Думбадзе Нодар 7 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 7 из 10Следующая ⇒

- Попробуй только!

Нодар отдал распоряжение, и тотчас же все его войско поднялось во весь рост.

- Ребята, вставайте и приготовьте гранаты! - приказал я своим.

- Ну, теперь крышка нам! - заскулил Ромео Чануквадзе.

- Один! - начал Нодар.

- Черт тебе господин! - ответил я.

- Два!

- Пустая твоя голова!

- Два с половиной... - сжалился над нами Нодар.

В наших рядах подозрительно зашептались.

- Сосойя, пока есть время, переходи на нашу сторону! - крикнул Тамаз Керкадзе.

- Я не изменник!

- Переходи, говорю, и мы простим тебя!

- Не нуждаюсь в твоем милосердии!

- Тогда сдавайся! Пленных мы кормим сливочным маслом и белым хлебом! предложил Нодар.

- Подавитесь сами вашим белым хлебом!

- Три! - крикнул Нодар, и неприятельское войско с громовым " ура" двинулось на нас.

- Огонь! - взвизгнул я. Три кома подряд рассыпались на голове Нодара, но сдержать натиск красных было уже невозможно.

- Бей его! - раздался боевой клич, и началось...

Все перемешалось. Пошли в ход подножки и пинки, оплеухи и кулаки, щипание и укусы, комья земли и палки.

- Что ты делаешь, осел!

- Ухо-о-о!..

- Не рви штаны, сволочь, они отцовские!

- Сдаешься?

- Убит я!

- Подними руки!

- Опусти палку - подниму руки!

- Бросай оружие!

- Какое еще оружие?

- Отпусти рукав, собака!

- Ты что, за настоящего немца меня принимаешь?!

- Чего ты плюешься?

- А ты не тяни меня за нос!

- Учитель! Он и впрямь меня убивает!

Потом первый пыл битвы остыл, слышалось лишь тяжелое дыхание уставших бойцов. Меня тащили за ноги, а деморализованное вконец мое войско с поднятыми вверх руками шагало рядом.

Меня подтащили к учителю.

- Товарищ начальник штаба! - вытянулся Нодар. - Ваше задание выполнено, неприятельская армия разбита, левый берег Волги захвачен нами, наши войска триумфальным маршем следуют на запад, жертв с нашей стороны почти нет! Кроме того, захвачен в плен фашистский генерал Сосойя Мамаладзе. Вот он!

- Сосойя, горе ты мое луковое, опять ты угодил в плен? - спросила Хатия.

Победители и побежденные разразились дружным хохотом. Я встал, отряхнулся и... расхохотался.

- Теперь отдохните полчаса, а затем - марш на плантацию! - объявил военрук.

С веселым гиканьем бросились мы к реке и с удовольствием бултыхнулись в холодную воду. Потом мы лежали в тени и молча наслаждались покоем, тишиной и прозрачным, без единого облачка, голубым небом. Леван Гуриелидзе лежал здесь же, с нами, и с нескрываемым удовольствием курил " Темпы". Приятный аромат папироски щекотал нам ноздри. Табак, разумеется, был у каждого из нас, но городские папиросы, да еще " Темпы", да еще в военное время, имели для нас особую привлекательность.

Мы горели желанием выпросить у учителя одну-единственную папироску, чтобы выкурить ее всем классом, по одной затяжке на брата, и затем хвастаться на все село: вот, мол, мы курили " Темпы". Наконец Нодар не выдержал, подмигнул мне и толкнул - пойди, дескать, попроси.

Я выразительно покрутил указательным пальцем у своего виска. Нодар с непередаваемой гримасой повторил npocv бу. И я решился.

- Леван Петрович...

- - Чего тебе, Мамаладзе?

- Леван Петрович, это правда, что последняя просьба приговоренного к расстрелу человека удовлетворяется?

- Правда! - ответил он с такой уверенностью, словно сам раз десять побывал в роли осужденного на смерть.

- Я ведь пленный фашистский генерал?

- Точно!

- Значит, вы расстреляете меня?

- Если дашь правдивые показания, может, и помилуем...

- Никогда! - заявил я твердо.

- Ну, значит, будешь расстрелян! - нахмурился военрук.

- В таком случае выполните мою последнюю просьбу!

- Что вы скажете? - обратился начальник штаба к своему штабу.

- Считаю, что было бы подло с нашей стороны отказать ему! - ответил. со всей серьезностью Нодар.

- Так и быть! Говори, Мамаладзе, в чем заключается твоя последняя просьба? - смягчился начальник штаба.

- Дайте одну папироску на обе армии... Мы выкурим ее в окопе, вы даже не увидите нас...

Гуриелидзе остолбенел от неожиданности. Придя в себя, он заговорил, задыхаясь от возмущения и глотая слова:

- Что?! Что ты сказал?!.. Да как ты... Кому ты... Как ты посмел?! Чтобы я, Леван Гуриелидзе... педагог... ветеран войны... чтобы я своей собственной рукой... дал папироску... своим ученикам?!.. Отравил бы ваши легкие, сердце, кровь?!.. А?!.. Скажите, что это была шутка!.. Иначе я сойду с ума!..

Я перепугался не на шутку. Ребята затаили дыхание.

- Конечно... Мы пошутили, уважаемый Леван Петрович!

- Извините нас! - пробормотал я и поспешно пересел подальше от учителя.

Долго еще бушевал наш военрук, наконец он стал успокаиваться, приговаривая время от времени:

- А? Папирос им захотелось!.. Я вам покажу папиросы!..

И вдруг произошло нечто совершенно непредвиденное и непонятное. Хатия, не проронившая во время вышеописанной бурной сцены ни одного слова, подошла к учителю и сказала:

- Уважаемый Леван Петрович! Никогда в жизни я не была ябедой, но теперь не могу скрыть от вас: пока вы руководили боем на берегу Супсы, мальчики достали из вашего кителя папиросы и одну из них начинили порохом, - все равно, мол, нам он не даст закурить... Они думали, что раз я не вижу, то и не услышу ничего...

- Да ты с ума сошла! Что ты брешешь? Врет она, Леван Петрович! - заорал я вне себя от искреннего возмущения.

- Испугался? - спросила иронически Хатия, моргая глазами.

- Ах, вот оно что... - проговорил учитель и оглядел нас испепеляющим взглядом.

- Врет она все, Леван Петрович! Признайся, дура, врешь ведь? - вмешался Нодар.

- Сам ты дурак, и сам ты врешь! - сказала спокойно Хатия.

Изумленный класс, разинув рты, смотрел на заупрямившуюся Хатию.

- Так... Не двигаться с места! - приказал шепотом побледневший учитель и встал. Он подошел к висевшему на дереве кителю, достал из кармана коробку папирос, внимательно осмотрел каждую папироску и, не заметив ничего особенного, повернулся к Хатии:

- Порохом, говоришь, начинили?

- Порохом, Леван Петрович!

- Прекрасно... Теперь слушай мою команду! - Учитель подошел ко мне. Coco Мамаладзе! Закуривай! - и протянул мне раскрытую коробку.

- Что вы, Леван Петрович! -Не хочу!

- Не хочешь? Бери сейчас же!

- Хотите взорвать меня, Леван Петрович?

- Говорю тебе, закуривай!

" Черт с ним, - подумал я, - закурю с закрытыми глазами, в худшем случае опалю себе нос! " Протянул руку, достал из коробки папироску, закурил и жадно затянулся,

А учитель продолжал обходить ребят:

- Ну-ка, закуривай, Яго Антидзе!.. Бери папироску, Отар Тавадзе!.. Не стесняйся, Кажура Гагу а!.. Посмотри мне в глаза, Отия Каландадзе! Возьми папироску!

- Я не курю, Леван Петрович!

- Что-о-о?

- Не курю я!

- Закуривай, если тебе дорога жизнь!

Отия закурил и закашлялся.

- Убиваете меня, Леван Петрович? - прохрипел он.

... В коробке осталась одна-единственная папироска.

Учитель отошел в сторону и стал наблюдать, кто же станет жертвой нашего неслыханного вероломства. А мы курили - осторожно, небольшими затяжками и тем не менее с огромным наслаждением.

- Быстрее! Что вы тянете? - торопил нас учитель.

- Между прочим, никуда я не спешу... - заявил Отия.

- Мда-а-а... Отличный табак! - добавил Нодар, затянулся последний раз и бросил окурок.

- Прекрасные папиросы! - подтвердил Яго Антидзе.

Вслед за ними бросили докуренные папиросы Отар Тавадзе, Ромео Чануквадзе и другие.

Остались я и Отия Каландадзе. Вскоре Отия тоже избавился от адской машины, и теперь весь класс с затаенным дыханием смотрел на меня. Учитель сгорал от нетерпения. Я взглянул на свою папироску - ее оставалось всего на одну затяжку. Я зажмурился, медленно затянулся, набрал во рту ароматный дым, проглотил его и... открыл глаза. Папироска догорела до мундштука.

Взрыва не произошло. Я вздохнул полной грудью и щелчком далеко отбросил окурок.

Класс ахнул. Теперь начальник объединенного штаба и его войско стояли друг против друга и не знали, как поступить дальше. Наконец учитель приблизился ко мне и произнес голосом, от которого дрогнули сердца даже самых отчаянных наших головорезов:

- В коробке лежит одна папироска, и ее выкуришь ты, Coco Мамаладзе!

- Не могу больше, Леван Петрович! Благодарю вас!

- Мамаладзе...

- Эту папироску можете выкурить вы, Леван Петрович, она не взорвется! сказала вдруг громко Хатия, Всё обернулись к ней.

- Как?.. - прошептал учитель.

- Не взорвется, - повторила Хатия, - не было никакого пороха...

И тогда взорвались мы. В припадке смеха мы катались по земле, кувыркались, вопили, дрыгали ногами и становились на головы. Учитель долго сдерживал себя и наконец захохотал так, как, наверно, не смеялся никогда в жизни...

... Когда все успокоились, он подошел к Хатии и сказал:

- Ты думаешь, мне жалко для них папирос?

- Нет, Леван Петрович;, этого я не думаю, - ответила Хатия. - Просто мне хотелось доставить мальчикам это удовольствие... Простите меня, Леван Петрович...

Учитель погладил Хатию по щеке, обнял ее за плечи и медленно повел к дороге.

- Мамаладзе! - крикнул он, не оборачиваясь, - Собери класс и следуйте за нами!

- Класс, стройся! - гаркнул я. - Равняйсь! Смирр-р-но! К колхозной плантации ша-а-агом... марш! Раздва-три!.. Раз-два-три!..

Я побежал вперед и встал во главе отряда.

- Молодцы, орлы!.. Молодцы!.. Строевым шагом!..

Запевай!

И затопали опять по долине Супсы наши орлы - кто в отцовских, кто в дядиных брюках и блузах, кто в лаптях, кто в калошах, а кто и босиком... И огласились опять берега реки нашей веселой, задорной песней:

Я в тебе души не чаю,

Повелительница чая.

Если замуж пожелаешь,

Сам тебя я обвенчаю...

... В ту майскую ночь Советская Армия перешла в генеральное наступление по всему фронту,

ТАКОВА ЖИЗНЬ

Наступили каникулы. Июнь - самая пора купания, футбола, лело [Лело грузинский национальный вид игры в мяч], борьбы, лапты. Но июнь сорок третьего мало похож на довоенные каникулы... Какой там футбол!..

Ребят словно подменили.

- Бондойя, сыграем в лапту!

- С ума сошел! А кукурузу полоть?

- Пошли, Нодар, погоняем мяч!

- Некогда, Сосойя, иду за дровами...

- Отия, зови своих, поборемся!

- Не до борьбы мне, еле ноги волочу...

Мы отлично понимали, что сейчас нам не до игр и забав, но привычка брала свое. Кроме того, очень хотелось хоть на один день забыть про наши нужды и горести, вернуться к счастливым дням беззаботного детства. Бывало, мы собирались на лужайке, разбивались на партии, уже подбрасывался в воздух мяч, но тут то один, то другой из ребят вспоминал про неотложное дело и, помявшись, . уходил. За ним уходили второй, третий, и постепенно лужайка пустела... Иными глазами смотрели теперь мы на жизнь своего села, иными глазами смотрело на нас село.

Однажды утром зашла к нам соседка Мака и попросила тетю:

- Кето, дорогая моя, сегодня у меня нади [Нади - народная традиция: коллективная помощь, оказываемая сельчанами одному из соеедей в той или иной хозяйственной работе]. Одолжи, пожалуйста, твоего Сосойю!

- Иди, Coco! - сказала тетя.

И я, как взрослый, работал у Маки с утра до позднего вечера, за ужином ел и пил, как взрослый, и напился, как взрослый... И тетя перед сном помыла мне ноги теплой водой точно так, как когда-то бабушка мыла ноги возвращавшемуся с поля дедушке.

... Теплый июньский вечер сорок третьего... Тетя на кухне собралась испечь мчади. Она взяла кадку с мукой, встряхнула, опрокинула ее над корытом. Высыпалось несколько горстей муки. Тетя налила в корыто теплой воды и стала одной рукой месить тесто. И вдруг я увидел, как в тесто одна за другой капнули слезы...

- Почему ты плачешь, тетя? - спросил я, хотя прекрасно догадывался о причине ее слез.

- Это все, Сосойя, больше нет... - показала она комок теста.

Я промолчал. Тетя вытерла руки и тихо сказала:

- Как нам быть, Сосойя?

- Тетя Кето! - раздалось вдруг со двора.

- Заходи, Хатия! - крикнул я.

Вошла Хатия.

- Здравствуйте!

- Здравствуй, детка! - ответила тетя. - Сосойя, подай Хатии стул!

Я принес треногий стульчик, усадил Хатию, а сам поднялся в оду, прошел в заднюю комнату и остановился у нашего старого семейного сундука. Долго стоял я и раздумывал, потом решительно ухватил сундук за ручку и поволок его вниз по лестйице, затащил на кухню и поставил перед очагом.

- Что это, Сосойя? - удивилась тетя,

- Здесь одежда папы и мамы.

- Ну и что?

- А то, что я продам ее!

- Ты с ума сошел?! - испугалась тетя.

- Сошел. Отвезу в Набеглави и обменяю на кукурузу!

- Слышишь, Хатия, что он говорит?

- Слышу, тетя Кето...

- А что же нам делать? Помирать с голоду, что ли! - сказал я.

- Сосойя! Возьми сию же минуту сундук и поставь на место! - приказала тетя.

Я откинул крышку сундука... Сердце у меня дрогнуло и больно сжалось... Я извлек из сундука кожаный полушубок отца. Каждое лето мы проветривали хранившуюся в сундуке одежду, и никогда ничего, кроме чувства любви и уважения к этому полушубку, я не испытывал. Теперь я вдруг испугался, словно сдирал его с покойника.

- Возьму это, и это, и это! - крикнул я, заглушая подступившие рыдания.

- Не делай этого, Coco! - взмолилась тетя.

- Возьму, возьму! Плачь, сколько хочешь! И сапоги возьму, и брюки, и халат! - кричал я, выбрасывая вещи одну за другой. Вдруг я осекся и замолчал. На самом дне сундука лежало сложенное вдвое розовое платье. Я достал платье, развернул его, потом снова сложил, опустил на дно, положил сверху халат и брюки отца и захлопнул крышку.

- Хорошо, тетя, не плачь... Возьму только сапоги и полушубок... Одолжу у Манасэ Таварткиладзе осла и утром отправлюсь в Набеглави.

Тетя молчала.

- Я пойду с тобой! - сказала Хатия,

* * *

Утром, чуть свет, я и Хатия стояли во дворе Манасэ и поглаживали по спине тощего, костлявого осла. Манасэ вертелся тут же, седлал осла и наставлял нас:

- У осла, дорогие мои, длинные уши, но человека он слушается плохо... Осел любит ласку, вежливое к себе отношение...

- Станет еще Сосойя объясняться в любви твоему ослу! - вставила Хатия.

- Не станет, так осел умеет и лягаться! Осел это тебе не лошадь свистни, она и побежит за тобой... Нет, брат, осел знает себе цену!

- Да ладно, дядя Манасэ, осел есть осел!

- Нет, дочка, не так! Наполеон, скажу я тебе, покорил Египет благодаря ослам! А бои на Кавказе? Не будь ослов, кто бы тащил пушки и боеприпасы через скалы?

Автомашины? Или лошади? Так что...

- А если предложить тебе обменять осла на хорошую лошадь... Согласишься? - спросил я.

- Что я, осел, что ли? Ишь ты! Осла на лошадь! Да я, если хочешь знать, этим ослом и живу!.. Все, готово! - Манасэ отступил на шаг, критическим взглядом оглядел оседланного осла, потом добавил: - Вдвоем на него не садитесь, он этого не любит, обязательно сбросит вас! Садитесь по очереди... Если он заупрямится, не бейте и не понукайте его! Он этого не любит!

- Не волнуйся, дядя Манасэ, все будет хорошо! - успокоила его Хатия.

- В тебе-то я уверен, умница моя, но вот твой отец, видно, спятил! Доверить ребенка Сосойе-сумасшедшему!

- Ничего, дядя Манасэ, ничего с нами не станет!

- Ну ладно, счастливого вам пути!.. Значит, договорились, Сосойя: плата за осла - полпуда кукурузы. Так?

- Так, дядя Манасэ, так!

- Ну, с богом!

Мы завернули к Хатии. Дядя Виссарион битый час слезно умолял меня оберегать Хатию, потом снял со стены двуствольную " централку":

- Прихвати-ка, ружье, Сосойя, авось найдется дурак, даст за него пуда полтора кукурузы...

Наконец мы тронулись. Дядя Виссарион проводил нас До-околицы и стоял там, пока мы не скрылись с глаз.

* * *

В те времена осел в Гурии считался такой же диковинкой, как и иностранные туристы... Мы шагаем по шоссе, ведущему в Набеглави, и вся детвора встретившегося по пути села с гиканьем несется за нами. Мне стыдно, я огрызаюсь на детей. Осел - ему-то начхать на всех - топает себе, смешно шевеля ушами. Хатия восседает на осле, как царица Тамар на белом скакуне, и блаженно улыбается.

- Что им нужно, Сосойя? Они что, осла не видели? - спрашивает Хатия.

- Отстань, ради бога, а то пошлю тебя обратно домой!

- Вернусь, если хочешь...

- Сиди и не болтай много!

- Сосойя, может, остановиться у кого-нибудь?

- У кого ты здесь остановишься? Село беднее нашего!

Мы наконец миновали село и вздохнули свободно.

К вечеру вступили в Набеглави. Я остановил осла у первых же ворот и крикнул:

- Эй, хозяин!

Из дома вышли среднего роста рябой дядька и носатый мальчик моих лет.

- Пожалуйте! - пригласил-рябой, распахивая ворота.

Я завел осла во двор, ссадил Хатию и поздоровался с хозяевами.

- Вы кто будете? - спросил рябой.

- Да вот, меняем сапоги и полушубок на кукурузу...

- Покажи!

Я показал. Рябой стал внимательно рассматривать вещи.

- Осел твой? - спросил носатый мальчик.

- Мой.

- А девочка кто?

- Никто.

- Ее тоже меняешь на кукурузу? - осклабился носатый.

- Заткнись, а то получишь по зубам!

- Кто это, Сосойя? - спросила Хатия.

- Никто. Нос!

- Она что, слепая? - удивился мальчик.

- Слепая, но не глухая, дурак!

- Ты, парень, пришел сюда ругаться или торговать? - спросил меня рябой.

- Пусть он не болтает глупостей, и я не буду ругаться!

- Замолчи ты! - прикрикнул рябой на сына и вновь обратился ко мне: - С чего ты решил в такую жару продавать полушубок?

- Не хочешь - не бери!

- Сколько ты просишь за него?

- Денег мне не надо, меняю на два пуда кукурузы.

- Обалдел?!

- Да.

- Даю полпуда.

- Полпуда - это один карман полушубка.

- Ну вот, наполню все карманы, и конец делу!

- Сосойя, как он одет, этот дядя?

- Как? Да... Рубашка на нем рваная...

- Ну и пусть ходит в рубашке! Дай сюда полушубок!

Я передал полушубок Хатии.

- А за сапоги? - спросил рябой.

- Наполним ему сапоги кукурузой, и хватит! - выступил из-за спины отца носатый.

-, Говори, сколько просишь за сапоги? - повторил рябой.

- Ничего!

- Даром, что ли, отдаешь?

- Даром растет у тебя вот этот балбес, присмотри-ка лучше за ним! - я вырвал сапоги из рук рябого.

- Слушай, ты! Ты чего это здесь раскричался? Думаешь, я боюсь твоего ружья? - вспылил рябой.

- Идем, Сосойя! - сказала Хатия.

Я усадил ее на осла, и мы направились к воротам.

- Одну минуточку, Сосойя!.. Они еще во дворе?

- Да. А что?..

- Погоди... Дядя, - крикнула Хатия, - а осла ты не купишь?

- Зачем мне осел? - удивился рябой.

- Будешь иметь в доме двух ослов! - расхохоталась Хатия.

Рябой разинул рот. Носатый начал было искать на звмле камень, но я снял с плеча ружье, и он тотчас же укрылся за спиной отца.

Мы продолжали путь. Когда добрались до конца села, осел замедлил шаг, Где мы, Сосойя? - спросила Хатия,

- Выходим из села.

- А какое сейчас время?

- Темно уже, Хатия.

- Ну так остановимся, Сосойя... Устала я.

- Ладно.

Мы остановились у крайнего дома. На мой крик вышел старик с лампой в руке.

- Кто там?

- Я, Сосойя Мамаладзе!

- Какой еще Сосойя?

- Ну я не знаю, какой... Одним словом, Сосойя!

Старик проворно спустился по лестнице, пересек двор, подошел к нам, осветил лампой и удивленно осмотрел нас.

- В чем дело, детки?

- Хотим переночевать у вас, дядя...

- Так пожалуйте, пожалуйте! - пригласил старик и широко распахнул ворота.

Мы вошли во двор. Я помог Хатии слезть с осла.

- А как с ослом, дядя?

- Распряги его, и пусть себе пасется во дворе. Никуда он не денется!

Я снял наш хурджин [Хурджин - цереметная сума], распряг осла, взял Хатию за руку, и мы пошли за стариком.

- Какано! Какано! - позвал он.

На балкон вышла женщина в платке.

- Принимай гостей, Какано!

- Пожалуйте, батоно! - засуетилась женщина. - Сюда пожалуйте!

Мы поднялись на балкон, вошли в комнату. Я усадил Хатию на тахту и сел рядом.

- Мир дому сему! - спохватился я.

- Дай бог тебе мира и счастья! - ответила хозяйка.

Наступило неловкое молчание. Хозяева разглядывали нас, я и Хатия молчали и не догадывались, что старикам не терпелось узнать, кто мы, откуда, зачем пришли сюда.

Я осмотрелся. Вдоль противоположных стен комнаты стояли две тахты, на одной из которых сидели я и Хатия, посередине - стол, вокруг него - четыре стула; у камина - несколько треногих стульчиков. На стене висел фотопортрет солдата в застегнутой на все пуговицы гимнастерке. Собственно, не один, а два портрета в одной рамке. Солдат с портрета глядел на меня сердито. Но удивило меня не это - каждый волен хмуриться или улыбаться перед объективом, - а другое: почему хозяину понадобилось помещать в одной рамке два портрета?

- Вы откуда, детки? - нарушила наконец тишину хозяйка.

- Мы, тетя, взяли кое-что из одежды... обменять на кукурузу... Ну вот... Если можно, разрешите переночевать у вас, - ответила Хатия.

- Деточка моя дорогая!.. Да я вас вообще не отпущу отсюда, если вам понравится у нас!

- А какая у вас одежда? - спросил деловито хозяин, Я поставил перед ним хурджин.

- Бабило Вашакмадзе! Нашел время заниматься одеждой! Дети, наверно, умирают с голоду! - напустилась хозяйка на мужа.

- Ну и ступай на кухню! Я, что ли, приготовлю ужин?

Бабило стал разглядывать полушубок, потом надел его, посмотрел в висевшее на стене зеркало, покачал головой, скинул полушубок и бережно положил на тахту.

Потом взял сапоги, повертел в руках.

- Можно примерить?

Я кивнул головой. Бабило скинул чувяки, подтянул шерстяные носки, надел сапоги, прошелся по комнате, выставил вперед правую, затем левую ногу и снова сел.

- Отличные сапоги!.. Сколько, сынок, хочешь за них?

- Пуд кукурузы, дядя Бабило.

- Пуд кукурузы, - повторила Хатия.

- Гм, почти даром... Да вот беда: где ее взять-то, кукукузу? проговорил Бабило и стал скидывать сапоги.

Какано поставила у камина низенький столик, разложила молодой сыр, мчади, маринованный лук-порей и кувшинчик с вином.

- Идите, детки, поужинайте чем бог послал! - пригласила она нас.

Я не стал отнекиваться, взял Хатию за руку, подвел к столику, сел сам. Бабило не сводил с Хатии удивленных глаз; Какано, подперев рукой щеку, сокрушенно качала головой.

Бабило разлил в стаканы вино.

- Ну, с богом! Выпьем! - сказал он и выпил.

Я положил Хатии мчади и сыр и чокнулся с ней.

- Будьте всегда здоровы! - сказала Хатия и выпила тоже.

- Что ж, давайте знакомиться. Кто вы, дети? - спросил Бабило.

- Я - Coco Мамаладзе, это - Хатия.

- Кем вы приходитесь друг другу? - спросил он снова.

- Никем, - ответил я.

- Как никем? Мы соседи, я и Сосойя учимся вместе, в одном классе, поправила меня Хатия.

- Ты тоже учишься, детка?

- Да. Меня Сосойя водит в школу.

- А глаза... Давно они у тебя болят?

- Не болят вовсе. Просто я не вижу...

- Деточка, деточка бедная! - запричитала Какано. - Как же допускает бог, чтобы такой ангел не видел солнца да луны! - Она привлекла к себе Хатию и поцеловала ее в голову.

- Она видит солнце. Врач сказал, что раз она видит солнце, то ее можно вылечить, - сказал я.

- Правда, дочка?

- Да, дядя Бабило... Когда война кончится, папа отвезет меня в Батуми, там мне сделают операцию.

- За твое здоровье, дочка!.. Раз врач обещал, конечно, вылечит!.. Но как это мать отпустила тебя в такую даль?

Не боится она?

- У меня нет матери, дядя Бабило. А с Сосойей папа меня. отпускает всюду.

- Видно, ты очень любишь своего Сосойю!

- Его все любят!

- Она ведь не пешком, на осле! - сказал я.

- Ну а если достанете кукурузу, как же тогда? Оселто ваш не выдюжит!

- А я пойду пешком, потихоньку, дядя Бабило, педпком мне даже приятнее, - сказала Хатия.

- Дай поесть детям, человек! Что ты пристал к ним! - упрекнула мужа Какано.

- Ешьте, ешьте, дорогие! Успеем поговорить потом! - Бабило пододвинул к нам тарелки и налил вино.

После ужина Бабило продолжал:

- Сапоги, пожалуй, я возьму... Но уступи немного, Coco!

- Сколько уступить, дядя Бабило?

- Ты только не подумай, что я рвач какой-нибудь!..

Цену этим сапогам я знаю лучше тебя... Но... сам понимаешь, трудно сейчас с кукурузой... Если б не так, стал бы ты продавать такой золотой товар? Прав я, Хатия?

- Правы, дядя Бабило! - согласилась Хатия; - Так вот, возьми за сапоги полпуда кукурузы...

- Мало полпуда, дядя Бабило... Полпуда я должен отдать Манасэ... За осла... - сказал я, сгорая от стыда.

- Эх, жизнь... - вздохнул Бабило, - добавлю еще четверть...

- Если возьмете полушубок...

- А за сколько отдашь? - спросил Бабило и посмотрел на полушубок такими глазами, что я понял: он пришелся ему по душе.

- За два пуда...

- О! - воскликнул Бабило.

- Это полушубок его отца! - сказала Хатия.

- Как же он расстался с ним? - удивился Бабило.

- Да так уж получилось...

- Что, он не носил его?

- Надел только раз...

- Ладно, дам тебе пуд... Сами перебьемся как-нибудь до осени... Бабило взял в руки полушубок.

Я колебался.

- Дядя Бабило, тетя не разрешала Сосойе брать вещи... Ведь они отцовские... Пуд кукурузы мало... - сказала Хатия.

Бабило насторожился.

- Отец что, на фронте?

- Нет.

- Он... жив?

- Не знаю.

- А мать?

- Не знаю.

- Погоди, погоди... Объясни мне толком, в чем дело?

- Его родителей арестовали в тридцать седьмом году, - сказала Хатия, Сосойю воспитывает его тетя, учидельница Кето.

Бабило покачал головой, снял полушубок, положил его на тахту.

- В тридцать седьмом, говоришь?

- Да, в тридцать седьмом...

- Ночью взяли?

- Ночью...

- Вместе?

- Нет, сперва папу, потом маму...

- И ничего про них не слышно?

- Ничего...

- Бедный мой мальчик... - вздохнула Какано. - Ты хоть помнишь их?

- Так, смутно... Маму помню лучше... - Я сложил полушубок. - Мы уйдем рано утром, дядя Вабило, - постарался я переменить тему.

- Хорошо, сынок, хорошо... Какано, приготовь для детей три пуда кукурузы!

Какано молча вышла из комнаты, прихватив два моих мешка.

- Да, сынок... Трудное было время... - начал Бабило, - много тогда пропало хороших людей... Из нашего села тоже забрали двоих Гаврила-мельника и Якинте Кунчулия, счетоводом он работал в конторе... Так и исчезли оба...

Из соседней комнаты доносился приятный звук засыпаемой в мешок кукурузы.

- Дядя Бабило, а ружье вы не купите? - спросил я.

- Что?

- Ружье, говорю, не купите?

- Ружье? Ружье... А зачем мне ружье? Тут даже птица перевелась... Хотя нет, зимой, бывает, голодный зверь иногда спускается с гор... Пригодится ружье... А сколько ты хочешь за него? - Бабило взял " централку", раскрыл ее, посмотрел через стволы на свет. - Хороший товар!

Я сжал руку Хатии. Ружье принадлежало ей, и цену должна была назначить она.

- Сколько? - спросил Бабило.

- Нисколько! - сказала Хатия.

Я разинул рот.

- Что, не продаете?

- Нет, дядя Бабило, не продаем, я дарю вам ружье, если оно вам нравится, - ответила Хатия.

- Очень даже нравится, детка, но бесплатно я его не возьму... Влетит тебе дома! - сказал Бабило и ласково погладил Хатию по голове.

- Ну а продавать ружье вам я не стану... И ничего мне не влетит! Ружье - мое, и я хочу подарить его вам!

Сосойя, скажи, ведь ружье мое? - Хатия заморгала глазами. Я понял, что откажись сейчас Бабило от ружья, Хатия разревется. Я выразительно взглянул на Бабило и сказал:

- Ружье принадлежит Хатии, дядя Бабило, и раз она дарит его вам, вы должны принять этот подарок!

Хатия радостно закивала головой.

- Что ж, спасибо тебе, дочка! Большое спасибо! Дай бог тебе здоровья и счастья! - Бабило поцеловал Хатию в щеку. - Какано! - позвал он жену. Приготовь детям постель!.. И взгляни-ка, какое мне ружье подарила Хатия!

Хоть в разбойники иди!

Вошла Какано. Бабило протянул ей ружье.

- Убери, ради бога! - испугалась Какано. Она стала сселить постели, а я еще раз посмотрел на двойной портрет в рамке.

- Дядя Бабило, как зовут вашего сына? Это, наверно, ваш сын?

Бабило поднял голову, взглянул с затаенной грустью на портрет и, улыбнувшись, спросил:

- Который тебя интересует, сынок?

- Дядя Бабило... Да вы что... Как это " который"?..

Бабило вынул из кармана трубку, долго набивал ее табаком, закурил, еще раз сквозь голубоватый дымок взглянул на портрет, почесал у себя в затылке и сказал мне:

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 9 10 Следующая ⇒