Райчел Мид. Мазки кистью. Из серии «Джорджина Кинкейд». Аннотация. Мазки кистью. Райчел Мид

Райчел Мид

Мазки кистью

Из серии «Джорджина Кинкейд»

Райчел Мид «Мазки кистью», 2010

Оригинальное название : Richelle Mead «Brushstrokes» from collection «Dreams and Desires. A Collection of Romance & Erotic Tales», 2007

OCR & Spellcheck английского текста: SkyLark;

Перевод : Светлянка, Talamaska;

Коррекция : Аваричка;

Редактирование : Регинлейв;

Худ. оформление : Talamaska.

Аннотация

Рассказ повествует об истории суккуба Джорджины, в то время, когда она жила в эпоху итальянского Ренессанса. В «Мазках кистью» Джорджина предстает перед нами в образе Бьянки — аристократки из Флоренции — в самый разгар «Сожжения суеты» — времени, когда многие великие произведения искусства и литература были уничтожены. Джорджина, сблизившись с обаятельным художником, намеревается сохранить предметы искусства Флоренции, идя на большой риск.

Мазки кистью

Райчел Мид

Франческа считала, что священник — дело безнадежное, но я все еще верила, что смогу затащить его к себе в постель.

— Святой отец, помогите мне, — рыдала я, упав перед ним на колени. — Я не знаю, что делать. Я обречена. Я буду вечно гореть в Аду. Для меня больше нет надежды на спасение.

— Дитя, дитя, — пробормотал он, — Конечно же, надежда есть. Бог прощает все.

Святой отец наклонился вперед, глядя на меня добрыми глазами, но не прикасаясь ко мне — я с трудом сдержала раздраженное рычание. Весь смысл плаксивого спектакля состоял именно в этом. Ему представлена такая великолепная возможность нежно погладить меня по руке, или — еще лучше — заключить меня в объятья сострадания. А после, возможно, он мог бы успокаивающе провести рукой по моей щеке, затем, возможно, по шее, по груди…

К сожалению, отец Бетто не поддался ни одному из этих искушений. Как бы то ни было, я знала — уединенные встречи со мной нелегко ему давались. Он понимал, что это рискованно — как для его самообладания, так и для репутации. Однако, благодаря моим деньгам и власти, я настояла на том, что только он может поддержать меня во время моих «духовных кризисов», которые меня постоянно одолевали.

— Я очень хочу быть хорошей, — я продолжала стоять на коленях, демонстрируя, как сильно боль моих грехов терзает мою грудь, и предоставляя ему прекрасный обзор упомянутой груди. — Но я слаба. Мне кажется, мирские слабости берут верх надо мной.

— Это не так. Вы навечно принадлежите Церкви. А в больнице все еще говорят о вашем последнем пожертвовании. Бог воздает за такую доброту.

— Но достаточно ли этого? — прошептала я.

Я знала, что слезы блестели на моем лице подобно драгоценным камням — ведь я сама создала их. Совершенство. Отличное дополнение к моей красоте. Никаких красных глаз или пятен на коже.

— Это только начало пути. Если вы искренне хотите двигаться дальше, вам следует отказаться от излишеств. Это платье, например, гораздо более… изысканно, чем необходимо женщине вашего положения.

Я оглядела свое платье. Это была сама красота — изумрудно-зеленая парча поверх золотистого шелка. Привилегия наличия «брата» в гильдии торговцев шелком. Когда более тысячи лет назад я была смертной, сам император не мог позволить себе носить нечто столь прекрасное.

— Это платье?

Чтобы убедиться в том, что и так было очевидно, а именно — какое именно платье он имел в виду, я провела руками вдоль всего моего тела, медленно скользя по груди и бедрам. С небольшой вспышкой торжества я отметила, с какой неохотой он отвел взгляд.

— Но я… Я не могу…

Это означало избитый спор между нами. Всегда одно и то же. Я прибегала к нему, оплакивая состояние моей души, а он делал упор на излишества и особенности моей жизни, от которых мне следует отказаться. Я слушала, еще немного рыдала, обещала как следует подумать над его словами, но потом ничего не менялось.

— Как вам известно, Фра Савонарола[1] настоятельно призывает весь город отказаться от излишнего тщеславия. Он планирует собрать все предметы роскоши и сжечь их в Покаянный День[2]. Вам следует принять в этом участие. Возможно, это станет для вас возрождением. Очищение огнем.

Я улыбнулась и пробормотала что-то умиротворяющее. Я бы скорее сама бросилась в огонь, чем стала жертвой сумасшествия Савонаролы. Отец Бетто был яростным поклонником ревностного монашеского обряда, а в последнее время мне казалось, что и все остальные во Флоренции тоже. Жители города превратились в стадо перепуганных овец.

— Существует, конечно, другой путь… путь одиночества, но вам лучше обсудить это со своим братом…

Не прекращая вежливо улыбаться, я ожидала продолжения, хотя и знала, что он скажет. Это была еще одна часто обсуждаемая тема.

— Вы и ваша сестра в течение некоторого времени являетесь вдовами…

— Это все еще причиняет мне боль, святой отец. И Франческе также. Так трудно… так трудно двигаться дальше…

По крайней мере, мы продолжали делать вид, что это именно так. Я и моя напарница-суккуб прекрасно играли этот спектакль — траур по нашим фиктивным мужьям, правда, она никак не может запомнить имя своего «возлюбленного», что выставляет нас в плохом свете.

— Да, да, я понимаю вашу скорбь, но прошли годы. И никто из вас больше не носит траур. Молодая женщина без мужа гораздо более подвержена греху, — особенно учитывая ваше участие в торговом предприятии вашего брата. Это не… подобающе. Вы так часто имеете дело с мужчинами… в общем, некоторые могут задаться вопросом о вашей добродетели. Если вы действительно решили остаться одинокой, вам следует принять обет.

Когда он начинал говорить о монастырях, это означало, что мне пора уходить. Я грациозно поднялась на ноги.

— Я подумаю об этом. Благодарю вас, святой отец.

Он встал вместе со мной. Его взгляд задержался на моем теле чуть дольше, чем следовало. Пряча улыбку, я вышла из церкви, понимая, что это всего лишь вопрос времени.

* * *

— Полагаю, ты опять рыдала, — пробормотала Франческа, когда я позже вернулась домой. Она стояла перед зеркалом в своей комнате, примеряя ожерелья для свадьбы, на которой мы будем присутствовать этим вечером. Переливающиеся всеми цветами радуги камни резко контрастировали с ее сливочной кожей, и я остановилась, чтобы полюбоваться эффектом.

— Я даже падала на колени.

По ее губам скользнула ироничная улыбка.

— Более откровенный призыв, чем обычно. Я удивлена. Должно быть, ты в отчаянии.

— Никакого отчаяния. Просто новая тактика.

— Тактика? — хмыкнула Франческа. — Можешь называть это как угодно, но ты напрасно растрачиваешь свое время. Ты одна из лучших, кого я когда-либо встречала, — одновременно честно и неохотно признала она. — Но даже ты не всесильна. Кроме того, он не такая уж знатная добыча. Клянусь, когда мы приходим на мессу, с каждым разом у него меньше волос, чем накануне. Если ты действительно хочешь священника, почему бы не взяться за одного юношу из Санта-Кроче? [3] Он ужасно привлекательный. Уверена, он не окажет никакого сопротивления.

— Я тоже уверена в этом, учитывая, что половина города заполнена его внебрачными детьми. Я хочу кого-нибудь непорочного. В этом-то все и дело.

Франческа закатила глаза и ничего не ответила. Она была еще молода для суккуба — пара сотен лет или около того, — и вполне удовлетворялась пополнением своей жизненной силы за счет легких побед над смертными, которым нужен лишь небольшой толчок, чтобы совершить измену или какой-нибудь другой грех. Что касается меня, то я поставила для себя более высокую планку. Такой, как священник из Санта-Кроче, не стоит моего времени. Я хотела хорошего человека, настолько непорочного, что, когда я затащу его в постель, его энергия прольется в меня подобно неиссякаемой силе Святого Духа.

Я оставила ее, чтобы самой подготовиться, и изменила цвет своего платья на ярко-красный. Как и золото моих волос, это было предметом зависти всех женщин Флоренции. В отличие от этих несчастных и их сумасшедшей навязчивой идеи об окрашивании и других хитростях осветления волос, я обладала роскошью менять внешность по собственной прихоти. Мгновение ока — и у меня была такая внешность, какую пожелаю. Малая компенсация за то, что я продала свою душу.

* * *

На свадьбу явно было брошено много средств. Невеста, миниатюрное создание четырнадцати лет, была подобна маленькому солнцу в своем тяжелом платье из парчи, а слуги незаметно сновали по залу, разнося деликатесные блюда. Франческа и я обедали вместе с женщинами, в то время как мужчины находились на своей территории в другой части зала. Потом гости смешаются и последуют другие торжественные мероприятия.

— Бьянка, — услышала я голос.

Обернувшись, я встретилась взглядом со знакомыми карими глазами.

— Синьор Кристофани, — пробормотала я, опуская взор, следуя правилам приличия, и умудряясь тайком на него посматривать. С черными кудрями и длинными ресницами, он стоил того, чтобы на него смотреть. Его руки были еще краше, а как они ласкали женское тело…

Синьор Кристофани тревожно огляделся по сторонам, убедившись, что никто на нас не смотрит. Обращение ко мне, как одинокой женщине, было нарушением этикета, особенно усугублявшееся тем, что он женат.

— Почему ты вернула мои письма? Мне просто необходимо снова увидеться с тобой.

— Мы не можем больше видеться, синьор. То, что произошло раньше… это неправильно. Это грех, и я не буду его повторять.

Однако, однажды ночью мы повторили этот грех несколько раз. Хорошая ночь, одна из тех, которая оставила неизгладимый след в его душе и напоила меня энергией, которой хватило на целый месяц, а он чувствовал себя опустошенным и измотанным в течение нескольких последующих дней — так часто бывает, когда сильный мужчина попадает к суккубу.

— Но… я люблю тебя, — на его лице светилось неприкрытое отчаяние. — Я не могу жить без тебя.

— Вы должны вернуться к своей жене, — сказала я, по-прежнему притворяясь добродетельной и скромной. Красивые или нет, я ненавидела их, когда они вот так вот липли. Я получила от него то, что мне нужно, и, полагаю, он также получил довольно много взамен. Мы в расчете. Почему он не мог двигаться дальше? — Пожалуйста, не говорите так больше.

Я отступила в толпу, зная, что синьор Кристофани не решится преследовать меня на виду у стольких свидетелей. Я была уже на другой половине зала, когда кто-то встал на моем пути, почти заставляя меня на него наступить.

— Бьянка Ринальди?

— Да?

Я внимательно оглядела человека передо мной. Молодой, его красота отличалась от красоты Кристофани. Очевидно, значительную часть времени он проводил на свежем воздухе, и это отразилось на его лице — обветренном и загорелом. Темные волосы успели выгореть на солнце, а серые глаза откровенно оценивали меня. Его простой костюм неуместно смотрелся среди роскошных нарядов других гостей, и я удивилась, что он здесь делает. В его голосе присутствовал некий оттенок величия, будто он был кем-то более важным, чем выглядел.

— Я Никколо Джиордани.

Я ждала.

— Вы должны были слышать обо мне.

Я покачала головой. Его лицо вытянулось.

— Э-э. Я художник. Я написал картину «Благовещение» для Палаццо Фаззи. Возможно, вы слышали об этом.

Ах, художник. Это объясняет нотки самодовольства в его голосе.

Я снова покачала головой, забавляясь и недоумевая.

— Что вы от меня хотите, синьор Джиордани?

Он все еще казался ошеломленным от осознания того, что я о нем не слышала. Несколько раз моргнув, художник быстро пришел в себя.

— Ну, ваше покровительство, конечно же.

— Я не ищу художника.

— Пока нет. Но это лишь потому, что вы еще не встретили меня. Э-э, я имею в виду, что теперь-то вы встретили и... в общем, вы меня поняли. — Он приблизился на один недозволенный этикетом шаг. — Видите ли, синьора, у меня было видение.

Я с беспокойством отступила. Для полного счастья мне в жизни только сумасшедших фанатиков не хватало.

— Видение от Бога?

— Нет. Видение от муз. Видение о создании фрески[4]. Фрески, подобно которой еще никто никогда не видел.

— И что же изображено на этой фреске?

— Вакханалия[5]. Бог Вакх[6], возлежащий между нимфами и сатирами, танцующими во славу ему. Это будет потрясающе. Услада для глаз. И музы обещали больше.

— Это… необычные идеи. И, возможно, аморальные.

В последние годы в искусстве наблюдался возрождающийся интерес к древним мифам, что я искренне одобряла. Я скучала по этим славным, декадентским сказаниям. Но многие современные интерпретации были заперты в клетку христианских символов, или изображали относительно невинные сцены. Хотя та интригующая, которую предложил он, могла рассердить и оскорбить таких, как Фра Савонарола.

Никколо одарил меня широкой улыбкой. Восхитительной улыбкой, проказливой и полной очарования, что придавало его губам особую привлекательность.

— Именно поэтому я пришел к вам.

— Я же сказала, я не ищу…подождите. Вы хотите сказать, что я аморальна?

— Совсем чуть-чуть. Я имею в виду, мне конечно неизвестны детали вашего поведения, но вы являетесь вдовой на редкость долгое время. И всем известно, что ранее вы покровительствовали художникам, работающим в «сомнительных» жанрах.

— Я также покровительствовала целому ряду художников, которые писали пристойные христианские сцены.

Он махнул рукой, не обращая внимания на мой чопорный тон.

— Конечно, покровительствовали. Иначе как бы вам сошли с рук другие ваши увлечения?

Это лучшее, что произошло со мной за последнее время. Ради таких абсурдных моментов стоило жить. В нем все было нелепым и забавным. Художники не делали таких предложений своим возможным покровителям, особенно женщинам.

— Синьор Джиордани, я «польщена» вашим предложением и вашим мнением обо мне, но я не могу принять такое решение, не посоветовавшись с братом.

Никколо усмехнулся.

— Не притворяйтесь невинной овечкой. Вашего брата никогда здесь не бывает. Все знают, кто в действительности заведует его делами и финансами в его доме. Вы обладаете мужским умом, заключенным в очень, очень женственное тело.

Должна сказать, это правда. Мой «брат» был незначительным демоном, который чрезмерно много путешествовал и был слишком занят продажей душ, чтобы утруждать себя торговыми делами гильдии шелка во Флоренции. Он был счастлив передать их двум суккубам. В свою очередь, я и Франческа пользовались относительной свободой одиноких женщин, которые формально все же находятся под защитой члена семьи мужского пола.

Я изучала Никколо, стараясь сохранить невозмутимое лицо, и одновременно обдумывая его бесцеремонное предложение.

— И когда вы планируете начать сей шедевр?

— Когда будет угодно моей госпоже. Завтра мы можем составить контракт. Я думаю, вы останетесь довольны качеством материалов, которые я планирую использовать.

— Но, вероятно, я буду не столь довольна их ценой, — сухо заметила я.

— Бриллианты бесценны. Кроме того, как мне известно, вы можете себе это позволить. Конечный продукт будет иметь высокую цену. Ваши гости от восторга разинут рты. Высокопоставленные лица и нобили[7] будут выстраиваться в очередь, чтобы на него посмотреть. Помимо этого, в цену входит высокая скорость исполнения и мое внимание к деталям. И как только мы станем любовниками, я посвящу вашей красоте целую книгу сонетов. Совершенно бесплатно.

— Как только мы… Вы шутите?

Он склонил ко мне голову.

— В какой части? Сонетов или цены?

— В той части, где говорится о любовниках.

Он моргнул в явном замешательстве.

— Почему же? Многие знатные дамы берут своих художников в любовники. И мне хотелось бы некоторое время принадлежать мудрой госпоже, — он печально вздохнул. — Глупые так утомляют. Я не могу выбраться из их кровати достаточно быстро. В то время как с образованной женщиной… ах, как чудесно заняться любовью, затем подискутировать о великих философах. А потом снова заняться любовью.

Франческа ни за что не поверит в это. Боже, я еле сдерживала смех — это привлекло бы слишком много внимания. Держать строгое лицо стало намного сложнее.

— Синьор, ваше предложение совершенно возмутительно, не говоря уже о том, что оно меня глубоко оскорбляет. На первый раз я закрою на это глаза, но впредь не желаю слышать ничего подобного, если мы собираемся работать вместе.

— «Она хочет впустить в свое сердце. Похищенная любовь также сладка для женщины, как и для мужчины»[8].

Я закатила глаза.

— И не нужно цитировать мне Овидия. [9]

На его лице снова возникла очаровательная улыбка, которая только подчеркнула непристойность предложения.

— О, так вы умны. Мне будет очень нелегко себя сдержать.

* * *

Никколо оказался верен своим словам. На следующий день мы составили контракт, согласовав тему, материалы, оплату и сроки. Как только он был подписан и заверен нотариально, Никколо сразу же приступил к оценке стены в нашем салоне, планируя эскизы и осуществляя другие подготовительные мероприятия. В последующие дни он приезжал рано и допоздна работал, уезжая только к комендантскому часу.

Мои дни были заполнены домашними хлопотами и заботой о торговых делах, большую часть времени я, как полагается, «играла в мужчину», но мне все-таки удалось провести немало времени наблюдая за его работой. Мне нравилось изучать художественный замысел, а он мог с легкостью болтать, не прерывая работы. К моему удивлению, он оказался весьма начитанным.

— Вы хотите сказать, что это была не просто ревность? — спросила я однажды, глядя на его эскиз синопией. [10] Мы обсуждали «Метаморфозы» Овидия[11].

— Ну, конечно, это была ревность, но не из-за того, что Арахна[12] победила. Так ревнуют дети. Это больше, чем ревность. Арахна плела лучше, чем Богиня. Богиня! Разве вы не замечаете скрытый смысл? Люди превосходят Богов — тех непревзойденных, кто их, людей, создал. Это подвергает сомнению все равновесие мира. Боги не желали, чтобы их потомки были слишком преуспевающими или слишком умными.

Я прокрутила в голове все сказания, которые слышала за свою долгую жизнь.

— Как Прометей[13]. Он похитил огонь для людей, чтобы они могли развиваться, и разгневал богов.

— Именно так. Воистину, вы столь же мудры, сколь и прекрасны.

В ответ на его мелодраматическую лесть я закатила глаза и одарила его лукавой улыбкой.

— Но ведь это всего лишь языческие сказки, верно? Они ничего не значат.

Никколо прервал свою работу над эскизами и сел на корточки, бросив на меня проницательный взгляд.

— Вы даже умнее. В настоящее время истинная вера пропагандирует именно такой взгляд на мир. Все человечество приговорено из-за того, что Мать Ева пыталась познать что-то новое. И теперь женщинам не рекомендуется учить и учиться.

— Вы говорите так, будто не одобряете этого.

— Как я уже говорил, я люблю умных женщин.

— Знаете, кое-кто может счесть вас еретиком.

— Тогда я в хорошей компании, синьора.

Я рассмеялась. Уже очень давно я не разговаривала ни с кем на такие умные и откровенные темы. Когда я проводила время с мужчинами, мы, как правило… уделяли внимание другим вопросам. А женщины моего возраста были настолько невежественны и необразованны, что доводили меня до слез. Знания и ум — эти вещи значили для меня чуть ли не больше, чем мои любовники. Мужчины — нечто приходящее и уходящее в этом мире, особенно для бессмертных. Но мудрость, которую они оставляли после себя… она была вечной.

Франческа находила Никколо не таким забавным, как я.

— Ты напрасно тратишь деньги, — причитала она, когда Никколо покинул наш дом в ту ночь. Я поняла, что этот вечер она провела с любовником, так как вся просто светилась от украденной у него жизненной энергии.

— Я ознакомилась с его рекомендациями. Он хорош. И когда он закончит работу, мы отдадим дань упадку и разврату. Кроме того, мы можем позволить себе устроить тут небольшое озорное излишество. Отец Бетто сказал мне, что Савонарола планирует собрать предметы роскоши городских «тщеславцев» и сжечь их.

Франческа пренебрежительно фыркнула, выразив этим свое презрительное отношение к Савонароле.

— Великолепно. Как будто заповеди его и «святой» банды и без этого недостаточно суровы. Теперь он хочет нашу одежду и зеркала?

— И никаких греховных книг и предметов искусства.

— Ох. Ну не такая уж большая потеря. И не смотри на меня так, — добавила она, заметив мой шок. — Если бы ты тратила на соблазнение мужчин хотя бы половину отдаваемого чтению времени, ты могла бы уже бросить вызов Лилит. Мне плевать на книги. Дай мне только сохранить мои шелка.

— Разве кто-то собирается их отнимать?

Мы обернулись на новый голос. Воздух наполнился вибрациями силы. Савия, демонесса, которой мы подчинялись, стояла перед нами. Она без приглашения материализовалась посреди зала, как привыкла делать. Я и Франческа присели в поклоне.

— Мы обсуждали Фра Савонаролу.

Сверкая черным шелком, Савия перемещалась по комнате, пока не присела на один из наших низких диванов. Черные волосы перетекали в ткань ее платья. Ее аура горела вокруг нее.

— И кто это?

— Тот безобразный проповедник с крючковатым носом, — сообщила Франческа. — Который заставил французов отступить.

— Я думала, что французы отступили, благодаря выкупу, заплаченному городом, — пробормотала я.

Савия удостоила меня снисходительной улыбки.

— О, моя дорогая Бьянка, всегда столь умна. Расскажи мне, как ты проводила время. Ты уже покорила того священника?

Мы с Франческой послушно отчитались о своих недавних деяниях. Савия была весьма квалифицированным демоном. Она появлялась каждые две недели, выслушивала наши доклады, при необходимости давала советы, в других случаях предоставляла нам право разбираться самим. Тем не менее, несмотря на такой небрежный контроль, мы обе прекрасно осознавали непреодолимость ее власти над нами. Только идиот не боялся ее гнева. Вообще-то, только идиот и не боится гнева любого демона, и точка.

Франческа, закончившая список своих недавних побед, сияла, будто получила приз как лучшая ученица. Мой список был гораздо короче, но я не чувствовала угрызений совести. Савия бесстрастно слушала и хранила молчание до тех пор, пока мы не закончили отчитываться.

— Ты выбираешь легкую добычу, — холодно сказала она, наконец, обращаясь к Франческе.

Улыбка на лице моей компаньонки погасла.

— Но я…

— Я не желаю слышать о мужчинах, которые сами искали тебя, мужчинах, которые просто хотели еще одну любовницу. Я хочу услышать о монахах и священниках. Я хочу услышать о мучимых совестью мужьях и отцах, чьи души ты переманила на темную сторону. Если ты хочешь простого траха, твое место в публичном доме. Поняла?

— Савия, я…

— Ты поняла меня?

Демонесса поднялась на ноги. Ростом она нас не превосходила, но ее сила сверкала вокруг нее, создавая иллюзию, будто она нависает над нами с Франческой. Моя компаньонка, дрожа, опустилась на колени.

— Да, Савия, — прошептала она. — Я поняла.

Как я говорила, только идиот будет перечить демону.

* * *

Несколько недель спустя, я лежала на кушетке в нашем салоне, разговаривая с Никколо, работавшим над фреской.

— Овидий ничего не знал о любви, — сказала я ему. Я должна была изучить счета по последней партии товара, но соблазн перед его обаянием и умом продолжал оставаться слишком сильным.

Он взглянул на меня с притворным изумлением.

— Ничего не знал о любви? Женщина, прикуси язык! Лучше него наставника нет. Он написал трактаты на эту тему. Книги, которые все еще читают, и продолжают следовать его советам.

Я поднялась, прерывая свой внеплановый отдых.

— Они уже не актуальны. Они были написаны в другое время. На своих страницах он говорит мужчинам, где встретиться с женщинами. Но таких мест больше нет. Женщины не ходят на гонки или на состязания. Мы даже не можем задержаться в общественных местах ради праздного отдохновения. — В моих словах оказалось гораздо больше горечи, чем я хотела показать. Я приспособилась к этим временам, как и ко всем другим, но мне не хватало свободы ранних эпох и мест развлечений.

— Возможно. Но принципы остаются теми же. Как и методы.

— Методы? — Я подавила фырканье. Сказать по правде, что простой смертный мог знать о методах обольщения? — Там нет ничего, кроме поверхностных действий. Одаривайте комплиментами вашу возлюбленную. Говорите на такие обобщенные темы, как, например, погода. Помогите ей привести в порядок платье, если потребуется. И что же из всего этого имеет отношение к любви?

— А что вообще имеет отношение к любви? В любом случае, именно сейчас его рекомендации особенно применимы. Брак — лишь сделка. — Он сделал паузу, наклоняя голову ко мне в своей обычной манере. — Между прочим, сегодня вы что-то сделали с вашими волосами и стали еще прекраснее.

Я тоже помолчала перед ответом, не позволяя его комплементу сбить меня с мысли.

— Спасибо. Как бы то ни было, вы правы — брак это сделка. Но некоторые из них заключаются по любви. Либо любовь может вспыхнуть между супругами. Да и есть много скрытых от глаз деяний, основанных на любви, независимо от того, насколько они «греховны».

— Из ваших слов следует, что главная проблема состоит в том, что Овидий разрушает то, что еще осталось от любви? — Его взгляд направился к окну, он нахмурился. — За окном так хмуро, не будет ли дождя?

Меня воодушевила наша дискуссия, и эта резкая смена темы привела меня в раздражение.

— Да — но что именно я имею в виду? Да, дождя не будет, или да — он будет? Любовь уже настолько редка. Подходя к ней как к игре, он принижает то немногое, что еще осталось.

Никколо положил свои кисти и краски и присел рядом со мной на кушетку.

— Вы не думаете, что любовь — игра?

— Временами. Большую часть времени я считаю ее игрой, но это не означает, что мы не должны… — я остановилась. Его пальцы скользнули к краю выреза моего платья. — Что вы делаете?

— Кружево смялось. Я поправил его.

Я посмотрела на него и начала смеяться, поскольку уловка уже не скрывалась от глаз.

— Вы делаете это. Вы следуете его совету.

Он наклонился ко мне, улыбаясь той проказливой и опасной улыбкой.

— И это работает?

— Нет.

Он прижался губами к моим губам. Они были мягкими и сладкими, и его язык ворвался в мой рот подобно пламени.

— А теперь? — пробормотал он мгновение спустя, отстраняясь от меня.

— Теперь это могло бы сработать.

Я обняла его за шею, притягивая его рот обратно к своему. Когда его рука начала медленно поднимать подол моей юбки, я поняла, что пришло время отправиться в спальню.

Оказавшись в спальне, Никколо оставил за порогом все свое деликатное обхождение. Он толкнул меня на постель; пальцы, которые так ловко окрашивали стены, сейчас со знанием дела освобождали меня от сложного платья и слоя богатых тканей.

Когда он раздел меня до тонкой сорочки, я взяла инициативу на себя, проворно снимая с него одежду и восхищаясь тем, как мягка его кожа под кончиками моих пальцев, исследовавших его тело. Устроившись на нем, я склонила голову, позволяя своему языку танцевать кругами вокруг его сосков. Они затвердели от моих ласк, и я с наслаждением слушала его стоны, когда мои зубы задевали нежную плоть.

Мой рот скользил все ниже и ниже, прорисовывая поцелуями дорожку к его возбужденной и жаждущей плоти. Очень нежно я провела своим языком вдоль его члена, от основания до самого кончика. Он снова вскрикнул, и крик превратился в стон, когда я взяла его в рот. Я чувствовала, как он увеличивается между моими губами, становясь все больше и тверже, пока я неспешно посасывала его вверх и вниз.

Не осознавая своих действий, он вцепился руками в мои волосы, пальцами зарываясь в тщательно и аккуратно уложенные кудри. Я стала сосать быстрее, увеличивая свой темп, ощущая, как он напрягается в приближении оргазма.

Слабые потоки его энергии стали просачиваться в меня, как сверкающие ручейки цвета и огня. И хотя физически я не получала никакого удовольствия от любовной игры, эта энергия разбудила мой голод суккуба и разожгла страсть в моем теле, заставив меня долго ласкать его и наслаждаться его ласками взамен.

— Ах… Бьянка, ты не должна…

Я на мгновение выпустила его изо рта, продолжая поглаживать член рукой, приближая его к кульминации.

— Ты хочешь, чтобы я остановилась?

— Я… э-э, ах… нет, но женщины как ты не… ты не должна…

Я засмеялась низким и опасным смехом.

— Ты понятия не имеешь, какая я женщина. Я хочу сделать это. Хочу, чтобы ты взорвался в моем рту. Хочу чувствовать твое семя на своем языке, как оно стекает у меня по губам…

— О, Боже, — простонал он, закрывая глаза и приоткрыв рот.

Его мышцы напряглись, тело слегка выгнулось, и я едва успела вовремя взять его член в рот. Горячая жидкость пролилась в меня, когда он достиг оргазма, и я жадно глотала ее, пока его тело продолжало сокращаться. Энергия жизни тонкой струйкой вливалась в меня, насыщая силой, и я почти достигла своей кульминации в этот момент. Мы только-только начали, а я уже получила от него больше жизни, чем ожидала. Ночь будет хорошая.

Когда он, наконец, перестал вздрагивать, я устроилась на нем сверху, обнимая его бедрами. Я провела языком по своим губам.

— Боже, — выдохнул он, с трудом переводя дыхание, широко раскрыв глаза.

Его руки скользнули по моей талии и устроились под грудью, тем самым заработав мое одобрение.

— Я думал… Я думал, только шлюхи делают это…

Я выгнула бровь:

— Разочарован?

— О нет. О, Боже, нет.

Наклонившись вперед, я слегка коснулась губами его губ.

— Тогда доставь и мне наслаждение.

Он сгорал от желания выполнить мою просьбу. Стянув нижнюю сорочку через голову, он покрывал поцелуями мое тело, ласкал руками грудь, губами и зубами подразнивая соски, так же как я дразнила его. Мое желание росло, мои инстинкты убеждали меня забрать как можно больше, чтобы погасить острую потребность моего тела. Когда он коснулся губами внутренней части моих бедер, заставляя их раздвинуться, я дернула его голову вверх.

— Ты сказал, что я обладаю мужским умом, — прошептала я. — Тогда и обращайся со мной как с мужчиной. Встань на колени.

Он заморгал от неожиданности, слегка растерявшись, но я видела, как мой командный тон воздействовал на него. Животный блеск зажегся в его глазах, когда он опустился на колени на пол, а я стояла перед ним, прислонившись спиной к кровати. Схватив руками мои бедра, он прижался лицом к мягкому треугольнику волос, его язык скользнул между влажными складками, касаясь самой чувствительной точки, разжигая пламя наслаждения.

От этой ласки, все мое тело затрепетало, и я откинула голову назад. В ответ на мою реакцию, его ласки стали еще настойчивее, язык задвигался в беспрерывном волнующем танце. Зарывшись пальцами в его волосы, я притянула его ближе к своему лону, заставляя увеличить давление языка.

Когда жар охватил всю нижнюю часть моего тела, и казалось, что я больше не вынесу этой сладкой муки, весь мир взорвался, словно разрываемое на части солнце. Будто пламя и звездный свет пронзили меня, заставляя каждую частичку тела трепетать и вскрикивать от наслаждения. Повторяя то же, что я ранее сделала для него, он не отрывал свой рот от меня, пока вызванная оргазмом дрожь полностью не прекратилась, и подразнивал легким касанием языка, заставляя снова содрогаться от удовольствия.

Наконец, оторвавшись от моего лона, он посмотрел на меня с ошеломленной улыбкой.

— Я не знаю, кто ты. Подчиненная… госпожа… не знаю, как относиться к тебе.

Я улыбнулась в ответ, лаская ладонями его лицо.

— Я та, кем ты хочешь меня видеть. Кем ты хочешь, чтобы я была?

Он задумался, и, наконец, неуверенно проговорил:

— Я хочу… Я хочу думать о тебе, как о богине... и взять тебя как шлюху…

Моя улыбка стала шире. Это и есть моя жизнь, подумала я.

— Я та, кем ты хочешь меня видеть, — повторила я.

Поднявшись на ноги, он развернул меня и толкнул на кровать, поставив на колени. Я почувствовала его возбужденную плоть, упирающуюся мне в бедра, а затем он резко вонзился в меня, такую влажную и готовую от нашей прелюдии.

Постанывая от наслаждения, я изогнулась так, чтобы он входил под лучшим углом, и проникал еще глубже. Его руки сжали мои бедра, он двигался почти с яростной агрессией, и звуки ударов наших тел друг о друга заполнили всю комнату. Мое тело откликнулось, получая удовольствие от силы его толчков и глубины проникновения. Мои крики становились все громче, его толчки все сильнее и глубже.

И, ах эта энергия жизни, льющаяся в меня. Теперь она была рекой, золотой и обжигающей, возрождающей мою собственную жизнь и существование. Наряду с его энергией, я окунулась в его эмоции и мысли, и я буквально ощущала его вожделение и обожание по отношению ко мне.

Эта жизненная сила боролась с моим собственным физическим наслаждением, захватывая меня и сводя с ума, так что я с трудом могла соображать или даже отделять одно от другого. Это чувство росло, росло во мне, сжигая мою плоть, возрастая с такой интенсивностью, что я едва могла сдержать ее. Видя, как близка я была к оргазму, Никколо вонзился в меня со всей силой, так что я почти упала вперед, прижавшись лицом к мягким простыням на кровати.

Внутри меня полыхало пламя, и я больше не пыталась сдерживать приближающийся оргазм. Он взорвался во мне, охватывая все мое тело в сильнейшем, феерическом экстазе. Никколо был беспощаден, он не замедлился, когда мое тело корчилось в муках наслаждения. Я кричала в забытьи от блаженства, я извивалась под ним.

И это было не все. Было намного больше.

* * *

Никколо мог быть безнравственным в глазах Церкви, но в глубине души, что было намного важнее, он был порядочным человеком. Он был добр к другим, у него был сильный характер, его принципы было нелегко поколебать. В итоге у него было много великодушия и много жизненной энергии, так что я могла поглощать ее без малейшего раскаяния. Она вливалась в меня, в то время как наши тела двигались в одном ритме, и была слаще всякого нектара. Она горела в моих венах, заставляя чувствовать себя живой, превращая меня в богиню, как Никколо все продолжал шептать, занимаясь со мной любовью.

К сожалению, такая потеря энергии имела свои последствия, и он неподвижно разлегся в моей постели, очень бледный, с трудом переводя дыхание. Обнаженная, я сидела и наблюдала за ним, проводя рукой по его покрытому испариной лбу. Он улыбнулся.

— Писать сонеты будет не так легко, как я думал. Я просто не смогу найти нужных слов. — Он попытался сесть, но движения причиняли ему боль. — Я должен уйти… комендантский час.

— Забудь об этом. Ты можешь остаться здесь на ночь.

— Но твои слуги…

— Хорошо получают за свою осмотрительность. — Я провела губами по его коже. — К тому же, разве нам не полагается подискутировать о великих философах, а затем снова заняться любовью?

Он закрыл глаза, но улыбаться не перестал.

— Да, конечно. Но я… Мне так жаль. Не знаю, что со мной случилось. Это первый раз я так выдохся…

Я улеглась рядом с ним.

— Тогда отдыхай.

* * *

— Эта фреска — деяние демонов!

Я взглянула на отца Бетто ангельским взглядом.

— Вот эта?

— Да, именно! Она изображает грех и гедонизм. О чем вы думали?

Сидя напротив него в кабинете на следующий день, я смущенно смотрела в пол, нижняя губа дрожала. Сегодня была еще одна из наших молитвенных сессий, и я была одета в платье с настолько низким миланским вырезом, что было удивительно, как он не видел мои соски.

— Я думала, что Церковь поддерживает искусство. Прошлой осенью вы восхваляли живопись, святой отец.

— Это было распятие Христа — символ искупления грехов человечества, — напомнил он мне. — Оплачивая это безобразие, вы поощряете развращенное творчество, в котором участвуют очень много живописцев. Это именно то, от чего Фра Савонарола пытается избавиться. Многие из этих работ будут гореть в огне. Боттичелли[14] принесет свои мерзостные творения.

Я вскинула голову, на мгновение забыв свою миссию по его обольщению.

— Сандро Боттичелли?

Будто есть какой-то другой. Я видела его картины. У меня сжалось сердце от их красоты.

— Он узрел свои ошибки и теперь раскаивается, как и вы должны. «Юная Христова инквизиция»[15] Савонаролы придет к вам в дом в ближайшее время. Вы должны отдать им все порочные вещи, принадлежащие вам.

Думая о шедеврах Боттичелли, сгораемых в пламени, я невидящими глазами уставилась в пространство. Потом, вспомнив, зачем я здесь, дотронулась рукой до священника. Он вздрогнул, но не убрал мои пальцы, сжимающие его. Я посмотрела на него сквозь ресницы.

— Благодарю вас, святой отец, за ваши неизменные наставления. Вы слишком добры ко мне.

* * *

На следующее утро Никколо не появился. Я провела дома большую часть дня, ожидая и надеясь. Никакого признака. Наконец, решив, что я должна посвятить время работе, я спустилась на нижний уровень дома, где мы хранили большую часть нашего товара и осуществляли торговлю.

— Моя милая Бьянка.

Я обернулась, улыбаясь в лицо Джованни Альфьери. Торговец со значительными средствами и немалым влиянием, он сотрудничал с нами на регулярной основе. Кроме того, он хотел уложить меня в постель уже очень, очень давно. Я махнула помощнику, обслуживающего его, и направилась к высокой, бородатой фигуре Альфьери, кокетливо отбросив волосы назад. Мне нравилось иметь с ним дело, но у меня не было ни малейшего желания соглашаться на что-то еще; его душа была слишком коррумпирована, чтобы от нее что-нибудь осталось для пополнения активов Ада. Тем не менее, мы наслаждались превосходным флиртом.

— Синьор Альфьери, какое удовольствие вас видеть. Вы лично посещаете нас. Я полагала, что вы отправите к нам одного из своих помощников.

Он галантно мне поклонился.

— И упустить шанс согреться в вашем присутствии? Никогда. Это платье, кстати, является особенно изумительным. Прекрасный вырез.

Я рассмеялась. Приятно, что хоть кто-то оценил одно из моих лучших качеств. Я знала, что он не питал никаких иллюзий относительно моей «добродетели», но он не использовал свои домыслы против меня.

— Вы уставились на мое декольте? — воскликнула я в притворном негодовании.

— Конечно, нет, — ответил он, понизив голос, чтобы рабочие нас не услышали. — Я уделяю гораздо больше внимания тому, что в нем содержится. И представляю себе, что оно скрывает.

— Ну что ж, — заметила я сухо. — Надеюсь у вас хорошее воображение.

— Оно прекрасное, но я бы не возражал против сравнения с оригиналом…

Я закатила глаза и поманила своего помощника назад. Лицо Альфьери сразу же стало проницательным и внимательным. Похоть похотью, но он был деловым человеком до мозга костей, и скоро на его судах отправится в Англию большой груз. Он делал для нас двоих большие деньги.

После закрытия лавки, я вернулась наверх, в надежде найти там Никколо, но его все не было. Наконец, когда до комендантского часа осталось меньше часа, он появился, с загадочным выражением лица и большим свернутым узлом в руках.

— Где ты был? Что это такое?

Развернув плащ, он показал стопку книг. Я просмотрела обложки с нескрываемым любопытством. «Декамерон» Боккаччо[16]. «Песни любви» Овидия[17]. Бесчисленное множество других. Некоторые из них я читала. Какие-то я хотела бы почитать. Мое сердце затрепетало как птичка в клетке, руки так и чесались перевернуть страницы.

— Я взял их у некоторых своих знакомых, — пояснил он. — Они беспокоятся, что головорезы Савонаролы захватят их. Ты скроешь их у себя? Никто не заподозрит, что они у кого-то, вроде тебя.

Эти книги меня ослепили, они были гораздо ценнее, чем тайник с драгоценностями Франчески. Я хотела все бросить и усесться за чтение.

— Конечно, — я пролистала страницы Боккаччо. — Не могу поверить, что кто-то хочет уничтожить это.

— Темные дни, — проговорил он с горечью в голосе. — Если мы не будем осторожны, то все знания могут быть потеряны. Невежество сокрушит знание.

Я знала, что он был прав. Я уже не раз видела такое. Знания разрушались, растаптывались глупцами, не понимающих того, к чему это может привести. Иногда это происходило через разрушительные кровавые вторжения; а иногда знания захватывали не силой, а коварством, как Фра Савонарола.

— Бьянка? — Никколо тихо рассмеялся. — Ты даже не слушаешь меня? Я надеялся провести ночь с тобой, но может сегодня ты хочешь быть с Боккаччо…

Я подняла глаза от страниц, чувствуя, как губы растягиваются в полуулыбку.

— А разве я не могу быть с вами двумя?

И вот, час спустя, я лежала сверху на Никколо на кровати, оба потные и пресыщенные, и читала вслух отрывки из «Декамерона». Я довела его до полного истощения, скача на нем так же неистово, как мужчина, вожделеющий непорочную деву, прилагает все усилия для ее обольщения. Никколо откинулся на спину, наблюдая и слушая с легкой улыбкой на губах, счастливый и довольный.

* * *

В следующие несколько дней Никколо продолжал тайно проносить ко мне все больше и больше вещей. И не только книги. В моем доме скопились картины. Маленькие скульптуры. Даже такие несерьезные вещи, как экстравагантные ткани и драгоценности.

Я ощущала себя так, будто обрела крылья и смогла долететь до самих Небес. Я проводила часы за изучением картин и скульптур, поражаясь таланту людей, завидуя их творческому потенциалу, которым я никогда не обладала, как будучи смертной, так и будучи бессмертной.

Это искусство наполнило меня неописуемой радостью, изысканной и блаженной, почти напоминая о тех днях, когда моя душа была все еще моей.

И книги… о, книги. Мои секретари и помощники скоро оказались по уши в дополнительной работе, поскольку теперь я пренебрегала ими. Кому нужны заботы о счетах и шелках, когда у меня в руках такой объем знаний? Я вкушала их, смакуя каждое слово — те слова, которые Церковь осудила как ересь. Тайное самодовольство наполняло меня из-за роли, которую я играла, защищая эти сокровища. Я хотела бы передать эти знания человечеству. Свет гениальности и творческого потенциала не исчез бы из этого мира, и я мечтала использовать эти знания на своем пути.

Когда Савия посетила нас в следующий раз, она высказала одобрение последними завоеваниями Франчески, к большому облегчению моей компаньонки. Демонесса была менее рада, услышав о моем промедлении в совращении отца Бетто, но ее настроение осталось оптимистичным. Я была очень прилежным суккубом, и давала слишком мало поводов для роста ее негодования — пока еще.

— Я верю в тебя, Бьянка. Я видела, как ты работала раньше. — Ее темные глаза обратились к Франческе: — Ты должна обратить на это внимание. Ты можешь многому научиться.

Франческа сердито вспыхнула, расстроенная тем, что я все еще лучше ее.

— У Бьянки не так уж много времени, чтобы обучать кого-либо. Она слишком занята, создавая свой склад.

Заинтересованная Савия потребовала объяснений, и я поведала ей о своей роли в защите контрабанды. Как всегда, ее ответ пришлось долго ждать, но когда она, наконец, ответила, мое сердце почти остановилось.

— Ты немедленно должна прекратить это.

— Я… что?

— И нужно отдать все эти вещи отцу Бетто.

Я недоверчиво уставилась на нее, ожидая услышать, что это просто шутка.

— Вы не можете… Вы не можете иметь в виду именно это. Эти предметы не могут быть уничтожены. Мы же не поддерживаем Церковь. Мы же должны выступать против нее.

— Мы должны способствовать разрастанию зла в этом мире, моя дорогая, и порой случается, что цели Церкви отвечают нашим целям. В этом случае, так и происходит.

— Каким образом? — воскликнула я.

— Потому что нет большего зла, чем невежество и уничтожение духа гениев. Невежество ответственно за большую погибель людей, чем фанатизм, и несет в себе больше греха, чем любая другая сила. Это — разрушитель человечества.

— Но Ева согрешила, когда искала знание…

Губы Савии растянулись в усмешке.

— Ты уверена? Знаешь ли ты на самом деле, что есть добро, а что есть зло?

— Я не знаю, — прошептала я. — Они, кажется, отчасти неотличимы друг от друга.

— Да. Порой их трудно распознать.

Когда я не ответила, ее улыбка исчезла.

— Это не обсуждается. Ты немедленно сдашь все накопленные вещи. И даже сделаешь еще больше — ты отдашь часть своего роскошного гардероба. Может быть, это, наконец, вызовет любовь отца Бетто к тебе.

— Но я… — слова «не могу» так и рвались с моих губ, но я прикусила язык. Под ее пристальным взглядом и мощью, я чувствовала себя ничтожно маленькой и слабой. Вы не можете перечить демонам.

Я промолвила пересохшими губами:

— Да, Савия.

* * *

Никколо осыпал мою шею и губы поцелуями, смешивая нежные ласки с пылкой агрессией.

— Ты не настоящая, — заявил он. — Твоя кожа не может быть настолько мягкой. Это невозможно.

Мне удалось выдавить улыбку, хотя я ничего не чувствовала. Часть меня умерла, несмотря на то как замечательно он себя чувствовал, скользя в моем теле. Я взглянула в его глаза, на самом деле не видя их, отметив про себя, что он уже близок к разрядке. Я притворно застонала, когда он достиг оргазма, сжимая мышцы вокруг его члена, принимая в себя его горячее семя, еще сильнее разжигая его экстаз. Молнии его энергии потрескивали сквозь меня, и он задохнулся от ее потери, не зная, что сейчас случилось. Он не понимал, что я по чуть-чуть сокращала его жизнь каждый раз, когда мы занимались любовью.

С того момента, как Савия дала свои указания, я жила как во сне, отчаявшаяся и подавленная. В ее власти было превратить мою жизнь в сплошное мучение, если бы я ослушалась ее, и я знала, что она станет следить за ситуацией с отцом Бетто и Франческой, чтобы убедиться, что я действительно выполняю ее распоряжение. Что я могла сделать? Ничего.

Но… вчера ко мне пришли кое-какие идеи. Но чтобы они сработали… чтобы сработали на самом деле, я поняла, что мне придется сделать ужасный выбор. Мне придется выбирать меньшее из двух зол, каким бы избитым выражением это не было, отдавая то, что я любила во имя защиты других ценностей, которые я любила не меньше.

Никколо скатился с меня, уставший, но довольный.

— Завтра Лензо собирается принести мне одну из своих картин. Подожди, когда ты увидишь ее. На ней изображены Венера и Адонис…

— Нет.

Он поднял голову и посмотрел на меня.

— Хм?

— Не неси мне больше ничего.

Это было тяжело. Боже, как же мне было трудно говорить с ним таким холодным тоном.

Его красивое лицо нахмурилось.

— Что ты говоришь? Ты уже так много взяла…

— У меня больше ничего нет. Я все отдала Савонароле.

— Ты… ты шутишь.

Я покачала головой.

— Нет. Я связалась с его «Юной Христовой инквизицией» этим утром. Они пришли и все забрали.

Никколо сел, горестные морщинки пересекли его лоб.

— Замолчи. Это не смешно.

— Это не шутка. Они забрали все вещи. Они будут сожжены в огне. Они — совокупность греха. Они должны быть уничтожены.

— Ты лжешь. Бьянка, не говори так. Ты не можешь подразумевать…

Я перебила его, мои слова ранили как хлысты.

— Они несут в себе грех, еретические мысли. Они все теперь у них.

Наши глаза встретились, он изучал мое лицо, и я видела, как к нему приходит понимание, что возможно, только возможно, я говорила правду. И я не врала. Большую часть.

Мы оделись, и я провела его к чулану, где были спрятаны все контрабандные вещи. Он уставился в пустое пространство, кровь отхлынула с его лица, когда вся правда дошла до него. Я стояла неподалеку, скрестив руки на груди, каждым своим жестом выказывая непоколебимость и порицание. У меня были сотни лет практики, чтобы создавать такие иллюзии, которым мужчины безоговорочно поверят.

С расширенными глазами он повернулся ко мне.

— Как ты могла? Как ты могла это сделать?

— Я сказала тебе…

— Я доверял тебе! Ты сказала, ты обещала, что сохранишь их в безопасности!

— Я ошибалась. Сатана омрачал мои суждения.

Он схватил меня за руку и болезненно сдавил.

— Что они с тобой сделали? Они угрожали тебе? Ты не сделала бы этого. Что они имеют против тебя? Это тот священник, которого ты всегда посещаешь?

— Никто не заставлял меня сделать это, — ответила я мрачно. — Это правильный поступок.

Он отшатнулся от меня, будто мои прикосновения обожгли его, и мое сердце мучительно сжалось от боли в его глазах.

— Знаешь ли ты, что ты сделала? Некоторые из этих работ никогда не смогут быть заменены.

— Я знаю. Но так будет лучше.

Кинув на меня последний потрясенный взгляд, он выбежал из комнаты.

Глотая слезы, я смотрела ему в след. Он просто еще один мужчина, думала я. Позволь ему идти. В моей жизни их было так много; и их будет еще больше. Разве он имел какое-то значение?

Не обращая внимания на боль в груди, я осторожно спустилась по лестнице на нижний уровень, стараясь не разбудить спавших обитателей дома. Я прокрадывалась здесь и вчера ночью, частями унося предметы искусства; дело, требующее нескольких заходов. Уже прошло много времени с тех пор, как я сама выполняла тяжелую работу своими руками, но это дело я не могла доверить никому. Выбор среди предметов искусства и книг для меня был подобно приговору своим детям — кому стоит жить, а кому предстоит умереть. Шелка и бархат были бессмысленными, и они ушли к Фра Савонароле. А остальное… это было тяжело. Я позволю почти всем книгам Овидия уйти. Его работы настолько широко распространены, и я верила, что какие-то копии обязательно выживут, — если не во Флоренции, то возможно в других странах, не затронутых этим фанатизмом. Другие авторы, те, тираж которых был очень ограничен, остались со мной.

Выбор среди живописи и скульптур оказался труднее всего. Они одни в своем роде. Я даже не надеялась, что другие экземпляры существуют на земле. Но я знала, что не смогу сохранить их все: не тогда, когда и Савия, и Франческа знали мою коллекцию искусства. И вот, с мокрым от слез лицом, я выбирала те, которые, как я считала, были наиболее достойны спасения.

Франческа видела вещи, которые утром забрали последователи Савонаролы. Она сообщит об этом Савии. Но формально я все еще повиновалась демонессе, и должна была прикрыть себя. Мне нужно было собрать много вещей, чтобы ни Франческа, ни Савия слишком пристально не проверяли отданные предметы, которые были на моем втором складе. Складе, который видел Никколо.

Если он поверил, что все сокровища исчезли, другие тоже бы так посчитали. Его сердитый и резкий разрыв со мной отвлечет Франческу и Савию и убедит их в том, что я выполняю распоряжение, не давая им основания сомневаться в моей искренности. Кроме того, если бы он знал о существовании тайного склада, правда, в конечном итоге, могла бы выплыть наружу. Я не могла рисковать, не могла рисковать открыться Никколо. Никто ничего не узнает.

За исключением одного.

Джованни Альфьери вначале отказал мне, когда я попросила его провезти контрабандой спасенные объекты из Флоренции. Хотя он не являлся набожным человеком, он опасался Церкви так же, как и все мы. Он не хотел никаких неприятностей, которые могли бы возникнуть, если его поймают. Но я увидела проблеск искры жадности в его глазах, когда я увеличивала цену, покупая его помощь. И когда я сбросила одежду и сделала с ним все, о чем он так давно мечтал — и о чем даже не смел помыслить — он согласился взять два ящика с контрабандой в Англию.

Подлинная же ирония заключалась в том, что я посылала их ангелу. Как правило, мне не нравились ангелы, но этот был ученым, и когда я там жила, мы с ним вполне ладили. Еретические или нет, книги и произведения искусства будут также привлекательны для него, как были для меня. Он сохранит их. Какая нелепость, думала я, что мне приходиться обращаться за помощью к врагу. Савия была права. Порой зло и добро было невозможно отличить друг от друга.

И вот, стоя на затемненном складе, я молча прощалась с ящиками. Альфьери придет за ними в первой половине дня. Я также знала, что прощаюсь и с Никколо — выражение его лица до сих пор стояло перед моими глазами. Но его горе спасет меня и ящики. Знания и красота, которые я так любила в человечестве, буду спасены. И Никколо хотел бы того же для блага человечества. Если бы я рассказала ему о своей дилемме, думаю, он бы меня понял.

Кроме того, он будет по-прежнему творить, создавая свои замечательные, безнравственные шедевры. Он не нуждался во мне для этого. Он бы подавлял меня. В конце концов, для него я была просто другой женщиной, так же, как для меня он был просто другим мужчиной.

* * *

Отец Бетто весь сиял, расхаживая по кабинету, не скрывая свое торжество и ликование.

— Фра Савонарола был настолько рад. Вы даже не можете представить, какая это победа. Настоящий удар по силам зла — пример для этого во всем потакающего города.

— Да, святой отец.

Даже он не смог распознать сомнение в моем голосе. Альфьери благополучно взял мои ящики, но потеря остальных предметов искусства до сих пор давила на меня.

Обернувшись, Бетто встал на колени перед моим стулом и положил свои руки на мои.

— Вы — ангел, дитя мое. Я так горжусь вами. Вы самая несравненная среди женщин.

Я смотрела в его глаза и видела восхищение мною, чувствовала тепло его рук. Испытывая разрывающую боль изнутри, я скользнула руками поверх его рук, вспомнив свою миссию. Возможно, эта потеря не было полным фиаско.

— Благодарю вас, святой отец. Я в долгу перед вами за все. Я не смогла бы сделать этого без ваших наставлений. Я так вам признательна.

Мои руки скользили выше, касаясь его щеки, мое лицо приблизилось к его лицу. Он тяжело, прерывисто вздохнул, широко раскрыв глаза. Я ощущала, как похоть гудела вокруг него, чувствовала, как сильно он хотел меня.

— Очень признательна.

Позже, когда его тело неуклюже двигалось в моем, я смотрела в потолок и размышляла о том, как забавно все вышло — он принял отказ от греха, чтобы, наконец, самому погрузиться в него.

Добро и зло было невозможно отличить друг от друга.

* * *

«Костер тщеславия»[18] Савонаролы был большой пирамидой, наполненной топливом из людских страстей и греха. Его последователи бросили еще несколько предметов в качестве растопки, которые, казалось, никогда не закончатся. Другие граждане выступили вперед, держа в руках платья, зеркала и книги. Я смотрела, как Боттичелли сам бросил одну из своих картин в огонь. Я видела ее только мельком в свете костра. Она была прекрасна. И затем она исчезла. Слезы стекали по моему лицу, и на этот раз, они были настоящими.

— Бьянка.

— Здравствуй, Никколо.

Он стоял передо мной, серые глаза чернели в мерцающем свете. Его лицо, казалось, постарело, после нашей последней встречи. Мы повернулись и молча смотрели на пламя, наблюдая, как все больше и больше самых прекрасных вещей, сделанных людьми, были принесены в жертву.

— Ты погубила прогресс, — сказал Никколо, наконец.

— Я задержала его.

Протянув руку в складки моего платья, я достала тяжелый кошель с флоринами. Это была последняя часть в моем плане. Он взял кошель, прищурившись от его веса.

— Это больше, чем ты должна мне. Я не буду заканчивать фреску.

— Я знаю. Все нормально. Возьми. Ступай куда-нибудь в другое место, подальше от Савонаролы. Рисуй. Пиши. Помогай другим. Чтобы то ни было. Мне все равно, что это будет. Только создай что-нибудь красивое.

Он не сводил с меня глаз, и я испугалась, что он отдаст кошель обратно.

— Я не понимаю. Почему ты делаешь это теперь? Я знаю, что ты не хотела отдавать те вещи. Почему ты это делаешь?

Я снова смотрела в огонь. Людям, как я поняла, очень нравилось сжигать вещи. Объекты. Друг друга.

— Потому что люди не могут превзойти богов. По крайне мере, пока.

— Прометей никогда бы не преподнес в дар огонь, если бы знал, что его будут использовать подобным образом.

Я горько улыбнулась, вспомнив наши беседы, которые теперь казались прошлой жизнью.

— Да. Думаю, что не преподнес бы.

Больше мы не перемолвились не единым словом. Минуту спустя он ушел, а я скрылась в темноте.

[1] Савонарола Джироламо (1452-1498) — настоятель монастыря доминиканцев во Флоренции, стремившийся к реформации религиозных и общественных воззрений флорентинцев. Выступал против тирании Медичи, обличал папство, призывал церковь к аскетизму, осуждал гуманистическую культуру (здесь и далее прим. пер. ).

[2] Покаянный день (итал. «Martedi Grasso» — Жирный Вторник) — праздник-карнавал, католический аналог православной масленицы. Отмечается в католическом мире накануне Пепельной среды, знаменующей начало Великого поста. Во франкоязычных странах называется Марди Гра.

[3] Базилика Санта-Кроче (итал. Basilica di Santa Croce, Церковь Святого Креста) расположена в самом центре Флоренции Легенда гласит, что церковь была основана самим святым Франциском Ассизским.

[4] Фреска — живопись по сырой штукатурке, одна из техник стенных росписей.

[5] Вакханалия — в Древнем Риме празднества в честь Диониса (Вакха), со 2 в. до н. э. приобретшие характер оргий. Празднества эти соединялись с диким, исступленным разгулом самых низших животных страстей и нередко сопровождались насилиями и убийствами.

[6] Вакх (Дионис) — в древнегреческой мифологии младший из олимпийцев, бог виноделия, производительных сил природы, вдохновения и религиозного экстаза.

[7] Нобили − знать, аристократия в древнем Риме, а также в Венецианской и других средневековых итальянских республиках.

[8] Искаженная цитата из поэмы Овидия «Искусство любви», книга I. «Возможно, ты думаешь, что она не хочет уступать. Ты ошибаешься. Она хочет этого. В глубине души. Именно похищенная любовь сладка женщинам также, как и нам. Мужчина — жалкий притворщик, женщина же намного более искусно скрывает свои желания».

[9] Публий Овидий Назон — древнеримский поэт, работавший во многих жанрах, но более всего прославившийся любовными элегиями и двумя поэмами — «Метаморфозами» и «Искусством любви». «Искусство любви» — дидактическая поэма в трех книгах, заключающая в себе наставления, сначала для мужчин, какими средствами можно приобретать и сохранять за собой женскую любовь (1 и 2 книги), а потом для женщин, как они могут привлекать к себе мужчин и сохранять их привязанность.

[10] Синопия — материал красного цвета, полученного из разновидности оксида. Итальянские фрескисты пользовались синопией для подготовительных рисунков.

[11] «Метаморфозы» — поэма древнеримского поэта Овидия в пятнадцати книгах, в которой повествуется о различных превращениях, произошедших со времени сотворения мира, согласно греческой и римской мифологиям. Всего их набралось около двухсот.

[12] Арахна — дочь красильщика Идмона из лидийского города Колофон, искусная ткачиха. Возгордившись своим мастерством, Арахна заявила, что превзошла в ткачестве саму Афину, считавшуюся покровительницей этого ремесла. Когда Арахна решила вызвать богиню на состязание, та дала ей шанс одуматься. Под видом старухи Афина пришла к мастерице и стала отговаривать ее от безрассудного поступка, но Арахна настояла на своем. Состязание состоялось: Афина выткала на полотне сцену своей победы над Посейдоном. Арахна изобразила сцены из похождений Зевса. Афина признала мастерство соперницы, но возмутилась вольнодумством сюжета (в изображениях ее было неуважение к богам) и уничтожила творение Арахны. Афина порвала ткань и ударила Арахну в лоб челноком из киторского бука. Несчастная Арахна не перенесла позора; она свила веревку, сделала петлю и повесилась. Афина освободила Арахну из петли и окропила соком волшебной травы, и тотчас тело ее сжалось, густые волосы упали с головы, и обратилась она в паука. С той поры висит паук− Арахна в своей паутине и вечно ткет ее. Миф об Арахне изложен в поэме Овидия «Метаморфозы».

[13] Прометей — в древнегреческой мифологии титан, защитник людей от произвола богов. Согласно мифологии, Прометей похитил с Олимпа огонь и передал его людям.

[14] Сандро Боттичелли (1445–1510) — один из наиболее выдающихся художников эпохи Возрождения.

[15] «Юная Христова инквизиция» — команды подростков — последователей Савонаролы (1300 детей моложе 16 лет, организованные в 4 отряда — по числу городских кварталов во Флоренции), врывавшихся в дома с целью контроля за соблюдением десяти заповедей (своего рода «полиция нравов») и изымавших книги светского содержания, картины и скульптуры «соблазнительного» содержания, музыкальные инструменты, духи, ювелирные украшения, игральные кости и карты, которые впоследствии публично сжигались. Ими же велся тотальный шпионаж за теми, кто подозревался в богохульстве, разврате или содомии. Если вина подтверждалась, грешнику грозили штрафы, заключение и даже смерть.

[16] «Декамерон» — собрание ста новелл итальянского писателя Джованни Боккаччо, одна из самых знаменитых книг раннего итальянского Ренессанса, написанная в 1352-1354 годы. Большинство новелл этой книги посвящено теме любви, начиная от ее эротического и заканчивая трагическим аспектами.

[17] «Песни любви» — сборник любовных элегий. Относятся к раннему периоду творчества Овидия. Тематика этих элегий — описание разнообразных любовных переживаний и любовных похождений.

[18] «Костер тщеславия» («Костер амбиций», «Сожжения суеты», «Костер анафемы суеты») — сожжение научных трактатов, светских книг, картин и скульптур фривольного содержания, музыкальных инструментов, игральных карт и костей, парфюмерных продуктов, богатых нарядов, ювелирных украшений, и зеркал, конфискованных у граждан Флоренции по наущению религиозного реформатора Джироламо Савонаролы. Самая пышная церемония такого рода была проведена на городской площади в «Покаянный день» 7 февраля 1497 года. Согласно преданию, художник Сандро Боттичелли самолично бросил в костер несколько лучших своих полотен на мифологические темы.