Андрей Круз 10 страница

Заодно я пристрелял свой «винчестер», чего до сих пор не удосужился сделать. Потратил тридцать патронов, обеспечив себя на завтра занятием по переснаряжению, но зато разобрался, как надо целиться, чтобы метров за триста попадать четко, без промаха. Это ведь наука не такая очевидная, как на первый взгляд кажется. Пуля тяжелая, но летит относительно медленно, и траектория у нее крутая, так что стрелять из такого оружия надо уметь. А вообще его оптимально метров на двести использовать, не больше. А на все другие надобности «болт» держать.

Из револьверов тоже постреляли. Я Веру немного поучил получше управляться с ее «бульдогом», как, оказывается, здесь называли такой револьвер, хоть настоящий «бульдог» был совсем другим — с поочередным заряжанием. Но она и так неплоха была в этом деле. Пострелял и я. Купленный «смит», который здесь так и назывался, как Вера мне сказала, грохал солидно, патрон был достаточно мощный, с тяжелой пулей. Бил револьвер точно, в руке лежал хорошо, и после совсем недолгой практики я понял, что с десяти метров навскидку из него попаду врагу в любой глаз на выбор, с пятидесяти, прицелившись, могу и в башку, если противник двигаться не будет. А уж дальше — это как бог положит.

На обратном пути завернули в оружейный, где я прикупил еще по большой коробке новеньких латунных гильз обоих калибров, для винтовки и револьвера, и капсюлей, решив, что в будущем на тренировке экономить нельзя.

К этому времени Игнатий прибыл на борт с новой командой. Семь человек, все разного возраста — лет от двадцати до сорока с лишним, — крепкие, шумные и очень сноровистые. Каждый из них успел заменить шляпу на повязанную разноцветную косынку, которые в сочетании с бородатыми физиономиями и загаром цвета старого дерева делали их похожими на пиратов из детских книжек. К тому времени как мы с Верой пришли, шкипер их всех в работу успел запрячь — готовить шхуну к отплытию и разбираться с товаром, который тоже доставили и как раз успели сгрузить.

Спустился я в трюм, к «своему» столбу, чтобы убрать оружие и сумку с книгами, и обнаружил, что там стало намного теснее — ряды остро пахнущих зелеными яблоками бочек надвинулись на «спальный отсек», а кроме наших с Иваном коек там висели еще несколько, под каждой — по сундучку, и на каждом столбе, в изголовьях, — по винтовке, а у некоторых еще и по револьверу в кобуре. Ага, все не так просто здесь: получается не только команда, а заодно и отряд целый.

Вера сразу взялась за товарные книги, погрузившись в дела, Игнатий командовал напропалую с помощью немолодого крепыша с бородой веником, которого звали Глебом и который, по всему видать, был у прибывшей команды за главного. Как потом выяснил — боцманом он был.

А вот Иван-моторист свою машину закрыл люком, на люк навесил замок, высказал вслух угрозы каждому, кто попытается к налаженному механизму полезть, после чего предложил мне прогуляться, чем удивил немало.

— А куда? — спросил я.

— Да на рыночную площадь, — сказал Иван, попутно заправляя свой длинный седой хвост. — Пива или сидра попьем, на бильярде сыграем. Не против?

— Да я всегда… — даже обрадовался я.

Улочка, откуда мы забрали вчера Игнатия, мне не слишком понравилась, а вот на рыночной площади я видел несколько вполне пристойных заведений, навестить которые при случае желание возникало сразу, да как-то повода не было и компании. Даже пожалеть успел, что завтра отвалим — и так мимо проскочу, я ведь и в «прошлой жизни» аскетом не был и схимы не принимал. А тут такая оказия.

Шкипер против нашего отсутствия не возражал — Иван свои дела на судне все переделал, а я и в команду толком не входил — так, на подхвате, вроде телохранителя Веры. Вот и пошли.

Город вечерний от дневного отличался заметно, но многолюдно не было — будний день, и завтра с утра пораньше всем к трудам праведным приступать. Ну и мы ничего такого особо загульного не планировали — так, по кружечке-другой опрокинуть да шары по столу покатать. Иван вел меня в конкретное место, именуемое здесь «кабаком» не жаргонно, а вполне официально, а назывался этот кабак «Золотой тунец», и над дверью в него висела явно снятая с судна доска именно с такой надписью.

— Хозяин кабака, Сергий, на шхуне «Золотой тунец» тридцать два года отходил, — пояснил Иван, толкая входную дверь. — На берег сошел одновременно с тем, как шхуна на капитальный ремонт встала, так что доску прихватил. И кабак переименовал: раньше он «Дубовой бочкой» назывался.

Я огляделся. Занимавший половину первого этажа красного кирпичного дома кабак по интерьеру больше всего английский паб напоминал. Темное старое дерево повсюду, тяжелое и массивное, начищенная латунь, увесистые столы, полумрак. На стойке краны с ручными насосами, но без привычных нашему глазу названий марок пива. Только кабатчик ведает, что там и где.

В углу стол для русского бильярда, обтянутый почему-то не зеленым, а светло-фиолетовым сукном. На нем двое играют, по виду, насколько я наловчился здесь идентифицировать публику, на приказчиков похожи. Отработали день — теперь играют неторопливо, с удовольствием, на узких полочках, что вдоль стен тянутся, кружки с пивом стоят. Оба молодые, так что дома, видать, пока еще никто не ждет. А может, и ошибаюсь, не настаиваю. За стойкой, к удивлению моему, еще и круг для «дартс» обнаружился. И какая-то большая доска с красными и белыми шариками и многочисленными гнездами. Такой игры не знаю и не видел никогда — что-то местное, наверное. А так в остальном — ну точно паб. Хотя если подумать, то паб и есть вершина развития маленького бара в маленьком городе, куда ходят одни и те же люди, и так десятилетиями. В Англии некоторые пабы на своем месте уже несколько веков стоят, никуда не деваются.

Еще три человека за столом сидят и о каких-то делах говорят, и тоже все трезвые. Да, это вам не «моряцкая улица», чистое благолепие. Мы тоже столик заняли у самого окна.

Иван норовил было в дальний угол уйти, но я его удержал — мне пока все внове, в окно поглядывать хочется.

Кабатчик — молодой, круглолицый, явно не хозяин заведения, с редкой светлой бороденкой и в намотанной на голову косынке — спросил у нас:

— Чего налить, уважаемые?

— Ты что — сидр или пиво? — спросил у меня Иван.

— Пиво давай, — сразу решил я.

Сидр местный я пробовал, а пиво — еще нет.

— Два красных пива нам, — сказал Иван кабатчику. — И к пиву «шелухи» мисочку.

Что такое «шелуха» — я понятия не имел, но решил не спрашивать: все равно сейчас принесут, тогда и разберусь. И какое здесь пиво «красным» полагают — я тоже понятия не имею.

Кабатчик возился недолго. Ловко орудуя насосом, нацедил две большие глиняные кружки пива, затем достал откуда-то из-под стойки большую коробку, из которой насыпал в миску чего-то легкого, шуршащего. Затем все это собрал на поднос и принес нам, расставив на столе на кружочках, явно вырезанных из каких-то широких листьев, сейчас уже подсохших.

— Ну давай за то, чтобы у тебя дальше хорошо все было, — сказал Иван, поднимая кружку. — Тебе по башке досталось — это плохо. Зато ты к нам в ватагу попал — это хорошо. И сразу к тебе уважение. Так что — удачи тебе. Да и нашей «Закатной чайке» удачи не помешало бы, а то видишь как сложилось… За них потом выпьем, сам понимаешь.

На такой тост возразить было нечего — все верно изложил Иван-моторист. Повезло мне, сюда угодив, сразу к нормальным людям прицепиться. Хоть не один теперь, а с ватажниками-товарищами. То, что здесь слова «команда» и «ватага» разные значения имеют, я уже понял. Команда — это шкипер, моторист, боцман и остальные, кто шхуну ведет. А вот если нас с Верой добавить, кто пассажирами идет, а без нас все равно нельзя, — уже «ватага».

Пиво было не красным, а просто темноватым, но светлым, до темного ему пока далеко. И не фильтрованным, кстати, а еще — вкусным. «Шелухой» оказались сушенные с солью рыбки столь крошечного размера, что закидывать их в рот надо было даже не по одной, а шепотками, чтобы распробовать. О костях-плавниках, понятное дело, речи вообще не шло — они сами на языке таяли солеными лужицами, которые только пивом и смывались. А вообще вкусно, к пиву — в самый раз, и от традиции «пиво с воблой» недалеко ушли.

Тост за погибших оказался не третьим, а вторым, причем традиционно, как я понял: сначала за здравие, потом за упокой, а потом уже за все остальное, что в голову придет. Пили его не вставая, но не чокаясь.

Почти сразу после второго тоста к нам хозяин кабака подошел, тот самый Сергий — тучный, рослый, одышливый, с голосом как контрабас, с седоватой бородой карломарксового калибра, в сбитой на затылок шляпе. С Иваном тепло поздоровался, дружески, затем сам к нам с кружкой подсел, стребовав от парня за стойкой за счет заведения нам еще по одной подать, что тот и не замедлил исполнить.

Посмотрев мне в лицо своими маленькими темными хитроватыми глазами, он прогудел:

— Наслышаны, наслышаны про бой вчерашний. Слухи ходят, что ты собираешься на другие бои выставляться?

— Это кто такие слухи пустил? — удивился Иван. — Алексей за Игнатия только и вступился, чтобы проблем не было. Надо оно ему?

— Верно? — переспросил меня Сергий.

— Верно, — кивнул я. — На что оно мне надо на потеху пьяным в морду получать? Пусть друг с другом бьются, если охота.

— Это верно, — даже вроде как обрадовался собеседник. — А то Криворукий этот, что бои устраивает, тот еще умник — клейма по нему плачут. Свяжешься с таким — и сам не рад будешь. Или пришибут где, или за его ходы темные под стражу возьмут.

— Понял, — кивнул я, а затем спросил: — А компания эта, Фома, Павел, с которым бой был… Они кто такие?

— Разное болтают, — поморщился Сергий. — Шулера они без сомнения, но больше пьяных обыгрывают. Куда-то из города уезжают, надолго иногда, потом возвращаются. Слухи ходят, что контрабандой занимаются, но за руку не поймали, сам понимаешь.

— Это верно, — подтвердил Иван. — У полковника с контрабандистами разговор короткий, и преподобный приговоры щедро отвешивает. Тут вся контрабанда с неграми, а за товар напрямую они только оружие и берут.

— Еще бают, что за ними и убитых хватает, — продолжил кабатчик. — Но тут уже так, что не пойман — не вор. Знают многие, да подтвердить некому. Фома — стрелок изрядный, из лучших в наших краях. Хоть из револьвера, хоть из винтовки. Да и остальные тоже знают, с какой стороны ружье стреляет.

Интересно. Я уже заметил, что общего благолепия здесь не случилось, всякого народу хватает в городах, но не думал, что власти местные настолько толерантны, что и откровенных банд не трогают. Хотя… если вспомнить царя Хаммурапи Справедливого, у того на сей счет четко было: если обвиняешь кого-то в преступлении, за которое казнь полагается, — сумей доказать. Не сумел — казнят тебя. Очень помогало от ложных доносов и безответственных обвинений. Может, и здесь такой подход — тогда и вовсе неплохо. Из того, что я увидел, впечатления, что люди из-за преступников боятся по улицами ходить, у меня не составилось.

— Ну ты понял, к чему я все, так? — спросил Сергий. — К тому, чтобы не вязался ты с Криворуким, но это половина дела. А вторая половина в том, чтобы Павла опасался. Он еще та скотина, и злопамятный. Про это предупредить хотел.

Что Павел не по-спортивному злопамятный — это я сразу понял, еще когда ему в глаза глянул после драки. Он из тех, что проигрывать не согласны никогда, причем все равно, каким способом отыгрываться. Такие могут и нож в спину сунуть, и из-за угла стрельнуть. Но Сергию спасибо, подтвердил мое впечатление.

Посидели, по третьей кружке выпили да и обратно пошли. Напиваться негоже — с утра выход ранний, да и незачем. Посидели да партию на бильярде сгоняли, причем Иван обыграл меня вчистую, хорошо, что всего на рубль играли, исключительно для интересу.

Когда вернулись, то обнаружили, что на судне жизнь била ключом. Игнатий справедливо счел, что команда достаточно отдыхала, пока болталась на берегу, и всем дело нашел. Даже кок, которого все звали Сашкой, молодой, длинный и неприлично тощий для повара, был занят приемом и подсчетом припасов. Двуколка с впряженным осликом подвезла на пирс целый штабель ящиков, в которых были овощи, фрукты, яйца в коробках, переложенные стружкой, вяленое мясо и консервные банки из чуть желтоватой жести, про содержимое которых мне сердце намекнуло — тушняк.

Остальные разбирали снасти, что-то делали с ними, что — мне не понять, один из морячков драил палубу резиновым скребком, — в общем, порядок был на судне. Затем вахтенный остался на палубе, а остальные, меня включая, спать отправились, что оказалось не так уж просто с непривычки — одна половина моряков храпела вперегонки, а второй это все было без разницы. И только я долго ворочался в неудобной провисающей койке, пока все же не уснул.

* * *

К удивлению моему, будить меня с утра никто не стал. Проснулся я отзвука плещущейся в деревянный борт волны и ощущения того, что мир начал вокруг меня покачиваться. Честно говоря, огорчился — хотелось застать этот момент первого в моей жизни отплытия на настоящей парусной шхуне.

Подхватился, вытащил из сундучка несессер с туалетными и метнулся по трапу наверх, шурша тростниковыми тапками. Кричали чайки, утренний ветерок был пока свежим, жара еще не навалилась, хоть солнце уже взошло, а вода из темной ночной превратилась в бирюзовую утреннюю.

Суеты на палубе не было. Игнатий сам стоял за штурвалом, двое моряков возились с чем-то у канатного ящика, Иван-моторист смазывал уключины у висящей шлюпки, самый молодой из матросов, отзывавшийся, как я вчера заметил, на имя Федька, рыжий, конопатый и круглоголовый, с едва пробивающейся редкой бородой, сидел с банкой белой краски в руках возле рубки, аккуратно нанося неизвестно какой уже по счету слой на ее стену. Из камбуза слышался звон кастрюль, а из трубы над ним несло запахами кухни.

Вера тоже не спала и сейчас стояла на самом носу судна, держась за ванты и глядя куда-то вдаль, и ветер трепал две черные ленточки на ее новой соломенной шляпе. Я подошел сзади, спросил:

— А что меня не разбудили? Не многовато ли чести?

— Я попросила, чтобы не будили, а то ты ни одной ночи не спал толком, — сказала она, обернувшись, а затем спросила: — Красиво, правда?

Шхуна с наполненными попутным ветром парусами шла по широкому проливу между двумя большими островами. Остров справа был покрыт лесом, в сплошной зеленой стене которого были видны следы вырубок, а тот, что слева, холмистый и зеленый, поднимался от воды пологими террасами, и если приглядеться, то можно было увидеть стада коров, пасущихся на зеленой траве. Картина и вправду поражала своей яркостью и какой-то праздничностью — яркая вода с искрами солнца в мелкой волне, сочная зелень, ярко-голубое безоблачное небо, белые паруса — действительно красота. Тишина и покой: парусник — не пароход, лишь плеск из-под форштевня слышится.

— Верно, красиво, — согласился я. — А что за острова?

— Тот, что справа, — Зеленый, а слева — Пастуший, — пояснила она. — На Зеленом плантации какао, а на Пастушьем… ты сам видишь, там скот разводят.

— Большой остров должен быть, — немного удивился я.

— Самый большой, на день пути, — подтвердила Вера. — Не меньше двух тысяч человек на нем живет.

— Помню… по карте помню. Это мы часа три уже идем?

— Примерно, — подтвердила она. — Зато выспался наконец, чего расстраиваешься? У тебя на борту все равно постоянных дел нет, мы ведь с тобой пассажирами.

— А сколько ходу?

— Три дня примерно — как ветер будет. Тут лучше у Игнатия спрашивать.

Острова с обеих сторон понемногу расступались, впереди виднелись другие, поменьше, а вообще чистого горизонта в этих местах не было совсем. Куда ни глянь — везде островок виднеется или два. Или три.

— А острова здесь все заселены? — спросил я у Веры.

— Нет, только самые большие, где пресная вода есть. Кому надо жить там, куда воду возить приходится? Бывают лагеря рыбаков, например, или охотников на морского зверя. Контрабандисты товар прячут иногда.

— А что за контрабанда у вас? — заинтересовался я. — Вроде же других народов в этих краях нет, что за пошлины?

— Нельзя с неграми торговать иначе, чем через Новую Факторию, — сказала она. — Еще нельзя серебро добывать самостоятельно, а только на казенном руднике. И сдавать его надо в Новую Факторию. С неграми торговать не всем можно, а лишь по реестру. Вот и контрабанда.

— Турки или свои?

— И свои, и турки, — ответила она. — С турками вообще сложно — они и ружья племенам продают, рабов нелегально вывозят, серебро на малых шахтах добывают тайно и в слитках отправляют. Много что делают.

Кивнув, я отправился к крану с водой, где и занялся своим утренним туалетом. Игнатий из рубки махнул мне приветливо, проходивший боцман тоже поздоровался, а я, набрав воды в миску, отправился к борту, где и пристроился с бритвой и зеркалом скоблить щетину со щек и ровнять еще непривычную самому круглую бородку. Никогда поросль на морде не отпускал, а тут сподобился — надо привыкать.

Сняв шляпу, отложил в сторону, провел рукой по волосам. А стричься здесь надо будет почаще, чтобы свой ежик в полноценную шевелюру не превращать. Когда ты постоянно в головном уборе, это очень напрягает. Мы вот не понимаем, зачем нужны щетки для волос, а в тридцатых и до этого ими все мужчины пользовались — снимали сало и остатки бриолина с волос, потому что под постоянно надетой шляпой все это черт знает во что превращалось.

— Судно на левом траверзе! — крикнул вахтенный.

Я на левом борту и сидел, так что присмотрелся. Точно — вдалеке из-за края Пастушьего острова показалась едва заметная точка какого-то судна. Я увидел, как Игнатий взял большой бинокль, приложил к глазам, долго всматривался. А я прислушивался к тому, что он скажет. Подошла Вера с бака, встала у рубки.

Затем шкипер отложил свою оптику и сказал:

— Турки. Та самая яхта, что мы видели, когда в Новую Факторию шли. Контрабандисты.

— Нападут? — спросила Вера напряженным голосом.

— Конечно, — кивнул Игнатий, глубоко вздохнув. — Они уже курсом на перехват легли. К бою, короче!

Боцман Глеб свистнул в свою тонкую длинную дудку так, что у меня левое ухо заложило, и заорал:

— Команда, в ружье! Щиты к бортам, пушку на палубу! Гранатометчики, разобрать оружие!

И команда метнулась кто куда, врассыпную, как разбитая битком пирамида на бильярдном столе. Правда, при кажущейся хаотичности все происходило быстро и толково. Едва я успел слететь вниз, надеть пояс и подвесную с оружием и патронами и подхватить винтовку, как следом уже прискакали матросы, тоже повально вооружаясь. А когда я бегом, топоча по ступеням трапа, взлетел на палубу, то обнаружил ходовую рубку укрытой толстыми деревянными щитами со всех сторон, и такие же щиты с подпорками выстроились вдоль бортов, давая укрытие для стрелков с винтовками. А что? Пули здесь мягкие, в толстом дереве застревать будут, так что защита приличная. Да и прицелиться в человека в укрытии куда сложнее.

Заодно разглядел гранатометы — короткие однозарядные винтовки с толстыми стволами, на которые надевались оперенные гранаты, похожие на маленькие и сильно похудевшие минометные мины. Вспомнил, что воевавшие в Югославии о таких рассказывали, называя «тромблонами». С холостого патрона стреляют, метров на двести, кажется. А то и на триста — так не вспомню.

Яхта заметно приблизилась, она явно шла наперехват, сходящимся курсом. Разглядеть, что там делается на палубе, пока не удавалось, но маленькая черточка уже превратилась во вполне оформившийся силуэт узкой и длинной посудины, идущей на всех парусах.

Кстати, а это что? Тут мне открылось настоящее значение тех стальных треног, что я заметил еще в первый момент, да так и не понял, что с ними делать принято. Иван-моторист с боцманом, пыхтя и ругаясь, вытащили из рубки, из какого-то длинного сундука, сверток промасленного брезента, бросили его на корме и быстро развернули. А затем подхватили показавшуюся из-под мешковины длинную железяку, ловко насадили ее на треногу, и… я увидел пушку. Нет, не такую, конечно, чтобы очень впечатлить, скорее даже наоборот, но это была именно пушка. Миллиметров сорок калибром, может, даже сорок пять, если привычными величинами мерить, с простейшими прицелами из проволочных концентрических окружностей, даже с плечевыми упорами, с клиновым затвором, который запирался поворотом длинной кривой рукоятки. И даже с простеньким механизмом вертикальной наводки — горизонталь наводилась вручную.

Матрос Федька лихо подлетел с двумя плоскими ящиками в руках, уложив их на палубу, и Иван, щелкнув замками, откинул их крышки. В каждом оказалось по семь небольших снарядов с латунными гильзами. Снаряды в одном из ящиков были с черными головками, во втором — без всякой маркировки.

Подбежал второй матрос, выложил еще два ящика снарядов, затем они с Федькой, ухватив за приклепанные ручки, вытащили из рубки тяжелую плоскую железяку и насадили ее на направляющие — получился щиту пушки. Затем суета прекратилась — все разбежались по боевым постам. Вера нырнула в рубку, встав рядом с Игнатием, и выглядывала через бойницу в дощатом щите.

Иван перекинулся парой слов с Глебом, и оба вдруг показались мне очень озадаченными. Просто чрезвычайно. Так, как будто собрались водки купить — и вспомнили, что денег никто не взял, иначе и не опишешь.

— Иван, ты чего? — спросил его я.

— У нас за канонира Власий был, — быстро ответил он. — Так Власия негры побили с остальными. А на «Красном дельфине» вообще пушки не было, и стрелять из нее толком никто не может.

— Во как… — поразился я, чувствуя, как все внутри холодеет. — Это мы вроде как к бою готовы?

— Давай я попробую, — предложил Глеб, но по тому, как он вздохнул, я понял, что больших успехов от себя боцман не ожидает.

— А ну-ка… — сказал я, чуток отталкивая его в сторону. — На хрен с пляжа…

— Чего? — не понял боцман, подвинувшись.

— Да не суть важно, — ответил я. — Заряжающего мне давай.

— Я за него постою, — сказал Иван настороженно, явно прикидывая — не лучше ли будет оттащить меня от их пушки, от греха подальше.

— А тебе к машине не надо? — поинтересовался я у него. — Скорости бы прибавили.

— Не прибавили бы, — буркнул он. — Ее четверть часа только прогревать надо, а они бакштагом идут, нас раньше догонят. Не заметили мы их из-за острова. Теперь только отбиваться.

Я потянул за ручку затвора, и тот, хорошо смазанный, вышел из гнезда с тихим чавканьем. Открылась хорошо отполированная внутренность казенника. Я вновь потянул за рукоятку, уже в обратную сторону, — затвор закрылся. Ага, с этим понятно. Покрутил ручку вертикальной наводки, пошевелил стволом. Так, тут все ясно. Прицел какой?

К счастью, на вертикальной стойке с целиком были цифры. «П» — и дальше с шагом в единицу, судя по всему — в сотнях метров. Всего прицел размечен был до трех километров, хотя стрелять на такую дистанцию с таким прицелом я бы все же не стал. Так… а горизонталь в сетке прицела должна быть горизонтом. Наверное, потому, что ничего другого, подходящего на эту роль, тут не видно. Нельзя здесь без горизонта, иначе спуск жать наугад будешь: волна-то шхуну качает, как маятник — вверх и вниз, вверх и вниз.

Иван с боцманом настороженно переглядывались, наблюдая за моими манипуляциями. Яхта между тем продолжала нас догонять, и вскоре Игнатий крикнул:

— Точно турки! И точно за нами! Пушка на носу у них!

— Ага, верно, пушка, — сказал и Иван, тоже глянувший в бинокль.

Надо бы и мне такой оптикой обзавестись будет — что я, хуже других?

— А дистанцию посчитать сможешь? — спросил я его.

— Игнатий, дистанцию давай! — крикнул Иван.

— Дистанция тридцать кабельтовых примерно! — донеслось из рубки.

— Эй… я человек сухопутный, вы мне ее в метрах давайте для стрельбы! — заорал я.

— До стрельбы дойдет — дадим в метрах, — крикнул в ответ Игнатий. — А пока так привыкай.

— Быстро догонят, — сказал Глеб. — Они без груза, налегке, скорость хорошая. Им даже машину запускать не надо.

Никто ему ничего не ответил, все напряженно молчали. Из того, что я уже понял, хорошего нам ничего не грозило в случае победы турок — захват судна, а для тех из экипажа, кто в живых остался, — рабство. Другие варианты даже не рассматриваются. Правда, до этого еще дойти должно, мы тут вроде тоже не совсем лыком шиты.

— Иван, а сколько у них на яхте людей может быть? — в конце концов нарушил я томительное молчание.

— Человек двадцать запросто может быть, — откликнулся моторист. — Это мы, купцы, на экипаже экономим, а пиратам что? Им преимущество в огне нужно. Может и больше оказаться.

— Понятно… — протянул я, помрачнев.

Преимущество у противника серьезное — и по скорости, и по маневру, и по численности, возможно, а следовательно — по плотности огня. И чем ближе к нам они будут, тем вернее это преимущество скажется. А метров с двухсот они просто не дадут нам головы поднять, если из винтовок стрелять умеют. А затем абордаж — и все закончится для нас плачевно.

Какой выбор? А никакого.

— Иван, где какие снаряды?

— Что? — не понял он. — Патроны?

— Ну да.

— С черной головой — дымовики, для пристрелки. Без головы — взрывной, с толом, — ответил моторист. — В дымовике тол тоже есть, но мало. И трубки с картечью.

— Дымовик давай! — скомандовал я, и Иван, выхватив из ящика увесистую чушку снаряда, уложил ее в казенник, дослав толчком. Я запер затвор, приложился. — Дистанция до цели?

— Две тысячи примерно! — крикнул Игнатий.

Ну спасибо, перешел на метры. Век не забуду, или сколько проживу. А вообще многовато для стрельбы пока, всплеска могу не увидеть. Да и точность так себе — у шкипера дальномера нет, он смотрит по шкале бинокля, прикидывая высоту мачты преследователя. Поэтому лаптей десять в ту или иную сторону накинуть можно смело. А то и все двадцать, да еще с тапочками. Белыми.

Противник выстрелил первым. На носу яхты расплылось небольшое белое облачко, а далеко за кормой плюхнуло, подняв небольшой фонтан. Пошла пристрелка, причем противник обходился без пристрелочных. А ну-ка я попробую… рановато, но что поделаешь — надо самому свою стрельбу рассчитывать. Я ведь в этом деле даже не дилетант, а теоретик. Одно дело из пушки БМП-2 стрелять, и совсем другое — из какого-то древнего Гочкиса. Гочкис это, точно, я такое в музее видел. Но все же надо пальнуть хоть раз несколько, чтобы понять, как она стреляет. Хоть баллистику прикинуть.

Подкрутил вертикаль так, что она на два километра установилась, наваливаясь плечом на упор, чуть развернул туго сдвинувшееся орудие. Взвел с громким щелчком ударник, взялся за шнур. Дождался, когда горизонталь прицела пересечется с линией горизонта, и дернул. Бумкнуло, не так чтобы даже очень громко, но гулко, словно в гонг ударили, с дульного среза сорвалось облако вонючего кордитного дыма, и маленький снаряд, оставляя хорошо заметный дымный след за собой, полетел в сторону противника. А я принялся считать: «Сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три…»

Летел снаряд по довольно крутой траектории, но все же достаточно быстро, метров так пятьсот в секунду, потому что до удара о поверхность воды прошло около четырех секунд с небольшим. А еще у нас получился недолет метров в двести, если очень-очень приблизительно считать. Я схватился за рукоятку вертикали, похожую на ручку мясорубки, и завертел ее энергично. А Глеб с Иваном открыли затвор и затолкали в казенник еще один пристрелочный. Ага, боевое слаживание у нас началось — это хорошо.

Вновь с носа яхты ветром снесло белый клок дыма, и снаряд пронесся где-то над нашими головами, оставляя за собой негромкий шелест, и рванул прямо на поверхности воды.

— Вот ведь ирод! — выругался Иван. — Без пристрелочных колотит, да еще на слабой трубке — от прикосновения рвется. Хороший канонир у них, видать.

Последняя фраза прозвучала предупреждением мне. Я его правильно понял — подбил горизонталь и, затаив дыхание, начал ловить момент. Горизонт то поднимался выше отметки, то опускался ниже, я пытался предугадать, сколько времени пройдет между моментом, когда я сам скажу себе «огонь! », и тем, как снаряд покинет канал ствола. Турки даже успели выстрелить по нам еще раз, опять с недолетом, хоть уже и меньшим, когда снова пальнул я.

Перелет должен был быть, а рвануло на мачте турецкой яхты, сбив мои расчеты, но вызвав отчаянный восторг нашего экипажа, который принял эту случайность за признак моего редкого мастерства. Все заорали, засвистели, в адрес преследователей понеслись ругательства и божба.

Теперь была очередь преследователей, и они вновь дали перелет, совсем малый на этот раз. Если бы не небольшая ошибка в горизонтальной наводке, то могли бы и по мачтам влепить, осыпав нас осколками. Пусть снаряд и небольшой, но килограмм с лишним в нем точно есть, как мне кажется. Рванет как хорошая граната, вроде «эфки», а это немало. Надо бы маневрировать, по-хорошему, но на такой дистанции после двух-трех выстрелов упреждение на глазок брать не проблема, если резко курс поменять, а если чуть-чуть — так толку никакого, само судно как раз в величину погрешности. Зато и мне мешать будет ровно настолько же, а это значит, что вероятность того, что противник нас нагонит, только выше становится — пока весь расчет на то, что удастся выстрелить как-нибудь сокрушительно для врага.

Кстати, что там Иван про «слабую трубку» говорил? От прикосновения рвется? Она выставляется или как?

— Осколочно-фугасный! — крикнул я и наткнулся на непонимающие лица.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒