Альтернатива.

Тенишево (Казань). 1938 – 1939.

Итак, в Казани, куда мы прибыли ночью, нас никто не ждал. Оля, по моему, спала у мамы на руках.

Что, в таких условиях стала бы делать большая часть женщин, а возможно и мужчин? В незнакомом большом городе, тем более с детьми на руках? Думаю, что большинство из них, даже в те времена, прибегла бы к помощи милиции: либо с целью помочь отыскать, где-то в этом городе родственницу, а скорее всего просто отдаться на милость той же милиции, в принципе это задача милиции - помогать людям в подобной ситуации. Но более умный человек, к числу которых по-видимому принадлежала и наша мама, понимал, что таким действием скорее всего сам же создашь обстановку: откуда уехал – туда и приехал! В таком случае органы внутренних дел – милиция, были бы просто обязаны досконально определить личность к ним обращающегося, всю его предисторию. И в этом случае трудно бы было избежать: маме – лгерь, детям-специнтернат! Это нужно было понимать!

Что ее заставило действовать не обычным путем, инстинкт, или уже приобретенный разум и опыт – трудно сказать сейчас. Думаю, что у мамы очередной раз сработли ум и образованность – понимание окружающей ее ситуации. Основное в тот момент, да и вообще в жизни для нее было: как сберечь детей, да и самой с ума не сойти! Чтобы сын учился, чтобы дочурку сохранить!

В нашей семье оба родителя жили основным: уж если ребенка родили, так мало, чтобы он просто вырос, как куст, важно дать ребенку возможность овладения надежной специальностью и понятие о строении мира, о цивилиции – тогда ему будет легче и вернее ориентироваться во взрослой жизни, не превращаясь в ней в «орангутанга».

Короче, мама, оставив меня подождать ее в каком-то садике, отправилась туда, где ее скорее всего ждали, как специалиста: наверняка где-то в глубинке, подальше от города, людей ее специальности, акушерок, люди ждут и не дождуся! Так оно и оказалось: в Правительстве Республики ее, как будто уже ждали: там она сумела получить направление в глухую Волжскую деревню, где существовала начальная 4-рех классная школа. Правителей республики больше интересовали «болезни» своего населения, чем происки «Врагов народа», особенно в вопросах рождаемости.

Меня все это тогда совершенно не волновало – я просто с любопытством таращил глаза на здания и улицы нового большого города, а особенно на Кремль, который был чем-то похож на изображения Московского кремля, и что я раньше еще не видел.

К вечеру мы из Казани уехали, а вот как – толком что-то не запомнил: то ли мы как-то добрались до пристани на Волге (она тогда была совсем не рядом с Казанью) и оттуда ночью уже ехали на пароходе до пристани Камское Устье, то ли как-то еще, но в общем, помню, что на следующий день к вечеру, мы оказались в Доме Колхозника, в маленьком районном городке Татарской АССР - Куйбышеве.

/ Ныне он носит имя Булгар, в память древней столицы, в которой татары приобрели мусульманство, хотя настоящий Булгар оказался затопленным водами Куйбышевского водохранилища. До 1926 года этот городок назывался Спасск, а уже в конце XX века он примет название Булгар в честь древней столицы Булгарского (или Болгарского) ханства.

Для подтверждения сказанного привожу здесь довоенную географическую карту этой местности:

То что на карте названо КУЙБЫШЕВ – это всем известный современный городок БУЛГАР. В ле5вом нижнем углу географической карты изображена деревня БОЛГАРЫ, ныне затопленная после возведения плотины Самарской ГЭС. Когда я жил в тех местах, мне объясняли, что деревенька БОЛГАРЫ и является той самой бывшей столицей. Где-то в 2000-годах в этих местах случилась трагедия с человеческими жертвами: затонул экскурсионный теплоход «Булгар». /

Еще в Казани мама договорилась о назначении на работу в село Тенишево, расположенное на берегу Волги, в котором она начнет работать по своей специальности акушерки.

Для нее было важно, что в этом селе существовала начальная школа, чтобы я имел возможность продолжать в ней обучение в 4-ом классе, прерванное в связи с нашим отъездом из Владивостока. Сразу же имелось ввиду, что на следующий год дальше учиться я смогу в местечке Куйбышевский Затон, расположенном в трех километрах от Тенишева.

Жить в Тенишеве, во всяком случае первое время, мы будем должны на съемной жилплощади у местных жителей.

Вот такую информацию я получил от мамы после нашего отъезда из Казани.

Все это меня тогда совершенно не волновало, поскольку во мне сидела уверенность, что мама все устроит, как оно и должно у нас быть.

Я даже нисколько не беспокоился о дальнейшем: во мне жила уверенность, что как только мы приедем, куда следует, я там снова пойду в школу, и все войдет в привычную жизненную колею. Других возможностей я еще не знал.

Пока что я смотрел на новую жизненную обстановку только с любопытством.

В пустынном Доме Колхозника я сразу же с любопытством осмотрел помещение, в котором нам предстояло провести ночь – это была комната, напоминающая не спальное помещение, а скорее предназначенное для проведения каких-то собраний.

В этом Куйбышеве (Спасске, Булгаре) мама меня предупредила, что теперь, если меня спросят, я должен буду говорить, что наш папа умер!

Я эту конспирацию теперь воспринял с пониманием и спокойно.

/По-видимому события последнего месяца мою психику к этому подготовили, да и, думаю, нельзя было вечно существовать с клеймом «Враг народа»! /

В Доме Колхозника мы устроились на ночлег до следующего дня, когда нас отсюда были должны доставить в конечный пункт нашего путешествия.

На следующее утро, в ожидании прибытия за нами транспорта, я попросил разрешения самостоятельно побродить по городу, хотелось его поближе рассмотреть.

Как только вышел на улицу сразу же чуть не завяз в густой полужидкой грязи, которая доходила мне выше, чем до колен. Но все-таки полчаса – час я эту грязь месил, пытаясь отыскать среди нее кусочек суши. Ничего из этого не вышло, и я вернулся в наше пристанище с грязными ботинками и брюками, которые пытался привести в божеский вид вплоть до появления «водителя кобылы», который помог нам устроиться в открытой походной коляске, запряженной в гнедую лошадку.

Этот районный Куйбышев произвел на меня впечатление какого-то пустого города с грязными улицами, на которых не было видно никаких бегающих мальчишек и других людей. Дома были одно, изредка, двухэтажные, однообразные.

Впрочем, я мало что успел увидеть.

Из Куйбышева (не путать с Куйбышевым-Самарой) наше усеченное семейство, состоящее из мамы (34 года), меня (11 лет), и сестренки (3 года), выехало в село Тенишево в первой половине дня, и добралось туда к вечеру. Так долго нас везла туда лошадка, запряженная в коляску, или бричку, или кибитку, - не знаю, как точно это называется: на козлах впереди возница-кучер, а на скамеечке в этой бричке мама с дочкой на руках и я рядом.

Почти весь день любовался окрестностями дороги.

Такое путешествие мне было знакомо по сочинениям А. С. Пушкина: Капитанская дочка и История Пугачева. Позднее узнавал это путешествие, только из других прочитанных литературных источников XIX, или начала ХХ века, и более ранних.

Других путей сообщения с этим селом не существовало. Одним словом я попал в век 19, или даже более ранний. Наша жизнь вэтомселемнойподробно описана в «По ухабам истории», но кое что я повторю и здесь.

Село Тенишево носило имя древнего татарского вельможи (хана, или князя, или как-то там иначе), род которого со времен царя Ивана Грозного, после взятия Казани и вхождения татарского ханства в состав России, продолжал свое существование, как род российских вельмож.

На российской службе Тенишевы отличались в ряде областей. Информацию об их полезной деятельности лично видел в С-Петербургском музее «Кунсткамера». Широко распространена, например, информация о знаменитом «Тенишевском Училище».

В этом селе в деревенской избушке, нам за мамины деньги был на время предоставлен «угол» для проживания. Сам дом мне очень понравился, а вот то что у нас там был только «угол» для проживания – это не очень понравилось. Я ожидал отдельной комнаты.

Меня совсем даже не расстроило то, что в нашем доме, как, впрочем, и во всех остальных домах в деревне, не существовало туалетов, не то, чтобы теплых туалетов, а вообще никаких специальных будок жители для этой цели здесь не сооружали. Как объяснила хозяйка, для этой цели жители каждого дома при любой нужде в любую погоду бегали «на зады», т. е. попрасту за плетень двора в сторону огородов. Пользоваться для этого в доме горшком она разрешила только для Оли, пока она еще не очень выросла.

Посредине села Тенишево была большая площадь, размером со средний стадион.

На одной стороне этой площади стояла большая и красивая православная церковь, а метрах в 50 – 100 от нее был расположен большой деревянный дом, очевидно старинная усадьба владельца этого села. В наше время в этом доме функционировала начальная школа: четыре класса.

Наверное, на следующий же день мама свела меня в эту школу, и я начал продолжать свое образование, прерванное переездом с Дальнего Востока. Предполагалось, что на следующий год для продолжения своего образования я буду ходить пешком в школу семилетку, которая существовала в нескольких километрах от Тенишева, выше по течению Волги, в поселке Куйбышевский Затон.

В этом поселке, после завершения на Волге летней навигации, речные судна отстаивались и ремонтировались для эксплуатации в последующей навигации.

В Куйбышевском Затоне также существовала пристань, к которой по расписанию причаливали проходящие по Волге пассажирские и другие судна.

Несмотря на его величину, в Тенишеве не существовало электричества, газет и телефонов. Никогда там не видели и не слышали радио. Похоже, в нем селяне не знали ни автомобиля, ни трактора, ни другой техники.

Только по Волге мимо села временами проходили речные пароходы, шлепая по воде плицами своими колесами.

Винтовые пароходы на Волге тогда еще не встречались.

Итак, в октябре 1938 года началась у меня и у мамы с Алей жизнь совершенно отличная ото всей предыдущей, как по условиям быта, так и среди другой человеческой среды, в условиях совершенно другой окружающей природы, и в совершенно новой среде обитания. И отделяла эту новую жизнь от прежней всего-то дней 10, не больше!

Мама понимала чего теперь можно опасаться. Не только ей самой, но и ее детям. И главное было сохранить им жизнь в этом мире, особенно маленькой и еще совсем беззащитной дочке.

А маленькой Альке, которой месяц тому назад исполнилось 3 года, пока-что все это было безразлично: то что было вокруг нее до того - в принципе не отличалось от того, что было теперь: ее мама и брат, к которым она привыкла, были здесь рядом, папку она уже не видела 3 месяца и забыла, какой он был, она была сыта и ничего у нее пока-что не болело, и игрушки привычные были рядом.

Прежнее в ее памяти, как нечто особенное, отложиться еще не успело, и поэтому она жизнь воспринимала просто: кое-что она запоминала уже из принадлежащего к ее новой жизни, а не старой.

Например, ее настолько поразил вид одного зуба в рту нашей хозяйки-старушки, что она и запомнила это навсегда.

Об устройстве жизни в наших селах и деревнях я, до своего приезда в Тенишево, судил по газетной информации и ожидал, что меня здесь встретит радостный и процветающий деревенский колхозный быт.

Однако, уже в школе я понял, что живут здесь люди совсем не блестяще: одеты все ребята были гораздо беднее меня, хотя и я модником не выглядел.

На мне были одеты кожаные ботинки, черные суконные брюки, сатиновая рубаха, какое-то демисезонное пальтишко, кепка. Что-то было из зимней одежды. Все это имело «городской», нездешний, вид.

Даже маленькая мамина зарплата давала возможность нам питаться более сытно и разнообразно, чем многим деревенским жителям, которые в основном рассчитывали на свое подсобное хозяйство, на молоко от коровы, у кого такая была.

Многие жители, но далеко не все, также держали в хозяйстве баранов и, возможно, свиней.

Хлеб в деревне был покупной. Его обычно, но не всегда, было можно купить в деревенской лавочке. В этой лавочке я иногда на мелочь приобретал настоящее развлечение – конфеты, то ли монпансье, то ли подушечки.

Несколько раз мама посылала меня за хлебом в Куйбышевский Затон, это километра 3 – 4 по дороге вдоль берега Волги. Зимой и летом дорога туда была хорошей, но весной и осенью труднопроходимой, или вовсе непроходимой.

А однажды я с мамой прошел до деревни Болгары, ей там что-то было нужно выяснить по работе.

У нас на столе молоко в различных видах начало появляться зимой, после того, как отелилась хозяйская корова. Если случалось, что кто-то из соседей резал у себя барана, или какую-то другую скотину, то было можно у него приобрести немного свежатины, и затем ею полакомиться.

Единственно чего мне иногда не хватало, так это сахара в чай! Во Владивостоке я привык только к сладкому чаю, а здесь сахар был в дефиците. Как я слышал от мамы, в деревне многие семьи питались тогда только хлебом и луком!

А как же колхозы?

Из вечерних бесед с хозяйкой сельскохозяйственная государственная политика выглядела, так:

«Вначале советская власть землю крестьянам дала, но потом отобрала! ». Потом мальчишки, показывали мне на одного единоличника никуда не вступившего и продолжающего вести свое хозяйство по старинке. У него была своя лошадка, иногда куда-то его провозившая зимой на санках. Как-то существовал мужик!

Многие мужчины из деревни уходили на заработки куда-нибудь в другое место.

Чаще всего этот другой заработок был связан с производством для волжского речного флота, причем обычно каждая деревня имела свою специализацию: одна деревня поставляла для речных судов плавсостав, другая рабочих сварщиков для производства, или по каким-то другим узким профессиям.

Вскоре после нашего прибытия наступили праздники «7 ноября», когда я, по привычке и из любопытства, ожидал увидеть праздничную демонстрацию колхозников. Ничего подобного не наблюдалось, но красный флаг на некоторых зданиях, кажется, был. Возможно, что был небольшой митинг..

В нашем классе учились также и ребята переростки, лет до 15, но, в общем, на переменках все были одной толпой.

Первое время ко мне приставали с расспросами, откуда я взялся и что за город, в котором я учился до этого, как там живут люди.

На переменках меня обступала обычно целая толпа, и жадно выслушивали мои повествования.

А я ударялся в свои воспоминания о море, о городе, о боях с японцами. Пересказывал также содержания виденных мной кинокартин: «Мы из Кронштадта», «Чапаев», «Веселые ребята», и др.

В деревне действующего клуба, где бы более или менее регулярно показывали бы кино, не существовало. Правда, в течение года пару раз сюда приезжала какая-то кинопередвижка, и тогда народ приходил смотреть кино в каком-то большом темном сарае.

Посредине этого помещения устанавливался киноаппарат, у которого, для показа кино, киномеханик все время вращал рукоятку. Звука у этого кино, как помню, не было. Содержание этих кинокартин совершенно не запомнил. Помню, как однажды к толпящимся, как воробьи, мальчишкам, из расположенной рядом церкви вдруг подошел священник, одетый по полной форме в рясу. Такого человека вблизи я, нехристь, увидел в жизни впервые. (Если не считать, что как-то в Севастополе, издалека, я видел католического священника вблизи костела).

Как я слышал о церквях и священниках до этого – они являлись, если и не врагами, то пережитком проклятого прошлого – это уж точно. А тут идет себе в нашу сторону и «в ус не дует»! И самое интересное – вся мальчишеская орава при его приближении вдруг притихла и приняла какой-то благообразный вид!

Батюшка подошел к нам, о чем-то негромко, и, улыбаясь, поговорил и пошел дальше по своим делам. Наверно ему самому захотелось посмотреть на меня - нехристя.

Однако наряду с явным уважением к религиозным атрибутам, я не раз слышал и похабные частушки, относящиеся к священнослужителям.

А по отношению к коммунистам иногда в деревне звучали песенки, за которые их исполнителей могли без разговоров отправить и подальше, например:

«Съели товарищи ноги,

осталась одна голова,

Туловище бросили в воду,

Руки пошли на дрова! …», и т. д.

Такой вот был фольклор!

Рядом с деревней в Волгу впадала речко поменьше.

На эту речку деревенские женщины носили для полоскания белье, выстиранное ими в избах. Полоскали его в специально сделанных для этого прорубях. Наша мама тоже так делала не один раз.

Иногда из этих прорубей женщины также носили домой воду, в ведрах на коромыслах.

Так проходила зима 38 и 39 года. Наступление Нового года в моей памяти не отметилось.

Зима стояла морозной и снежной. Приятно скрипел под ногами чистейший белый снег, красивый вид приобрели деревья, растущие в садиках за плетнями.

Как напоминание о прежней жизни была фигура недавно демобилизованного красноармейца, иногда в форме и сапогах шагающего по снежным деревенским улицам чуть ли не строевым шагом.

Жизнь шла своим чередом: я ходил в свою очередную новую школу, мама каждый день также уходила куда-то работать, а Алю начали оставлять на весь день в детском садике, который здесь, оказывается, существовал.

Первое время меня радовало, что наша Аля ходит туда и как будто там ей не скучно. Однако вскоре очень расстроило, то что с ней вновь случилось воспаление легких. Вначале я даже не очень осознал насколько все это серьезно, и когда ей уже стало плохо, я даже что-то у нее отнял. Но мама мне сказала:

- Вот если Аля теперь не выздоровеет и умрет, как ты потом будешь вспоминать про свою жадность?

И я как-то вдруг осознал, что и докторов и больниц здесь нет, как это было в прошлом году во Владивостоке. Теперь нам и Але никто помочь здесь не сможет.

Настроение у меня стало очень плохим, но, слава богу, Аля с трудом, но поправилась и больше не болела.

С тех пор у меня надолго оставалась опасение за ее легкие. И у мамы все время было опасение за ее судьбу. Я-то маме представлялся в какой-то мере более приспособленным к жизни, что ли. Наверно так оно и было.

Ранние зимние вечера мы проводили в теплой избушке, освещенной светом керосиновой лампы, под пение сверчков за печкой. При этом часто, держа в растопыренных пальцах блюдце с чаем, хозяйка беседовала с мамой, а я иногда их подслушивал. После того, как нам из Владивостока доставили багаж, огромный деревянный ящик, сколоченный еще в Севастополе, то, кромеизучение тараканов, я начал перечитывать А. С. Пушкина, занимательную физику Перельмана, и другую литературу, извлеченную из этого ящика.

А после появления в избе маленького теленка, который здесь жил с нами наравне, вечера стали даже еще интереснее – было интересно наблюдать, как он вдруг начинал прыгать, то на лавку, то на стол, то куда ему вздумается.

У Али этот теленок, как я понимаю, также стал одним из первых впечатлений в ее жизни.

А на улице деревни и зимой и весной и летом и осенью, как только стемнеет наступала первозданная тишина: никаких гудков, криков и разговоров слышно не было, так как никто шум не производил. В редких избах окна слегка светилтсь изнутри, освещались светом керосиновых ламп. В других домах, судя по всему, с наступлением темноты все засыпали. Только когда на Волге не стоял лед, тишина изредко прерывалась пароходным гудком и шлеппаньем плиц пароходных колес. Мимо деревни параход проходил как чудо, напоминающее,. что существует и другая жизнь кроме нашей деревенмской.

Мама вначале по вечерам сидела за столиком, она также занималась какими-то расчетами и рисванием родильного дома, вкоторой должны были привозить женщин деревни на время их родов. Такой дом вскоре должны были построить по ее проекту, а сейчас, до его постройки, ей часто приходилось от нас уходить даже по ночам.

Ближе к весне я увидел как этот дом начали стрить, одну комнату в нем делали для нашего семейного проживания. Где-то в апреле –мае мы там и поселились.

Хоть я и знал уже, что жить нам в этом доме придется не очень долго, но все-равно. было очень приятное ощущение хозяина своего жилья.

Жить нам здесь предстояло не очень-то долго поскольку в один из весенних дне в деревню неожиданно пришла телеграмма, кажется от т. Лели, до которой наш адрес все-таки дошел, когда мама в октябре отправила телеграмму на знакомый ей адрес т. Лели, что мы уезжаем в Тенишево. В телеграмме сообщалось, что наш папа выпущен из тюрьмы на свободу! И больше ничего она нам не сообщала. Наверное боялась, что и ее из-за брата и его семьи арестуют!

Конечно, я обрадовался, а про маму и говорить нечего, но вместе с тем мы еще совершенно не знали, как это отразиться на нашей дальнейшей судьбе и жизни.

В те годы не было известно о случаях освобождения кого-либо после его ареста органами НКВД, но в 1939 году, после замены Ежова на Л. П. Берию, началась политика возвращения и частичной реабилитации репрессированных военных.

А дело было так, что (согласно копии имеющихся документов (добытых, в основном, стараниями Али, когда она выросла) сотрудники НКВД, после 5-ти допросов констатировали факт непризнания отцом вины в предъявленных ему обвинениях, (участие в фашистском заговоре, и др. ) и оправдали его! Да и его обвинитель А. Б. Елисеев отказался от своих ложных обвинений полностью! Он также был освобожден, поскольку обвинение с него было также снято.

Итого наш отец в стенах Владивостокской тюрьмы провел время со 2 августа 1938 года по 1939 год (дата его освобождения четко не указана). Все факты своей биографии отец не скрывал, но ни один из них его не копроментировал.

Вышел то он насвбоду вышел, но теперь у него во Владивостоке не было ни службы, ни своего угла. Все знакомые, помнившие его лицо, старались по-быстрее уйти.

Он знал, или помнил, только адрес своей сестры Лели, и через нее он смг узнать местонахождениие и судьбу своей семьи. Прошло еще сколько-то времени и мы узнали что он сможет нас навестить.

О том, что у меня отец не умер, а жив, вскоре узнали все окружающие, и мои знакомые мне даже стали задавать вопросы:

- Значит, ты нам раньше врал?

- Не врал, а говорил, что знал!

Так я отвечал и от меня отставали.

Все интереснее становилось на улице.

В апреле Волга и, впадающая в нее речка стали освобождаться ото льда. На Волге начался весенний ледоход, наблюдать за которым было можно часами не соскучившись. Целые ледяные поля и отдельные льдины поплыли вниз по течению, налезая друг на друга, ломаясь и грохоча. Осенью такое также было, но тогда не было ярких весенних красок.

Картины Волжского ледохода, да еще и вблизи, я видел впервые, и они незабываемы.

Прошел по Волге лед и сразу же начался ее разлив! Река и, впадающая в нее речка расширились, затапливая низкие участки берега.

В один из таких дней к нам через Куйбышевский Затон рискуя жизнью пробрался и разыскал нас наш отец! Именно на этом переходе с него сорвало медаль «20 лет РККа».

Как провоил время Волжской весны я, подробно описано в повести «По ухабам истории». Весело, по-мальчишески, иногда серьезно рискуя жизнью.

Мама моей компанией особенно довольна не была, поскольку она как-то здесь услышала разговоры и крики с матершиной. Решила, что я разговариваю на таком же языке. Конечно, я так совершенно не разговаривал и даже мата не слышал. Возможно, что просто я его не замечал.

Повидав нас и определив наше состояние папе снова пришлось собраться вотъед. Деяствительно, после получения свободы всегда предстоит решать дела о дальнейшей жизн, работе. Дальнейшая судьба и жизнь отца решалась в Москве по-прежнему в органах НКВД. У отца была большая надежда, что его восстановят на военной службе. В то время так поступали с большинством освобожденных по указам Л. П. Берия. Восстановлен был главный обвинитель отца А. Б. Елисеев.

Среди наших родственников, кроме папы такая же история произошла с маминым братом дядей Сашой. В Новосибирске он также был арестован и какое-то время провел в тюрьме Новосибирска по обвинениям аналогичным, предъявленным нашему папе. Он также с этими обвинениями не согласился, и также как папа был указом Л. П, Берии освобожден. После рассмотрения его дела в Москве он был восстановлен во всех воинских званиях и отправлен под Халкин Гол, Где отражалась очередная японская провокация. На этот раз против Манголии. В боях ему там учавствовать не пришлось, так как с японцами уже справились.

Вскоре наш папа из Москвы вернулся с новым назначением по дальнейшей работе. К сожалению в армии его не восстановили, а направили работать на Великую стройку, на сооружение Куйбышевской ГЭС, которая также проводилась под руководство ведомства Л, П, Берии

Тем самым Удар судьбы, нанесенный моим родителя, был несколько смягчен, но конечно полностью не ликвидирован. Но главное - все были целы и опять вместе.

Позже, где-нибудь в конце 80-х годов, когда в открытой прессе много печаталось об истории страны, о роли и судьбах ведомства НКВД, я прочел что указ Берии о восстановлени освобожденных из тюрем военных запрещал восстанавливать на военной службе уроженцев Прибалтики к числу которых принадлежал и наш папа. Ну, что ж! Я тогда часто вспоминал подслушанную где-то фразу: «Лес рубят- щепки летят»!

Тенишевскую начальную школу я окончил с похвальной грамотой и 3 июня 1939 учителем Сторожевым мне был вручен соответствующий аттестат. А накануне, 2 июня, мне здесь исполнилось 12 лет!

Так что в июне – начале июля 1939 года наша семья, теперь в полном составе, быстро подготовилась к отъезду из Тенишева. Снова в дорогу с нами собрался огромный деревянный ящик, основательно сколоченный для этого еще в незапамятные времена жизни в Севастополе! Когда это было? В 1933 году, то есть всего-то 6 лет тому назад!

Тогда это все было совсем в другом мире. Имеющим отношение к настоящему? Никакого!

Моя маленькая сестренка превратилась здесь в здоровую деревенскую девочку.

Запомнилось, как мы с мамой как-то наблюдали за ней с крыльца нашего нового деревенского дома: она куда-то бежала босиком по пыльной деревенской площади: обычная длинноногая деревенская девчонка. Не помнила она никакого Владивостока, а со своим папкой здесь познакомилась вновь. Он не был у нее никаким военным командиром с Тихоокеанского Флота, а просто был для нее своим добрым папкой и все тут.

Еще через какое-то время наша семья вместе с огромным деревянным ящиком устроилась в большой лодке, принадлежавшей самому сильному в деревне. Он и папа взялись за весла, и лодка поплыла вдоль левого берега вверх по Волге, в Куйбышевский Затон, откуда у нас были билеты, чтобы доплыть на пароходе до города Куйбышева. (Самара по-нынешнему и по-прежнему).

Прощай же село Тенишево!

Альтернатива.

В конце тридцатых годов ВМ дали хорошую комнату в малонаселенной квартире в доме на Канонерской улице, где она и начала жизнь с детьми и с новым мужем. Чем она занималась в этот период времени на своей работе мне точно не известно, могу только догадываться, что это была работа, связанная с деятельностью ее нового мужа. Кроме этого, она была должна также немало времени тратить на уход за маленьким сыном Леонидом, отцом которого был «дядя Саша».

Ее дочка, Нина Редькова не доставляла своей матери особых хлопот. В школе Нина училась хорошо и, кроме того, сразу же отличаться на уроках физкультуры: стройная девочка особенно хорошо выполняла различные гимнастические упражнения.

Гимнастика стала для Нины основным содержание ее юности и органично вошла в ее взрослую жизнь, вплоть до рождения ей своего первого ребенка, и в дальнейшем переходя в постоянные занятия физкультурой. Другим увлечением Нины со школьных лет становится музыка, что также вошло в нее на всю жизнь.

Начало музыкального воспитания было положено приобретением для нее абонемента на посещение Мариинского театра, который оказался удобно расположенным не очень далеко от ее дома и школы, все в одном Октябрьском районе Ленинграда. В те годы такое практиковалось.

Теперь на лето Нину в деревню уже не отвозили: Шестихино заменила дача под Ленинградом, в Сиверской, куда ВМ и отвозила Нину каждое лето на отдых, часто оставляя ее там одну под присмотром знакомых.