ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ 2 страница

– Смелый поступок, – возразила Дахиба. Камилия посмотрела на часы:

– Где находится редакция этой газеты? Хаким отпил глоток чаю и хрипло сообщил:

– Аллея идет от улицы Эль-Бустан, это недалеко от Торговой палаты…

– Стоит ли тебе ехать туда? – забеспокоилась Дахиба.

– Не беспокойтесь, я возьму с собой Радвана.

Скромный офис небольшой газеты размещался в двух смежных комнатках. Одно из окон, выходящее на аллею, было разбито и заставлено фанерой. За письменными столами сидели двое мужчин, у дверей смежной комнаты стояла молодая женщина. Все трое обернулись к Камилии.

– Аль хамду лиллах! – приветливо сказала женщина, придвигая Камилии стул: – Мир и благополучие вам, саида! Мы рады вас видеть. Она позвала: – Азиз! – Из смежной комнаты вышел конторский мальчик. – Принеси чаю из лавки мистера Шафика.

– Да пребудут с вами мир, благополучие и благословение Бога! – вежливо ответила Камилия. – Могу я видеть мистера Мансура?

Из-за письменного стола встал мужчина лет сорока, полный, в мятой рубашке, лысеющий, в очках с металлической оправой. Он напомнил Камилии Сулеймана Мисрахи, и она подумала – как мало евреев осталось в Каире.

– Вы оказали нам большую честь, мисс Рашид, – сказал он с улыбкой.

Камилия не удивилась, что он назвал ее по имени – она привыкла к тому, что ее узнают незнакомые люди.

– Вы слишком добры, мистер Мансур, – возразила она.

– А вы знаете, что я писал рецензию о вашем первом концерте, четырнадцать лет назад? Мне тогда было тридцать, и я был убежден, что вы самая очаровательная танцовщица из всех, кто украшал наш мир. – Он бросил взгляд на стоящего в дверях Радвана и добавил: – Я и сейчас так думаю.

Камилия тоже обернулась к Радвану, надеясь, что он не счел пылкий комплимент нарушением пристойности: сириец считал своей обязанностью ограждать свою хозяйку от всяких проявлений фамильярности со стороны поклонников.

Появился мальчик с двумя стаканами мятного чая на подносе. Соблюдая этикет, собеседники обменялись фразами о погоде, о футбольных матчах, об экономических выгодах, которые принесла Египту Ассуанская плотина. Наконец, Камилия могла перейти к интересующему ее вопросу; достав из сумочки вырезку, она спросила Мансура:

– Откуда вы это перепечатали?

– Из книги вашей тети, – ответил он. – Я знал, что автор этого эссе – вы. Я решил, что сейчас это нужно напечатать, чтобы взбудоражить умы.

– Но ведь книга запрещена в Египте!

Мансур молча достал из ящика письменного стола книгу «Приговор: ты – Женщина».

– Вас могут арестовать, если книгу найдут у вас или догадаются, что вы сделали из нее перепечатку!

Он улыбнулся:

– Президент Саадат твердит о демократии, о свободе слова в Египте. Я предоставляю ему возможность доказать, что это не пустые слова.

Камилии импонировала мягкая ироничная манера Мансура, его непринужденное и вместе с тем уважительное обращение к собеседнице. Услышав о радикальной газете, она ожидала встретить громкоголосого агитатора и была приятно разочарована.

– Но вы подвергаете себя опасности этой перепечаткой, – заметила она.

– Однажды я слышал речь Индиры Ганди. Она признала, что женщина может иногда зайти слишком далеко, но это оправдано, если в результате ее выслушают.

– Вы не упомянули моего имени…

– Умышленно… Вас я не хотел подвергать опасности. Экстремисты, – он показал на разбитое окно, – эти юноши из «Мусульманского братства», фанатики в белых галабеях, взбесились бы, узнав, что это написано женщиной, к тому же мусульманкой. Я другого вероисповедания, мне это может сойти с рук. Главное – что ваши слова дойдут до читателей. Это написано великолепно!

Он улыбнулся, и под взглядом его темно-карих глаз Камилия почувствовала давно не испытанное волнение. В семнадцать лет она встретила у Дахибы человека, который ей понравился, но роман даже не начался, и с тех пор Камилия была равнодушна к мужчинам. Но в Мансуре есть обаяние… Интересно, женат ли он?

ГЛАВА 2

Джесмайн вышла из автобуса и остановилась у своего доме передохнуть. Сердце ее билось неровно – она не знала, как сообщить Грегу свою новость. Да, это известие выбьет его из колеи.

Она вошла в квартиру, в которой жила с Грегом уже семь с половиной лет, и увидела его в гостиной – он курил и разговаривал с друзьями. Как всегда, Джесмайн обрадовалась, что гости – мужчины. Когда они приходили с женами, Джесмайн должна была следить за собой – по каирской привычке ей хотелось увести женщин на кухню, оставив мужчин в гостиной. В Америке, хотя иногда приятельницы пили кофе с Джесмайн на кухне, обычно женщины сидели в гостиной вместе с мужчинами, но сама Джесмайн чувствовала себя в смешанной компании неуютно.

Однажды она призналась в этом Рашель Мисрахи, и та стала поучать ее:

– Ты же современная женщина, Джесмайн, врач. Ты должна забыть о египетских патриархальных нравах, вытравить их из своей памяти.

Но сегодня у Грега были только коллеги из отдела антропологии, и они увлеченно обсуждали какие-то профессиональные темы. Грег только сказал свое обычное «Хай», когда Джесмайн прошла мимо него на кухню, где швырнула в угол докторский халат и, заварив себе крепкого кофе, присела у кухонного столика. Она грустно улыбнулась, увидев десяток гвоздик в вазе, – Грег никогда не забывал купить цветы к годовщине смерти Элис. И каждый раз Джесмайн испытывала досаду и раздражение – ей не хотелось быть признательной. Бедный Грег, если бы она хоть чуточку любила его!

Она просмотрела почту – счета, приглашения на медицинские семинары, предложения из двух больниц занять вакансию, открытка от Рашель из Флориды и ничего из Египта.

Семь лет назад она получила обратной почтой свое письмо матери с припиской Амиры: «Дорогая, Элис умерла, Бог взял ее душу в рай. Она погибла в автомобильной катастрофе». Еще Амира сообщила об уходе из дома Захарии, который «отправился искать Захру, кухарку». Этой приписки Джесмайн не могла понять. После этого писем не было, только через шесть лет Амира прислала фотографию Мухаммеда, который уже поступил в университет. Очень красивый юноша, похожий на изображения христианских святых на иконах, мрачно глядел в объектив огромными светлыми глазами. «Он не кажется счастливым», – думала Джесмайн, и у нее щемило сердце. Еще была бандероль от Деклина Коннора, – вскрыв ее, Джесмайн обнаружила новое издание совместно переведенной ими на арабский язык книги «Вы решили стать врачом». Было и письмо, в которое Коннор вложил фотографии – он сам, Сибил и их сынишка. В письме он рассказывал, как они работают в Малайзии, пытаясь справиться с царящей там малярией. Тон письма был теплый, дружеский, без намека на влюбленность, которая вспыхнула между ними накануне разлуки и свелась к нежному объятию при последней встрече.

Грег вошел на кухню, и Джесмайн увидела через открытую им дверь на экране телевизора в гостиной хронику – американских заложников вывозили из Ирана.

– Хай, – сказал Грег. – Как дела?

Джесмайн очень устала. Работая врачом в детской клинике в районе бедняков, она проводила там долгие часы, отдавая другим детям заботу, которую не могла дарить Мухаммеду и бедной, погибшей при родах, крошке. Часто вспоминать о них она себе запретила, – это причиняло слишком сильную боль.

Он обняла Грега за пояс и сказала:

– Спасибо за цветы. Такие красивые.

Грег тоже обнял ее и сказал извиняющимся тоном:

– Ничего, что парни посидели, а? Мы тут строили планы.

Она только кивнула. Грег вечно строил планы, и вечно ничего из этого не выходило. Диссертацию свою он никак не мог закончить, и Джесмайн давно уже перестала задавать ему вопросы на эту тему.

– У меня все в порядке, – сказала она. – Надо вернуться в больницу к вечернему обходу. Я зашла принять душ и взять машину.

Грег достал из холодильника банку пива, открыл ее и посмотрел на Джесмайн.

– Хорошо, что ты зашла. Мне надо кое-что тебе сказать.

Она взглянула на него:

– Какое совпадение. Мне тоже.

Глядя на Грега, который, откинув голову назад, крупными глотками пил пиво, Джесмайн думала об иронии судьбы. Она полюбила одного, а вышла замуж за другого. И семь лет спустя она замужем за одним и по-прежнему любит другого. Между нею и Грегом возникли узы привычки, нежность, иногда секс. Но это была не любовь, а, скорее, потребность в человеческом общении. Никогда она не испытывала в объятиях Грега такого волнения, которое однажды испытала в объятиях Коннора. Страсти в ее браке не было места. Рашель, которой она призналась в ущербности своего брака, заявила ей, что романтическим мечтаниям в современном браке не место, но Джесмайн по-прежнему смутно тосковала и иногда испытывала зависть к Сибил Коннор.

– Я беременна, – сказала она.

Грег дернулся и расплескал остаток пива.

– Иисус! – воскликнул он. – Хоть бы подготовила бедного парня!

– Извиняюсь. А как я должна была это сказать? – Она посмотрела в лицо Грега. – Ты доволен?

– Доволен! Обожди немного, у меня в голове все закружилось. Как это могло случиться?

– Я перестала принимать таблетки, у меня от них болела голова.

– В таком случае нужно было по-другому предохраняться. Когда же это случилось?

– В сентябре, на вечеринке в День труда.

Грег тогда накачался пивом, и пока другие жарили лангеты и бифштексы, он уволок Джесмайн в спальню «уединиться на минуточку».

– Но это же здорово. Нет, очень здорово. Я же знаю, что ты любишь ребятишек. Просто мы как-то об этом не думали. – Он откинулся на спинку стула. – Но как же ты бросишь работу? Ведь мы должны платить за квартиру.

Джесмайн продала дом в Англии, чтобы оплатить обучение на медицинском факультете; пришлось затронуть и денежный капитал. Сейчас они жили на деньги, которые Джесмайн получала за работу в больнице, и беременность могла нарушить равновесие неустойчивого семейного бюджета. Когда Грег задал этот вопрос, Джесмайн вдруг почувствовала, что узы «свободного товарищества» могут сковывать, пожалуй, покрепче, чем патриархальный брак Востока. Но она тотчас же возмутилась и, пытаясь сохранить легкий тон, заметила:

– Думаю, что теперь тебе пора взяться за работу. У тебя семья, будешь кормильцем.

Грег отвернулся и сделал глоток пива.

– Боже мой, Джесмайн, это не для меня. Прежде чем взять на себя заботу о детишках, я должен самоопределиться. Я еще толком и не знаю, кто я и что мне нужно.

– Пора бы и знать – в тридцать семь лет.

– Да, как раз в этом возрасте мой папочка меня заделал маме, – засмеялся он. – Джесмайн, я буду говорить честно. Не хочу плодить ребятишек, которые будут тосковать без родительского присмотра и ласки в частных школах, как это было со мной.

Джесмайн закрыла глаза. Она вдруг почувствовала страшную усталость.

– Так что же ты предлагаешь?

Он отцепил от двери холодильника игрушку на магните и стал вертеть ее в пальцах – это был пластиковый помидорчик с улыбающейся рожицей.

Джесмайн поняла, что не получит ответа.

– Ну, а что у тебя за новости?

Грег прилепил помидорчик обратно, но он отвалился и упал на пол.

– Я хочу с нашими парнями поехать в экспедицию в Кению. Роджер как раз занимается народом масаи…

– Понятно, – кивнула Джесмайн. В прошлом году это была Новая Гвинея, в позапрошлом – Тьерра-дель-Фуэго. Оба раза он так и не поехал, на этот раз, может быть, поедет. Джесмайн поняла, что ей, пожалуй, все равно.

– Мне надо вернуться в клинику, – сказала она. – Где ключи от машины?

– Я ведь отвел машину на обслуживание сегодня утром, ты забыла? Я же тебе говорил… – Он наклонился к ней: – Послушай, Джес…

– Но ты сказал, что к пяти машина будет готова. Почему ты не забрал ее?

– Я думал, что ты заберешь. Мы же всегда так делали – я отвожу, ты забираешь.

В самом деле, всегда так… Полное равенство. Все по-честному.

– Ладно, я поеду на автобусе.

– Джесмайн, – он взял ее за руку, – давай же поговорим…

– Потом. Я, пожалуй, успею подъехать на автобусе и взять машину – гараж еще не закроется. – Она вырвала руку и выбежала на улицу.

Ведя машину по широкому шоссе вдоль океанского берега, Джесмайн думала о Греге и о своих отношениях с ним. Пожалуй, она и времени не имела его узнать. Сначала она училась в университете, потом работала в больнице, получила место младшего врача в детской клинике. На семейную жизнь ее не очень-то хватало. Все же она пыталась разобраться в характере Грега, но без особого успеха. Докопаться до глубины не удалось – ее, очевидно, и не было. Была привлекательная поверхность, тонкий слой, который маскировал пустоту. Он не давал себя разгадать, попытки Джесмайн приблизиться к нему не удавались. Он уклонялся от душевной близости, не помогал и секс.

Однажды Джесмайн встретилась с матерью Грега, навестившей сына во время короткого перерыва в ее путешествиях, – кончив раскопки в пещерах Индии, она устремилась в пещеры Западной Австралии. Джесмайн увидела женщину твердую, словно камни, которые она исследовала; отношения между матерью и сыном показались ей какими-то искусственными.

Пожалуй, умение уклоняться от ответственности, присущее Грегу, не было для Джесмайн неожиданным открытием, но сегодня оно возмутило ее до глубины души. Когда-то ей даже нравилась легкость характера Грега, напоминая симпатичную ей беспечность людей Востока, ее соотечественников. Но если сравнить Грега с арабскими мужчинами… Она вспомнила их страстную, плотскую любовь к жизни; их непосредственность и необузданный юмор; славу искуснейших любовников… Их живость, подвижность… Арабы эмоциональны, целуют друг друга на людях, мужчины не стесняются плакать, они хохочут, не опасаясь, что смех покажется неуместным. Но если женщина забеременела от мужчины, он считает своим долгом признать ребенка и содержать его. В этом есть достоинство и благородство.

Джесмайн положила руку на живот и вздрогнула от радости. Вдруг она поняла, что за годы изгнания впервые чувствует себя счастливой. Она выносит это дитя, родится красивая девочка, и Джесмайн назовет ее Айша – именем любимой жены Пророка Мухаммеда. А если Грег уедет в Кению, она и одна вырастит свою дочь.

На повороте дороги Джесмайн вдруг услышала свистящий звук, машину тряхнуло. Она поняла, что села камера. Джесмайн затормозила, и ей удалось поставить машину на обочине скользкого от дождя шоссе. Она подняла руку, – может, кто-нибудь остановится и поможет ей, – но машины проносились мимо. Джесмайн с яростью осознала, что камеру придется менять самой – не то она опоздает в клинику. Подводя домкрат под бампер, она проклинала Грега, который обязан был держать машину в порядке. Она задыхалась от гнева, вспоминая всех, кто ее оскорбил и унизил, – насильника Хассана, деспота отца. Насилие и несправедливость царят в мире – стучало у нее в голове, и волна ярости вздымалась, ее била нервная дрожь, и вдруг машина сорвалась с неудачно поставленного домкрата, Джесмайн поскользнулась и упала, ее резанула мучительная боль, и она потеряла сознание.

Джесмайн смотрела в окно больничной палаты. За окном моросил дождь, в темноте маячило пятно света от лампочки над ее головой. Ее подобрал мотоциклист, он позвонил в полицию из придорожного автомата, и машина «скорой помощи» забрала Джесмайн вовремя. Кровотечение быстро остановили, но ребенка она потеряла. Сейчас она только что очнулась от анестезии. Дверь палаты открылась, и вошла Рашель.

– О, Джес, я так огорчена за тебя, – сказала она, садясь у кровати. – Надо тебе что-нибудь принести? Ах, хоть я и врач, но у меня сердце не на месте, когда приходится навещать друзей в больнице.

– Где Грег?

– Напротив, в магазине покупает цветы. Он ужасно расстроен, Джес.

– Я тоже. Моя мать потеряла двоих детей, одного при выкидыше. Видно, дочери нередко повторяют судьбы матерей. Вот я лежу, Рашель, и думаю о том времени, когда я с отцом лечила детей бедных крестьянок. Это был настоящий путь, а я с него свернула. Семь лет прошли бессмысленно. Я не двинулась с места. Я должна выбрать свой путь, Рашель, я изменю свою жизнь.

– Сначала поправься, а потом станешь сверхженщиной.

Джесмайн слабо улыбнулась:

– Это ты сверхженщина, Рашель, – у тебя муж, ребенок и работа.

– Ну, ладно, успокойся и отдыхай. Я буду здесь, в холле, позови, если нужно.

Вошел Грег с цветами, взгляд растерянный. Джесмайн уже не ощущала ни гнева, ни даже разочарования. Просто это был чужой человек, который какое-то время жил рядом с ней, а теперь уйдет и исчезнет.

Он помолчал, потом с трудом выговорил:

– Мне жаль, что ты потеряла ребенка.

– Мне не суждено было его иметь. Такова Божья воля, – спокойно ответила Джесмайн.

«Все предопределено», – думала она, поняв до конца значение слова «ислам» – повиновение, капитуляция. Ты отдаешься на милость Бога и в этом обретаешь мир.

– Все-таки было бы хуже, – жалобно говорил Григ, и в глазах его метались тревога и просьба о прощении. – Если бы мы уже давно знали об этом ребенке, готовили приданое, строили планы…

Глядя на него, Джесмайн поняла, что она должна помочь ему снять бремя со своей совести. И должна покончить со своим браком.

– Разве ты не помнишь, – сказала она спокойно, – что мы поженились с определенной целью? Не по любви, не для того, чтобы иметь детей, а для того, чтобы меня не выслали из Америки. Цель была достигнута, а то, что случилось – знак от Бога, что нам пора расстаться.

Он начал слабо протестовать, и тогда она сказала убежденно:

– Я не создана для брака и семьи, Бог дал мне понять это. У меня другое предназначение, и я должна искать и найти новый смысл жизни.

– Мне очень жаль, Джесмайн. Как только ты поправишься, я перееду. Квартира ведь твоя.

«Она всегда была моя, а ты был просто гостем», – подумала Джесмайн и сказала:

– Договоримся завтра. Я еще слаба.

Но он стоял у ее кровати, не понимая до конца, что же произошло. Погиб ребенок – его ребенок. Он должен был найти в душе слова утешения, включить в своей душе программу сострадания. Но что поделаешь, если мать не заложила в детстве в его душу основы этой программы. Душа осталась ущербной, она лишена дара сопереживания. Поэтому он молчит у кровати Джесмайн, поэтому эта женщина осталась для него чужой, хотя они семь лет были женаты… Да, чужой… За семь лет не возникло ни душевной близости, ни общих интересов. Отрывочные воспоминания – празднование первой годовщины свадьбы, они оба – в расцвете молодости… Празднование защиты диплома Джесмайн… Очередной раз отвергнута его диссертация, Джесмайн утешает его… Он нагнулся и поцеловал ее холодный лоб. Да, эта женщина осталась ему чужой…

– Вот вещи, которые ты просила принести, Джесмайн, – сказал он, ставя на тумбочку сумку.

Когда он ушел, Джесмайн вынула оттуда книгу, присланную из Малайзии Деклином, и с улыбкой прочитала строчки, написанные им на титульном листе, под их фамилиями – Коннор, Рашид: «Джесмайн, если вы захотите помолиться, вспомните название маленького бокового мускула носа. С любовью – Деклин».

Она положила книгу на тумбочку и достала из сумки Коран – старую книгу, переплетенную в кожу. Она привезла ее из Египта и за семь лет ни разу не брала в руки.

Теперь она открыла Коран…

ГЛАВА 3

Якуб внушал ей тревогу. Она боялась влюбиться в него, боялась, что он полюбит ее. Чтобы справиться с этими страхами, она работала до упаду: концерты, репетиции, примерка костюмов, снова концерты… Вечером она засыпала как убитая, а утром просыпалась, думая о Мансуре.

Она видела его в отеле «Хилтон» едва ли не на каждом своем выступлении – скромный, непритязательный, слегка лысеющий, с умным взглядом из-под очков в металлической оправе, совсем не похожий на постоянных посетителей «Хилтона», он сидел где-нибудь в углу зала и никогда не подходил к ней, не рвался за кулисы, не подносил цветов. Со времени их встречи в редакции его газеты Камилия не обменялась с Мансуром ни единым словом и ничего не узнала о нем. Она только знала, что он беден, – он приходил в «Хилтон» все время в одном и том же дешевом костюме. Камилия знала, что его газета существует на пожертвования. Больше она ничего не знала и не разузнавала, надеясь, что наваждение пройдет. Никого не спрашивала, женат ли он… Но наваждение не прошло, а усилилось…

За прошедшие годы Камилия возвела в своей душе систему оборонительных сооружений против любви. Росток любовного интереса к какому-нибудь мужчине она немедленно выкорчевывала. Но Якуб Мансур, неизвестно почему, миновал линию обороны, и теперь Камилия не знала, что же ей делать.

Она знала, что сейчас не время влюбляться в еврея. Некогда мусульмане и евреи в Египте жили рядом дружно и мирно, как Рашиды и Мисрахи. Но после возникновения государства Израиль и серии поражений, которые потерпел от него Египет, настроения резко изменились. Брачные союзы с семитскими братьями безоговорочно осуждались, особенно если мужчина был еврей, а женщина мусульманка.

Но Камилия не переставала думать о Якубе Мансуре. Она ежедневно покупала его газету и читала колонку, которую он вел. Писал он блестяще, на самые разнообразные темы и очень смело. Он не боялся называть имена и ратовал против любой несправедливости. Он писал и о танцах Камилии, никогда не восхваляя красоту ее тела, что было бы по понятиям египтян оскорбительным, но восхищаясь ее блестящим талантом и мастерством. Но почему Камилии казалось, что эти строчки дышат любовью? Самообман, конечно. Это просто обычный журналистский репортаж в рубрике «Искусство». А любит ли его сама Камилия? Как ответить на этот вопрос – ведь она не испытала в своей жизни любви, не знает, что это за чувство. Что она себе вообразила? Любить человека, с которым раз в жизни обменялась несколькими фразами! Если бы можно было спросить совета у уммы… Но она знает, какой был бы ответ: сперва брак, любовь потом…

Лимузин Камилии ехал по улицам Каира, и она чувствовала себя радостно-возбужденной, словно в детстве. Она должна была сегодня встретиться с Якубом Мансуром в редакции его газеты на улице Эль-Бустан; у нее был предлог для свидания с ним, – даже не предлог, а дело к нему, – она готовилась к свиданию часа два, тщательно накладывая макияж и выбирая платье.

Машина подъехала к зданию, из которого высыпали на улицу девичьи фигурки в синей форме. Камилия прочитала в газете, что копты похищают мусульманских девушек, и с тех пор каждый день заезжала в школу за Зейнаб.

Зейнаб прощалась у ворот школы с рыженькой девочкой. Только металлическая скоба на щиколотке отличала ее от других школьниц. Немного прихрамывая, она подошла к машине и поцеловала мать; Камилия нежно подергала ее за косички. Машина тронулась; Зейнаб, как всегда, оживленно рассказывала о школьном дне.

– Кто эта девочка, с которой ты стояла у школы, дорогая? – спросила Камилия.

– Это Анжелина. Она меня в гости приглашает завтра, мама. Можно пойти?

– Что за имя – она иностранка?

– Нет, египтянка. Она со мной дружит, а то все дразнят.

Сердце Камилии сжалось. В школе дочку обижают, а через год окончит школу, так будет еще хуже. Замуж хромую никто не возьмет. А ей нужен мужчина – покровитель. Дядя Хаким уже стар. Наверное, ей нужен отец.

– Мама, так можно мне пойти к Анжелине? – настаивала Зейнаб.

– А где она живет?

– В Шубра.

– Это опасный район, там много христиан, – нахмурилась Камилиа.

– Так Анжелина христианка!

Камилия поглядела в окно, отвернувшись от дочери. Что ей сказать? Религиозная вражда в Каире обострялась. Копты продолжали неистовствовать, жгли мусульманские мечети. Президент Саадат призывал к миру, но коптский первосвященник Шеноида отказался участвовать в переговорах.

«Они продолжают убивать, это им по душе», – думала Камилия, враждебно настроенная к коптам после нападения на дядю Хакима. Она не хотела передавать свои настроения дочери, но она боялась за Зейнаб.

– Лучше бы тебе не ходить к Анжелине, дочка, – сказала она, откидывая прядь волос со лба Зейнаб. – В городе сейчас небезопасно.

Зейнаб стало не по себе. После того как напали на дядю Хакима, в доме говорили о христианах недоброжелательно. Но ведь Анжелина такая добрая и милая; и у нее красивый брат – он приходит иногда за ней в школу.

– Мама, ты что, не любишь христиан? – спросила Зейнаб нерешительно.

Камилия ответила очень осторожно и сдержанно, стараясь не заразить дочь собственным предубеждением:

– Дело совсем не в том, доченька. Пока власти не уладят эти недоразумения между коптами и мусульманами, существует опасность. Потом все уладится, а пока лучше тебе не ходить к Анжелине. Понимаешь?

Глядя на огорченное личико дочери, Камилия обняла и сжала ее худенькие плечи.

«Бедная Зейнаб! У нее так мало друзей в школе. Глаза ее молят о любви и понимании. Мы с ней похожи, – подумала Камилия, – она подружилась с христианкой, а я влюбилась в еврея».

– Давай-ка, дочка, поедем есть пирожные в кафе «Гроппи». Сейчас вот заедем в одно место – и сразу туда! Ладно?

– Это будет чудесно, – грустно согласилась Зейнаб и замолчала. «Ну, зачем же думать обо всех плохо? – думала она. – Те христиане, которые обидели дядю Хакима, – плохие, а Анжелина и ее брат – хорошие. Мне так хочется побывать у них в гостях! Мама не позволила, но если я пойду, а она не будет знать об этом, то и не рассердится».

Большая машина въехала в узкую улочку. Шофер ловко объехал тележку с апельсинами, запряженную осликом, и остановился на некотором расстоянии от входа в редакцию.

Анжелина помедлила. Она приехала по делу – статья Дахибы, которую она привезла для газеты Якуба Мансура, поможет защите прав угнетенных женщин. Но Камилия знала, что она приехала встретиться с ним. Сердце ее замирало.

– Оставайтесь возле машины, Радван, – сказала Камилия телохранителю. Он посмотрел на хозяйку встревоженно и недовольно. Все прохожие оборачивались на вышедшую из машины высокую женщину в дорогом европейском платье и туфлях на высоких каблуках, с облаком пышных темных волос и алыми губами.

Войдя в помещение редакции, Камилия увидела, что разбитое окно по-прежнему закрыто фанерой, но с тревогой заметила и следы нового вторжения – дверь висела на петлях; столы были искромсаны топором, повсюду валялись бумаги, залитые черной краской.

Она прошла в смежную маленькую комнату, там за письменным столом сидел Якуб Мансур. Он радостно воскликнул:

– Мисс Рашид!

– Вы не пострадали? Кто это сделал – копты? – встревоженно спросила она.

Он пожал плечами:

– Может быть, и копты. На меня имеют зуб и они, и мусульмане. На этот раз они добились своего, на некоторое время, во всяком случае, – унесли досье и пишущие машинки.

Камилия побледнела от гнева—сначала дядя Хаким, потом Мансур. Нет, она не позволит Зейнаб общаться с этими христианскими извергами.

– Конечно, вы должны на время прервать издание газеты, – сказала она. – Ваша жизнь в опасности. Подумайте о своей жене и детях.

– Детей нет, – сказал он. – Я не женат. – Он смотрел на нее, поправляя очки, и как будто не верил, что видит ее перед собой.

Камилия, не глядя на него, уставилась на портрет президента Саадата на стене. «Непредсказуемы пути Бога, – думала она. – Только что я поняла, что Зейнаб нужен отец, и вот что-то происходит между мной и этим человеком». Она взглянула на Мансура и увидела, что на его рубашке оторвана пуговица. Хотела бы она выйти замуж за этого человека? Да. Да. За него, а не за одного из саудовских принцев и каирских богачей, которые подступались к «божественной Камилии».

– Я не оставлю свою работу, мисс Рашид, – сказал Мансур. – Я люблю Египет. Это была великая страна, и она еще будет великой. Если ваш ребенок стал неуправляемым, вы ведь не бросите его, правда? Даже если он поднимет на вас руку… Вы останетесь с ним и сделаете все, чтобы вырастить его хорошим человеком. Так и с родиной… – Он поднял стул, чтобы поставить его рядом с Камилией, увидел, что у него сломана ножка, и оглянулся, не зная, куда бы предложить ей сесть. – Я журналист, мисс Рашид. Я работал в одной из крупных каирских газет, но там приходилось писать по заказу. Мне говорили, о чем надо писать, а о чем писать не следует. Но есть вещи, о которых я обязан написать! – Он смотрел на нее решительным, требовательным взглядом. – Я знаю, что вы меня понимаете. Ваше эссе должны были прочитать в Египте, хоть вам не удалось его напечатать в нашей стране! И я решил опубликовать его в своей газете.

– Подвергая себя опасности? – прошептала она.

В маленькой комнатке, где все было перевернуто вверх дном, он стоял рядом с ней, так близко.

– К чему мне жизнь, если я откажусь от своих убеждений? Я буду следовать им, пока я могу писать и пишущая машинка есть под рукой. Я не отступлюсь.

– Тогда я помогу вам, – вздохнула она. – Я знаю, что ваша газета существует на пожертвования. Я сделаю большое пожертвование, и вы сможете продолжить свою работу.

Глаза их встретились, и на минуту шумный многолюдный город перестал существовать для двух его обитателей.

– Но как я принимаю гостью! – опомнился он. – Сейчас я распоряжусь насчет чая.

Он протянул к ней руку, чтобы провести ее в первую комнату, манжет рубашки поднялся, и она увидела на запястье Мансура какое-то темное пятно.

– Что это? – встревоженно спросила она. – Вас ударили?

Но вдруг она разглядела, что это не синяк, а татуировка, и замерла, не в силах отвести глаз от синего рисунка. Это был коптский крест.

Амира не хотела этого делать, но другого выхода не было. Из-под белых одежд паломницы, предназначенных для ее путешествия в Мекку, она достала шкатулку с инкрустацией слоновой костью на крышке: это была надпись «Аллаху прощающему, милосердному».

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 20 212223 24 25 Следующая ⇒