Мухина-Петринская Валентина Михайловна 6 страница

Это было чудо! Геленка опустила руки на колени и обернулась.

- Но настал день, когда мир для него обеззвучил, - сказала она, видимо продолжая рассказывать начатое еще до нашего с Зинкой прихода.

- Представьте только, мир умолк для человека, у которого весь смысл жизни был в звуках. Бесшумно билась огромная муха о стекло, бесшумно неслись экипажи по мостовой, люди беззвучно шевелили губами... Он садился к роялю, ударял по клавишам - не было звуков, словно перервали струны.

Нет, были - он слышал их в своем воображении. Сейчас я сыграю вам отрывок... для фортепьяно... из бессмертной его вещи, которую он от начала до конца слышал только в своем воображении. Вся вещь целиком написана для симфонического оркестра, она посвящена Радости.

Вы только представьте себе: мир отказал ему в радости, а он подарил миру радость. Какой невиданно щедрый дар! Слушайте...

Геленка стремительно, так что взметнулись волосы, ударила по клавишам. Высокая деревянная комната наполнилась звуками мощными и мужественными. Светлое чувство охватило всех - и я это видела по лицам, по глазам, даже Зомби был смущен и... растроган, что ли. Всех, но не Зинку. Она была в бешенстве, она задыхалась от ярости, словно в приступе стенокардии. Но даже Зинка не посмела помешать. Зато она дала себе волю, когда Геленка проиграла отрывок.

- Дурачье! Дешевки! Господи, какие же это идиоты!

Целый ушат нецензурных ругательств вылила она на головы своих злополучных приятелей. Они молча слушали, сконфуженно застыв на месте. Первым опомнился Олежка и резко повернулся к Шурке Герасимову. Шурка подошел к Зинке и как-то деловито закатил ей оплеуху. Зинка от неожиданности замолчала. Ведь коноводом-то она считала себя и не привыкла получать оплеухи.

- Слушай, Зинаида, - голос Шурки от гнева перехватило, - заявляю тебе при всех: если ты посмеешь еще тронуть ее, то я... убью тебя сам. Своими руками.

Зинка не шевельнулась. Щека ее сразу вспухла и покраснела. Голубые глаза так потемнели, что казались черными. Я поежилась. Я по-прежнему боялась встретиться с ней взглядом.

В этот насыщенный эмоциями миг пронзительно зазвонил телефон. Геленка, бледная, с трясущимися губами, сняла трубку.

- Да? Ермак? Здравствуйте. Спасибо, все в порядке. У меня тут гости, я им играла. Владя? Тоже здесь. Все хорошо. Будем сейчас чай пить. Спасибо. До свидания.

Она медленно опустила трубку.

- Будем пить чай, ребята. Я сейчас приготовлю.

- Спасибо, нам пора, - мрачно проговорил Шурка, - пошли, ребята. Спасибо, Геленка, за игру... Больше не бойся, никто тебя не посмеет обидеть. До свидания, Владя...

- До свидания, - сказал Олежка и обратился к Геленке: - Мне правда можно прийти с балалайкой?

- Да, приходи обязательно. Я тебя прослушаю. Может, мы вместе сыграем.

Ребята вышли гуськом. Зомби ухмылялся. Его, кажется, очень веселила вся эта история. Последней уходила Зинка...

Я наконец взглянула на нее. И - не подумайте, что я преувеличиваю, она смотрела на Геленку, смотрела, только и всего, но это было страшно.

Хлопнула дверь. Все ушли. Хлопнула калитка в саду...

Я вышла и заперла дверь на все крючки, засовы и цепочки, которые там были. Затем я обошла всю дачу и всюду заперла ставни - они были внутренние, с хорошими запорами.

А когда вернулась, Гелена сидела на ступеньках лестницы, ведущей на антресоли и второй этаж, и беззвучно плакала, не утирая слезы.

Я крепко обняла ее. Она вся дрожала.

- Они напугали тебя? Прости, что я задержалась.

- Нет, я не испугалась: там же были Олежка и Шурка Герасимов. Они бы не дали меня в обиду. Но, Владя, Владя, ты видела, как она взглянула на меня? Как можно так ненавидеть? Не врага, не фашиста - обыкновенного человека? Не понимаю!..

- Тут уж ничего не поделаешь. Постарайся не думать о ней. Давай чай пить?

Мы пошли на кухню и приготовили чай. Пирогов всяких было предостаточно.

Но даже после горячего чая нас продолжало трясти. Очень болела щека, йода не было. Я просто промыла ранку водой с одеколоном. Опять позвонил Ёрмак. На этот раз к телефону подошла я.

- Владя? Вы уже одни...

- Ох, Ермак! Одни...

- Что это были за гости? Я перечислила " гостей".

- Выкладывайте! - приказал он.

Я выложила со всеми подробностями. Ермак даже присвистнул.

- Я сразу что-то почувствовал... - заметил он. - Голос Геленки звучал слишком напряженно. Вы не боитесь там одни?

- Боимся очень! Я заперла все двери и ставни, но меня трясет до сих пор. Нервы, должно быть, расходились.

- Спроси Геленку, можно ли приехать к вам с ночевкой? Сдерживая ликование, я спросила. Геленка обрадовалась, и мы обе наперебой приглашали его. После чего мы опять пошли на кухню приготовить ужин для Ермака.

Он приехал ровно через час. О таком завершении вечера я и мечтать не смела!

Едва раздевшись, Ермак потребовал новых подробностей.

- За ужином, - улыбнулась ему Геленка.

Мы накрыли стол в угловой комнате на втором этаже - самой уютной. Ситцевые в цветочках занавески, такие же ситцевые чехлы на двух диванах, поставленных под углом друг к другу, простая люстра, в углу телевизор, посредине круглый стол. Мы уставили его всеми закусками, которые только нашли в доме.

Я разливала чай.

- Так я слушаю, Геля - напомнил Ермак.

Он был в том же сером костюме и зеленом свитере. Геленка рассказала очень коротко.

В ожидании моего прихода она сидела за роялем, отделывая вещи, которые готовила к конкурсу. Когда раздался звонок, она решила, что это я, и спокойно открыла. Насколько я ее знаю, она бы отперла и Зинке с ее компанией, непременно бы отперла!

Кроме Шурки Герасимова и Олежки, никто из них даже не поздоровался. Зинка, словно хозяйка, провела их внутрь дома (хотя никогда здесь не была). Они прошли дальше той комнаты, где стоял рояль, но Геленка за ними не пошла. Она. села у рояля на вертящийся стул и ждала, что будет дальше. Тогда они вернулись назад... Геленка посмотрела на Зину, на та избегала ее взгляда.

- Ну, я иду, ребята, - сказала Зинка со смехом - резка и фальшиво прозвучал этот смех.

Зинка исчезла. Хулиганы молча стояли посреди комнаты и смотрели на Геленку во все глаза.

- Садитесь, раз пришли, - пригласила Геленка (они не шевельнулись), хотите, я сыграю для вас?

Они молчали, словно язык проглотили. Геленка повернулась к ним спиной и стала играть...

- Что вы им исполнили для начала? - усмехнулся Ермак.

- Двенадцатую рапсодию Листа.

Когда Геленка мельком взглянула на хулиганов, они уже сидели кто где и очень внимательно слушали.

... Я представила себе засыпанный снегом дачный поселок: глухие дома с заколоченными окнами, одинокую торжествующую Зинку у дороги (на стреме! ), темное беззвездное небо над нею, угрюмый шум сосен, а в деревянной даче профессора Рябинина самый невероятный концерт, который когда-либо давался. Геленка играла, хулиганы слушали. О чем они: думали в этот час?

Ни малейшей скидки не сделала Геленка на их развитие, эмоциональную глухоту. После Листа она стала играть Шостаковича, Прокофьева, сонату Бетховена... Забегая вперед, скажу, что мне потом говорил восхищенный Шурка Герасимов: " Она сидела за роялем такая сосредоточенная, бесстрашная и играла. Эх, как играла! "

А потом влетели мы с Зинкой, и Олежка шикнул на нас: " Тише! "

- Теперь вся группа озорников распадется, - заметил Ермак, когда мы ему все рассказали, - Зина уйдет к Зомби а его сообщникам. И это будет уже преступная группа.

Ермак был встревожен и огорчен. Ему было жаль Зинку.

- Попытаюсь убедить ее, - проговорил он с сомнением.

Я взглянула на Геленку: она, казалось, еле сидела за столом. Не прошел для нее даром этот вечер. У нее даже носик заострился, а щеки залила голубоватая бледность.

- Давайте сегодня больше не говорить на эту тему, - предложила я, вставая. - А ты, Геленка, сейчас ляжешь, и мы будем разговаривать возле тебя.

Несмотря на протесты Геленки (довольно слабые), я уложила ее на один из диванов, укрыла пледом, а мы сели рядом на другом диване.

- Ермак, расскажите что-нибудь, - попросила я. - Можете курить, воздуха здесь много.

Ермак взял руками мою голову и ласково повернул, рассматривая ссадину.

- Болит щека-то?

- Немножечко болит.

- На ветку, что ли, наткнулась?

- Не знаю, на что. Так бежала - думала, сердце разорвется. Но мы решили... Вы расскажете нам что-нибудь?

Ермак как-то непонятно смотрел на меня. Как будто я ему, в общем-то, нравлюсь.

- Если хотите, я расскажу вам о своем лучшем друге, - предложил он, усаживаясь поудобнее.

- Кто он? - оживилась Геленка.

- Океанолог. Александр Дружников. Он сейчас в плавании в Индийском океане. Научно-исследовательское судно " Дельфин". Впервые я увидел Санди еще пятиклассником, когда перешел в новую школу. Он мне очень понравился. И чем больше я его узнавал, тем больше любил его. Мне казалось, что самое большое счастье на земле - быть другом Санди... Но я не мог этого себе позволить... Я не доверял ему, не доверял его родным...

- Почему? - не поняла Геленка. А я даже дыхание затаила.

- Потому что я был мальчик из неблагополучной семьи... У меня... были... трудные родители. Еще в третьем классе я подружился. с одним мальчуганом и очень привязался к нему. Но его родители узнали и запретили ему со мной дружить.

Я очень тяжело пережил это... Вот почему я боялся. Санди тянуло ко мне, а я упорно уходил от него.

Но у Александра славная мать! Настоящий человек! Милая, добрая, веселая, умная, все понимающая - тетя Вика. Так я ее зову. Не знаю, каким чудом она поняла мои опасения и заверила, что мне нечего бояться. Она хотела, чтобы я дружил с ее сыном. Все, чего мне мучительно не хватало в детстве, я получил в их семье: дружбу, искренность, душевное тепло, истинную культуру, высокие чувства, человечность! Счастлив тот, у кого есть такие друзья. А потом мы подросли. И когда со мной случилось несчастье, Санди доказал свою дружбу делом. Он спас мне...

- Жизнь? - подсказала я.

- Нет. Больше, чем жизнь.

- А кто его мама? - тихо спросила я.

- Тетя Вика - медицинская сестра в глазной клинике.

- А отец Александра?

- Он был летчиком, по призванию. Когда его списали на землю по болезни сердца, он очень тяжело пережил это. Однако не пал духом. Пошел работать на судостроительный завод. Он уже года два как умер от инфаркта.

- И теперь его мама одна - когда Санди в плавании?

- Вдвоем, с женой Санди... Он женился на моей сестре Ате.

- У вас есть сестра? - почему-то очень удивилась я.

В тот вечер Ермак долго рассказывал нам о своем детстве в Севастополе, о слепнущей сестре своей Ате, о дружбе с Санди, о его письмах с борта " Дельфина".

В двенадцать часов мы втроем убрали со стола и разошлись по своим комнатам. Я долго не могла уснуть, потому что чувствовала себя очень счастливой: познакомилась с Ермаком, и он очень хорошо ко мне относится больше мне ничего в жизни не надо.

Глава десятая

НЕ ЗАБУДУ ЭТИ СОСНЫ

Утром мы позавтракали яичницей-глазуньей, кофе да вчерашними пирогами. Нам было так хорошо вместе!

Ермак посоветовал Геленке до приезда стариков вернуться в московскую квартиру. Но Геленка придумала нечто лучшее.

- Вам сегодня и завтра не надо на работу? - спросила она Ермака.

- Нет.

- И Владе не надо. Оставайтесь с нами. Завтра вечером все втроем вернемся в город. У нас есть несколько пар лыж, подберете себе, походите по лесу. Вообще, отдохнете оба. Вам надо отдохнуть.

Мы с улыбкой переглянулись: уж очень заманчивое было предложение.

Нет, он не останется, промелькнула у меня мысль. Это было бы слишком чудесно!

Ермак остался. Мы оделись и вышли в сад. Снегу-то, снегу навалило! Он лежал на яблонях, кустах малины, крыжовника, на дорожках. Беседку всю завалило снегом. И был он так бел, свеж, пушист, так ослепительно сверкал на солнце!.. Почему-то на нас напал смех. Мы носились, как маленькие, по саду и хохотали во все горло, так, что снег сыпался с деревьев и кустов. Геленка споткнулась и упала в снег, умирая от смеха. Пока мы ее подымали, сами извалялись по макушку.

Часа полтора мы бегали по саду, потом отрыли беседку, очистили дорожку до калитки, играли в снежки. Я думала, что, наверное, Ермак в угрозыске держит себя куда серьезнее, его бы сейчас не узнали.

Потом мы помогли друг другу стряхнуть снег и вернулись в дом, румяные и проголодавшиеся. Напились чая, поели, болтая кто во что горазд. Даже не могу вспомнить, о чем мы говорили и почему нам было так смешно...

После завтрака Геленка со вздохом сказала:

- Я должна упражняться - отработать некоторые места. А вы займитесь чем хотите: читайте, спите, разговаривайте, смотрите телевизор или берите лыжи и идите в лес.

Мы решили идти в лес. Я надела свой новый лыжный костюм сочного зеленого цвета, под него - теплый белый свитер, белую вязаную шапочку, башмаки и - была готова. Ермаку мы нашли в чемодане пушистую шерстяную фуфайку Владимира Петровича. Великовата, но теплая и очень шла ему. Нашли мужскую вязаную шапочку и шарф, но Ермак почему-то не захотел их надевать.

Мы еще не вышли за калитку, а Геленка уже играла какие-то сложные гаммы. Свернув с дороги, мы ушли в лес. И сразу нас покорила чистая проникновенная тишина.

Ермак шел впереди, чтобы прокладывать лыжню, а я за ним. Снег был так легок и пушист, что вокруг ног словно метель бушевала. Но небо в просветах сосен синело, как весной. Я легко отталкивалась палками, не отводя глаз от Ермака.

Внезапно меня охватил такой прилив нежности к этому худенькому, невысокому пареньку, что я чуть не заплакала. Еле перевела дух. Все мне было в нем так мило, так дорого, что не выразить никакими словами. И эта его угловатость, и резкие черты лица, и серо-зеленые глаза, такие яркие, такие умные и добрые, и его застенчивость, которую он подавлял, и этот подстриженный затылок. У него были маленькие для мужчины руки и ноги - туфли размером тридцать девять, не больше. Он сам заботился о себе: у него же никого нет. И в детстве сам должен был заботиться о себе да еще и о трудных, безалаберных своих родителях. Какое, наверное, это счастье - заботиться о нем! С какой радостью я готовила бы для него обед, что-нибудь самое вкусное, и стирала бы его рубашки, и гладила, и сама чистила его костюм. Я бы так заботилась о нем, как никогда не заботилась о моем бедном отце...

Сквозь мою бесконечную нежность к Ермаку проступило что-то похожее на угрызение совести: почему я так плохо забочусь об отце, раз уж мама игнорирует его?

Конечно, если я стирала себе, то прихватывала по пути папино и мамино белье, но часто бывало так, что папа сам включал стиральную машину и бросал туда все, что лежало в баке для белья. И сам себе гладил рубашки, брюки.

Теперь я буду гладить папе.

... Мы вышли на поляну и остановились под старой сосной, вершина которой качалась в небе. Ермак хотел что-то сказать, но вдруг запнулся и молча смотрел мне в лицо. А вокруг одни сосны, только сосны - старый, мудрый, приветливый бор.

Сосны шумели на ветру - внизу-то, у подножья, было тихо - протяжно, тревожно и радостно. Ветер то стихал, словно прислушивался к чему-то, то порывисто срывался, и тогда с разлапистых, отяжелевших ветвей падал снег и рассыпался пушистым холодным облаком.

- У вас такие доверчивые, сияющие глаза, - проговорил Ермак смущенно, как будто вы ждете от жизни одной радости.

- А разве это не так?

- Жизнь не может быть сплошной радостью, - с сожалением ко мне проговорил Ермак.

- Но сама жизнь - это радость! - воскликнула я уверенно.

Ермак медленно покачал головой.

- В жизни еще много тяжелого и страшного. Вот я сейчас иду на лыжах сосновым бором с доброй и славной девушкой - мне хорошо, но я не могу забыть: Зине Рябининой грозит опасность, а кто-то бьет сейчас сынишку, которого нельзя бить, потому что у него слишком развито чувство достоинства. Или Шурку Герасимова с его тягой к добру и... моральной неустойчивостью. А рядом с ними Зомби... У него даже сентиментальность, свойственная преступникам, отсутствует, что такое добро, он просто не понимает, не может понять. А чувство юмора у него так искажено, что он может найти смешным то, что всякому нормальному человеку покажется жутким. Сталкиваясь со злом по роду своей работы, я никак не могу согласиться, что жизнь - это одна радость...

- Но не все же вокруг нас преступники! - воскликнула я в отчаянии.

- Конечно, не все, но, пока остается хоть один, я не могу согласиться, что жизнь это только радость.

- Ну а простое человеческое счастье... пройти лесной тропинкой по утру и услышать пение птиц - разве это не радость? А это ведь всем доступно!

- Радоваться пению птиц в лесу можно лишь тогда, когда на душе мир и покой. А такой, как Зомби, способен бросить камнем в поющего соловья.

Дался ему этот проклятый Зомби!

- Но вы-то радуетесь?

- Я радуюсь, но не могу забыть, что Зомби существует. Я не знаю, как пробудить в Зомби человечность. Пытался не раз... ничего не вышло. Его очень это потешало. Он очень смешлив - по-своему.

- Ермак, вы всегда думаете о них, всегда? Ни на минуту не забываете?

- Когда я на работе, они со мной глаза в глаза, когда я иду домой жить для себя, они отходят немного в сторону... Идут по обочине дороги... В общем-то, я не могу о них забыть, даже когда сплю. Бывает, что, засыпая, я не нахожу слов для того или другого, а просыпаюсь - знаю. Значит, пока я спал, подсознание мое нашло эти нужные слова.

- Но, Ермак, ведь это ужасно!

- Почему ужасно? Так, по-моему, происходит со всяким, кто всерьез относится к своей работе. Отсюда и пословица: утро вечера мудренее.

Ермак некоторое время молча смотрел на меня.

- Мне вдруг так захотелось оградить вас, уберечь от разочарований, сказал он как-то даже удивленно, - должно быть, сказывается моя профессия.

- Спасибо. Но меня не от чего охранять. Со мной-то ничего не случится. Только две беды могут грозить мне: смерть близких или... неразделенная любовь.

- Последнее - вряд ли! - засмеялся Ермак, и мы пошли дальше.

Вряд ли... знал бы он!

Около часа мы шли молча. Ермак скользил на лыжах довольно быстро, и мне стало жарко. Мы вышли на опушку леса, на дорогу. Впереди белело поле, а потом опять темнел лес. Мы остановились, потому что увидели стайку снегирей, они оживленно щебетали вокруг сосновых шишек. Снегири были киноварно-красные, а шея и спинка светло-серые. До чего же красивые ярко-красные птички на белом снегу. И прыгали как мячики!

Мы полюбовались на снегирей и пошли дальше дорогой, уже рядом.

- Мое любимое дерево - сосна, - сказал Ермак. - Хотя я вырос на юге, где их нет. Сосна такая сильная, стойкая, растет в самых суровых условиях, на скудной почве, на песке. А какая она прекрасная, как любит простор, свет, ветер! Запах ее так свеж и целителен, что больной человек становится здоровым.

- Я тоже люблю сосны, - сказала я в полном восторге. Мы шли по сосновому бору, и нам было так хорошо. Если бы только Ермак мог хоть на время забыть всяких Зомби! Но видимо, они все-таки отошли на обочину дороги, потому что Ермак был спокоен и счастлив. Он сам сказал об этом.

- Почему-то я чувствую себя беспричинно счастливым. Вот что делают сосны...

Когда мы вернулись, Геленка все еще упражнялась. Мы не стали ее тревожить, переоделись и пошли варить суп.

После обеда Геленка опять засела за рояль, а мы с Ермаком почти весь вечер проговорили в угловой комнате.

Неожиданно для себя я рассказала ему о психологической несовместимости папы и мамы.

- Они женились по сильной любви, мне рассказывала мать Дана, а теперь совсем чужие друг другу, - закончила я с огорчением.

- Я знаю ваших родителей - обоих... - сказал Ермак медленно. - Вы думаете, что у них психологическая несовместимость? По-моему, просто диаметрально разные взгляды на жизнь.

Рассказала я Ермаку и про свой позор, как тяготит меня моя работа в " аквариуме".

- Вы слишком живая для такой работы, только и всего. Почему бы вам не стать наладчиком, как ваш отец?

- Чтоб стать хорошим наладчиком, нужен стаж работы не меньше пятнадцати лет. Ну пусть десять. А я ведь хотела изучать психологию. Но насчет слесарной работы я уже думала. Наверно попрошусь, хоть и неловко. Анна Кузьминична так старалась, учила. А может, мне остаться на заводе и стать наладчиком, как папа... Подумаю.

- Ваш отец хороший психолог и именно поэтому - отличный наставник.

Я рассказала Ермаку и о Терехове. Всю историю с изобретением. Ермак не знал об этом и был поражен.

- Вот не думал, что Владимир Петрович такой! Впрочем, я его мало знаю.

Ермак считал, что, прежде чем обращаться в " Известия" или к министру, надо попытаться добиться справедливости через партийное собрание.

Потом пришла Геленка.

- Хотите немного потанцевать? - предложила наша славная хозяйка, решив, наверное, что надо все же развлекать гостей.

Мы согласились.

Геленка проиграла подряд все танцы, и новые, и старые, вроде отжившего свой век рок-н-ролла. А Ермак совсем неплохо танцевал.

- Я почему-то думала, что вы не танцуете, - удивленно заметила я, бросаясь на диван, чтобы отдышаться.

- Что вы, работнику угрозыска надо уметь все, что умеют его современники.

А потом Геленка нам играла, и Ермак сразу забыл о моем присутствии. Это я упомянула не от обиды, а просто констатируя факт: когда Геленка играет, обо всем на свете забудешь.

Мы засиделись допоздна, слушая Геленку. Когда она опустила крышку рояля, Ермак подошел и поцеловал ей руку.

- Спасибо, - только и сказал он.

В этот вечер я долго не спала. Я лежала и думала о Ермаке. О том, что люблю его, а он меня нет. Что вот вернемся мы в Москву, и работа поглотит его целиком, и я буду встречать его редко-редко. На совещании в детской комнате милиции или случайно на улице... И мне останется только воспоминание о сегодняшнем дне. Как мы шли вдвоем на лыжах среди зеленых, заснеженных сосен...

Завтра уже такого не будет. Что-то мне говорило, что Ермак и Геленка захотят вернуться в город утром, а не вечером, как хотели вначале.

Так и вышло. Мы все трое немного проспали и вернулись в город сразу после завтрака. А в электричке молчали. Каждый думал о своем. Геленка взяла такси и предложила меня " подбросить". Ермак помахал нам рукой. Улыбающийся, благожелательный, чуть ироничный. Такие яркие серо-зеленые глаза на худощавом лице с резкими чертами. В своем клетчатом демисезонном пальто (почему не зимнем? ), шапке-боярке, туфлях на толстой подошве. Таким я его и запомнила.

В понедельник меня вызвали в комитет комсомола и сообщили, что командируют с группой комсомольцев в подшефное село Рождественское на пять дней.

- Да что я там буду делать в январе? - изумилась я.

- Поможешь стенгазету выпустить, культработу наладить, - пояснил Юра Савельев.

- Да что, у них своей интеллигенции нет? Учителя, агрономы, врачи, зоотехники, инженеры, механики...

- Интеллигенция-то имеется, а рабочего класса нет. Тебя посылают, как рабочий класс.

- Кого-нибудь хоть с пятилетним стажем пошлите.

- Комсомол знает, кого посылать, - отпарировал Савельев и стал звонить по телефону, показывая этим, что разговор окончен.

Ну что ж, Рождественское так Рождественское. Я там еще никогда не была. И даже обрадовалась первой в своей жизни командировке, только сомневалась, смогу ли быть полезной. Правда, ехала я не одна, значит всегда можно посоветоваться.

В перерыв я побежала в бухгалтерию оформляться. Пришлось подождать. И там я неожиданно услышала разговор двух работниц про моих родителей... Они тоже ждали и от нечего делать судачили. В общем-то, отца они хвалили (" другие наладчики и спиртом берут, чтоб не в очередь починить станок, а Гусев уж такой бескорыстный, такой ласковый, прямо как врач больных, обходит каждое утро свои станки. Они у него и не портятся никогда, потому что профилактика" ), но, хваля его, они поражались:

- Такой положительный мужчина, такой умница и в кого влюбился?! Простая деревенская баба, разводка. Телятница, что ли...

- Ты только подумай! У него ведь жена - красавица и чуть ли не профессор...

- Ну уж насчет этой " профессорши" помалкивай. Все про нее знают. Сергей-то Ефимович разве что душой страдает по своей телятнице, а так ни-ни, наотрез отказался в Рождественское ездить. Кого хошь спроси. А про Кондакову вся Москва знает. Она и в гости-то ходит не с мужем. Другой бы ушел от нее давно, а Гусев, как овца, все терпит.

- Да что же терпит-то? Добро бы любил, а говоришь, телятницу...

- Дочка у него. Вот из-за дочери и терпит.

- Ну и дурной. А как же та, в деревне-то?

- А как шефы наши приедут, она всегда расспрашивает про Гусева.

- Ну и дела!

- Как вам не стыдно, - не выдержала я, - а еще пожилые женщины!

Меня даже в жар бросило от возмущения.

- Из молодых да ранняя, учить-то!

- Не тебе говорилось, девушка, зачем слушать? Освободилась бухгалтерша, я подошла к ней и назвалась.

Услышав мою фамилию, женщины сразу сникли. Потом подкараулили меня в коридоре, извинялись и чуть не со слезами просили не передавать отцу. Я обещала.

А маме все-таки не надо бы подавать повод для сплетен... Ведь не молодая, сорок четыре года. Хотя больше тридцати двух ей никто и не дает. А папа моложе ее, но выглядит немножко старше.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КАК НАЙТИ СЕБЯ

Письмо Дана

СМЕРТЬ НА КОРАБЛЕ

Атлантика, январь 1979 года

Дорогая Владя!

Удивительное дело, ведь я терпеть не могу писать письма и в основном пишу одной маме, но, как прижмет меня серьезно, так сразу хочется написать именно тебе.

У нас на " Ветлуге" горе: умер старый механик Ян Юрис... Но я уж все по порядку... Перед тем как он заболел, мы попали в ледовое окружение. Признаться, здорово струхнули. На мостике собралось все начальство от старпома до боцмана. Не дыша смотрели на капитана. Вот когда наш " старик" показал себя. Малейшее неверное движение - и острые, как мечи, льдины пробили бы корпус судна.

Если бы с вертолета наблюдали тогда за " Ветлугой", решили бы, что ведет ее сумасшедший: такие вензеля выделывал капитан. Льдины бьют о борт, крошатся, дробятся, а ведь " Ветлуга" не ледокол. Старое корыто. Четыре часа капитан так держал. Да, наш Евдокимов герой.

А Ян Юрис не выходил из машинного отделения, хотя уже отбыл свою вахту и ему полагалось давно спать. Но какой тут сон! Парень, на которого он мог оставить свои машины, совсем не имеет стажа, только диплом.

А когда мы наконец избавились от остроконечных ледовых гор и вышли на чистую воду, - попали в туман.

Капитан и стармех, может, и нагляделись на своем веку на туманы (и мели, и штормы, и ледовые сжатия), но мы, бородатые юнцы, попали в такой туман впервые в жизни.

Представляешь, полное отсутствие видимости, а ведь был еще день. Как будто судно потонуло в сметане. Я сидел рядом со штурманом в рубке и делал поправочные расчеты с учетом курса и скорости судна.

Вошел капитан и приказал мне идти спать, так как я тоже не сменялся уже две вахты.

Прежде чел уйти, я, как всегда, погладил индикатор, словно кошку, чем несказанно удивил капитана. А жест мой объяснялся просто: этот прибор изготовлен... на нашем заводе. Да, представь себе! На заводе, где всю жизнь проработала моя мать и твой отец, где теперь работаешь ты, Владька. А теперь этот хрупкий прибор спасал нас от гибели - в такой-то туман!

Когда я вошел в нашу каюту, Ян Оттович лежал на койке и тихонько стонал. Лицо его пылало. Я смерил ему температуру - оказалось около сорока. Он попросил укрыть его потеплее и дать что-нибудь от головной боли. Его знобило, я укрыл его тремя одеялами. Затем сходил за коком (он когда-то окончил медицинский техникум). Кок поставил старику банки, дал выпить таблетку стрептомицина и аспирин.

- Боюсь, что у него воспаление легких, - сказал он, выйдя за дверь. И пошел докладывать капитану.

Крупозная пневмония - вот что оказалось у нашего деда. Потянулись беспокойные томительные часы. Температура не спадала. Каждые четыре часа кок делал уколы пенициллина, инъекции камфарного масла, сердечные. Давали ему кислород...

А судно шло полным ходом, за иллюминатором вздыхал океан. Кок в качестве медицинской силы требовал изменить курс и идти к ближайшей гавани порт Рейкьявик - и сдать деда исландским врачам. В госпитале его бы подлечили. Но дед вбил себе в голову, что умирает. Никогда не хворал в жизни, вот и решил, что смерть за ним пришла. А дед не раз всем говорил, что, когда придет его час, он хотел бы умереть в плавании. И когда капитан спустился к нему в каюту, Ян Юрис опять напомнил ему эти слова. Они долго беседовали вдвоем... И когда радист вышел на связь, он сообщил, что все на " Ветлуге" нормально. А про болезнь стармеха ни слова. И на другой день, и на следующий. Даже когда кок уведомил всех, что сегодня ночью ожидается кризис...

Не кризис, а агония ожидала Яна Юриса в эту ночь. Смерть уже описывала сужающие круги.

В ту ночь никто не спал. То один, то другой подходил к каюте Юриса и прислушивался.

В каюте больного мы были втроем: капитан, кок и я.

Ян Оттович был в полном сознании, но сильно ослабел. Сердечная недостаточность. Кок сделал ему очередную инъекцию камфары, я осторожно положил к месту укола горячую грелку, завернутую в полотенце.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒