельные мои произведения не вполне сценичны, однако я надеюсь, что сумел создать один или два образа, которые не умрут. Когда эту запись прослушал в 1962 г.

Л. Ф. Истербрук, он написал: «Я нашел факт регистрации голосов весьма любопытным. Чем более я думаю об этом феномене, тем более мне кажется он невероятным, но тем не менее он есть. Теперь понятен смысл его заразительной улыбки.

Рядом с ним вы почувствовали, что весь мир со всем его безумием не более чем комедия и смеялись над всем со снисхождением и пониманием». Относительно той же записи преп. В. А. Бэрхэм в июне 1970 года писал: «В марте 1959 г.

я прокрутил запись голоса Бернарда Шоу Джорджу Бишопу, близкому его другу и театральному критику газеты «Дэйли тэлеграф». После прослушки г. Бишоп сказал: «это его стиль ума и эмоций»».

Духи, приходящие на сеансы с Джорджем и Бетти были в основном душами неизвестных лиц, умерших обычной смертью. Они приходили, чтобы рассказать каково оно там, за чертой неизведанного. Однажды пришел некий Эдвард Батлер, предложивший называть себя Тэдом. Голос его был мягким, какой бывает у йоркширцев. Он рассказал, что в 1923 г. жил в Лидсе до утра роковой субботы, когда они с женой отправились по магазинам. - Когда я переходил главную улицу и не успел еще достичь «Джека Робинсона» как вдруг меня что-то резко ударило. Это был грузовик. Меня ударило об стену и я отключился. Потом я увидел толпу, которая перепуганно на что-то смотрела. Я заинтересовался, - продолжал дух, - на что же смотрит толпа и подошед увидел на земле мужчину, весьма похожего на меня. До меня не дошло. Сгоряча мне показалось, что это мой двоюродный брат. Но одежда то на мужчине была моя, значит – это я! Тэд видел в толпе кричащую и плачущую жену, пытался ее успокаивать, но все было бестолку. Она на него не реагировала. Потом прибыла санитарная машина и Тэд с женой сопроводили тело в морг. Теперь до него дошло, что случилось. Позже Тэд пришел на свои похороны и видя всю беготню размышлял: «Сколько суеты и напрасного попечения. А ведь я живой был рядом, но никто на это даже не обратил внимания». При жизни Тэд был обычным парнем, ни во что не верил, никому не молился и не исповедывал никакой религии. Даже перешед в другой мир он какое-то время продолжал осознавать себя земным человеком. Он бродил вокруг своего дома, ездил на травмаях, посещал друзей, но никто его ни видел и не слышал. Он начал ощущать себя одиноким и несчастным. Иногда он хотел даже пропустить бокальчик пива, но попытка ничего не дала, так как рука проходила сквозь стекло. . .

На другом сеансе некто, говорящий с гортанным немецким акцентом, представился как доктор Франк, бывший заключенный концлагеря Дахау. Он был убит, потому что отказался сделать нечто, к чему его принуждали, а ему не позволяла совесть. Поначалу его взяли в лагерь врачом и он думал, что будет там помогать заключенным, но позже «они» настояли, чтобы он участвовал в их ужасных хирургических экспериментах. Он отказался и был казнен. Даже доныне, - сказал дух, - над Дахау висит атмосфера зла, страдания и горя. Тогда его спросили, а чем же он занят там, на другой стороне, сейчас и дух ответил, что он еще доктор, но теперь он лечит души, помогая им избавиться от грузов прошлой земной жизни. Прежде чем нас оставить, доктор Франк сказал: «Люди на земле должны понять, что мысль – начало всему. Мыслию человек строит свою жизнь на земле, мыслию он строит себе небеса или ад здесь». В 1963 году страну всколыхнул судебный скандал по делу некоего Стивена Уарда, фешенебельного, но бедного талантами остеопата. Он предстал перед Центральным уголовным судом по обвинению в непроффесиональности. Находясь под следствием и ожидая приговора он, не выдержав стресса, умер в камере.

О Стивене Уарде мне ничего не было известно окромя того, что можно вычитать в прессе. Тем более я был удивлен, что вскоре после его одинокой и жалкой смерти Стивен объявился на наших сеансах. Хриплым, взволнованным голосом Уард сказал, что сожалел о происшедшем, однако совесть его чиста от тех обвинений, которые были ему предъявлены. - Я просчитался и был чрезмерно доверчивым, но я не делал того, в чем меня обвинили. Это последняя правда! » Вскоре после этого первого трудного сеанса снова пришел дух Стефана Уарда. Голос его окреп и он мог говорить дольше. Он снова сожалел, что наложил на себя руки, но это оттого, что почувствовал, как вокруг него плетется сеть лжи, безумия и снобизма, пытающихся из невиновного сделать преступника. Он сказал, что не сказал и слова против тех, кто свернув на него всю вину своих ошибок, покинули и предали его. - Это был грязный бизнес, - сказал дух, - меня в нем сделали козлом отпущения. За политическим содержимым аферы пряталось нечто зловещее. Дух сказал, что его самоубийство не решило проблемы, но отяготило ее. Он еще говорил о каких-то письмах, котрые нужно было опубликовать после его смерти. В Англии их вряд ли бы пропустила цензура, а вот в другой стране попробовать можно. Как я полагаю некоторые письма Стивена Уардена были изданы во Франции вскоре после этого сеанса. Дух Уардена время от времени посещает наши собрания и я заметил, что он ощутимо переменился. Ему удалось пережить обиду и простить предавших его друзей. Этель и Альфред Скейрофы, живущие в Ипсуиче, продолжали дело, начатое неогда Джорджем Вудсом и Бетти Грин. В январе 1964 г.

с г-жой Скейроф вела беседу развитая душа некоего монаха католической церкви, обитавшего в монастыре, которое ныне называют местом покоя святого Эдмундса. Он велел им обращаться к нему как к «брату Бонифациусу» и сказал, что в свое время он был каким-то мятежником. С тех пор «брат Бонифаций» говорил с Скейрофами быстро и красиво, чему я и сам удивлялся. Они говорили обо всем, но коронным его вопросом было безумие дискриминации по признаку расы, цвета кожи или кредо. Чета Скейроф посылали записи этих бесед в Южную Африку и оттуда постоянно шли письма с просьбами присылать свежие материалы. В одном случае я прокрутил запись беседы Бонифациуса пастору церкви Уэст-Энда. Он с интересом ее прослушал, потом попросил, смог бы он взять у меня пленку, чтобы прокрутить ее своим друзьям. И я согласился. Через некоторое время другой мой друг, член церкви того пастора, сообщил мне, что в последнее воскресенье проповедь пастора была копией беседы брата Бонифациуса. Пастор только не сказал, откуда он взял этот материал. К началу 70-х Джордж и Бетти создали библиотеку с более чем двумястами записями духовных бесед со знакомыми и незнакомыми духами. Среди них есть одна, которая долгое время не давала нам покоя. Когда начался сеанс, Микки объявил, что с ним пришло два духа из древних времен. Потом мы услышали мужской и женский голос, говорящий на неизвестном языке. Через некоторое время женщина спела несколько небольших куплетов. Мы все еще надеемся, что однажды найдется кто-то, кто сумеет распознать язык и сделать его перевод на английский. С Джорджем и Бетти мы работали в тишине и спокойствии целых 18 лет и однажды в воскресенье, открыв газету я нашел целую статью о нашей с ними работе. Продолжение статьи «Необычайные случаи свидетельства о загробной жизни» обещало выйти в следующем воскресном выпуске. Из-за этой статьи мне пришлось давать интервью по телевизору. В процессе беседы мы крутили некоторые записи голосов, а потом в итоге я все прокомментировал. И снова сбылось пророчество Эллен Тэрри.

Четырнадцать

Мой старый друг отец Шарп преставился в 1960 г в возрасте 94 лет. Он до последнего не оставлял надежды, что придет время и домашний спиритизм вырастет в большое братство, став настоящей церковью. Но в жизни и его не миновали удары судьбы, одним из которых был протест архиепископа Кентерберийского против заключения группы церковных лиц, составлявших комиссию по экспертизе паранормального опыта. Эта комиссия была создана покойным доктором Космо Лангом, бывшим архиепископом Йорка, но когда он стал Приматом Англии, стал всячески отрицать и мешать работе созданной им же комиссии, потому что она подтверждала эффективность медиумизма. Лорд Ланг умер в 1945 году, а через год он явился к нам на сеанс и беседовал с отцом Шарпом. - Если бы я мог воскреснуть и иметь то знание, которым обладаю ныне, о, как бы я переменил свои взгляды! Я мог бы сделать гораздо более пользы, чем некогда. . .

Он говорил о тысячах молодых обездоленных душ, погубленных войной и неучью, потому что церковь не сказала им, что со смертью не все кончается и эти души ищут мостов для связей с миром живых. Однажды Космо Ланг говорил в присутствии Джорджа Вудса и Бетти Грин. В 1959 году он сказал: «Я чувствую, что спиритизм – явление на земле архиважное, настолько важное, что о нем должны знать все, но я боюсь дабы сим делом не занялись не чистые на совесть люди. Мне кажется, что в человеческом обществе должны быть созданы закрытые институции, в которых особо способных к медиумизму лиц доводили бы до «должной кондиции». Вы должны взращивать медумов высокого класса, способных контактировать с более высокими и добрыми силами ибо мне кажется, что не все ваши медиумы столь уж высокодуховны. Не думайте, что я кого-то осуждаю. Просто я стремлюсь помочь. И я чувствую, что только высокодуховный спиритизм, правильно используемый спиритизм, отрекшийся от плотского ради небесного, он и будет орудием Божиим, - той спасительной пристанью, за которой так гоняется человечество. Мне кажется, что ваши пророки на 90 процентов искажают правду об астральных мирах. В таком случае спиритизм не столько назидателен, сколь опасен ибо искажая высокие энергии вы оставляете низкие. А подобное подобное и влечет. Духи низкого уровня, цепляющиеся за вашу землю, могут использовать ваших медиумов и вещая через них, наговорить такого, что доверившиеся им рискуют угодить во многие неприятности. И самым опасным в этом деле может быть одержимость, которая испортит вас и ваше свидетельство. Поэтому, собираясь на сеанс, испытывайте себя, каким духом вы полны. И если хотите, чтобы с вами общались боги, уподобляйтесь им не только в скоротечных молитвах, но в мыслях и поступках». Продолжая речь, преждний Примат сожалел, что нынешняя церковь совсем уже не та, что в начале. Она потеряла божественную простоту, которую ей завещал Иисус. Примат сказал, что спиритизм (одухотворенность) была сущностью ранней церкви, а христианами были лишь те, что отрекшись от плотского получили дар Духа Божия и последовали за Иисусом. И заканчивая добавил: «Если бы правда о загробной жизни не подавлялась и замалчивалась, мир можно было бы изменить к лучшему». Запись этой беседы Космо Ланга демонстрировалась в 1960 году на лондонской конференции Товарищества церквей посвященной парапсихологическим и духовным исследованиям. Среди членов конференции, лично знавших доктора Ланга даже возникла дискуссия. А в 1965 году Джордж Вудс получил письмо от ныне покойного исследователя парапсихологии Конана Шоу.

Дорогой г. Вудс

Запись голоса доктора Космо Ланга, покойного архиепископа йоркского, от 1 октября 1960 года. Медиум – м-р. Лесли Флинт. После прослушивания и изучения даной записи я хотел бы добавить следующее. В 1908-15 гг. будучи певчим Йоркской церкви, я часто контактировал с д-ром Лангом и часто сопровождал его в поздках. Как-то даже доктор Ланг организовал целый хор на судне, которое плыло по реке Узе прям от дворца Бишопторфе. На пленке хорошо узнаются его медленный стиль и характер речи. Когда содержание речи достигало кульминационного момента, он обхватывал руками голову. Кажется он сделал бы это и сейчас, обращаясь ко всей церкви по поводу медиумизма. Он повернул бы голову направо, налево, прямо, охватив таким образом взором своим все собрание. Да, я подтверждаю, что это запись именно его голоса и именно он обращается к нам в произнесенной речи.

Подпись: Конан Шоу

Критические замечания покойного лорда Ланга о современном состоянии медиумизма не столь уж безосновательны. Медиумизм последнего времени все более полагается на методологическую часть. Несмотря на то, что в прошлом было множество замечательных ясновидящих и яснослышащих, медиумов транса, современный «методологический» спиритизм, за редкими исключениями, так и не достиг значительных высот. Я полагаю, что может где-то при маленьких домашних собраниях, чисто конфиденциально, существуют талантливые медиумы прямого голоса или материализации, но я сомневаюсь найдутся ли такие, посредством которых духи могут обретать тот же плотской вид, который они имели при жизни. Наверное на земле теперь не те условия и не та жизнь. Медиумизм, способный материализовать духов – врожденный талант, который отнимет много терпения и сил, пока дойдет до своего совершенства. В моем случае потребовалось семь лет регулярно посещать собрания посвященных, чтобы дар медиумизма достиг зрелости. Сегоднешний круговорот жизни с его запросами на немедленный успех и неотложный результат не могут уже произвести тех гигантов духа, которые были доступны исследователям в более неторопливые времена. Интеллектуальные гиганты такие как проф. Уильям Баррет, сэр Уильям Крукес, Фредерик Майерс, сэр Оливер Лодж и многие другие не раз и всячески испытывали мастерство медиумов. В конце-концов они пришли к заключению, что человеческая личность переживает физическую смерть. Грустная и безотрадная приходит на душу мысль, что никогда это знание не было столь необходимым как сейчас. Повсюду рушатся вековые моральные ценности, блекнут яркие личности, церкви становятся формальными, попираются семейные устои, дети сизмалу презирают родителей. Молодежь ищет отвлечения в виртуальных мирах, которые производят наркотики и галлюциногены. И все же среди этого несчастного и обманутого народа могут быть люди с потенциальными способностями к медиумизму, таланты котрых вряд ли разовьются, потому что некому о них заботиться и направлять на верный путь, чтобы они росли. В августе 1967 года снова говорил покойный Космо Ланг. Это случилось у меня дома, на собрании и я хотел бы привести здесь цитату из его речи, которую мы записали на пленку. Он сказал: «Исследование человеческого рода с незапамятных времен, само по себе многому нас учит. К сожалению, мы не делаем выводов из уроков истории, не учимся видеть корней настоящего в прошлом, не придаем значения, что будущее нашим равнодушием, ошибками и глупостями, творится уже сегодня. Человек уклонился от правды очень давно. Он так ослеп, что даже не может здраво осознать себя, осознать глубинную правду собственной души: кто он, откуда пришел и куда идет. Я часто вспоминаю мои юные года. С каким энтузиазмом, с каким рвением я бросился в религию! Как пламенно я говорил проповеди, как акцентировал внимание на том, что было самой солью! Я говорил и чувствовал, что это так и есть. Теперь, оглядываясь назад я вижу, чего не хватало моим религиозным рвениям на земле. Простоты и одухотворенности. Если бы тогда я знал, что стоит за учением Иисуса и пророков, реформаторов и благовестников ранних христианских времен. Если бы я уловил эту золотую нить идеи, тянущуюся из седых веков, нить многих религий и понял, что вокруг этой нити вертятся все прочие механизмы бытия. Если бы я осознал, что все твари – существа духовные и все имеет судьбу и свое место как в вашем мире так и в здешнем». Люди не имеют понятия о духах. В их сознании дух – это нечто бесформеное и невообразимое, во что человек превращается после смерти. Но дух по сути, - это сила, сила, которая движет всем и вся, видимым и невидимым. И всякая жизнь есть частью Духа и бессмертна как и сам Дух. Пока живете на земле, вы находитесь в диапазоне вибраций подобных вам физических созданий. Поэтому вы их и ощущаете «реальными», «твердыми». Но наука доказывает, что в жизни нет реальных, твердых вещей. Например, стулья, на которых вы сидите, являются лишь набором атомов, вибрации которых совпадают с вашими и потому вы их чувствуете. Когда вы разлучаетесь с телом физическим, ваша сущность переходит в астральное тело, вибрирующее на более высоких частотах. Это астральное тело имеет те же вибрации, что и загробный мир, поэтому в том мире тоже все будет твердым и осязаемым, как это было для вас в телесной жизни на земле. Иногда астральное тело может покидать физическую оболочку еще при жизни человека, как например при потере сознания, под наркозом, при гипнозе или преднамеренно в результате определенных тренировок. Те, с которыми такое случалось, рассказывают о некоем растяжимом пульсирующем серебрянном шнуре, связывающим физическое тело и его «энергетического двойника». Они говорят, что могут видеть свое физическое тело со стороны в разных позах. Иногда даже они будто-бы не желают возвращаться в тело земное ибо в теле духовном быть им гораздо приятнее. Им нет никаких преград в передвижении, хоть даже через каменные стены и везде, где они только мыслию захотят быть, тотчас же там и оказываются. Некоторые рассказывали, что не могли справиться с обычными материальными предметами ибо их руки проходили сквозь них. Как вы помните, об этом уже однажды говорил дух коммуникатора Тэда Батлера, рассказывавшего нам каково ему было после смерти, когда он еще некоторое время оставался на земле. Большинство людей, переживших такой опыт говорят, что это весьма чудно, видеть себя в «двойном количестве»: вот ты духовный, а вот еще один ты, физический, и обе копии как капля воды похожи друг на друга. Мне говорят, что все эти чудеса психиатры обозначают как «синдром раздвоения личности». Я в принципе не понимаю как это личность может раздвоиться, но было бы неплохо, если бы те же психиатры, у кого хватит мужества преступить черту собственной гордости взяли да почитали Книгу Экклезиаста из Библии (12гл. 6-7ст) «доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем. И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратился к Богу, Который дал его», пусть бы поразмышляли о чем это глаголит он. Иногда на моих сеансах случались чудеса, когда на связь выходил дух живого человека. Присутствующие тогда обычно были весьма удивлены ибо по голосу узнали, что это их дядя, тетя, друг или знакомый, но они еще живут. Такие голоса были слабыми, пряи на уровне шепота и вскоре исчезали. Я просил этих присутствующих потом узнать, что же случилось с тем человеком, дух которого пришел на связь. И как выяснилось, человек либо спал, либо был в коме, либо был преднамеренно введен в гипноз. Напрашивается будоражащее заключение: на связь выходили души живых людей, когда их тела теми или иными способами были лишены сознания. Нередки случаи, когда люди оставляют обжитые дома и переселяются в другие места из-за разбушевавшегося и неукротимого полтергейста. Теперь, я думаю, нам понятно, что это такое. Явления полтергейста, самовключайщийся и выключающийся свет, посуда, плавающая по воздуху и/или бьющаяся, необычные звуки и другие кошмары вообще приписываются неким демонам. Нередко процедуры избавления от сей напасти, раздражают разбушевавшегося духа и производят еще большие неприятности. Исследователи, занимавшиеся этим явлением, подметили, что такие неприятности случаются, если в доме есть дети пубертатного возраста. Если исключить в этом деле наличие возможного мошенничества, баловства или других объективных причин, то остается еще одно. Я думаю, что есть дети, врожденные медиумы, которые и сами того не осознают. Непроизвольно отделяемая от них эктоплазма, не будучи направлена в верное русло, используется духами низших злобных уровней для материализации своих грязных замыслов. К счастью ныне – это редкое явление, потому что врожденных медиумов не так уж и густо. Если такой ценный дар вдруг где-нибудь будет обнаружен, его надо немедленно взять под опеку и всячески лелеять по самим высоким духовным и этическим стандартам. Люди, живущие в проблемных местах или зданиях, часто прибегают к заклинателям и экзорцистам, чтобы избавиться от непрошенных гостей, но это не всегда себя оправдывает и не является лучшим способом решения вопроса. Изгнание нечистой силы риторическим восклицанием: «Изгинь, сатана! », само по себе предполагает, что объект злой, в то же время как это может быть просто одинокая и несчастная земная душа, задержавшаяся на наших уровнях бытия. Более разумным было бы медиуму в присутствии членов потерпевшей семьи войти в контакт с этим духом и все узнать самим. И неважно, будет ли медиум ясновидцем, яснослышащим или трансом. Это все одно и то же, только в разных проявлениях. Как только контакт с душой будет установлен, следует, проявляя всяческие симпатии, расспросить душу, что привязало ее к проблемному месту. Если ответ будет получен и его на земном плане можно решить, помогите ей в этом и просите дальше душу не беспокоить живущих, покинуть сие место и удалиться в мир духовный в предназначенные ей пространства. Этой работой должны в принципе заниматься домашние спиритические кружки, цель которых, помогать решать проблемы душам, задержавшимся на земле. Есть еще одно интересное явление: Видения сцен прошлого на тех местах, где это в былое время действительно имело место быть. На живущих, обычно, это производит сильнейшее впечатление вплоть до исступления, появления угрожающих мыслей, суицида и т. п.

Такие явления не обязательно воспроизводятся духами, участниками тех событий. Просто есть так называемая «память места». Это духовные отпечатки сильных мыслей или эмоций, которые некогда происходили на даном месте. Какой-то человек с определенными медиумическими способностями, сам того не подозревая, может на короткое время материализовать сии отпечатки в видимый мир.

На сегодня мы немного знаем о том, что такое время, но мне кажется здесь что-то связано с радио и телевидением. Настроившись на определенные вибрации вы можете видеть и слышать людей, находящихся в сию минуту от вас весьма далеко. И мне кажется недалек тот момент, когда умные головы смогут обнаружить ту вибрацию, которая позволяет связаться с миром ушедших, что само по себе сделает возможным потерю веры в смерть и сделает транскоммуникацию подобием обычного телефона. 16-го июня 1969 года за несколько недель до того, как американцы высадились на Луну, дух по имени Джон Грант предсказал, что процесс пройдет нормально и люди благополучно вернутсяя на землю. Одним из замечательных событий в жизни медиума является ситуация, когда его дар используется для подтверждения такого же дара его сотоварища. У меня был такой случай с Розмари Браун, - «музыкальным» медиумом, которая однажды приехала ко мне в гости. С нею почему-то выходили на связь одни композиторы: Лист, Шопен, Бусони, Бетховен и прочие. Как только был выключен свет, дух сэра Генри Вуда напросился в «конферансье» сеанса. С этим сэром на сеанс пришло множество музыкальных светил, включая Шопена, который сказал: «музыканты здешнего мира выбрали Розмари из-за ее простоты. Если бы мы общались с вашим миром посредством маститых музыкальных персон, им бы не поверили. Нужен был человек непричастный к секретам музыки, хотя у мадам Розмари и есть музыкальные предпочтения. После сеанса Розмари сказала: «Если бы кто-то пытался играть роль, это когда-нибудь было бы разоблачено как имитация. Я не сомневаюсь в подлинности голосов моих музыкальных гуру, как и в непреложности моего медиумизма. Кроме того там каждый голос вещал сам за себя. Меня часто спрашивают, а что же чувствую я сам, когда идет сеанс. Я осознаю, что происходит? Могу ли я что-то изменить? Впадаю ли я при сеансе иногда в транс? В транс я впадаю редко. Разве что в неподходящих обстоятельствах, когда духу надо срочно передать сообщение. Но большей частью я нахожусь при сознании и слышу все диалоги кто с кем и о чем говорят. Я также свободно могу говорить с душами и просить совета у моих духовных помощников. На записанных нами пленках есть голоса многих духов, там можно услышать как я смеюсь или кашляю. Я всегда был уверен, что мои вокальные органы отдыхают когда говорит дух. Недавно это подтвердил и независимый эксперт профессор электроники Колумбийского университета в Нью Йорке Уильям Р. Беннетт. Поначалу мы встречались с профессором когда он в 1970 г. был с визитом в Лондоне, а потом и в Америке, когда судьба занесла меня туда. И вот что написал профессор Беннетт: «Я имею впечатление о так называемых «живых голосах» из собственного опыта общения с г. Флинтом, сам слышав их неоднократно. Современные тесты подтверждают исследования предыдущих лет и еще раз доказывают, что голоса Флинту не принадлежат. Кроме того следовало бы исключить возможность импровизации, если сеанс проходит в заранее подготовленном месте. Это мы перепроверили у меня на квартире в Нью-Йорке, где голоса бодро общались с присутствующими безо всякой подготовки. Говорить, что у меня в квартире была спрятана для сей цели группа поддержки абсурдно». Влияю ли я как-либо на содержание сеанса? Трудно сказать. Иногда, за какие-то доли секунды я узнаю то, о чем уже говорит дух. Я, конечно, и ясновидец. Так что могу не только слышать, но и видеть говорящих духов. Иногда это помогает при плохой связи и мне приходится выступать посредником между посетителем и пришедшей душой. Иногда связь слаба и нам приходится ждать в надежде, что она усилится. Если это не помогает, мы просто закрываем сеанс и расходимся. Странное явление приходится наблюдать иногда на сеансах. Когда я даже в жаркий день ощущаю необычный холод, мои посетители жалуются на невыносимую жару и задуху. В течении последних тридцати пяти и вот уже тридцать шестого года я старался пользоваться моим редким и странным даром честно и непреложно. Я не знаю сколько я еще протяну на этом свете, но меня волнует, что не видно никого, кто бы продолжил мой путь. Наверное мне лучше всего закончить сие повествование изречением одного духа, назвавшим себя «Пьер». Он сказал: «Почему спиритизм не распространился по миру и не изменил его? А потому, что занимающиеся им не потрудились стать орудиями настолько совершенными, чтобы представить себя в распоряжение божественных целей, способными менять мир. В вашем мире есть много различных религий, запутаных и противоречивых, но есть одна правда – правда о вечной жизни. И многие, которые прибывают от вас сюда стараются найти на вашей стороне того, кто способен передать правду о посмертном бытии вам. Именно потому мы так ценим и охраняем этих людей. Эдесь нам недешево обходится содержание канала связи с вашим миром. Множество наших сил уходит на взращивание дара такого человека. Люди думают, что медиум похож на машину. Вселился дух и работает. Это наивно. Многие посетители опасны для медиумов своим духовным содержанием. Нам приходится ограждать свои каналы уменшая напряженность связи и в то же время следить, чтобы энергетические вампиры не «выкачали силу» из медиума ибо для нас это означает потерю так тяжело заработанного посредника связи с миром».

P. S.

Магнитофонные записи сеансов Лесли Флинта.

За многие годы проведенных сеансов на связь выходили тысячи ушедших душ. Некоторые были всемирно известными, другие – простыми людьми. Много было друзей, родственников и любимых тех, кто посещал сеансы. Они пришли, чтобы в оставшихся в живых вселить надежду на обетование вечной жизни. Образовательный Трест Лесли Флинта предоставляет эти записи для публичного доступа. Вот что мы имеем: Тэд Баттлер. Рассказывает о своем переходе в вечность и бытие в мире духов. Известный доктор хирург Чарльз Маршалл говорит о загробной жизни. Тридцатиминутная запись. Морис Шевалье. Французский певец и актор. Рассказывает о трудностях перехода при смерти, об устройстве бытия души на другой стороне. В записи присутствуют врезки сеансов с 1975 по 1984 годы. Тоже тридцатиминутная запись. Сэр Уинстон Черчиль, знаменитость, премьер-министр Британии. Перешел в вечность в 1965 году. Темы разнообразные: наука, космос, эксперименты, экология и философия. Сорок пять минут записей. Махатма Ганди. Поскольку не предпочитала работать в правительственном пантеоне, не расценена как политический или духовный лидер Индии. Темы разные: философия правды, безопасность, христианство, ненависть, преступность, нетерпимость. Ушла из жизни в 1948 году. Тридцать пять минут записи. Дух помощник Лесли Флинта Микки Кокни. Веселый и радостный коммуникатор. Голос его слышится чаще всех других. Был любезным и преданным как ягненок.

Пятидесятивосьмиминутная запись. Эллен Тэрри. После смерти в 1928 году постоянно посещала сеансы. Говорит о сфере, которой занята в мире духов. Беседует о строениях и животных. Рассуждает о становлении человека и условиях для посетителей сеансов. Сорок минут ленты. Бобби Трейси. Этот мальчик в пятилетнем возрасте погиб с матерью в автокатастрофе. Двадцать пять минут очаровательной записи.

Рудольф Валентино. Мир погрузился в траур, когда в 1926 году из жизни ушла звезда мирового кино. В новой жизни проявил себя как шустрый организатор связей между двумя мирами. Используя Лесли Флинта говорит о вхождении в мир духов, эффекте массового траура, об одной из прошлых жизней, где они с Лесли были братьями, о любви и долге. Пятьдесят минут записи. Оскар Уайлд. Знаментиый драматург и поэт. Говорит о загробной жизни и многих других темах, включая животных. - Мое имя, - говорит дух, - доставило мне здесь много неприятностей. Уайлд покинул мир в 1900 году. Тридцать пять минут записи. Дженни Вайлсон. Бедная рабочая в викторианские времена. Умерла от родов. Уверяет посетителей, что «здесь жить куда лучше». Кассета на 35 минут.

КАК ПОЛУЧИТЬ КАССЕТЫ

Зайдите на сайт www. leslieflint. com и познакомьтесь с условиями. Кстати там можно послушать некоторые из записей в режиме реалтайм, особо одаренным их даже можно скачать. Помните однако, что такие вещи защищены лицензией и вы можете иметь проблемы за нелегальное пользование. Имеет смысл послушать, чтобы сравнить с голосами при транскоммуникации. Ну а если вы еще владеете разумением разговорного английского - цены вам нет! Послушайте и выкладывайте перевод сюда. В оригинале книги есть несколько терпимого качества черно-белых фотографий. Кого интересует, скачайте у нас с сайта книгу на английском и посмотрите.

Конец.