Часть вторая 4 страница

— Ну ладно, — примирительно отозвался Пахом. — С купца честно дела вести требовать все одно что с медведя — летать. А вот повар у него славный. Так что давай пиши все, что потребно, да и пойду я. Мне еще на корабле кой о чем распорядиться надо, а потом и на обед тронемся. Ежели Игнашка так тебе не по нраву, представь, что к его повару на обед идешь…

Несмотря ни на что, обед у Полубешкина удался на славу. Хоть Никодим и ворчал, что у него от всех этих иноземных изысков живот-де сводит. Щей бы… Но взаимная нелюбовь капитана порта и приказчика была всем давно известна. Собравшаяся компания, в коей были представлены капитаны и штурманы кораблей токмо прибывшего конвоя и весь цвет здешнего общества от стрелецкого десятника и казачьего есаула до всех одиннадцати французских торговцев и шести русских приказчиков, обедом осталась вельми довольна. Русских волновали вести с родины. Но и французам тоже было интересно, что там творится на Большой земле.

Заслышав о великом тягле, кое наложил на страну царь, приказчики заметно посмурнели и принялись уныло переглядываться. А стрелец и казак, наоборот, повеселели и принялись друг друга подначивать. Будто им с тех денег должно было что-то перепасть.

А потом к гостям вышла младшая дочка Полубешкина, коей он нанял француза-воспитателя, и, усевшись на стул с подложенной на седалище подушкой, потому как по малости лет не совсем доставала до клавиш, сыграла чего-нито на купленном приказчиком за бешеные деньги клавесине. Клавесин тот был привезен на Карибы лет двадцать назад каким-то английским чином. А после того как этот ценитель прекрасного убыл на родину, струмент сей, прежде чем попасть к Полубешкину, сменил еще несколько рук. Потому был изрядно побит, облуплен, но… все одно более ни у кого в городе ничего подобного не было.

Когда вечером Пахом возвращался на корабль, из местной таверны до него донеслась разухабистая песня: «Эх, барыня-кума, Ты меня свела с ума…»

Пахом усмехнулся. Матросы гуляют. А и ладно. Эвон какой дальний переход за плечами. Через весь океан… Эх, думал ли он когда, что судьба занесет его в такие места? Да и как он мог вообще о сем думать, если никогда и не знал, что такие места и на свете-то есть?! А государь, эвон, знал… Нет, верно народ говорит. Явно ему Пресвятая Богородица помогает. Потому как иначе никак не объяснишь, откуда государь о столь многом ведает. Оттого и Земский собор согласился на себя такую тяготу взять. Там же просто люди собрались. Ну как им идти против воли избранника самой Богородицы? Хотя… ох и тяжко в эти пять лет придется. Ну да ничего. Выдюжит народ. Столько лет мир был. Многие в скрытки серебра отсыпали. Вот ноне и раскопают…

А ночью его поднял боцман.

— Капитан… Пахом Довмонтыч… казака с крепости прислали.

Пахом вскинулся, ошарашенно мотнув головой:

— Что такое?

— Казака прислали. Капитан порта вас к себе требует…

Когда Пахом вошел в каземат, в котором в этот час расположился Никодим, там уже было людно.

— Прибыл, — встретил его старый приятель, отрываясь от карты, — добро.

— Да что случилось-то?

— А то случилось, что доигрался Игнашка. Сторожа, кою я у Кривой бухты велел поставить, чужаков заметила. Три корабля перед закатом к бухте подошли и начали людишек оружных на берег сгружать.

Пахом мгновенно построжел.

— Много?

— С сотню будет. Уже сюды двинулись. Казаки за ими пока следят. К сему часу должны были Белую скалу пройти. Аккурат к восходу солнечному до порта и доберутся. — Он сокрушенно мотнул головой. — Ну точно, твоего конвоя ждали. Чтобы сразу и то, что в складах, и то, что корабли привезли, захватить. Ох, Игнашка. Привадил татей…

Пахом махнул рукой.

— Погоди все на одного валить. А то оне ранее ничего про Кривую бухту не слыхивали. При французах. Небось и он про нее от них же и узнал.

— Да узнал-то, может, и от них. А вот о том, что мы караван ждем, тати точно от него выведали.

— А то в порту, значит, о сем никто знать не знал и ведать не ведал. И никаких иноземных гостей к тебе в порт за это время тоже не захаживало… — скептически отозвался Пахом. — Да и не о том мы баем. Лучше сказывай, как город боронить думаешь.

Никодим вздохнул.

— Да тут и думать нечего. Казаков да стрельцов я уже к Кривым скалам отправил. С обеими пушками. Там дорога петлю делает аккурат вдоль моря. Можно успеть через ущелье, что дорога огибает, пару раз из пушек пальнуть, да и из пищалей раз несколько, пока тати к завалу, что на дороге наши устроят, подберутся. Да токмо все одно их там не остановить. Побьем сколько можем, да и будем к городу отходить. А тебе со своими флейтами от пиратских кораблей порт оборонять надобно. Ну а как справишься — нам пособишь. Так что выводи своих…

— Постой, — остановил его Пахом, коему в голову пришла одна мысль. — А далеко ли до твоих Кривых скал?

— Ну… с версту будет. Чуть поболе… А что?

— А лошадей в городе много?

Никодим задумался.

— Да дюжин шесть наберется. Да чего ты спрашиваешь-то?

— А того. — Пахом легонько хлопнул по столу ладонью. — Скока татей твои стрельцы да казаки из пищалей в эдакой темени положат? С десяток. Славно — дюжину. А потом что? Сам же знаешь, тати здешние в ножи дюже злые. А ну как не успеешь отойти? Положишь людишек ни за грош… И даже ежели я от кораблей отобьюсь, так те тати все одно город возьмут да крепко пограбят…

Никодим озадаченно смотрел на старого товарища, не понимая, что тот предлагает.

— Я вот как думаю… — начал Пахом.

И по мере того, как он говорил, на лице капитана порта все более и более проявлялось странное выражение. Эдакая смесь из «и чего он несет» и «а что, может и сработать»…

Джон Карпентер по прозвищу Посмотреть Кишки, тяжело переставляя ноги, упорно пер по извилистой каменистой дороге. Настроение у него было не очень. Надо же было Забавнику Питу высадить их так далеко от этого сраного городка, который ныне принадлежал московитам. И вообще, на кой нужен был этот глупый десант? Ворвались бы в порт, расстреляли бы из орудий только что добравшиеся до этого острова московитские корабли со спящими вусмерть пьяными командами (а какими они еще могли быть в первую ночь после похода через океан), а потом бы высадились и власть пограбили. Ведь всем известно, что форт у московитов стоит пустой. Без единого орудия. Так чего было мудрить?

— Эй там, подтянись! — послышался впереди голос Генриха Потроха (вот ведь странны дела твои, Господи, имечко-то королевское, а сам боцман Забавника — такая мразь…). — Посмотреть Кишки, ты чего ползешь, будто беременная бурундучиха? Давай шустрее шевели копытами. К восходу мы должны быть уже в порту.

— И чего это Забавник Пит такую глупость удумал? — послышался справа чей-то голос, полностью перекликаясь с мыслями Посмотреть Кишки. — На хрен мы вообще пешком потащились? Вошли бы в бухту, да и разнесли бы этих московитских крыс…

— Вот то-то и оно… — ухмыляясь, ответил Потрох, коему, казалось, этот проклятый, доставший уже всех марш был навроде легкой прогулки.

Ну да он еще при Дрейке через джунгли до испанских серебряных рудников хаживал. А как быть человеку, у коего самый дальний освоенный пеший маршрут — от корабельных сходней и до ближайшей таверны…

— …то-то и оно, — продолжил между тем Потрох, — что разнесли бы. А то и пожгли бы. И какой нам с того прибыток? Караван вчера в порт вошел поздно. Разгрузить его точно не успели. Так что все московитские товары еще в трюмах. А московиты же сюда чего возят — фарфор, зеркала, стекло, ну и кому нужно оставлять от всего этого черепки да осколки? А так — все возьмем в целости и сохранности. Эти спящие медведи и проснуться не успеют, как мы их уже выпотрошим…

Посмотреть Кишки не удержался и довольно цокнул языком. Да-а, ежели так, добыча обещала быть знатной. У московитов зеркала добрые. Если венецианские идут за золото вес на вес, то московитские, сказывают, меняют на два, а то и три веса. Потому как у них зеркала чуть не в четыре раза крупнее венецианских выходят. И для того чтобы самое огромное, где человек во весь рост виден, зеркало собрать, венецианских целых восемь требуется, а московитских всего лишь два… Сам-то Посмотреть Кишки ни единого зеркала в своей жизни не видел, ну окоромя цирюльных, из полированной бронзы, но про то зеркало, что губернатор Порт-Рояла себе купил, по тавернам много разных слухов ходило.

— И вообще, Забавник Пит — голова, — довольно произнес Потрох, — добыча точно знатной будет. У московитов и склады забиты товаром, что они для отправки домой приготовили, и трюмы у кораблей полны. Озолотимся…

— Как бы только эта добыча нам боком не вышла, — тяжело дыша, брюзгливо пробормотал Сыч. Его имени никто и не помнил. Испокон веку все его так и звали — Сыч. — Ежели бы московитский караван не ждали, так этот их вшивый городок одним кораблем взять можно было. А сейчас у них и людишек побольше, и еще и пушки корабельные. Ох вляпаемся…

Но его никто не слушал. Нашел кого бояться — московитов. Ну какие из них моряки да вояки? Да тут удивляться надо, что их корабли вообще до Карибов доплывают! А что склады можно было бы одним кораблем выпотрошить — так то правда. Да только что там за товар-то? Только тот, которого и так на любом острове и в любом порту навалом. Это там, во Франции, в Англии, в Испании, за него добрую цену дают, а здесь… А вот корабли-то явно другой товар привезли. Эвон сколько Потрох наговорил. А ведь там еще много чего интересного может быть. Да если только одно сукно московитское взять. Оно ныне дороже голландского идет. Не то что английского…[35] Такое плотное да ровное, будто не те же самые человеческие руки его делали… Ну и еще потому, что Сыч ворчал всегда. При каждом абордаже. При любом налете. Так что, если бы он в этот раз вдруг перестал ворчать, как раз это и можно было бы посчитать недоброй приметой. А так — все путем.

— А слышали чего? — Сыч внезапно остановился и приложил к уху ладонь.

Потрох тоже притормозил, прислушиваясь.

— Ну чего там, старый мешок костей?

— Да вроде звякнуло что-то… — Сыч повел носом, будто принюхиваясь. — Ой, не нравится мне тут что-то. Смотри, Потрох, как здесь дорога заворачивает. Если с той стороны стрелять начнут, нас тут живо всех положат…

Потрох настороженно всмотрелся в редеющую предрассветную тьму. Какая дорога, какой поворот? Да тут в десятке шагов ничего не разглядеть…

— И вон… на дороге что-то виднеется… — вновь подал голос Сыч.

Похоже, он действительно что-то видел. Но из-за его слов весь отряд практически остановился. Потрох покосился на уже начавший светлеть восток и зло выругался.

— Да ну тебя, старая ворона! Нет там ничего. И кто тут в нас стрелять-то начнет? У московитов и двух дюжин солдат не наберется…

На самом деле две дюжины как раз таки набралось. Но для Потроха это была совершенно не цифра. В конце концов, сотни английских молодцов хватало, чтобы взять крепость, защищаемую гарнизоном в две сотни испанцев. А тут какие-то московиты…

— А ну, вперед, сучьи потроха! До порта еще миля, а небо уже светлеет. Если мы не окажемся в порту к рассвету, Забавник Пит с нас…

Что сделает с ними Забавник Пит, Потрох объявить не успел. Потому что на той стороне неширокого, всего с полсотни шагов, если считать напрямик, ущелья, по краю которого и проходила дорога, внезапно что-то сверкнуло, и почти сразу же раздался сдвоенный грохот, тут же отразившийся от возвышающихся над морем скал. А вслед за этим ущелье огласили вопли.

— Ыа-а-а, а-а-а! — орал кто-то в паре шагов от Посмотреть Кишки. — Убило меня, убило…

— У них пушки! Пушки!

— Вперед, сучьи потроха! Вперед! Или я оторву…

Но тут противоположный склон ущелья засверкал десятками вспышек выстрелов. Посмотреть Кишки выхватил пистолеты и выпалил в ответ, потом еще и нырнул за крупный обломок, валявшийся на краю дороги. Там уже прятался Сыч.

— А я говорил, говорил! — эдак злорадно сообщил он Посмотреть Кишки. — Я всегда правду говорю! Так не слушает никто…

— Заткнись, — зло оборвал его пират, торопливо заряжая разряженные пистолеты.

А затем высунулся из-за камня и вгляделся в противоположную сторону ущелья. Она продолжала расцвечиваться огоньками десятков выстрелов.

— Да там не меньше сотни мушкетов! — заорал кто-то.

— А ну, заткнулись! — тут же послышался голос Потроха. — У московитов всего две дюжины солдат. Мы разорвем их, как…

Его голос заглушил новый пушечный залп, после которого на этой стороне ущелья раздались новые крики. Если стрельба из мушкетов в предрассветной темноте была не очень эффективной, то орудийная картечь на таком расстоянии исправно собирала обильную жатву.

— Какие две дюжины, Потрох?! — заорали откуда-то сзади. — Разуй глаза! Там не меньше сотни мушкетов! И еще пушки! Да они положат нас здесь, как курят!..

Потрох не ответил. Может, потому, что на такой аргумент, как орудийные залпы, отвечать было нечего, а может, просто уже и некому… Посмотреть Кишки высунулся подальше, пытаясь разглядеть, куда это делся их предводитель, но тут прямо у его щеки просвистела пуля и впечаталась в скалу, обсыпав его мелкой крошкой…

— Не-эт, пора отсюда линять… — пробормотал пират, ныряя за обломок.

— А я говорил!.. — снова заканючил Сыч, высовываясь из-за обломка и разряжая пистолет в сторону врага.

Но Посмотреть Кишки его не слушал. Он вышел целым и почти невредимым из сотни схваток именно потому, что всегда точно знал, когда надо переть на пули и тесаки, свирепо скаля зубы и яростно рыча, а когда нырнуть в щель, схорониться за спину сотоварища, вовремя убрать голову за борт. Именно потому, что у него был очень знающий советчик. И вот сейчас этот советчик, в роли коего выступало его собственное очко, прямо-таки кричал ему, что все пропало, что нападение не удалось и что вообще ничего хорошего впереди не предвидится. И что, когда пушки этих оказавшихся такими хитрыми московитов рявкнут еще раз, надо вскочить и во все лопатки припустить к повороту дороги…

Как видно, такие советчики были не только у него одного. Потому что, когда он, дождавшись пушечного залпа, вскочил на ноги и бросился туда, куда собирался, вокруг него слышался точно такой же торопливый топот еще множества ног…

— Эх ты, побегли… — Никодим развернулся к Пахому, торопливо перезаряжавшему пищаль. — Ну все, далее мы сами справимся. Ступайте. Вам теперь в порт торопиться надо. Вражьи корабли встречать. Где кони, помните? Токмо вот седел-то на них менее половины…

— Тоже мне кони, — усмехнулся Пахом, — только б по дороге не издохли. А так — доскачем.

— Да ты-то доскачешь, — усмехнулся Никодим, — чай, тебя батюшка сызмальства по-татарски ездить учил. А как твои матросы — не знаю. Они-то из мужиков. Их никто в новики не готовил.

— И они доскачут, — отмахнулся Пахом. — С детства коней охлюпкой в ночное гоняли. А насчет вражьих кораблей не беспокойся. Встретим. А может, они и вовсе не полезут. Эвон как мы тут нашумели. А на них сейчас и команды-то доброй нету. Небось большую часть людишек сюда отправили… А может, — вскинулся Пахом, — я до той Кривой бухты схожу? Ведь точно там остатки энтих подбирать будут. Дай лоцмана!

— Я те схожу! — рявкнул Никодим. — У тебя трюмы не разгружены. Порт сбереги — и ладно…

Проводив приятеля, он еще несколько минут настороженно вслушивался, а когда из-за поворота послышался громкий топот копыт лошадей, на которых в порт возвращались экипажи флейтов, коими удалось так добро усилить засаду, облегченно выдохнул. Ну, слава тебе господи, отбились. Вроде как…

— Ать-два, ать-два, ать-два… Стой! Кру-гом!..

Я оторвался от стола, за которым писал, и повернул голову в сторону окна.

— Заря-жай!

Рота новобранцев, выстроившаяся на плацу, принялась нервными, дергаными и не шибко умелыми движениями торопливо заряжать ружья. Выстроившаяся в двадцати шагах прямо напротив них рота ветеранов Костромского полка делала это с куда большим спокойствием, я бы даже сказал, с ленцой. Тем не менее ровный ряд ружейных дул оказался направлен в грудь новобранцам уже тогда, когда большинство из них еще прибивало пороховой заряд…

— Пали!

Ружья ветеранов грянули слитным залпом.

— Эх, соплюта господня, ну кто ж так под залпом стоить-то?! Да вас же свеи в момент…

Я усмехнулся. Ну да, все как всегда. В момент залпа в шеренге новобранцев кто-то отчаянно вскрикнул, человек пять или шесть упали, еще несколько выронили ружья. Ну и мокрых штанов также было немало — это уж к дохтуру не ходи…

Сие действо называлось «обстрел». Я придумал эту фишку, когда вспомнил, как нам на срочной устраивали то, что называлось «обкатка танками». Ведь вроде все понятно — ничего особенного случиться не должно, танкисты — свои парни, все давно отработано, сотни тысяч солдат уже так до нас обкатали и еще черт знает сколько после нас так будут обкатывать. И все равно, когда лежишь в куцем окопчике, а на тебя, рыча, надвигается сорокатонная машина, на сердце немного сосет. А ну как вот сейчас, именно на тебе, в ней что-то заклинит и… Зато потом, когда ты, пропустив ее над собой, приподнимаешься и швыряешь на моторные жалюзи болванку, которая обозначает противотанковую гранату, все в твоей жизни уже кажется немножко другим. И на те же танки ты уже смотришь несколько свысока, мол, плавали — знаем. Здесь, разумеется, никого ничем не обкатывали за отсутствием танков как факта. Просто где-то на третьей-четвертой неделе обучения, когда новобранцы уже худо-бедно осваивали приемы заряжания ружья, их выводили на плац и ставили напротив шеренги ветеранов. А потом приказывали палить друг в друга холостыми. Естественно, ветераны успевали сделать залп первыми. А когда тебе в лицо одним махом разряжают сотню ружей, то с непривычки обделаться или там ружье выронить — да раз плюнуть! А еще некоторые ветераны, негласно, поелику сие было строго запрещено, снаряжали ружье не бумажным, а войлочным пыжом — на такой дистанции тот вполне долетал до противостоящей шеренги и награждал новобранца неопасным, но заметным ударом, коий многие с перепугу принимали за попадание пули. И частенько валились наземь, кто молча, а кто и вопя, что его убили… А капралы да сержанты примечали, кто на коленки слаб, а потом гоняли таковых пуще прежнего.

— Пали!

За окном снова грянул залп, но шибко затянутый, считай, и не залп, а разнобой. Похоже, сержанту, начальствующему над новобранцами, удалось-таки навести порядок и заставить их сделать первый залп.

— Заря-жай!

И почти сразу грянул еще один залп. Но на этот раз настоящий, слитный. Я с интересом наблюдал за новобранцами. Во второй раз никто не упал, но руки у парней явно дрожали. Ветераны же работали с эффективностью станков-автоматов. Поэтому следующий залп снова успели дать они. И лишь после него прозвучал второй залп новобранцев. Снова довольно затянутый и разнобойный. После чего шеренга ветеранов четко повернулась и, вскинув ружья на плечо, браво умаршировала с плаца. А перед шеренгой новобранцев вышел сержант и начал распекать их, рассказывая, скольких бы они уже недосчитались с такой стрельбой, ежели бы все происходило на поле боя… Да никого бы недосчитались. По большому счету. С такого-то расстояния, да из новых кремневых ружей…

Новобранцам предстояло пройти подобный «обстрел» еще шесть раз. Три раза с такого же короткого расстояния и еще три с разных — от ста до сорока шагов. И показать при этом обстреле собственную скорость стрельбы не менее двух залпов в минуту. Не менее, поскольку уже на третьем обстреле, коий проходил как раз с дистанции ста шагов, у новобранцев, к тому времени они уже осваивали процесс заряжания ружья и производства выстрела до автоматизма, закипала в жилах кровь от азарта обогнать ветеранов…

Я отвернулся от окна и вновь склонился над записями. Процесс формирования новых полков практически завершился. Сегодня я мог поставить, так сказать, под ружье сто тридцать тысяч человек. Из них восемьдесят тысяч составляла пехота, сорок тысяч кавалерия, и еще десять тысяч служили в артиллерии. И это только регулярная армия… С учетом стрелецких и казацких гарнизонов крепостей, казаков на государевой службе, а также отрядов данников это число возрастало тысяч на пятьдесят… Впрочем, эта армия, скорее, показывала, насколько Россия отстает от наиболее развитых стран Европы — той же Голландии или Швеции. При шестнадцати миллионах населения я мог вытянуть сто восемьдесят тысяч войска лишь при помощи чрезвычайного налога. Шведы же при своем миллионе вполне могли себе позволить не напрягаясь содержать пятьдесят, а при некотором напряге и все восемьдесят тысяч солдат.

К тому же реально у меня сейчас под ружьем находилось всего пятьдесят тысяч. Остальных я распустил, как здесь говорили, «на жилое». Не хрен бюджет напрягать… Нет, даже на них у меня деньги были. Пятилетний чрезвычайный десятипроцентный налог принес в казну совершенно охрененную сумму — почти двадцать пять миллионов рублей. Около восьмидесяти миллионов гульденов. И мог бы принести больше, просто вследствие этих чудовищных сборов в стране сразу же начались напряги с серебром. Это означало, что суммарный оборот достиг умопомрачительной суммы не менее чем в пятьдесят миллионов рублей. Да у Голландии, самой на нынешний день богатой страны мира, всего лишь в два раза больше! Ну и что, что там населения, если считать и Соединенные провинции, и ту часть, что еще под испанцем, всего четыре миллиона, а у меня, как я уже говорил, — шестнадцать. Надо ж учитывать, кто с чего начинал… И вообще население — это ресурс, а не обуза. Уж я-то, имея возможность бросить взгляд из двадцать первого века, знаю это точно. Голландцам надо бы картошечки больше есть. Очень помогает…

Так вот, деньги на такую армию были. Но на кой черт держать столько людей под ружьем, если в войну я пока что ввязываться не собираюсь? До окончания, так сказать, всей программы военной реформы. Так что налицо у меня было только двадцать пехотных полков, общим числом штыков (здесь пока еще не изобретенных) в двадцать пять тысяч человек. Полный корпус артиллерии в шесть полков полевой артиллерии, три — осадной и десять крепостной, в коих численность личного состава была немного сокращена, поскольку незачем иметь такой большой обоз. Возить далеко заряды и снаряды в крепостях не требуется. И пятнадцать полков кавалерии, из коих шесть было кирасирские, а девять драгунские. Но вот вооружение и снаряжение для статридцатитысячной армии у меня имелось… ну почти. Ружей для пехоты было только на сорок пять полков из шестидесяти пяти, поскольку мои мастерские были неспособны делать более двадцати тысяч ружейных и карабинных стволов в год. Да и на эту производительность они вышли токмо пару лет назад. Но и это было очень добро…

Вся фишка в том, что две трети рядовых в пехотных и драгунских полках были… призывниками. Ну это я их так обозвал. То есть они приходили на службу на три-четыре года. Уж кому сколько хватало. А затем отправлялись обратно, откуда пришли. Пехотинцы по большей части были набраны из крестьян, из даточных людишек, ну и из посадских тоже. А в драгуны набирали служилое сословие да городских и низовых казаков. Вернее, служилое сословие набирали во все войска. Дворянин или сын боярский обязан был начать службу рядовым — стрельцом (я не стал вводить итальянский термин «солдат»[36]) или драгуном, но вследствие того, что служба в кавалерии считалась более престижной, основная масса служилого сословия шла в драгуны. Впрочем, в пехотных полках были свои преимущества. Там дворянину или сыну боярскому, как более мотивированному на службу, чаще всего удавалось гораздо быстрее продвинуться в командиры…

Так что за эти прошедшие после войны с Густавом Адольфом пять лет я сумел подготовить именно такое количество солдат. А также благодаря бесперебойной работе военных школ и академии — необходимое число офицеров, капралов, сержантов, ландпассатов, писцов, барабанщиков, горнистов, старшин, армейских лекарей и так далее. Вообще у меня в роте на восемь десятков рядовых приходилось двадцать две единицы старших начальников и командиров. Чуть меньше, чем в армии Оранского, где таковых было двадцать восемь, но мне и того хватало. Как-никак методики обучения в моей армии, как я надеялся, были чуть более продвинутыми. Один вон «обстрел» чего стоил. Ежели бы в моей Уральской вотчине рудознатцы не отыскали залежи селитры, именуемой здесь ямчугой, я бы на одном порохе в трубу вылетел. Ранее-то ее приходилось из-за границы завозить — из Персии да Англии…

Но, как бы то ни было, к концу года военная реформа, в принципе, была бы окончательно завершена. Ежели бы Густав Адольф напал нынче, то он бы так легко, как в прошлый раз, не отделался. Но на сие рассчитывать было нельзя. Шведский король уже два года как воевал в Германии, вовсю громя имперские армии, предводительствуемые ее самыми лучшими полководцами.

То военное столкновение, которое решено было даже и войной-то не объявлять, закончилось подписанием Ямского договора. По этому договору ситуация практически возвращалась к статус-кво. То есть шведы освобождали занятые ими Ям, Копорье, Корелу, снимали осаду с еще державшегося Ивангорода и… выплачивали России «за обиды» пятьдесят тысяч риксдаллеров. Я настаивал, чтобы русским купцам еще разрешили напрямую торговать с иностранцами в Ревельском порту, до коего уже были налажены торговые маршруты из Пскова и Новгорода Великого, а также им был бы разрешен транзитный проход через отвоеванную шведами у поляков Ригу, однако тут Густав II Адольф уперся рогом. Ну да еще бы — монополизация нашей торговли на Балтике приносила шведам по миллиону риксдаллеров в год… Поэтому переговоры были тяжелыми и долгими и закончились компромиссом. Шведам удалось отстоять сохранение торговых пошлин и сборов за проход русских торговых кораблей по Западной Двине (Нева и так была нашей), а мне — свести их к крайне незначительным величинам. Кои к настоящему моменту вообще были практически обнулены.

Густав II Адольф, перед тем как по примеру датчан ввязаться в свару в германских землях, решил обезопасить себя с этой стороны и прислал ко мне своего ближника Александра Лесли с объявлением об обнулении тарифов и просьбой подкрепить старый Ямский мирный договор еще и «сердечным согласием между христианскими государями». То есть как бы прямым обязательством одного короля не нападать на земли другого «на все то время, кое им Господь отпустит». Кому там у них пришла в голову эта идея, в коей по существующим правилам никакой необходимости не было (мирный договор же есть), — не знаю, но, как видно, этот человек меня очень хорошо изучил. Только договор меня бы точно не остановил. Ибо шведы уже раз нарушили действующий мирный договор. И, по моим представлениям, я вполне имел право ответить им тем же. А вот мое слово … Поэтому я было заартачился. Вся моя военная реформа как раз была и затеяна для того, чтобы подготовить армию, коей затем наподдать этим уродам. А кроме того, шведы затянули с выплатой пятидесяти тысяч риксдаллеров, к тому моменту заплатив лишь половину. Так что и формальный повод для начала войны у меня имелся. Но, как выяснилось, Лесли привез с собой недостающую сумму, а также еще двадцать тысяч компенсации за задержку. А я успокоился и подсчитал, что я теряю и выигрываю, согласившись со шведами. Как выяснилось — выигрываю я довольно много. Моя торговля сейчас уже буквально задыхалась вследствие малого периода навигации у Архангельска. Именно поэтому мои проекты насчет тушенки и остального волей-неволей лежали в долгом ящике. А тут появлялась возможность без всякой войны начать раскручивать балтийские торговые маршруты. Плюс в германских землях вовсю бушевала война. И народец бежал от нее куда ни попадя. Я тут с некоторым удивлением узнал, что слово «банда» здесь означает не разбойную ватагу, а является вполне официальным современным именованием отряда ландскнехтов, а Мародер — вообще фамилия одного из их предводителей. Ох, видно, оторвались ребятки… Так что, по моим прикидкам, существовала возможность, пока оно у них там не успокоится, заманить какое-нито число беженцев от войны на свои земли. А то людишек у меня все еще сильно не хватало…

Прикинув таким образом, я скрепя сердце подписал-таки запрашиваемое и даже пожелал шведам удачи. Ибо чем больше они порезвятся на германских землях, тем больше у меня прибавится народишку… Впрочем, эти надежды пока оправдывались не слишком. Армия у Густава II Адольфа оказалась довольно дисциплинированной, грабила не шибко, и немцы по большей части предпочли остаться дома. Через мои карантинные дворы, кои я открыл в Ивангороде и новом Охтинском остроге, что заложили у слияния Невы и Охты (вот и весь Питер), за те три года, что минули с подписания того пресловутого «сердечного согласия», прошло, дай бог, тысяч пять человек. Потому и запланированные более обширные карантинные дворы в Пскове, Ладоге и Новгороде Великом так и не были выстроены. Ивангородского и Охтинского вполне хватало.

Все прибывшие, согласно старому, еще времен Грозного закону, жили там две недели, за кое время писцы и дьяки выспрашивали у них, кто какому ремеслу обучен. Затем вновь прибывших распределяли по разным землям. В принципе, никаких особых ограничений не существовало, за исключением того, что, в отличие от прежних времен, я запретил селить иноземцев селами и слободами. Все иноземцы непременно расселялись одиночными семьями, а забота об их первоначальном обустройстве возлагалась на общинные советы. Поначалу случались неприятности. Так, двадцать семей из-под Штеттина чуть ли не бунт учинили, требуя дать им возможность поселиться всем вместе. Пришлось высылать стрельцов, имать мужчин в железа и проводить расследование. Как выяснилось, воду там мутил евангелистский проповедник, имевший над всеми крестьянами почти абсолютную власть, упускать которую ему дюже не хотелось. Вот и подбил мужичков на бунт. Проповедника и еще парочку его наиболее упертых подручных, кои по его приказу даже отходили палками тех из крестьян, кто не шибко хотели бунтовать, заковали в кандалы и отправили «на уральские руды», а остальных раскидали по одной семье по деревенькам трех новых губерний. Но затем все наладилось.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒