Глава шестая 5 страница

Похолодало. Чародейка и адептка укрылись шубами. С озера доносился скрип уключин, но лодки Короля-Рыбака видно не было, она терялась в слепящем зареве заката.

– Мне довольно часто снится, – вернулась Кондвирамурса к прерванной беседе, – что я в ледовой пустыне, в которой нет ничего, только белизна снега и навалы искрящегося на солнце льда. До самого горизонта – ничего, только снег и лед. И тишина. Тишина, звенящая в ушах. Противоестественная тишина. Тишина смерти.

Нимуэ кивнула, словно показывая, что знает, о чем речь. Но ничего не сказала.

– И вдруг, – продолжала адептка, – вдруг мне начинает казаться, будто я что-то слышу, чувствую, как лед дрожит у меня под ногами. Опускаюсь на колени, разгребаю снег. Под снегом лед, прозрачный как стекло, как на чистых горных озерах, когда камни на дне и плавающие рыбы видны сквозь саженную толщу воды. Я в моем сне тоже вижу. Хотя толщина ледяного слоя десятки, может, и сотни саженей, но это не мешает мне видеть… И слышать… Людей, взывающих о помощи. Там, внизу, глубоко подо льдом… лежит замерзший мир.

Нимуэ смолчала и на этот раз.

– Конечно, я знаю, – продолжала адептка, – в чем источник этого сна. Пророчество Итлины. Знаменитый Час Белого Хлада и Век Волчьей Пурги. Мир, умирающий среди снегов и льдов, чтобы, как гласит пророчество, через много веков возродиться вновь. Чище и лучше.

– В то, – сухо сказала Нимуэ, – что мир возродится, я глубоко верю. В то, что будет лучше, – не очень.

– Не поняла.

– Ты слышала, что я сказала.

– И не ослышалась? Нимуэ, Белый Хлад предсказывали уже неоднократно, и всякий раз, когда наступала холодная зима, говорили, что вот-де он, хлад-то этот, и пришел. Сегодня даже дети не верят, что зима, какая она ни будь, может угрожать миру.

– Это ж надо! Дети не верят, а я, представь себе, верю.

– Исходя из каких-то рациональных соображений? – с легкой иронией спросила Кондвирамурса. – Или исключительно из мистической веры в безошибочность эльфьих пророчеств?

Нимуэ долго молчала, пощипывая мех шубы.

– Земля, – начала она наконец слегка менторским тоном, – имеет форму шара и вращается вокруг Солнца. С этим ты согласна? Или, может, тоже входишь в какую-нибудь модную секту, утверждающую нечто противоположное?

– Нет. Не вхожу. Я признаю гелиоцентризм и согласна с теорией шарообразности Земли.

– Прекрасно. Полагаю, ты согласишься с тем, что ось вращения земного шара наклонена, а Земля вокруг Солнца движется не по правильной окружности, а по эллипсу?

– Я это учила. Но я не астроном, поэтому…

– Не надо быть астрономом, достаточно мыслить логически. Поскольку Земля обегает Солнце по эллиптической орбите, постольку в своем движении она оказывается то ближе, то дальше от Солнца. Чем больше Земля удаляется от центрального светила, тем – я думаю, это логично, – на ней делается холоднее. А чем меньше ось вращения Земли отклонена от вертикали, тем меньше света достается Северному полушарию.

– Тоже логично.

– Оба эти фактора, то есть эллиптичность орбиты и степень наклона оси мира, подвержены изменениям. Считают, что изменения эти цикличны. Эллипс может то больше, то меньше отличаться от окружности, ось мира может наклоняться то менее, то более. Экстремальные условия, если говорить о климате, вызывает одновременное проявление этих факторов: максимального растяжения эллипса и минимального отклонения оси от вертикали. Обегающая Солнце Земля получит в афелии очень мало света и тепла, а ситуация в полярных районах усугубится еще и неудачным наклоном оси.

– Ясно.

– Меньше света на Северном полушарии – значит более продолжительное залегание снегов. Белый и блестящий снег отражает солнечные лучи, температура опускается еще ниже. Благодаря этому снег сохраняется еще дольше, на все больших площадях не тает вообще либо растаивает на очень недолгое время. Чем больше снега вообще, тем больше не растаявшего, в частности, тем большую площадь занимает белая и блестящая отражающая поверхность.

– Поняла.

– Снег идет, идет, идет, и его все больше. Заметь, вместе с морскими течениями с юга поступают массы теплого воздуха, которые собираются над вымороженным Северным полушарием. Теплый воздух конденсируется и выпадает в виде снега. Чем больше разность температур, тем обильнее снегопады. Чем обильнее снегопады, тем больше белого, не тающего снега. Тем холоднее. Тем больше разность температур и обильнее конденсация влаги, содержащейся в воздушных массах.

– Поняла.

– Снежный покров становится настолько тяжелым, что превращается в спрессованный лед. Ледник. На который, как мы уже знаем, продолжает падать снег, тем самым еще больше уплотняя его. Ледник растет, он становится не только толще, но и разрастается вширь, покрывая все большие территории. Белые пространства…

– …отражают солнечные лучи, – кивнула Кондвирамурса. – Холодно, холоднее, еще холоднее, совсем холодно. Белый Хлад, напророченный Итлиной. Но возможен ли катаклизм? Действительно ли есть опасность того, что лед, который лежит на севере всегда, начнет вдруг двигаться к югу, сдвинет, спрессует и прикроет все? С какой скоростью разрастается ледяная шапка на полюсе? На сколько дюймов ежегодно?

– Возможно, тебе известно, – сказала Нимуэ, глядя на озеро, – что единственный незамерзающий порт в Заливе Пракседы – это Понт Ванис?

– Известно.

– Ну так пополни знания: сто лет тому назад не замерзал ни один из портов Залива. Сто лет назад – тому есть многочисленные свидетельства – в Тальгаре созревали огурцы и тыквы, в Каингорне выращивали подсолнечник и люпин. Сейчас не выращивают, ибо вегетация названных овощей и растений невозможна, там просто-напросто холодно. А знаешь ли ты, что в Каэдвене были виноградники? Вина из тамошнего винограда, правда, были не из самых лучших, о чем говорят их невысокие цены, известные по сохранившимся документам. Но все равно их воспевали каэдвенские поэты. Сегодня в Каэдвене виноград не растет вообще. Потому что теперешние зимы в отличие от прежних стали гораздо холоднее, а сильный холод убивает виноградную лозу. Не то что замедляет вегетацию, а просто-напросто убивает. Уничтожает.

– Понимаю.

– Да, – задумалась Нимуэ. – Что еще добавить? Разве то, что снег выпадает в Тальгаре в середине ноября и передвигается к югу со скоростью свыше пятидесяти миль в сутки? Что в конце декабря – начале января метели случаются над Альбой, где еще сто лет назад снег был сенсацией? А то, что снега тают, а озера вскрываются у нас в апреле, знает каждый ребенок! И каждый ребенок удивляется, почему же в таком случае этот месяц именуется в народе «месяцем цветов», то есть «цветнем»? Тебя это не удивляет?

– Не очень, – призналась Кондвирамурса. – К тому же у нас, в Виковаро, говорят не «цветень», а «лжецвет», или, по-эльфьему, «бирке». Но я понимаю, о чем ты. Название месяца пришло к нам из древних времен, когда в цветне-апреле действительно все цвело…

– Эти «древние» времена – всего сто, сто двадцать лет. Почти вчера, девушка. Итлина была абсолютно права. Ее предсказание исполняется. Мир погибнет под слоем льда. Цивилизация погибнет по вине Разрушительницы, которая могла, имела возможность открыть путь спасения. Как известно из легенды, она этого не сделала.

– По причинам, о которых легенда умалчивает. Либо поясняет с помощью туманного и наивного моралитета.

– Правда. Но факт остается фактом. Белый Хлад – это факт. Цивилизация Северного полушария обречена на гибель. Она погибнет под льдом разрастающегося ледника, под слоем вечной мерзлоты и льдом. Однако паниковать не следует, потому что впереди у нас еще есть немного времени.

Солнце полностью скрылось, с поверхности озера слетел слепящий отблеск, и на воду легла дорожка более мягкого, не режущего глаз света. Над башней Inis Vitre взошла луна, яркая, как перерубленный пополам золотой талер.

– И долго? – спросила Кондвирамурса. – И долго, по-твоему, это протянется? То есть сколько в нашем распоряжении времени?

– Много.

– Сколько, Нимуэ?

– Каких-нибудь три тысячи лет.

На озере Король-Рыбак шлепнул по воде веслом и выругался.

Кондвирамурса громко вздохнула.

– Ты малость успокоила меня, – сказала она, помолчав. – Но лишь самую малость.

Следующее место оказалось одним из противнейших, какие Цири посетила, и, бесспорно, вошло в первую десятку, причем в начало десятки.

Это был порт, портовый канал. Она видела лодки и галеры у причалов и свай, видела лес мачт, видела паруса, тяжело обвисшие в неподвижном воздухе. Кругом ползал и клубился дым. Дым вонючий.

Он вырывался из-за покосившихся развалюх, приткнувшихся у канала. Оттуда доносился громкий, захлебывающийся плач ребенка.

Кэльпи захрапела, сильно дернула мордой, попятилась, звеня копытами по мостовой. Цири глянула вниз и увидела дохлых крыс. Они валялись повсюду. Мертвые, скрученные в муках грызуны с бледными розовыми лапками.

«Что-то тут не так, – подумала Цири, чувствуя, как ее охватывает ужас. – Что-то тут не так. Бежать отсюда. Бежать как можно скорее! »

Под обвешанным сетями и веревками столбом сидел мужчина в разорванной рубахе, со склоненной к плечу головой. В нескольких шагах от него лежал второй. Не похоже было, чтобы они спали. Даже не дрогнули, когда подковы Кэльпи зацокали по камням совсем рядом с ними. Цири наклонила голову, проезжая под свисающими с веревок лохмами, выделяющими терпкую вонь.

На дверях одной из лачуг красовался крест, начерченный мелом или белой краской. Из-под крыши вырывался черный дым. Ребенок продолжал плакать, вдали кто-то кричал, кто-то поблизости кашлял и хрипел. Выла собака.

Цири почувствовала, как по руке что-то ползает. Взглянула. Рука, словно тмином, была усеяна черными запятыми блох.

Цири взвизгнула во весь голос. Сотрясаясь от ужаса и отвращения, начала отряхиваться и резко размахивать руками. Испуганная Кэльпи рванулась с места в галоп. Цири чуть не свалилась. Сжимая бока кобылы бедрами, она обеими руками прочесывала и трепала волосы, отряхивала курточку и рубашку. Кэльпи галопом влетела в затянутою дымом улочку. Цири вскрикнула от ужаса.

Она ехала сквозь ад, сквозь преисподнюю, сквозь наикошмарнейший из кошмаров. Между домами, помеченными белыми крестами. Между тлеющими кучами тряпья. Между мертвыми, лежащими поодиночке, и теми, что лежали кучами, один на другом. И между живыми – оборванными полуголыми привидениями с запавшими от боли щеками, ползающими в дерьме, кричащими на языке, которого она не понимала, протягивающими к ней исхудавшие, покрытые ужасными кровавыми коростами руки.

Бежать! Бежать отсюда!

Даже в черном небытии архипелага мест и времен Цири еще долго чувствовала тот дым и смрад.

* * *

Следующее место тоже было портом. Здесь тоже были сваи, был укрепленный бревнами канал, на канале когги, баркасы, шхуны, лодки, а над ними лес мачт. Но здесь, в этом месте, над мачтами весело покрикивали чайки, а пахло знакомо и привычно: мокрым деревом, смолой, морем и рыбой во всех трех основных вариантах: свежей, несвежей и копченой.

На палубах ближайшей когги ругались двое мужчин, стараясь перекричать друг друга возбужденными голосами. Она понимала, что они говорят. Речь шла о цене на сельдь.

Неподалеку была таверна, из ее раскрытых дверей вырывалась затхлая вонь и запах пива, слышались голоса, звон, смех. Кто-то орал гнусную песенку, все время одну и ту же строфу.

Luned, v’ard t’elaine arse

Aen a meath a’il aen sparse!

Она поняла, где оказалась. Еще прежде, чем прочла на корме название одного из галеасов: «Evall Muire» и порт приписки: «Baccala». Да, она знала, куда попала.

В Нильфгаард.

Она сбежала раньше, чем кто-либо обратил на нее особое внимание.

Однако, прежде чем успела нырнуть в ничто, блоха – последняя из тех, что ползали по ней в предыдущем месте и которая пережила путешествие во времени и пространстве, притаившись в складках курточки, – длинным прыжком соскочила на портовую сваю.

В тот же вечер блоха поселилась в вылинявшей шерсти крысы, старого самца, ветерана множества крысиных битв, о чем свидетельствовало откушенное у самого черепа ухо. В тот же вечер блоха и крыса прошли на корабль. А уже на следующее утро отправились в рейс. На холке

[44]

, старом, запущенном и донельзя грязном.

Холк назывался «Катриона». Этому названию суждено было войти в историю. Но тогда об этом никто еще не знал.

* * *

Следующее место – хоть действительно трудно было в это поверить – поразило Цири картиной воистину идиллической. Над спокойной ленивой рекой, несущей воды меж склонившимися над нею ивами, ольхами и дубами, совсем рядышком с мостом, стягивающим берега изящной каменной дугой, среди мальв стоял покрытый камышами трактир, увитый диким виноградом. Над крыльцом покачивалась вывеска с золочеными буквами. Буквами, совершенно незнакомыми Цири. Но на вывеске красовалось вполне удачное изображение кошки, поэтому она предположила, что трактир называется «У черной кошки».

Струившийся из трактира аромат еды притягивал как магнит. Цири не стала раздумывать. Поправила меч на спине и вошла.

Внутри было пусто, только за одним столом сидели трое мужчин. Деревенские на вид. На нее они даже не взглянули. Цири присела в углу, спиной к стене.

Трактирщица, полная женщина в чистейшем фартуке и рогатом чепце, подошла и спросила о чем-то. Ее голос звучал непривычно звонко, но мелодично. Цири указала пальцем на раскрытый рот, пошлепала себя по животу, затем срезала с курточки одну из серебряных пуговиц и положила на стол. Видя удивленный взгляд, она взялась было за вторую пуговицу, но женщина удержала ее движением руки и слегка шипящими, но приятно звучащими словами.

Эквивалентом пуговицы оказалась миска густой овсяной похлебки, глиняный горшочек фасоли с копченой грудинкой, хлеб и кувшин разбавленного вина. Проглотив первую ложку, Цири подумала, что, пожалуй, расплачется. Но сдержалась. Ела медленно. Наслаждаясь едой.

Трактирщица подошла, вопросительно зазвенела, приложив щеку к сложенным ладоням. Останется ли гостья на ночь?

– Не знаю, – сказала Цири. – Возможно. Во всяком случае, благодарю за предложение.

Женщина улыбнулась и ушла на кухню.

Цири расстегнула пояс, откинулась спиной к стене. Задумалась, что делать дальше. Место – особенно по сравнению с несколькими предыдущими – было приятным, вызывало желание остаться подольше. Однако она знала, что излишняя доверчивость может оказаться опасной, а неосторожность – губительной.

Черная кошка, точно такая, как на вывеске трактира, явилась неведомо откуда, потерлась о ее щиколотку, выгибая спинку. Цири погладила ее, кошка слегка ткнулась головкой в ее руку, села и принялась вылизывать шкурку на груди. Цири глядела.

Она видела Ярре, сидевшего у костра в кругу каких-то неприятных на вид оборванцев. Все грызли что-то, что напоминало куски древесного угля.

– Ярре?

– Так надо, – сказал юноша, глядя в пламя костра. – Я читал об этом в «Истории войн», произведении маршала Пеллигрима. Так надо, когда родина в опасности.

– Что надо? Уголь грызть?

– Да. Именно так. Родина-Мать зовет. А частично из личных побуждений.

– Цири, не спи в седле, – говорит Йеннифэр. – Мы подъезжаем.

На домах города, к которому они подъезжают, на всех дверях и воротах видны большие кресты, нарисованные мелом или белой краской. Клубится плотный и вонючий дым, дым от костров, на которых жгут трупы. Йеннифэр, кажется, этого не замечает.

– Мне надо сделать себя красивее.

Перед ее лицом, над ушами лошади, висит зеркальце. Гребень танцует в воздухе, расчесывает черные локоны. Йеннифэр действует только чарами, совсем не пользуясь руками, потому что…

Потому что ее руки – месиво застывшей крови.

– Мамочка! Что они с тобой сделали?

– Поднимись, девочка, – говорит Койон. – Пересиль боль и поднимись на гребень! Иначе ты станешь трусить. Ты хочешь до конца жизни умирать от страха?

Его желтые глаза нехорошо горят. Он зевает. Его острые зубки блещут белизной. Это вовсе не Койон. Это кошка. Черная кошка…

Шагает многомильная колонна солдат, над ними колышется лес пик, развевается море хоругвей. Ярре тоже идет, на голове у него круглый шлем, на плече пика, такая длинная, что ему приходится крепко держать ее обеими руками, иначе она его перевернет. Грохочут бубны, вопят дудки, гудит солдатское пение. Над колонной носятся и каркают вороны. Множество ворон…

Берег озера, на пляже шапки взбитой пены, выброшенные и сгнившие камыши. На озере остров. Башня. Зубчатый, топорщащийся наростами навесных бойниц донжон. Над башней темно-синее вечернее небо, светит луна – блестящий, перерубленный пополам золотой талер. На террасе в креслах две женщины, закутанные в шубы. Мужчина в лодке…

Зеркала и гобелен.

Цири поднимает голову. Напротив нее за столом сидит Эредин Бреакк Глас.

– Ты не можешь не знать, – говорит он, показывая в улыбке ровные зубы, – что только оттягиваешь неизбежное. Ты – наша, и мы достанем тебя.

– Аккурат!

– Ты вернешься к нам. Немного поболтаешься по местам и временам, потом натолкнешься на Спираль, а на Спирали мы тебя достанем. В свой мир и свое время ты уже не возвратишься никогда. Впрочем, и поздно уже. Тебе просто не к кому возвращаться. Люди, которых ты знала, давно умерли, их могилы поросли бурьяном и провалились. Их имена забыты. Твое, впрочем, тоже.

– Лжешь! Не верю!

– Веришь – не веришь, дело твое. Повторяю: вскоре ты наткнешься на Спираль, а я уже буду там ждать. Ведь ты втайне этого желаешь, me elaine luned.

– Ты не иначе как бредишь!

– Мы, Aen Elle, чувствуем такие вещи. Ты была мною увлечена, ты хотела меня и боялась своего желания. Ты хотела меня и продолжаешь хотеть, Зиреаэль! Меня. Моих рук. Моего прикосновения…

Когда он прикоснулся, она резко вскочила, перевернула кубок – к счастью, пустой. Хотела схватиться за меч, но тут же успокоилась. Она сидела в трактире «У черной кошки» и, видимо, уснула, задремала за столом. Рука, коснувшаяся ее волос, была рукой полной хозяйки. Цири терпеть не могла таких фамильярностей, но женщина прямо-таки излучала расположение и доброту, за которые нельзя было отплатить грубостью. Цири позволила гладить себя по голове, улыбаясь, слушала мелодичную, позванивающую речь. Она была утомлена.

– Мне надо ехать, – сказала она наконец.

Женщина улыбнулась, певуче зазвенела. «Как получается, – подумала Цири, – что во всех мирах, местах и временах, на всех языках и наречиях единственно это слово всегда звучит понятно? И всегда похоже? »

– Да, к маме. Моя мама ждет меня.

Трактирщица проводила ее во двор. Прежде чем Цири оказалась в седле, женщина вдруг крепко обняла ее, прижала к пышному бюсту.

– До свидания. Благодарю за прием. Вперед, Кэльпи!

Она направилась прямо на дугообразный мост над спокойной рекой. Когда подковы кобылы зазвенели по камням, она оглянулась. Женщина все еще стояла перед трактиром.

Концентрация. Кулаки к вискам. В ушах шум, как изнутри морской раковины. И неожиданно мягкое и черное ничто.

– Bonne chance, ma fille!

[45]

– крикнула ей вслед Тереза Ляпен, трактирщица из постоялого двора «Au chat noir»

[46]

в Пон-сюр-Жонн у тракта, ведущего из Мелуна в Оксерр. – Удачи в пути!

Концентрация, кулаки у висков. В ушах шум, словно изнутри морской раковины. Вспышка. И неожиданно мягкое и черное ничто.

Место. Озеро. Остров. Башня. Луна, словно талер, перерубленный пополам, его блеск отражается в воде светлой дорожкой. На дорожке лодка, в лодке мужчина с удочкой…

На террасе… Две женщины?

Кондвирамурса не выдержала, взволнованно крикнула и тут же прикрыла рот рукой. Король-Рыбак с плеском упустил якорь, ворчливо выругался, потом раскрыл рот, да так и замер. Нимуэ даже не дрогнула.

Прочерченная лунной дорожкой гладь озера задрожала и покрылась рябью, как под ударом ветра. Ночной воздух над зеркалом вод лопнул – так лопается разбитый витраж. Из трещины появилась вороная лошадь. На ней – всадница.

Нимуэ спокойно протянула руку, произнесла заклинание. Висящий на стояке гобелен неожиданно разгорелся, расцвел феерией разноцветных огоньков. Огоньки отразились в овале зеркала, заплясали, заклубились в стекле, как цветные пчелы, и неожиданно выплыли радужным призраком, расширяющейся лентой, от которой стало светло как днем.

Вороная кобыла поднялась на дыбы, дико заржала. Нимуэ резко развела руки, выкрикнула формулу. Кондвирамурса, видя возникающее в воздухе и увеличивающееся изображение, сконцентрировалась сильнее. Изображение тут же набрало резкость. Вырисовался портал. Ворота, за которыми возникло…

…плоскогорье, усеянное остатками кораблей. Замок, приникший к острым скалам обрыва и возвышающийся над черным зеркалом горного озера…

– Сюда! – пронзительно крикнула Нимуэ. – Вот дорога, по которой ты должна идти! Цири, дочь Паветты! Войди в портал, ступай путем, ведущим на встречу с Предназначением! Да замкнется кольцо времен! Да погрузит змей Уроборос зубы свои в хвост свой!

– Прекрати блуждания! Спеши, спеши на помощь близким! Это верный путь, ведьмачка!

Кобыла заржала снова, снова принялась месить копытами воздух. Девушка в седле крутила головой, глядя то на Нимуэ, то на изображение, порожденное гобеленом и зеркалом. Откинула волосы, и Кондвирамурса увидела у нее на щеке безобразный шрам.

– Доверься мне, Цири! – крикнула Нимуэ. – Ведь ты меня знаешь! Ты уже однажды видела меня!

– Я помню, – услышала она. – Верю. Благодарю.

Они видели, как подстегнутая поводьями кобыла легким танцующим шагом вбежала в свет портала. Прежде чем изображение затуманилось и расплылось, они увидели, как пепельноволосая девушка машет им рукой, обернувшись в седле.

Потом все исчезло. Поверхность озера успокоилась, разгладилась лунная дорожка.

Было так тихо, что казалось, будто они слышат хриплое дыхание Короля-Рыбака.

Сдерживая навертывающиеся слезы, Кондвирамурса крепко обняла Нимуэ. Она чувствовала, как дрожит миниатюрная чародейка. Так, обнявшись, они сидели какое-то время. Молчали. Потом обе повернулись туда, где исчезли Врата Миров.

– Удачи тебе, ведьмачка! – воскликнули они в унисон. – Удачи тебе на пути!

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒