УльяНова. Неизвестный художник

УльяНова

Неизвестный художник

(из нового романа «Чувство моря»)

Возле судоремонтного завода, окружающих промышленных построек и пустырей, на которых гниют отсыревшие клубки сетей, валяются якорные цепи, ржавеют под дождями отслужившие век бакены, путь ветру преграждает бывший морской вокзал. На фанерных щитах, которыми забили его оконные проемы, неизвестный художник нарисовал другие окна – с коричневыми рамами, с невесомыми тюлевыми занавесками, с глиняными горшками и фарфоровыми молочниками на нарисованных подоконниках.

После развода с женой неизвестный художник надумал сбежать от неприятностей и бед в городок. С тех пор его тянуло сюда постоянно. С тех пор он ощущал городок как самое точное из всех своих отражений. Особенно он нуждался в городке при возникновении разногласий и неурядиц с самим собой. Когда тяга сбежать от очередной размолвки становилась невыносимой, неизвестный художник, будто преследуемый или преступник, поскорей набивал чемодан. И несся к вокзалу, без оглядки, забывая в прихожей перчатки и шарф. Спасался бегством и никогда никого не предупреждал о своем отъезде.

В городке у неизвестного художника была тетка, родная сестра матери. Она неторопливо обитала с тремя старыми кошками в просторной квартире, с каждым годом все сильнее превращавшейся в музей одиночества. Пышные кресла с накидками в оборках, вязаные крючком наволочки диванных подушек, до блеска отполированные серванты с фарфоровыми статуэтками и сервизами казались неприкосновенными экспонатами, цель которых – пустота и тишина. Одна из комнат теткиной квартиры всегда была заперта на ключ, как будто священно отсутствовала в ожидании любимого племянника. Который всегда объявлялся без предупреждения, мог нагрянуть поздно вечером, возникнуть из буйного августовского ливня или неожиданно объявиться в полуночную метель. Шагнув через порог, он мгновенно нарушал музейный покой теткиной жизни, с легкостью заполняя ее дом и ее мир задиристым смехом, ароматом чая с кардамоном, музыкой и неугомонной болтовней.

По утрам неизвестный художник отправлялся бродить по окраинным улочкам, разыскивая малознакомые закоулкигородка, тихие дворики, затаившиеся за изгородями виллы, пустыри и неприметные тупики. Вглядываясь в запустение, в упорную и умышленную неизменность, в рассыпающуюся старину тихих улиц, неизвестный художник пытался понять себя через эти безропотные деревянные дома с запертыми ставнями, через центральный бульвар, тесные магазинчики обуви, крошеные пиццерии и обветшалые особняки в стиле модерн. Незнакомые боковые улочки, случайно открывавшиеся, будто страницы старинной книги, неожиданно дарили ему восстановление всех сил, всей тишины внутри, почти как в детстве.

Как-то раз неизвестный художник по рассеянности забрел на дальнюю окраину, оказался совсем один среди незнакомых пустырей и развилок шоссе. Заплутав, потерявшись, не имея ни малейшего представления, куда это его занесло, неизвестный художник все же не повернул назад. Поддавшись какому-то безудержному упрямству, он пошел по узкому проулку мимо огородиков и цветников, мимо наделов с невесомыми карточными домиками, которые, казалось, рассыплются от любого нечаянного ветерка. Вблизи и вдали не было ни старушки с клюкой, ни торопливого прохожего, ни медлительного велосипедиста. Повсюду простиралась безлюдная прозрачность и звенящие хрусталем заморозки середины осени.

В тот день неизвестный художник заблудился как никогда раньше и как никогда впредь. Поначалу он не понимал, где находится. Потом он уже не был уверен, сон это или явь. Он вдруг так растерялся, что больше ничего не понимал о себе, о своих поступках, о всей своей жизни. Настырно продолжая идти вперед, неизвестный художник оказался напротив скособоченного деревянного барака, на ржавой табличке которого с трудом, но все же можно было различить номер: «13». Это был черный двухэтажный дом с раскуроченными рамами и выбитой дверью. От него несло слежавшимся тленом, застоявшейся сыростью и холодом, будто в одной из заброшенных комнат укрылась и дремала, сжавшись в растрепанный клубок, прошлогодняя зима в посеревшей вуали талого снега.

Потеряв счет времени, неосмотрительно выпав из своей привычной и предсказуемой жизни, неизвестный художник застыл напротив дома номер тринадцать, завороженно вглядываясь в его мрачные пустые глазницы. Гадал, отважится ли кто-нибудь купить безжизненный панцирь здания. Суждено ли здесь вновь поселиться людям. Будет ли в этих стенах еще когда-нибудь звучать детский смех, звон тарелок, бой часов, ночные кошачьи вопли, полуночные вздохи, шум футбольного матча? Или дом номер тринадцать обречен только ветшать, распространяя вокруг жутковатый и завораживающий шлейф своего медленного распада. Обречен незаметно и неукротимо рассыпаться под мелким дождем, под ночным снегопадом, на хлестком ноябрьском ветру, оклеенный, будто бесполезными объявлениями, листьями кленов и ледяными от сырости липовыми сердечками. Неизвестный художник неожиданно сумел ухватить, как будто объял воображением неукротимый распад этого здания. Медленное тление, которое будет длиться годами. Он тут же с тревогой попытался улучить заброшенные закоулки собственной души. Возможно, в этот момент они тоже неуловимо распадались и отмирали, вызывая медленное угасание доброты и надежды, притупление привязанностей, охлаждение чувств. Потом неизвестный художник испугался этих незнакомых мыслей, отпрянул от заброшенного дома и поскорее заспешил назад, вжав голову в плечи и приподняв воротник, чтобы налетающий ветер не царапал его шею растопыренным колким плавником.

Возле дачных пустырей, огороженных ржавой сеткой, возле наделов земли, не занятых ни сараями, ни времянками, неизвестному художнику неожиданно открылось небытие. Оно распахнулось без предупреждения, как заманчивая и пугающая книга. Оно явило себя торжественно и победоносно, одновременно с недоумением, испугом и немотой неизвестного художника. Кроткое окраинное небытие простиралось повсюду – бессловесное, беззвучное, лишенное света и тьмы, отличное от суши, моря, тела и неба. Неизвестный художник был зачарован. В этот момент он окончательно понял себя. Догадался о смысле собственной жизни. А еще с грустью признал: ничто и никогда не предвещает ему счастья после этой прогулки и ее тревожащих открытий. И тут еще за его спиной как назло жалобно завыла собака. На коньке крыши невесомого летнего домика, похожего на зеленый скворечник, крутилась непоседливая сорока. Птица напоминала дрожащую стрелку компаса. Ее волнение отчего-то убедило неизвестного художника, что не позднее Нового года в этом доме случится смерть. Он отстраненно подумал, что отмеченный сорокой человек не догадывается о скором своем уходе. Человек, чью смерть пророчит непоседливая черно-белая птица, поливает перекопанную землю в маленькой тесной теплице. Или ворчливо разыскивает очки, чтобы почитать газетку с объявлениями. Неизвестный художник был уверен: в эту самую минуту человек, обреченный на скорый уход, не верит, что смерть вообще существует. Как и многие другие не верят в смерть в свои обычные дни. И, значит, у обреченного человека, живущего в зеленом доме-скворечнике, как и у многих других, все еще длится, все еще тянется обманчивая сиюминутная вечность, наполненная неторопливыми движениями, мягким осенним светом, напористым колким ветром и его умиротворяющим холодом.

Притихший и опечаленный, художник сорвался и побежал, больше всего на свете желая вернуться к знакомым улочкам, особнякам и бульварам. Ему было невыносимо от чужой и странной окраины. Ему было необходимо срочно укрыться от небытия, потерять его из виду и возвратиться к своим предсказуемым дням и делам, наполненным обманчивым бессмертием и зыбкой вечностью. Он бежал без оглядки мимо невесомых и призрачных дачек окраины, стараясь растерять опустошающие мысли и поскорее забыть пустые оконные проемы дома номер тринадцать.

С тех пор неизвестного художника часто замечали возле заброшенных деревянных домов, которых много у набережной реки. Застыв на тротуаре, он часами вглядывался сквозь глазницы выбитых окон в запустение, в сумрак и тишь покинутых комнат, некоторые из которых лишились перегородок, были завалены рассохшимися шкафами, обрывками обоев, скомканными дождевиками. Смотреть туда было страшно и грустно, потому что среди пыли, ветоши и досок могла оказаться мертвая собака или бездыханный, всеми оставленный человек. Неизвестный художник верил, что однажды, заглянув в окно заброшенного дома, можно поймать дрожащий лучик света, проникший в промозглую темноту здания через окно противоположной стены. Он убеждал себя, что когда-нибудь обязательно поймает этот зыбкий лучик надежды, пронизывающий насквозь мертвенное запустение стылых стен и покинутых комнат.

Однажды за ужином художник заявил тетке, что задумал нарисовать цикл картин, посвященных поэзии медленного распада, целый монументальный рассказ о неуловимом глазу разрушении, ветшании, старении, которые происходят день за днем, год за годом со всеми и всем вокруг. Тетка ничуть не удивилась, за многие годы она успела основательно привыкнуть к неожиданным затеям племянника. Сделав вид, что с пониманием относится к его идее, она сочувственно качала головой и подкладывала ему еще камбалы, запечённой с сыром. На этот раз она немного схитрила, умышленно скрыв свою безграничную радость – пространный разговор о монументальных полотнах означал, что этот шумный мальчишка будет проведывать ее чаще. И с каждым его приездом музей одиночества будет снова превращаться в дом, до отказа наполненный скрипучей и кипучей музыкой, шумом, болтовней и суетливыми ароматами обедов из трех блюд.

С этого дня неизвестный художник старательно заносил в специальный блокнот доживающие свой век гигантские сосны, разрушенные заборы, оставленные рыбацкие бараки, здание бывшего цеха консервных банок, старые гаражи, пустующие портовые склады Морской улицы, прикрепив каждому порядковый номер, указав точный адрес. Он придирчиво выискивал и обязательно находил в городке покинутые черно-белые дворики, ржавые почтовые ящики, перекошенные старинные двери, скрипучие деревянные лестницы, погруженные во мрак нежилых подъездов. Он долго всматривался в их заброшенную темноту, вслушивался в их стылую тишь. А на следующий день он приходил снова, волоча на плече свой необъятныймольберт.

Как-то раз рябая кругленькая тетка призналась кондитеру, что ее сумасбродный племянник отнимает у городка тени, темноту и молчание. В этом не может быть никаких сомнений, убежденно и жалобно шептала она, ведь все художники – отчасти жулики, все они без исключения бессовестно обворовывают этот мир. И каждый раз после того, как племянник что-нибудь чертит в мольберте, обирая кисточкой здешние улицы и дома, вычерпывая все их ветшание и тишь, в городке случаются неожиданные перемены. Например, годами пустовавший портовый склад на днях взялись перестраивать под музей якорей. Поговаривают, что администрация выделила деньги на реконструкцию нежилого особняка возле лютеранской церкви, племянник зарисовывал его в прошлом месяце и как будто забрал, утащил все его трещины в свой рисунок. А на месте умершего ясеня, который он чертил неоднократно, теперь разбили клумбу, веснойна ней цвели синие и розовые гиацинты, разукрашивая ветер бередящим ароматом, от которого так хочется снова петь и любить.

В последнее время, приехав в городок, художник подолгу сидел на набережной в заводской зоне, где редко встретишь гуляющих и даже случайных прохожих. Он часами сидел на чугунной скамейке и безотрывно смотрел на тотберег реки, где громоздились ржавые склады и четыре портовых крана. Иногда краны, поскрипывая, медленно сгружали уголь с товарных вагонов в трюм длинной неповоротливой баржи. Едва различимый человек в синем форменном комбинезоне и ярко-оранжевой каске поливал гору угля водой из шланга, чтобы по округе не разлеталась черная пыль, насыщающая ветер перечной горчинкой. Безымянный художник целый день разглядывал порт на той стороне реки, подмечая неуловимый ход времени и признаки приносимых им перемен.

Говорили, что в своем монументальном цикле о запустении и распаде художник отважился завершить только четыре картины. Все остальные он так и не решился закончить, предоставив каждой неуловимую возможность продолжения, легкую обратимость, зыбкий лучик надежды. Утверждали, что именно в этом заключается его неожиданно найденный и крепнущий стиль. Многие были уверены, что благодаря умышленной незавершенности картин неизвестный художник со временем обретет мировую славу и свое заслуженное, выстраданное имя.

Мало кто догадывался, что на самом деле, каждый раз, когда художник завершал картину, каждый раз, когда он наносил последний мазок на полотно, рассказывающее о неуловимом разрушении и ветшании городка, с ним приключалось что-нибудь неприятное и непредвиденное. После окончания первой картины цикла художника покусала дворовая собака. Она набросилась на него у ворот лицея. Выскочила из темноты, долго лаяла, угрожающе обнажая лиловые десны. Она кидалась нетерпеливыми скачками, все-таки сумела прокусить джинсы на левой ноге и алчно вцепилась художнику в голень, будто защелкнув замок злых блестящих клыков.

После окончания второй картины монументального цикла три мучительные ангины истязали художника почти без просветов, одна за другой.

После окончания третьей картины его настигла и довела до больницы аллергия на тополиный пух. Безымянный художник лежал под капельницей, окруженный белой трепещущей пустотой, пропахшей хлоркой и стерильными бинтами.

Завершив четвертую картину, он решил обхитрить необъяснимую и неприятную закономерность. Старался быть осторожным и осмотрительным. Принимал на ночь таблетку аспирина. Двигался медленно и степенно, опасаясь поскользнуться, поперхнуться или нечаянно подвернуть ногу. Он даже на некоторое время забросил велосипед. И переходил шоссе по пешеходному переходу, внимательно озираясь по сторонам. Как-то раз вечером он выпил вина. Потом задумчиво мыл стакан на кухне. Граненый винный стакан на невысокой ножке неожиданно лопнул у него в руке. Два острых осколка впились в ладонь неизвестного художника и через секунду раковина была в крови. С тех пор художник боялся завершать картины ветшания и тлена. Он умышленно и суеверно оставлял в каждой некоторую недосказанность. Боязливо останавливал и отстранял от холста кисть, норовящую прорисовать все до мелочей. Поговаривали, что из-за этого в столице у него появилось имя. Однажды оно вспыхнуло, возникло и теперь часто мелькает на страницах газет по случаю выставок и биеннале.

Несмотря на неожиданную славу, художник по-прежнему часто приезжает в городок. Он все так же часами сидит на пустынной набережной в заводской зоне. Смотрит на ту сторону реки, наблюдает ленивые передвижения кранов, проплывающие мимо катерки и старается уловить неукротимый ход времени. Он по-прежнему носит твидовую фуражку, купленную в магазинчике шляп, на пятиконечной площади с памятником, в те далекие безымянные дни, когда еще никто не догадывался и не подозревал о его существовании. Он помнил, что медлительная продавщица шляп всегда подбирает головные уборы под цвет глаз. И, конечно же, художник по-прежнему разыскивал в городке разрушенные дома, покосившиеся ворота доков, заброшенные портовые склады, умирающие липы.