Примечания
| Гашиш
(РАССКАЗ ТУРКЕСТАНЦА)
Посвящается Владимиру Васильевичу СТАСОВУ
Ты видишь, лик мой тощ и бледен; Я нищ и стар; я скорбью съеден. Я был и молод, и богат — Я расточил свое богатство; Промчалась юность; много крат Врагов изведал я злорадство И лживую печаль друзей: То казнь была моей гордыне. Уж мне не жаль минувших дней! С судьбою примирившись ныне, Я в поте дряхлого лица Тружусь и жизни жду конца; Но памятен мне день ужасный, Когда, презренный и несчастный, Один, без крова, в поздний час, Я очутился в первый раз. Уж тенью Самарканд покрылся, Народ с базара расходился, Дервиша смолк унылый крик, Закрылся торг, кончались споры… Дородный сарт, седой старик, С усильем надвигал запоры На двери лавочки; огонь Блеснул в потемках; чей-то конь, Понуря голову, лениво Брел без хозяина домой. Все утихало, лишь порой По сонной улице пугливо Перебежать из дома в дом Спешила женщина; потом, Как мышь, в тени двора скрывалась — И вновь молчанье водворялось. Счастливый час для богачей! Их ждут объятья жен стыдливых Иль пир в кругу друзей шумливых, При пляске молодых батчей. Уж за стеной раздались клики, И музыки веселый звук, И пляски быстрой топот… Вдруг Смятенье, рев несется дикий: Батча лукавый угодил, Восторг собранье охватил; Бегут, и мечутся, и стонут…. Но вот опять все звуки тонут В ночном молчании… Луна Из-за садов свой лик являла И город сонный освещала. В ту ночь казалась мне она Бледна и зла. Людьми забытый, И к стене прижавшися, немой, С поникшей долу головой Стоял я; злобой ядовитой Томилася больная грудь, — Мне было негде отдохнуть! И о судьбе своей жестокой В тиши я плакал одинокий; Но нищему внимал Алла; К нему печаль моя дошла: Он помощь мне послал нежданно. Вдруг, вижу я, — передо мной Старик с дрожащей головой Стоит; таинственно и странно Мерцает беспокойный взгляд Очей, луною озаренных; В устах, усмешкой искривленных, Зубов темнеет черный ряд… И звуки вкрадчивого слова Я слышу в тишине ночной: — О чем ты плачешь? — Я без крова. — Кто ты? — Наказанный судьбой, За то, что… — Удержись! Причину Мне знать не нужно; проходя, В ночи твой плач услышал я И захотел твою кручину Советом мудрым облегчить. — Отстань, старик! Твое участье Не нужно мне; мое несчастье Никто не может исцелить! — Смири порыв гордыни ложной. Вот кошелек; мой дар ничтожный Прими и слушай: средство есть В печалях ведать наслажденье И, позабыв судьбы гоненье, С отрадой бремя жизни несть. Ты плачешь; но в земной юдоли Унынья, нищеты, забот Алла спасенье подает Рабам его священной воли. Алла могуч! Гашиша дым Для счастья нищих создан им! Скорей же, горем отягченный, Иди в приют уединенный, Струю волшебную вдыхай, — И тяжесть скорби безъисходной С души спадет, и, вновь свободный, Ты на земле познаешь рай. Сказал и быстро удалился, Оставив дар в руке моей… В кофейне огонек светился, — Шатаяся, побрел я к ней. Вошел… Средь дымного тумана Сидели люди вкруг кальяна. Кто сам с собой вел разговор, Кто, на огонь уставив взор, В торжественном оцепененьи, Казалось, созерцал виденье; Кто, мирно голову склонив На грудь, в дремоту погружался, Кто пеньем сладким упивался… Я сел угрюм и молчалив, Чубук схватил рукою жадной, Вдохнул гашиша дым отрадный И дожидаться стал. Порой, Объят неведомой мечтой, Кофейни гость в восторге диком Вставал и хохотом, и криком Вертеп убогий оглашал; Тогда хозяин прибегал, Чтобы унять безумца бранью; Но, предан чудному мечтанью, Окрест не видя ничего, Счастливец презирал его Ничтожный гнев и в пляс пускался. Но вдруг почудилося мне, Что сам, как будто в странном сне, Я громким смехом заливался. Да где же горе? — Горя нет! О чем я плакал так недавно? На что сердился своенравно? Мне счастье нежный шлет привет! Я все забыл… я в упоеньи… То было райское мгновенье! Я понял, что гашиша дым Уж духом властвовал моим. Быть может, житель стран холодных, Суровых, темных и бесплодных, Не ведал ты в снегах своих О чудных таинствах Востока? Я расскажу тебе о них Во славу Бога и Пророка. Внемли ж словам моим, пришлец, И верь правдивому рассказу! За слово лжи пускай Творец Пошлет на плоть мою заразу, Пусть иссушит источник вод Мне на пути в степях горючих И облаком песков летучих Мой труп истлевший занесет! Забыв житейские тревоги, Унылых мыслей не тая, На войлоке, поджавши ноги, Сижу я, весел, как дитя! Куда ни обращаю взоры, Повсюду дивные узоры И разноцветные ковры. Роскошной Персии дары; Шелками шитые халаты, В сияньи золота чалмы, За миг — и бледны, и темны, Теперь — прекрасны и богаты, — Пестреют ярко предо мной Игривой, радужной красой! А люди, люди! Не похожи Они вдруг стали на людей: Забавный вид! Какие рожи! То сонм невиданных зверей! Один ветвистыми рогами Товарища бодает в бок; Другой, с руками и ногами В ковровый спрятавшись мешок, Клубочком по полу катится; Кто вырос вдруг до потолка, А кто стал мельче паука… Все пляшет, мечется, кружится — Быстрей, быстрей — и, увлечен В тумане дикого вращенья, Из глаз теряю я виденья И вдруг, как будто дальний стон,
Раздался звон.
Так чуден он, Что, упоен, Я в сладкий сон. Им погружен И все кругом,
Объято сном,
Внимает в сумраке немом, Как, потрясая небосклон,
Несется он, Тот дивный звон.
Звон — и широко раскрылись зеницы; Звон — и на воле; подул ветерок; Звон — пробудилися певчие птицы, Алой зарей разгорелся восток. С звоном сливаются новые звуки: Каплет роса с оживленных дерев, Ветви в одежде зеленых листов Манят меня, как мохнатые руки, В темные сени роскошных садов. Ропщут там воды — прозрачные воды! К ним, покидая узорные своды Пышных гаремов, веселой гурьбой Жены эмира с зарей прибегают, Песни их громкие страсть распаляют, Будят желанья в груди молодой… Крепкие стены красу их скрывают… Но, как тигрица на гриву коня, Бешено на стену кинулся я. Прыгнул — и вот за ревнивой оградой Жадно дышу благовонной прохладой; Спрятавшись в чаще кудрявых кустов, Жду я видений; но тех голосов, Что долетали ко мне за мгновенье, Смолкло волшебно-лукавое пенье. Все в неподвижно-нависших садах Пусто… Но чу! Недалеко в кустах Слышится шепот, призыв потаенный: «Спеши, мой яхонт драгоценный, Ко мне, ко мне! Я здесь одна; Тревогой грудь моя полна. Я жажду наслаждений новых, Безумных, молодых страстей. Я ускользнула от очей Эмира евнухов суровых, Чтоб убежать с тобою в даль. Ужель тебе меня не жаль? Я молода… не в силах доле У старика скучать в неволе; Возьми меня, люби меня. Ты смел и молод — я твоя! » И та, чей голос соловьиный Меня так чудно призывал, Явилась мне, и стан змеиный К груди с весельем я прижал. Меня отталкивали руки. «Боюсь… ступай…» шептал язык, «Не уходи», с улыбкой муки Молил откинувшийся лик. Я видел взор сердито-нежный Сквозь сеть опущенных ресниц: Пылал он страстию мятежной, Как туча, полная зарниц! Я чуял сердца трепетанье (Так голубь бьется молодой В когтях орла, еще живой)… И жгло меня любви дыханье, Как вихрь пустыни, в страшный час, Когда, играя и кружась, Самум с полудня налетает И караваны заметает Горячей пылью… Чудный сон! Как дым мгновенный, скрылся он. В волнах нежданных тьмы глубокой Призыв промчался одинокий, Прощальный, беспомощный стон! И страх пред местию жестокой Внезапно душу обуял… То было краткое мгновенье; Но непостижное мученье Я в то мгновенье испытал! Темницы тесной мрак и холод, Терзанье пытки, жажду, голод, Неумолимый гнет оков… Казалось мне — рои клопов[2] Въедались в плоть мою; землею Я был засыпан с головою; Я погибал! [3] И вдруг на миг, Среди ужасного мечтанья, Во мне проснулся луч сознанья; В кофейне я услышал крик: «Вяжи его! » — и в то ж мгновенье Я навзничь с грохотом упал, И кто-то руки мне связал, — И вновь насмешки, брань и пенье… Но скоро в вихре новых дум Исчез земли презренный шум. И чую я — крылья растут за плечами, Орлиные крылья! И тучи кругом Таинственно шепчут, несутся клубами… Вдруг молнии блеск, оглушительный гром… И мчусь я в пространстве, обвитый грозою, Любуяся с неба далекой землею. Там лентой сребристою вьется река, В ней так же, как в небе, бегут облака! Склонившись на берет, аул одинокий Задумчиво дышит прохладой волны, А справа и слева по степи широкой Пасутся киргизских коней табуны- И вижу я в дымке степного тумана- Торжественно движется цепь каравана. Мне слышится шорох песчаных зыбей, Шаганье верблюдов и ржанье коней; Цветистой, сверкающей, длинною цепью Плывут, извиваясь над желтою степью, Лениво колеблясь, взрывая пески, И ярко на солнце белеют тюки; А черные кони, как черные тучи, То медлят, то мчатся, послушно-могучи. Вот близится всадник… Отец мой, отец! Тебя я узнал! Посмотри, твой птенец, Давно от гнезда непогодой отбитый, Тобою, быть может, уже позабытый Опять отыскался… Тебя он зовет, К тебе он летит… Но бесплоден полет: Скрывается призрак степного обмана И нет уж верблюдов, коней, каравана… Безлюдно все снова вокруг. Не бьются усталые крылья, С уныньем и стоном бессилья На землю я падаю вдруг.
И снова один
Средь мертвых равнин Лежу на песке В безмолвной тоске, А хищник степной, Орел, надо мной Летает, кружит, В глаза мне глядит- И, страхом объят,
Я понял тот взгляд:
Он говорил с насмешкою спокойной: «Усни, усни недвижным, мертвым сном! Пусть солнца луч в степи пылает знойной: Накрою я тебя своим крылом. Зачем держать в уме пустые грезы? Зачем блестит в глазах твоих слеза? Я съем твой ум, я выпью твои слезы, Я выклюю ненужные глаза. Мятежные волнуют сердце страсти- Я сердце отыщу в груди твоей И выну вон, и разорву на части: Оно умрет для горя и страстей! И зверь придет, прожорливый и смелый, И хлынет дождь, и ветер набежит; Над грудою костей сухой и белой Вновь солнца луч веселый заблестит. Но и тогда тебя я не покину: И день, и ночь, орел сторожевой, Я стану криком оглашать равнину И охранять костей твоих покой! »
Я молча внимал.
Орел подлетал Все ближе ко мне…
Но вдруг в тишине
Дрогнула степь, поднимается ропот, Шум и оружий бряцанье, и топот. Вижу: несутся, как ветер легки, Всадники… Враг!.. Ты творишь ли молитвы? Сабли их остры; как лес, бунчуки Подняты, вьются, предвестники битвы. «Полно, товарищ, покоиться, встань! Верному ль время терять за мечтами? Вот тебе конь и оружье; за нами Ты поспеши на великую брань. » С края земли, В знойной пыля, Звук, Стук Слышен в дали. То не обман, Бьет барабан, Там К нам С западных стран Вышли полки, Блещут штыки. В строй! В бой! Близки враги! И кони с весельем заржали, и в сечу Быстрее крылатых, погибельных стрел Помчались неверным гяурам навстречу… И сталь засверкала, и бой загудел. Вихрь пыли и крови взвился над землею: Мелькают в нем головы пестрой толпою, Горящие очи, иссохшие губы, Страданьем и злобою сжатые зубы, В крови распростертые стройные станы, Предсмертные взоры и смертные раны… Но вот, перегнувшись на белом коне, Неведомый воин несется ко мне: Блестит его сабля, звенят его шпоры, — То русский, то враг! Наши встретились взоры… Грозя мне, привстал он на легком седле; Уж вижу морщины на старом челе, Наряд боевой и на бляхах насечку, И красные ноздри коня, и уздечку… Мгновенье — и бой загорится на смерть. Я дрогнул… Взглянул на далекую твердь: Там, с пристальным взглядом, зловеще унылый, Над битвой парил Азраил длиннокрылый; Казалось, он в битве кого-то искал… Нашел — и, сраженный, с коня я упал! И конь мой, испуган, взвился надо мною, Как буря, дыша и гремя в вышине; Взвился, покачнулся и черной скалою Внезапно застыл. И почудилось мне, Что неба достиг головой он косматой, Что бой раздавил он, что грудью подъятой Затмил лучезарное солнце. Вокруг Все тенью ночною покрылося вдруг И звезды блеснули, и месяц далекий, Серпом перегнувшись, в лазури глубокой Новиснуд, янтарною тучкой обвит. Гляжу — то не конь надо мною стоит. То дикий утес при луне серебристой Вздымается гордо стеной каменистой. Он дремлет… Но сумрак окрестный гудит, Гудит голосами, и плеском, и ревом… Все громче и громче! И в ужасе новом Я вспрянул, взглянул — верь ты мне иль не верь, — Но целое море, щетинясь, как зверь, Объемля всю землю от края до края, Мильонами волн и дымясь, и сверкая, Бежало, как войско на приступ, ко мне. Я кинулся с воплем к отвесной стене, Но зверь-океан нагонял меня; вот К скале он прихлынул, скалу он грызет, Взметает и пену, и брызги, и пламень… Дрожащей рукой ухватившись за камень, Не в силах от пропасти глаз отвести, Висел я в пространстве. Одежды мои, Как крылья подстреленной птицы, метались, Мне били в лицо, трепетали и рвались… И видел я праздник подводных духов: Они веселились в пучине просторной; На каждой волне прыгал карлик проворный, Бил в бубны, коверкался на сто ладов, Плевал на меня в вышину и смеялся, Нырял и опять на поверхность являлся; И видел я глубь океана, и рыб Чешуйчатых, малых, больших и громадных, Вертлявых и пестрых, холодных и жадных, Стадами бродивших средь пенистых глыб. Все выше и выше вздымались те глыбы, Все ближе и ближе являлись мне рыбы. Уж карлы, скача на упругих волнах, Руками старались поймать мои ноги; Лишь месяц далекий, не зная тревоги, Все ярче и ярче блистал в небесах И звезды спокойно мерцали в лазури, Где нет ни морей, ни утесов, ни бури! И слышал я стоны пародов земных С полудня, с полночи, с заката, с востока, — Все гибло в кипящих пучинах морских, Все звало на помощь Аллу и Пророка! Но черная туча на небе взвилась, Как призрак, махая краями одежды; И скрылись звезды, и месяц погас- Последняя искра, последней надежды; И грянул впотьмах над вселенною гром, И голос победный послышался в нем:
«Вот слово Мудрого, — Того,
Кто сотворил моря и сушу: Рабы презренные! Чего Хотите вы? Я мир разрушу, Я новый в миг опять создам, Но в нем, отверженцы Пророка, Клянусь зрачком десного ока, Уже не будет места вам! Не надувайтесь же гордыней. Ответьте мне: где ваша мощь? Вы зрели тучу над пустыней И говорили — это дождь. Лжецы! То вихрь, несущий кару; Готовьтесь к грозному удару, Дрожите, падайте во прах!.. Зачем так исказились лики? Что означают эти крики? Я отвечаю: это страх Творивших зло и преступленья; В великий день суда и мщенья Они ничто в моих глазах! Я ослеплю их всех туманом, Я затоплю их океаном, Я вскипячу тот океан. — Они погибнут в муках ада; Но ждет великая награда
Того, кто в жизни чтил Коран! »[4]
Умолк — и мир поколебался, И в черном вихре я помчался, Куда — не знаю! Предо мной, Мгновенно слившись в рой летучий, Огонь и мрак, и дым, и тучи Мелькали с дикой быстротой, Безумным хором оглушая, Свистя, шипя и завывая, Как будто сонмы злых духов Слетались с четырех концов На праздник гибели вселенной. Но снова грянул гром священный- В миг шум сменился тишиной, Умчался ночи мрак бессильный, Разлился свет волной обильной… Но где же я и что со мной? Над головой, безоблачный, безбрежный, Небесный свод раскинулся в сияньи И радуги великие врата Семью цветами ярко трепетали. Казалося, в них камней самоцветных Неистощимый, частый лился дождь, Волшебно в солнечных лучах играя И падая на блещущего солнца Бесценный, ослепительный алмаз. И в райские врата вступил я смело. Передо мной в туманном отдаленьи Зубчатых стен причудливый узор, Роскошные дворцы и минареты Являлись, как воздушные обманы, Как гения свободный мечты. Я видел их, но к ним мне не хотелось, Они лишь взор красой своей ласкали. Вокруг меня цвел дивный вертоград И я вдыхал цветов благоуханье, То нежное, то страстное, как счастье Весенних грез и пламенных надежд; Напевы птиц, сливаяся с журчаньем Ленивых волн студеного потока, Меня влекли под сладостную сень Разросшейся над берегом оливы. Там хорошо в дремоте молчаливой Склониться, созерцая вечный день. И я пошел, и лег, и рой видений Слетел ко мне для страстных наслаждений, Для радости и неги, для любви, Незнающей печали и разлуки. Какой язык или какие звуки Их выразят? Закрыв глаза мои, Я пил вино небесного веселья И в облаке волшебного похмелья Мне слышалось: вкушай, вдыхай, лови- Все для тебя! плоды, цветы, лобзанья Покорных дев… Улыбки их очей, Их ласки, их напевы, их желанья… О, не страшись! Огня в груди твоей Не утолят блаженные мгновенья: Здесь в счастьи нет отравы пресыщенья, Как нет измен, притворства и цепей! И я открыл и взоры, и объятья Для счастия…
Но что же это? Ночь?
Дрожащий свет, толпа, кофейня?! Прочь! Прочь с глаз моих вы, призраки проклятья, Противный сор противной мне земли! Как смели вы явиться? Как могли Вы заслонить собой картины рая? Гашиш, спаси! О, дайте!..
И срывая
Веревки с рук моих и ног, Хотел вскочить я — и не мог! Взглянул — и стыд объял меня: Одежда ветхая моя Была разодрана в клочки. Да где ж чалма?. где башмаки? Где кошелек — случайный дар? Все, все похищено!.. Угар Над распаленной головой Носился смутною волной; Но ужас жизни сознал я И слез потоком залился. Пришлец! С тех пор промчались годы. Поденщик, нищий, раб людей, Влачу без цели, без свободы Я бремя долгих, тяжких дней; Привык я к брани и презренью, Кормлюсь работой кое-как; Но лишь с небес отрадный мрак На землю падает и тенью, Как ризой ночи, облачен, Базар впадает в мирный сон, Забытый всеми, гнусный парий. Зажав в руке дневной динарий, Спешу в кофейню я и там До утра предаюсь мечтам, Пора! Ты видишь, солнце село, Томится дух, устало тело… Пришлец! Не хочешь ли со мной Ты испытать гашиша чары? Пойдем… Смеешься?.. Бог с тобой! Прощай… Но если бы удары Судьбы жестокой на тебя Обрушились и жизнь твоя Нежданным горем омрачилась, Припомни, что со мной случилось… Алла могуч! Гашиша дым Для счастья нищих создан им!
1875
| |
Примечания
1. ↑ Журнал «Дело», 1875
2. ↑ Среднеазиатские деспоты сажают преступников в зиндан — тесную подземную темницу, наполненную клопами. — прим. автора
3. ↑ В другой редакции:
4. Казалось, острия штыков5. Вонзались в плоть мою; и враны6. Потом мои терзали раны, Я погибал!... 7. ↑ Подражание Корану. — прим. автора
|
