Фредрик Бакман Здесь была Бритт-Мари 5 страница

– А батончики сникерс у вас, случайно, не продаются?

В январе в Борге темнеет рано. Бритт-Мари вернулась в молодежный центр и теперь сидела в одиночестве на кухонной табуретке; входная дверь была открыта. Холод не мучил Бритт-Мари, ожидание – тоже. К ожиданию привыкаешь. У нее теперь достаточно времени, чтобы обдумать то, через что она сейчас проходит, – разновидность жизненного кризиса. Она про это читала. У людей то и дело случаются жизненные кризисы.

Крыса вошла в открытую дверь в двадцать минут седьмого. Села на пороге и в высшей степени настороженно осмотрела сникерс на тарелке, стоящей на полотенчике. Строго посмотрев на крысу, Бритт-Мари решительно сложила руки в замок.

– На будущее – мы ужинаем в шесть часов вечера. Как цивилизованные люди.

После некоторого размышления она добавила:

– И крысы.

Крыса смотрела на шоколадный батончик. Бритт-Мари сняла упаковку, положила шоколадку на середину тарелки, рядом – аккуратно сложенную салфетку. Бритт-Мари смотрела на крысу.

– Ах-ха. – Она откашлялась. – Мне не слишком хорошо даются беседы такого рода. Я недостаточно социализирована, как утверждает мой муж. Сам он невероятно социализирован, это все говорят. Он, знаете ли, предприниматель.

Крыса не ответила, и Бритт-Мари пояснила:

– Очень успешный. Очень, очень, очень успешный.

Она подумала, не рассказать ли крысе о своем жизненном кризисе. Объяснить, как трудно, когда ты остался один, если всю жизнь существовал для кого-то другого. Но доставлять крысе дискомфорт не хотелось. Поэтому Бритт-Мари расправила складку на юбке и официальным тоном произнесла:

– У меня к вам предложение. Каждый вечер, в шесть часов вам здесь подадут ужин. – Бритт-Мари указала на батончик. – Предложение, если вы найдете его взаимовыгодным, будет означать, что я не позволю вам в случае вашей смерти лежать в стене и пахнуть. А вы сделаете то же для меня. Пусть знают, что мы с вами – тут.

Крыса осторожно подкралась к батончику. Вытянула шею, обнюхала. Бритт-Мари стряхнула невидимые крошки с колен.

– Дело, знаете ли, в бикарбонате – когда умираешь, он исчезает из тела. От этого возникает запах. Я прочла об этом, когда Ингрид умерла.

Крыса недоверчиво дернула усами. Бритт-Мари виновато кашлянула.

– Ингрид – моя сестра. Она умерла. Я боялась, что она начнет пахнуть. Так я узнала все про бикарбонат. Тело вырабатывает бикарбонат, чтобы нейтрализовать едкую кислоту в желудке. Когда человек умирает, тело перестает вырабатывать бикарбонат, и тогда едкие кислоты разъедают кожу и просачиваются на пол. Вот это, знаете ли, и пахнет.

Несколько мгновений Бритт-Мари раздумывала, не добавить ли, что сама она всегда считала, что человеческая душа обитает в бикарбонате. Когда душа покидает тело, ничего больше не остается. Только соседи, которые жалуются на запах. Но Бритт-Мари промолчала. Не хотелось доставлять крысе дискомфорт.

Крыса поужинала, но не сказала, что было вкусно.

А Бритт-Мари не спрашивала.

На самом деле все началось именно в этот вечер.

Зима стояла слякотная, снег по пути с неба на землю превращался в дождь. Но дети гоняли мяч в вечерних сумерках как ни в чем не бывало, не смущаясь ни темнотой, ни погодой. Видимость на парковке была крайне ограниченной. Она ограничивалась несколькими пятнами, куда добивали неоновые огни пиццерии и просачивался свет из окна кухни, откуда Бритт-Мари поглядывала на ребят, спрятавшись за занавеской. Хотя, честно говоря, таким футболистам даже самый яркий дневной свет не сильно бы помог попасть по мячу.

Крыса ушла домой. Бритт-Мари заперла дверь, перемыла посуду, еще раз прибрала весь молодежный центр и теперь стояла у окна, глядя на мир. Время от времени мяч по лужам проскакивал на шоссе, и тогда ребята методом «камень-ножницы-бумага» определяли, кому за ним идти. Что, по мнению Бритт-Мари, негигиенично. Нет, против детей она ничего не имеет, она не из таких, но почему бы не озаботиться гигиеной, даже когда играешь? Когда Давид и Пернилла были маленькими, Кент говорил им, что Бритт-Мари не умеет играть, потому что «не знает, как это – играть». Но это неправда. Бритт-Мари отлично знает, как играть в «камень-ножницы-бумага». Просто ей не кажется гигиеничным заворачивать в чистую бумагу грязные камни. Не говоря уж о ножницах. Кто знает, где они побывали.

Кент, конечно, всегда говорит, что Бритт-Мари во всем видит только негатив. И что недостаточно социализирована. «Черт возьми, да улыбнись же ты! » – ухмыляется он всякий раз, когда заходит на кухню за сигарами, а она моет посуду. Кент занимался гостями, а Бритт-Мари занималась домом, так они поделили жизнь. Кент, черт возьми, улыбается, а Бритт-Мари видит во всем негатив. Наверное, так и есть. Легко, наверное, быть оптимистом, если тебе не нужно наводить порядок после гостей.

Сестра и брат, Вега и Омар, играют в разных командах. Она спокойна и расчетлива, мяча касается внутренней стороной стопы – аккуратно, как поджимают пальцы, чтобы не задеть ночью того, кого любят. Брат Омар то и дело злится, он гоняется за мячом так, словно тот должен ему денег. Бритт-Мари не разбирается в футболе, но это и не нужно, чтобы понять: Вега играет лучше всех. Вернее, наименее плохо из всех. Омар постоянно в ее тени. И все в ее тени. Вега – как Ингрид.

Ингрид ни в чем не видела негатива. С позитивными людьми не поймешь – то ли их любят за позитивность, то ли они позитивны оттого, что их все любят. Сестра была на год старше Бритт-Мари и на пять сантиметров выше. Чтобы заслонить человека, пяти сантиметров вполне достаточно. Бритт-Мари соглашалась стоять в тени, она другого и не желала, потому что вообще желала для себя не очень много. Иногда так хотелось захотеть чего-нибудь по-настоящему, так сильно, чтобы невозможно было устоять. Чтобы ощутить жизнь. Но это быстро проходило.

А Ингрид просто разрывали бесчисленные желания: ей хотелось стать певицей, хотелось славы, которая ее, разумеется, ожидала, и внимания парней из большого мира, а не обыкновенных мальчишек из их подъезда. Бритт-Мари, правда, и эти мальчишки казались слишком необыкновенными, чтобы рассчитывать на их внимание, но для сестры такой необыкновенности, кончено, мало.

Мальчишки были братья – Альф и Кент. Дрались по любому поводу. Бритт-Мари этого не понимала. Она хвостом ходила за сестрой. Ингрид это вовсе не сердило. Наоборот. «Ты да я да мы с тобой, Бритт», – шептала она по ночам, когда рассказывала, как они будут жить в Париже, во дворце, полном прислуги. Она звала младшую сестру Бритт – по-американски. Было не очень понятно, зачем в Париже американское имя, но Бритт-Мари была не из тех, кто задает лишние вопросы.

Вега не такая легкомысленная, но смех у нее, когда ее команда попадает по воротам (две банки из-под газировки под дождем на темной парковке), – это смех Ингрид. Ингрид тоже обожала играть. С такими людьми не поймешь: играют они лучше всех, потому что любят играть, или любят играть, потому что всегда выигрывают.

Мяч с силой угодил по лицу невысокому рыжему парнишке, и тот шлепнулся в грязь. Бритт-Мари передернуло. Тот самый мяч, что ударил ее по голове. До того грязный, что хоть коли себе самой противостолбнячную сыворотку. Но от окна отойти невозможно – ведь Ингрид так любила футбол!

Будь здесь Кент, он, разумеется, сказал бы, что ребята играют как бабы. Кент, говоря о чем-нибудь плохом, рано или поздно говорит – «как бабы». Хоть Бритт-Мари и не склонна к иронии, но тут ее сложно не уловить: единственный человек на площадке, который играет не как баба, – это девочка.

Спохватившись, Бритт-Мари отодвинулась от окна, пока ее не заметили с улицы. Был девятый час, и молодежный центр снова погрузился во тьму – лампы не горели. В темноте Бритт-Мари мыла цветочные ящики. Посыпала землю содой. Больше всего ей не хватало ее балкона. На балконе человек не бывает одинок – у него есть машины, дома, люди на улице. Ты и среди них, и как бы нет. Это в балконах самое лучшее. А еще – когда стоишь, закрыв глаза, на балконе рано утром, пока Кент не проснулся, и чувствуешь, как ветер шевелит волосы. Бритт-Мари часто стояла так, и это было как Париж. Конечно, она никогда не бывала в Париже, потому что Кент не вел там дел, но она разгадала ужасно много кроссвордов про Париж. Это самый кроссвордовский город, и Ингрид всегда говорила, что они будут жить там, когда вырастут, – она и Бритт-Мари. Когда Ингрид станет знаменитостью. Знаменитости живут в Париже, и у них есть прислуга, это Ингрид знала, а Бритт-Мари устраивало все, что нравилось Ингрид. Против того, чтобы называться по-американски, Бритт, Бритт-Мари тоже ничего не имела, но из-за прислуги сильно переживала. Вдруг решат, будто сестра Бритт-Мари так плохо убирается, что вынуждена кого-то нанимать. О таких женщинах мама отзывалась с презрением, а Бритт-Мари не хотелось, чтобы кто-нибудь говорил с презрением про Ингрид.

Пока Ингрид добивалась успехов в большом мире, Бритт-Мари продолжала добиваться успехов в мире маленьком. Прибираться. Наводить порядок. Ингрид это замечала. Она замечала сестру. Каждое утро, когда Бритт-Мари укладывала ей волосы, Ингрид не забывала сказать: «Спасибо, Бритт, как здорово у тебя получилось! » – вертя головой перед зеркалом в такт какой-нибудь песне с долгоиграющей пластинки. У Бритт-Мари никогда не было пластинок. Зачем пластинки, если есть старшая сестра, которая тебя замечает?

Бритт-Мари не хватало Ингрид. Гораздо больше, чем балкона.

Бритт-Мари вздрогнула: дверь грохнула так, словно в нее метнули топор. За дверью оказалась Вега. Без топора. Зато вся мокрая – на пол с нее текла вода и жидкая глина. У Бритт-Мари внутри все закричало.

– Почему вы не зажжете свет? – Вега прищурилась в темноту.

Бритт-Мари сцепила руки в замок.

– Освещение не работает, голубушка.

– А вы лампочки поменять не пробовали? – Вега наморщила лоб, словно изо всех сил старалась не выкрикнуть «ГОЛУБУШКА! ».

В дверях появился Омар – с глиной в носу. Как он ухитрился? Существует же, в конце концов, сила тяжести.

– Купите лампочки! У меня есть обалденные сберегайки! По специальной цене! – бодро отрапортовал Омар, предъявив Бритт-Мари рюкзак.

Вега пнула его по лодыжке. Потом с неуклюжей дипломатичностью подростка заглянула Бритт-Мари в глаза и спросила:

– Можно мы матч посмотрим?

– Какой… матч? – удивилась Бритт-Мари.

– Матч! – ответила Вега примерно таким тоном, как если бы ее спросили: «Какой папа римский? »

Теперь Бритт-Мари сложила руки на животе.

– Что за матч?

– Футбольный! – хором выдохнули Вега и Омар и посмотрели на Бритт-Мари, как смотрели на Кента его дети, когда он как-то произнес «рождественский гном» и изобразил пальцами кавычки.

– Ах-ха, – недовольно произнесла Бритт-Мари, с отвращением глядя на перепачканную одежду.

Не на детей, разумеется. На их одежду. Дети ни в коем случае не вызывают у Бритт-Мари отвращения.

– Он всегда разрешал нам смотреть. – Вега указала на фотографию возле двери: пожилой мужчина с футболкой «Банк» в руках.

На другой фотографии, рядом с первой, тот же мужчина стоял в белой куртке перед грузовиком; на одном нагрудном кармашке значилось «ФК Борг», а на другом – «Тренер-инструктор». Куртку пора бы почистить, подумала Бритт-Мари. Похоже, про соду в этом поселке никто и не слышал.

– Меня об этом не уведомили. Вам придется поговорить с этим человеком, – объяснила Бритт-Мари.

Воцарилось такое молчание, что стало трудно дышать.

– Он умер, – сказала наконец Вега своим кроссовкам.

Бритт-Мари посмотрела на мужчину на фотографии. Потом опустила взгляд на руки.

– Это… ах-ха. Прискорбно слышать. Но ведь я тут ни при чем.

Вега сощурилась на нее с ненавистью. Потом пихнула Омара в бок и прошипела:

– Пошли отсюда, Омар. Ну ее.

Она уже отошла на несколько шагов, когда Бритт-Мари заметила в паре метров от двери еще троих детей. Мальчики лет двенадцати-тринадцати. Один рыжий, один черноволосый и один с высоким уровнем холестерина. Не то чтобы у Бритт-Мари были предрассудки, но под их взглядами она почувствовала себя чуточку виноватой. Бритт-Мари это ощущение не понравилось. Из пиццерии на площадку падал свет. В окна видно было, что один телевизор там точно есть.

– Позвольте спросить, почему вы не смотрите футбол в пиццерии, или в автосервисе, или что там оно сейчас, если этот матч для вас так важен? – спросила Бритт-Мари исключительно вежливо, а вовсе не как конфликтный человек.

Омар пнул мяч на парковку и тихо ответил:

– Они там пьют. Если проигрывают.

– Ах-ха. А если выигрывают?

– Тогда они пьют еще больше. Поэтому он всегда пускал нас смотреть футбол сюда.

Омар указал на мужчину на фотографии. Бритт-Мари крепче стиснула руки.

– Ах-х-а.

Бритт-Мари подумала и изрекла:

– А дома телевизора ни у кого во всем поселке, конечно, нет?

Ответила ей Вега, отчетливо и жестко, словно оборачивая каждый слог стальной проволокой:

– Ни у кого дома нет места на всю команду, а мы смотрим футбол вместе! Всей командой!

Бритт-Мари стряхнула пылинки с юбки.

– У меня сложилось впечатление, что команды у вас больше нет.

– У НАС ЕСТЬ КОМАНДА! – Вега решительно направилась к Бритт-Мари, не дойдя двух шагов, остановилась, наставила на нее указательный палец и крикнула:

– Мы здесь, так? Мы здесь! Значит, мы – команда! Даже если у нас отобрали наше гребаное поле и гребаный клуб, а наш тренер умер от гребаного инфаркта, мы – команда!

Бритт-Мари поежилась под устремленным на нее бешеным взглядом. Лексикон у ребенка категорически неприемлемый! Но по щекам Веги градом катились слезы, казалось, девочка вот-вот ее ударит – или обнимет: Бритт-Мари опасалась обоих вариантов в равной мере.

– Прошу вас подождать здесь, – сказала она и в страхе закрыла дверь.

Вот, собственно, что произошло, прежде чем все началось.

Бритт-Мари стояла за дверью в темноте. Вдыхала запах влажной земли и соды. Вспоминала запах алкоголя и гвалт футбольных телетрансляций. Кент никогда не выходит на балкон. Он боится высоты. Бритт-Мари выходила на балкон одна. Она всегда лгала, что купила растения, потому что знала: он что-нибудь съязвит, если она расскажет, что нашла цветы в мусорном чулане или на улице. Брошенные каким-нибудь соседом при переезде. Цветы напоминали об Ингрид: сестра так любила живое. И Бритт-Мари снова и снова спасала жизнь бездомным растениям в память о сестре, чью жизнь она спасти не смогла. Как это объяснишь Кенту?

Кент не верит в смерть, он верит в эволюцию. «Эволюция, – одобрительно кивал он, видя, как в какой-нибудь передаче про животных лев поедает раненую зебру, – она отсеивает слабых. Ради выживания вида. Если ты не лучше всех, то должен понять намек и освободить место для сильного, а? »

Разве можно с таким человеком говорить о балконных цветах?

Или об утратах?

Чуть дрожащей рукой Бритт-Мари потянулась за мобильным. Девушка из службы занятости выдохнула после третьего вызова:

– Алло?

Бритт-Мари испустила благожелательный вздох:

– Ну кто так отвечает? Вы что, запыхались?

– Бритт-Мари? Я в спортзале! – прокричала девушка.

– Видимо, вам это нравится, – констатировала Бритт-Мари.

– Что-то случилось?

– Здесь дети. Они говорят, что хотят смотреть какой-то матч.

– А, ну да, матч! Я тоже буду смотреть! – В голосе девушки послышалось волнение.

– Меня не поставили в известность о том, что в мои должностные обязанности входят дети! – Волнения в голосе Бритт-Мари было не меньше.

– Бритт-Мари, – простонала девушка, – извините, но я не могу разговаривать по телефону в спортзале.

А потом заметила:

– Но… это же хорошо? Если дети смотрят футбол, а вы вдруг умрете, они об этом узнают!

И коротко рассмеялась.

Наступило долгое, ужасно, ужасно долгое молчание. Девушка вдохнула сквозь зубы; гудение беговой дорожки оборвалось.

– О’кей, Бритт-Мари, простите, я пошутила. Зря я это сказала. Я не имела в ви… алло?

Бритт-Мари уже нажала «отбой». Через полминуты она открыла дверь, держа в руках стопку аккуратно сложенных, недавно выстиранных белых футболок.

– Во всяком случае, вы не войдете сюда в грязной одежде, я только что вымыла пол! – объявила она детям и вдруг осеклась.

Среди них оказался полицейский. Невысокий, кругленький, со стрижкой как лужайка через день после пикника с несколькими мангалами.

– Что вы натворили? – прошипела Бритт-Мари Веге – с самой чуточкой укора.

– Это мы натворили? – прохрипела Вега и, обернувшись к полицейскому, указала на Бритт-Мари: – Она не пускает нас смотреть футбол!

Бритт-Мари зыркнула на полицейского:

– Эти дети вчера запулили мне мячом по голове! – и указала на Вегу.

– НЕ НАРОЧНО!

Полицейского явно обуревали смешанные чувства. Наконец он решил, что самое лучшее с административной точки зрения – это протянуть Бритт-Мари большую стеклянную банку.

– Меня зовут Свен. Я хотел сказать вам – добро пожаловать в Борг. Это варенье.

Бритт-Мари смотрела на банку. Вега смотрела на Свена. Свен в смущении почесывал разные участки полицейской формы.

– Черничное варенье. Я сам варил. Я ходил на курсы. В городе.

Бритт-Мари смерила его взглядом с головы до ног и обратно. В обоих направлениях задержалась взглядом на форменной рубашке, обтянувшей живот.

– У меня нет футболки на ваш размер, – сообщила она.

Свен покраснел.

– Нет, нетнетнет, я не за этим. Я только… добро пожаловать в Борг, и все! Я только это хотел сказать!

Он сунул банку Веге и, запинаясь и кивая своей спорадической шевелюрой, отступил на парковку, к пиццерии. Вега рассматривала варенье. Омар глянул на безымянный палец Бритт-Мари и ухмыльнулся:

– Вы замужем?

– Разведена. – Бритт-Мари сама поразилась, как легко и быстро это выговорилось. Впервые.

Омар ухмыльнулся еще шире и кивнул на Свена:

– А он свободен, чтобы вы знали!

Дети захихикали. Бритт-Мари сунула сложенные футболки в руки Омару, вырвала банку у Веги из рук.

– Тогда почему он в полицейской форме?

Дети непонимающе затихли.

– Чего? – спросил Омар.

– Почему он в полицейской форме, если он свободен? Ее ведь полагается носить только в рабочее время! – сердито объяснила Бритт-Мари и удалилась в темноту молодежного центра.

Полдесятка детей остались стоять на пороге, переглядываясь и закатывая глаза.

Так все и началось.

Конец ознакомительного фрагмента

⇐ Предыдущая 1 2 3 45