ПРИМЕЧАНИЯ 5 страница

– Об этом можно спросить виконта, – сказал Мартинон.

Виконт густо покраснел.

Гости смотрели на него, а Луиза, более всех удивленная, прошептала:

– А что такое?

– Он спасовал перед Фредериком, – тихо ответил ей Арну.

– Вам что‑ то известно, сударыня? – тотчас же спросил Нонанкур и сообщил ее ответ г‑ же Дамбрёз, которая, немного наклонившись, принялась разглядывать Фредерика.

Мартинон предупредил вопросы Сесиль. Он сообщил ей, что эта история связана с одной особой предосудительного поведения. Девушка тихонько отодвинулась, как будто стараясь избежать прикосновения этого развратника.

Разговор возобновился. Обносили тонкими бордоскими винами, гости оживились. Пеллерен был в претензии на революцию: из‑ за нее безвозвратно погиб музей испанской живописи. Его как художника это огорчило больше всех. Тут к нему обратился г‑ н Рокк:

– Не вашей ли кисти принадлежит одна весьма замечательная картина?

– Возможно! А что за картина?

– На ней изображена дама в платье… право же, несколько… легком, с кошельком в руке, а сзади павлин.

Теперь Фредерик залился румянцем. Пеллерен притворился, что не слышит.

– Это ведь все‑ таки вашей работы! Внизу стоит ваше имя, и на раме надпись, что картина принадлежит г‑ ну Моро.

Однажды, когда дядюшка Рокк и его дочь дожидались Фредерика у него на квартире, они увидали портрет Капитанши. Рокк в простоте своей принял его за «картину в готическом вкусе».

– Нет! – отрезал Пеллерен. – Это просто портрет одной женщины.

Мартинон прибавил:

– И женщины весьма живой! Не правда ли, Сизи?

– Ну! Я ничего не знаю на этот счет.

– Я думал, что вы с ней знакомы. Но раз это вам неприятно, умоляю извинить!

Сизи опустил глаза, подтверждая своим смущением, что в истории с этим портретом ему пришлось играть плачевную роль. Что до Фредерика, то оригиналом портрета могла явиться только его любовница. Это было одно из тех предположений, которые возникают мгновенно, и лица присутствующих ясно говорили об этом.

«Как он мне лгал! » – сказала себе г‑ жа Арну.

«Так вот ради кого он бросил меня! » – подумала Луиза.

Фредерик вообразил, что эти две истории компрометируют его, и когда общество перешло в сад, он обратился к Мартинону с упреками.

Жених м‑ ль Сесиль расхохотался ему в лицо:

– Да нет же! Ничуть! Это послужит тебе на пользу! Смелей!

Что он хотел этим сказать? Да и откуда эта благожелательность, столь не свойственная ему? Ничего не объяснив, он направился в сад, где сидели дамы. Мужчины стояли около них, а Пеллерен излагал им свои мысли. Разумеется, искусствам всего более благоприятствует монархия. Современность вызывает в нем отвращение – «взять хотя бы национальную гвардию»; он жалеет о средних веках, временах Людовика XIV. Г‑ н Рокк приветствовал такие взгляды и даже признался, что они разрушают его предубеждение насчет художников; но он почти тотчас же отошел – его привлек голос Фюмишона. Арну пытался установить, что есть два социализма: один хороший, а другой дурной. Промышленник разницы не видел; слыша слово «собственность», он от гнева терял голову.

– Это право начертано самой природой! Дети держатся за свои игрушки; все народы разделяют мое мнение, все животные – тоже; даже лев, если бы он мог говорить, заявил бы, что он собственник! Я, например, господа, я начал с капиталом в пятнадцать тысяч франков. Знаете ли, я целых тридцать лет всегда вставал в четыре часа утра! Я чертовски трудился, чтобы сколотить состояние! И вдруг мне станут доказывать, что не я его хозяин, что мои деньги – не мои деньги, словом, что собственность – это кража!

– Однако Прудон…

– Оставьте меня в покое с вашим Прудоном! Если бы он оказался тут, я бы, кажется, его задушил!

Он и задушил бы его. После ликеров Фюмишон уже совсем не помнил себя, и его апоплексическое лицо, казалось, вот‑ вот лопнет, точно бомба.

– Здравствуйте, Арну! – сказал Юссонэ, быстро проходя по газону.

Журналист принес г‑ ну Дамбрёзу первый лист брошюры под заглавием «Гидра», в которой он отстаивал интересы реакционного круга, и банкир упомянул об этом, представляя его гостям.

Юссонэ развлек их; сперва он уверял, что торговцы салом платят жалованье тремстам восьмидесяти двум мальчишкам, чтобы те каждый вечер кричали: «Фонарики! », потом он издевался над принципами 89‑ го года, освобождением негров, левыми ораторами; он даже решил изобразить «г‑ на Прюдома на баррикаде», [175] быть может от самой обыкновенной зависти к этим сытно пообедавшим буржуа. Шарж имел успех посредственный. Лица вытянулись.

Вообще же не время было шутить; это сказал Нонанкур, напомнивший о смерти архиепископа Афра и генерала де Бреа. О них постоянно вспоминали, ссылались на них в спорах. Г‑ н Рокк объявил, что кончина архиепископа – «верх мыслимого величия», Фюмишон пальму первенства отдавал генералу, и, вместо того чтобы просто‑ напросто скорбеть по поводу этих двух убийств, гости затеяли спор о том, которое из них должно возбудить больше негодования. Потом стали проводить другую параллель – между Ламорисьером и Кавеньяком, [176] причем г‑ н Дамбрёз превозносил Кавеньяка, а Нонанкур – Ламорисьера. Никто из присутствующих, кроме Арну, не мог видеть их в деле. Тем не менее каждый высказывал об их действиях безапелляционное суждение. Лишь Фредерик отказался судить, сознавшись в том, что не брался за оружие. Дипломат и г‑ н Дамбрёз в знак одобрения кивнули ему головой. Ведь, в самом деле, сражаться с восставшими значило защищать республику. Исход борьбы, хоть и благоприятный, укреплял ее, и вот теперь, когда удалось разделаться с побежденными, хотелось избавиться и от победителей.

Едва выйдя в сад, г‑ жа Дамбрёз отвела Сизи в сторону и пожурила за неловкость; завидя Мартинона, она отпустила Сизи и пожелала узнать у своего будущего племянника причину, почему он издевался над виконтом.

– Да без всякой причины.

– Так все это – чтобы возвеличить г‑ на Моро! Какая же цель?

– Никакой. Фредерик – славный малый. Он мне очень нравится.

– И мне тоже! Пусть подойдет! Позовите его!

После двух‑ трех банальных фраз она начала слегка высмеивать своих гостей, тем самым ставя его выше остальных. Он не преминул покритиковать прочих дам – удачный способ говорить комплименты. Она же время от времени оставляла его – день был приемный, приезжали гости; потом она возвращалась на свое место, кресла их случайно были так расположены, что никто не услышал бы их беседы.

Она казалась то игривой, то серьезной, то меланхоличной, то рассудительной. Злободневные интересы мало значат для нее; есть целый мир чувств, менее быстротечных. Она жаловалась на поэтов, которые искажают действительность, потом подняла глаза к небу и спросила у Фредерика название одной из звезд.

На деревья повесили несколько китайских фонариков; ветер раскачивал их, цветные лучи дрожали на ее белом платье. Она по обыкновению немного откинулась в кресле, положив ноги на скамеечку; был виден носок ее черного атласного башмачка; порой г‑ же Дамбрёз случалось громче сказать какое‑ нибудь слово, даже рассмеяться.

Это кокетство не задевало Мартинона, занятого Сесиль, но оно терзало маленькую Рокк, которая беседовала с г‑ жой Арку. Луизе показалось, что только в обхождении г‑ жи Арну нет ничего пренебрежительного, в отличие от прочих дам. Она подошла и села рядом с ней; потом, уступая потребности поделиться своими чувствами, сказала:

– Правда, Фредерик Моро хорошо говорит?

– Вы с ним знакомы?

– О, давно! Мы с ним соседи. Он играл со мной, когда я была совсем маленькая.

Г‑ жа Арну пристально посмотрела на нее, и взгляд ее означал: «Надеюсь, вы не влюблены в него? »

Взгляд девушки без всякого смущения отвечал: «Влюблена! »

– Значит, вы часто с ним видитесь?

– О, нет! Только когда он приезжает к своей матери. Вот уже десять месяцев, как его нет! А ведь он обещал, что вернется скорее.

– Не надо слишком верить обещаниям мужчин, дитя мое.

– Но меня‑ то он не обманывал!

– Так же, как и других!

Луиза вздрогнула: «Неужели же он, чего доброго, и этой что‑ нибудь обещал? » И лицо ее исказили подозрение и злоба.

Г‑ жа Арну почти испугалась; она хотела бы вернуть свои слова. Обе замолчали.

Фредерик сидел напротив, на складном стуле, и они глядели на него, одна – соблюдая приличия, только глазами, другая же – совершенно не стесняясь, разинув рот, так что г‑ жа Дамбрёз сказала ему:

– Да повернитесь же, дайте ей посмотреть на вас!

– О ком это вы?

– О дочери господина Рокка!

И она стала вышучивать его, дразнила любовью юной провинциалки. Он защищался, стараясь смеяться:

– Мыслимо ли это? Помилуйте! Такой урод!

Однако все это бесконечно тешило его тщеславие. Ему вспомнился другой вечер в этом доме, унижение, которое он переживал, уходя отсюда, – и он дышал полной грудью; он чувствовал себя в своей настоящей сфере, почти как дома, будто все это, в том числе и особняк г‑ на Дамбрёза, принадлежало ему. Дамы, сидя полукругом, слушали его, а он, желая блеснуть, высказался за восстановление развода, который следовало бы облегчить настолько, чтобы можно было сходиться и расходиться до бесконечности, сколько душе угодно. Одни возражали, другие перешептывались; в полумраке, у стены, обвитой кирказоном, слышались отрывистые возгласы; это было какое‑ то веселое кудахтанье; а он развивал свою теорию с той уверенностью, какую придает сознание успеха. Лакей принес в крытую аллею поднос с мороженым. Подошли мужчины. Говорили они об арестах.

Тут Фредерик, в отместку виконту, стал уверять его, что, пожалуй, его станут преследовать как легитимиста. Виконт возражал, что не выходил из своей комнаты; противник его не скупился на зловещие предостережения; это смешило даже г‑ на Дамбрёза и г‑ на Гремонвиля. Затем они наговорили комплиментов Фредерику, хотя и пожалели, что он не применяет своих способностей в защиту порядка; и они дружески жали ему руку, – отныне он может рассчитывать на них. Наконец, когда все уже расходились, виконт очень низко поклонился Сесиль:

– Сударыня, честь имею пожелать вам спокойной ночи!

Она сухо ответила ему:

– Спокойной ночи!

А Мартинону улыбнулась.

Дядюшка Рокк, желая продолжить беседу с Арну, предложил проводить его «вместе с супругою», – ведь им было по дороге. Луиза и Фредерик шли впереди. Она схватила его под руку, а когда они оказались на некотором расстоянии от прочих, промолвила:

– Ах, наконец‑ то, наконец‑ то! И страдала же я весь вечер! Какие эти женщины злые! Какие надменные!

Он взял их под свою защиту.

– Во‑ первых, ты мог бы подойти ко мне с самого начала, ведь мы целый год не видались!

– Не целый год, – сказал Фредерик, довольный тем, что поймал ее на этой подробности, и надеясь обойти все остальное.

– Хотя бы и так! Время тянулось так медленно! Но тут, на этом ужасном обеде, можно было подумать, что ты меня стыдишься! Ах, понимаю, я не могу нравиться так, как они.

– Ты ошибаешься, – сказал Фредерик.

– Правда?! Клянись мне, что ни в кого из них не влюблен!

Он поклялся.

– И любишь меня одну?

– Ну, еще бы!

Это уверение возвратило ей веселость. Ей теперь хотелось заблудиться на этих улицах, чтобы всю ночь гулять с ним.

– Я там так мучилась! Только и речи было, что о баррикадах! Мне все мерещилось, что ты падаешь навзничь, весь в крови! Твоя мать лежала в постели, у ней ревматизм. Она ничего не знала. Мне приходилось молчать! Я не выдержала! Взяла с собой Катерину…

И она рассказала ему о своем отъезде, о путешествии и о том, как налгала отцу.

– Через два дня он повезет меня домой. Приходи завтра вечером, как бы невзначай, и воспользуйся случаем, поговори с отцом, посватайся.

Фредерик никогда еще не был так далек от мысли о браке. К тому же м‑ ль Рокк казалась ему созданьицем довольно смешным. Какая разница между нею и женщиной вроде г‑ жи Дамбрёз! Совсем иная будущность суждена ему. Сегодня он в этом уверился, так что не время было связывать себя, решаться на столь важный шаг под влиянием сердечного порыва. Теперь надо быть рассудительным, – и ведь он снова увидел г‑ жу Арну. Между тем откровенность Луизы смущала его. Он спросил:

– Обдумала ли ты как следует этот шаг?

– Да что ты! – вскрикнула она, похолодев от изумления и негодования.

Он сказал, что жениться в настоящее время было бы безумием.

– Так я тебе не нужна?

– Да ты меня не понимаешь!

И он пустился в очень запутанные рассуждения, пытаясь втолковать ей, что его удерживают высшие соображения, что дел у него без конца, что даже состояние его расстроено (Луиза коротко и ясно разбивала все доводы), что, наконец, и политические события препятствуют. Итак, самое благоразумное – выждать еще некоторое время. Все, наверно, устроится, – он, по крайней мере, надеется на это; а когда все доводы были исчерпаны, он притворился, будто сейчас только вспомнил, что ему уже два часа тому назад надо было зайти к Дюссардье.

Раскланявшись с остальными, он повернул на улицу Отвиль, обошел здание театра «Жимназ», вернулся на бульвар и бегом поднялся на пятый этаж к Розанетте.

Супруги Арну простились с дядюшкой Рокком и его дочерью на углу улицы Сен Дени. Они молча продолжали путь, – Арну устал от собственной болтовни, она же чувствовала себя разбитой; она даже опиралась на его плечо. Это был единственный человек, высказывавший в течение этого вечера честные взгляды. Она прониклась снисхождением к нему. Он же слегка сердился на Фредерика:

– Ты видела, какую он состроил мину, когда заговорили о портрете? Я же тебе говорил, что он ее любовник! Ты еще не хотела мне верить.

– Да, да, я ошибалась.

Арну, торжествуя, настаивал:

– Я даже готов биться об заклад, что он бросил нас и сразу побежал к ней! Теперь он у нее, будь уверена! Ночует у нее.

Г‑ жа Арну оправляла капор, кутала голову.

– Но ты дрожишь!

– Мне холодно, – ответила она.

Луиза, как только отец ее заснул, вошла в комнату Катерины и стала трясти ее за плечи.

– Вставай!.. Скорее, скорее! И раздобудь мне фиакр.

Катерина ответила, что в такое время фиакров уже не бывает.

– Ну, так ты сама меня проводишь?

– Куда еще?

– К Фредерику!

– Нельзя! Зачем это?

Ей надо с ним поговорить. Она не может ждать. Она хочет сейчас же повидать его.

– Да что вы! Как можно среди ночи прийти в чужой дом! Да ведь теперь он спит!

– Я его разбужу!

– Да это неприлично для барышни!

– Я не барышня! Я его жена! Я его люблю!.. Ну, идем! Надевай платок!

Катерина раздумывала, стоя около своей кровати. Она сказала наконец:

– Нет, не пойду!

– Ну и оставайся! А я иду!

Луиза, как змейка, скользнула на лестницу. Катерина бросилась за ней, нагнала ее уже на тротуаре. Увещания оказались тщетны, и она бежала за ней, на ходу застегивая кофту. Дорога показалась ей страшно длинной. Она жаловалась на свои старые ноги:

– Да где мне! Нет во мне того, что вас подгоняет. Эх, уж!..

Потом пошли нежности:

– Бедняжка! Ведь вот никого у тебя нет, только твоя Като…

Временами ею снова овладевали сомнения:

– Ну, и хорошее же будет дело! Вдруг отец проснется… Господи боже! Только бы несчастья не случилось!

У театра «Варьете» их остановил патруль национальной гвардии. Луиза сразу же сказала, что она со служанкой идет на улицу Ремфорда за врачом. Их пропустили.

У площади Мадлены им встретился еще патруль, а когда Луиза дала то же самое объяснение, какой‑ то гражданин подхватил:

– Не из‑ за той ли болезни, что длится девять месяцев, кошечка?

– Гужибо! – крикнул капитан. – В строю без шалостей! Сударыня, проходите!

Несмотря на окрик, острословие продолжалось:

– Желаем веселиться!

– Поклонитесь доктору!

– Не напасть бы на волка!

– Любят позубоскалить, – вслух заметила Катерина. – Молодежь!

Наконец они пришли к дому Фредерика. Луиза несколько раз с силой дернула звонок. Дверь приотворилась, и привратник на ее вопрос ответил:

– Нет его!

– Он спит, наверное?

– Говорю вам, нет его! Вот уже три месяца, как он не ночует дома!

И окошечко привратника щелкнуло, как гильотина. Они стояли в подъезде, в темноте. Яростный голос крикнул им:

– Да уходите же!

Дверь снова растворилась; они вышли, Луизе пришлось опуститься на тумбу, и она заплакала, закрыв лицо руками, заплакала безудержно, от всего сердца.

Светало, проезжали повозки.

Катерина повела ее домой, поддерживая, целуя ее, наговорила ей в утешение всякой всячины, почерпнутой из собственного опыта. Не стоит так сокрушаться из‑ за любимого. Если с этим не вышло, найдется другой!

III

Когда Розанетта охладела к солдатам подвижной гвардии, она стала еще очаровательнее, чем прежде, и у Фредерика незаметно вошло в привычку все время проводить у нее.

Лучшие часы – это было утро на балконе. Она, в батистовой кофточке и в туфлях на босу ногу, суетилась вокруг него, чистила клетку канареек, меняла воду золотым рыбкам и разрыхляла каминной лопаткой землю в ящике, откуда поднимались настурции, обвивая решетку, укрепленную на стене. Потом, облокотясь на перила балкона, они смотрели на экипажи, на прохожих, грелись на солнце, строили планы, как провести вечер. Отлучался он самое большее часа на два; потом они отправлялись куда‑ нибудь в театр, брали литерную ложу, и Розанетта, с большим букетом в руках, слушала музыку, а Фредерик, наклонившись к ее уху, нашептывал ей смешные анекдоты или любезности. Иногда они брали коляску, ехали в Булонский лес и катались долго, до поздней ночи. Возвращались через Триумфальные ворота и по большой аллее, вдыхая свежий воздух; над головами их светились звезды, а впереди, уходя в самую глубь перспективы, вытягивались двумя нитями лучистых жемчужин газовые рожки.

Фредерику всегда приходилось ждать ее перед выездом, она долго возилась, завязывая ленты от шляпы; стоя перед зеркальным шкафом, она сама себе улыбалась. Потом, взяв его под руку, она и его заставляла поглядеть в зеркало.

– До чего же мило получается, когда мы стоим так рядом! Ах, душка моя! Я бы тебя так и съела!

Теперь он был ее вещь, ее собственность. И от этого лицо ее все время сияло, а в манерах появилась большая томность; она пополнела, и Фредерик находил в ней какую‑ то перемену, хотя и не мог бы сказать, в чем она состоит.

Однажды она сообщила ему, как очень важную новость, что почтенный Арну открыл бельевой магазин для бывшей работницы со своей фабрики, что он каждый вечер бывает у нее, «очень много тратит; не далее как на прошлой неделе он даже подарил ей палисандровую мебель».

– Откуда это тебе известно? – спросил Фредерик.

– О, я знаю наверное!

Дельфина по ее приказанию навела справки.

Итак, она любит Арну, если это ее так сильно занимает. Он удовольствовался тем, что ответил ей:

– Тебе‑ то что?

Розанетта как будто удивилась такому вопросу.

– Но этот мерзавец должен мне! Разве не безобразие, что он содержит какую‑ то дрянь?

И прибавила с торжествующей ненавистью:

– Впрочем, она здорово надувает его! У нее еще три таких. Тем лучше! И пусть она оберет его до последнего су, я буду очень рада!

Действительно, Арну, с той снисходительностью, которая свойственна старческой любви, позволял бордоске эксплуатировать его.

Фабрика приходила в упадок; дела были в плачевном положении, так что, стараясь выпутаться из него, он сперва намеревался открыть кафешантан, где исполнялись бы только патриотические песни; благодаря субсидии, на которую министр дал бы согласие, это заведение стало бы и очагом пропаганды и источником его благосостояния. После изменения правительственного курса это стало уже невозможно. Теперь он мечтал о большом магазине военных головных уборов. Не было денег, чтобы начать.

Не более счастлив был он и в домашней жизни. Г‑ жа Арну проявляла к нему меньше снисходительности, порою бывала и несколько сурова. Марта всегда становилась на сторону отца. Это усиливало рознь, и домашняя жизнь стала невыносима. Он часто с самого утра уходил из дому, делал большие прогулки, чтобы рассеяться, потом обедал в кабачке где‑ нибудь за городом, предаваясь размышлениям.

Долгое отсутствие Фредерика нарушало его привычки. И вот как‑ то днем он появился, умоляя Фредерика навещать его, как прежде; и тот обещал.

Фредерик не решался вернуться к г‑ же Арну. Ему казалось, что он изменил ей. Но ведь его поведение было трусостью. Оправдаться было нечем. Нужно было положить конец! И вот однажды вечером он двинулся в путь.

Укрываясь от дождя, он едва только успел свернуть в пассаж Жуффруа, как вдруг к нему подошел толстый человек в фуражке. При свете, падавшем из витрин, Фредерик без труда узнал Компена, оратора, чье предложение вызвало в клубе такой смех. Он опирался на руку некоего субъекта с выпяченной верхней губой, лицом желтым, как апельсин, и бородкой, щеголявшего в красной шапке зуава и глядевшего на своего спутника большими восхищенными глазами.

По‑ видимому, Компен гордился им, так как сказал:

– Познакомьтесь с этим молодцом! Это мой приятель, сапожник и патриот! Выпьем чего‑ нибудь?

Фредерик поблагодарил и отказался, а тот немедленно стал метать громы против предложения Рато[177] – подвоха, придуманного аристократами. Чтобы покончить с этим, следовало вернуться к 93‑ му году. Затем он осведомился о Режембаре и еще кой о ком, столь же знаменитом, как то: о Маслене, Сансоне, Лекарню, Марешале и некоем Делорье, замешанном в деле о карабинах, которые были перехвачены в Труа.

Для Фредерика все это было ново. Компен больше ничего не знал. Он простился с Фредериком, сказав:

– До скорого свидания, не правда ли? Ведь вы тоже принимаете участие?

– В чем это?

– В телячьей голове!

– Какой телячьей голове?

– Ах, проказник! – ответил Компен, хлопнув его по животу.

И оба террориста удалились в кафе.

Десять минут спустя Фредерик уже не думал о Делорье. Он стоял на тротуаре улицы Паради и смотрел на окна третьего этажа, где за занавесками был виден свет.

Наконец он поднялся по лестнице.

– Дома Арну?

Горничная ответила:

– Нет. Но вы все‑ таки пожалуйте.

И быстро распахнула одну из дверей:

– Сударыня, это г‑ н Моро!

Она поднялась, бледнее своего воротничка. Она дрожала.

– Чему я обязана чести… столь неожиданного посещения?

– Ничему! Просто желанию повидать старых друзей!

И, садясь, он спросил:

– Как поживает милейший Арну?

– Прекрасно! Его нет дома.

– А, понимаю! Все те же привычки – вечером надо развлечься!

– Почему бы и нет? После целого дня вычислений надо же дать голове отдых?

Она даже стала хвалить своего мужа как труженика. Эти похвалы раздражали Фредерика. Увидев у нее на коленях кусок черного сукна с синими галунами, он спросил:

– Что это у вас?

– Переделываю кофточку для дочери.

– А кстати, я что‑ то не замечаю ее, где же она?

– В пансионе, – ответила г‑ жа Арну.

Слезы появились у нее на глазах; она делала усилия, чтобы не расплакаться, и быстро работала иглой. Он для вида взял номер «Иллюстрации», лежавший на столе около нее.

– Карикатуры Хама[178] очень забавны, правда?

– Да.

И они снова погрузились в молчание.

Вдруг она вздрогнула от порыва ветра.

– Что за погода! – сказал Фредерик.

– Право же, очень любезно с вашей стороны, что вы пришли в такой ужасный дождь!

– О, я на это не смотрю! Я не из тех, кому дождь мешает прийти на свидание!

– На какое свидание? – наивно спросила она.

– Вы не помните?

Она вздрогнула и опустила голову.

Он тихо положил руку на ее плечо.

– Уверяю вас, что вы меня немало заставили страдать!

Она ответила как‑ то жалобно:

– Но мне было так страшно за ребенка!

Она рассказала ему о болезни маленького Эжена и всех тревогах того дня.

– Благодарю, благодарю вас! Я больше не сомневаюсь! Я люблю вас, как всегда любил!

– Да нет! Это же неправда!

– Почему?

Она холодно посмотрела на него.

– Вы забыли про другую. Про ту, которую вы возите на скачки. Про женщину, чей портрет хранится у вас. Про вашу любовницу!

– Ну что же, это так! – воскликнул Фредерик. – Я ничего не буду отрицать! Я подлец! Выслушайте меня!

Если он жил с Розанеттой, то виной тому отчаяние; это то же, что самоубийство. Впрочем, он причинил ей много огорчения, мстя за свой собственный позор.

– Какая пытка! Поймете ли вы это?

Г‑ жа Арну обратила к нему свое прекрасное лицо, протянула ему руку, и они закрыли глаза, охваченные опьянением, которое словно убаюкивало их, полное бесконечной нежности. Потом они, сидя лицом к лицу, совсем близко, долго смотрели друг на друга.

– Неужели вы могли поверить, что я вас разлюбил?

Она ответила тихим, ласкающим голосом:

– Нет! Несмотря ни на что, я в глубине души чувствовала, что это невозможно и что когда‑ нибудь преграда, разделяющая нас, падет!

– И я тоже! И мне так хотелось увидеть вас, что я готов был умереть!

– А ведь однажды, – продолжала она, – я прошла мимо вас в Пале‑ Рояле.

– Правда?

И он рассказал ей, как был счастлив, встретившись с нею у Дамбрёзов.

– Но как я ненавидел вас в тот вечер, когда мы уходили от них!

– Бедный!

– Мне так грустно живется!

– А мне!.. Если бы одни только печали, тревоги, унижения – все то, что я должна терпеть как мать и как жена, – я бы не жаловалась; ведь мы все умрем. Ужаснее – мое одиночество. Я совсем одна…

– Но ведь я здесь! Здесь!

– Да, да!

Не в силах сдержать нежных рыданий, она встала. Она раскрыла ему объятия, и стоя они прильнули друг к другу, слившись в долгом поцелуе.

Скрипнул паркет. Рядом с ними стояла женщина – Розанетта. Г‑ жа Арну ее узнала; широко раскрыв глаза, полные изумления и негодования, она разглядывала ее. Наконец Розанетта сказала:

– Я пришла к г‑ ну Арну по делу.

– Его здесь нет, вы же видите.

– Ах, верно! – ответила Капитанша. – Ваша служанка была права! Прошу прощения!

Она обратилась к Фредерику:

– И ты тут?

Это «ты», сказанное в ее присутствии, заставило г‑ жу Арну покраснеть, словно пощечина со всего размаха.

– Его здесь нет, повторяю вам!

Капитанша, оглядываясь по сторонам, спокойно спросила:

– Что ж, едем домой? У меня фиакр.

Он притворился, что не слышит.

– Ну идем!

– Ах, да! Удобный случай! Ступайте, ступайте! – сказала г‑ жа Арну.

Они вышли. Она перегнулась через перила, чтобы посмотреть им вслед, и на них обрушился пронзительный, раздирающий смех. Фредерик втолкнул Розанетту в экипаж, уселся против нее и за всю дорогу не произнес ни слова.

Оскорбление, обесчестившее его, постигло его по собственной вине. Он чувствовал и гнетущий позор унижения и тоску об утраченном блаженстве; когда он уже мог, наконец, овладеть им, оно безвозвратно исчезло, – и причиной была она, эта девка, эта шлюха! Ему хотелось задушить ее, он задыхался. Войдя в квартиру, он швырнул шляпу на стул, сорвал с себя галстук.

– Ну и устроила же ты скандал! Нечего сказать!

Она вызывающе встала перед ним.

– Так что же? Что тут плохого?

– Как! Ты шпионишь за мной?

– Моя ли вина? Чего ты ходишь развлекаться к порядочным женщинам?

– Не твое дело! Я не хочу, чтобы ты их оскорбляла.

– Чем же я ее оскорбила?

Он ничего не мог ответить и с еще большей злобой продолжал:

– Но тогда еще, на Марсовом поле…

– Ах, и надоел же ты со своими прежними!

– Мерзавка!

Он занес кулак.

– Не убивай меня! Я беременна!

Фредерик отступил назад.

– Лжешь!

– Да посмотри на меня!

Она взяла подсвечник и поднесла к своему лицу.

– Знаешь, что это такое?

Кожа, как‑ то странно припухшая, была усеяна желтыми пятнышками. Фредерик не стал отрицать того, что было очевидно. Он растворил окно, прошелся несколько раз, опустился в кресло.

Это событие было бедствием; во‑ первых, оно отдаляло их разрыв, и затем оно нарушало все его планы. Да и мысль стать отцом представлялась ему нелепой, он не допускал ее. Но почему же? Если бы вместо Капитанши… И он погрузился в такую глубокую задумчивость, что мечты его стали подобны галлюцинациям. Вот здесь, на ковре перед камином, он видел девочку. Она была похожа на г‑ жу Арну и немного на него самого, брюнетка, но беленькая, черноглазая, с очень длинными бровями, с розовым бантом в кудрявых волосах. О, как бы он ее любил! И ему казалось, что он слышит ее голос: «Папа! Папа! »

Розанетта, уже раздевшаяся, подошла к нему, заметила слезу на его реснице и торжественно поцеловала в лоб. Он встал.

– Ну что же! Пусть малыш живет!

Тут она стала болтать. Разумеется, родится мальчик! Назовут его Фредериком. Пора готовить для него приданое. И, видя, как она счастлива, он почувствовал жалость. Теперь, когда гнев его совершенно улегся, ему захотелось узнать, чем объяснить ее недавнее появление.

⇐ Предыдущая 21 22 23 24 252627 28 29 30 Следующая ⇒