Лорен Оливер 11 страница

— Не может быть. — Она трясет головой так быстро, что каштановые волосы сливаются в размытое облако. — Не может быть. Неужели... ты намекаешь, что украла ее?..

— Ш-ш-ш.

Торговый центр «Ла вилла» построен в итальянском стиле: просторный, с мраморными фонтанами и мощеными дорожками. Звуки отражаются от стен, мечутся и смешиваются, так что слова можно разобрать, только если стоишь совсем рядом. И все же. Ни к чему болтать, что я грабанула родителей.

— Мне больше нравится версия, что я одолжила ее.

— Предки придушили бы меня. — Кортни распахивает глаза так широко, что они вот-вот выпадут на пол. — Убили бы до смерти.

— Точно, — поддакивает Бетани.

Потом мы заходим в «МАК», где меня по полной программе красит парень по имени Стэнли. По сравнению с ним я толстушка. Мопсы пробуют разные оттенки подводки для глаз и получают замечание, что залезли в закрытые блески для губ. Я покупаю все, что использовал Стэнли: тональный крем, консилер, бронзирующую пудру, базу для век, три оттенка теней, два оттенка подводки (одна из них белая, для нижнего века), тушь, карандаш для губ, блеск для губ, четыре разные кисти, щипчики для ресниц. Оно того стоит. Я напоминаю знаменитую модель и ощущаю на себе взгляды, когда мы гуляем по «Ла вилла». Мы проходим мимо стайки парней, которые учатся по меньшей мере в колледже, и один из них бормочет: «Красотка». Тара и Кортни находятся по бокам от меня, Бетани тащится сзади. «Так вот как чувствует себя Линдси», — думаю я.

Дальше «Ниман Маркус», куда я заглядывала только по настоянию Элли, потому что в нем все стоит миллион долларов. Кортни меряет странные старушечьи шляпки, а Бетани фотографирует ее и угрожает выложить снимки в Интернете. Я выбираю дивное изумрудно-зеленое болеро из искусственного меха — в нем я готова к вечеринке наличном самолете миллиардера — и длинные серебряные серьги с гранатом.

Единственное препятствие возникает, когда женщина на кассе — Ирма, если верить табличке с именем, — просит предъявить удостоверение личности.

— Удостоверение личности? — невинно моргаю я. — Никогда не ношу его с собой. В прошлом году у меня украли личные данные.

Она долго изучает меня, как бы размышляя; затем выдувает пузырь жвачки, фальшиво улыбается и двигает болеро и серьги обратно.

— Прошу прощения, Эллен. Удостоверение личности необходимо для совершения любых покупок, превышающих две с половиной сотни долларов.

Я возвращаю ей фальшивую улыбку и произношу:

— Называйте меня мисс Кингстон.

Сука. Знаю твой фокус со жвачкой. Его придумала Линдси.

С другой стороны, я тоже стала бы сукой, назови меня родители Ирмой.

Внезапно меня осеняет. Я роюсь в сумке и выуживаю членскую карточку маминого спортивного клуба «Хилл-дебридж свим энд теннис». Честное слово, система безопасности там покруче, чем в аэропорту. Можно подумать, что эпидемия ожирения в Америке — террористический заговор и на очереди эллиптические тренажеры. На карточке красуется маленькая фотография, членский номер, фамилия и инициалы: КИНГСТОН С. Э.

— Что означает «С»? — морщится Ирма.

В голове моментально становится пусто.

— Ммм... Северус.

Она не сводит с меня глаз.

— Как в «Гарри Поттере»?

— Вообще-то это немецкое имя. — Мне не следовало читать эти глупые книги Иззи вслух. — Теперь понимаете, почему я предпочитаю свое второе имя?

Кассирша медлит, закусив губу. Тара стоит рядом и водит пальцами по карточке, как будто пытается соскрести немножко кредита. Затем наклоняется вперед и хихикает.

— Уверена, вы понимаете. — (Она щурится, как будто не может с шести дюймов разобрать имя на табличке. ) — Вас зовут Ирма, не так ли?

Из-за спины подходит Кортни в широкополой шляпе, увенчанной чучелом малиновки.

— Вас в детстве называли Фирмой? Или Бирмой?

Ирма сжимает губы в тонкую белую полоску, хватает карту и проводит через аппарат.

— Guten Tag, — бросаю я на прощание; это единственное, что мне известно по-немецки.

Тара и компания все еще смеются над Ирмой, когда мы выезжаем с парковки «Ла вилла».

— Поверить не могу, — повторяет Кортни, наклонившись вперед и глядя на меня, как будто я в любую секунду могу исчезнуть. — Поверить не могу.

На этот раз место рядом с водителем досталось мне автоматически, даже не пришлось его занимать. Я позволяю себе слегка улыбнуться, прежде чем повернуться к окну, и на мгновение пугаюсь собственного отражения: большие темные глаза, дымчатые тени, пухлые алые губы. Потом я вспоминаю о макияже. Надо же, не узнала саму себя.

— Ты потрясающая, — сообщает Тара; она берется за руль и матерится, потому что снова загорается красный.

— Да ладно, — неопределенно отзываюсь я и машу рукой.

Жизнь хороша. Я почти рада, что поссорилась с Линдси сегодня утром.

— Черт, только не это.

Кортни барабанит по моему плечу, когда здоровенный «шевроле тахо», сотрясающийся от басовых нот, останавливается рядом. Несмотря на мороз, все окна опущены: это студенты из «Ла вилла», которые обратили на нас внимание. Которые обратили на меня внимание. Они смеются и препираются из-за какой-то ерунды — один из них кричит: «Майк, ах ты гад! » — притворяясь, будто не видят нас. Парни всегда так поступают, когда им ужасно хочется посмотреть.

— Надо же, какие красавчики, — восхищается Тара, перегибаясь через меня, чтобы лучше их разглядеть, и быстро ныряет обратно за руль. — Ты должна спросить у них телефончик.

— Ау? Их же четверо.

— Ну тогда телефончики.

— Точно.

— Я покажу им сиськи, — вдруг заявляю я.

Внезапно меня пробирает дрожь от безупречной, идеальной простоты принятого решения. Намного легче и четче, чем: «Может, не стоит», или «Надеюсь, нам не грозят неприятности», или «О господи, я в жизни не смогу». Да — две буквы. Вихрем я оборачиваюсь к Кортни.

— Спорим, мне не слабо?

Она снова выпучивает глаза. Тара и Бетани таращатся на меня, будто я отрастила щупальца.

— Ты не сделаешь этого, — возражает Кортни.

— Не сможешь, — добавляет Тара.

— Смогу и сделаю, прямо сейчас.

Я опускаю окно. Холод врывается в машину, вышибает дух, сковывает тело. Я чувствую себя мозаикой из разрозненных кусочков: дергающийся локоть, сведенное судорогой бедро, зудящие пальцы. Музыка в машине парней гремит во всю мощь, так что больно ушам, но я не в силах разобрать ни текст, ни мелодию, только ритм, пульсацию, такую оглушительную, что звука больше нет, одна вибрация, ощущение.

— Привет, — хрипло каркаю я, кашляю и пытаюсь снова. — Привет, ребята.

Водитель поворачивает голову в мою сторону. Перед глазами все плывет от возбуждения, но в эту секунду я замечаю, что он далеко не красавчик — у него кривые зубы и сережка-гвоздик в ухе, как будто он рэпер или типа того.

— Привет, красотка, — отвечает он.

Трое его друзей наклоняются к окну посмотреть; одна, две, три головы выскакивают, как чертики из табакерки, как кроты в игре «Ударь крота» в ресторане «Дейв энд Бастерс». Раз, два, три, я задираю майку; раздается рев и звон в ушах. Смех? Визг? Кортни вопит: «Гони, гони! » Скрежещут шины, машина подается вперед, немного скользит, ветер вгрызается мне в лицо, запах паленой резины и бензина заполняет ноздри. Сердце медленно опускается из горла обратно в грудь; я согреваюсь и снова начинаю чувствовать. Поднимаю окно. Невозможно описать раздирающие меня эмоции, как будто я слишком сильно смеялась или слишком долго кружилась. Не то чтобы счастье, но сойдет.

— Потрясающе! Легендарно! — восклицает Кортни, колотя по спинке моего сиденья.

Бетани только качает головой, завороженно уставившись на меня широко распахнутыми глазами, и тянется вперед прикоснуться ко мне, будто я святая и могу исцелить от болезни. Тара верещит от смеха. Она почти не смотрит на дорогу слезящимися глазами.

— Видела их лица? Видела? — верещит она, и я понимаю, что не видела.

Я ничего не видела, ничего не ощущала, только шум вокруг, тяжелый и громкий. Что же это было — настоящая, подлинная жизнь или смерть? Забавно, но я не уверена. Кортни еще раз пинает меня; в зеркале встает ее лицо, красное, словно солнце. Я тоже начинаю смеяться; так мы вчетвером хохочем всю дорогу до Риджвью — больше восемнадцати миль, — пока мир несется мимо размазанным черно-серым пятном, будто неудачный набросок самого себя.

Мы заезжаем к Таре переодеться. Она помогает мне снова влезть в платье. Я набрасываю болеро, вдеваю серьги, распускаю волосы — они лежат волнами, потому что весь день были закручены в свободный пучок, — поворачиваюсь к зеркалу, и мое сердце буквально встает на дыбы. Я выгляжу по меньшей мере на двадцать пять. В зеркале отражается незнакомка. Закрыв глаза, я вспоминаю, как стояла в детстве перед запотевшим от горячего душа зеркалом и молилась о преображении. Вспоминаю гадкий привкус разочарования каждый раз, когда медленно проявлялось мое лицо, некрасивое, как обычно. Но на этот раз я открываю глаза — и все получается как надо. Передо мной новая, роскошная, незнакомая женщина.

Ужин, разумеется, с меня. Мы отправляемся в «Ле Жарден дю Руа», исключительно дорогой французский ресторан, в котором все официанты — французские красавчики. Выбираем самую дорогую бутылку вина в меню, и никто не спрашивает наши удостоверения личности, так что заказываем еще и по бокалу шампанского. Так вкусно, что мы выпиваем по второму, пока несут закуски. Бетани быстро хмелеет и принимается флиртовать с официантами на плохом французском только потому, что прошлым летом отдыхала в Провансе. Мы заказываем половину меню, не меньше: крошечные, тающие во рту сырные булочки, толстые ломти паштета, в которых, наверное, больше калорий, чем положено съедать за день, салат с козьим сыром, мидии в белом вине, стейк по-беарнски, сибаса, запеченного целиком с головой, крем-брюле и шоколадный мусс. В жизни не пробовала ничего вкуснее. Наедаюсь так, что не могу дышать. Если я проглочу еще кусочек, платье лопнет по швам. Когда я подписываю чек, один из официантов (самый классный) приносит нам четыре стопки сладкого розового ликера «для лучшего пищеварения», хотя у него, разумеется, выходит «для лючшего пищеваренья».

Я не сознаю, как много выпила, пока не встаю. Мгновение мир бешено кружится, словно стремится обрести равновесие. Возможно, это мир напился? Я начинаю хихикать. Мы выходим на морозный воздух, где я немного трезвею.

Открыв телефон, я вижу эсэмэску от Роба: «Что за дела? Как же наши планы на вечер? »

— Идем, Сэм, — зовет Кортни. — Пора на вечеринку.

Они с Бетани забрались на заднее сиденье «сивик» и снова оставили переднее для меня.

Быстро набрав: «Уже еду, скоро увидимся», я забираюсь в машину, и мы устремляемся к Кенту.

Мы появляемся в самом начале вечеринки, и я прямиком направляюсь на кухню. Поскольку еще рано и народ не подтянулся, я замечаю множество мелочей, которых раньше не видела. В комнатах повсюду деревянные резные статуэтки, клевые картины маслом и старые книги — как в музее.

Кухня ярко освещена, и все в ней кажется резким и обособленным. В дверном проеме два бочонка, и большинство гостей толпятся около них. Пока что пришли в основном парни и несколько десятиклассниц. Они собираются в кучки, крепко вцепившись в пластиковые стаканы, как в сосуды с жизненной силой, и вымученно улыбаются до боли в щеках.

Роб не сразу меня узнает. Он проталкивается через толпу и прижимает меня к стене, обхватив мою голову ладонями.

— Сэм. Я думал, ты не придешь.

— Я же написала, что приду. — Я кладу руки ему на грудь, чувствуя удары сердца кончиками пальцев; почему-то мне становится грустно. — Ты не получил мою эсэмэску?

Он пожимает плечами.

— Весь день ты ведешь себя странно. Я боялся, может, тебе не понравилась моя роза.

«Лю тя». Я совсем забыла об этом, как и о своей обиде. Какая теперь разница? Это лишь слова.

— Прекрасная роза.

Роб улыбается и гладит меня по голове, как собаку.

— Шикарно выглядишь, детка. Хочешь пива?

Я киваю. Вино, выпитое в ресторане, уже почти выветрилось. Я кажусь себе слишком трезвой, слишком ясно ощущаю свое тело. Мои руки висят мертвым грузом. Роб начинает поворачиваться, но внезапно замирает и смотрит на мою обувь. Он поднимает на меня глаза, наполовину позабавленный, наполовину озадаченный, и показывает на ботинки Анны.

— Что это?

— Ботинки. — Я тыкаю пальцем в носок ботинка, но кожа даже не прогибается; почему-то я довольна. — Нравятся?

— Совсем как армейские, — кривится Роб.

— А мне нравятся.

— Они не в твоем стиле, детка, — качает он головой.

Мысленно я перебираю сегодняшние поступки, которые шокировали бы Роба. Я прогуляла уроки, целовалась с мистером Даймлером, курила травку с Анной Картулло, украла мамину кредитную карточку. Все не в моем стиле. Что вообще это значит? Как мне понять, что в моем стиле? Я пытаюсь слепить воедино свои поступки в жизни, но четкой картины не возникает, ничего, объясняющего, какой я человек, — сплошной туман и размытые края, неясные воспоминания о смехе и прогулках на машине. Я словно пытаюсь сделать снимок против солнца: все люди в моей памяти получаются безликими и неразличимыми.

— Ты не все знаешь обо мне, — заявляю я.

— Я знаю, что ты классно выглядишь, когда злишься. — Он издает смешок и стучит пальцем мне по переносице. — Поменьше хмурься, не то покроешься морщинами.

— Так что насчет пива? — напоминаю я.

Роб удаляется, и я благодарна ему за это. Я надеялась, что встреча с ним успокоит меня, но вышло наоборот.

Он приносит пиво, я беру стакан и поднимаюсь на второй этаж. Наверху лестницы я чуть не сталкиваюсь с Кентом. При виде меня он быстро отступает.

— Извини, — произносим мы одновременно, и я чувствую, что краснею.

— Ты пришла.

Его глаза кажутся еще более зелеными, чем обычно. На его лице странное выражение — рот искривлен, словно он жует что-то кислое.

— Не могла же я пропустить такую вечеринку.

Я отворачиваюсь. Хоть бы он перестал на меня пялиться! Откуда-то мне ясно, что он собирается сообщить нечто ужасное. Собирается сообщить, что видит меня насквозь. У меня возникает безумное желание спросить, что именно он видит, как будто он может помочь мне познать себя. Но я боюсь ответа.

Он уставился себе под ноги.

— Сэм, я хотел сказать...

— Не надо, — поднимаю я руку.

Внезапно до меня доходит: ему известно об истории между мной и мистером Даймлером и он может заикнуться об этом. Понятно, у меня паранойя, но я совершенно уверена в этом. У меня кружится голова, и я хватаюсь за столбик перил.

— Если ты насчет того, что случилось на математике, то я ничего не желаю слышать.

Его губы сжимаются в линию.

— А что случилось на математике?

— Ничего. — Я снова ощущаю, как мистер Даймлер наваливается на меня всем телом, как его горячий рот прижимается к моему. — Это не твое дело.

— Даймлер — мешок с дерьмом. Держись от него подальше. — Кент косится на меня. — Ты слишком хороша для этого.

Я вспоминаю о записке, которая приземлилась на мою парту. Я догадалась, что она от Кента. У меня что-то рвется внутри при мысли, что Кент Макфуллер с жалостью смотрит на меня сверху вниз.

Фразы сами срываются с языка.

— Я не обязана тебе объяснять. Мы даже не друзья. Мы... мы никто.

Кент делает шаг назад, наполовину фыркнув, наполовину хохотнув.

— Ты невероятна! — Он качает головой не то с отвращением, не то с печалью, не то и с тем и с другим. — Возможно, люди правы насчет тебя. Возможно, ты всего лишь пустая...

Он осекается.

— Кто? Пустая кто? — Мне хочется влепить ему пощечину, чтобы взглянул на меня, но он упорно изучает стену. — Пустая сучка, так ведь? Ты ведь это подумал?

Он вскидывает на меня глаза, ясные, гладкие и твердые, будто камешки. Теперь я жалею, что он посмотрел на меня.

— Может быть. Может быть, ты права. Мы не друзья. Мы никто.

— Да неужели? По крайней мере, я не разгуливаю с таким видом, будто лучше всех! — Я не в силах удержать поток слов. — Ты тоже не идеал. Уверена, что и ты поступал дурно. Уверена, что и ты поступаешь дурно.

Тут же я понимаю, что это неправда. Неправда, и все. Кент Макфуллер не поступает дурно. По крайней мере, с другими людьми.

Теперь он смеется и суживает глаза.

— Это я притворяюсь, что лучше всех? Очень смешно, Сэм. Тебе когда-нибудь говорили, какая ты забавная?

Почему-то я очень зла на него, мне хочется встряхнуть его или заплакать. Он все знает о мистере Даймлере. Он все знает обо мне и ненавидит меня за это.

— Я не шучу. — Мои кулаки прижимаются к бедрам. — Нельзя принижать других только за то, что они неидеальны.

У него отвисает челюсть.

— Но я никогда не утверждал...

— Я не виновата, что не могу быть как ты, ясно? Я не встаю по утрам с мыслью, что мир прекрасное, счастливое место, ясно? Просто я устроена иначе. Вряд ли меня можно исправить.

Вообще-то я собиралась произнести: «Вряд ли это можно исправить». На глаза наворачиваются слезы; сдерживая их, мне приходится судорожно глотать воздух. Я отворачиваюсь от Кента, чтобы он не заметил.

Молчание длится целую вечность. Затем он на мгновение кладет руку мне на локоть — словно ангел задел крылом. От единственного легкого прикосновения у меня мурашки пробегают по коже.

— Я хотел сказать, что ты прекрасно выглядишь с распущенными волосами. Больше ничего, — ровно и тихо отвечает Кент.

Затем огибает меня, подходит к лестнице и замирает у ступеней. Оборачивается и с печальной улыбкой на меня смотрит.

— Тебя не нужно исправлять, Сэм.

Его слов я даже не слышу, но в то же мгновение они наполняют все мое тело, будто я впитываю их из воздуха. Конечно, он знает, что это неправда, и я намерена разоблачить его, но он уже сбежал по лестнице, растворился в толпе, втекающей в дом. Я никто, лишь тень, привидение. Теперь понятно, что я вряд ли была полноценным человеком даже до несчастного случая. С чего все началось?

Я делаю большой глоток пива. Хорошо бы напиться. Хорошо бы отключиться. Еще глоток. По крайней мере, пиво холодное, но на вкус — протухшая вода.

— Сэм! — Тара поднимается по лестнице, сверкая улыбкой, как лучом фонарика. — А мы искали тебя.

Оказавшись наверху, она немного задыхается, прижимает правую ладонь к животу и сгибается пополам. В левой руке у нее наполовину выкуренная сигарета.

— Кортни провела разведку и нашла горючее.

— Горючее?

— Виски, водку, джин, черносмородиновый ликер и так далее. Выпивку. Горючее.

Она хватает меня за руку и тащит на первый этаж, который постепенно заполняется людьми. Все движутся в одном направлении: от входа к пиву и наверх. На кухне мы продираемся сквозь толпу, сгрудившуюся вокруг бочонка. На противоположной стороне кухни — дверь с табличкой «Не входить»; я узнаю почерк Кента.

Внизу листа приписано мелкими буквами: «Ребята, я серьезно. Я хозяин вечеринки, и это единственное, о чем я прошу. Оглянитесь! Бочонок прямо за вами! »

— Может, не стоит... — начинаю я, но Тара уже вошла в дверь, и я следую ее примеру.

Внутри темно и холодно. Единственный свет проникает из двух огромных эркеров, смотрящих на задний двор.

Откуда-то из глубины дома доносится смешок, затем грохот.

— Осторожнее, — предостерегает кто-то.

— Сама попробуй разливать в темноте, — огрызается Кортни.

— Сюда, — шепчет Тара.

Забавно, как люди в темноте невольно приглушают голос.

Мы в столовой. С потолка свисает люстра, напоминающая экзотический цветок; тяжелые занавеси обрамляют окна. Мы с Тарой огибаем обеденный стол — маму хватил бы удар от восторга, за ним поместилось бы не меньше двенадцати человек — и ныряем в подобие алькова. Вот и бар. За альковом еще одно темное помещение, судя по неясным силуэтам диванов и книжных полок — библиотека или гостиная. Сколько же здесь комнат? Кажется, дом тянется бесконечно. Вокруг еще темнее; Кортни и Бетани роются в шкафчиках.

— Здесь полсотни бутылок, — сообщает Кортни.

Слишком темно, чтобы разглядеть этикетки, поэтому она по очереди открывает бутылки и принюхивается к содержимому.

— Кажется, ром.

— Странный дом, правда? — замечает Бетани.

— Какая разница? — быстро возражаю я.

Не знаю, зачем я ухожу в оборону. Здесь наверняка чудесно днем: гирлянды комнат, залитые светом. Уверена, что в доме Кента всегда тихо или играет классическая музыка.

Рядом раздается звон стекла, что-то брызгает мне на ногу. Я подпрыгиваю, а Кортни шипит:

— Что ты натворила?

— Это не я.

Одновременно Тара говорит:

— Я нечаянно.

— Это была ваза?

— Фу. Мне забрызгало туфли.

— Так, берем бутылку и сматываемся.

Мы пробираемся обратно на кухню, когда ар-джей Равнер вопит: «Ложись! » Мэтт Дорфман жадно осушает стакан пива, и Эбби Макгейл хлопает в ладоши. Все смеются. Кто-то врубает «Дуджиас», народ подпевает. «Все чтецы собрались в этом клубе, если рифмовать умеешь круто, держи микрофон... »

Звучит визгливый смех, затем голос в передней:

— О господи, кажется, мы вовремя.

У меня желудок подскакивает к горлу. Линдси приехала.

Есть вещи, о которых не говорят

Хотите открою страшную тайну Линдси? Вернувшись в одиннадцатом классе из Нью-Йорка, где она навещала сводного брата, она много дней была невыносима — рявкала на всех и каждого, высмеивала Элли за проблемы с питанием, Элоди за сексапильность и глупость, меня за то, что я всегда последняя, от покупки модных шмоток до перехода к интимным ласкам (я отважилась на это только в самом конце одиннадцатого класса). Мы с Элоди и Элли понимали: в Нью-Йорке что-то случилось, но Линдси не отвечала на расспросы, а давить мы не хотели. На Линдси нельзя давить.

Однажды вечером ближе к концу учебного года мы зависали в «Розалитас», дрянном мексиканском ресторанчике в соседнем городке, где никому нет дела до возраста клиентов. Пили «Маргариту» за «Маргаритой» и ждали, когда принесут ужин. Линдси почти ничего не ела, как и все время после посещения Нью-Йорка. Она не прикоснулась к бесплатным чипсам, утверждая, что не голодна, и вместо этого водила пальцем по соленому ободку бокала и слизывала кристаллики соли один за другим.

Не помню, о чем мы болтали, но вдруг Линдси выпалила:

— Я занималась сексом.

Так прямо и выложила. Мы молча глазели на нее. Она наклонилась и на одном дыхании рассказала, как напилась, а сводный брат отказывался уходить с вечеринки, и тогда этот парень — Один Тип — предложил проводить ее в общежитие. Они занимались сексом на односпальной кровати ее брата, Линдси постоянно вырубалась, и Один Тип поскорее свалил, пока не заявился брат Линдси.

— Это заняло минуты три, не больше, — заключила она.

Мне было ясно, что она уже задвинула воспоминание в дальний угол сознания, снабдив пометкой «Вещи, о которых мы никогда не говорим», и изобретает новые, альтернативные варианты: «Я съездила в Нью-Йорк, где прекрасно провела время. Когда-нибудь я непременно туда вернусь. Я целовалась с парнем, и он собирался отправиться за мной, но я запретила».

Сразу после этого принесли блюда. Настроение Линдси резко изменилось, когда она облегчила душу, взяв с нас клятву хранить все в секрете под страхом смерти. Она отослала на кухню салат («Можно подумать, я стану давиться этим сеном») и заказала кесадильи с грибами и сыром, буррито со свининой и дополнительной сметаной и гуакамоле, чимичанги на всех и еще по бокалу «Маргариты». Словно с плеч сняли тяжкий груз. Это был лучший ужин за много лет. Мы дружно набивали животы, даже Элли, опрокидывали «Маргариту» за «Маргаритой», выбирая разные вкусы — манго, малина, апельсин, — и смеялись так громко, что как минимум одни соседи попросились за другой столик. Даже не помню, что мы обсуждали, но в какой-то момент Элли сфотографировала Элоди с пшеничной тортильей на голове и бутылкой острого соуса в поднятой руке. В углу снимка можно разглядеть треть профиля Линдси. Она согнулась пополам и хохочет с густо-красным лицом, прижимая ладонь к животу.

После ужина она заплатила за всех маминой кредитной картой, которую ей разрешают использовать только в крайних случаях; перегнувшись через стол, Линдси заставила нас взяться за руки, как во время молитвы, и пояснила:

— Это, друзья мои, был крайний случай.

Мы засмеялись. Мелодраматична, как всегда! Мы собирались на вечеринку в дендрарии, которая по традиции проводится в первые теплые выходные года. Впереди расстилалась ночь. Мы были счастливы. Линдси снова стала нормальной.

Она вышла в туалет поправить макияж, и через пять секунд меня скрутило. Надо было меньше пить и смеяться! Мне в жизни так не хотелось писать. Я рванула в туалет, не переставая хихикать, а Элоди и Элли швыряли мне вслед недоеденные чипсы и скомканные салфетки с воплями: «Не забудь прислать открытку с Ниагарского водопада! » и « Быстрее, не то моча в голову ударит! », так что еще одни соседи попросились за другой столик.

Туалет был рассчитан на одного человека. Я прислонилась к двери, позвала Линдси и одновременно задергала ручку. Наверное, она спешила, потому что толком не заперла дверь, и та отворилась под моим весом. Я ввалилась в туалет, продолжая смеяться и ожидая увидеть Линдси перед зеркалом с надутыми губами и блеском «МАК» в руках.

Вместо этого она стояла на коленях перед унитазом, и остатки кесадильи и буррито со свининой плавали на поверхности воды. Она спустила воду, но недостаточно быстро. Я увидела, как два непереваренных кусочка помидора уносятся в трубу.

— Что ты делаешь? — удивилась я, сразу став серьезной, хотя и так было ясно.

— Закрой дверь, — прошипела она.

Я быстро повиновалась. Шум ресторана как отрезало, наступила тишина.

Линдси медленно поднялась с коленей и уставилась на меня с вопросом:

— Ну?

У нее был такой вид, словно она заранее подбирала аргументы, словно ожидала, что я стану ее обвинять.

— Мне надо пописать.

Глупо, но я больше ничего не успела придумать. Крошечный кусочек буррито прилип к ее волосам, и я чуть не разревелась. Это же Линдси Эджкомб, наша защитница.

— Ну так писай, — с облегчением произнесла она, хотя мне показалось, что в ее глазах мелькнуло что-то еще — может, печаль.

Так я и сделала. Тем временем Линдси наклонилась над раковиной, сложила ладони лодочкой и напилась воды, перекатывая ее во рту и полоща горло. Забавно: ты думаешь, что во время бедствий все прочее прекращается, ты забываешь ходить в туалет, есть или испытывать жажду. На самом деле это не так. Ты сам по себе, а тело само по себе. Оно предает тебя, грубо и глупо пыхтит, требует воды, сэндвичей и походов в туалет, в то время как мир разлетается вдребезги.

Я наблюдала, как Линдси достает полоску «Листерина» и кладет в рот, чуть морщась. Затем она занялась макияжем, подкрасила глаза и заново нанесла блеск для губ. Туалет был крохотным, но Линдси казалась невероятно далекой.

— Никакая это не булимия, — наконец подала она голос. — Наверное, я просто ела слишком быстро.

До сих пор не знаю, солгала она или нет.

— Не говори девчонкам, ладно? Не хочу, чтобы они переживали из-за пустяков.

— Конечно.

Умолкнув, она сжала губы, надула их перед зеркалом. Затем повернулась ко мне.

— Ты в курсе, что вы моя семья?

Она обронила это небрежно, будто похвалила джинсы, но я поняла: это одно из самых искренних ее признаний. Поняла, что она действительно так думает.

Мы поехали на вечеринку в дендрарии, как и собирались. Элли и Элоди классно провели время, а у меня болел живот, и я корчилась на складной крыше машины Элли. Возможно, еда оказалась несвежей, но у меня было такое чувство, словно нечто пытается прогрызть себе дорогу из желудка на волю.

Весь вечер Линдси была в ударе; тогда она впервые поцеловалась с Патриком. Через три месяца, в конце лета, они занялись сексом. Когда она поведала нам о том, как потеряла девственность со своим парнем — свечи, одеяло на полу, цветы и так далее, — и о том, как прекрасно, что ее первый раз был таким романтичным, мы и глазом не моргнули. Мы наперебой поздравляли ее, выпытывали подробности, признавались, что завидуем. Мы пошли на это ради счастья Линдси. Она пошла бы на это ради нас.

Вот что значит быть лучшими друзьями. Вот для чего они нужны. Чтобы помочь не сорваться в пропасть.

С чего все началось

Линдси, Элоди и Элли я вижу только через час; вероятно, сразу после приезда они поднялись наверх. Да наверняка так и есть, учитывая, что водку они захватили с собой. Я выпиваю три порции рома и сразу хмелею: комната превращается в размытую карусель цвета и звука. Кортни только что прикончила ром, так что я отправляюсь за пивом. Мне приходится контролировать каждый шаг, и, добравшись до бочонка, я на секунду замираю на месте, забыв, зачем пришла.

— Пива?

Мэтт Дорфман наполняет стакан и протягивает мне.

— Пива, — с удовольствием подтверждаю я.

Приятно, что слово получилось так четко; приятно, что я вспомнила, чего хотела.

Я возвращаюсь обратно, замечая реальность лишь краткими вспышками, накромсанной кинолентой: шершавая деревянная стойка перил; Эмма Макэлрой опирается спиной на стену, разинув рот, точно рыба на крючке, возможно, смеясь; огни рождественских гирлянд расплываются и подмигивают. Не знаю, куда я бреду и кого ищу, но внезапно в конце комнаты появляется Линдси, и я понимаю, что оказалась в самой глубине дома, курительном салоне. Мы с Линдси мгновение смотрим друг на друга; я надеюсь, что она улыбнется, но она отводит глаза. Элли рядом с ней наклоняется, что-то шепчет и направляется ко мне.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒