СПАСЕНИЕ. ГЕГЕМОН. ПОСЛЕСЛОВИЕ

СПАСЕНИЕ

Кому: Wahabi % inshailah @ pakistan. gov

От: Chapekar % hope @ lndia. gov

Тема: Ради народа Индии

Мой дорогой друг Джафар!

Я чту тебя, потому что когда я пришел к тебе с предложением мира между нашими двумя семьями народов Индостана, ты принял его и сдержал свое слово во всем..

Я чту тебя, потому что ты в жизни своей ставил благо своего народа выше собственного честолюбия.

Я чту тебя, потому что лишь в тебе надежда на будущее моего народа.

Я публикую это письмо одновременно с тем, как отправляю его тебе, не зная, каков будет твой ответ, потому что мой народ должен знать сейчас, когда я еще могу к нему обратиться, что я у тебя прошу и что я тебе даю.

Вероломные китайцы нарушили свое обещание и грозят уничтожением нашей армии, ослабленной предательством человека по имени Ахилл, которого мы считали гостем и другом. Теперь мне ясно, что, если не случится чуда, огромные массы индийского народа останутся беззащитны перед захватчиками, рвущимися в нашу страну с севера. Скоро жестокий завоеватель будет диктовать свою волю от Бенгалии до Пенджаба. Из всех народов Индостана лишь Пакистан, руководимый тобою, останется свободным.

И теперь я прошу тебя взять на себя все надежды народа Индии. Наша борьба в течение ближайших дней даст тебе время, я надеюсь вернуть свои армии на нашу границу, чтобы они укрепились против китайских захватчиков.

Я даю тебе разрешение пересекать эту границу в любой точке, где это будет необходимо, чтобы укрепить свои оборонительные позиции. Я приказываю всем индийским солдатам, оставшимся на пакистанской границе, не оказывать сопротивления каким бы то ни было пакистанским силам, входящим на нашу территорию, и сотрудничать с ними, предоставляя в их распоряжение полные карты наших оборонительных сооружений, все шифры и шифровальную аппаратуру. Все наше военное имущество на границе тоже будет предоставлено в распоряжение Пакистана.

Я прошу тебя, чтобы все граждане Индии, перешедшие под правление Пакистана, встретили такое же великодушное обращение, какое вы хотели бы встретить от нас, будь ситуация обратной. Какие бы прежние обиды ни были между нашими семьями, да простим мы друг друга и не будем наносить новых, но отнесемся друг к другу как братья и сестры, верные разным ипостасям одного и того же Бога, которые должны сейчас плечом к плечу защитить родной Индостан от захватчика, единственный бог которого — сила, и способ почитания его — жестокость.

Многие чиновники, офицеры, учителя попытаются бежать в Пакистан. Я молю тебя открыть для них границы, ибо, если они останутся в Индии, их ждет лишь смерть или плен. Остальным индийцам не приходится опасаться личного преследования китайцев, и потому вас, братья и сестры, я прошу не покидать Индии, которую, да будет на то воля Божья, мы с вами вскоре освободим.

Я лично останусь в Индии, чтобы нести то иго, что будет возложено завоевателем на мой народ. Роль Манделы я предпочитаю роли де Голля. Правительства в изгнании быть не должно. Отныне правительством индийского народа будет Пакистан. Я говорю это, имея все полномочия от Конгресса.

Да благословит Бог всех достойных людей, да сохранит Он им свободу.

Твой брат и друг, Тикал Чапекар.

Над просторами Южной Индии Боб летел как в странном сне, где местность никогда не меняется. Нет, как в компьютерной игре, где процессор создает пейзажи на ходу, одними и теми же алгоритмами, в целом одни и те же, но никогда не совпадающие в деталях.

Как люди. ДНК у двух разных людей отличаются лишь крошечными кусочками, но эта разница создает святых и чудовищ, дураков и гениев, строителей и разрушителей, щедрых и жадных. В этой стране, в Индии, сейчас живет больше людей, чем было во всем мире три-четыре века назад. Больше, чем их было за всю мировую историю до Христа. Все драмы истории библейской, истории «Илиады» и Геродота, истории Гильгамеша и все вообще, что было собрано археологами и антропологами, все взаимоотношения, все достижения человечества могут быть разыграны теми людьми, над которыми Боб сейчас летит, кому досталось быть участниками событий, о которых никто никогда не услышит.

За эти несколько дней Китай завоюет этот народ, лепя по-своему пять тысяч лет истории человечества, и люди эти будут для него лишь травой, которую надо выкосить до одного роста, и все, что выше, выбросить в компост.

А что делаю я? Лечу тут па машине, от которой у старика Иезекииля случился бы разрыв сердца раньше, чем он мог бы написать, что видел в небе акулу. Сестра Карлотта часто шутила, что Боевая школа и есть то колесо, которое Иезекииль видел в небе. И вот я здесь как персонаж древнего видения, и чем же я занят? Это правда: из миллиардов людей, которых можно было бы спасти, я выбрал человека, которого знаю и люблю больше других, и рискую жизнями пары сотен хороших солдат ради нее. И если мы выйдем из этой передряги живыми, что я тогда буду делать? Проведу оставшиеся мне годы, помогая Питеру Виггину победить Ахилла, чтобы он мог сделать то, что делает сейчас Ахилл, — объединить человечество под правлением болезненно честолюбивого мачо?

Сестра Карлотта любила цитировать и другие слова из Библии — суета сует, все суета. Нет ничего нового под солнцем. Время собирать камни и время разбрасывать камни.

Ладно. Пока Бог никому не говорит, что делать с камнями, я могу оставить их в покое и выручить своего друга — если удастся.

На подлете к Хайдарабаду послышались радиопереговоры. Тактические переговоры по спутниковым рациям, а не просто сетевой трафик, которого можно было бы ожидать из-за внезапного нападения Китая на Бирму, последовавшего за статьей Питера. Когда дистанция сократилась, компьютеры смогли различить радиоподписи китайских и индийских войск.

— Кажется, команда вывоза Ахилла опередила нас, — сказал Сурьявонг.

— Но стрельбы нет, — добавил Боб. — Значит, они пробились в зал планирования и взяли выпускников Боевой школы в заложники.

— И ты прав, — ответил Сурьявонг. — На крыше три вертолета.

— На земле должны быть еще, но давай усложним им жизнь и уберем эти три.

У Вирломи были мрачные предчувствия.

— Что, если они примут это за нападение индийской армии и убьют заложников?

— Ахилл не настолько глуп, чтобы не разобраться, кто стреляет, до того, как начнет рвать в клочья свой билет домой.

Стрельба прошла как на учениях, и три ракеты разнесли три вертолета.

— А теперь переходим на лопасти и показываем тайские эмблемы, — сказал Сурьявонг.

Как всегда, от резкого подъема и падения замутило, пока лопасти не подхватили машину. Но Бобу это ощущение было привычно, и он успел заметить из окна, что индийские войска радостно вопят и машут руками.

— Ну-ну, вдруг мы стали хорошими парнями, — сказал Боб.

— Наверное, просто не такими уж плохими парнями, — заметил Сурьявонг.

— Я думаю, что вы безответственно рискуете жизнью моих друзей, — сердито сказала Вирломи.

Боб сразу стал серьезен:

— Вирломи, я знаю Ахилла, и единственный способ не дать ему убить твоих друзей — просто всем назло — это заставить его беспокоиться и создать неуверенность. Не дать времени проявить свою злобность.

— Я в том смысле, что если бы одна из ваших ракет не попала в цель, она могла бы угодить в комнату, где они сидят, и убить всех.

— Ах ты об этом? — удивился Боб. — Вирломи, этих людей обучил я. Есть ситуации, когда они могли бы промахнуться, но эта — не такая.

Вирломи кивнула:

— Понимаю. Уверенность командира. Много времени прошло с тех пор, как я сама командовала взводом.

Несколько вертолетов остались в воздухе, держа периметр; остальные сели на здание, где располагался зал планирования. Сурьявонг по спутниковой рации информировал командиров рот, которые брал с собой внутрь здания. Сейчас он выпрыгнул из вертолета, Вирломи сразу за ним, и повел группу.

Тут же вертолет Боба взлетел снова и вместе с еще одним перепрыгнул на другую сторону здания. Там стояли еще два китайских вертолета, вращая лопастями. Пилот Боба посадил машину так, что ее оружие было направлено в бока китайских вертолетов. Тут же он и его тридцать человек выскочили из обеих дверей одновременно с китайцами.

Второй вертолет Боба остался в воздухе, наблюдая, что понадобится раньше — его ракеты или сидящие в нем солдаты.

Китайцы имели над Бобом численное превосходство, но это было не важно. Никто не стрелял, потому что китайцы хотели уйти живыми, а на это не было бы надежд, если бы началась стрельба — висящий в воздухе вертолет разнес бы обе китайские машины, а потом уже не имело бы значения, что произойдет на земле. Вернуться они не смогут, и задание будет провалено.

И потому две маленькие армии построились, как полки времен Наполеона, в аккуратные шеренги друг напротив друга. Бобу захотелось крикнуть что-нибудь вроде «примкнуть штыки! » или «заряжай! » — но мушкетов ни у кого не было, а кроме того, то, что его интересует, появится из дверей здания,..

И вот он спешит прямо к ближайшему вертолету, крепко держа Петру за руку, почти волоча за собой. У бока Ахилл держал пистолет. Мелькнула мысль приказать снайперу снять Ахилла, но китайцы тогда откроют огонь и Петра наверняка погибнет. Поэтому Боб окликнул Ахилла.

Ахилл не реагировал. Боб знал, что он задумал — влезть в вертолет, пока никто не стреляет, и тогда Боб будет беспомощен — он не сможет повредить Ахиллу, не тронув Петру.

И Боб по спутниковой рации велел висящему вертолету сделать то, чему стрелок был обучен — пустить ракету рядом с ближайшим китайским вертолетом. Машина прикрыла от взрыва Ахилла и Петру, но сама опрокинулась набок, вертящиеся лопасти разлетелись на куски от ударов о землю, вертолет перевернулся несколько раз и врезался в стену казармы. Выскочившие оттуда солдаты стали вытаскивать своих раненых товарищей, пока машина не успела загореться.

Ахилл и Петра оказались на открытом месте. Единственный уцелевший китайский вертолет был слишком далеко, чтобы до него добежать, и Ахилл сделал единственное, что мог в этих обстоятельствах. Он поставил Петру перед собой и приставил ствол к ее голове. Такому в Боевой школе не учили, так только в кино бывает.

Тем временем командовавший операцией китайский офицер — полковник, если Боб правильно понял знаки различия, то есть очень высокий чин для такой мелкомасштабной операции, — вышел из здания со своими людьми. Бобу не пришлось командовать ему не подходить к Ахиллу и Петре. Полковник и сам понял, что любая попытка встать между Ахиллом и людьми Боба приведет к стрельбе, потому что патовая ситуация держится лишь до тех пор, пока Боб имеет возможность убить Ахилла в тот самый миг, когда Ахилл убьет Петру.

Боб, не оборачиваясь, спросил:

— У кого пистолет с транквилизатором?

Кто-то сунул пистолет ему в руку. Кто-то другой буркнул:

— Держите настоящий пистолет под рукой, сэр. И еще чей-то голос:

— Надеюсь, они не догадаются, что индийских детей с Ахиллом нет. На армянку им полностью наплевать.

Боб ценил, когда его люди умели продумывать ситуацию. Но сейчас было не время для похвалы.

Он отошел от своих людей и направился к Ахиллу с Петрой. Из двери, откуда вышел китайский полковник, появились Вирломи и Сурьявонг. Сурьявонг объявил:

— Все чисто. Грузимся. Ахилл убил только одного нашего.

— «Нашего»? — переспросил Ахилл. — С каких это пор Саяджи стал «вашим»? В смысле, вам плевать, кого я еще убью, но тронь только сопляка из Боевой школы, и я уже убийца?

— Ты не взлетишь с Петрой на борту, — сказал Боб.

— Я точно знаю, что без нее не взлечу, — ответил Ахилл. — Если ее со мной не будет, ты разнесешь этот вертолет на такие клочки, что их даже расческой не собрать.

— Тогда мне придется дать команду снайперу тебя застрелить.

Петра улыбнулась. Она ему тоже это говорила.

— Тогда полковник Юаньчжи сочтет задание проваленным и убьет стольких из вас, сколько сможет. Петру первой.

Боб заметил, что полковник грузит на вертолет своих людей — тех, кто вышел с ним из здания, и тех, кто высыпал из вертолетов, когда садился Боб. Снаружи остались только полковник, Боб, Ахилл и Петра.

— Полковник! — обратился к нему Боб. — Единственный путь, который не поведет к крови, — это если мы в этом мире можем друг другу верить. Я обещаю вам, что если Петра будет жива, невредима и останется со мной, вы можете спокойно взлетать, не опасаясь моих войск. Будет с вами Ахилл или нет — для меня не играет роли.

Петра перестала улыбаться, ее лицо превратилось в маску злобы. Она явно не хотела, чтобы Ахилл смог уйти.

Но она все еще надеялась остаться в живых — вот почему она ничего не сказала, и Ахилл не узнал, что она требовала его смерти, пусть даже ценой своей собственной.

О чем она забыла — это о том факте, что китайскому офицеру достаточно было выполнить минимальные условия успеха задания — он должен был улететь вместе с Ахиллом. Если нет, то погибнет еще много людей, а ради чего? Худшее Ахилл уже сделал. Теперь никто не станет верить ни одному его слову. Он еще может достигнуть власти, но лишь силой и страхом, а не обманом. Это значит, что он каждый день будет наживать себе врагов, толкая людей в объятия своих противников.

Он будет выигрывать битвы и войны, может быть, даже добьется полного триумфа, но он, подобно Калигуле, превратит людей своего окружения в убийц. Когда он погибнет, его место займут люди столь же злобные, но, быть может, не столь безумные. Убить его сейчас — это уже ничего в мире не изменит.

А сохранить жизнь Петре — это изменит мир для Боба. Он допустил ошибки, из-за которых погибли Недотепа и сестра Карлотта. Но сегодня он не сделает такой ошибки. Петра будет жить, потому что ни о каком другом исходе Боб думать не будет. Ей даже права голоса не будет дано в этом вопросе.

Полковник взвешивал ситуацию. Ахилл этого не делал.

— Я иду к вертолету. Палец у меня очень крепко лежит на курке. Не заставь меня вздрогнуть, Боб.

Боб знал, что думает Ахилл. «Успею ли я в последний момент убить Боба, или надо будет отложить это удовольствие до другого раза? »

И в этом было преимущество Боба, потому что его мысли не были затуманены жаждой мести.

Да нет, понял он, затуманены. Он тоже ищет способ спасти Петру и все равно убить Ахилла.

Полковник подошел ближе и встал позади Ахилла, который произносил свое обращение к Бобу:

— Этот юноша — архитектор великой победы Китая и должен быть доставлен в Пекин, где будет вознагражден. Об армянской девушке в моих приказах не говорится ничего.

— Дурак, без нее они нам даже взлететь не дадут! — рявкнул на него Ахилл.

— Сэр, я обещаю вам, я даю слово чести. Хотя Ахилл убил женщину и девочку, которые ему ничего, кроме хорошего, не сделали, и заслужил за свои преступления смерти, я его отпущу и вас отпущу.

— Тогда наши задачи не входят в противоречие, — сказал полковник. — Я согласен на ваши условия, если вы также обеспечите, чтобы с моими людьми, которые здесь останутся, обошлись как с военнопленными.

— Согласен, — ответил Боб.

— Я здесь командую, и я не согласен, — заявил Ахилл.

— Здесь командуете не вы, сэр, — сказал полковник. Боб точно знал, что собирается сделать Ахилл. Он на миг отведет пистолет от головы Петры, чтобы застрелить полковника. Он думает, что этот ход застанет всех врасплох, но Боб его ждет. Его рука с пистолетом, заряженным транквилизатором, уже поднималась, когда Ахилл только начал движение.

Но не только Боб знал, чего ожидать от Ахилла. Полковник намеренно встал к Ахиллу настолько близко, что когда тот развернул пистолет, полковник выбил у него оружие. В тот же момент другая рука полковника хлестнула Ахилла по локтю, и хотя на вид в этом ударе почти не было силы, рука Ахилла повисла плетью. Он завопил от боли и рухнул на колени, выпустив Петру. Она тут же бросилась в сторону, и в этот момент Боб выстрелил. В последний момент он сумел нацелиться, и тонкая ампула ударила в рубашку Ахилла с такой силой, что, хотя сама ампула сплющилась, транквилизатор пробил ткань и проник в кожу Ахилла. Ахилл тут же свалился.

— Это только транквилизатор, — сказал Боб. — Примерно через шесть часов он очнется с головной болью.

Полковник стоял не сгибаясь, будто даже не замечая Ахилла, не сводя глаз с Боба.

— Заложника теперь нет. Ваш враг повержен. Насколько остается в силе ваше слово, сэр, когда переменились обстоятельства, в которых оно было дано?

— Люди чести, — ответил Боб, — братья друг другу, какой бы мундир они ни носили. Можете его грузить и улетать. Я рекомендовал бы вам лететь в одном строю с нами, пока мы не вылетим за южную границу обороны Хайдарабада. Там вы ляжете на свой курс, а мы на свой.

— Это разумно, — согласился полковник.

Он нагнулся поднять бесчувственное тело Ахилла. Это было непросто, и Боб, несмотря на свой малый рост, шагнул вперед ему помочь и поднять ноги Ахилла.

Петра уже стояла на ногах, и Боб, заметив, что она смотрит на пистолет Ахилла, почти прочитал ее мысли. Очень соблазнительно было убить Ахилла из его собственного пистолета — а Петра слова не давала.

Но она не успела даже двинуться, как заряженный ампулами пистолет Боба уставился на нее.

— Ты тоже можешь проснуться через шесть часов с головной болью, — предупредил он.

— Нет нужды, — ответила она. — Я знаю, что твое слово связало и меня.

Даже не нагнувшись к пистолету, она помогла Бобу поднять ноги Ахилла.

Тело Ахилла перевалили в дверь вертолета. Сидевшие внутри солдаты приняли его и отнесли поглубже — наверное, туда, где его можно будет привязать на время полета. Вертолет был набит битком, но только людьми — не было снаряжения или тяжелых боеприпасов, значит, нагрузка нормальная. Просто пассажирам будет неудобно.

— Вам не стоит лететь на этом вертолете, — сказал Боб. — Я вас приглашаю лететь с нами.

— Но вы летите не туда, куда я.

— Я знаю этого мальчика, которого вы только что приняли на борт. Даже если он, проснувшись, не вспомнит, что вы с ним сделали, ему кто-нибудь расскажет, а после этого вы будете обречены. Он не забывает никогда. Он вас наверняка убьет.

— Тогда я погибну, повинуясь приказам и выполняя задачу, — ответил полковник.

— Убежище, — сказал Боб, — и жизнь, посвященная освобождению Китая и других стран от того зла, которое представляет собой этот человек.

— Я знаю, что вы желаете мне добра, — ответил полковник, — но у меня болит душа, что мне предлагают такую награду за предательство моей родины.

— Вашей страной правят люди без чести, — сказал Боб. — А держит их у власти честь людей, подобных вам. Так кто же предает родину? Нет, сейчас не будем спорить. Я лишь заронил вам зерно сомнения, чтобы оно вас мучило. — Боб улыбнулся.

Полковник улыбнулся в ответ:

— Значит, вы дьявол, сэр, какими мы, китайцы, всегда считали европейцев.

Боб отсалютовал полковнику. Полковник отдал ответный салют и вошел в вертолет.

Дверь закрылась.

Боб с Петрой отбежали подальше от воздушного потока. Машина поднялась, и Боб велел всем лезть в последний оставшийся на земле вертолет. Не прошло и двух минут, как он тоже взлетел, и таиландские машины вместе с китайскими перелетели через здание, где их встретили остальные реактивные вертолеты Боба, державшие периметр.

Вместе они полетели на юг, медленно, на лопастях. Индийское оружие по ним не стреляло. Индийские офицеры знали, что лучшие военные умы Индии попадут туда, где им будет намного безопаснее, чем в Хайдарабаде и вообще в Индии, захваченной Китаем.

Боб отдал приказ, и все его вертолеты поднялись вверх, свернули лопасти и стали терять высоту, пока не включились сопла, быстро уносящие машины к Шри-Ланке.

Петра мрачно сидела в лямках кресла. Вирломи была рядом с ней, но они не разговаривали.

— Петра! — сказал Боб. Она не подняла глаз.

— Вирломи нашла нас, а не мы ее. Если бы не она, мы бы не смогли тебя выручить.

Петра все равно не подняла глаз, но протянула руку и положила ее на руки Вирломи, сцепленные на коленях.

— Ты смелая. Ты умная. Спасибо, что посочувствовала мне.

Петра подняла глаза на Боба.

— Но тебя я не благодарю, Боб. Я была готова его убить. Я бы это сделала. Я бы нашла способ.

— Он кончит тем, что сам себя убьет, — сказал Боб. — Он пытается прыгнуть выше головы — как Робеспьер, как Сталин. Люди увидят его образ действий, и когда до них дойдет, что он отправит их всех на гильотину, они решат, что с них хватит, и Ахилл умрет.

— А скольких еще он убьет до того? И кровь их будет на твоих руках, потому что ты погрузил его в вертолет. И на моих тоже.

— Ты не права, Петра. За его убийства отвечает он, и только он. И ты ошибаешься насчет того, что было бы, если бы мы тебя с ним отпустили. Ты бы не пережила этот полет.

— Этого ты не знаешь!

— Я знаю Ахилла. Когда вертолет поднялся бы этажей на двадцать, тебя бы выбросили из двери. Знаешь почему?

— Чтобы ты видел, — ответила она.

— Нет, он бы подождал, пока бы я улетел, — сказал Боб. — Он не дурак. Собственная жизнь ему важнее твоей смерти.

— Так почему ты так уверен, что он убил бы меня сейчас?

— Потому что он обнимал тебя, как любовник, — сказал Боб. — Прижимая к твоей голове пистолет, он держал тебя с нежностью. Думаю, он бы поцеловал тебя, сажая в вертолет. Это бы он хотел, чтобы я видел.

— Она не дала бы ему себя поцеловать! — с отвращением сказала Вирломи.

Но Петра глядела в глаза Боба, и слезы на ее глазах дали более правдивый ответ. Она уже позволила Ахиллу целовать себя. Как Недотепа.

— Он тебя отметил, — объяснил Боб. — Он тебя полюбил. У тебя была над ним власть. И когда ты была бы уже не нужна ему как заложница, тебе нельзя было бы жить дальше.

Сурьявонг передернулся.

— Что его таким сделало?

— Ничего его таким не сделало, — ответил Боб. — Какие бы ужасы ни происходили в его жизни, какие бы страшные желания ни поднимались из его души, он сознательно шел навстречу этим желаниям, он по собственной воле делал то, что делал. За свои действия отвечает он сам, и никто другой. Ни даже те, кто спасал ему жизнь.

— Как мы с тобой сегодня, — сказала Петра.

— Сегодня ему спасла жизнь сестра Карлотта, — сказал Боб. — Последнее, о чем она меня просила, — оставить отмщение Богу.

— Ты веришь в Бога? — удивился Сурьявонг.

— Все больше и больше, — ответил Боб. — И все меньше и меньше.

Вирломи взяла руки Петры в свои;

— Хватит себя грызть и хватит об Ахилле. Ты от него освободилась. Можешь теперь целые минуты, часы и дни не думать о том, что он сделает, если услышит, что ты сказала, и как тебе действовать, учитывая, что он может за тобой следить. Единственное, чем он может теперь тебе повредить, — это если ты будешь следить за ним в сердце своем.

— Слушай ее, Петра, — сказал Сурьявонг. — Она, знаешь ли, богиня.

— Ага, — засмеялась Вирломи. — Спасаю мосты и приманиваю к себе вертолеты.

— А меня осенила благодатью, — напомнил Сурьявонг.

— Не было этого, — сказала Вирломи.

— А по спине моей прошла? — спросил Сурьявонг. — Теперь все мое тело — путь богини.

— Только задняя половина, — ответила Вирломи. — Найди теперь кого-нибудь, кто осенит благодатью переднюю.

Под эту болтовню, пьяный от успеха, свободы и оставшейся позади невообразимой трагедии, Боб смотрел на Петру, на слезы, капающие из ее глаз, и ему хотелось протянуть руку и утереть их. Но что толку? Эти слезы поднимались из глубокого колодца душевной боли, и его прикосновение не осушит их источник. На это потребуется время, а время — это единственное, чего у него нет. Если у Петры будет в жизни счастье — то драгоценное счастье, о котором говорила миссис Виггин, — оно будет, когда Петра объединит свою жизнь с кем-то другим. Боб ее спас, освободил ее не для того, чтобы войти в ее жизнь, но чтобы не нести вину за ее смерть, как нес он вину за смерть Недотепы и Карлотты. Это был в некотором смысле эгоистичный поступок. Но в другом смысле ему от результатов этого дня ничего не достается.

Кроме одного: когда придет его смерть, скорее рано, чем поздно, он, оглянувшись назад, сможет гордиться этим днем больше, чем любым другим. Потому что сегодня он победил. В самом сердце страшного разгрома он обрел победу. Он лишил Ахилла одного из самых желанных убийств. Он спас жизнь лучшего друга, хотя она пока что не очень благодарна. Его армия сделала то, что надо было сделать, и ни одну из вверенных ему двухсот солдатских жизней он не потерял. Он всегда был участником чьей-то победы, но сегодня — сегодня победил он.

ГЕГЕМОН

Кому: Chamrajnagar % Jawaharlal @ ifcom. gov

От: PeterWiggin % freeworld @ hegemon. gov

Тема: Подтверждение

Уважаемый Полемарх Чамраджнагар!

Спасибо, что позволили мне в качестве первого моего официального акта подтвердить Ваше назначение Полемархом. Мы оба знаем, что я дал Вам лишь то, что у Вас уже было, в то время как Вы, приняв это подтверждение так, будто оно действительно что-то значит, вернули посту Гегемона часть того блеска, который был стерт с него событиями последних месяцев. Многие считают, что это пустая формальность — назначение Гегемона, который ведет лишь около трети человечества и не имеет конкретного влияния даже среди той трети, что официально его поддерживает. Многие государства наперегонки спешат найти условия сосуществования с Китаем и его союзниками, и я живу под постоянной угрозой, что мой пост будет упразднен ради привлечения благосклонности новой сверхдержавы. Короче говоря, я Гегемон без гегемонии.

И тем более замечательно, что Вы сделали этот великодушный жест по отношению к человеку, которого когда-то считали наихудшим из всех возможных Гегемонов. Слабости, которые Вы подметили в моем характере, не исчезли волшебным образом. И только по сравнению с Ахиллом, в мире, где Ваша родина стонет под китайским бичом, я могу быть приемлемой альтернативой и источником не отчаяния, а надежды. Но помимо слабостей, у меня есть и сильные стороны, и я обещаю Вам:

Пусть Вы связаны присягой не применять мощь Международного Космического Флота ради влияния на дела Земли, за исключением перехвата ядерных ракет и наказания тех, кто их использует, я знаю, что Вы по-прежнему землянин, индиец, и Вас глубоко волнует, что будете человечеством вообще и с Вашим народом в частности. И поэтому я обещаю посвятить остаток своей жизни преобразованию мира в такой вид, что Вы будете рады за свой народ и все народы Земли. И я надеюсь добиться такого успеха еще до смерти кого-либо из нас, чтобы Вы порадовались той поддержке, которую оказали мне сегодня.

Искренне Ваш, Питер Виггин, Гегемон.

Около миллиона индийцев успели бежать из Индии, пока китайцы не перекрыли границы. При населении более полутора миллиардов это была лишь капля. Не менее десяти миллионов были в следующем году вывезены за пределы Индии в холодные степи Маньчжурии и высокогорные пустыни Синьцзяна. Среди депортированных был и Тикал Чапекар. Китайцы ничего не сообщали о его судьбе или о других «бывших угнетателях народа Индии». То же самое в меньших масштабах произошло с элитами Бирмы, Таиланда, Вьетнама, Камбоджи и Лаоса.

И будто такой резкой перекройки карты мира было мало, Россия объявила себя союзницей Китая и заявила, что рассматривает государства Восточной Европы, не сохранившие верность Новому Варшавскому договору, как мятежные провинции. Россия без единого выстрела — простым обещанием быть не таким страшным господином, как Китай, — смогла переписать Варшавский договор таким образом, что он более или менее превратился в империю, включающую всю Европу к востоку от Германии, Австрию и Италию на юге и восточную часть Швеции и Норвегии на севере.

Усталые страны Западной Европы «с пониманием восприняли» ту «дисциплину», которую привнесла в Европу Россия, и Россия тут же получила полноправное членство в Европейском Сообществе. Поскольку она теперь контролировала более половины всех голосов, для сохранения видимости независимости приходилось на многое закрывать глаза, и Великобритания, Ирландия, Исландия и Португалия вышли из Сообщества, не желая играть в эту игру. Но и то им долго пришлось убеждать русского медведя, что причины здесь чисто экономические, а так они искренне приветствуют возобновление российского интереса к Западу.

Америка, которая в торговых вопросах давно уже существовала при Китае как хвост при собаке, малость побурчала насчет прав человека и вернулась к обычным занятиям: составлять спутниковые карты перекроенного мира и продавать их. В Африке южнее Сахары, где Индия была главным торговым партнером и имела огромное культурное влияние, результаты были куда более болезненными, и эти страны не признали китайское завоевание, пытаясь бороться за создание новых рынков для своих товаров. Латинская Америка проклинала агрессоров еще сильнее, но серьезных военных сил не имела. В Тихом океане Япония, имеющая господствующий на морях флот, могла себе позволить твердость; остальные страны, отделенные от Китая не слишком широкой полосой воды, были не в таком завидном положении.

Конечно, единственной силой, твердо стоящей против Китая и России и глядящей на них из-за сильно укрепленных границ, были мусульманские страны. Иран великодушно забыл угрожающие передвижения пакистанских войск у своих границ перед падением Индии, арабы в исламской солидарности объединились с турками в противостоянии попыткам проникновения России через Кавказ или степи Центральной Азии. Никто всерьез не считал, что мусульманские армии смогут долго выстоять против серьезной атаки Китая, а Россия была лишь чуть менее опасна; но мусульмане не предавались унынию, полагались на Аллаха, а границы их так щетинились оружием, что было ясно: эту крапиву скосить нелегко.

Вот таким был мир, когда Питер Виггин — «Локи» — был назван новым Гегемоном. Китайцы довели до всеобщего сведения, что вообще выбирать Гегемона — оскорбление. Россия проявила чуть большую терпимость, в частности, потому, что многие правительства, голосовавшие за Виггина, при этом публично заявляли, что пост этот скорее церемониальный, нежели реальный, и никак не представляет собой попытку изменить результаты завоевания, которое принесло «мир» нестабильной земле.

Но в частном порядке руководители тех же самых правительств заверяли Питера, что ждут от него всего, возможного, дабы дипломатическим: путем провести «преобразования» в завоеванных странах. Питер вежливо слушал и произносил правильные слова, но испытывал к этим людям только презрение — лишенный военной мощи, он не мог договариваться ни с кем и ни о чем.

Первым его официальным актом было подтвердить назначение Полемарха Чамраджнагара. Китай официально выразил протест против этого действия как нелегитимного, поскольку пост Гегемона более не существует, и хотя Китай не собирается ничего предпринимать по поводу того, что Чамраджнагар остается командовать Флотом, он более не будет финансово поддерживать ни Гегемонию, ни Флот. Далее Питер утвердил Граффа министром колонизации Гегемонии — и Китай снова мог только уменьшить свои взносы в этот фонд.

Недостаток денег вынудил следующее решение Питера. Он перенес столицу Гегемонии из бывших Нидерландов и вернул этой стране самоуправление. Тут же прекратилась неограниченная иммиграция из других стран. Питер закрыл почти все службы Гегемонии, кроме медицинских и сельскохозяйственных исследований и программ помощи. Основные учреждения Гегемонии Питер перенес в Бразилию, имеющую несколько важных достоинств.

Во-первых, это была достаточно большая и достаточно мощная страна, чтобы враги Гегемонии не слишком торопились ее провоцировать убийством Гегемона на ее территории.

Во-вторых, это была страна Южного полушария, имеющая сильные экономические связи с Африкой, обеими Америками и Тихоокеанскими странами, так что Питер находился в главном русле мировой экономики и политики.

И в-третьих, Бразилия пригласила Питера Виггина приехать. Ни одна другая страна этого не сделала.

***

У Питера не было иллюзий насчет того, что теперь представляет собой должность Гегемона. Он не ждал, пока люди придут к нему, он сам шел к ним.

Вот почему он улетел с Гаити через океан в Манилу, где Боб, его тайская армия и спасенные им индийцы нашли временное убежище. Питер знал, что Боб на него злится, и потому был рад, когда Боб не только согласился его видеть, но и отнесся к нему с явным уважением. Его двести солдат вытянулись в струнку, встречая Питера, а когда он представлял Петру, Сурьявонга, Вирломи и индийских выпускников Боевой школы, он представил их так, как полагается представлять старшему по чину.

Перед ними всеми Боб произнес небольшую речь:

— Его превосходительству Гегемону я предлагаю службу этого отряда солдат — ветеранов войны, бывших противников, а теперь из-за предательства — изгнанников из своих стран, братьев и сестер по оружию. Это не мое решение и не решение большинства. Каждому из нас был предоставлен выбор, и все выбрали эту службу. Нас мало, но нашу службу ценили правительства. Мы надеемся, что теперь будем служить делу, которое выше любой страны, делу установления в мире нового и справедливого порядка.

Питера удивила лишь официальность предложения, да еще тот факт, что оно сделано без всякой предварительной торговли. Он также заметил, что Боб организовал присутствие телекамер. Значит, это попадет в новости. Поэтому Питер произнес краткую ответную речь, ориентированную на радиослушателей, с благодарностью принял предложение, превознес достижения Боба и его товарищей и выразил сожаление о страданиях их народов. Это должно было окупиться — двадцать секунд в теленовостях и полностью в сетях.

Когда церемонии закончились, был смотр — всего снаряжения, которое удалось вывезти из Таиланда. Экипажи истребителей-бомбардировщиков и патрульных катеров смогли вывезти свою технику, так что у Гегемона были военно-воздушные силы и флот. Питер кивал и серьезно комментировал каждый предмет — телекамеры все еще работали. Но потом, без журналистов, Питер наконец позволил себе иронический смешок.

— Если бы не ты, у меня бы вообще ничего сейчас не было. Но сравнить это с огромными флотами, эскадрильями и армиями, которыми командовал когда-то Гегемон…

Боб ответил холодным взглядом:

— Власть этой должности существенно уменьшилась еще до того, как она досталась тебе.

Значит, медовый месяц кончился.

— Да, — ответил Питер. — Конечно, это правда.

— И мир не мог не прийти в отчаянное состояние, когда под сомнением само существование этого поста.

— И это тоже правда. И почему-то тебя это злит.

— Это потому что, оставляя в стороне нетривиальные склонности Ахилла, который время от времени убивает людей, я не вижу между вами большой разницы. Оба вы готовы подвергнуть массы людей ненужным страданиям ради своего честолюбия.

Питер вздохнул.

— Если это вся разница, которую ты видишь, я не совсем понимаю, почему ты предложил мне свою службу.

— Конечно, я вижу различия, -~ сказал Боб. — Но количественные, а не качественные. Ахилл заключает договоры, которые не собирается соблюдать. Ты просто пишешь статьи, которые могли бы спасти государства, но задерживаешь их, государства эти падают, и мир оказывается в таком отчаянном положении, что тебя делают Гегемоном.

— Твое утверждение верно, — произнес Питер, — только в том случае, если ты веришь, что ранняя публикация могла бы спасти Индию и Таиланд.

— На ранних стадиях войны у Индии были еще резервы и силы отбить нападение Китая. Силы Таиланда до сих пор полностью рассеяны, и найти их трудно.

— Но если бы я опубликовал статью раньше, Индия и Таиланд не увидели бы опасности и не поверили бы мне. Ведь тайское правительство не поверило тебе, а ты его предупреждал.

— Но ты — Локи.

— Ах да. Я пользовался таким уважением и престижем, что государства, дрожа, внимали моему слову. Ты ничего не забыл? По твоему настоянию я открыл всем, что я всего лишь мальчишка из колледжа. Еще на Гаити мне долго приходилось это исправлять, доказывая, что я в самом деле могу руководить. Может, у меня хватило бы престижа, чтобы меня серьезно восприняли в Индии и Таиланде — а может быть, и нет. А если бы я высказался слишком рано, когда Китай был еще не готов действовать, китайцы просто бы все отрицали, война бы шла своим чередом и моя публикация никого бы не потрясла. Я не смог бы запустить вторжение именно в тот момент, когда тебе это было нужно.

— Не делай вид, что ты это все запланировал с самого начала.

— Мой план был, — сказал Питер, — задержать публикацию до тех пор, пока она не стала бы из бессильной попытки актом силы. Да, я думал о своем престиже, потому что сейчас единственная сила, которая у меня есть, — этот самый престиж и влияние, которое он дает мне на мировые правительства. Эта монета чеканилась очень медленно, и если ее тратить неэффективно, ее не станет. Так что — да, я очень тщательно оберегаю свою власть и использую ее скупо, чтобы, когда она мне понадобится, она еще была.

Боб промолчал.

— Тебе ненавистно то, что случилось в этой войне, — продолжал Питер. — Мне тоже. Возможно — не вероятно, но все же возможно, — что если бы я опубликовал статью раньше, Индия могла бы организовать реальное сопротивление. И сейчас еще могла бы идти война. В этот самый момент гибли бы миллионы солдат. А так мы имеем чистую и почти бескровную победу Китая. Китаю же приходится управлять населением вдвое больше его собственного и с культурой ничуть не менее древней и развитой, чем его собственная. Змея проглотила крокодила, и все тот же вопрос будет возникать снова и снова — кто кого переваривает? Таиландом и Вьетнамом править будет трудно, а Бирмой не удавалось править даже бирманцам. То, что я сделал, сберегло людские жизни. Миру предстала незамутненная картина, кто всадил кинжал в спину и кому. Китай победоносен, Россия празднует триумф — но им надо править пленным и озлобленным населением, которое не встанет за них, когда придет последняя битва. Как ты думаешь, почему Китай так быстро заключил мир с Пакистаном? Потому что китайцы знают: они не могут воевать с мусульманским миром, имея в тылу угрозу бунта и саботажа в Индии. А этот союз между Китаем и Россией — курам на смех! Не пройдет и года, как они начнут ссориться и ослаблять друг друга вдоль длинной сибирской границы. На взгляд людей поверхностных, Китай и Россия торжествуют, но я не думаю, что ты мыслишь поверхностно.

— Я все это понимаю, — сказал Боб.

— Но тебе все равно. Ты злишься на меня. Боб промолчал.

— Это трудно, — продолжал Питер. — Трудно смотреть, как все это действует мне на руку, и не обвинять меня в том, что я наживаюсь на чужих страданиях. Но реально вопрос вот в чем: что я имею власть делать и что я смогу реально сделать теперь, когда я номинально — лидер мира, а реально — администратор небольшой налоговой базы, нескольких международных ведомств и той военной силы, что ты мне сегодня предоставил? Я сделал кое-что, бывшее в моих силах, для поворота событий таким образом, чтобы, когда я получу этот пост, он еще стоил того, чтобы его получать.

— Но прежде всего — чтобы получить пост.

— Да, Боб. Я — человек с огромным самомнением. Я думаю, что я единственный, кто понимает, что надо делать, и у кого есть то, что для этой работы необходимо. Я думаю, что я нужен миру. На самом деле мое самомнение даже больше твоего. К этому все сводится? Я должен был быть поскромнее? Только тебе разрешается искренне оценивать свои возможности и решать, что для некоторой должности лучше всего подходишь ты?

— Эта должность мне не нужна.

— Эта должность не нужна и мне. Я хочу такую должность, когда по слову Гегемона прекращаются войны, когда по слову Гегемона перекраиваются границы и разрушаются международные картели, давая всему человечеству шанс на достойную жизнь в мире и той свободе, которую дозволяет его культура. И эту должность я хочу получить, создавая ее шаг за шагом. И не только. Я хочу это сделать с твоей помощью, потому что ты хочешь, чтобы эту работу кто-то сделал, и ты не хуже меня знаешь, что могу ее сделать только я.

Боб молча кивнул.

— Ты все это знаешь и все равно на меня злишься.

— Злюсь я на Ахилла. Я злюсь на глупость тех, кто отказался меня слушать. Но ты здесь, а их тут нет.

— Дело не только в этом, — сказал Питер. — Если бы это было и все, ты бы давно сам себе объяснил бы, до этого разговора.

— Ты прав, — ответил Боб. — Но тебе не захочется этого слышать.

— Потому что это заденет мои чувства? Давай тогда я вскрою этот нарыв. Ты злишься, потому что каждое мое слово, каждый жест, каждое выражение лица напоминает тебе об Эндере Виггине. Но только я не Эндер и никогда им не буду, а ты думаешь, что Эндер должен был бы делать то, что делаю сейчас я, и ненавидишь меня за то, что это я постарался, чтобы Эндера услали.

— Это иррационально, — сказал Боб. — Я это знаю. Знаю, что, отослав Эндера, ты спас ему жизнь. Люди, которые помогали Ахиллу организовывать на меня покушения, день и ночь старались бы убить Эндера без всякой подсказки Ахилла. Его бы они боялись куда больше, чем тебя или меня. Я это знаю. Но ты слишком на него похож лицом и голосом. И я все думаю, что если бы Эндер здесь был, он бы не нахомутал так, как я.

— Я это понимаю совсем наоборот. Если бы ты не был с Эндером, он бы нахомутал неисправимо. Да нет, не спорь, это не важно. А важно то, что мир теперь таков, каков он есть, а мы занимаем положение, в котором, если все продумать, запланировать и осуществлять тщательно, можно этот мир исправить. Сделать лучше. Не надо сожалений. Не надо желать переделать прошлое. Надо смотреть в будущее и работать, пока задница не сотрется.

— Я буду смотреть в будущее. Я буду тебе помогать. Но сожалеть я буду, когда захочу и о чем захочу.

— Договорились. Теперь, когда это решено, я думаю, тебе следует знать. Я хочу восстановить пост Стратега.

Боб презрительно фыркнул.

— Этим титулом ты хочешь именовать командира армии из двухсот солдат, пары самолетов, пары катеров и роты штабных работников?

— Ну, если я могу называться Гегемоном, то ты можешь принять такой титул.

— Как я вижу, присвоение этого титула ты не хочешь показывать в новостях.

— Нет, не хочу. Я не хочу, чтобы люди слышали эту новость, видя на экране ребенка. Пусть они узнают о твоем назначении Стратегом во время показа старых записей о войне с муравьеподобными и услышат закадровый комментарий о том, как ты спас индийских ребят из Боевой школы.

— Нормально, — сказал Боб. — Принимаю титул. А красивый мундир с шитьем мне полагается?

— Нет, — ответил Питер. — При твоей скорости роста его так часто придется менять, что мы обанкротимся.

У Боба на миг затуманилось лицо.

— Что такое? Я опять чем-то тебя обидел?

— Да нет, — ответил Боб. — Я просто подумал, что сказали тебе родители, когда ты им объявил, что ты и есть Локи.

Питер засмеялся.

— А притворились, что с самого начала все знали. Что с них взять?

По предложению Боба Питер расположил главные учреждения Гегемонии на огороженной территории возле города Риберао-Прето в штате Сан-Пауло. Здесь они имели отличное воздушное сообщение со всем миром, а окружали их небольшие города и фермы. Здесь они были далеки от любого правительства. Здесь было приятно жить, строя планы и обучая людей ради скромной цели освободить пленные народы, одновременно не допуская новых агрессий.

Семья Дельфийски перестала скрываться и приехала к Бобу под защиту поселка Гегемонии, Греция входила в Варшавский договор, и возврата домой для них не было. Приехали и родители Питера, чтобы не быть легкой мишенью для каждого, кто захочет до Питера добраться. Он нашел им работу в Гегемонии, и если они были недовольны переменой жизни, то никак этого не показывали.

Семья Арканян тоже покинула родину и с радостью приехала туда, где их детей не украдут. Родители Сурьявонга тоже смогли выбраться из Таиланда, переведя семейное состояние и семейный бизнес в Риберао-Прето. Прибыли и другие семьи, связанные с тайцами армии Боба или индийскими выпускниками Боевой школы, и вскоре в окрестностях португальская речь стала редкостью.

Об Ахилле ничего не было слышно. Оставалось предполагать, что он вернулся в Пекин. Возможно, он тем или иным способом пробирался сейчас к власти. Но хотелось думать тем сильнее, чем дольше продолжалось молчание, что китайцы, поработав с ним, достаточно хорошо его узнали, чтобы не допускать к рулю.

Пасмурным зимним июньским днем Петра шла по кладбищу города Араракуара, всего в двадцати минутах на поезде от Риберао-Прето. Она специально подошла к Бобу с той стороны, откуда он мог ее видеть. И встала рядом с ним, глядя на надпись.

— Кто здесь лежит? — спросила она.

— Никто, — ответил Боб, ничуть не удивившись ее появлению. — Это кенотаф.

Петра прочла имена.

Недотепа.

Карлотта.

И больше ничего.

— Где-то есть табличка в Ватикане, — сказал Боб. — Но тела не нашли, так что похоронить ее не могли нигде. А Недотепу кремировали люди, даже не знавшие, кто она. Эту идею мне Вирломи подсказала.

Вирломи поставила кенотаф для Саяджи на небольшом индуистском кладбище, которое уже было в Риберао-Прето. Тот кенотаф был несколько более детален — годы рождения и смерти и надпись «Достигший сатьяграхи».

— Боб, — сказала Петра, — ты с ума сошел, что сюда явился. Без телохранителя. Табличка стоит так, что убийцы могут навести оружие еще до твоего появления.

— Знаю, — ответил Боб.

— Мог хотя бы позвать меня с собой.

Боб медленно повернулся. У него на глазах были слезы.

— Это место моего стыда, — сказал он. — Я очень старался, чтобы твое имя здесь не появилось.

— Почему ты так говоришь, Боб? Здесь нет стыда. Здесь только любовь. И вот почему мне место здесь — вместе с другими одинокими девушками, которые отдали тебе свое сердце.

Боб повернулся к ней, обхватил ее руками и заплакал у нее на плече. Он уже достаточно вырос, чтобы достать до плеча.

— Они спасли мне жизнь, — сказал он. — Они дали мне жизнь.

— Так поступают хорошие люди, — ответила Петра. — А потом они умирают, все и каждый. Вот это действительно стыд и позор.

Он коротко рассмеялся — то ли ее неуместной веселости, то ли своему плачу.

— Ничего ведь не длится долго?

— Они все еще живы в тебе.

— А я в ком жив? Только не говори, что в тебе.

— Могу сказать. Мою жизнь спас ты.

— У них не было детей, у обеих, — сказал Боб. — Никто никогда не держал их так, как держит мужчина женщину, никто не заводил с ними младенца. Им не пришлось увидеть, как их дети вырастают и сами заводят детей.

— Сестра Карлотта сама это выбрала.

— А Недотепа — нет.

— У них у обеих был ты.

— Вот в чем тщета всего этого, — ответил Боб. — Единственный ребенок, который у них был, — это я.

— Значит… значит, твой долг перед ними — продолжить род, завести детей, которые будут помнить их ради тебя.

Боб смотрел в пространство.

— У меня есть другая мысль. Я расскажу о них тебе. А ты — своим детям. Сделаешь? Если ты мне это обещаешь, то я думаю, что смогу все это выдержать. Они тогда не исчезнут из памяти после моей смерти.

— Сделаю, конечно, Боб. Но зачем ты говоришь так, будто твоя жизнь уже кончена? Она же только начинается. Посмотри на себя, ты вытягиваешься, скоро будешь нормального мужского роста, ты…

Он положил руку ей на губы, нежно, прося замолчать.

— У меня не будет жены, Петра. И детей тоже.

— Почему? Если ты сейчас скажешь, что решил стать священником, я тебя сама украду и увезу из этой католической страны.

— Я не человек, Петра. И мой вид вымрет вместе со мной.

Она рассмеялась этой шутке. Потом заглянула ему в глаза и увидела, что это совсем не шутка. Что бы он ни имел в виду, он говорил всерьез. Не человек. Но как можно такое подумать? Кто больше человек, чем Боб?

— Поехали домой, — сказал Боб, — пока здесь кто-нибудь не появился и не пристрелил нас просто от нечего делать.

— Домой, — повторила Петра. Боб понял только наполовину.

— Ты уж прости, что это не Армения.

— Нет, Армения уже тоже не дом, — сказала Петра. — И Боевая школа не была домом, и уж точно не Эрос. Но здесь — здесь да, дом. В смысле, в Риберао-Прето. Но и здесь тоже. Потому что…

И тут она поняла, что хочет сказать.

— Потому что здесь ты. Потому что ты тот, кто прошел через все это вместе со мной. Ты понимаешь, когда я говорю. Знаешь, что я вспоминаю, Эндера. Тот страшный день с Бонзо. И день, когда я на Эросе заснула посреди боя. Ты думаешь, что на тебе лежит позор! — Петра засмеялась. — Но мне даже это с тобой вспоминать приятно. Потому что ты все это знал и все равно пришел меня выручать.

— Только долго шел, — сказал Боб.

Они вышли с кладбища к станции, держась за руки, потому что никто из них сейчас не хотел быть отдельно от другого.

— Есть у меня одна мысль, — сказала Петра.

— Какая?

— Если ты передумаешь — знаешь, насчет женитьбы и детей, запомни мой адрес.

Боб помолчал.

— Ага, понял, — сказал он наконец. — Я спас принцессу и теперь могу на ней жениться, если захочу.

— Таково условие.

— Ага, только интересно, что ты это сказала, лишь когда услышала мой обет безбрачия.

— Наверное, это с моей стороны некоторое извращение.

— К тому же это нечестно. Разве мне еще не полагается полцарства в придачу?

— У меня есть другое предложение, — сказала она. — Бери его целиком.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Как «Голос Тех, Кого Нет» — совсем другой роман, чем «Игра Эндера», так и «Тень Гегемона» отличается от «Тени Эндера». Мы больше не находимся, в тесных стенах Боевой школы или астероида Эрос, ведя войну против инсектоидных пришельцев. Теперь, в «Гегемоне», мы оказываемся на Земле и играем в некую игру, которая называется «Риск», но надо играть еще и в политику, и дипломатию, чтобы получить власть, удержать ее и найти себе место приземления, если вы его потеряли.

Конечно, больше всего игра этой книги напоминает классическую компьютерную игру «Роман о трех царствах», которая сама основана на китайском историческом романе, что подтверждает связи между историей, игрой и литературой. Историю движут непреодолимые силы и условия (есть потрясающая книга «Пушки, микробы и сталь», которую следует прочитать каждому, кто пишет книги на тему реальной или вымышленной истории, — чтобы понимать основные правила), но конкретно история складывается так, как складывается, по весьма личным причинам. Причины, по которым европейская цивилизация возобладала над местными цивилизациями американских индейцев, относятся к неумолимым законам истории. Причины же, почему именно Кортес или Писарро в конкретных битвах в конкретные дни победили империи ацтеков и инков, а не были разгромлены, как вполне могло случиться, связаны с личными свойствами этих конквистадоров, а также со свойствами и недавней историей императоров, которые им противостояли. И романист, в отличие от историка, имеет больше свободы вообразить, какие причины заставляют отдельных людей делать то, что они делают.

Это не должно удивлять. Движущие мотивы человека нельзя задокументировать — по крайней мере в какой-то окончательной форме. В конце концов, мы сами свои мотивы не очень хорошо понимаем, и если мы запишем то, что честно полагаем причиной своих действий, наши объяснения окажутся неверны полностью или частично, и уж во всяком случае, не полны. Так что даже когда историк или биограф имеет целую кучу информации, ему все же приходится делать неудобный прыжок через пропасть незнания, чтобы объявить, почему тот или иной человек сделал то-то и то-то. Французская революция неизбежно вела к анархии и последующей тирании по вполне понятным причинам и вполне предсказуемыми путями. Но что могло предсказать появление Наполеона или вообще единого диктатора с такими способностями?

Авторы, пишущие о Великих Вождях, часто попадают в противоположную ловушку. Вполне способные представить себе личные мотивы своих героев, исторические романисты редко владеют знанием исторических фактов и пониманием действующих сил настолько, чтобы ставить своих правдоподобных персонажей в столь же правдоподобные исторические обстоятельства. Почти все такие попытки приводят к смехотворным результатам, даже когда их делают авторы, имеющие отношение к политической жизни общества. Причина в том, что даже люди, участвующие в водовороте политики непосредственно, редко умеют за деревьями разглядеть лес. (К тому же большинство политических или военных романов, написанных политическими или военными лидерами, имеют целью самовосхваление или самооправдание, а потому столь же недостоверны, как книги, написанные невеждами. ) Может ли человек, участвовавший в принятии безнравственного решения администрации Клинтона о неспровоцированном нападении на Афганистан и Судан в конце лета 1998 года, написать об этом роман, подробно изложив все политические конъюнктурные моменты, приведшие к этим преступным действиям? Каждый, кто по своему положению может знать или догадываться о реальной игре человеческих страстей основных участников событий, будет настолько в этой игре замазан, что просто не сможет сказать правду, даже если такому человеку хватит честности попытаться. Участники игры столько врут сами себе и другим, что в этом процессе не могут не забыть о правде начисто.

«Тень Гегемона» дала мне то преимущество, что я писал об истории, которая не происходила, — она относится к будущему. Не через тридцать миллионов лет, как в моей серии «Возвращение домой», и даже не через три тысячи лет, как в трилогии «Голос тех, кого нет», «Ксеноцид» и «Дети разума». Здесь будущее отстоит от нас всего на пару сотен лет, примерно через век после застоя, вызванного Муравьиной войной. В истории будущего, о которой идет речь в «Гегемоне», узнаются сегодняшние государства и народы, хотя соотношения между ними изменилось. Это предоставило мне опасно-увлекательную свободу, но также и серьезное обязательство описывать весьма личные судьбы моих персонажей, действующих (или являющихся объектом действий) среди высших властных и военных кругов этого мира.

Если есть нечто, что можно назвать моим «изучением жизни», то оно относится именно к этой теме: выдающиеся лидеры и огромные силы, определяющие взаимодействие народов и государств в истории. Еще ребенком я, засыпая вечером, воображал себе политическую карту мира конца пятидесятых годов, когда великие колониальные империи начинали по одной освобождать свои колонии, образовывавшие эти широкие мазки британского розового и французского синего на картах Африки и Южной Азии. Я представлял себе все эти колонии свободными странами, а потом, выбрав одну или другую относительно малую страну, я воображал союзы, объединения, вторжения, завоевания, пока наконец весь мир не объединялся под властью одного демократического правительства. Моими образцами для подражания были не Цезарь или Наполеон, а Джордж Вашингтон и Цинциннат. Я читал «Монарха» Макиавелли и Ширера «Взлет и падение Третьего рейха», но я читал и писание Мормона (самые замечательные места из «Книги Мормона» про генералов Гидеона, Морони, Хеламана и Гиджиддони, Учение и Завет, раздел 121), а также Ветхий и Новый Заветы; пытался понять, как можно править, когда закон отступает под давлением политической необходимости, воображал обстоятельства, когда война становится справедливой.

Не стану делать вид, что игра воображения и труды моей жизни привели меня к правильным ответам, и такие ответы в «Тени Гегемона» не содержатся. Но я считаю, что разбираюсь немного в том, как крутятся шестеренки в мире правительств, политики и войны — в хорошую и в плохую сторону. Я искал границу между силой и безжалостностью, между безжалостностью и жестокостью, а на другом краю — между добротой и слабостью, между слабостью и предательством. Я размышлял, почему в одних обществах молодые люди готовы убивать и умирать с энтузиазмом, подавляющим страх, и почему в других утрачена воля к выживанию или хотя бы воля сделать так, чтобы можно было выжить. В «Тени Гегемона» и в двух оставшихся книгах о Бобе, Петре и Питере я как мог попытался вложить все, что узнал, в рассказ, где великие силы, огромные народы и личности героические, хоть и не всегда представляющие добро, совместно создают воображаемую, но правдоподобную, как мне хочется думать, историю.

В этой работе меня сильно ограничивал тот, факт, что реальная история редко бывает правдоподобной. Иногда происходят такие события, что в них можно поверить, лишь имея документальные свидетельства. История вымышленная, документов не имеющая, не может себе позволить и половины такого неправдоподобия. С другой стороны, мы можем делать то, на что никогда не бывает способна реальная история — приписывать человеческому поведению мотивы, которые не могут быть опровергнуты свидетелями или уликами. Так что, несмотря на попытки быть абсолютно правдивым в том, как развивается история, я в конечном счете был вынужден положиться на средства художественной литературы. За кого вы будете болеть — за того персонажа или за этого? Поверите ли вы, что вот такой человек действительно будет делать то, что я описываю, по причинам, которые я называю?

История, когда ее рассказывают как эпос, часто обладает потрясающим величием Дворжака или Сметаны, Бородина или Мусоргского, но исторический роман должен содержать лирические детали и тонкие диссонансы маленьких фортепьянных пьес Сати или Дебюсси. Потому что правда истории кроется в миллионах тихих мелодий, и значение истории проявляется лишь в ее действии, видимом или вообразимом, на жизнь обыкновенных людей, которые оказываются вовлеченными в великие события или творят их. Чайковский увлекает меня, но я быстро устаю от сильных эффектов, которые при втором слушании кажутся такими гулкими и фальшивыми. Сати никогда меня не утомляет, потому что его музыка бесконечно неожиданна и при этом полностью комфортна. Если я смог выполнить этот роман в стиле Чайковского — тем лучше, но если я смог дать вам какие-то моменты Сати, я буду куда более доволен, потому что эта работа намного труднее и в конечном счете благодарнее.

Помимо того, что я всю жизнь изучаю историю, во время написания «Тени Гегемона» две книги оказали на меня особое влияние. Когда я посмотрел «Анна и король», то устыдился своего незнания тайской истории, а потому нашел книгу Дэвида К. Уайатта «Таиланд: краткая история» (Йель, 1982, 1984). Уайатт пишет ясно и убедительно; история тайского народа изложена у него отчетливо и увлекательно. Трудно представить себе страну, которой больше повезло с вождями, чем Таиланд и предшествующие ему королевства. Эта нация сумела пережить вторжения со всех сторон, европейские и японские амбиции в Юго-Восточной Азии, сохранив свой национальный характер и более любых других королевств и олигархий умея соответствовать нуждам своего народа.

В моей стране тоже были когда-то лидеры, сравнимые с сиамскими Монгкутом и Чулалонгкорном, и общественные деятели, не менее талантливые, чем братья и племянники Чулалонгкорна; но сейчас Америка, в отличие от Таиланда, находится на спаде, и мой народ сохранил очень мало воли иметь хороших руководителей. В данный момент прошлое Америки и ее ресурсы делают ее одним из основных игроков на мировой арене, однако нации с малыми ресурсами, но с сильной волей могут изменить ход истории — с огромными опустошениями, как показали когда-то гунны, монголы и арабы, или, как показали народы Ганга, вполне мирно.

Это подводит меня ко второй книге, Лоуренса Джеймса: «Царство: создание и разрушение Британской Индии» (Литтл, Браун, 1997). Современная история Индии читается как одна длинная трагедия добрых — или хотя бы смелых — намерений, ведущих к катастрофе; и в «Тень Гегемона» я сознательно ввел вариации некоторых тем, услышанных в книге Джеймса.

Как обычно, у меня были помощники, которые читали черновики каждой главы, и по их реакции я понимал, написал ли я то, что хотел. Моя жена Кристина, мой сын Джеффри, Кэти X. Кидд, Эрин и Филипп Эбшеры были моими первыми читателями, и я благодарен им за то, что они помогли убрать многие неясности и неудачи.

Но более всего в создании этой книги помог мне уже упомянутый Филипп Эбшер. Когда он прочел первый вариант главы, в которой Петра спасалась из русского плена и соединялась с Бобом, он заметил, что после столь сложной интриги ее похищения такое простое решение проблемы несколько разочаровывает. Я не понимал, насколько высоко я поднял ожидания, но понял, что Филипп прав — простота вызволения Петры не только обманывала неявно данное читателю обещание, но и была в предлагаемых обстоятельствах неправдоподобной. Тогда я понял, что похищение Петры должно быть не просто одним из событий в очень закрученной интриге, но может и должно стать сюжетообразующим для всего романа, и тогда один роман надо разделить на два. Как история Хан Цинь-Дзяо подмяла под себя «Ксеноцид» и заставила разделить его на две книги, так история Петры подчинила себе эту вторую книгу о Бобе и заставила меня писать третью, «Тень смерти» (может быть, название будет длиннее, «Долина смертной тени», как в двадцать втором псалме; не хочу слишком рано себя связывать). Книга, кторая задумывалась третьей, теперь будет четвертой — «Тень великана». И все это потому, что Филипп был несколько разочарован и, что важнее, сказал мне об этом. Пришлось обдумывать новую структуру, которую я подсознательно создал вопреки собственным планам.

Я редко пишу две книги одновременно, но на этот раз так получилось. Я одновременно писал «Тень Гегемона» и «Сарру» — исторический роман о жене Авраама (Шэдоу Маунтин, 2000). Эти романы каким-то странным образом поддерживали друг друга; в каждом из них речь шла о истории во времена хаоса и преобразований — вроде тех, что творились в мире в момент их написания. В обеих книгах личная преданность, честолюбие, страсти иногда определяют ход истории, а иногда летят на исторической волне, стараясь только быть впереди рушащегося гребня. Пусть каждый читатель этой книги найдет для себя способ там удержаться. Только в неразберихе хаоса можно понять, кто мы — если там вообще что-то можно понять.

Как обычно, Кэтлин Беллами и Скотт Аллен помогали мне в общении с читателями, и те, кто заходил на сайты http: // www. hatrack. com http: // www. frescopix. com и http: // www. nauvoo. com, помогали мне, часто сами того не зная.

Многие писатели создают свои произведения в водовороте домашних неурядиц и трагедий. Мне повезло писать в атмосфере мира и любви, созданной моей женой Кристиной, моими детьми Джеффри, Эмили, Чарли Беном и Зиной, добрыми и милыми друзьями и родственниками, украшающими нашу жизнь хорошим отношением, готовностью прийти на помощь и просто своим обществом. Может быть, будь моя жизнь несчастнее, я писал бы лучше. Эксперимента ставить не хочу.

Но эту книгу я в особенности писал ради моего второго сына, Чарли Бена, бессловесно одаривающего всех, кто его знает. В нашем небольшом круге семьи, школьных друзей, церковной общины Чарли Бен пользуется огромной дружбой и любовью, не произнося ни слова, терпеливо вынося боль и ограничения, радостно принимая чужую доброту и щедро одаривая своей любовью всех, кто готов ее принять. Движения его тела, скрученного церебральным параличом, могут казаться странными и пугающими людям чужим, но те, кто готов присмотреться пристальнее, увидят молодого человека, обладающего красотой, юмором, добротой и жизнерадостностью. Хорошо бы нам всем научиться видеть глубже внешних признаков и уметь показывать свою истинную личность сквозь все барьеры, как бы непроницаемы они ни казались. А Чарли, который никогда не будет держать эту книгу своими руками или читать ее своими глазами, услышит, как ему читают ее любящие друзья и родственники. И это тебе, Чарли, я говорю: я горд тем, как ты строишь свою жизнь, и рад, что я твой отец, хотя ты заслуживаешь лучшего. Ты настолько великодушен, что любишь того, который есть.

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке TheLib. Ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

Другие книги серии «Эндер Виггинс»

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 10 11 12 13 1415