ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ ТЬМЫ 1 страница

Охранник открыл ворота и взял у шофера чемодан Дойля. Тот вежливо кивнул и поспешил назад к урчащему Б MB. Дойль сделал глубокий вдох, как перед прыжком в слишком холодную воду, и вошел. Охранник запер за ним ворота. – Хорошо, что вы с нами, сэр, – продекламировал охранник, он возвысил голос, чтобы быть услышанным сквозь рев дизельных двигателей. – Прошу вас, следуйте за мной. Участок был более обширным, чем казался с улицы. Следуя за охранником, Дойль увидел скаковой круг с устрашающими барьерами в стороне от дороги. Большие желтые бульдозеры деловито перемещались с места на место, разбивая камни своими дробилками. Стоял дьявольский шум. Бульдозеры сгребали валуны в большие кучи и толкали их куда-то в темноту. Дойль заметил, что камень свежий – по разлому все еще белый, с острым едким запахом известняка. Куда-то спешили очень занятые люди и тянули за собой электрические кабели. Они деловито вглядывались в показания геодезических приборов и выкрикивали номера по уоки-токи. Каждый предмет из-за освещения прожекторов отбрасывал добрую полудюжину теней. Охранник был шести футов роста и делал слишком большие шаги, и Дойль, со своим весьма средним ростом и отсутствием навыков быстрой ходьбы, скоро запыхался и стал отставать. Что за проклятая спешка, подумал он сердито и дал клятвенное обещание, что обязательно будет каждое утро делать зарядку. Потрепанный алюминиевый трейлер стоял в центре освещенного круга, как старый корабль, пришвартованный к пирсу кабелями и телефонными линиями. Охранник поднялся на три ступеньки и постучал в дверь. Изнутри раздался голос: «Войдите». Охранник сошел вниз со ступенек и кивком указал Дойлю следовать вперед: «Мистер Дерроу будет говорить с вами там». Дойль поднялся по ступенькам, открыл дверь и вошел. Внутри валялись стопки книг и карты. Он обратил внимание, что здесь есть книги достаточно старые, чтобы послужить украшением приличному музею, впрочем, он заметил и несколько новых. По состоянию книжек и карт можно было сразу понять, что ими постоянно пользуются – карты были испещрены карандашными пометками, а книги, даже наиболее древние и ветхие, валялись как попало и были испещрены чернильными пометками. Очень старый человек стоял между двух высоких книжных стопок. Дойль сразу же узнал его и поразился: на него смотрело то же лицо, что он видел все эти годы на сотнях фотографий в газетах и журналах – Уильям Кокран Дерроу. Думая об этой встрече, Дойль был готов увидеть больного и, конечно, дряхлого старика, но все подобные мысли мгновенно исчезли под пронзительным и насмешливо-холодным взглядом этого человека. Хотя волосы и поредели, а щеки ввалились, Дойлю было нетрудно поверить, что перед ним тот самый человек, который стал первооткрывателем многих областей научных исследований. Дойлю было трудно припомнить даже названия этих областей. Безусловно, это был тот самый человек, который прошел путь от листопрокатного заводика в маленьком городке до создания. финансовой империи, по сравнению с финансовой мощью которой Дж. Пьерпонт Морган был не более чем преуспевающим бизнесменом. – Вы – Дойль, я надеюсь? – спросил он совсем не изменившимся голосом. – Да, сэр. – Хорошо, – сказал Дерроу, зевая и потягиваясь, – извините, время позднее. Садитесь, если найдете куда. Бренди? – Звучит заманчиво. Дойль уселся на пол около небольшой стопки книг. Дерроу тут же поставил на эту стопку два бумажных стаканчика и бутылку грушевидной формы. Дерроу сел, скрестив ноги, по другую сторону стопки книг, и Дойль сделал вид, что не заметил невольного болезненного стона, с которым тот уселся на пол. Каждое утро зарядка, подтягивания и приседания, поклялся себе Дойль. – Полагаю, вы размышляли о том, какого рода работа вам предстоит, – сказал Дерроу, разливая коньяк, – и я бы очень хотел, чтобы вы забыли все выводы, к которым могли прийти. Эта работа не имеет ничего общего с любым из ваших умозаключений. Так-то вот. – Он протянул Дойлю чашку. – Надеюсь, имя «Кольридж» вам знакомо? – Да… – неуверенно протянул Дойль. – И вы знаете его время? Что происходило в Лондоне, в Англии, в мире? – Более или менее сносно, как мне кажется. – Я хотел пояснить слово «знать». Видишь ли, сынок, я не имел в виду, что у тебя есть дома книги обо всем этом или ты знаешь, в какой библиотеке их можно взять. Под словом «знать» я подразумеваю – держать в голове. Это более портативный способ хранения. Ты не находишь? Ну так что, ответ по-прежнему «да»? Дойль кивнул. – Ну-с, расскажите-ка мне о Мэри Уоллстонкрафт. О матери, а не о той, которая написала «Франкенштейна». – Ну, что тут можно сказать… Она была ранней феминисткой и написала книгу под названием что-то вроде «Защита прав женщин»… Да, вроде так. И… – За кого она вышла замуж? – За Годвина, отчима Шелли. Она умерла при родах… – Кольридж действительно занимался плагиатом Шлегеля? Дойль прищурился: – Хм, да, пожалуй. Но, с другой стороны, я думаю, что Вальтер Джексон Бейт прав, порицая его более за… – Когда он начал употреблять опиум? – Пожалуй, это произошло, когда он был в Кембридже – ранние 1790-е. – Кем был… – начал Дерроу, но его прервал телефонный звонок. Старик выругался, нехотя встал и подошел к телефону. Чтобы занять себя чем-нибудь, пока Дерроу говорит по телефону, Дойль изобразил вежливый интерес к стопке книг рядом с ним, но при ближайшем знакомстве с первой же попавшейся книгой его интерес стал неподдельным. Он очень бережно поднял верхний том. Все еще боясь поверить, но надеясь, что предположение подтвердится, он раскрыл книгу – да, это действительно был дневник лорда Робба. Дойль уже год, как тщетно выпрашивал ксерокопию в Британском музее. Но как Дерроу удалось заполучить оригинал? Непостижимо. Дойль никогда не видел этот том, но читал его подробное описание и был уверен, что это – та самая книга. Лорд Робб был сыщик-любитель, и его дневник – единственный источник некоторых наиболее колоритных и невероятных криминальных историй 1810 – 1820 годов. В этом документе встречаются потрясающие истории о дрессированных крысах-убийцах; мстителях, выходящих из могилы; тайном братстве воров и грабителей. В дневнике содержалось также единственное подробное описание поимки и казни полулегендарного лондонского убийцы, известного как Джо – Песья Морда. В народе он считался оборотнем. Поговаривали, что он способен обмениваться телами с тем, с кем захочет, но бедняге так и не удалось избавиться от проклятия ликантропии. В свое время Дойль хотел как-то связать эту историю с «Танцем обезьяньего безумия». По крайней мере он хотел дать это как примечание к своей работе, посвященной Эшблесу. Тут Дерроу повесил трубку, и Дойлю пришлось закрыть книгу и нехотя положить ее на место, но он решил обязательно при случае попросить старика сделать для него копию. Дерроу опять уселся на пол и продолжил беседу с того самого места, на котором их прервал телефонный звонок. И следующие двадцать минут старик обстреливал Дойля вопросами, внезапно перескакивая с предмета на предмет и редко давая ему время распространяться, хотя изредка и требовал привести подробности. Дойль более или менее неплохо разбирался в причинах и следствиях Великой Французской революции и в любовных похождениях британского принца-регента. С деталями архитектуры и костюма, а также с различиями местных диалектов он был знаком несколько более детально. Благодаря хорошей памяти и тому, что последнее время он занимался Эшблесом, Дойль ухитрился ответить почти на все вопросы. Наконец Дерроу откинулся назад и привычным жестом выудил из кармана пачку сигарет без фильтра. – Ну-с, теперь… – неторопливо начал Дерроу. Он зажег сигарету и глубокомысленно воззрился на нее. – Я бы хотел, чтобы вы сфабриковали ответ. – Сфабриковал? – Да, именно так. Ну, допустим, мы находимся в комнате. И в этой комнате много людей. И некоторые, возможно, разбираются в литературе получше вашего. Но вас представили как главного эксперта, и поэтому всем должно хотя бы казаться, что вы знаете о литературе все. Итак, представьте, некто спрашивает вас… ну, допустим: «Мистер Дойль, в какой степени, по вашему мнению, повлияла на Вордсворта философия, выраженная в поэтических творениях…» – ну, я не знаю, к примеру, – «сэра Абрикадабри»? Ну, быстро. Дойль недоуменно поднял брови. – Н-да, я полагаю, что подобный подход к бессмертным произведениям сэра Абрикадабри является непростительно поверхностным. Скорее наоборот. Целая плеяда блестящих философов черпала свои глубокие идеи в его произведениях. Все эти всемирно известные философы стали его последователями и учениками. Можно сказать, что только очень поздние и незначительные достижения сэра Абрикадабри, возможно, и могли заинтересовать Вордсворта… С другой стороны, как показывают в «Concordium» Флетчер и Канингем, не существует заслуживающих доверия свидетельств того, что Вордсворт когда-либо читал сэра Абрикадабри. Я полагаю, что прежде, чем пытаться определить философов, которые действительно повлияли на Вордсворта, разумнее было бы рассмотреть… Дойль остановился и неуверенно улыбнулся Дерроу. – Далее я могу, перескакивая с пятого на десятое и как можно более неопределенно, говорить о том, как сильно повлияли на Вордсворта «Билль о правах человека» и прочие великие достижения Французской революции. Дерроу кивнул, глядя сквозь клубы дыма. – Не слишком плохо, – нехотя признал он, – сегодня днем здесь был один парень, Ностранд из Оксфорда, он редактирует новое издание писем Кольриджа. Так он был оскорблен до глубины души при одной только мысли, что возможно сфабриковать ответ. – Очевидно, Ностранд более этичен. Может, у него другая мораль, – сказал Дойль слегка натянуто. – Очевидно. Как по-вашему, вы циничны? – Нет. – Дойля все это уже начинало здорово раздражать. – Ну, посудите сами, сначала вы спрашиваете меня, смогу ли я блефовать при ответе на ваш вопрос. И именно поэтому я попробовал сделать это. Видите ли, я не имею обыкновения так поступать. Никогда. В печати или в аудитории я всегда… Дерроу радостно засмеялся и махнул рукой. – Не бери в голову, сынок, я вовсе не это имел в виду. А Ностранд – напыщенный дурак. Мне понравился твой блеф. Я хотел спросить именно то, что спросил, – ты циник? То есть имеешь ли ты обыкновение отвергать новые идеи в том случае, если они похожи на те, в отношении которых у тебя сложилось твердое представление, что это – полная чушь? Ну вот, опять планшетки, безнадежно подумал Дойль. – Я так не считаю, – медленно произнес он. – Допустим, некто утверждает, что располагает неопровержимыми доказательствами того, что астрологические труды – истинная правда, или что существует потерянный мир внутри Земли, или еще что-нибудь в этом роде, словом, то, что с точки зрения здравомыслящего человека совершеннейшая чушь. Так вот, некто утверждает, что такое возможно и вполне реально… Ты слушаешь? Дойль нахмурился, на лице его появилось неопределенное выражение – он не знал, как на это реагировать. – Пожалуй, это зависит от того, кто это утверждает. Возможно, нет, хотя… но… «Ладно, – подумал он, – ну и пусть. А у меня все равно остались пять тысяч и обратный билет». Дерроу важно кивнул, казалось, удовлетворенный ответом. – Вы сказали то, что думали. Это хорошо. Один старый мошенник, с которым я говорил вчера вечером, был близок к тому, чтобы считать Луну шаром для гольфа, если только я скажу, что это так. Ну, мало ли на свете дураков. Что ж, постараюсь быть краток. У нас мало времени. Мы намерены использовать вас как знатока Кольриджа. – Он запустил пальцы в поредевшую шевелюру, задумался и устремил на Дойля тяжелый взгляд. – Время, – торжественно произнес он, – как река, несущая свои воды подо льдом. Река протягивает нас своим течением, как водоросли от корня до верхушки, от рождения до смерти, река кружит вокруг камней и коряг, лежащих на нашем пути; и никто не может выбраться из этой реки, так как река эта покрыта льдом; и никто не может повернуть против течения, даже на мгновение… – Он сделал паузу и потушил окурок о древний марокканский переплет. Дойль совсем потерял надежду хоть как-то сориентироваться в потоке банальностей, обрушившемся на него. Он очень хотел найти хоть какую-то зацепку, чтобы поверить собеседнику и не удивляться этим бурным откровениям. Но, увы, не оставалось ни тени сомнения, что у старика зашли шарики за ролики. – Хм… – это было все, что смог произнести Дойль, почувствовав, что дальше молчать неприлично и что от него ждут реакции, – забавное мнение, сэр. – Мнение? – пришла очередь Дерроу выйти из себя. – Я никогда не имею дела с мнениями, мой мальчик. – Он зажег новую сигарету и заговорил спокойно, но сердито, словно обращаясь к самому себе. – О Боже, сначала я обратился к последним достижениям современной науки и исчерпал все ее возможности – постарайся понять это! – после чего я потратил годы, извлекая крупицы истины из… ну, скажем, некоторых древних текстов, проверяя и систематизируя результаты, затем запугал (а в двух случаях мне пришлось обратиться даже к шантажу) и заставил моих мальчиков в Денверских хроно-лабораториях – этих профи по квантовой теории – о Боже мой! – они считались самыми блестящими учеными современности, – я заставил их рассмотреть сверхъестественные экспериментальные свидетельства, заставил их придать этому некоторую реализуемую форму… они таки сделали это в конце концов, для этого потребовалось полностью синтезировать новый язык – частично неевклидова геометрия, частично тензорное исчисление, частично алхимические символы. И я получил экспериментальные данные, черт побери! Это явилось самым значительным открытием в моей деятельности или в чьей-либо еще начиная с 1916 года! Я сконцентрировал все, чего достиг, в одной фразе на простейшем английском… для того чтобы сделать доступным пониманию школьного учителишки… И что я услышал в ответ? Он сидит здесь и думает, что я сказал: «жизнь – всего лишь сон» или «любовь преодолевает все»! – Он остервенело выдохнул целое облако табачного дыма и издал долгое негодующее шипение. Дойль почувствовал, что краснеет. – Но я всего лишь старался быть вежливым, мистер Дерроу, и… – Да, вы правы, Дойль, вы не циничны. Вы просто глупы. – А не пойти ли вам ко всем чертям, сэр? – сказал Дойль, всеми силами стараясь придать голосу тон светской любезности. – И катись ты… туда… к твоей чертовой ледяной реке, договорились? – Дойль вскочил на ноги и отшвырнул стаканчик с остатками бренди. – Можете оставить себе свои пять тысяч, но я таки возьму обратный билет и поеду в аэропорт. Прямо сейчас. Дерроу все еще смотрел хмуро и неодобрительно, но пергаментная кожа вокруг глаз уже начинала собираться в морщинки. Тем не менее Дойль был слишком рассержен, чтобы опять сесть. – Верните своего Ностранда и расскажите ему о водорослях и прочую чепуху. Дерроу поднял глаза. – Ностранд решит, что я душевнобольной. – Ну тем более верните его. Ведь он впервые в жизни окажется прав. Старик усмехнулся: – Кстати, он не советовал мне приглашать вас, аргументируя это тем, что все ваши исследования – просто компиляции. Дойль, закипая от ярости, открыл было рот для ответного выпада, но передумал. – О черт, – сказал он, – таким образом получается, что, если он назовет вас чокнутым – это будет второе правильное утверждение. Дерроу с восторгом рассмеялся: – Я знал, что не ошибся в вас, Дойль. Пожалуйста, садитесь. Было бы слишком невежливо уйти сейчас. Дерроу как ни в чем не бывало долил в бумажный стаканчик бренди, и Дойль сказал с неуверенной улыбкой: – Вам действительно мастерски удается вывести человека из равновесия. – Я старик, который не спал трое суток. Вам бы следовало познакомиться со мной тридцать лет назад. Он закурил еще одну сигарету. – Давайте вернемся к картинке, которую я вам нарисовал. Представьте, что произойдет, если вы сможете стоять за пределами реки времени, как бы на берегу, и видеть сквозь лед. Вы можете пойти вверх по течению и увидеть Рим или Ниневию в пору расцвета. Или вниз по течению и увидеть будущее. Дойль кивнул: – Таким образом, десять миль вверх по реке – и вы увидите, как Цезаря закалывают кинжалом, а одиннадцать миль вверх – и вы увидите, как он появляется на свет. – Правильно! Именно так, как если бы вы плыли вверх по реке: вы достигнете верхушек протаскиваемых течением водорослей до того, как достигнете корней. А сейчас – внимание! – очень важная часть, сосредоточьтесь. Однажды что-то произошло и проделало проруби в этом метафорическом ледяном покрове. Как это произошло – не спрашивайте, но воздействие распространилось приблизительно на шесть столетий… Это можно изобразить, как ряд дырочек, оставленных в ткани после выстрела дробью. В этих местах не идут нормальные химические реакции и не действуют никакие механизмы… Но старые системы, которые мы условно называем магическими, – действуют. – Он устремил на Дойля воинственный взгляд. – Попытайтесь, Дойль, только попытайтесь. Дойль кивнул: – Продолжайте. – Например, в подобном разрыве ткани времени может не работать телевидение, но приворотное зелье, состряпанное по всем правилам, сработает непременно. Улавливаете суть? – О да. Я внимательно слежу за рассказом. Я только хотел спросить, можно ли заметить эти… разрывы? – Конечно. Видите те папки, наваленные у окна? Они все забиты газетными вырезками и журнальными заметками, уходящими аж к 1624 году. В них-то как раз и упоминаются случаи, когда действие магии было документально подтверждено. А с начала века появляются некоторые заметки, описывающие такие случаи, как, например, внезапное и необъяснимое отключение в каком-нибудь районе электроэнергии или помехи, заглушающие радиопередачи, в том же самом районе. Там есть описания улицы в Сохо, которую некоторые люди до сих пор все еще называют автокладбищем, в память о событиях, происходивших здесь в течение шести дней в 1954 году. Каждая машина, которая въезжала на эту улицу, тут же ломалась, у нее просто переставал работать двигатель. Машину приходилось вытягивать оттуда – лошадьми! – а на соседней улице мотор заводился как ни в чем не бывало. Или, например, следующий эпизод. Некая дама, третьеразрядный медиум, жила как раз на этой улице. И как-то раз в субботу на обычном полуденном чаепитии, одновременно спиритическом сеансе – никто никогда так и не узнал, что произошло, но все присутствовавшие дамы были найдены мертвыми… Лед… Ледяной холод стоял в комнате. После того как они умерли. И комната, заметьте, хорошо отапливалась. Лед… Ледяной ужас запечатлелся на каждом лице. Эта история всячески обыгрывалась в прессе. И естественно, в том, что машины застревали, обвинили: начало цитаты – накопление статического электричества – конец цитаты. И заметьте, существуют сотни подобных примеров. К настоящему моменту я проработал весь этот материал. И когда я сделал… ну, хорошо, когда я попытался сделать нечто, то, в чем современная наука оказалась бессильна… Прежде всего я попытался выявить вот что: если это происходит, то когда и где магия может сработать. Я обнаружил, что все области «магия – да, техника – нет» находятся в черте Лондона или в ближайшей окрестности радиусом несколько миль. В истории же, то есть собственно во времени, разброс этих событий подчиняется распределению, похожему на распределение Стьюдента, чтобы вам было понятнее, – кривая этого распределения по форме напоминает колокол. Обычно оно применяется для описания и обработки экспериментальных данных. Итак, максимальная частота событий приходится примерно на интервал с 1800 по 1805 год. Очевидно, в эти годы происходило множество подобных событий. Хотя все они были сильно локализованы по пространству и по времени. Вне этого временного интервала подобные события захватывали большие участки пространства и становились все менее частыми по мере удаления от пика. Вы слушаете? – Да, – сказал Дойль рассудительно. – Вы, кажется, сказали, что эти события простираются на шесть столетий? Таким образом, эти разрывы или аномалии затем становятся реже, но длиннее. И они убыстряются и укорачиваются, пока не становятся как щелчки на счетчике Гейгера в 1802 году, если так можно сказать, затем опять замедляются и расширяются. Интересно, они совсем пропадают на другом конце кривой? – Хороший вопрос. Да. Из решения системы уравнений следует, что самое раннее произошло в 1504 году. Таким образом, кривая охватывает около трех столетий в каждом направлении, и следовательно, можно говорить о шести столетиях. Во всяком случае, когда я начал просматривать эту закономерность, я почти забыл о своей первоначальной цели и был очарован тем, что мне открылось. Я пытался добиться от своих мальчиков, чтобы они продолжали работать над этой проблемой. Ха! Они проявили стариковскую осмотрительность, когда увидели это, и была сделана парочка попыток связать меня обещанием… Но я увернулся из расставленной сети и заставил их продолжать, запрограммировав на компьютерах законы Бессоню, Мидориенса и Эрнеста Бэлгравиуса. В результате я действительно узнал, что такое эти несплошности. Это были – есть – разрывы в стене времени. – Проруби во льду, покрывающем реку, – кивнул Дойль. – Да. Итак, представь себе дыры в этом ледяном покрове. Теперь, если часть вашего времени жизни, некоторый участок семидесятилетнего протягивания водорослей – того, чем вы и являетесь, – окажется под одной из таких дыр, то вполне возможно выбраться из потока времени в этой точке. – Куда? – Дойль задал вопрос осторожно, стараясь, чтобы в его тоне не чувствовалось ни малейшего намека на жалость или насмешку. Ну что же, можно, конечно, попасть в Страну Оз, например, или в Небесный Иерусалим, или в Королевство Невинных Растений. – А никуда, – нетерпеливо ответил Дерроу. – И никогда. Все, что вы можете, – выйти опять через другую дыру. – И оказаться в римском сенате, наблюдая, как Цезарь падает, предательски убиваемый ударами кинжала. Нет уж, я и забыл, дырки простираются только до 1500 года. Что ж, ладно, тогда можно наблюдать пожар Лондона в 1666 году. – Да, вполне возможно, если только там окажется разрыв в это время. И именно там. Невозможно войти обратно в поток в произвольной точке, можно только использовать уже существующие разрывы. И еще, – в его тоне послышалась гордость первооткрывателя, – возможно, нацелиться достичь одной дыры предпочтительнее, чем другой, – это зависит от составляющей… движения, использованного при выходе из вашей собственной дыры. И вполне возможно определить местонахождение несплошности во времени и пространстве. Они излучают математически предсказуемое излучение от их источника – чем бы это ни являлось, – источника в начале 1802 года. Дойль был в замешательстве и почувствовал, что его ладони стали влажными. – Эта движущая сила, о которой вы упомянули, – сказал он задумчиво, – является ли это чем-то таким, что вы сможете произвести? Дерроу усмехнулся с холодной жестокостью: – Да. Дойль начинал понимать, с какой разрушительной целью собирались все эти книги… И возможно, даже начал догадываться о цели своего собственного присутствия здесь. – Итак, вы действительно можете совершать путешествия через историю. – Он натянуто улыбнулся старику, попытавшись представить Дерроу, даже старого и больного, на просторе в каком-нибудь из предшествующих веков. – И взором молнию метнул и молвил Мореход… Да, я действительно опасаюсь тебя, Старый Моряк… – Да, это приведет нас к Кольриджу – и вы. Знаете ли вы, где находился Кольридж в субботу вечером, первого сентября, в 1810 году? – Боже милосердный, нет. Вильям Эшблес приехал в Лондон только… что-то около недели спустя. Но Кольридж? Мне известно, он проживал в Лондоне… – Да. Ну, хорошо, в тот субботний вечер, о котором я упомянул, Кольридж читал лекцию по «Ареопагитике» [2] Мильтона в таверне «Корона и якорь» на Стрэнде. – О, да, так. Но это был «Люсидас», не так ли? – Нет. Монтегю не присутствовал на лекции и дал название неверно. – Но ведь письмо Монтегю – единственное упоминание где бы то ни было об этой лекции. – Дойль вскинул голову. – Ух… разве не так? Старик улыбнулся: – Когда ДИРЕ берется проводить исследования, сынок, мы выполняем их очень тщательно. Нет, двое из присутствовавших оставили записи в дневниках, которые прошли через мои руки, – клерк в издательстве и школьный учитель. Это была «Ареопагитика». Школьный учитель ухитрился даже сделать прекрасный конспект лекции, записанный стенографически. – Когда вы нашли это? – быстро спросил Дойль. «Неопубликованная лекция Кольриджа! О мой Бог, – подумал он, задохнувшись от накатившей волны горькой зависти. – Да если бы у меня было это два года назад, мой „Незваный Гость“ получил бы другого рода рецензии». – Месяц назад или что-то около того. Я только в феврале получил конкретные результаты от своей команды в Денвере, и с этого момента ДИРЕ добывает каждую стоящую книгу или журнал, имеющие отношение к Лондону 1810 года. Дойль мог только в удивлении развести руками. – Но почему? – Потому, что одна из этих несплошностей потока времени как раз в Кенсингтоне, в пяти милях от остальных дыр, которые находятся близко к источнику в 1802 году, – эта имеет длительность четыре часа. Дойль наклонился и налил себе еще бренди. Волнение, растущее в нем, было таким сильным, что он попытался успокоиться, напоминая себе, что то, что здесь обсуждается, хотя и очаровательно, но невозможно. Ну, свяжись с этим за двадцать тысяч, советовал он себе, и может быть, появится возможность заполучить дневник лорда Робба и эту записную книжку школьного учителя. Но ему не удалось себя обмануть – ему действительно хотелось участвовать в этом. – И конечно, есть другая дыра – здесь и сейчас. – Здесь – да, все в порядке, но не прямо сейчас. Мы находимся, – Дерроу посмотрел на часы, – в нескольких часах выше по течению от дыры. Она имеет типичный размер для такой дыры далеко от источника: верхний край – сегодня вечером, нижний край – где-то послезавтра. Как только в Денвере определили эту дыру, я приобрел в собственность все внутреннее пространство дыры и эти дни занимался его выравниванием. Мы ведь не хотим утащить в прошлое какие-либо здания, не так ли? Дойль осознал, что его собственная ухмылка должна выглядеть такой же заговорщической, как и у Дерроу. – Нет, не хотим. Дерроу вздохнул облегченно и удовлетворенно. Он поднял трубку телефона, как только он начал звонить. – Да? Соедините меня с Ламо. Быстро. – Он допил бренди и подлил себе еще. – Поживите трое суток на кофе и бренди, оно, может, и неплохо, если здоровье позволяет… Тим? Можешь не отлавливать Ньюмена и Сенджейвела. Хорошо, свяжись с Делмотом и скажи ему поворачивать назад. Да, и доставьте его прямо в аэропорт. Мы уже заполучили нашего знатока Кольриджа. Он переставил телефон. – Я продал десять билетов на посещение лекции Кольриджа. Мы совершим прыжок завтра вечером в восемь. В шесть тридцать – брифинг для наших гостей. И естественно, для этого нам нужно иметь в своем распоряжении признанный авторитет по Кольриджу. – Меня? – Вас. Вы скажете краткую речь о Кольридже и ответите на любые вопросы, которые возникнут у гостей в связи с ним, или его современниками, или его временем. Затем вы отправитесь вместе со всей компанией через прыжок к таверне «Корона и якорь» в сопровождении весьма квалифицированных охранников – дабы никто из гостей не имел возможности последовать романтическому порыву души и не стал бы делать записи на лекции, горя желанием облагодетельствовать своих современников, контрабандно протащив эти записи назад, в 1983-й. И чтобы избавить гостей от борьбы с подобного рода искушениями, вы перед прыжком дадите им подробную информацию о Кольридже и ответите на все интересующие их вопросы. – Он сурово нахмурился и добавил: – Вам заплатят двадцать тысяч долларов за возможность увидеть и услышать то, за что десять остальных сами заплатят по миллиону долларов с головы. Вы должны быть благодарны судьбе, что все наши попытки заполучить более известного специалиста по Кольриджу провалились. Не слишком лестно выражено, подумал Дойль. – Да, – ответил он. Затем его ударила мысль. – Но что с вашей… подлинной целью, с тем, что наука не смогла сделать, причины, по которым вы взялись за эти исследования? Вы оставили это? – О! – Казалось, что Дерроу не хочет обсуждать это. – Нет, я не оставил это. Я работаю над этим и по сей день. Но моя цель не имеет ничего общего с этим проектом. Дойль задумчиво кивнул. – А существуют ли дыры, хм, ниже по течению от нас? Дойль отметил, что без всякой видимой причины несносный старик опять начинал сердиться. – Дойль, я не понимаю… о черт! Да, есть одна. Ее продолжительность сорок семь часов, и находится она в 2116 году, и хронологически это – последняя. – Хорошо. – Дойль не хотел раздражать старика, но он хотел знать, почему Дерроу не намерен сделать то, что казалось Дойлю очевидным. – А не может ли это… то, что вы хотите сделать… быть сделано очень просто, возможно, в этом году? Я имею в виду, если наука уже почти может сделать это в 1983 году, то почему к 2116-му… – Это очень скучно, Дойль, – даешь кому-нибудь поверхностную информацию, рассчитанную на дилетанта, о проблеме, над которой ты долгое время упорно работал, и в результате слышишь столь блестящее предложение. Кстати, я рассматривал эту возможность и отбросил как невыполнимую давным-давно. – Он выпустил дым между стиснутых зубов. – Каким образом могу я знать – до того, как окажусь там, – будет или нет мир в 2116 году лежать жалкой грудой радиоактивного пепла? Ну? Ответьте мне! Или какого рода ужасающее полицейское государство может тогда существовать? – Утомление и бренди, должно быть, совсем подорвали запас сил Дерроу, хотя в его глазах появился странный блеск, когда он добавил: – И даже если они смогут и захотят сделать это, что они подумают о человеке из позапрошлого века? – Он скомкал бумажный стаканчик, и струйка бренди побежала вниз по руке. – Что, если они будут обращаться со мной, как с ребенком? Дойль смутился и тотчас поспешил вернуться к Кольриджу. Но это так, конечно, думал он. Дерроу так долго был капитаном своего собственного корабля, что он скорее предпочтет пойти ко дну вместе с ним, чем согласится стерпеть снисходительную жалость тех, кто бросит ему спасательный круг, случайно оказавшись рядом. А особенно для него нестерпимо, если корабль этих добрых самаритян во всем превосходит его собственный. Дерроу тоже, как видно, хотел вернуться к деловой части разговора.
* * *