ЧЕРНАЯ-ЧЕРНАЯ ПЛЕТЬ

Черная плеть на моей стене бездельничает. Из искусственной кожи, как дешевая сумочка, через ночь она уже покроется трещинками и будет оставлять навлажных ладонях черные катушки. Пока висит надо мноюбез дела, как уроборос, и бросает тень на саму себя. На потолке мигают гирлянды. Я слышу чавканье орбита с мятой, как тлеет тонкая сигарета в красном мясе, как вдалеке проносится желтая газель. Меня бросает тошнить.

Я помню эти цвета. Розовый с белым, черный с розовым и белым. Иногда кислый зеленый. Шрифт врезается в прохожих – прохожие отводят глаза. Вывески толкаются, гонят прохожих туда: на проспект, заугол, в подвал. Бесконечно. Повсюду. Словно крутят на пальце связку ключей с круглым взглядом, чокают мысленно и жвачно лопают пузырь. И чо надо?! Секс-шопы. А дальше за ними, спотыкаясь, банки, нотариусы, адвокатские конторы, свадебные салоны в плиточку, салоны красоты, пластиковые пивняки, ЧОПы и – аптеки, аптеки, аптеки… Я узнал, что у меня есть огромная семья… Буратино должен утонуть! – написано на стене. А рядом: «Здесь сдиг мой фиалкоокий ангел». Сдигнуть – нет такого слова, конечно. Но я давно всё понял. Пора уже ему войти в литературу! …И тропинка, и лесок, в поле каждый колосок…

Я стану фиолетовым.

– Твои стихи хуже телефонных звонков!

Какой ужас. Я уже вторую неделю ничего не написал, а она позвонила:

– Синее или бардовое?

Это фарс. Надо выбирать, конечно, синее – здесь хотя бы есть шанс, что она будет выглядеть как шлюха, с которой не хочется стоять рядом и о чем-то говорить при всех. Ещё бы неудобные каблуки надела… Как намекнуть? …И тогда бы можно было без угрызения совести оставить ее скучать посреди вечера. У синего цвета много оттенков. Один оттенок оправдывает всё.

Говорить о стихах – хуже, чем слушать чужие. Она говорит:

– Если бы твой нос был еще короче, твои стихи бы никто не слушал!

– По-твоему, я торгую ебалом?

– А как же?!

И без паузы:

– Вызови мне такси.

Как у кенгуру, на заднике кресла в русской машине обязательно есть кармашек, гдеразлагаются журналы, чеки, флаеры, магазинные пакеты, файлики с квитанциями...

Если таксисту однажды всё надоест, он забудетв этом кармашкерыболовную леску? Наверняка у каждого в бардачке лежит, как минимум, по травмату. Бита в багажнике – точно есть, или железка какая полезная. Кажется, травмат может сделать нужную дырку в голове. С остальным сложно справиться в одиночку…К моему удивлению, по радио играл Ник Кейв…И, конечно, не водилу мне хотелось придушить в тот вечер…Словно позвонки, из кожи кармашка выпирали сосательные бонпари…

Если вылить на платье водичку, по ткани скатятся идеальные капельки, как в рекламе моющего средства. Уличные фонари и фары машин в каждой каплепереливаются с синими оттенками – так под светом ночи я внимательно ищусвою потаскушку. Пятнадцать лет – это уже перебор, конечно. Я про срок до четырех лет говорю. Тюрьма – это слишком много. Таков приговор закона: прыщавых мальчиков сажают на целый кусок юности за маленький пакетик под камнем. Кто-то переворачивает камнилибо цепляется за нежные шеи, и жить без этого не может… И разве это преступление? Наказание! В моей комнате висит черная-черная плеть…

Мы сворачиваем по первому адресу. Я вижу надписьна кирпичной стене: «У любви красный цвет – от ножевых». То есть, на Ополченской подъезды всегда открыты, как заброшенные канализационные трубы, в которых играют дети. Задерживаю дыхание перед духотой.

– Жить без этого не могу!

И мы входим в это. Поднимаемся на пятый этаж. Какой счет выпишет водила из-за каблуков? Можно было бы вызвать другого, и не платить за ожидание… Родилась после Норд-Оста, поступила в медицинский колледж после девятого класса. У нее мягкий подбородок и длинные ногти. Когда пропадает, чужие матери звонят мне, и сыплются вопросы и угрозы. Пропащая… А я всего лишь даю ей то, без чего она жить не может. Сам не знаю, как так сложилось, у меня ведь есть *****…И в случае чего, мы просто сядем обратно в машину, и уедем отсюда. Всё будет хорошо, мама. Я нашел во мраке нужную дверь. Вадим дома.

Какими были нулевые годы? Былые времена! Былые времена! В мата муа было много дневного света. О, как же мне тяжело говорить про дневной свет… Утром я правлю стихи, и ложусь спать... Или сплю в автобусе по дороге куда-нибудь. Из нулевых помню, как перед школой (запах бледно-зеленых тетрадок, дерева дешевых карандашей, в прихожей стоит рюкзак с блестящей застежкой, отец гладит утюгом обложки тонких учебников…) сквозь стеклянные дома пролеталибелые самолеты, я смотрел на них снизу вверх в прямом эфире, они переворачивали крылья ребром, исчезали в стеклянных цилиндрах, цилиндры отражали голубое небо, ияхотел ещё один самолет, я такого раньше никогда не видел, это было красиво, я ждал ещё один самолет, и мне платили за мое терпение –смотри, как он врезается в прозрачную гладь! –или это всего лишь другой ракурс…Вот тонкие антенны на башняхровно по вертикалиопускаются, и исчезают в коричневом мусорном ветре. Машут белыми платками разные руки… Или только мерещатся мне, что машут…Голубое небо больше ничто не искажает. Низкое солнце, запачканное мистическими ужасами и т. д... А потом случилсядве тысячи четвертый год, и длиться он будетнамного, намногодольше, чем одиннадцатое сентября. Затянутая и многословная суета – как будто бы финала никто не хотел и неждал…И только детям прощаласьигра в фашистов… Я ждал Вадима на вокзале, когда еще никто не курил Филипп Моррис... Это было в средние века.

Как Поль Гоген, нужно уехать из империи в тропики для возвращения к примитивным формам и свободным краскам. Так остаются один на один с родным языком, чтобы написать роман… Так уезжают из столицы, чтобы прекратить с наркотиками. Или лежат под капельницей. Очистить желудок и найти смысл жизни… Ну идела! Целая жизнь за одну ночь. Стиральная машина в кредит… Еноты поласкают нижнее белье. Телефон в кредит… Хочу дать тебе один совет, сынок… Телевизор в рассрочку – друзья, мы прерываемся на рекламу… Красные квитанции в почтовом ящике – вот настоящая связь поколений! Родители – этосамые первые фашисты…И этот расклад никогда не оборвется – эту воду в стакане невозможно испить до дна! Тысячи живут без любви, но никто без воды, писал английский поэт…Конечно, Вадим не прекратил с пакетиками под камнями, когда вернулся в родной город. Так остаются один на один с родной землей, чтобы отточить свой стиль… Командировочные (почти приемные) родители преуспевали в Газпроме, и вместе бизнес-классом полетели за баблосом в Австрию. Другой аншлюс. Но Вадим не был дураком. Подготовкак поступлению в РГГУ на кафедру кино и современного искусства. Матчасть: Бергман в домашнем кинотеатре, французский язык с девками, история субкультуры 80-х, география… Вадим хорошо знал, где находится Вена. Но больше любил нюхать или раскуривать. Национальное достояние квартиры быстро теряло вес. Грамм, полтора, два…

– Ты похудел! – смеется Вадим. – Жёлтый, как Бретонский мальчик…Или Христос.

– Начал от случая к случаю ходить в церковь, – признался я Вадиму. – И дело не в религиозности даже, а в неприкосновенности, свободе. Есть католическая церковь…Розовая церковь на Пражской…Там канонессы ходят в фиолетовых… платьях?... И каждый раз кланяются иконам, когда мимо икон проходят…

- Монашки что ли?

- Каждая монашка косолапит в сандалиях и носках, и одета так, что ничего с ней не хочется, один раз я даже не поздоровался, сделал вид, что не услышал её и что погружен в бога, хотя видел, как она кивнула мне в знак приветствия, когда в храм зашел, и в я богасовсем не верю, хотя чувствовал, что люди приходят туда и верят…Никого не было…

- И ничего не хотел?

- Нет…

- Я слишком много об этом думаю. Когда курну – так ваще!

- Была одна женщина, лет сорока… Не понимаю, о чем может молиться женщина.

- О солдате, например, может молиться, - сказал Вадимглухо.

- Наверное, да. Теперь каждый из нас – солдат.

На вокзале обсыпалась штукатурка. Об этом Вадим сказал мне на следующее утро.

- Сегодня заберешь?

- Как и договаривались…

- Ты только до меня пешком. Ни на что не садись. Сейчас не алё на автобусе разъезжать. Люди идут. И вообще… Оденься теплее.

Наслаждение изнуряет нас, а труд дает сил, писалБодлер. Хорошо трудиться, когда есть наследство! Вадим красил волосы в зеленый цвет и дома ходил только в зауженных трениках. Франкофил… Национальный предатель. Знак зодиака – лев. Изучает сложную математику в политехе, читает Анну Каренину и Евгения Онегина, когда ничего не охота; когда нельзя сдержаться – Лотреамон. Таков порядок здесь. Отрезаем пуповину, закручиваем, подкуриваем и передаем по кругу… Теперь рок-звезды говорят на языке рэпа и не доживают до двадцати двух, а клуб двадцати семилетних напоминает больше призывной пункт с отправлением на Крайний Север и белыми халатами, чем Back to Black…

Стоит ли говорить, что было в рюкзаке?

- Что за хуйня?

Дрыщ достал со дна рюкзака плеть. Он покрутил ее перед носом и рассмеялся.

- Курить будешь, Лешкевич?

- Будешь…

Он протянул пачку Винстона.

- Изя из ДНР привезла. Пятьдесят за пачку. Там сигареты такие…

Жадныежелтые глаза! Стыд поколения. Притворяться стариком и ждать, что тебя за это похвалят… Ну-ну. Приму на свой счет твоюзасохшую на животе тушь. Животик помялся. Долго сидела у стены. Как синяк, не двигалась с места. Бедняшка. Пуговицы джинсовых шортиков впились в кожу. Теперь я за твоей спиной. Появлюсь после твоей смерти. Фиолетовая ночь, как прокуренная простыня, – и вот я рядом. Преследую. Рву все браслеты. Запутываю наушники. Учу наизусть твои номера. Беззвучно. В моих стихах мало звуков… Можешь проверить. Я написал сотню красных книжек! Имею право…

Спустя годы. Мы спускаемся. Никого. На сиденьях бедлам бумажек. Двери открыты. Багажник тоже. Вспорота улица! Кричат фонари, если прислушаться. Музыки не будет. Больше никаких адресов. Я снова забираю тебя отсюда. Война – неблагодарное занятие. Меняю всё на черную-черную ночь…Это вам, блять, не ночные гигиенические прогулки с Ван Гогом… Кружится сентябрь. Потаскуха, я люблю тебя! Снова звонит телефон. Это тебя. Молчи. Подсыпь ей стекло в сердце, пусть сдохнет пораньше…

И кто же будет прав? Я или призрак Шекспира? Стакан воды уже выпит. И не раз… О чем говорят стены? Всегда о фашизме. За или против – неважно. Последний вопрос. Нужно держаться высокого стиля. Блёстки, блёстки, блёстки… Как если бы все женщины знали мои мысли до конца. Молчание в коридоре. Стиль – утопленница. Толстые колготки темно-зеленого цвета. Черные волосы под мальчика, который похож на девочку. Чутка приоткрытый рот. Бежит. Платье блядское, как флаг моей страны. Считаюв углу до ста. Врожденное чувство вины. Вечное соседство со стыдом. Вот лицобога: созерцать, а не делать! У них есть ещё время. Остался неплохой шанс всё погубить. Перемены! Четыре, пятнадцать, двадцать два… Тиранияформы и красоты: нагота – в лице, экстремизм – в молчании. Фатальный исход всего бытия! У героя есть только одна борьба. Тридцать три, сорок восемь… Стихи должны быть такими, чтобы после них ты не боялась позвонить мне… Нет! Шестьдесят четыре… Чтобы никто не боялся взять трубку… Или еще лучше: чтобы никогда больше не слышать телефонных звонков... Хотя бы не вздрагивать от звонков. Стихи нужно помнить дольше терактов. Уж точно лет сто! Тачка перевернулась в воздухе… Рифма рулит. И это нормальный расклад. Потому что меня интересует судьба только одного поэта. Он, как кошка, отлично передвигается в темноте. Человеческие кишки – ничто, когда нет интуиции, говорит он... И оставляет след кошачьей лапки в кишках…

Она первая портит всё. О, да! Спрашивает:

– И что тогда, по-твоему, любовь?

…Кроме смерти. Впервой сцене поездки в клуб на такси внимательный читатель через зеркало заднего вида кроем глаза подглядывал за минетом. Что ему тогда в сухом остатке? Я говорил про леденцы, о том, как водитель прострелил себе голову илиповесился. А смерть стала слаще... Счёт, пожалуйста! Ничего не случилось. В прозелишние слова. У кого есть столько времени? Горят последние аптеки… Синее платье ичерная плеть…Оправдание - этосколький оттенок, который, как змея, бросается на язык. Нельзя смерть проглядывать так бездарно. Нельзя! Возможно, что голое сердце говорит правду…

Гирлянды. Фиолетовыеогоньки набухают и исчезают во мраке. Я слышучавканье орбита с мятой икак дым в краснойпомаде шипит тихонько. Проносится чужая жизнь рядышком со мной, как отдышка... Святая *****!

–Алло, слышна?