НА КРАЮ «СВЕТА» 15 страница

Сусанин сам сел на нары, тем самым, выражая протест. Тюремные нары оказались в два этажа, где на двадцать коек было запрессовано сорок заключенных. Зеки ели и спали в жуткой духоте. В тропической жаре сидели обнаженные по пояс, каждый на своей шконке, и слагали устные романы в стихах.

" Вставай Громов,

Вставай, детка:

Задристал всю

Пятилетку"

С верхней шконки навстречу будущему царю встал вечный диссидент Юрий Петрович Громов, согнал вора в законе Георгадзе, внебрачного сына Секретаря Президиума и пригласил на его место Сусанина. Сусанин, задыхаясь в парах мочевины, с трудом влез на второй этаж, и здесь его достал другой вор в законе, полоснув заточкой.

" У залетки сорок восемь –

Я сорок девятая

Через зад брюхатая! "

Слегка раненый Сусанин и его новый товарищ Юрий Петрович коршунами налетели на бандитов. Царя Всея Руси поддержала камера, но на помощь ворам в законе поднялась вся тюрьма. И вот в знаменитой Красноярской " пятерке" случился бунт. Зеки взяли в заложники контролеров, вынесли на плечах двойной забор и выстроились в две колонны. Одна колонна под командованием Сусанина пошла брать Москву, а другая ушла в тайгу, где под Минусинском организовали коммуну. Юрий Петрович Наумов, поселившись на краю отличной земли Саянской Швейцарии, вырастил богатый урожай арбузов и длинноногих дочек разного возраста. Последним жена Юрия Петровича выдала на-гора черного как уголь мальчика. Недалеко в Черногорске были шахты, добывающие антрацит. Всех девочек, белых как снег, нашли в капусте, а мальчика в угольном забое…

Сусанин, Громов, академик Алла во главе колонны зеков успешно продвигались в сторону Верховного совета. Где-то в районе Свердловска Михайло Ломоносов, напуганный народным восстанием, назначил Сусанина заместителем Председателя Госстроя СССР. Но Сусанин продолжал наступать, и вот в районе государственных дач в Успенском агенты КГБ, переодетые в зеков, сбросили Сусанина с моста в речку. Сусанина спас прокурор, вовремя прибывший на место происшествия и передавший из рук в руки мандат народного депутата. Дрожащий от холода Сусанин выпил стакан самогонки и по такому случаю прямо у дверей Белого дома станцевал танец маленьких лебедей. Помогали ему академик Яковлев, профессор Сталький, летчик Русской. Танцевали все в балетных пачках из вафельных полотенцев. Затем знаменитая четверка слушала в Большом оперу Мусоргского " Иван Сусанин или жизнь за царя". По окончанию спектакля Сусанин продолжал танцевать, но уже с оперными артистками. Зинаида Иосифовна стояла в стороне и вспоминала жизнь в Красноярске, где в магазинах не было даже черной икры.

Но с некоторых пор бутерброды с черной икрой стали диетическими продуктами и в Красноярске. Академик Лала, она же закройщица Алла вышла за известного в России оперного певца Бориса Кокарева и на его зарплату в семьдесят рублей купила дом на улице Брянской под номером семьдесят.

Алла и Борис Кокарев пригласили Качинского на новоселье, которое продолжалось несколько месяцев с перерывами. Алла, просыпаясь средь ночи, смотрела спросонок на двух недоумков, склонившихся над шахматной доской, и отворачивалась к стене, обнажив розовые ягодицы, крутые как у " Венеры" Веласкеса. Качинский не мог отвести взгляда от шахмат, но и ягодки соседки тоже тянули как магнитом. В итоге глаза разбегались, и Качинский сдавал Борису партию за партией. Словом, Кокаревы, имея численный перевес, всегда выигрывали. Причем, великий тенор настаивал на своем исключительном таланте, что было весьма спорно. Алла - Халла хорошо играла не только нижней частью, но и головой. Академик изотерики перешла на книжную спекуляцию, и скоро все стены домика на Брянской были украшены редкими изданиями. Иногда с книжных полок спускался Омар Хаям, присоединялся к шахматистам и читал стихи

" Словно любимую, печь обнимаю –

Губы к огню как к глазам прижимаю".

Омар Хаям советовал Качинскому срочно жениться на той, которая стряпала деньги как блины. Качинский вспоминал Марьям – может она и есть второе крыло. Но Омар Хаям качал головой с сомнением и говорил о трагическом исходе: слишком чиста избранница – коммерция разобьется об острые скалы быта.

Но у других коммерция расцветала с каждым днем. На каждом углу дымили шашлычные, лежали горы апельсин, правда, еще дороже, чем на базаре. Качинский ходил как во сне, в каждой женщине искал свою жену.

" Подорожник трава на душе тревога" – пела Алиса Мон на одном базарчике. А из другого ларька ей вторил Вячеслав Бутусов, что, закрыв глаза, стонал в микрофон: " Пьяный доктор сказал, что тебя уже нет, но я хочу быть с тобой".

Из третьего ларька слышна татарская песня " Кара Урман". Из киоска вышел Рудька и пригласил домой.

- Смотрите, кто пришел, – радовалась Лиза – Бяйрям белям! С праздником!

- С каким праздником?!

- Ты пришел, ты и есть праздник. А твоя девушка - праздник вдвойне!

- Какая девушка?

- Маргарита! Мы с ней давно знакомы. Вот сметана – каймак, вот бяляш, вот шикяр. Все съешьте – с татарской простотой наседала Лиза по паспорту Гуля.

Лиза принесла Солженицына. Качинский озадаченно полистал – книга издана в Нью-Йорке. Стоит сто долларов.

- Наш русский, – сказала Лиза. – Много пострадал и совсем не жадный. Вчера был в гостях: кожаное мне, турецкую дубленку Рудьке, сапоги итальянские, белье импортное, мыло из Казани – возьмите, говорит от сердца. Ай, чуть не забыла – холодильник принес, стиральную машину. Ай, чуть не забыла телевизор " Сони".

Действительно, по телевизору " Сони" показывали программу " Время". Министр иностранных дел Шеварднадзе, вооружившись саперной лопаткой, вытеснял митингующих с центральной площади Тбилиси. Ему противостоял Патиашвили. Саперные лопатки звенели от встречных ударов, сталь искрилась, и все это сопровождала музыка застойных времен " Время вперед".

ГЛАВА 24

Встречу Нового Года Качинский начал еще с седьмого ноября. Поэт совместно с художниками упился «Солнцедаром» и проснулся под столом.

Проснувшись, Качинский смотрел телевизор «Рекорд». На экране по всем каналам выступала Маргарита, с гитарой в руках исполняя фигурное катание: «Двойной Аксель», «Тройной Лутц и «Тройной Одеколон».

Качинский переключился на 28 канал, который предполагалось запустить в следующем тысячелетии, но для пробы «дали понюхать» советскому зрителю. На канале «Культура» и вовсе праздник. В филармонии шел бал – маскарад, который удался на славу: полуголодные артисты и художники, стоя у сказочного стола, полного всяческих сыров, колбас и паштетов вкушали вволю, что забыли в этот вечер о диете. Каждый очередной тост почему-то предлагали за прекрасную Маргариту и, наконец, объявили конкурс на лучший танец. Вокруг стола закружился шелк, бархат. В воздухе полетели кружевные ленты. Гордая венецианская догалеса в жемчужной шапочке с длинным шлейфом, который нес голубой паж, соревновалась в изяществе с еще более гордой испанкой в черных кружевах и с огромным веером. И что важно обе женщины были с одним лицом Маргариты. Прибежала турчанка в шелковых шароварах с осиной талией. И уже по одной талии самой узкой из всех женщин можно было признать всю ту же Маргариту. Следом за турчанкой маленькими шашками прошла маленькая японская мусмэ в расшитом цветами и птицами кимано.

Качинский умирая от тоски, кинулся следом за японочкой вглубь телеэкрана, и необычный телевизор – новогодний подарок Мастера – принял Юрия Николаевича.

На втором канале Качинский встретился со вторым мужем академика Аллы – великим певцом Борисом Кокаревым.

- З-завтра п-премьера – сказал Борис – " Л-лебединое озеро".

- Ты танцуешь принца?

- Я пою в к-кордебалете, приходи и ты, только плавки не забудь, чтобы к-кокушки не растерять.

Борис водил Качинского, начиная с первого этажа и до последнего. В огромных зеркалах отражались балерины с тонкой фигурой и большими глазами Маргариты. Множество манекенов с головой Маргариты стояли на столах среди горящих ламп. Мастерские были полны женскими голосами и женским теплом. Бледные женские руки, не знающие загара, насаживали на деревянные болванки рыжие и черные парики. В одних мастерских пол украшен цветным кафелем, в других полированным паркетом. В большие окна видна театральная площадь с черным асфальтом, на который ложится снег, непрерывно падающий крупными хлопьями. " Ого ", – подумал Качинский. – " Скоро зима, а там и Новый год! "

А Новый год уже пришел в бутафорские мастерские, где в каждом углу стояли елочки, увешанные масками. Женские белые руки, не знающие прямого солнца, покрывали их фосфоресцирующими красками. Артист, вращая невероятными глазами, пугал зрителей.

На полу декорационного зала по огромным холстам ходили художники, среди которых Качинский узнал и Сашу Макарова и Сашу-маленького, носившего за шефом ведро с краской. Подобно малярам декораторы макали огромные кисти в ведра с краской и мазали холсты – взору являлась абстрактная живопись. И только издали можно разглядеть горы, леса и замки. Холсты поднимались на штанкетах, и осветители в ложах направляли разноцветные лучи на грубые холсты, на которых уже был приклеен легкий тюль, изображающий туманность. И вновь на фоне огромных занавесей пробежала девушка с лицом Маргариты.

Качинский кинулся следом и оказался в костюмном цехе, где на никелированных стойках висели платья всех времен – Маргарита поочередно примеряла старинные костюмы!

Вдруг сверху пошел крупный снег да такой густой, что Качинский совершенно потерялся. Крупная снежинка легла на ладонь, и Качинский разглядел, что она шестиугольная и состоит из шести треугольников очень тонкой вышивки. Известно, что треугольник самая прочная геометрическая фигура, и потому снежинки как настоящие, так и искусственные бывают только шестилучевые. Такой же густой снег шел и за окнами Оперного театра. Машины двигались со скоростью пешехода, едва протыкая занавес желтыми фарами, деревья покрылись снежными шубами. На резные наличники, кокошники деревянных домов легло апплике – накладное серебро из плотного снега. Люди скользили по льду под музыку арабесок с причудливой мелодией.

В таком же апплике, но уже из настоящего серебра перед Качинским возникла Маргарита, играющая роль Снегурочки. Из лучистых глаз снегурочки перетекала зримая " Элегия" Масснэ. Снегурочка - Маргарита взяла Качинского за руку и повела на спектакль. В фойе пахло духами и снегом. Мужчины снимали шубы, стряхивали с женщин снег. Женщины у огромных зеркал выходили из верхней одежды как бабочки из куколок, оправляя как крылья свои лучшие платья и внося в театр особую праздничность. Женщины клали перламутровые мазки на губы, и тотчас из недр раскрывшейся души выпархивали особые только что родившиеся улыбки. Улыбки, отразившись от зеркал, влюбленных в женщин, летали по театру, как разноцветные летние бабочки над зеленым лугом. Бабочки садились на скульптуры Аполлонов и Венер, стоящих полукругом. Одни бабочки садились на бюст, другие на тонкие пальчики, прикрывающие мраморное лоно.

Внизу масса людей растекалась по партеру с рядами бархатных кресел. Сверху также попарно по театральной лестнице спускались и растекались по ярусам такие же красочно одетые люди с матовыми руками у женщин и блестящими глазами у мужчин.

Снегурочка - Маргарита усадила Качинского в амфитеатре, одарила многообещающим поцелуем и пропала за одной из тяжелых дверей бельэтажа.

Медленно погасла огромная люстра, висящая как гильотина над партером. Одно из звеньев цепи было подпилено. Разошелся таинственный занавес, и по огромному озеру поплыли два лебедя: кристально чистая Одетта и вероломная в черном Одиллия – обе с лицом Маргариты. Борьбу темных и светлых сил окружил кордебалет в пачках с живой оградой с сотней стройных ножек, распадающихся на восьмерки, четверки и двойки. Сильная вентиляция колыхала прозрачные занавесы и юбочки балерин. По сцене летал настоящий снег, и Качинский только удивлялся, что они до сих пор не простыли, танцуя голыми на ледяном ветру. Может, из-за ледяного ветра и гусиной кожи балерины смотрелись такими же мраморными Венерами, что стояли по верху театра, и не вызывали никаких эмоций кроме жалости.

Подобно же холодному ветру мощными волнами выплывала из оркестровой ямы музыка Чайковского, на крыльях которой летали балерины в пачках. Едва стихал музыкальный порыв, принимались за работу клакеры громкими редкими хлопками, зажигая бурные аплодисменты, что хорошо согревали совершенно застывших артисток.

В перерыве на крыльях все тех же аплодисментов прилетела Снегурочка - Маргарита и с веселым лицом увела Качинского туда, куда ей хотелось, а именно в буфет с золотыми апельсинами, которыми угощалась золотая молодежь. Качинский с ярким галстуком в крупный рисунок тоже смотрелся не плохо на фоне обворожительной Снегурочки, готовой растаять под горячими взглядами гордых театралов. Сам буфетный стол напоминал натюрморт с картины старых мастеров: прозрачная кисть винограда, горка новогодних мандарин, советское шампанское в высоких фужерах. За окном шла метель.

Буря шла и на сцене, разметав легких лебедок. Буря росла и в сердце Качинского: уж не он ли принцем кружится меж Одеттой и Одиллией двух масок Маргариты. Каждая необыкновенно хороша, но одну он любит умом другую сердцем. Спектакль закончился. Буря улеглась на сцене и на улице. Старинный город вдруг украсился необыкновенными скульптурами из живых деревьев, покрытых как новогодние елки толстым слоем ваты. На улице звучала уже иная музыка, похабная для слуха после бессмертной музыки Чайковского. Сотни молодых чалдонов, на девяносто девять процентов русские по крови, несли в руках японские стереомагнитофоны, на сто процентов полные американского рок-н-ролла. Иногда западных бесов разбавляли русские, что бесились на свой манер. Средь праздной молодежи ходило много бомжей в мятой одежде, на тротуарах сидели беженцы с детьми – когда и откуда наехали!? Качинский в свете ртутных ламп шел под руку с Маргаритой, что двигалась упругой свободной походкой выпускницы театрального института. Тесня Качинского, росла толпа поклонников разного возраста. И вот он уже стоял в стороне, а Маргариту уводили дальше: вот ее посадили в японский микроавтобус, вот машина, перемигнувшись цветными огнями, стремительно погнала по пустому проспекту. Качинский ужасными глазами оглянулся вокруг, как бы ища опору, и вдруг увидел Марьям. Девушка в пальто с меховым воротником и простой шали, накинутой на голову, смотрела большими глазами, но почему-то мимо, словно наблюдала кого-то за спиной Качинского. Вот Марьям, словно только что, увидев Качинского, перевела взгляд, пыталась улыбнуться и серьезным голосом спросила, увидев страдание в его глазах:

- Есть проблемы? Что-то серьезное?

Качинский молчал, невольно сравнивая женщин: одна ровное семейное счастье, другая – свет рампы, брызги шампанского и взрывы петард! Несовместимые вещи! Качинский с вздохом вспомнил – где-то разрешено двоеженство… Качинский подошел ближе, взяв руку Марьям, спросил:

- А у тебя все хорошо?

Качинский пытался поцеловать, но Марьям привычно отвела губы.

- После свадьбы… делай что хочешь.

- Хоть завтра…

И здесь японский микроавтобус, бесшумно подкатив к тротуару, бесшумно открыл дверь, и Маргарита протянула узкую ладошку. Качинский, не помня себя, схватился за нее и тотчас оказался в салоне. Что было дальше Качинский помнил смутно. Пиво и шампанское лилось рекой. Маргариту избрали королевой прессы, и Снегурочка танцевала с именитыми артистами. Каждое ее появление вызывало среди богемы бурю восторгов. Качинский же напротив страдал, по сердцу шла такая волна тоски, что люди держались от него подальше. Сердце вспоминало Марьям и тяжело билось, шлепая по крови, как лопасти корабля по большой воде.

Вдруг пробило двенадцать часов, все закричали: " Ура! " Стали поздравлять друг друга. " Что это? " – спросил Качинский. " Новый Год", – рассмеялась Маргарита.

Качинский едва не зарыдал и стал пить все, что попадало в руки. И лежать бы ему вновь под праздничным столом, да Маргарита, ловко подхватив под руки, вывела на свежий воздух. Довольно скоро, пользуясь яркой внешностью, она поймала такси.

- Куда?! – Качинский крутил головой, пытаясь понять, куда едут

- К тебе – просто отвечала Маргарита.

И вот они, сбежав с новогоднего бала, приехали к Качинскому на продолжение чудесного праздника, что случается с человеком один раз в жизни. Если бы Качинский отказался ехать к себе, другого бы случая не было. На кухне молодых встретил бдительный домовой. Сначала он шипел на Маргариту подобно коту, потом стал судьей в любовной борьбе, что началась со стойки, а затем перешла в партер. Маргарита дважды хищница львица и тигр по двум гороскопам к утру съела Качинского, но все равно осталась голодной.

- Кушать хочу! – сказала Маргарита, смущенно пряча глаза.

ГЛАВА 25

В Москву, Москву, Москву! В столице назревает вино – водочная революция, которую возглавляет Иван Сусанин. Со всего Красноярска на аэродром стекался бомонд, измученный трезвой жизнью.

На заснеженном поле стоял огромный «Антей», способный вобрать в себя танковый батальон. В гулком салоне был жуткий холод. В разных концах самолета горят костры, вокруг коих грелись художники, писарчуки и прочая музыка, которую по приказу будущего царя всея Руси приказано сбросить под Москвой на помощь пьяному революционеру.

Криминальный журналист Николай Горбатов читал друзьям новый роман, который пишет последние десять лет:

- В заповеднике «Столбы» на скале «Дед» в плохо закрепленном домике живет идеолух Сергей, которого воспитали дятлы. Ветер качает домик на краю пропасти, и Сергей подобно филину мечется по дому, спасая пропащую душу…

- А теперь зажигай! – приказывает идеолух Сергей, поднося зажигалку к рукописи журналиста, подчиненного вражьей пропаганде трезвости.

- Но я не получил гонорар! – возмущается Коля. – У меня жена и две дочери.

Выясняется, что у каждого композитора и художника слова есть жена и две дочери.

- Бракоделы, - сплевывает главный редактор «Костров» Геннадий Королев, которому вновь выпало счастье лететь в Москву с мелким народцем.

- У меня батарея отключена, - жалуется Коля Горбатов.

- Скоро согреется! – утешает идеолух Сергей, который вчера вел антиалкогольную пропаганду горячительных напитков.

Горбатову врачи запретили алкоголь из-забольных надпочечников, и Коля, горестно вздыхая, читал вырезку из газеты Красноярский комсомолец» за 1931 год.

Журналисты Иван Голубев и Симон Муравушкин отмечали религиозный праздник Пасху, распивая спиртные напитки на кладбище, чем оскорбляли прихожан местной кладбищенской церкви. На комсомольском собрании Ивана Голубева и Симона Муравушкина исключили из членов Пивного клуба и отправили врагов народа на Колыму заготавливать золото на строительство авиации СССР".

В огромном самолете горели костры из старых газет. Меж кострами ходил Борис Симонович Муравушкин и под аккордеон пел оперу на слова критика Пирогова. Пирогов на пару со старшим редактором Чесноковым в тихую боролись с бутылочкой армянского коньячка, что так и норовил вырваться из трясущихся рук. Руки известных литераторов тряслись от вибрации огромного корпуса самолета, что с завыванием бежал по огромному полю, напрасно пытаясь оторваться от родимой земли: на лицо был явный перегруз, в самолет набилось более тысячи лучших людей Красноярска.

Тяжелый самолет долго бежал по бетону, пока не свалился с Покровской горы и, отчаянно воя мотором, разбудил местных жителей.

- Что будет, что будет! – взволнованно говорила переводчица Майя, гуляя под руку с прапорщиком Качинским глубокой темной ночью по крыше секретного объекта, который охранял поэт.

Майя была приставлена к поэту Качинскому следить за его душевным здоровьем.

- Что будет? – спрашивал поэт Качинский, одетый в армейский полушубок и валенки.

Осколок яркой луны блестел на штыке автомата. В эту ночь Качинский, прогуливаясь по крыше секретного здания, следил за воздушным пространством. Город погрузился в ночь без единого огня, словно соблюдал светомаскировку перед нападением. Впрочем, весь Советский Союз находился в тревожном ожидании неминуемых алкогольных перемен.

В этот момент низко над городом, почти задевая колесами крышу секретного объекта, пролетел " Антей", полный лучших людей. Самолет так медленно летел, что, казалось, вот-вот приземлится на улицу Перенсона. Качинский даже детально разглядел кабину пилота и прозрачную полусферу в носу самолета, где на месте штурмана сидел летчик Герой Советского Союза Русских. Его именем была названа улица Академгородка. Вместо штурманской карты летчик держал в руках ручной пулемет и, увидев Качинского, прицельно ударил. В метрах двух от Качинского, взметая снег, прошла очередь взрывных фонтанчиков. Качинский ответно ударил из автомата. Пули, прошивая дюраль, теряли убойную силу и застревали в мягких тканях лучших людей Красноярья. К счастью или к несчастью ни одна из пуль не нарушила управление, не пробила моторы, и самолет ушел, оставляя за собой густой дымный шлейф, что обычно случался от перегрузок гигантских двигателей. Если бы Качинский сбил транспортный самолет с лучшими людьми Красноярска, то История пошла бы иным путем.

" Что будет, что будет?! " – рыдала переводчица Майя, прекрасно осведомленная о том, что будет в Москве в августе 1991 года: а будет вот что – на смену крайней трезвости придет безграничное пьянство.

Большого пьяного зверя по имени СССР задерут охотники за чужим добром. На еще теплой шкуре зверя, давашего приют и волку, и мишке, начнется великая свара между прежде дружными республиками.

Братские народы совсем перестали ценить добро, и, что совсем плохо, стремительно теряли родной язык, превращаясь в стадо праздношатающихся парнокопытных, требующих хлеба и зрелищ...

Распад начался с батьки Ныкиты Хрущева, что в начале закрыл национальные школы, затем уничтожил личные усадьбы не только в городах, но и в деревнях. А ведь, как известно, семья и родной двор и есть ячейка государства.

Шкуру драли и волки, и лисицы, и даже зайцы. Но вдруг она оказалась жива! Медведь, погруженный в спячку, начал просыпаться. И вот уже в зимней берлоге послышались первые звуки русского зверя: " Мать вашу, понимашь! " Это Иван Сусанин первым озвучил голос спящего! Увы, то был голос пьяного мужика, получившего высшее образование и допущенного к власти. Другого голоса не было.

Страшен мужик без Бога в сердце и без царя в голове. Это раньше в прошлых веках крестьянин был государством в государстве, малым подобием большого, мог одинаково жить и в Тропиках и на Северном полюсе – правда, в Тропиках нашему человеку жить труднее. Но все равно, если даже закинуть его в Бурундию, где и льда-то нет, то выйдет русский мужик стенка на стенку, или научит местных играть в русский хоккей.

А вот советский человек, растеряв индивидуальность, уже не мог жить без команды, а у всякой команды единый язык и единый костюм, точнее униформа. И только удивительно, как капитан хоккейной команды, член Политбюро Сусанин сохранил в сердце такую любовь к своему двору, что, едва став царем, тотчас запретил коммунистическую партию – позвоночник Советского Союза, а впрочем, как выяснилось позже, и самой России. Должно быть, также разрушили бы государство Пугачев или Разин.

Разбуженным медведем управлять, что бешеным слоном. И долго он еще будет рыкать, и громить посудную лавку, пока умные дрессировщики Запада совместно с ассистентами из пятой колонны не повяжут зверя. Повязав и выдрессировав, отвезут в цирк и выставят на потеху мирового зрителя, но это все потом, потом. А пока все больше охотников и собак сходятся вокруг берлоги, пытаясь разбудить медведя громкими выстрелами в Баку, Тбилиси, Сумгаите…

Над Москвой гигантский самолет «Антей» опорожнился, открыв на лету большие двери, и Красноярский бомонд без парашютов был выброшен из самолета сг\огласно поговорке: «Пьяному море по колено! » Пьян-то был лишь Иван Сусанин, как хозяин Москвы, издавший столь несуразный приказ. Да ничего, обошлось – наиболее значимые повисли на подтяжках, зацепившись за Кремлевские звезды. Ну, а прочий бомонд шлепался на крыши и улицы, загадив собой первопрестольную.

И только литературная делегация от «Костров» с главным редактором Геннадием Королевым жива и здорова прибыла в аэропорт, где за чашкой индийского чая академик Лихачев подробно интересовался культурой малых народов Сибири, в частности хакасов и эвенков, из которых предположительно вышел поэт Качинский. Главный редактор Королев рассказал о большой подборке стихов сибирских поэтов, участвующих в семинаре, посвященном творчеству малых народов. Королев выделили Альберта Вылегжанина, Петра Морякова, но поэта Качинского не успел назвать, точнее ему не дали, поскольку главного редактора грубо перебил ответственный секретарь Валера Черный. На окрик Черного все отреагировали очень болезненно. А Геннадий Королев опустил седую голову с медальным профилем, собрав в кулаки крепкие крестьянские руки. Геннадий Королев, известный в литературных кругах как союзник Андропова, остался в полном одиночестве. Только лучший друг, поэт Шляев, перешел на сторону Королева. Оставалось надеяться, что великий русский народ сам перетерпит беду.

- Нет, Геннадий Федорович, не перетерпит, - настаивал Янаев, прибывший к академику Лихачеву по вопросу культурного возрождения России. – Народ не потерпит, а перетрется, да только муки не будет. Если народ и готов к бунту, так только к алкогольному!

Тем временем через Шерементьево проходила Зоя Спартаковна Ломоносова, что в сопровождении президента СССР летела в Форос строить родовое гнездо, большее чем у поэта Качинского. Зоя Спартаковна сказала мужу:

- В конце концов ты президент или кто?

Михайло Ломоносов стушевался перед оппозицией.

- Я согласен! Я во всем раскаялся! Русский готов скорее умереть с бутылкой в руке, чем перестроиться и стать мыслящей самостоятельной единицей наподобие гражданина США. Словом, косенсус не состоялся!

- А мне думается, - сказал Королев. – Именно консенсус, как нерусское слово, народ не смог переварить.

- Я тоже так думаю, - согласился Ломоносов. – Да моя умная жена начиталась словарей. Я ей говорю, что мы из рабочего класса, но Зоя Спартаковна упорно стоит, что мы из юристов. Следовательно, должны говорить языком юриспруденции… А что вы думаете по этому поводу? – обратился Ломоносов к председателю писарчуков Голубеву. – Я помню, на целине вы весьма образно изъяснялись.

Но председатель Голубев давно съехал с целины, а заодно из народа и не мог сказать что-нибудь толкового. У него уже не было своего мнения.

Раскололось сознание Голубева, раскололась и страна Советов: пьющие мужики слали телеграммы поддержки Медведеву и Яковлеву, а трезвенники и язвенники – Рыжкову и Лукьянову. В итоге меньшинство стало большинством, а большевики выпарились в осадок. Впрочем, государственных людей в России всегда было меньше, чем анархистов. Запорожские казаки и цыганский табор равно привлекали русского человека. А теперь уж советский человек, сбежавший от Сталинской опеки, готов был встречать Новый год уж не две недели, а пока водка не кончится. Но стоило кончиться водке, как народ готов был разнести всю страну вдребезги.

На цыганском празднике без традиционного вина народ отдал семье Ломоносовых роль Деда Мороза и Снегурочки. Зоя Спартаковна играла на волынке, а Михайло Сергеевич пел с трибуны съезда Советов, на котором делегаты танцевали под сухую музыку, не сдобренную вином. Зал бурлил, вскипали громкие голоса, что пытались пробиться к трибуне. Волны смеха и гнева перетекали по рядам. И вот уже то здесь, то там ноги делегатов объединялись, чтобы сплясать свою партию. Большевики высекали из ладоней русскую искру, демократы крутили импортный рок-н-ролл. Многие, очень многие художники путали французское с нижегородским. Особенно преуспел Валентин Распутин, что взял за грудки президента Ломоносова и сказал по-мужски: «Россию в обиду не дам! »

Съезд приветствовал Писателя…

Президент был обязан слушать Гражданина, но в его уши сходилась вся брань, которую агенты КГБ собирали в бесконечных очередях за водкой, табаком и колбасой. Эта брань, даже отфильтрованная, сильно отравляла жизнь президента. И только Зоя Спартаковна при поддержке академика Лалы окатывала как из ведра зарядом оптимизма, не давая мужу ни на минуту задуматься о трагическом исходе. Что ж, История повторяется из века в век. Будучи чистейшим юристом, президент Ломоносов забыл о знаменитом правиле Платона: «Держи меч спереди, а жену сзади! »

У президента Ломоносова преобладало левое эмоциональное полушарие с яркой женской логикой – выслушать и переиначить. В целом Зоя Спартаковна давала правильные советы, Михайло Ломоносов переворачивал их и поступал напротив. Вот Зое Спартаковне и надо было стать президентом.

Глава 26

Бесчисленные Съезды Советов подорвали здоровье Зои Спартаковны. С серым лицом Зоя Спартаковна отдыхала на смотровой площадке Эйфелевой башни. Экскурсоводом была переводчица Изабель.

- Вы больны мадам. Но скро вам будет совсем плохо.

- Почему, Изабель?

- Вы слишком открыты, вас нагло глазят.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒