ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 3 страница

– Кто эта госпожа, сияющая, как полная луна? – спросил он по-арабски – в доме Рашидов все говорили на родном языке.

– Приветствую вас в нашем доме, – вежливо ответила Амира.

Потом он обошел комнату, приветствуя всех родственников, – Хассан привык всюду быть в центре внимания и очаровывать людей. Ибрахим исподтишка взглянул на Амиру – она хмуро глядела на Хассана; Ибрахим лишний раз убедился, что мать недолюбливает его друга.

Несмотря на открытые окна, в комнате было жарко; Ибрахим приказал слуге принести сигареты и кофе и увел друга на балкон. С Нила дул приятый свежий ветерок.

– Какие новости? – спросил Ибрахим. – Я слышал, что правительство собирается конфисковать крупные земельные владения и раздать землю крестьянам. Как ты думаешь, это правда?

– Слухи, конечно, – беспечно отозвался Хасан. У него был наследственный денежный капитал, и слухи о земельных угодьях его не волновали.

– Может быть, и так. Еще толкуют об арестах. Я слышал, что королевского цирюльника осудили на пятнадцать лет каторги.

– Этот мошенник был замешан во всех дворцовых интригах. Ты – врач, с тобой иное дело. Но послушай, – Хассан опустил сигарету и наклонился к уху Ибрахима. – Я думаю, что эти «Офицеры Свободы» не потянут. Невежественные люди, темные крестьяне. Абдель Насер – сын почтового чиновника. Второй в этой шайке – Саадат – феллах из такой бедной деревни, что там даже мухи мрут. И он вдобавок черный как сажа… Таким ли людям править Египтом? Вот увидишь, король вернется.

– Дай Бог, – отозвался Ибрахим. Со дня прощания с королем в Александрии сердце его сжимала тоска.

Хассан снова пожал плечами. Он умел приспособиться к любым условиям, а революция пока что была ему на руку. Возникло множество процессов, и клиенты не протестовали, если опытный адвокат повышал ставки – только бы выиграл дело, в трудное время скупиться не следует. Так что адвокат Хассан аль-Сабир в смутные и тревожные для многих дни получал неплохой барыш, был в отличном настроении и весело ободрял друга:

– А не встряхнуться ли тебе, Ибрахим? Что ты скажешь, если я приглашу тебя на улицу Мухаммеда Али? – Он назвал улицу притонов и дешевых дансингов старого Каира. – Я тебе раздобуду цыпочку – прямо акробатка в постели.

– Нет, это не для меня, – ответил Ибрахим, глядя в гостиную, где сияли под лампой золотистые волосы Элис.

– Тебе хватает жены? – насмешливо спросил Хассан. – У настоящего мужчины хороший аппетит. Почему не заведешь вторую? Даже святой Пророк Мухаммед, да дарует Господь вечный мир его душе, понимал потребности мужчин.

Не успел Ибрахим ответить, как на балконе вдруг прозвенел детский голосок:

– Папа!

Ибрахим схватил Ясмину на руки, подбросил в воздух и посадил на железную ограду балкона.

– Тетя Нефисса задала нам загадку. Отгадай ее, папа, – теребила руку Ибрахима Ясмина.

Хассан знал, что Ибрахим обожает дочь и хвастается ее умом и красотой, как другие хвалятся сыновьями. Но сейчас, глядя на нежный взгляд Ибрахима, гладящего волосы дочки, он впервые позавидовал другу – у него самого не сложилось теплых отношений с детьми; он отослал их в пансион в Англию, лишь изредка писал и получал письма.

Хассан любовался Ясминой – голубоглазая золотоволосая девчушка через десять лет будет копией красавицы матери.

В гостиную вошел Эдвард, брат Элис, и стал в дверном проеме, устремив на Нефиссу такой голодный взгляд, что Хассан едва удержался от смеха. Бедный Эдвард погряз в омутах египетского соблазна!

Раздался звонок у калитки – в гостиную вбежал расстроенный слуга и что-то прошептал Амире. Она побледнела и кивнула ему; он вышел и вернулся с четырьмя военными, в мундирах, с винтовками.

– Мы должны арестовать доктора Ибрахима Рашида за преступления против народа, – объявил офицер.

– Боже, – прошептал Хассан, вошедший в комнату с балкона вслед за другим.

– Здесь какая-то ошибка, – запротестовал Ибрахим. – Разве вы не знаете, кто я? Кто был мой отец?

– Подождите, – начал Хассан, но Ибрахим прервал его.

– Наверное, надо идти и все выяснить, – решительно сказал он. Ибрахим поцеловал мать и Элис и с грустью добавил: – Не волнуйтесь. Все будет в порядке.

– Я буду ждать, – еле слышно прошептала бледная Элис, вспоминая, словно символ зловещего дня, две детские фигурки, танцевавшие утром в саду в черных мелаях.

ГЛАВА 4

Ибрахим увидел во сне, что Захра, кухарка, входит на мужскую половину дома. И она ведет за руку Захарию, босого, в грубой крестьянской одежде. В этом сне Ибрахим впервые заметил, что Захра красива и формы ее приобрели женственную зрелость и привлекательность. Захария смотрит на Ибрахима своими ясно-зелеными глазами и молчит.

– Что ты здесь делаешь? – недовольно спрашивает Ибрахим Захру. Захра что-то хочет сказать, но он не слышит ее слов: в его ушах раздается громовой голос Бога: «Тебе не удастся обмануть меня, Ибрахим Рашид. Ты нарушил мой священный закон – ребенка другого человека назвал своим сыном. Я не прощу тебя, ты проклят».

– Прости же меня! – вскричал Ибрахим и проснулся от собственного крика. Он почувствовал невыносимую боль в висках и затылке и задохнулся от густого зловония. Он попытался сесть, но к горлу сразу подступила тошнота. Голова кружилась, перед глазами все плыло. Он понял, что лежит на холодном каменном полу, задыхаясь от жары и запахов человеческого пота, мочи и фекалий. Ибрахим вспомнил, что после ареста его привезли в главный штаб армии, а так как он всю дорогу протестовал и требовал отвести его к начальству, то один из сопровождающих стукнул его прикладом винтовки.

Ни к кому из главного начальства «Свободных Офицеров» он не попал, допрашивал его в маленькой грязной каморке раздраженный, истекающий потом сержант. Весь допрос свелся к одному вопросу: какую вели подрывную деятельность? – и требованию назвать имена сообщников. Ибрахим, не отвечая на вопрос, просил отвести его к главному начальству, пока сержант не вышел из терпения. Ибрахим почувствовал удар по голове и потерял сознание. Ибрахим помассировал затылок и стал видеть яснее. Он находился в каменном колодце, с грязным каменным полом, на котором сидели и лежали люди в лохмотьях, большая часть из них прижалась в оцепенении к стенам. Несколько человек ходили от стены к стене. В камере не было ни скамей, ни кроватей, только охапки гнилой соломы и две параши.

Сознание еще было не совсем ясным, и Ибрахим подумал со смутной надеждой: может быть, это ночной кошмар? Но это была явь – он сидел на полу каменного колодца, в вечернем костюме, в котором его арестовали. Но туфли из крокодиловой кожи были сняты, исчезли золотые часы, два кольца с бриллиантами, запонки с жемчужинами. В карманах не осталось ни кошелька, ни монетки, ни даже носового платка.

Он увидел на противоположной стене окно, встал на ноги и, брезгливо обходя других заключенных, подошел к этой стене, но ничего не увидел – окно было слишком высоко. Может быть, это тюрьма, расположенная в цитадели, на окраине Каира, а может быть – в пустыне, как бы то ни было, за много миль от улицы Райских Дев.

Сознание его прояснилось, и он почувствовал, что может стоять на ногах. Переступая через охапки соломы и тела в лохмотьях, он добрался до дверей камеры. В зарешеченное окошечко был виден мрачный коридор.

– Хелло! – воскликнул он по-английски. – Есть там кто-нибудь?

Послышалось звяканье ключей, дверь открылась, и в камеру вошел юноша в грязной униформе с револьвером в кобуре на боку.

– Послушайте, – сказал Ибрахим, – я здесь по ошибке.

Юноша смотрел на него безучастно. Кто-то тронул Ибрахима за плечо, он обернулся. Коренастый бородатый мужчина в синей галабее посоветовал ему, кивая и улыбаясь:

– По-английски не говорите. Это запрещено после революции. Только по-арабски. Послушайте моего совета.

Ибрахим перешел на арабский:

– Со мной произошла ошибка. Я сюда попал по ошибке. Я доктор Ибрахим Рашид. Позовите ко мне своего начальника.

Солдат мрачно молчал, Ибрахим терпеливо настаивал:

– Ну, слушай же: иди к своему начальнику и скажи, что я хочу поговорить с ним.

Охранник молча повернулся и вышел. Ибрахиму нестерпимо захотелось помочиться. Заключенный, который объяснял ему, что нельзя говорить по-английски, снова тронул его за плечо.

– Бог да сохранит тебя, мой друг. Меня зовут Махзуз. – Ибрахим недоверчиво оглядел соседа по камере: рваная одежда, лицо в шрамах, зубы выбиты. – Да, теперь имя не подходит, ведь «Махзуз» значит «счастливчик», «удачник», а меня так не назовешь, – улыбнулся тот щербатым ртом.

– Почему вы здесь? – спросил Ибрахим.

– Так же, как и вы – безвинно, – пожал плечами Махзуз.

Ибрахим расстегнул пуговицы – августовское солнце накалило камеру.

– Вы не знаете, как можно вызвать начальника или связаться с волей? – спросил он Махзуза.

Тот снова пожал плечами:

– Не знаю. Надейтесь на Бога, мой друг, Всевышний определит время вашего освобождения.

Голова болела меньше, и Ибрахим решил, что лучше всего сидеть или лежать у двери, чтобы использовать возможный приход какого-либо начальника. Но, пробившись к дверям, он увидел, что там теснится половина заключенных, и не нашел ни дюйма свободного места. Он стал пробираться к окну, чтобы видеть дверь перед собою. В это время звякнули ключи, солдаты внесли еду, и под бешеным напором ринувшихся к двери заключенных Ибрахим прижался к стене и замер, с ужасом глядя, как топчут стариков и больных, как остервенело выхватывают у солдат ломтики хлеба и зачерпывают пригоршней из большого горшка вареную фасоль. Через несколько секунд солдаты вышли, а узники подбирали крохи, упавшие на пол.

Ибрахим увидел, как Махзуз медленно откусывает маленькие кусочки хлеба, заедая их фасолью, в которой Ибрахим заметил белые личинки.

– Почему вы не взяли еды, друг мой? – мягко спросил Махзуз. – Несколько часов ничего больше не принесут…

Ибрахим не ответил.

Боль в мочевом пузыре становилась невыносимой. Ибрахим подошел к параше и, зажимая нос, облегчился. Потом он сел на каменный пол, заметив, что кто-то написал на стене имя Аллаха, и, уставившись в зарешеченное окно, стал ожидать прихода стражников. Его вызволят отсюда – сегодня, до ночи, убеждал он себя.

Очнувшись от дремоты, Ибрахим увидел в высоко расположенное окно, что солнце склонилось к западу и свет его смягчился до цвета желтого янтаря. Он увидел Махзуза, который удивленно и даже несколько саркастически сказал:

– Слава Аллаху, вы спали беспечально, словно дома! Видно, ваша душа спокойна…

– Завтра меня разыщет семья, и я выйду отсюда! – ответил Ибрахим, расправляя одеревеневшие члены.

– Будет так, как записано в Книге Судеб, – заметил Махзуз, и снова Ибрахиму послышалась в его тоне насмешка.

Ибрахим сидел, прислонившись к стене и неотрывно глядя на дверь. Вдруг он осознал, что за стены тюрьмы не проникают призывы муэдзинов к молитве. Почему об этом не думает тюремная администрация? Люди должны знать часы молитвы. Он погрузился в молитву, забыв про тюремные стены, грязную солому на полу, в которой шныряли крысы, и полуголых людей вокруг него. Снова принесли еду – Ибрахим и на этот раз не взял ни риса, ни фасоли. К вечеру в камере было все так же жарко, и Ибрахим почувствовал, что от него уже плохо пахнет. Дома он летом три-четыре раза в день принимал ванну, не говоря уже о ритуальных омовениях. Он снова начал молиться, испросив извинения у Бога за то, что не может совершать омовение перед молитвой.

Окно потемнело, наступила ночь. Люди скорчились на полу, погружаясь в тяжелый сон. Ибрахим подложил себе под голову смокинг, сложив его в виде подушки. Ироничный Махзуз сказал ему днем:

– Поберегите свой костюм, дружок, вы одеты лучше начальника тюрьмы!

Предостережение не помогло – чьи-то ловкие руки вытащили «подушку» из-под головы Ибрахима, и утром он остался в одной рубашке. Наверное, воришки обменяли добычу – двое арестантов в углу камеры с наслаждением попивали кофе и курили сигареты. Ибрахим почувствовал голод и пожалел, что вчера дома он едва отведал барашка и не взял Амириной ароматной пахлавы к кофе.

Он подошел к дверям и, прижав лицо к решетке, закричал по-арабски:

– Эй, вы! Да поймите же, с кем вы имеете дело! Я – не из этого сброда, я попал сюда случайно. За эту ошибку ответят. Вызовите мне начальника немедленно, и пусть он свяжется с моим адвокатом Хассаном аль-Сабиром!

Но охранник насмешливо улыбнулся и, проворчав что-то невнятное, отошел от двери.

– Да ты не знаешь, кто я такой… – прокричал ему вслед Ибрахим и чуть не прибавил: «Если дойдет до короля, как со мной здесь обращаются…»—но вовремя прикусил язык.

Он остался у решетки, думая, что Хассан аль-Сабир на его месте сумел бы навязать свою волю охраннику. Его друг умел подчинять себе людей, а Ибрахим привык повелевать людьми без затраты собственных усилий, и вот сейчас он был беспомощен, как ребенок. Но не стоит падать духом, семья разыщет его и освободит. Через несколько часов, не позже. Они уже пробились через бюрократические лабиринты, и до захода солнца его выпустят из тюрьмы.

Ибрахим снова пробрался на свое место и сел, прислонившись к стене и неотрывно глядя на дверь. Как, наверное, волнуется Элис! А маленькая Ясмина – спрашивает ли она об отце? Как малышка испугалась, когда отца увели солдаты!

Снова внесли еду, и снова Ибрахим не взял ни кусочка. С голодными спазмами в желудке он думал о кушаньях, которые готовит на улице Райских Дев Амира, ожидая возвращения сына: его любимые мясные шарики, фаршированные яйцом. Он выпил бы для бодрости глоток бренди, которое в доме подавалось только Эдварду.

Ибрахим снова кинулся к двери, но солдаты, раздав пищу, уже уходили по коридору.

Заключенные, чавкая, поглощали еду. Ибрахим взглянул на Махзуза – тот бросил в рот последний кусочек хлеба, улыбнулся и сказал:

– Они вас и слушать не будут, если вы не… – Махзуз сложил пальцы и ладонь ковшичком.

– Что?

– Бакшиш. Взятка.

– Но у меня нет денег. Ни монетки не оставили.

– У вас есть рубашка. Полагаю, и президент Насер не носит такой. Сколько вы за нее платили?

Ибрахим представления не имел. Счета портного оплачивались бухгалтером Рашидов вместе со всеми счетами по дому. Он отошел от Махзуза и снова уселся у стены, глядя на дверь: вот сейчас она откроется и его вызовут.

Ключи зазвенели в неположенное время, и он кинулся к дверям с возгласом: «Вы за мной пришли?! Я – доктор Ибрахим Рашид! »

Но охранники вывели другого заключенного. Судя по его радостной улыбке, его освобождали или, по крайней мере, переводили в лучшую камеру. Махзуз объяснил Ибрахиму, что семья этого заключенного добилась чего-то взятками или через влиятельные знакомства.

«Почему же бездействует моя семья? – недоумевал Ибрахим. – Или все арестованы? Нет! – Это невозможно. Такая большая семья, и не все же работали при Фаруке, как я. И женщин, конечно, арестовать не могли. Мать, с ее умом, энергией и связями, добьется его освобождения».

Но как он себя ни успокаивал, к ночи Ибрахим почувствовал, что надежды его иссякли.

Наутро третьего дня он совсем ослабел без пищи, чувствовал рези в животе и с отвращением мочился на пол в темном уголке, потому что не мог заставить себя пользоваться общим ведром.

Неожиданно им овладел приступ бешенства. Он подскочил к двери, вцепился в прутья и закричал безразличным охранникам в коридоре:

– Выпустите меня немедленно! Я – личный друг премьер-министра! Правая рука министра здравоохранения! Если вы меня не отпустите, вас всех расстреляют! Сошлют на медные рудники! Вы слышите меня?!

Душу его охватила паника. Где же его семья, его друзья? Неужели британцы ушли из Египта и кровавый фарс революции стал реальностью?

К нему снова подошел Махзуз, глядя на него с иронией и состраданием:

– Не поможет, мой друг. Им наплевать, кто ваши друзья. Вспомните-ка мой совет. – Он снова сложил ладонь лодочкой. – Бакшиш, вот что нужно. И поешьте немного. Что ж вы, голодом себя уморить хотите?

На следующей раздаче еды Ибрахим взял кусочек хлеба. Мука, из которой он был выпечен, была перемешана с толченой соломой – из ломтика, который достался Ибрахиму, торчали два конца соломинок.

– Да разве это можно есть? – возмутился Ибрахим и бросил кусок, который немедленно подхватил кто-то из заключенных. – Нет, так продолжаться не может!

Завтра же я добьюсь освобождения!

Ночью его мучили кошмары, и явь, когда он просыпался, тоже была кошмаром. Теперь он хватал еду и пожирал ее, мочился и испражнялся в ведро, как и другие заключенные.

На седьмой день охранники забрали одного из заключенных, но этот не улыбался. Через некоторое время его принесли обратно без сознания и швырнули на пол.

– Вы говорили, что вы врач? – спросил Махзуз у Ибрахима. Тот подошел, посмотрел на ужасные следы пыток и пробормотал:

– Нет, я ничего не могу сделать.

– Ну и врач, – презрительно отозвался Махзуз.

Ночью этот заключенный умер. Когда охранники утром выносили тело, Ибрахим кинулся за ними, содрал с себя рубашку и лихорадочно забормотал, обращаясь к одному из солдат:

– Возьмите это! Дорогая вещь, стоит больше вашего месячного жалованья. (Ибрахим, конечно, не имел представления о сумме месячного жалованья охранника). Только сообщите обо мне Хассану аль-Сабиру. Он адвокат, работает в Эзбекии. Скажите ему, где я, пусть он придет сюда.

Охранник молча взял рубашку, но прошла еще неделя, а Хассан не появлялся. Ибрахим понял, что охранник ничего не сделал. Он начал теперь молиться с неистовым пылом, умоляя Бога простить его за проклятие, которое он послал небесам в день, когда родилась Камилия. Он молил Бога простить его и за то, что он объявил своим сыном сына другого человека, нарушив этим Божий закон. Он признавал себя самым презренным грешником и взывал то к милосердию Бога, то к равнодушным стражникам – только бы покинуть эти страшные стены, увидеть небо и солнце.

По ночам ему снилась семья, он держал в объятиях Элис, а дети играли у его ног. Во сне он ощущал своих близких, как запахи и вкус. Элис с прохладной, нежной кожей представлялась ему ванильным мороженым. Золотоволосая Ясмина имела вкус золотистого абрикоса, а Камилия с глазами цвета темно-золотого меда и на вкус была, как мед. Захария имел вкус шоколадки.

Ибрахим потерял счет дней, и по солнцу тоже не мог определить, сентябрь ли на дворе или уже наступил октябрь. Он оброс бородой, в бороде завелись вши.

Однажды утром он заметил, что в камере нет Махзуза. Куда его увели ночью – неизвестно. Может быть, его пытали и он умер?

Забирали и других узников, но Ибрахима не вызывали. Он надеялся, что на допросе представится случай сообщить о себе родным или дойти до высшего начальства. Один раз его вызвали на допрос, и долгие годы – уже после освобождения – он не мог забыть издевательства, которому подвергся. Он пытался лечить раны своих соседей по камере, но обнаружил, что за годы привольной службы при Фаруке совершенно забыл медицину. Это вызвало в нем чувство острого стыда. Одолевали всевозможные мысли. Кончилась ли революция, вернулся ли Фарук в Египет? Что с его семьей? Считают ли его мертвым – может быть, Элис носит траур? А может быть, она уехала в Англию с Эдвардом?

Днем Ибрахим часто плакал. Другие заключенные не обращали на это внимания – они тоже нередко плакали и кричали. Он ни с кем не общался – мог ли он подумать, что ему будет недоставать грязного Махзуза?

Кошмары продолжались, и в одном из них приснился его отец Али, который глядел на него и укоризненно качал головой, словно говоря: «Опять ты меня разочаровал».

Заключенные, которые появились в камере недавно, сообщили, что неделю назад отмечали праздник рождения Пророка Мухаммеда. Стало быть, Ибрахим находился в камере четыре месяца – без прогулок, без писем, без передач. Четыре месяца!

Жизнь его – жизнь человека, вырванного из жизни, – проходила в маленьком уголке камеры с надписью «Алла» на стене. Это был его мир, и даже в снах он не жаждал изысканных напитков, роскошной еды, красивой одежды, веселого времяпрепровождения – как в дни, которые он проводил на яхте Хассана аль-Сабира. Он тосковал только по вольному небу, зеленому Нилу, ласкам Элис и нежной ручке Ясмины в его руке, когда он гулял с ней по дорожкам сада.

Каждое утро он просыпался, хватал хлеб и фасоль, которые приносили солдаты, глядел часами на дверь и вечером засыпал тяжким сном, среди стонущих и мечущихся по полу заключенных. Он уже не молился пять раз в день.

Но перестав взывать к Богу, Ибрахим почувствовал, что он, как никогда, близок к откровению. Как врач он понимал, что это состояние предчувствия некоего озарения– результат голодания, обезвоживания организма и перевозбуждения мозга. Но понимая все это, он ощущал, что озарение произойдет, что он находится в преддверии богоявления, Бог возвестит ему истину, и он поймет то, что с ним произошло, поймет себя и смысл своей жизни.

И это произошло в день, когда на каменный пол камеры бросили нового заключенного – умирающего зеленоглазого юношу. Никто не подошел к нему – был вечер, измученные заключенные дремали или бредили.

Но Ибрахима как будто какой-то голос подозвал к юноше, и он склонился над пылающим лихорадкой истощенным телом. Юноша рассказал ему, что был арестован год назад в Черную субботу за участие в поджогах зданий и членство в «Мусульманском братстве». Целый год его подвергали пыткам, и он чувствует, что сегодня умрет. Ему явилось видение родной деревни, он видел девушку, свою первую и единственную любовь, которая отдала ему свою девственность на берегу Нила. Абду знал, что в раю он воссоединится с Захрой.

– У тебя есть сын? – спросил он Ибрахима.

– Да, – прошептал тот, вспомнив маленького Захарию, – хороший мальчик…

– Это хорошо. – Юноша закрыл глаза. – Я покидаю землю, не оставив сына, да простит меня Бог.

Ибрахим принял последний вздох юноши, прошептав:

– Свидетельствую, что нет Бога кроме Бога, и Мухаммед Пророк Его.

И на него снизошло озарение: он понял сон, в котором увидел Захру, ведущую за руку Захарию. Бог открыл ему в этом сне, что он погрешил против Божьего закона и за это был наказан тюрьмой и муками, подобными мукам ада: он назвал своим сыном сына другого человека. Это озарение, понимание происшедшего с ним, произвело странный эффект: в душе Ибрахима воцарился мир. И тут открылась дверь и охранник назвал его имя.

ГЛАВА 5

Первый призыв муэдзина в Каире раздается с мечети Аль-Азхар, и потом, от мечети к мечети, голоса муэдзинов взвиваются в зимнее небо, как стая серебристых голубей. Молитвы поднимались и с крыш городских домов, и с крыши дома Рашидов на улице Райских Дев. Амира собрала у себя всех родственников, все участвовали в борьбе за жизнь Ибрахима. Мужчины рода Рашидов – молодые и старые – делали все, что могли, но вдохновляла их Амира, женщина сильной души, которая за эти месяцы как бы стала главой рода. Мужчины выполняли ее распоряжения, она отвечала на телефонные звонки и следила за отправлением писем. Результаты усилий были скудные.

Удалось узнать, что он жив, находится в цитадели и обвиняется в измене. Подавленная Амира обратилась к Кетте, но старая ворожея не смогла предсказать судьбу Ибрахима.

– Он родился под звездой Альдебаран, что знаменует славу и честь. Но я не могу сказать, суждено ли ему жить во славе или умереть с честью.

Многочисленные родственники Ибрахима не преуспели в своих хлопотах. Настали новые времена, знатное имя ничего не значило.

– Всюду требуется бакшиш, саида, – мрачно сказал Амире внук Зу Зу. – А кому дать – не угадаешь. Эти чиновники стали спесивы, как павлины, подхода к ним не найдешь.

Амира видела в глазах дядей, племянников, друзей Ибрахима растерянность, уныние, тоску. Перемены были им непонятны, новая жизнь сокрушала их.

У Амиры осталась последняя надежда. Она решила действовать сама и ждала Сулеймана Мисрахи, который обещал ей разузнать кое-что. Наконец, он пришел и разразился гневными сетованиями:

– Революция превратилась в фарс. Мне стыдно быть египтянином! Этого злосчастного Фарука сравнивают ни более ни менее, как со знаменитым римским тираном Нероном. Слишком лестно для него, но как раз появился в прокате американский фильм «Камо грядеши», и когда Питер Устинов появляется на экране в роли Нерона, идиоты-зрители кричат: «Позор Фаруку! »

Сулейман вздохнул, достал из кармана бумажку и сказал:

– Понадобился немалый бакшиш и пронырливость, но вот адрес этого человека.

Он протянул Амире бумажку.

Сразу после ареста Ибрахима Сулейман по просьбе Амиры раздобыл список членов Революционного совета. Она просмотрела его и, указав на одно из имен, сказала, что ей необходим адрес. Теперь она могла действовать.

– Но кто этот человек, Амира? – мрачно спросил Сулейман.

– Может быть, через него Бог явит свое знамение… – с надеждой отозвалась она.

– Амира, – сказала Марьям, – ты должна пойти со мной. Ты тридцать шесть лет не выходила из дому – ты заблудишься, если пойдешь одна!

– Я найду свой путь, – спокойно сказала Амира, натягивая на голову мелаю. – Господь проведет меня.

– Куда ты идешь, скажи мне? Что за адрес дал тебе Сулейман?

Амира расправила у лица мелаю, так что теперь видны были только мрачные, горящие последней надеждой глаза.

– Лучше тебе не знать.

– Но найдешь ли ты?

– Сулейман объяснил мне, как найти.

– Я боюсь, Амира, – грустно сказала Марьям. – Времена такие тревожные. Даже старые друзья ведут себя странно: они спрашивают меня, когда мы с Сулейманом уедем в Израиль. А нам это даже в голову не приходило!

Три года назад сорок пять тысяч евреев покинули Йемен – отъезд получил название «Операция Волшебного Ковра». После этого многие считали, что последует массовый отъезд евреев и из Египта. Действительно, многие евреи уехали, – это было заметно по каирской синагоге, которая почти опустела. Но Мисрахи, имя которых значило «египтяне», считали, что Египет – их родина, к которой они приросли крепкими корнями, и вопросы друзей об отъезде в Израиль были им неприятны.

Амира попрощалась с опечаленной Марьям и, оставшись одна, посмотрела на портрет Али у своего изголовья и заговорила с ним:

– Я должна пойти в город. Если есть хоть один шанс спасти сына, я должна его использовать. Бог просветил меня, и Он меня охранит. Но мне страшно. Много лет твой дом был моим убежищем, моим укрытием. Душа моя была спокойна здесь…

Она вышла в сад и остановилась у калитки; зимнее солнце мягко согревало ее плечи. Она видела Элис, которая возилась в своем садике, где, благодаря ее заботливому уходу, росли английские цветы. Дети играли рядом с ней, но без прежнего оживления – они скучали без отца, особенно Ясмина.

Амира вздохнула, открыла калитку и вышла на улицу Райских Дев.

Элис рыхлила землю и безмолвно молилась: «Боже, спаси Ибрахима, и я буду ему хорошей женой. Я буду любить его и служить ему, рожу еще много детей. Я забуду свою обиду, забуду о том, что он не сказал мне о матери Закки, когда женился на мне. Только верни его домой».

Эдвард не был ей поддержкой в эти трудные дни – он был мрачен и погружен в свои мысли. Раньше она думала, что причина его озабоченности – влюбленность в Нефиссу, но теперь он на нее и не смотрел. И все время носит с собой револьвер – говорит, что британцам теперь небезопасно в Каире. Но ведь он и дома не расставался с револьвером.

Элис оторвалась от работы и повернулась к дочке – Ясмина стояла, подняв на мать голубые, как вьюнки, вьющиеся по каменной садовой ограде, глаза.

– Мама, скоро папа вернется? Я скучаю без него.

– Я тоже скучаю, дочка, – мягко отозвалась Элис, обнимая Ясмину. К ним подбежали Камилия и Закки. Посмотрев в грустные глазенки девочки и мальчика, растущих без матерей, Элис нежно прижала их к себе, а потом велела бежать на кухню и доесть оставшееся от ужина манговое мороженое.

Оставшись одна, она увидела, что к ней подходит Хассан аль-Сабир.

– Новости об Ибрахиме? – с надеждой воскликнула Элис, но он только лукаво улыбнулся.

– Я видел, что Дракон вылетел из дома. Куда это она?

Элис снимала садовые перчатки:

– Дракон?

– Мать Ибрахима, – выразительно фыркнул Хассан, знавший, что Амира не любит его. – Я думал, что она никогда не выходит из дому.

– Так и есть. Боже мой, что это с ней случилось?

– А где Нефисса и Эдвард? – осмотрелся кругом Хассан.

– Нефисса пошла в город искать принцессу Фаизу – может быть, она не уехала из Египта. А Эдвард, – вздохнула она, – в своей комнате. – Элис подозревала, что брат пьет, и готова была примириться с его отъездом в Англию, раз он впал в такую депрессию. Элис снова спросила Хассана: – Вы что-то узнали об Ибрахиме?

Хассан, не отвечая, подошел к ней и откинул с ее щеки золотистую прядь.

– Не обманывайте себя, дорогая, – сказал он. – Я уверен, что вы уже примирились с мыслью о худшем исходе. Я не думаю, что Ибрахим вернется домой. Я делал все возможное, но ничего не разузнал. Боюсь, что приближенный короля сейчас легко не отделается.

Элис заплакала. Он обнял ее и, утешая, вкрадчиво сказал:

– Ничего не бойтесь, пока я рядом с вами.

– Но я хочу, чтобы вернулся Ибрахим!

– Мы все сделали для этого, но безрезультатно – Бог не захотел. – Он поднял пальцем подбородок Элис и, заглядывая ей в глаза, спросил: – Вы, наверное, чувствуете себя очень одинокой, дорогая? – Голос его звучал призывно, а губы приближались к ее губам.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒