Глава десятая

Мы сидели в гостиной. Дверь в комнату Евы была закрыта, чтобы она не могла нас слышать. Ник пытался убедить меня, что Еву необходимо забрать из этого дома.

— Знаешь, мне даже кажется, что ей стало хуже.

— Но куда ее можно забрать? — возражала я. — Только в клинику. А это же невозможно. И потом, там тебе уже не остаться ее врачом.

— Да, знаю… Скажи, ты считаешь, что ей стало хуже после той истории с мертвыми чайками?

— Да, да. И кроме того, тон которым все это говорилось, не способствовал душевному спокойствию.

— Мертвые чайки… — он размышлял вслух, — и отравленная лиса. Без сомнения, чайки тоже были отравлены. Но кем и с какой целью? И еще… почему смерть дикого зверя и нескольких птиц оказала на нее такое воздействие? Возможно, всякая смерть действует на нее подобным образом? Или она страдает при виде смерти животных? А может быть, на нее подействовало известие о том, что все они были отравлены? В общем, здесь что-то не увязывается. И вместе с тем должна быть какая-то связь.

— Сейчас она находится в состоянии сильной тревоги, — заметила я. — Эта тревога была так сильна, что даже вынудила ее издать какие-то звуки, пусть и не очень членораздельные, но это впервые за много месяцев. Она так боялась, что не хотела отпускать меня ни на минуту. Но это был не тот дикий страх, который заставил ее пронзительно кричать при виде отравленной мертвой лисы. Ох, я, наверное, до конца жизни буду помнить тот жуткий крик. Он и сейчас стоит у меня в ушах.

— Не забывай — она ведь на самом деле видела, как лиса умирала. В этом все дело, — сказал Ник. — Ева смертельно боится кого-то… и это не обычный страх. Он держит ее в состоянии психического помешательства и полной немоты. Мы должны разрешить эту загадку, иначе, боюсь, нам ее не вылечить. Мы должны, обязательно должны узнать, что вызвало этот шок!

— Скорее всего, это связано с исчезновением Камиллы, — предположила я, — Ева очень любила эту женщину.

— Может быть, мистеру Тайлеру удастся обнаружить какие-нибудь следы, — сказал Ник. — Чувствую, что быстро разрешить эту загадку не удастся. Но давай на минутку оставим эту тему. Хочу поделиться с тобой радостной новостью: после того, как в городе узнали, что мистер ван Дорн доверил мне лечение дочери, у меня появилось еще несколько пациентов. Я почти счастлив.

— А теперь представь, что будет, когда ты ее вылечишь, и все об этом узнают, — воскликнула я. — Но мы ведь делаем это не с корыстными целями, правда, Ник? Она больна, она мучается, ей нужна помощь. И только мы можем ей помочь. У меня такое чувство, что она не только зависит от нас, но и надеется на нас, и если мы ее подведем…

Он хмуро кивнул.

— Боюсь, что тогда ее мозг отключится уже навсегда, никакой надежды не останется.

— Я буду неотлучно при ней, не оставлю ее ни на минуту, — торжественно пообещала я. — Буду делать все, чтобы ее приободрить, и прослежу, чтобы никто не говорил с ней о неприятном. Когда ты вернешься?

— Завтра. Это в том случае, если ты не пришлешь за мной раньше. Постарайся как можно больше занимать ее разговорами, какими угодно. Пусть она не реагирует — это неважно. Не оставляй ее в пустоте. Ну, а если все наши методы окажутся бессильны… что ж, у меня есть в запасе одно средство. Не очень бы хотелось прибегать к нему, но если придется… я попробую.

— Какое-нибудь новое лекарство?

Оказалось, однако, что я была слишком невежественна.

— Нет, не лекарство. Гипноз.

— Гипноз?! — Я, наверное, ослышалась. — Но ведь это… все равно, что черная магия!

— Нет, Анджела, это не черная магия. Это вполне обоснованный научный метод. Я знаю, что о нем идет дурная слава, но при правильном применении он может дать поразительные результаты.

— Должна признаться, меня этот метод лечения пугает, — сказала я. — Наверное, потому, что я его не понимаю.

— Нечего бояться, — заверил Ник. — Во многих случаях этот метод оказался очень успешным. Фрейд в него верит, да и другие врачи тоже. Иногда, в случаях, подобных Евиному, гипноз помогает разрушить завесу молчания. Но бывают и другие результаты, прямо скажем, нежелательные. Пожалуйста, Анджела, не говори об этом никому. Большинство людей, как и ты, считают это черной магией. Ах, Анджела, если бы ты только знала, сколько еще нам предстоит открыть тайн в человеческом мозге! Одной жизни на это не хватит. Но я буду стараться сделать все от меня зависящее. Может, какие-то его тайны и откроются.

— Тогда… позволь мне помогать тебе, — попросила я. — Я уже не боюсь. Я ведь тебе верю, как никому в жизни.

— Благодарю тебя. Ну, а теперь я все-таки пойду, иначе хозяева дома наверняка догадаются, что мои интересы связаны не только с Евой. Смотри за ней, Анджела. Но главное, береги себя. Все-таки это опасный дом, особенно для тех, кто попытается разобраться, чем же именно он опасен.

Он ушел. Я даже не сошла вниз проводить его — мы ведь решили, что я не буду оставлять Еву ни под каким предлогом. Я только помахала ему из окна, а потом долго смотрела вслед его коляске.

В этот день все, кому случалось зайти к Еве, были у меня на посылках: я просила их принести журналы, книги, сходить за едой. И в то же время, прежде чем пропустить кого-либо к Еве, я строго-настрого внушала каждому, что ни в коем случае нельзя говорить с ней о неприятных вещах; об отравленной лисе или мертвых птицах запрещалось даже упоминать.

Но, похоже, от всех моих строгостей было мало проку. Она отказалась от обеда и лишь чуть-чуть поела во время ужина. Когда кто-нибудь приходил навестить ее, она сидела еще более безучастная, чем когда-либо, не поднимая глаз от пола. Когда посетителей не было, она вставала с кресла, отходила в угол, поворачивалась лицом к стене и могла стоять так часами; наверное, это был единственный доступный ей способ отгородиться от внешнего мира и от того страшного в нем, с чем ей не под силу справиться. Сердце разрывалось от жалости в эти минуты. В то же время я переживала и за Ника: его карьера зависела от скорейшего выздоровления Евы, но, похоже, ни того, ни другого в ближайшем будущем ожидать не приходилось.

В девять вечера зашел мистер ван Дорн, очень ненадолго. Выходя, он сделал мне знак последовать за ним. Оказавшись в гостиной, он плотно закрыл за собой дверь.

— Не знаю, право, не знаю, как долго смогу все это выносить, — произнес он хмуро. — Я не вижу никакого улучшения. Мне даже кажется, что ей стало хуже. Я знаю, это не ваша вина. Вы проявляете чудеса преданности и добросовестности. Так же, как и ваш друг доктор Рисби. Его мне также не в чем упрекнуть. Просто… мне кажется, ни один врач ей уже не поможет.

— Прошу вас, мистер ван Дорн, не говорите так, — взмолилась я. — Дайте дочери шанс. Ей уже становится лучше, это точно — я ведь все время при ней и могу заметить малейшие изменения.

— Да, да, я знаю. Но ведь вы тоже видите — сейчас ей стало хуже.

— Это наша вина. Вернее даже — моя. Мне следовало с самого начала ограждать ее от неприятных впечатлений. Надо было очень строго следить за этим. Всем здесь кажется, что, если она не реагирует на слова и ничего не отвечает, значит, и не может их воспринимать. Все уверены, что она ничего не слышит. На самом деле это не так.

Он только печально покачал головой.

— Мисс Вингейт… дело в том, что нам с миссис ван Дорн скоро опять придется уехать. Надолго. Мы не будем знать ни минуты покоя, если она останется здесь, без вас, в таком состоянии.

— Но ведь в клинике ей не будет лучше.

— Мы устроим ее в самую лучшую клинику, только для избранных. Это значит, достаточно дорогую. Там она получит наилучший уход, какой только возможен, и самое доброе отношение, какое только можно получить за деньги.

— Но там она никогда не поправится, — стояла я на своем. — Там не будет таких врачей, как доктор Рисби. Поймите, мистер ван Дорн, ведь он специально изучал подобные случаи. Он знает, как их лечить. И потом… там вокруг нее не будет людей, которые ее любят и которых любит она. Нет, там она никогда не поправится. Вы можете проститься с дочерью, мистер ван Дорн.

— А я сомневаюсь, что она вообще сможет поправиться где бы то ни было, — ответил он. — Я, конечно, еще буду советоваться с врачами, с доктором Рисби и с другими тоже. Но поймите и вы, мисс Вингейт: мы не можем уехать надолго и оставить ее здесь в таком состоянии, даже среди тех, кто ее любит, как вы говорите.

— Ну, дайте ей еще немного времени, — взмолилась я снова.

— Только до нашего отъезда, — сказал он, на этот раз вполне твердо. — Примерно через неделю, думаю, мы будем готовы ехать. Это и есть то время, которое вам остается. Мне очень жаль. Мы почему-то очень надеялись, что с вашим появлением что-нибудь изменится, но, похоже, все надежды напрасны.

Он тяжело вздохнул, провел рукой по глазам и повторил с чувством, которое мне трудно передать:

— Все напрасно… все. Я сдаюсь.

Да, подумала я, теперь действительно все. Было ясно, что переубедить его мне не удастся, что бы я ни сказала, что бы я ни сделала.

Итак, у нас есть неделя… всего неделя, чтобы сделать все, что мы еще можем сделать… хотя на это могут потребоваться многие недели и даже месяцы. Разочарование было так велико, что я даже не сразу решилась вернуться к Еве после того, как он ушел. Нельзя было показать ей, в каком я отчаянии. Меня к тому же преследовала страшная мысль: еще, один шок, еще один приступ ужаса — и ей уже не вернуться в мир нормальных людей.

В конце концов я вернулась к ней в комнату, немного почитала вслух, немного поболтала и стала укладывать ее на ночь. Даже для меня, уже привыкшей к такому ее состоянию, она сегодня выглядела уж слишком отстраненной. Но делать было нечего… Уложив ее, я стала укладываться и сама. На эту ночь я попросила принести маленькую кровать и поставить рядом с ее роскошной кроватью. Так что можно было, по крайней мере, надеяться, что эту бессонную ночь удастся провести с большим удобством, чем предыдущую.

Как и прошлой ночью, я не стала гасить лампу и легла не раздеваясь. Последнее я сделала специально: спать не раздеваясь не так удобно, поэтому и меньше опасности, что сморит сон. Я же собиралась бодрствовать и эту ночь.

И тем не менее, несмотря на все свои прекрасные намерения, я в какой-то момент, видимо, все-таки задремала. Слава Богу, спала я очень чутко и проснулась сразу же, когда услышала, что Ева зашевелилась. Каждое ее движение для меня с самого начала было событием первостепенной важности. Она села на кровати, немного посидела так, потом спустила ноги и встала… все это так естественно, как будто делала это сама, без посторонней помощи каждый день все предшествующие месяцы. Я лежала неподвижно, не показывая, что проснулась. Было очень интересно, что она будет делать дальше.

Она стояла посреди комнаты, прямая, высокая, изящная. И глаза ее, мне показалось, были не такими пустыми, как всегда; в них было какое-то странное выражение.

Медленно и как бы отмеривая с усилием каждый шаг, она подошла к туалетному столику, осторожно, бесшумно открыла ящик и достала оттуда фотографию Камиллы. Странно все-таки… кажется, Камилла, память о ней имеют для Евы какое-то чуть ли не мистическое значение. Какая может быть связь между внезапно исчезнувшей женщиной и полупомешанной девушкой?

Зажав в руке фотографию, она пошла в гардеробную и достала оттуда большую и тяжелую накидку. Этого она раньше никогда не делала — что за чудеса?! А потом… прямо босиком, только набросив на себя тяжелую накидку, она прошла через спальню и гостиную к входной двери и вышла в коридор.

Все это она проделала будто в трансе, не замечая ничего вокруг, не принимая никаких мер предосторожности. Любой мог увидеть ее, если бы захотел.

Я поспешно сунула ноги в туфли, набросила на плечи шаль и кинулась следом за ней. Почему-то я была уверена, что она собирается выйти из дома. Медленно, но очень уверенно, несмотря на темноту, она спустилась по лестнице к входной двери — я за ней. Но она оказалась проворнее. Поняв по звуку и по дуновению воздуха, что открылась и закрылась входная дверь, я постояла минутку в холле, прислушиваясь, не проснулся ли кто, и вышла вслед за ней на улицу. Да, что удивительно — она двигалась почти бесшумно, как бесплотный дух.

Выйдя на крыльцо, я осторожно прикрыла за собой дверь, убедившись предварительно, что потом легко смогу ее открыть.

Светила луна, заливая все необычайно ярким и одновременно призрачным светом. Даже тени казались живыми под этим таинственным мерцанием.

Ева была легко различима даже на расстоянии. Она шла медленным, почти торжественным шагом по тропинке к задней части имения. Теперь уже у меня возникли опасения, что меня могут увидеть, поэтому я свернула с тропинки и пошла, скрываясь за кустами и деревьями, иногда перебегая от куста к кусту, но в то же время следя за тем, чтобы расстояние между нами не слишком увеличивалось.

Сначала я решила, что она направляется к оранжерее, но она прошла мимо, не обратив на нее никакого внимания. Может быть, она хочет попасть в лабораторию Уллиса? Но нет, для этого надо было бы свернуть с тропинки, она же шла все прямо и прямо… к морю. Да, теперь сомнений не оставалось — она шла к пляжу, но к той его части, где я еще не бывала. Там было небольшое возвышение, как будто площадка. Почти голое, пустое место с несколькими кустами и довольно чахлыми деревьями. Что могло ее там привлекать?

Несколько минут, а может, и полчаса она бродила по этой площадке между деревьями и кустами, медленно, как во сне. Я следила за каждым ее движением. Время от времени я вздрагивала — это лунный свет шутил со мной шутки, и тогда казалось, что кто-то или что-то движется, а иногда, наоборот, Ева казалась такой же нереальной, как и ее тень.

Кажется, это была самая ужасная ночь в моей жизни. Все было нереальным, бестелесным, все было подобно лунному свету или теням. И казалось, все сейчас исчезнет, растворится в лунном свете, как тень. А я проснусь вся в холодном поту, как после кошмарного сна.

А что если она собирается здесь встретиться с кем-то? Меня охватила паника — ведь тогда мое присутствие, моя слежка сразу обнаружатся!

Но нет, она медленно продолжала путь к какой-то только ей известной цели, пока не подошла к самому краю пляжа. Я следила за ней из отдаления, время от времени оглядывая окрестности.

Окружающий меня мир был неописуемо, сказочно прекрасен, просто дух захватывало от этой красоты.

Спокойная гладь моря, шепот волн, набегающих на песок, мерцание бесконечной водной глади в лунном свете… всем этим можно было любоваться до бесконечности… глаз не отрывая. В любое другое время. В обычную ночь.

Но в эту ночь мне было не до красот природы. Мысли мои были прикованы к странной полубезумной девушке, которую влекла какая-то таинственная невидимая сила. Снова и снова я возвращалась мыслями к мертвым чайкам, ко всему тому мрачному и непонятному, что окружало этот дом. Наверное, в тот момент я впервые по-настоящему поняла, что такое безумие; сознаюсь, я была как никогда близка к нему сама.

В нескольких шагах от края Ева внезапно остановилась. Какое облегчение! Я уже успела подумать с ужасом, что вот сейчас она просто войдет в море и утопится. Но нет. Она стояла неподвижно, парализованная какой-то неведомой силой, и смотрела вниз. В руках ее, сложенных на груди, была зажата фотография Камиллы. Она будто молилась. Да, именно так, это было больше всего похоже на молитву. Голова низко опущена, руки неподвижно сложены на груди, и, хотя ни одного слова не вылетало из ее неподвижных губ, мне казалось, что я слышу слова молитвы.

Я была в полной растерянности. Что делать, как себя вести? У меня было чувство, что я совершаю что-то неприличное… как будто подглядываю за другим человеком через замочную скважину. И в то же время уйти я не решалась. Нельзя же было оставить ее здесь совсем одну. Поэтому я просто стояла там, скрывшись за деревьями и кустарником, и ждала. И еще повторяла самой себе: пока я здесь, с этой девушкой ничего плохого не случится — не допущу.

Так прошло, наверное, минут двадцать. Становилось прохладно. А ведь Ева была босиком, в одной только накидке, надетой прямо на ночную сорочку. Но она, похоже, не чувствовала холода. И не замечала ничего вокруг. Меня же, несмотря на довольно теплую одежду, сотрясала дрожь. Возможно, в этом был виноват не только холод.

В конце концов она подняла голову и обернулась, да так внезапно, что я едва успела спрятаться за кусты. А затем так же медленно, размеренно, как и до этого, она двинулась в обратный путь.

Я оказалась перед дилеммой — пропустить ее вперед, а затем идти следом, как и раньше, или забежать вперед, вернуться домой раньше ее, лечь в постель и притвориться спящей, как будто я ничего не видела. Но в этом случае придется на какое-то время оставить ее одну за дверью, в ночи. И все-таки я выбрала второе. Бог знает, что она может вообразить, если вернется домой и увидит, что меня там нет. Я не могла рисковать. Поэтому, понадеявшись, что на этом коротком обратном пути с ней уже ничего не случится, я быстро двинулась назад. Оказавшись в доме, я подошла к одному из окон, выходивших на крыльцо, и несколько секунд постояла, наблюдая, как она идет к дому; в любую минуту я была готова кинуться ей на помощь. Вот она подошла совсем близко, и я на цыпочках, быстро и бесшумно побежала наверх.

Когда она вошла, моя шаль уже висела на прежнем месте, туфли стояли под кроватью, а сама я мирно посапывала, изо всех сил изображая спящую.

Она прошла прямо в гардеробную, повесила накидку, подошла к туалетному столику, положила обратно фотографию Камиллы, а затем легла, укрывшись одеялом до самого подбородка. Похоже, она опять впала в то обычное состояние транса и неподвижности, в котором пребывала почти все время. Но что означали ее странные действия? Для меня они были лишены всякого смысла. Может быть, Ник сумеет в этом разобраться? Дай-то Бог, потому что времени у нас оставалось совсем немного. И надежды тоже.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒