Княжий остров 4 страница

— Ну а если найдут, тогда что?

— Мудрость… Мировое господство Бога или Дьявола, смотря кто найдет. Посланники Дьявола стремятся найти и предать огню, а мы стремимся оберечь… Многие войны на этом зажглись…

— Знаешь, Илья Иванович… Так любопытно сказываешь, что слухал бы и слухал. — Егор нерешительно замялся, потом все же пересилил себя и продолжил: — В двадцать третьем году, когда мне было неполных семнадцать лет, я один выбирался предзимьем из глухой якутской тайги в Маньчжурию. В дебрях Станового хребта меня настигла зима и чуть не погубила. Случайно глазам моим открылся скит староверческий, невесть каким чудом устроенный за сотни верст от жилухи. Старик со старухой выходили меня и спасли от голодной смерти… Лайка Вера… Верка… привела меня к ухороненному входу в пешеру, ее приманил туда запах оленьего окорока. В той пещере нашел я сотни, а может, тыщи книг древнего письма, дощечки с нацарапанным письмом… Это была огромная библиотека, ее староверы собирали веками.

— Почему была? Где она теперь?

— Там же, где ей быть. Закрыта обвалом курумного камня.

— Кто еще знает о ней?

— Боюсь, что никто… Дед погиб от своей берданки, бабка прибралась через год. Я один знаю место…

— Это правда?! — Окаемов внимательно посмотрел Егору в глаза.

— А че мне брехать, как есть, гутарю… С трудом разобрал я на одной из дощечек, ить учился в гимназии, с трудом прочел имена вот этих каменных богов: Перуна, Дажьбога и какого-то Святовида…

- Световида, — поправил Окаемов. — Но этого не может быть! По Руси старообрядчество, тем паче язычество, искоренялось… Как могли попасть столь драгоценные книги в глухую тайгу?!

— Не знаю… Со скитов разных, не знаю…

- Да-а… Вы понимаете, Егор Михеевич, что вам нельзя погибать? Вы не имеете права умереть!

— Почему?

- Полковник Лебедев чудом меня выудил из Лубянки и запрятал в белорусскую деревеньку, а в ней я прямехонько угодил в лапы абвера, я думаю, что по ориентировке некоего чина НКВД; полковник Лебедев, единственный человек Советов, коему я верю и обязан жизнью. Он вам сказал, что я дороже свежей танковой дивизии?

— Было такое…

- А ваша жизнь, дорогой Егор Михеевич, важнее всего!

За вашу душу, может быть, и идет эта война. Душе нет цены. Как бренно все и страшно! Боже мой! Вы обязаны жить и указать людям клад Слова нашего, чтобы возродить забытую и попранную историю. Достаточно одного пергамента в той библиотеке, равного «слову о полку Игореве», и мир станет другим. Теперь уж я от вас не отстану! Если выберемся, надо немедля ехать туда, идти пешком, лететь на крыльях!

- Старик-хранитель мне сказал, — раздумчиво промолвил. Егор, — что книги те могут попасть в костер и следует ждать пришествия людей разумных… Я почему и рассказал, услыхав о книгах в Индии, что один раз, в тридцать восьмом году, меня силой принуждали открыть библиотеку, баба моя проболталась. Мы уже были около, да тот ученый проговорился, что жег ненужные книги в скитах уральских и соловецких…

— Ну?! Дальше…

- Слава Богу, что не открылся тому извергу, все бы пропало.

— Спаситель оберег! Спаситель… Сколько там книг?

— Разве с одного раза сочтешь? Пещера шагов двадцать на десять, и все стены уставлены, и полки из плах посеред до самого потолка. Чего там только нет! Грамотки и книги берестяные кучами, пергаменты, свитки какие-то, доски с письмом, связанные ремнями в проушины. Есть книги метровой вышины в медных и серебряных окладах, и кресты чудные. Недолго я там был, при свече одной разве все углядишь…

— Храни тебя Господь! Как бы мне хотелось хоть краем глаза увидеть, чуть коснуться голубиного слова нашего… Мы обязательно туда поедем…

Они опять вернулись на край воронки, и вдруг Окаемов начал спускаться по ее сыпучему конусу вниз. Взрывом выворотило два черных обугленных столба, уходящих шатром под вершину кургана. Он потрогал их руками, порылся ногой в осыпи и медленно вылез наверх.

— Похоже, что это могильник славянского князя. Мне довелось заниматься археологией и прочесть многое… об обычаях праславян. Я даже написал работы и опубликовать хотел, но… революция все помыслы сгубила… Под этим курганом просторная домовина из дубовых столбов, в ней челн сожженный с прахом князя. Пробить бы ход из воронки и посмотреть, описать захоронение. Возможно, здесь таится не менее ценное, чем вы нашли в Сибири.

— Принести лопатку, может, попробуем?

— Давайте завтра… Если Серафим не воспротивится. Рытье могил — кощунство, а он может нас не понять.

— Ясное дело, совестно… Серафима обижать нельзя.

Смеркалось. Они вернулись к обители и застали безмятежно спящего старца в ней. Потом сходили к Николаю на край болота. Он сказал, что до тумана успел присмотреться к тому берегу. Немцев не приметил, но за лесом вроде вился дым костра. Сержант предполагал, что фашисты ждут подмоги и собак, чтобы продолжать поиск.

Опять наплыла тучка, и заморосил мелкий дождь. Трясина запузырилась, почерпнутая водой, пал мрак ночи. Они уверились, что немцы не сунутся впотьмях, и пришли в обитель. Растопили угасшую печь, тесно улеглись на полу. Егор разом уснул, словно провалился в нежилое…

ГЛАВА III

К полуночи над дубом выяснел месяц, и сокол услышал сквозь чуткую дрему уханье совы в дебрях Княжьего острова. Матерь-Сва повила гнездо свое тут вместе с его давними предками и почиталась у руссов символом Мудрости. Разбуженный сокол открыл глаза и покосился на небо — плат темный Луны в кружевных узорах ясных звездушек. Матерь-Сва царила в ночи и кружила бесшумно над спящей землей, все слыша и видя… Колдобины болота, мороком сокрытые, шевеление гадов в пучине тьмы, переклики сторожей-сверчков в сонной тиши… Мудрая матерь облетала за ночь всю землю, все долы и края, овитые океанами…

Егор Быков крадучись идет через поле, мимо желтени снопов и бессонных каменных богов. Обуревает страх и костенит в ознобе руки его, сжимающие восковые свечи, корит душу спящий ведун из обители, совестит, что полез басурманом на лихое дело… Но какая-то необоримая сила ведет Быкова к затхлой и смертной воронке у кургана. Округ густится лес, дышит и хрустит костьми, колдовским живодерством грозит. Вязнут ноги в густотравье, хочется стремглав убежать, но он идет и идет, помимо воли своей. Вот уж близка навесь леса и различим хвост самолета. Мертвенным пауком по белому кругу бегает и шевелится колченогий крест, не может вырваться… Ползут у Егора по спине холодные мурашки, но все же спускается в преисподнюю воронки и ощупывает рукой вывороченные бревна. Сноровисто копает лопаткой под ними, и скоро проваливается внутрь кургана пустота… Щемящая жуть когтит сердце его, но руки сами зажгли свечу; и полез, пополз в тесную дыру. Распрямился в глухой тьме, озаряясь свечой и вглядываясь. Под курганом просторная шатровая изба из вертикально поставленных бревен мореного дуба в обхват толщиной. Посреди избы высится домовина-гроб, долбленная из толстого кряжа, к домовине прислонен окованный щит и в ногах овитое серебром седло, а в домовине прах в воинских доспехах и остром шлеме. Вдоль стен сосуды греческие расписные и истлевшие ведра. Лежат взнузданные черепа и оседланные хребты коней, в богатых бляхах сбруй. В головах покойного, на каменной площадке, золотая соха с бычьим ярмом, золотые топор и чаша искусной чеканки. Над ними, в рост человека, высится знакомый бородатый идол со щитом в одной руке и золотым желудем в другой. На поясе серебряным ужом с золотой головкой-пряжкой привешен в ножнах меч.

Егор подходит ближе и видит в чаше горку золотых монет с тиснеными на них колосьями. Он взялся за рукоять меча и стер пыль с черенка прикосновением. Загорелись самоцветные каменья, и проявились грызущиеся крылатые волки. В ногах идола каменный резной ящер с золотым солнцем в раскрытой пасти и кровяными рубинами глаз. Подле ящера — яйцо белого камня с кулак величиной. Егора привлекла тонкая щель распила вдоль яйца. Он осторожно снял верхнюю половину и увидел на желтке из янтаря костяную иглу. Испуганно закрыл яйцо и поглядел вверх. Над домовиной сидит на бревне золотой петух, беззвучно кричит, растворив клюв и распушив кованые перья. По левую руку от усопшего груда оружия: наконечники копий, остатки кольчуг и топоров, палиц и ножей. По правую руку стоит закопченный обычный глиняный горшок с торчащими черными костьми. Егор опять берется за меч на поясе идола и с трудом извлекает его из ножен. Меч выкован из неведомого, искрящегося при свече железа, с травленой вязью славянских букв: «Святослав». Егор легонько ударил лезвием по камню, и раздался тонкий колокольный звон… И вдруг затрепетали свечи, опахнуло ветром, и они разом все погасли. Егор в страхе сжимает меч в руке, ничего не видя в кромешной тьме. Что-то обвально рушится с живым вздохом, и обступает его звенящая тишина. Он зажигает трясучими руками свечу и с ужасом видит, что вход завален землей. Егор подскакивает туда, роет мечом, выгребает ладонями липкую землю, а она все рушится и плывет под ноги, не давая хода. В отчаянье он со всей силы втыкает меч по рукоять в рыхлую хлябь и слышит могильный стон… Вдруг кто-то больно ударяет его по щеке, и Егор вопит, отбивается мечом от ползущих со всех сторон гадов и тут же видит перед собой светлый лик старца Серафима… В его руке горит свеча, а рядом испуганные лица Окаемова и Селянинова.

- Что с тобой?! Орал как резаный, — прошептал сержант. Чуть карачун со страху не хватил, когда ты врезал мне сонному по морде. Ну, думаю, все-е… немцы прихватили.

Ошалевший Егор потряс головой и обрадованно выдавил:

— Приснилось…

С трудом разжал закостеневший кулак правой руки и недоуменно поглядел на левую кисть. Большой палец на ней саднил, как от ожога наплывшего со свечи воска.

— Да у вас лицо белей полотна, как у мертвого, — проворчал Окаемов Егору, укладываясь спать.

— Крястись — Серафим кивнул на божницу. — Крястись! Сыру землю оручи, смерть кликаць ходиць душа твоя. Крястись святому радзицелю!

Егор перекрестился, чтобы ублажить старца, и краем глаза поймал усмешку Окаемова. Тот проговорил:

— Когда недоля пристигнет и большевики Бога чтут? Как же… неохота помирать… Не обижайтесь, Егор Михеевич, ведь сразу же полегчало. Ведь так?

— Полегчало…

— У нашего Барского села такая церква распрекрасная и богатая была… С Вологды понаехали, закрыли, — раздумчиво обронил Селянинов. — Теперь старикам хоть кусту молись. Их-то зачем перековывать. А попов сколь гнали через нас на Соловки… Страх вспомнить! А вишь… Человек перекрестился, и помогло. Я ить тоже втихомолку крещусь, особо когда нас немец снарядами молотил, может, и жить остался поэтому… Не нами придумано, не нам и погибель обычаям творить!

— А вы разве не комсомолец? — спросил Окаемов.

— Батяню кулачили, кто меня примет… Детворы полна изба, целая дюжина, вот миром и обжились маленько, две коровы, пара лошадей… В кулаки и записали. Слава Богу, что не успели сослать, послабление вышло. Но скотинешку загребли подчистую, лебедой спасались от голодной смерти. Да все одно в подкулачниках вырос, едва в пахари выбился… Не доверяли…

Серафим внимал им, щурил в думах глаза и вдруг достал из-за нар гусли. Все трое гостей разом умолкли и затаились. Ровно горела свеча на божнице, пальцы Серафима резво ударили по струнам. И Егору почудилось, что шатануло стены обители от мощного их взрыда и плача человечьего. Запел Серафим враз помолодевшим и набрякшим силой голосом. Он пел с закрытыми глазами, раскачиваясь: то откидываясь к стене, то коршуном нависая над гуслями. Играл незнакомую Окаемову былину. Слова текли с губ старца очень древние и малопонятные, но разум внимавших их людей улавливал суть прозрением и памятью. И души их взлетели на простор, поднятые лебедиными крылами гуслей, и увидели глаза стародавнюю быль о двух влюбленных, живших в сильном племени у могучей реки именем Ра…

Сей круг обережный в науку и здраву

Славянскому роду во память навечно…

Врагам на погибель, а Богу во славу!

Так зло беспредельно, а мы так беспечны…

Мигнули столетья Перуна зарницей,

И алчущий змей вполз по отчему Древу…

Влюбились друг в друга охотник с девыцью,

Взроптало все племя, взгордилось до смерци,

Зловредничал каждый за красную деву,

За дочерь вождя извелико прекрасну…

Чтоб в племени распрь кровяную не сеять,

Прогнал вождь двоих на погибель из дома,

Любимую дщерь он отвергнул навеки…

Ушли они, жили беспечно на бреге

Реки величавой, Ра — к солнцу бегущей,

В Сварога кочевье…

Жалели друг друга, спасали от зверя,

Кормились охотой и сбором кореньев.

И вдруг! Объявилось откуда-то племя

От Поньскаго моря — лохматых зиадов.

И стали жить рядом…

И зависть таили зиады, увидев

Лад пару изгнанных и ликами белых,

Душой неразлучных, веселых и смелых.

И жрец их нашептывал мужу той девы,

Медовые речи глаголил в усладу,

Лукаво и тайно, с улыбочкой гадкой:

«Зачем тебе женщина эта, охотник?

Приди к нам и сватай любых крутобедрых,

Бери много жен, пышных передо и телом»….

Не стал муж блазниться и в стан их не ходит,

Не слушал жреца и во счастии с прежней…

Тогда жрец к жене стал шакалом ластиться,

Нашептывал в уши. глаза маслил негой:

«Зачем тебе увспень сей, он не может

Тебя защитить, украшенья навесить…

Смотри, Наши воины грозны и сильны,

И члены У них все мощны, и богатство…

Ты брось поскорей своего недотепу,

И к нам уходи за любого… со златом,

Ты будешь и в неге…»

.. Смеялась над ним руса гордая дочерь,

И дланью живот свой потрогала нежно.

И боле она не осталась в лесу ли,

У берега Ра полноводной без мужа.

Страшилась зиадов вонючих, поганых

И верой и телом!

И вот девять лун миновало, и муж ей

Сплел люльку из ивы плакучей охранной,

Все млада дитя ожидая в терпенье.

Рожала она на холме, над рекою…

И только успела младенца увидеть

И ладе его показать, чуять радость…

Как злы и свирепы зиады настигли!

Убиша обоих, глумились над ними…

Бесися от крови…

Но видят вдруг — люлька огнем засветилась,

Дитя в ней сияет и ручками машет.

Велит жрец копьем заколоть — не выходит!

Сгорает копье, не достигнув младенца.

А стрелы подавно как пух палит пламя.

Ничто не берет сироту золотого,

Хранят его Боги и бесят зиадов…

Тогда черный жрец сам метнулся на пламя

И смог лишь ногою ударить по люльке…

И сажею сизой извился на ветер,

И вонью истек, пуще падали мерзкой…

А люлька на волны могучи скакнула

И вниз поплыла по реке синегривой,

Плыла долго так и сияла, как солнце.

Дитя беззаботно в той люльке качалось…

Смотрело на звезды — глаза видя дедов,

Могучего Рода небесную силу.

Внизу по течению бысть племя — Анты!

И волхв их узриша плывущее чудо.

Присипил руками до брега крутого

И поднял из люльки младенца златого.

И молвил сей волхв, обращайся к роду:

«Чей сей дитя? »

— Мой — сей дитя, — откликнулся старец,

Сынов потерявший на сечах и водах,

Один в целом свете оставшийся корень.

И стал он растить и лелеять мальчонку.

Учил меч держать и богам поклоняться,

Водил ночью в поле под взоры Вселенной,

Дедов звездоглазых смотрящих потомка…

А он трепетал весь сердчишком и клялся

Достойным быть предков, и сильным, и

смелым…

Потом спас весь род этот муж огнеликий,

Власами ковыльный и знаньем могутный.

Увел дном Миотского моря от смерти,

От полчищ поганых хазар и зиадов…

Вода расступилась, и шли через рыбы…

От Сурожа, предков оставив могилы…

И звали его МОИСЕЙ, первым словом

Был назван, какое услышали боги

Из вечи Трояни… Бог — Рода посланник!

Дажьбоговы внуци се племя зовется.

Семь лет в нем Христос у волхвов был в

ученье.

И после того, как вернулся за море…

Распят был!

Зиады его погубили, узрили они в нем

Пророка-Сварога,

Небесного Бога добра и знаменья,

Себе на погибель узрили и вере,

Своей жесткосердной, кровавой и злобной.

От жертв неразумных…

Доселе пускают все стрелы и копья…

Но тщетно… Ведь Солнца они не достигнут,

Пускают злословья, и храмы скверняют,

И в жертвенной крови славян силу ищут.

Но Бог русский крепче!

А зло все бессильней!

Клокочет и ярится племя зиадов,

Антихриста племя, тельца неживого,

Во дьявольской страсти попрания мира

И жадности лютой коварства Кощея.

Ползет их нечистая сила и губит,

Добро, и веселье, и распри наводит,

И травит людей друг на друга с оружьем.

Вот зри! Их кощун мчит к святой колыбели,

Где солнцем сияет младенец Арины…

У берега Ра, нашей Волги-Итиля…

Сгори же ее враже семя

И пеплы развей…

Струны рокотали, и новые видения вставали перед глазами гостей Серафима. Слышался в их ритме конский топот и звон мечей, завывание ветра и хлесткие удары волн о борта стругов. Егору чудилось море и шелковый алый парус над головой. Попутный ветер гнал струги россов с богатой добычей от греков. На корме задумчиво сидел воин в скромной белой одежде с мечом у пояса… на эфесе меча грызлись крылатые волки… У воина вислые усы и бритая голова с прядью-чубом осельца через ухо с золотой серьгой. Егор ясно видел этого воина и слушал вместе с ним бородатого старца с гуслями резными на коленях. Вещун пел славу победам князя и ратникам смелым его, победившим злых хазар и с греков дань собравшим. Соленые брызги летели в струг, и бились волны, и дул ветер в паруса из алой паволоки, и рокотали струны, князя думы теша…

* * *

Серафим побудил их на заре. Сварил кутьи, устроил стол на зеленой травице под дубом. Она светилась рдяным бисером росы в лучах восходящего солнца. Звенели пчелки на полете у бортей-дуплянок, и неугомонно свиристели птахи в лесу. Егор опасливо поглядел на темных молчаливых идолов за полем и развороченный взрывом курган. Отчетливо помнился диковинный сон о богатствах несметных под ним.

Они умылись из чистого родника у дуба, поели кутьи и туг заметили, что Серафим одет по-дорожному: через плечо его обвисла ветхая сума и посох в руке.

— Угодьюшко порушил ворог, — печально промолвил он, оглядывая свое поле и курган, — ходзици треба добры людзи… мя немци не тронуть, коль ждуць вас за топью. Коль нет их тамо, призову сумой ходзиць. Дай же вам Боже!

Серафим поманил рукой Егора и повел в избушку. Быков недоуменно оглянулся на Окаемова и Николая и увидел взмах руки Ильи, мол, иди-иди…

Старец впустил его впереди себя, закрыл дверь, зажег свечу на божнице и обернулся.

— Руци дай, благословлю, — он снял тяжелый крест с божницы, поднес Егору, — целуй…

Быков завороженно поцеловал холодное серебро, пахнущее целебными травами. Серафим что-то шептал, помазал его лоб и скрещенные ладони какой-то жидкостью… Заговорил, пристально и ясно глядя в глаза ему:

— Встрець слово мое с душевным спокойствием и твердо… не дайся гордыни…

— Хорошо…

— Ведаю! — громко промолвил старец и положил ему руки на плечи, — не отводзи взор свой… слышь и верь… Ведаю тебе целовек и передаю знание свое… Тебе ниспослана благодать Бога… На земле тебе дан святой путь… Не дзивись, а прими его смиренно и идзи им неуклонно… Я видел твой сон…

— Видели?

— Молци! В кургане так и есть могила князя… Бог дал тебе одному прозрець силу Россов… Он ведет тебя… Взяв в руки меч Святослава, ты посвятил себя оберегу нашей дземли… Благодать… Ты владеешь тайной книг и учения… Великой Силой во спасение Руси, что о сем знаець сам Бог и хранит тебя… целовек! Стань на колени. — Серафим легонько придавил ладонями его плечи, и Егор невольно опустился на пол.

Он увидел, как Серафим снял с себя большой и тяжелый крест из темного серебра на кожаном ремешке, с тиснением все тех же трех богов; и надел ему на шею, заправив под одежду. Потянул за плечи вверх, повелевая встать.

Умиротворенно и тихо продолжил:

— На сём древнем православном кресте Святая Троица: Бог Отец, Сын и Святой Дух… они тя охранят. Я буду молиться за вас… Идзите с Богом. Вас ждут добрые людзи на гибельном пути и помогут в час беды… Идзи… Но помни святой путь свой, веды, укрытые в пещере Сибири… Разумно давай людзям их силу… Аминь!

Егор открыл дверь и вышел, чуя прохладное серебро креста на груди. В него влилась какая-то радостная, пьянящая сила от слов старца. Он шумно вдохнул медовый дух трав, поднял глаза и, щурясь от солнца, оглядел дуб от корней до вершины. Встретил взгляд сокола на гнезде и замер.

Они молча глядели друг на друга, сапсан прянул вниз, полураскрыв крылья и опахнув его струями воздуха, сел на плечо Егора. Ликующе заклекотал, встряхнулся, заглядывая ему в лицо.

— Идзи… Идзи… Князь, — благословил Серафим.

Острые когти прошили одежду и больно коснулись тела. Быков видел краем глаза мудрый зрак сокола, его боевой клюв, красоту оперения. Взгляд сапсана был внимателен и строг, пронзителен и светел. Птица легко взлетела и пропала за лесом.

Серафим пошел тропинкой к болоту; в кустах перед берегом велел обождать, пока с той стороны не подаст знак.

Егора подмывало сбегать к кургану и узнать, неужто разрыт ход! Не могло же все так ясно привидеться, да и недавние слова старца возбудили его душу, растревожили, Окаемов словно угадал его грешные мысли:

- Старик выпроваживает нас… словно что-то не так сделали… Или хлопот с нами много… А так хотелось бы на денек еще остаться! Порыться в кургане. Ведь там чуть-чуть копнуть, и можно описать захоронение. Удивительное место, колдовское… Мне даже не верится…

- Колдовское, — усмехнулся Егор и суеверно оглянулся назад. Ему уже не хотелось рыться в кургане, даже в готовый ход не полез бы. Такого страха натерпелся! Но эта жгучая тайна переполняла его, подмывало расспросить Окаемова о виденном во сне, что значили те золотые предметы вокруг домовины князя. А какой ухватистый и ловкий меч!

Его тяжесть ощущалась досель в руке… — Илья Иванович, а что такое веды?

- Веды?! — Окаемов внимательно посмотрел на Егора и покачал головой. — Веды… ради них я вернулся в Россию, изучил санскрит и облазил весь Тибет… Веды — это смысл и цель моей жизни. В них заложено такое… В двух словах не объяснить. Это долгий и интересный разговор. В них зашифрована вся цивилизация человечества, все прошлое и будущее, планетарный разум… Веды — это космос знаний… Всё.! Старик тебе сказал о них?

- Он знает о моей библиотеке в Становом хребте, поразительно.

— Он все знает… Благословил?

— Благословил. И крест свой надел на меня.

— Это великая честь, братство по духу. Значит, он разглядел в тебе что-то, пока неведомое мне… Впрочем, я уже тебе говорил, что тайна библиотеки непомерная тайна, и ты должен жить любой ценой… Если в ней есть древние харатьи-пергаменты с ведами… Это мировое достояние… Но, прежде всего Руси. Это путь к величию России. А они там, раз старик сказал, он знает все…

Селянинов внимательно смотрел через оптический прицел за болото и вскоре проговорил:

- Вроде нет фашиста, дед уже на твердом. Шарится по кустам. Ага! Махает сумой! Пошли!

Они двинулись гуськом по кочкарнику, хлипкой притопленной стланью, все еще настороженно вглядываясь вперед, готовя к бою оружие. Сиротливо белеющая фигурка старца приближалась, а когда они вышли на крепь, Серафим указал посохом путь на восток, объяснил проходы меж болот и озер.

Они поблагодарили его за приют и пошли, а когда оглянулись из подлеска, увидели печально опершегося на клюку Серафима, за ним ширилась топь и высился облитый солнцем далекий Княжий остров, словно отошедший уже за тридевять земель, за много веков и бед, опять недоступный и тайный, с соколиной заставой на дубе.

Все трое помахали Серафиму руками, а он закивал, закивал сивой головой, подняв над нею руку с благословляющими перстами, как животворный Бог… Егор долго не мог оторвать взгляд от него, жадно впитывая образ его и Княжий остров, куда решил вернуться, едва кончится война и придёт мир…

Словно читая его мысли, заговорил Окаемов:

- Гитлер и Сталин… какие они маленькие по сравнению с вечностью и Серафимом… даже война… мизерна во времени… Помнишь, я тебе говорил, что Александр Македонский, Наполеон, а сейчас и Гитлер стремились в Индию… Они жестоко ошиблись… Я прозрел! Они по воле Зла и неосознанно идут к своей прародине, в Россию- Центр мировой культуры на Руси! В этом меня уже никто не переубедит! Княжий остров, как град Китеж и легендарная Шамбала открываются только посвященным или во имя спасения добра… Бог хранит тебя, Егор… он впустил тебя в книгохранилище на Севере и сюда… Это добрый знак. Великая миссия уготована тебе в жизни… Поверь… Просто так ничего не бывает… Ведь то же самое тебе сказал Серафим? Ведь так?

— Да, но ты откуда знаешь?

— Догадался… Ведь я тоже многому обучен. Поэтому меня и не сумели сразу отправить в Берлин, я убедил, что в концлагере опознаю нужного им человека…

— Мы вернемся сюда, — твердо сказал Быков.

— Не знаю… прорицать не берусь… если будем достойны и не сотворим греха… если нас не шлепнут черные клобуки НКВД… или СС… Никакой Шамбалы в Тибете нет! Тайное хранилище мировых знаний — наше Беловодье. Оно на Руси! Спрятано до поры в таких сакральных центрах, как Княжий остров и твоя библиотека… До поры! Оно открывает Млечный Путь истины… Предстоят великие испытания… Приход Дьявола… Нужно очищать мир… Ты один из небесных воинов, Георгий Быков… Судьба нас свела надолго… Я буду тебе помогать… Мы создадим центр Астральной разведки на основе этих знаний и победим! Мы найдем и расшифруем неизвестные науке веды. Нам предстоит очень много работы… Не может земля, семь лет питавшая Христа, принять антихриста… Не жить антихристу на Русской Земле — в доме Богородицы! Не жить!

Егор с Николаем смотрели на горящие глаза Окаемова, им передался трепет его одержимости. Неведомая сила колыхала, сливала вместе, нечеловеческая и неземная энергия бушевала, извергалась из его уст и глаз. Он был как не в себе, но уверенный, убежденный в чем-то тайном до самоистязания. Он резко обернулся к Егору и уже спокойно укорил:

— А ты спрашиваешь, что такое реды… Выкрав у меня расшифровку только малой толики вед, ученые Гитлера приступили к созданию атомного оружия… По рецептам пятитысячелетней давности… Еще тогда, не сумев справиться с расщепленной энергией, арийцы сотворили много бед… Оружие попало в руки их врагов, и они сожгли два города в Индии… я видел расплавленный кирпич, спекшийся в глыбы… Нынешним бесам хватит одной такой бомбы, чтобы сжечь целый город. В ведах есть все, от приемов рукопашного боя, секретов булата до самолетов, способных летать за пределы Солнечной системы выше скорости света… секреты долголетия… Даже бессмертия. Веды — космический разум…

ГЛАВА IV

Они шли к линии фронта, а она все дальше откатывалась на восток. Шли мимо сгоревших деревень, разрушенных городов, ночью спотыкаясь о мягкие трупы и проваливаясь в разбитые окопы. Они видели на дневках из кустов врага, едва сдерживая себя от искушения вступить с ним в бой, погибнуть или остановить эту разлившуюся по русской земле смерть.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒