О ЯНЕ ЖИЖКЕ

Обратим взоры свои на юг Чешской земли. Вот виднеется в той стороне, неподалеку от малой деревушки, тихий, уединенный уголок – Троцновская усадьба. Вокруг – луга, поля да дубовые и хвойные леса и перелески, за которыми вдали, на западе, синеют вершины Крумловских гор.

Остановись и взгляни на спрятавшуюся в тени деревьев земанскую усадьбу с кровлями, поросшими мхом. Тут провел свое детство знаменитый герой и полководец чешского народа Ян Жижка. Тут место его рождения.

Поодаль, за усадьбой и прудом, около поля, на опушке леса, стоял когда-то на косогоре могучий дуб, под которым увидел он свет. Летом, во время жатвы, пошла раз троцновская хозяйка присмотреть за жнецами, Тут и родился у нее сын, который стал затем силен, как дуб, волей и духом.

Рос и мужал он в Троцновской усадьбе, в уединенных ее окрестностях. В юношеские годы отдали его, говорят, в школу в Прахатицы – в то время чешский город, – в ту самую школу, куда ходил также крестьянский сын Ян из Гусинца[38].

Каждый день проходил тот маленький Ян вдоль реки Бланицы и часто, утомившись, отдыхал на ее берегу, сидя на большом камне, который тут виден и поныне.

Когда Ян, прозванный Жижкой, стал зрелым мужчиной, получил он в наследство после своего отца Троцновскую усадьбу. Но недолго прожил тут Жижка спокойно. Вступил он в спор с Генрихом из Розенберга, всесильным магнатом и властителем южных земель Чехии, который и самому королю противился силой оружия. Тот Розенберг грубо попирал права своих мелкопоместных соседей, и случилось так, что троцновский земан, ревниво оберегавший свою честь и независимость, схватился за меч и стал непримиримым врагом Розенберга и будейовицких немцев, с которыми тоже завел спор.

Борьба была неравная. Небогатый земан был не в силах одолеть всевластного магната и королевский город. Он боролся как мог, а когда враги спалили его усадьбу и разграбили все его имущество, скрылся в лесу и оттуда продолжал неравную борьбу до тех пор, пока друзья не заступились за него и не замолвили словечко перед самим королем.

По милости короля Вацлава IV, попал Ян в 1409 году в Прагу, где был оставлен при дворе. Он стал камердинером королевы Софии. Вскоре, однако, пришлось ему из Праги отправиться в Польшу, где в рядах польского войска воевал он против ордена немецких рыцарей. Пятнадцатого июля 1410 года Ян Жижка вместе со многими чехами и моравами – воинами польского войска – участвовал в сражениях у Танненберга[39], где были наголову разбиты немецкие рыцари. Геройски сражался Жижка у Танненберга и в этой битве, говорят, потерял один глаз.

Пробыв долгое время в Польском королевстве, возвратился Жижка на родину, в Прагу, ко двору короля. Как придворный королевы Софии он часто сопровождал ее в Вифлеемскую часовню, на, проповеди знаменитого магистра Яна Гуса. Полюбились этот проповедник и его учение троцновскому земану. Будучи строг в своих правилах и убеждениях, Жижка соглашался вполне с Яном Гусом, когда тот обличал распущенность и безнравственность тогдашнего светского и духовного общества.

Потому-то и опечалила глубоко Жижку несчастная судьба благочестивого магистра, когда узнал он, что бросили Гуса в тюрьму в Констанце, что сковали ему там руки и ноги и наконец, к стыду и позору всего чешского народа, сожгли на костре. Но не только печаль владела сердцем Жижки – гнев и злоба вспыхнули в нем против всех недругов Гуса, и чужеземных и чехов. А против последних особенно. Все чаще размышлял Жижка о горестной смерти магистра Яна и друга его Иеронима Пражского. Нередко, погруженный в грустные думы, подолгу прохаживался он по двору королевского замка.

Однажды застал его там король Вацлав. Заметив его задумчивость, спросил король, о чем он грустит.

И ответил Жижка:

– Милостивый король, тяжко мне, всем сердцем тяжко, что наши родные чехи и верные наставники так жестоко и несправедливо были сожжены, несмотря на охранную грамоту императора. Можно ли тут быть веселым!

На что король ответствовал ему:

– Милый Ян, не можем ли мы загладить эту несправедливость? Если ты знаешь к тому путь, действуй. Я желаю тебе успеха.

Поймал, говорят, Жижка короля на слове и начал действовать.

* * *

В то время почти все пражане, как и большая часть народа, воодушевленные учением магистра Яна Гуса, пожелали принимать причастие под обоими видами[40]. Когда же священники в пражских церквах отказались причащать хлебом и вином, земан Микулаш из Гусинца во главе огромной толпы, встав перед королем Вацлавом на улице, близ церкви святого Аполлинария, просил его, чтобы большинство пражских храмов было передано тем прихожанам, которые признают причастие под обоими видами.

Испугало короля такое стечение народа; изгнал он из Праги Микулаша, сменил советников в Новоградской ратуше, а пражанам приказал, чтобы они все свое оружие и доспехи – копья, пики, луки, латы, шлемы, щиты – принесли в день святого Мартина своему королю и сложили перед ним.

Приказ этот сильно встревожил советников. Боялись они, что в случае неповиновения король сильно разгневается на них. А отдать оружие и остаться беззащитными они тоже не хотели. Тогда Ян Жижка посоветовал им, как выйти из затруднения. Соберите народ, сказал он, и объявите, что этот приказ исходит не из ратуши, а от самого короля; пусть все пражане наденут свои доспехи и сообща, толпой, идут к Вышеграду. Когда король их увидит, вряд ли прикажет он, чтобы сняли они доспехи и сложили оружие.

Так и было сделано.

В день святого Мартина все пражане в полном вооружении пошли в Вышеград. Ян Жижка, сам в рыцарских доспехах, предводительствовал ими. И когда стояли пражане под знаменами на дворцовой площади, сверкая на солнце оружием и доспехами, а испуганный и встревоженный король поглядывал на них из окна, шепнули городские советники Жижке:

– Говори, брат!

И тот, выступив из рядов, встал перед королем и сказал:

– Милостивый король! Вот стоим мы здесь, твои подданные, каждый в доспехах и при оружии, ибо изволил ты нам повелеть прийти с ним к тебе. Вот оно здесь перед тобой, милостивый господин наш. Прикажи, что с ним делать. Пошли нас, куда хочешь, против любого врага, – всюду пойдем мы с радостью и будем мужественно, до последней капли крови, защищать твою милость и Чешское королевство.

Король, успокоившись, улыбнулся и ответил: – Ты, брат Ян, хорошо сказал. Прикажи людям, чтобы каждый вернулся в свой дом; я вам верю.

И возвратились все в походном строю к Новоградской ратуше и там разошлись. И оружие с доспехами пражане сохранили, и короля не прогневили. Так помогли мудрый совет и умная речь Яна Жижки. С той поры вырос он в глазах всех пражан.

А еще больше прославился Жижка после смерти короля Вацлава, последовавшей в 1419 году.

Пришли тогда тяжелые времена, ибо великое множество врагов ополчилось против чешского народа. Злейшим из всех был венгерский король Сигизмунд, брат короля Вацлава, открыто говоривший, что отдал бы всю Венгрию за то, чтобы в Чешской земле не осталось ни одного чеха.

И вот, когда гибель грозила всему Чешскому королевству и чешскому языку, встал на защиту своей родины прославленный чех, храбрый земан – одноглазый Ян Жижка из Троцнова, который потом писался «Чашник».

Поднялся он на врагов своего народа, на всех, кто был с ними заодно, на недругов магистра Яна Гуса и на тех, кто не принимал причастия под обоими видами. Созвал он к себе всех способных носить оружие, от мала до велика, и приказал им быть наготове. И, собрав людей, призвал их Жижка не унывать в час опасности, мужественно встать на защиту родины и забыть о том, что придется биться слабым против сильных, немногим – против многих, раздетым и разутым – против одетых.

В войске Жижки больше всего было крестьян, и с ними побеждал он закованных в броню рыцарей и хорошо обученных наемных солдат. Никогда не проиграл он ни одной битвы. Не только силой, которую умножала его страстная вера в победу, и не только своим воинским искусством побеждал он врагов, но и хитростью.

Так было в марте 1421 года, когда шел Жижка из Пльзена в недавно заложенный город Табор. Шел он со всеми своими людьми, которых было вместе с сестрами[41] и малолетними пращниками, не более четырехсот человек. Боевых повозок было с ним лишь двенадцать, коней – девять. Стали настигать Жижку рыцари, состоявшие на службе у венгерского короля. Надвигались они на него с двух сторон: одни от Писка, а пльзенские паны, которых вел великий магистр Страконицкий, – от Стракониц.

Когда Жижка миновал Штекень и шел краем, богатым широкими лугами и глубокими прудами, к Судомержице, настигли его враги и не дали ему возможности отступить и избежать неравного боя. Двигалось за Жижкой по пятам две тысячи одних всадников, все в непроницаемой, тяжелой броне. Страх и ужас наводили на всех эти «железные рыцари».

Но Жижка не пал духом. Со своим небольшим отрядом, вооруженным по большей части цепами, отступил он за пруд, называвшийся «Шкаредый», который был тогда спущен, выстроил здесь своих людей, а телеги поставил у самой плотины.

И тогда, говорят, приказал он женщинам своего отряда разложить на илистом дне пруда, на траве и в камышах свои платки, шали и покрывала.

Едва успели сделать это женщины, как показались отряды «железных рыцарей», и вскоре повсюду – по полям, лугам, по дну спущенного пруда – уже скакали тяжелые всадники. Оружие и доспехи их сверкали на солнце, над головами трепетали бесчисленные флажки.

На самый праздник благовещения, под вечер, в час молитвы, как рой шершней, слетелись со всех сторон «железные рыцари» к пруду, стремясь добраться скорее к несложному укреплению, состоявшему из плотины и нескольких повозок.

С дикими торжествующими криками неслись они вперед. Думали рыцари, что если даже рукой не шевельнут они, мечом не ударят, копьем не взмахнут, а лишь конями начнут топтать тот жалкий сброд, все равно разнесут его на части конскими копытами.

Но подъехать прямо к плотине на конях они не смогли. Спешились «железные рыцари», и большая часть их двинулась через пруд. С трудом брели они по вязкому дну, скользили, спотыкались и, приближаясь к плотине, начали падать. Шпорами рыцари запутывались в покрывалах, платках и шалях, и чем поспешнее пытались враги Жижки освободиться из этих сетей, тем сильнее запутывались, тем с большим трудом подымались и чаще падали. А сзади, тесня передних и сбивая их с ног, наступали всё новые и новые ряды. Строй рассыпался, смешался, началось смятение, и тут-то ударили «братья» на рыцарей. Били и молотили они их цепами так сильно, что чешуя на панцырях хрустела и шлемы трещали.

Началась страшная свалка. Ужас, охвативший «железных рыцарей», достиг предела, когда увидали они небывалое диво: хоть было еще рано, но солнце закатилось так стремительно, словно его бросили за гору, и мгновенно настала такая густая тьма, что не видно было, кто кого бьет. В темноте «железные рыцари» начали колоть и рубить друг друга и наконец обратились в бегство. В беспорядке, с великим позором, понеся большие потери, спасались они, и многие в печали и злобе твердили:

– Что делать, если мое копье их не колет, меч не сечет, а мой самострел в них не стреляет!

Всю ночь провел Жижка на поле битвы, а на рассвете двинулся дальше и без затруднений добрался до Табора. Там его встретили с торжеством и великими почестями.

Так у Судомержи защитил себя Жижка от многочисленной вражеской конницы женскими шалями и платками.

А в другой раз надумал он изготовить против конницы трехгранные железные острые шипы и приказал их разбросать по земле. Когда устремились враги на воинов Жижки, острые колючки вонзились в ноги коней; кони стали спотыкаться и вставать от резкой боли на дыбы, пугая этим всадников. Строй был сломан, боевой порядок был нарушен, и во вражеской кавалерии настало смятение.

Нередко Жижка обманывал своих противников тем, что, подковывая коней своего отряда, ставил подковы задом наперед, так, чтобы казалось, что следы идут в обратном направлении. Но больше всего прославился он и помог себе тем, что придумал делать из повозок укрепления для защиты своего крестьянского, по большей части пешего, войска.

Научил Жижка своих людей ставить боевые и хозяйственные повозки вплотную друг к другу, колесом к колесу, образуя мощное укрепление; сообразно тому, как многочисленен был неприятель, насколько велики его силы и где происходил бой, придавал Жижка тому укреплению разные знакомые крестьянам формы: мотыги, граблей, косы и других предметов сельского обихода. А когда приходилось ему трудно, приказывал он, если только стоял на горе, наполнить часть хозяйственных повозок камнями и вкатить их незаметно для врага в передние ряды своей конницы. И когда враг, стоящий под горой, шел в наступление, расступалась конница, по приказу Жижки, давая дорогу тяжелым, полным крупных камней повозкам. Повозки стремительно катились вниз, их колеса вертелись все быстрее, повозки тряслись, стучали, грохотали так сильно, что дрожала земля. Никто не мог их остановить – они мчались, как вихрь, и наконец настигали врага, налетали на него и врезывались в неприятельские ряды. Всё сокрушали, разбивали, валили, уничтожали они на своем пути, а когда опрокидывались, давили врагов своей тяжестью. И не успевал неприятель опомниться, как уже Жижка приказывал своим людям идти в наступление. Так было в битве у Малешова в 1424 году.

Ездил Жижка всегда на белом коне; был он в ту пору уже в летах, среднего роста, крепкий, плечистый, с круглым, широким лицом и повязкой на левом глазу; его темная бородка была коротко подстрижена. В бой надевал он броню, в руки брал гетманскую булаву[42]. В обыденной жизни носил Жижка круглую, мехом отороченную шапку, из-под которой волосы его падали на темный плащ без рукавов, наброшенный поверх сукни. На ногах носил он грубые сапоги.

Когда Жижка ехал куда-нибудь, окруженный своими подгетманами, перед ним всегда шагал священник, неся на двурогом шесте деревянную чашу. Священник тот был в церковном облачении, как и все священники Жижки, служившие обедню в ризах; не нравилось ему, что священники из Табора совершают обряд в мирской одежде и грубых сапогах. Поэтому-то, говорят, назвал он их «сапожниками», а те прозвали его священников «тряпичниками».

Много городов и замков взял Жижка, но все богатства всегда отдавал братьям. Себе оставлял он только «паутину». Заняв город, он обычно посылал братьев за добычей, а про себя говорил, что будет только паутину обметать-в печных трубах окорока да копченое мясо снимать. Начисто обметал он всю эту «паутину», а огромные окорока, большие куски грудинки и солонины приказывал грузить на повозки и возить за собой, чтобы в час нужды иметь для себя и братьев запас пищи.

* * *

Неумолимо мстил брат Жижка за Гуса. Не одну церковь, не один монастырь и замок его противников сжег он и разорил без милосердия. Но сердце его знало жалость. Был тому пример в Праге, когда однажды подступил он со своими людьми к монастырю святой Анны, чтобы его уничтожить. Там пала перед ним на колени на пороге монастырских ворот монахиня и молила сжалиться над ней, над ее сестрами во Христе и над монастырем.

Пожалел их Жижка и не тронул монастырь святой Анны.

Хуже пришлось богатому Седлецкому монастырю, что у Кутна-Горы. Отдал его Жижка своим людям на разграбление, но приказал щадить великолепный монастырский храм, огромный по размерам и замечательный искусной своей архитектурой. Случилось, что один из воинов забрался под крышу храма и разжег там огонь. От того огня загорелся весь храм. Пришел Жижка в ярость, увидев клубы дыма и взметнувшееся пламя, и стал допытываться, кто совершил поджог, обещая много золота тому, кто признается. Тогда пришел поджигатель и похвастался своим делом. Разгневанный полководец приказал отдать ему золото, но отдать в расплавленном виде: жидкий металл влили виновнику в глотку.

Великие трудности испытал Жижка при осаде замка Влчинца, которым он хотел овладеть, когда шел к горе Осташу за Полицей, что над Медгуем, – туда, где силезцы так жестоко мучили и избивали полицких гуситов.

Замок Влчинец стоял среди лесов, на высоком отроге у слияния Медгуя и Ждярского ручья. Стены его были неприступны. Кроме того, охраняла замок какая-то волшебная сила, ибо ядра не оставляли на его стенах даже царапин.

Гуситы целились метко, пушки их неустанно гремели весь день, а нередко и ночь, так что леса вокруг гудели, как от раскатов грома, но все напрасно: ядра отскакивали от бастионов, стен и башен, словно горох. Пришлось прекратить огонь. Когда пушки замолкли, воины услышали звуки музыки, доносившиеся из замка; кто-то играл на скрипке. И тут все увидели, что это тот самый музыкант, который еще до обстрела играл, стоя у окна башни. Приказал Жижка лучшему стрелку пустить в скрипача стрелу. Стрелок натянул тетиву, спустил – скрипка разом умолкла, скрипач исчез. Тогда велел Жижка стрелять по замку разом из всех пушек; лишь только первые ядра ударили в стены, как посыпалась пыль, камни и вскоре открылась в стене широкая брешь. Еще не зашло солнце, а во взятом Влчинце уже раздавались победные крики «братьев».

Разорили «братья» Влчинец и зажгли; целую ночь полыхало красное пламя, озаряя окрестные леса и холмы. Замок сгорел дотла, сгорел и скрипач, который своим волшебным искусством защищал его. Остались от Влчинца лишь развалины, да и те непогода разрушает все больше и больше. Сейчас еле-еле видны они. Влчинец зарос лесом, и там, где некогда звучала волшебная скрипка и гремели Жижкины пушки, лишь бор шумит.

Так «брат» Жижка в походном строю прошел по всей земле Чешской, побивая врагов своих и союзников короля Сигизмунда. Сдавались ему многие города, и многие замки он захватил. В 1421 году осадил он замок Раби в Пльзенском крае. Этот замок он уже один раз взял приступом, но не занял его. И вот, когда вел Жижка людей своих в наступление на тот замок, а враги стреляли по ним с бастионов, впилась ему глубоко в глаз, в единственный его зрячий глаз, стрела. Земан Сезема Коцовский был, как говорят, тем стрелком, чья стрела поразила прославленного вождя. Толкуют также, что Жижке в глаз влетела при той осаде щепка от груши, расколотой неприятельским ядром.

Рана была так тяжела, что Жижка едва остался жив. Приказал он отвезти себя в Прагу на лечение; с ним туда поехал ученый муж Матей Лоуда из Хлумчан, Таборский гетман, который, как говорят, положил в Праге Жижку в своем доме. Дом тот стоял в Старом городе и назывался «У черного барашка».

Врачи вытащили у Жижки из глаза стрелу, но света божьего ему не вернули. И стал он слеп на оба глаза.

На воротах замка Раби, где это несчастье постигло Жижку, нарисовали позднее картину. Слева изображен Жижка: в броне, верхом на коне, с булавой в руке – он ведет войско на приступ; направо нарисована башня с воротами, а на той башне виден Коцовский, спускающий стрелу с тетивы. Под картиной написаны слова, которыми, по преданию, обменялся он с Жижкой:

– Ты ли это, брат Жижка?

– Я.

– Береги же свое лицо! [43]

С той поры не мог уже Жижка сам водить людей в бой, но командовал он ими в бою так же искусно, как и тогда, когда был зрячим. Сидя на высокой повозке под большим знаменем с изображением чаши, Жижка приказывал возить себя вслед за войском. Люди, что при нем находились, в особенности же милые его сердцу и верные «братья» – подгетманы пан Викторин из Подебрад, Ян Бдинка и Кунеш из Беловиц, описывали ему всю местность, говорили, где скалы, где горы, где лес и луга, где долины, равнины либо холмы. Все это Жижка узнавал еще до битвы, а во время нее ему рассказывали, как идет сражение и как ведет себя неприятель.

Жижка слушал, давал команду – и одерживал победу за победой. И в Чехии и в Моравии побеждал он союзников венгерского короля.

Однажды выступил Жижка в поход против короля Сигизмунда. Было это в 1423 году осенью, в начале октября.

Собрав четыре ряда повозок и пушек столько, сколько мог, направился он, миновав границу Чешской земли, через горы, в Венгрию. И опустошал он земли, где проходил, отплачивая венграм и их королю за все жестокости и насилия, совершенные ими в Чехии, и особенно в 1420 году, когда не щадили они ни женщин, ни малых детей.

И спустился Жижка, перевалив через горы, вниз, прямо к Дунаю, в край, лежащий между Комарном и Остржигомом.

Всюду бежали от него люди и угоняли скот. И потому не хватало у Жижки продовольствия, особенно мяса.

Однажды занял он селенье, лежащее по течению Дуная выше Остржигома. Было оно покинуто жителями: ни души не видно нигде. Настигнуть их было невозможно: переплыли они на лодках и плотах на остров посреди Дуная. Туда же перегнали они и весь свой скот, оставив в хлевах лишь несколько телят и поросят, которых не смогли переправить.

Радуясь, что спасли от чехов свое стадо, венгры выдали свое убежище: начали кричать, улюлюкать, насмешливо кивать чехам и звать их к себе – идите, мол, к нам, тут скота вдоволь! Знали они хорошо, что у гуситов нет ни лодок, ни плотов.

Но Жижке плоты не потребовались. Он перехитрил венгров. Повелел он «братьям» взять телят и поросят, что нашлись в селении, притащить их в сумерки к берегу, к самой воде, и колотить их так, чтобы телята мычали, а поросята визжали погромче.

И раздались над Дунаем пронзительные голоса животных: мычанье, рев, визг; так громки они были, что в ушах звенело. Звуки те понеслись к острову и достигли ушей коров и свиней. Побуждаемые инстинктом, животные вскочили и все разом, как бешеные, кинулись в воду. Тщетно венгры кричали, ругались, тщетно гнали скотину обратно. Как ни грозились, как ни бранились они, а остановить скот не могли: весь скот последовал примеру первых поплывших к берегу коров, овец и свиней. Уже вся река была запружена скотом, и повсюду, в воде и на берегу, раздавались мычанье, блеянье, рев и хрюканье. Вскоре все звуки заглушил веселый крик таборитов[44] гнавших в лагерь к пылающим кострам мокрую, лоснящуюся скотину.

До сих пор венгры слабо сопротивлялись Жижке и нигде серьезно не препятствовали его продвижению. Они хотели, чтобы, уверясь в своей безопасности, зашел он в глубь страны, где можно было бы окружить его превосходящими силами и уничтожить. Но Жижка, разгадав их замысел и решив, что опасно пускаться в дальнейший путь, повернул свои повозки к Моравской земле.

Но тут пришлось ему нелегко. За ним погналось большое венгерское войско. Оно состояло из конницы и было хорошо вооружено пушками. Враги надвигались со всех сторон и старались, где только возможно, нападать на таборитов во время их стоянок. Много вреда причиняли им венгры и на переправах. Но слепой вождь предугадывал все вражеские хитрости, всюду избегал их и благополучно вернулся в Моравию.

Этот венгерский поход был одним из самых славных военных подвигов Жижки, ибо из всех походов был он самым тяжелым.

Когда Жижка, пройдя Моравию, возвратился в Чехию и через Литомышль пришел в Высокое Мыто, приказал он войску остановиться. Приближался полдень, час отдыха обеда. Жижка был утомлен. Желая услужить своему любимому вождю, «братья» решили приготовить ему местечко, где бы мог он удобно отдохнуть и пообедать.

Каждый воин набрал в свой шлем земли и опорожнил его на выбранном месте; так сделали они несколько раз. Сотни и сотни шлемов земли высыпали они, и вскоре возвысился тут холм. Привели Жижку и посадили его за трапезу. После обеда потянулось войско дальше. Но холм тот не раскидали, остался он, сохранился и доныне; окрестные жители называют его «Жижкин стол».

* * *

Когда шел Жижка с войском в Моравию, осадил он по пути город и замок Пршибислав. Тут, в лагере, занемог он моровой язвой. Долго мучиться ему не пришлось.

Чувствуя, что уже больше не встанет, завещал он своим любимым верным чехам, особливо же Викторину из Подебрад, сыну которого, Иржику, был он, говорят, кумом, Куншу из Беловиц и Яну Бдинку, чтобы всегда стояли они за правду.

В те скорбные минуты находился при Жижке также Ян Лаудат, его писарь, и Михаил Коуделя из Житениц; на руках у него Жижка и умер. Было то в среду, накануне дня святого Павла. Старая молва свидетельствует, что умер Жижка под грушей; иные, однако, говорят, что под дубом, так как под дубом родился.

И сжались все сердца от великого горя. Бородатые, закаленные, доблестные мужи проливали горькие слезы, и с тех пор приняли люди Жижки имя «сирот», уподобляя себя детям, потерявшим отца.

Прах вождя погребли в церкви Святого Духа в Градце над Лабой. Позднее перевезли останки его в Часлав и похоронили в приходской церкви Петра и Павла. Могила его была у одной из церковных колонн, близ бокового алтаря. Напротив этой могилы висело блюдо, вытесанное из камня. О том блюде рассказывают, что на нем Жижка обедал, а иные говорят, что на нем носил Жижкин священник святые дары для причастия под обоими видами.

Так ушел из мира брат Ян Жижка из Троцнова, победитель у Судомержи, Вожицы, на Жижкове, у Кутна-Горы и Гавличкова Брода, на горе Святого Готарда, близ Горжиц, у Малешова и в других местах, творец гуситской военной науки, которому покорилось много городов и замков и который сам ни разу не был разбит наголову, так как сражался «не только за чистоту церковного учения, но и за великое дело освобождения чешского языка, языка славянского».

Когда умер Жижка, жители Градца заказали себе знамя с его изображением. Жижка там нарисован верхом на белом коне, в рыцарских доспехах, с булавой в руке. И когда жители Градца бились под этим знаменем, никогда не терпели они поражения.

* * *

Ни один из мужей, прославленных в чешской истории, не запечатлелся так глубоко и живо в памяти народа, как герой из Троцнова. Место, где он умер, тоже сохранилось в народной памяти. «Жижкино поле» называли и называют его. Долго оставляли это поле нераспаханным. В более поздние времена те, кто всячески чернил память о славном герое, задумали распахать поле. Попробовали это сделать, распахали клочок, но допахать не пришлось: вол, запряженный в плуг, прошел несколько борозд, упал и издох.

Так и осталось «Жижкино поле» целиной. Потом вырос на нем сиреневый куст. Рос он, разрастался, ширился, и наконец хозяин участка решил его уничтожить. Но едва копнул работник землю, как мотыга выскользнула у него из рук и ушибла ему ногу. Взяли топор. Но при первом же взмахе соскочил топор с топорища и ранил того, кто поднял руку на куст. А сиреневый куст как стоял, так и стоит.

Не забыто и то место близ Троцновской усадьбы, где Жижка родился под дубом. Тот дуб простоял века, и народ чтил его и берег.

Позднее, после Белогорской битвы, пытались Жижку представить народу как жестокого и кровожадного дикаря. Но крепко засело в народной памяти, что был Жижка непобедимый воин, силы сверхчеловеческой. Источник этой силы стали искать на том месте, где он родился, в самом Жижкином дубе. Ходили туда за силой, отрезали ветвь за ветвью, откалывали от ствола щепку за щепкой и делали из них рукоятки к топорам и молоткам. Люди верили, что удар такого топора будет сильнее, а сам топор прочнее. Когда дуб засох и остался от него лишь сухой ствол, приходили сюда кузнецы и крестьяне и вколачивали в него гвозди. Были они убеждены, что у них от этого прибавится силы и храбрости. Но одновременно уничтожали они и остаток ствола, унося куски дерева на рукоятки к своим инструментам. Так медленно погибал могучий дуб, пока не остался от него один пень. А когда и тот истлел, приходили сюда люди за щепками, чтобы закрепить и забить ими рукоятки в топорах и молотках. Теперь от дуба и следа не осталось.

Все разрушения, причиненные в нашей стране монастырям и замкам войнами, в особенности Тридцатилетней[45], приписывали войску Яна Жижки. Так верил когда-то народ, а многие люди верят и сейчас. И каждый уцелевший, хотя бы и с незапамятных лет, древний вал тоже относят к Жижкиной поре. Так же о старых валах в окрестностях Лужи рассказывают, что были они насыпаны Жижкой. Если ты посетишь огромные насыпи у Копидльна и спросишь тамошних жителей, что они знают о тех древних валах, то услышишь: «Это старочешские укрепления тех лет, когда Жижка воевал».

И места, где останавливался он во время походов, и откуда начинал наступления, и где отдыхал, – всё помнил народ и память о них передавал из поколения в поколение.

У Рихмбурга есть пруд Спалинец. Потому, говорят, он так называется, что в тех местах приказал Жижка спалить монахов, взятых в плен в Подлажицком монастыре. В самом Рихмбурге есть «Жижкина скала» – та самая, что высится прямо против замка и отделена от него лишь узким ущельем. Жижка приказал, говорят, в средней части той скалы сделать углубление, поставить пушки и оттуда палить по замку, в стене которого до сих пор сохранились два каменных ядра от гуситских пушек. Далеко оттуда, на северо-западе нашего королевства, у Блынан, есть пригорок, поныне называемый «Жижкин», ибо, как говорят, тут когда-то троцновский герой стоял лагерем. А за границами теперешней Чехии, в графстве Кладском, в те времена принадлежавшем Чехии, близ дороги из города Радка к Вамбержицам, есть на опушке леса скала, а на скале – камень, похожий на человеческую голову в шлеме, с повязкой на глазу. Скалу ту называют доныне «Жижкиной головой» не только чехи, но и тамошние немцы.

В Находе тоже есть «Жижкин стол». Это большой круглый камень, стоящий на песчаном пригорке под белой крепостной башней на замковом холме. Когда-то рядом с этим столом стояла каменная скамейка. Сейчас перенесли ее несколько ниже. За тем столом, говорят, Жижка ел, когда возвращался через Кладский край из Моравии. Находского замка он не тронул. Лишь посмотрел на него и сказал, что это осиное гнездо не стоит того, чтобы на него тратить силы.

Есть в Градецком краю и еще один «Жижкин стол». Близ Вшестар, Росницы и Проблюзи, у Кралова Градца чернеет лес. В тех местах имеется небольшой холм Гомоле; вершина его, заросшая травой, называется «Жижкин стол». На всех четырех его краях стоит по липе, а посредине растет рябина. Тут остановился Жижка, когда двигался из Кутна-Горы к Кралову Градцу; войско расположилось вокруг, а на самом высоком месте поставили вождю стол. Был, говорят, тот стол золотой, а посуда серебряная. Пока обедал Жижка за тем столом, окружавшие его воины пели песни. После обеда стол и дорогую посуду, по приказу вождя, закопали в землю и пошли дальше к Градцу.

Золотой стол и серебряная посуда лежат в тех местах и поныне. Никому до сих пор не удалось отыскать их.

Зато «Жижкины подковы» выкапывают в изобилии. Каждую старую подкову, найденную глубоко в земле, считают уцелевшей с Жижкиных времен. Узнают такие подковы по дыркам. Дырки в «Жижкиных подковах» круглые.

Наряду с Жижкиными столами, валами, скалами есть Жижкины деревья. Чаще всего это липы, в тени которых утомленный военачальник отдыхал в приятной прохладе; такова, например, старая липа в Крчине и другие.

Сбылось написанное о Яне Жижке старым летописцем: «Слава о нем долетит до многих стран и дальних краев мира и будет длиться отныне и вовеки».

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒