С. ДЕННЕТ 6 страница

Однако эта важная теоретическая идея иногда приводит к серьезным заблуждениям. Наиболее соблазнительное среди них можно было бы назвать мифом о двойном преобразовании: сначала нервная система преобразовывает свет, звук, температуру и т. п. в нейросигналы (цепочки импульсов в нервных волокнах), а затем в особом центральном месте эти цепочки импульсов преобразовываются и переводятся в некоторую другую среду — среду сознания! Так считал Декарт, и он же предположил, что шишковидная железа, находящаяся прямо в центре мозга, и есть то место, где происходит второе преобразование и переход в таинственную, нефизическую среду психики. Сегодня практически нет ни одного исследователя, который признавал бы существование такой нефизической среды. Однако, как это ни странно, идея второго преобразования и перехода в особую физическую или материальную среду, который осуществляется в пока еще не установленной области мозга, продолжает увлекать излишне доверчивых теоретиков. Как если бы они поняли, что, поскольку вегетативная активность нервной системы — это простая чувствительность, то должно быть какое-то центральное место, где появляется способность ощущать. В конце концов, живое глазное яблоко, отделенное от мозга, не способно видеть, т. е. оно не имеет осознаваемого визуального восприятия, которое должно поэтому возникать позлее, когда к простой чувствительности добавляется некий таинственный х и они вместе создают способность ощущать.

Нетрудно понять причины, почему эта идея сохраняет свою привлекательность. Мы склонны считать, что нервные импульсы не могут быть материей сознания — их нужно каким-то образом преобразовать во что-то иное. Иначе нервная

система напоминала бы телефонную сеть без абонентов, или телевизионную сеть без зрителей, или корабль без рулевого. Кажется, что должен существовать некий центральный Агент, Босс или Зритель, который принимает (преобразовывает) всю информацию, оценивает ее и затем «ведет корабль».

Идея о том, что сама сеть — благодаря своей сложной структуре, а, стало быть, благодаря возможности осуществлять преобразования и управлять телом — способна взять на себя роль внутреннего Босса и стать пристанищем для сознания, кажется нелепой. Сначала. Для материалиста же эта идея (в том или ином виде) является главной надеждой. Вот здесь-то и стоит обратиться к тем затруднениям, которые разрушают представление о нервной системе как исключительно о системе обработки данных. Эти затруднения подстегнут наше воображение и позволят переложить часть огромной задачи по «оценке информации» обратно на тело.

«У моего тела есть свое собственное мнение! »

Nature appears to have built the apparatus of rationality notjust on top of the apparatus of biological regulation,

but also from it and with it.

Antonio Damasio.

Descartes' Error: Emotion, Reason, and the Human Brain3'

В нервной системе средой для передачи информации являются электрохимические импульсы, распространяющиеся по длинным ответвлениям нервных клеток — не со скоростью света, подобно электронам в проводниках, а в гораздо более медленном режиме цепной реакции. Нервное волокно — это своего рода удлиненная аккумуляторная батарея, в которой из-за различия химического состава на внутренней и внешней

з Природа, видимо, создала механизм рационального поведения не

просто вдобавок к биологической регуляции, но также из нее и с ее помощью. ДомациоА. Ошибка Декарта: эмоции, разум и человеческий мозг.

стороне стенки клетки индуцируется электрическая активность, затем распространяющаяся вдоль этой стенки с переменной скоростью, которая намного превышает скорость транспортировки связок молекул в жидкой среде, но является значительно меньше скорости света. Там, где нервные клетки состыковываются друг с другом, в местах их соединений, называемых синапсами, происходит взаимодействие между микроэффекторами и микродатчиками: электрические импульсы вызывают высвобождение молекул-нейротрансмитте-ров, которые преодолевают брешь в синапсе (она очень узкая) при помощи старомодной диффузии, а затем вновь преобразовываются в электрические импульсы. Это может восприниматься как шаг назад в древний мир молекулярных «замков и ключей». Тем более, если оказывается, что помимо молекул-нейротрансмиттеров (таких как глютамат), которые, видимо, являются более или менее нейтральным и универсальным средством передачи информации через синапсы, существуют разнообразные молекулы-нейромодуляторы, которые, обнаружив «замки» в соседних нервных клетках, производят в них самые разные собственные изменения. Не означает ли это, что нервные клетки реагируют на присутствие этих молекул-нейро-модуляторов, подобно другим датчикам, «замечающим» присутствующие антигены, кислород или тепло? Если это так, то тогда фактически в каждом сочленении нервной системы имеются датчики, добавляющие входные данные в поток информации, который уже несут в себе электрические импульсы. Кроме того, повсюду есть эффекторы, выделяющие нейромо-дуляторы и нейротрансмиттеры во «внешний» мир, состоящий из остальных частей тела, где они диффундируют, вызывая множество различных действий. Четкая граница между системой обработки информации и остальным телом рушится.

Всегда было ясно, что если имеются датчики и эффекторы, то «нейтральность» информационной системы в отношении носителей или возможность ее разнообразных реализаций улетучивается. Например, для обнаружения света требуется фоточувствительное вещество — что-то такое, что будет быстро и надежно реагировать на фотоны, преобразовывая их появление (событие субатомного уровня) в события большего масштаба, которые затем могут вызывать другие события. (Одним

из таких фоточувствительных веществ является родопсин. Этот белок был выбран природой в качестве материала для глаз всех животных, от муравьев и рыб до орлов и людей. Для создания искусственных глаз можно использовать какой-нибудь другой фоточувствительный элемент, но отнюдь не все что угодно). Для распознавания и нейтрализации антигена нужно антитело подходящей формы, так как распознавание производится по методу «замок-и-ключ». Это ограничивает выбор строительного материала для антител теми молекулами, которые могут свертываться в нужную форму, а также этим жестко лимитируется химический состав молекул — хотя и не всецело (как показывает пример с разновидностями лизоци-ма). Теоретически, каждая система обработки информации соединена, можно сказать, двумя своими концами с датчиками и эффекторами, физическое строение которых диктуется выполняемыми ими функциями; все, что происходит между этими концами, может осуществляться с помощью процессов, нейтральных в отношении носителей данных.

Системы управления кораблями, автомобилями, нефтеперегонными заводами и прочими сложными творениями рук человеческих нейтральны в отношении носителей при условии, что используемые носители могут выполнять свою работу за приемлемое время. Однако осуществляющие управление нервные системы животных не являются по-настоящему нейтральными в отношении носителей — не потому, что они должны состоять из особых материалов, чтобы порождать нужное свечение, жужжание или что-то в этом роде, но потому, что они развились (как системы управления) у организмов, которые уже были обильно снабжены очень распределенными системами управления. Новые системы должны были создаваться вдобавок к этим более древним системам и для тесного сотрудничества с ними, и, таким образом, возникло астрономически большое количество точек преобразования. Иногда мы можем не принимать во внимание эти повсеместные взаимопроникновения разных сред — например, когда заменяем одиночный нервный канал вроде слухового нерва искусственным протезом, но Только в фантастическом мысленном эксперименте мы могли бы вообще не учитывать этих взаимопроникновений.

Например, ключами к замкам, которые нужно «открывать» при управлении взаимодействием нервных клеток, являются (среди прочих) молекулы глютамата, дофамина и норэпинеф-рина, но, «в принципе», все замки могли бы быть изменены, т. е. заменены химически иной системой. В конце концов, функция химического вещества зависит исключительно от его соответствия замку и, следовательно, от дальнейших действий, вызываемых появлением соответствующего сообщения. Однако общее распределение обязанностей во всем теле делает подобное изменение замков практически невозможным. Слишком много функций по обработке информации и ее хранению уже встроено в эти конкретные материалы. И это еще одна причина, почему при создании психики важно, какой используется материал. Итак, есть две причины для этого: скорость и размещение датчиков и эффекторов по всей нервной системе. Думаю, каких-либо других причин нет.

Эти соображения служат подтверждением интуитивно привлекательному тезису, который часто выдвигают критики функционализма: в действительности, имеет значение, из чего создается психика. Нельзя создать способную ощущать психику из кремниевых кристаллов, проводников и стекла или из пивных банок, связанных веревкой. Является ли это основанием для отказа от функционализма? Вовсе нет. Фактически, своей убедительностью эти доводы обязаны той интуитивной идее, на которую опирается функционализм.

Единственная причина зависимости психики от химического состава ее механизмов или носителей данных заключается в том, что для осуществления своих функций эти механизмы должны состоять из веществ, совместимых с существовавшим до них телом, которым они управляют. Это факт биологической истории. Функционализм направлен против витализма и других форм мистицизма в отношении «внутренних свойств» различных субстанций. В адреналине столько же гнева или страха, сколько глупости в бутылке виски. Эти субстанции per se* так же не имеют отношения к психическому, как не имеют отношения к нему бензин или углекислый газ. Только тогда, когда их способность действовать в качестве компонентов боль-

4 Сами по себе (лат. ). - Прим. перев.

тттих функциональных систем зависит от их физического строения, становится важной их так называемая «внутренняя природа».

Тот факт, что наша нервная система — это не обособленная и нейтральная в отношении носителей система управления, в отличие, скажем, от системы управления на современном корабле, тот факт, что она имеет эффекторы и датчики практически в каждом сочленении, заставляет нас более сложным (и реалистичным) образом представлять функционирование ее частей. Признание этого факта немного усложняет жизнь функционалистов. Тысячи философских мысленных экспериментов (включая и мой собственный, сформулированный в работе «Где я? » [1978]) основывались на той идее, что я — это не мое тело, но... хозяин моего тела. В случае операции по пересадке сердца вы хотели бы быть реципиентом, а не донором, но в случае операции по пересадке мозга вы хотели бы быть донором, так как вы переходите с мозгом, а не с телом. В принципе, (как утверждали многие философы) я мог бы даже заменить свой нынешний мозг на новый, изменив носителя и сохранив только содержащееся в нем сообщение. Я мог бы, к примеру, перемещаться при помощи телепортации при условии, что информация сохранялась бы полностью. В принципе, это было бы возможно, но только потому что информация передавалась бы о всем теле, а не только о нервной системе. Невозможно отделить меня от моего тела так, чтобы (как часто предполагали философы) край разреза остался ровным и чистым. Мое тело содержит так же много меня — ценностей, способностей, воспоминаний и склонностей, благодаря которым я есть тот, кто я есть, — как и моя нервная система.

Наследие пресловутого декартовского дуализма души и тела дает о себе знать далеко за пределами академического мира, проникая в повседневное мышление: «Эти атлеты подготовлены физически и духовно», «С твоим телом все в порядке — все дело в твоей душе». Даже те из нас, кто сражался против этого картезианского воззрения, испытывали сильную склонность видеть в психике (т. е. в мозге) хозяина тела, кормчего ко-Рабля. Поддаваясь этому стандартному образу мыслей, мы забываем о важной альтернативе — считать мозг (и. соответственно, психику) лишь одним органом среди многих других, от-

носительно недавно узурпировавшим управление, органом, функции которого можно правильно понять, только если рассматриваешь его не как хозяина, а как еще одного довольно беспокойного слугу, работающего в интересах тела, предоставляющего ему приют и пропитание и придающего смысл его действиям.

Это историческое или эволюционное развитие напоминает мне о перемене, которая произошла в Оксфорде за тридцать лет, минувших с тех пор, как я был там студентом. Раньше всеми делами ведали преподаватели, члены совета колледжа, а казначеи и прочие бюрократы, вплоть до заместителя ректора, действовали под их руководством и исполняли их волю. Теперь члены совета колледжа, как и их коллеги преподаватели американских университетов, выполняют роль работников, нанимаемых центральной администрацией. Но благодаря кому, в конце концов, Университет получает свое значение? В ходе эволюции с «администрацией» наших тел незаметно произошла сходная перемена. Но найти тела, подобно преподавателям Оксфорда, все еще сохраняют некоторое право принимать решения — или, во всяком случае, право восстать, когда центральная администрация действует вопреки мнению «политического тела»5'

Как только мы откажемся от четкого отождествления психики с мозгом и допустим ее распространение на другие части тела, рассуждать о психике в функционалистском ключе будет труднее, однако мы будем с лихвой вознаграждены за это. В силу того, что наши системы управления, в отличие от систем управления на кораблях и прочих творениях человека, не столь обособлены, наши тела сами (отдельно от содержащихся в них нервных систем) несут в себе немалую долю той мудрости, которой «мы» пользуемся в ходе ежедневного принятия решений. Фридрих Ницше давно все это понял и изложил в характерной для него живой манере в книге «Так говорил Заратустра» (в разделе, удачно озаглавленном «О презирающих тело»):

Понятие «политическое тело» было введено Гоббсом для обозначения подчиненных верховной власти граждан. — Прим. ред.

«Я тело и душа» — так говорит ребенок. И почему не говорить, как дети?

Но пробудившийся, знающий, говорит: я — тело, только тело, и ничто больше; а душа есть только слово для чего-то в теле.

Тело — это большой разум, множество с одним сознанием, война и мир, стадо и пастырь.

Орудием твоего тела является также твой маленький разум, брат мой; ты назьюаешь «духом» это маленькое орудие, эту игрушку твоего Ь > лыпого разума. ... За твоими мыслями и чувствами, брат мой, стоит более могущественный повелитель, неведомый мудрец, —он называется Само. В твоем теле он живет; он и есть твое тело.

Больше разума в твоем теле, чем в твоей высшей мудрости6'

Эволюция встраивает информацию во все части каждого организма. Китовый ус несет в себе информацию о пище китов и о жидкой среде, в которой они ее находят. Крыло птицы содержит информацию о среде, в которой оно выполняет свою функцию. Еще более яркий пример — кожа хамелеона, которая несет в себе информацию о текущем окружении животного. Висцеральные и гормональные системы животных включают в себя большое количество информации о мире, в котором жили их предки. Эта информация вообще не должна воспроизводиться в мозге. Она не должна быть «представлена» в виде «структур данных» в нервной системе. Впрочем, она может быть использована нервной системой, которая сконструирована таким образом, чтобы основываться на информации, содержащейся как в гормональной системе, так и в конечностях и глазах животного. Итак, во всём остальном теле воплощена мудрость, прежде всего касающаяся предпочтений. Выступая чем-то вроде резонатора, отзывчивого слушателя или критика, старые системы тела могут направлять центральную нервную систему, заставляя ее — иногда мягко, иногда резко — совершать мудрые действия. В сущности, предоставляйте решать телу. Отдавая должное покойному Декарту, следует отметить, что даже он осознавал, по крайней мере смутно, важность этого союза тела и души:

в Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М, 1990. Т. 2. Так говорил Заратустра. С. 24. -м. перев.

Природа учит меня также, что я не только присутствую в своем теле, как моряк присутствует на корабле, но этими чувствами — боли, голода, жажды и т. п. — я теснейшим образом сопряжен с моим телом и как бы с ним смешан, образуя с ним, таким образом, некое единство. (Размышление шестое)7'

Когда все идет хорошо, тогда царит гармония, и мудрость из различных телесных источников используется на благо всего организма, но всем нам прекрасно известны конфликтные ситуации, которые могут вызвать взрыв удивления: «У моего тела есть свое собственное мнение! ». Вероятно, иногда возникает соблазн соединить некоторую часть этой телесной информации в отдельную психику. Почему? Потому что эта информация организована таким образом, что может иногда казаться чем-то относительно самостоятельным, что проводит различия, учитывает предпочтения, принимает решения, предпринимает меры, соперничая в этом с вашим сознанием. В такие моменты очень убедительным кажется картезианское представление о я как о некоем кукловоде, отчаянно пытающемся управлять не повинующейся ему марионеткой — телом. Ваше тело может выдать тайну, которую вы очень хотите скрыть; наиболее очевидные тому примеры — вы неожиданно краснеете, вас охватывает дрожь, вы покрываетесь потом и т. п. Оно может «решить», вопреки намеченным вами планам, что сейчас самое подходящее время для занятий сексом, а не для интеллектуальной беседы, и предпримет смущающие вас действия, подталкивающие к такому coup d'etafi. В другом случае, к вашей еще большей досаде и разочарованию, оно может остаться глухим к вашим усилиям сподвигнуть его на занятия сексом, заставляя вас разными действиями и нелепыми уговорами пытаться убедить его.

Но почему наши тела, уже обладая собственной психикой, решили приобрести вдобавок к ней наше сознание? Разве одной психики для тела не достаточно? Не всегда. Как мы виде-

тДекарт Р. Соч.: В 2 т. М, 1994. Т. 2. Размышления о первой философии/ Размышление шестое. С. 65. — Прим, перев.

s Зд.: Внезапный, неожиданный поворот событий (франц. ), — Прим- пс-

рев.

ли, старая «телесная» психика на протяжении миллиардов лет выполняла тяжелую работу по жизнеобеспечению тела, но она действует относительно медленно и обладает довольно грубой способностью различения. Ее интенциональность имеет малый радиус действия. Она легко попадается на обман. Для более сложных контактов с миром требуется более быстрая и дальновидная психика, способная продуцировать большее и лучшее будущее.

ГЛАВА 4

КАК ИНТЕНЦИОНАЛЬНОСТЬ ПРИОБРЕЛА ВАЖНОЕ ЗНАЧЕНИЕ

Башня порождения и проверки*

Чтобы видеть дальше во времени, полезно смотреть дальше в пространстве. То, что в начале было внутренними и периферийными системами мониторинга, медленно эволюционировало в системы, способные осуществлять не только проксимальные (ближайшие), но и дистальные (удаленные) различения. Именно здесь вступает в свои права восприятие. Нюх, или обоняние, основывается на приносимых издалека (ветром) предвестниках, выполняющих роль ключей к местным замкам. Траектории, по которым относительно медленно движутся эти предвестники, изменчивы и неопределенны из-за случайных рассеиваний и испарений их запахов; следовательно, информация о распространяющем их источнике является ограниченной. Слух зависит от звуковых волн, попадающих на датчики системы, а поскольку эти волны более быстрые и стабильные, восприятие может продвинуться в своем приближении к «действию на расстоянии». Но звуковые волны могут преломляться и отражаться, скрывая тем самым свой источник. Зрение зависит от намного более быстрых фотонов, отражающихся от предметов в мире. И фотоны движутся по совершенно прямым траекториям, так что при обустройстве крошечного отверстия соответствующей формы (и необязательно содержащего линзу) организм может мгновенно получать информацию высокой степени точности о событиях и поверхностях вдали от него. Как произошел этот переход от внутренней к проксимальной, а затем к дистальной интенциональности? Для получения информации, поступающей на периферию тела, в ходе эволюции была создана масса специализированных внутренних агентов. В свете,

Этот раздел взят, с некоторыми изменениями, из «Опасной идеи Дарвина».

падающем на сосну, закодировано столько же информации, как и в свете, падающем на белку, но белка снабжена миллионами микроагентов, специально предназначенных для приема и даже для поиска и интерпретации этой информации.

Животные являются не только травоядными или плотоядными. Они, по удачному выражению психолога Джорджа Миллера, также информоядны. Их эпистемический голод складывается, как некое совершенное объединение, из эпистемиче-ского голода миллионов отдельных микроагентов, организуемых в десятки, сотни или тысячи подсистем. Каждого из этих крошечных агентов можно считать абсолютно минимальной интенциональной системой, жизненная программа которой состоит в том, чтобы снова и снова задавать один-единственный вопрос: «Сообщение мне поступает СЕЙЧАС? », — и сразу же выполнить небольшое, но нужное действие в случае ответа «ДА». Без эпистемического голода нет ни восприятия, ни рассудка. Философы неоднократно пытались разложить восприятие на Данное и то, что делает с Данным сознание. Данное является, конечно, Взятым, но взятие Данного — это не нечто такое, что совершает один Главный Берущий, локализованный в неком центральном штабе в мозге животного. Задача взятия Данного распределена между всеми берущими с их индивидуальной организацией. Берущими являются не только периферийные датчики (палочки и колбочки в сетчатке глаза, специализированные клетки в эпителии носа), но и все внутренние функционеры, которых они снабжают «пищей», т. е. клетки и группы клеток, соединенные в сети по всему мозгу. Эта пища поступает к ним не в виде света или давления (давления звуковых волн и тактильного давления), а в виде нейронных импульсов; но если не считать этого изменения в пище, все они играют сходную роль. Каким образом эти агенты организовались в более крупные системы, способные обеспечивать еще более совершенные формы интенциональности? Конечно, в ходе эволюции путем естественного отбора, но не в виде единого процесса.

Я хочу предложить общую схему, в которую можно включить различные варианты конструкций для мозга, с тем чтобы Понять, откуда проистекают его способности. Это крайне уп-Р°Щенная структура, но идеализация является ценой, которую

зачастую приходится платить за суммарное представление. Я называю эту структуру Башней порождения и проверки. При возведении каждого нового этажа Башни организмы получают возможность находить все лучшие и лучшие ходы и находить их все более эффективным способом.

Тогда растушую способность организмов созидать будущее можно представить в виде последовательности шагов. Почти наверняка, эти шаги не соответствуют четко определенным переходным периодам в эволюционной истории (без сомнения, у разных биологических родов они совмещались, и в их осуществлении не было единообразия), но различные этажи Башни порождения и проверки знаменуют важные успехи в развитии познавательной способности, и как только мы увидим в общих чертах несколько ключевых особенностей каждого этажа, остальные этапы эволюции станут более понятными.

В начале была дарвиновская эволюция видов путем естественного отбора. В процессе более или менее случайных рекомбинаций и мутаций генов вслепую было создано множество различных организмов-кандидатов. Эти организмы прошли испытание в полевых условиях, и среди них выжили только сконструированные наилучшим образом. Это первый этаж башни. Давайте назовем его обитателей дарвиновскими созданиями.

Этот процесс прошел через многие миллионы циклов, произведя на свет множество удивительных конструкций, как растительных, так и животных. В конечном счете, среди его новых созданий оказались некоторые конструкции, обладающие свойством фенотипической пластичности, т. е. конструкция отдельных организмов-кандидатов не определялась полностью при рождении; в ней присутствовали элементы, которые могли быть откорректированы событиями, происходившими во время полевых испытаний.

Некоторые из этих кандидатов, как мы можем предположить, жили не лучше своих собратьев, дарвиновских созданий с жестко фиксированной конструкцией, так как у них не было возможности предпочитать (выбирать «на бис») те варианты поведения, «для испытания» которых у них было все необходимое. Но другие, можно предположить, были более удачливы и имели вмонтированные «подкрепители», которым случалось по-

дарвиновские создания, различные «жестко вмонтированные» фенотипы

«s_ ]^

Рис. 4. 1.

отбор одного

предпочтительного

фенотипа

размножение

предпочтительного

фенотипа

ощрять совершение «умных» шагов, т. е. действий, которые были лучшими среди доступных для кандидатов. Таким образом, эти особи, сталкиваясь с окружающей средой, совершали разнообразные действия, опробывая их одно за другим, пока не находили то, которое срабатывало. Они обнаруживали это, только получив положительный либо отрицательный сигнал от окружающей среды, который корректировал вероятность повторного совершения этого действия в другой раз. Конечно, любые создания с неправильным монтажом — подкрепляющим совершение негативных вместо позитивных действий — были обречены. Только те, кому посчастливилось родиться с подхо-

дящими подкрепителями, обладали преимуществом. Мы можем называть этот подкласс дарвиновских созданий скинне-ровскими созданиями, поскольку, как любил отмечать психо-лог-бихевиорист В. Ф. Скиннер, такое «оперантное научение» не является простым аналогом дарвиновского естественного отбора, а служит дополнением к нему:

«Там, где заканчивается врожденное поведение, начинается врожденная модифицируемость процессов выработки условных рефлексов» (1953, с. 83).

Произошедшая в 1970-х годах когнитивная революция лишила бихевиоризм его господствующего положения в психологии, и с тех пор существует тенденция недооценивать возможности скиннеровского научения (или его разновидностей) в превращении набора поведенческих реакций организмов в высоко адаптивные и способные к различению структуры. Однако успешные исследования по нейросетям и «коннекцио-низм» в 1990-х годах заново продемонстрировали порой удивительную виртуозность простых сетей, которые начинают жизнь, имея более или менее беспорядочные соединения, а затем корректируют их при помощи простой разновидности «опыта» — пережитой ими истории подкреплений.

Основополагающая идея о том, что окружающая среда играет роль слепого отбора в формировании психики (или мозга, или системы управления), свое происхождение ведет не от Дарвина, а из более глубокого прошлого. Предшественниками сегодняшних коннекционистов и вчерашних бихевиористов были ассоцианисты, т. е. такие философы, как Дэвид Юм, который попытался в XVIII веке представить, каким образом части ума (он называл их впечатлениями и идеями) могут самоорганизовываться без помощи некоего всезнающего управляющего. Помнится, как однажды один студент сказал мне: «Юм хотел, чтобы идеи сами думали». У Юма были замечательные догадки о том, как впечатления и идеи могут соединяться друг с другом в ходе процесса, напоминающего образование химических соединений, а затем прокладывать в душе проторенные тропинки привычек, но эти догадки были слишком смутными, чтобы их можно было проверить. Однако ассоцианизм Юма напрямую

вдохновлял Павлова в его знаменитых экспериментах по выработке условных рефлексов в поведении животных, которые, в свою очередь, привели к созданию несколько иных теорий условных рефлексов Э. Л. Торндайком, Скиннером и другими психоло-гами-бихевиористами. Некоторые из этих исследователей, в частности Дональд Хебб, попытались более тесно связать свой бихевиоризм с тем, что тогда было известно о мозге.

скиннеровское создание вслепую пробует различные реакции...

Рис. 4. 2.

в следующий раз

создание первой \ ) С1

выберет эту подкрепленную реакцию

..., пока не будет отобрана одна благодаря подкреплению

В 1949 году Хебб предложил модели простых механизмов научения, которые могут корректировать соединения между нервными клетками. Эти механизмы (сейчас называемые хеб-бовскими правилами научения) и их потомки служат двигателем изменений в коннекционизме, последнем проявлении этой традиции.

Ассоцианизм, бихевиоризм, коннекционизм — их исторический и алфавитный порядок позволяет проследить эволюцию моделей одного простого вида научения, которое может быть названо ABC (или начальным1? ™У*ением. 1? ет сомнений

в том, что большинство животных способны к АВС-научению, т. е. они могут начать видоизменять (или переконструировать) свое поведение в соответствующих направлениях в результате долгого и устойчивого процесса дрессировки или формирующего воздействия со стороны окружающей среды. Сейчас существуют хорошие модели, различающиеся своей реалистичностью и детальностью, которые показывают, как такой процесс научения и дрессировки может осуществляться отнюдь не чудодейственным образом в сети нервных клеток.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒