Разные. Первый день

Разные

С Германом, потом с Георгием, у меня по-всякому было. Хорошего много, и плохого тоже. Я ему завидовал, ревновал, козни строил... Иногда думаю: «Из-за чего спорили-то? Могли ведь так хорошо прожить». Последние годы вообще параллельно прошли. А в конце вроде опять сближаться начали, - и его не стало.

---

На Валааме мы почти одновременно оказались, в конце 1996-го, он в октябре, я в декабре. Только он знал, куда шел: по благословению старца именно в это место, в монастырь. Молодой, здоровый, жизнерадостный, целеустремленный, открытый. Самое главное, верующий. Я, наоборот, зависимый, мнительный, изношенный, неопределившийся психопат со всеми вытекающими отсюда последствиями. Время от времени приходится слышать: «Мы забыли, зачем пришли сюда». Я помню. Зиму хотел провести подальше от города, от проблем накопившихся. Думал, на Севере люди молчаливые, молчать научусь. Не угадал.

---

Ну, какой-то опыт церковный у меня уже был, конечно, и даже незабываемый. За пару лет до этого, повылетав отовсюду, шел я, не знаю куда. Надо было до осени, до грибного сезона, где-то время провести. Забрел в Нилову пустынь на Селигере. От друга узнал, что есть такая. Зашел туда с «Беломором» и гитарой, в сумке Ошо, Кастанеда, Малахов, спальник и сухари. Сначала думал на недельку, потом на две, потом на месяц задержался, интересно стало. Потом перезимовать решил. Денег нет, в городе жить не могу, за городом не умею. А здесь крыша над головой и о еде думать не надо. Озеро красивое, лес, рядом деревня Светлица. Монастырь, изломанный современной историей, как жизнь человеческая: малолетка, концлагерь для поляков, война, тюрьма, дом для престарелых, турбаза, монастырь. Ранним утром, в темноте еще, при свечах молебен преподобному Нилу Столобенскому. Три иеромонаха, один инок, два послушника, человек десять-пятнадцать трудников. Каждый со своим, наболевшим. Почти всех сносит по очереди, по-разному. Ночью звезды, месяц, как в кино «Вечера на хуторе близ Диканьки». Собака на цепи лает, кот на печке спит, куры у трапезной копошатся, две коровы по острову гуляют, мама с дочкой. Впервые коров здесь вблизи увидел. Однажды от телочки на дерево залез, - думал, бык.

Первый месяц под благословение не подходил: руки у мужиков целовать. Потом подошел из любопытства. Потом исповедался первый раз в жизни, тоже из любопытства... На четвертый месяц съехала крыша. Точнее, башня свернулась. Впрочем, к этому все и шло. Повезло, что в тот момент оказался не в городе, а в заброшенном монастыре. В городе сам бы в психушку пошел. Под Новый 1995-й год это было. Конечно, понятно, что не везение это, а промысл и милость Божии. Они у каждого в жизни есть.

Исцеление временное пришло не сразу, через церковные таинства: исповедь, на этот раз мучительную, неоднократную, - и неожиданное Причастие на Рождество Христово. Нилова пустынь с тех пор моя вторая родина. А я стал считать себя православным. Решил, что открыл бесплатный источник энергии, из которого можно черпать, когда захочу, или когда припрет. Жить планировал на смене ощущений: летом где-нибудь, а зимой за монастырской оградой восстанавливаться. Опять не угадал. Хватило на два года, из них два месяца в Печорах. Так и оказался на Валааме.

Первый день

21 декабря 1996 года

На остров я приехал 3-го декабря 96-го, на Введение. Полмесяца крутился по разным послушаниям. И хотелось на ферму. Во-первых, потому что в жизни пригодится; во-вторых, потому что видел однажды: конь бежит, в санях монах стоит, снег клубится, борода развевается, - как из сказки картинка. «Кто это? » - «Инок Василий, начальник фермы».

20-го декабря, ровно в день памяти почитаемого мной святого Нила Столобенского, приходит другой из сказки, молодой, румяный, рукавицы за поясом, тоже на лошади. Послушник Александр. Говорит: «Тебя на ферму перевели, поехали». Зимняя дорога. Сумерки. Лошадь фыркает. Верхушки елей плывут по низкому небу. Смотрю на них лежа из-под тулупа, думаю: «Вот она, новая жизнь». Рядом бачки с отходами, крышки негромко позвякивают.

---

Приехали. Внизу фонарь, на небе звезды. Красный кирпич под оцинкованной крышей. Цинк режет глаз немного, хочется более древнего. Но все равно красиво. Спускаюсь к дому. Подъезд цивильный, второй этаж и свет направо. Иду к нему сквозь коридор и... сказка кончилась.

Рассказ продолжается. Показалось, что попал в родную общагу: газовый цветок, лампа дневного света, две бритые физиономии, одна небритая и одна женская. Откуда все это на монастырской кухне? Где монахи из сказки? Где русская печка, керосиновые лампы и восковые свечи? Небритая физиономия в шлепанцах жарит что-то на сковородке в неурочное время. Остальные ждут: то ли яичницу, то ли когда исчезну из дверного проема, явно умильная рожа моя здесь не к месту. «Отца Василия как найти? » - спрашиваю неуверенно, сипло. «Какого отца Василия? » - ухмыляется небритый. Оказывается, на посту местного начальства инок Василий совсем недавно сменил иеромонаха Василия, один отец сменил другого: переходный период на ферме со всеми сопутствующими недоразумениями и проблемами.

---

Про печку зря беспокоился, печка была, и её надо было топить. Об этом я на следующий день узнал. И керосиновые лампы были.

Поскольку со скотиной дела никогда не имел, назначил меня отец Василий трапезником, - посудомоем то есть и уборщиком на кухне. «Повар, говорит, женщина – не смущает? » Мне все равно. «Приходи утром к семи, там все покажут». Прихожу. Никого нет, ничего не показывают. Прошли двое, внимания не обращают, потом еще двое, эти хоть поздоровались. Чай сами поставили. Разговоры нервные, движения порывистые. Отца Василия между собой «Васей» называют без благоговения. Очень это покоробило. Опять придется выбирать – с кем ты. Эти ушли, чашки в раковину побросали, споласкивать за собой не стали. И поползли мысли: «Не послать ли всю эту романтику подальше? Зачем ехал сюда?.. »

---

Заходит еще один. Тоже молодой, кудрявый, в рубашке зеленой, клетчатой, улыбается чему-то. «Бог в помощь», - говорит. Кивнул я молча (замолк тогда на месяц, наверно, пока был на этой трапезной). Он чай пьет, ходит туда-сюда, а потом и спрашивает: «А чего ты печку не растапливаешь? » «Не сказал никто». Он как-то забеспокоился сразу: «Надо, говорит, растапливать! Уже девятый час, в девять повар придет, вода уже кипеть должна! » Надо так надо, начал я полено на лучину не спеша распускать. Он: «Быстрее, быстрее, не успеешь! А где картошка? » «Откуда я знаю? » «Пошли, спросим». Печка пыхтит уже. А кудрявого Германом звали.

---

«Молитвами святых отец наших, Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас! Александр, прости, здесь новый трапезник... » - нырнул он в темную келью. Оттуда: «бу-бу-бу». Выходит: «Пошли, покажу, а то Александр отдыхает». Саша, вчерашний трапезник, а ныне скотник-навозник, выходил уже с утра на послушание и не намерен тратить краткие часы досуга на вводный инструктаж. Что тут непонятного: вода, печка, дрова? Вместо картошки можно макароны сыпануть на первый раз.

---

Впервые в жизни захожу в коровник. Пахнуло теплым незнакомым из открытой двери. Встречает дружный вопрошающий взгляд монастырского стада, все обернулись, - я польщен, давно не был в центре внимания (не знал тогда, что они в тот момент с нетерпением ждали кормящего скотника). Не оставляя времени на ответную реакцию, Герман уводит куда-то вбок и вверх по лестнице, ведущей в потолок. Хлопает крышка люка, и мы чуточку подымаемся над суетой этого мира. На сеновале уютный полумрак, свет тусклых лампочек выхватывает из темноты старые, хорошо сохранившиеся, а потому очень красивые, деревянные балки и перекрытия. Позже узнал, что они из лиственницы. Горы сена с белыми от наметенного снега верхушками напоминают Алтай, который видел на картинке, и «где не буду никогда я». У подножия гор холмик, под холмиком брезент, под брезентом картошка, слегка подмороженная и подгнившая с краю, - здесь устойчивый минус. Отобрав два ведра, возвращаемся прежней дорогой: снова хлопает крышка, снова долгий внимательный взгляд коровьих глаз, теперь провожающий.

---

Печка пышет жаром, можно ставить воду. «Масла растительного не хватит», - говорит Герман. Берем канистру, опять на улицу, обходим здание. С другой стороны дома на берегу озера две огромные лиственницы. Одна стоит прямо, вторая склонилась низко к земле, из которой вышла. «Их посадили, когда построили ферму, - рассказывает мой проводник, - в 1881-м году». Мы стоим у закрытых дверей. «А это старый венский погреб, наверху ледник был, оттуда холод вниз по специальным каналам спускался, на все лето хватало». Он пытается открыть замок, но тот не поддается, замерз. «Отогревать надо, сейчас лампу принесу», - он уходит. Замерзшее озеро, закрытые двери, замок, покрытый инеем. Зябко.

Возвращается Герман с паяльной лампой, долго возится с ней, не может разжечь, лампа тоже холодная.

Я смотрю на него сзади и думаю: «Зачем ему всё это надо, чего суетится-то? Может с головой что не в порядке? » Это вместо благодарности. Почему так?

***