| А Святослав смутный сон видел
в Киеве на горах.
«Этой ночью с вечера одевают меня, — говорит, —
черным покрывалом
на кровати тисовой;
черпают мне синее вино,
с горем смешанное;
сыплют мне из пустых колчанов поганых иноземцев
крупный жемчуг на грудь
и нежат меня.
Уже доски без князька
в моем тереме златоверхом.
Всю ночь с вечера
серые вороны каркают у Плесеньска,
в предградье стоял лес Кияни,
понесли меня вороны к синему морю».
И сказали бояре князю: «Уже, князь, горе ум полонило;
это ведь два сокола слетели
с отчего престола злата
добыть града Тмутороканя,
а либо испить шлемом Дона.
Уже соколам крйльца подсекли
сабли поганых, а самих опутали
в путы железные».
Темно было в третий день:
два солнца померкли,
оба багряные столба погасли,
и с ними два молодых месяца —
Олег и Святослав —
тьмою заволоклись
и в море погрузились, и великую смелость возбудили в хиновах.
На реке на Каяле тьма свет покрыла —
по Русской земле простерлись половцы,
точно выводок гепардов.
Уже пал позор на славу;
уже ударило насилие на свободу;
уже бросился див на землю.
И вот готские красные девы
запели на берегу синего моря:
звеня русским золотом,
воспевают время Бусово,
лелеют месть за Шарукана.
А мы уже, дружина, лишились веселья!
Тогда великий Святослав
изронил злато слово,
со слезами смешано,
и сказал:
«О мои дети, Игорь и Всеволод!
Рано начали вы Половецкой земле
мечами обиду творить,
а себе славы искать.
Но не с честью вы одолели,
не с честью кровь поганую пролили.
Ваши храбрые сердца
из крепкого булата скованы
и в смелости закалены.
Что же сотворили вы моей серебряной седине?
Уже не вижу власти
сильного,
и богатого,
и обильного воинами
брата моего Ярослава,
с черниговскими боярами,
с воеводами,
и с татранами, и с шельбирами,
и с топчаками,
и с ревугами,
и с ольбёрами.
Те ведь без щитов, с засапожными ножами
кликом полки побеждают,
звоня в прадедовскую славу.
Но сказали вы: «Помужествуем сами:
прошлую славу себе похитим,
а будущую сами поделим! »
А разве дивно, братья, старому помолодеть?
Когда сокол линяет,
высоко птиц взбивает:
не даст гнезда своего в обиду.
Но вот зло — князья мне не помогают:
худо времена обернулись.
Вот у Римова кричат под саблями половецким!
а Владимир под ранами.
Горе и тоска сыну Глебову! »
Великий князь Всеволод!
Неужели и мысленно тебе не прилететь издалека
отчий златой стол поблюсти?
Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать,
а Дон шлемами вычерпать!
Если бы ты был здесь,
то была бы раба по ногйте,
а раб по резани.
Ты ведь можешь посуху
живые копья метать —
удалых сыновей Глебовых.
Ты, буйный Рюрик, и Давыд!
Не ваши ли воины
злачеными шлемами по крови плавали?
Не ваша ли храбрая дружина
рыкает, как туры,
раненные саблями калеными
на пбле незнаемом?
Вступите же, господа, в златые стремена
за обиду сего времени,
за землю Русскую,
за раны Игоревы,
буйного Святославича!
Галицкий Осмомысл Ярослав!
Высоко сидишь ты
на своем златокованом престоле,
подпер горы Венгерские
своими железными полками,
заступив королю путь,
затворив Дунаю ворота,
меча тяжести через облака,
суды творя до Дуная.
Грозы твои по землям текут,
отворяешь Киеву врата,
стреляешь с отчего златого престола
салтанов за землями.
Стреляй же, господин, в Кончака,
поганого раба,
за землю Русскую,
за раны Игоревы,
буйного Святославича!
|
А ты, буйный Роман, и Мстислав!
Храбрая мысль влечет ваш ум на подвиг.
Высоко взмываешь на подвиг в отваге,
точно сокол на ветрах паря,
стремясь птицу храбро одолеть.
Есть ведь у вас железныеподвязи
под шлемами латинскими.
От них дрогнула земля,
и многие страны —
Хйнова,
Литва,
Ятвяги,
Деремёла,
и половцы копья свои повергли,
а головы свои подклонили
под те мечи булатные.
Но уже, о князь Игорь,
померк солнца свет,
а дерево не к добру листву сронило:
по Рбси и по Сулё города поделили.
А Игорева храброго полка не воскресить!
Дон тебя, князь, кличет
и зовет князей на победу.
Ольговичи, храбрые князья, подоспели на брань…
Ингварь и Всеволод,
и все три Мстиславича, не худого гнезда соколы!
Не по праву побед
расхитили вы себе владения!
Где же ваши златые шлемы
и копья польские и щиты?
Загородите полю ворота
своими острыми стрелами
за землю Русскую,
за раны Игоревы,
буйного Святославича!
Уже Сула не течет серебряными струями
для града Переяславля, и Двина болотом течет
для тех грозных полочан
под кликом поганых.
Один только Изяслав, сын Васильков,
позвенел своими острыми мечами
о шлемы литовские,
прибил славу деда своего Всеслава,
а сам под червлеными щитами
на кровавой траве
был прибит литовскими мечами
на кровь со своим любимцем-песнотворцем,
а тот и изрёк:
«Дружину твою, князь,
крылья птиц приодели,
а звери кровь полизали».
Не было тут брата Брячислава,
ни другого — Всеволода.
Так в одиночестве изронил он жемчужную душу
из храброго тела
через златое ожерелье.
Приуныли голоса,
поникло веселие, трубы трубят городенские!
Ярослава все внуки и Всеслава!
Склоните стяги свои,
вложите в ножны свои мечи поврежденные,
ибо лишились вы славы дедов.
Вы ведь своими крамолами
начали наводить поганых
на землю Русскую,
на богатства Всеслава.
Из-за усобицы ведь настало насилие
от земли Половецкой!
На седьмом веке Трояна
кинул Всеслав жребий
о девице ему милой.
Он хитростями оперся на коней
и скакнул к граду Киеву
и коснулся древком
злата престола киевского.
Скакнул от них лютым зверем
в полночь из Белгорода,
объятый синей мглой, добыл он счастье,
с трех попыток отворил ворота Новгорода,
расшиб славу Ярославу, скакнул волком
до Немиги с Дудуток.
На Немиге снопы стелют головами,
молотят цепами булатными,
натоку жизнь кладут,
веют душу от тела.
У Немиги кровавые берега
не добром были посеяны —
посеяны костьми русских сынов.
Всеслав-князь людям суд правил,
князьям города рядил, а сам в ночи волком рыскал:
из Киева дорыскивал до петухов Тмутороканя,
великомуХорсу волком путь перерыскивал.
Для него в Полоцке позвонили к заутрене рано
у святой Софии в колокола,
а он в Киеве звон тот слышал.
Хоть и вешая душа у него в храбром теле,
но часто от бед страдал.
Ему вещий Бонн
давно припевку, разумный, сказал:
«Ни хитрому,
ни умелому,
ни птице умелой
суда божьего не миновать».
О, стонать Русской земле,
вспоминая первые времена
и первых князей!
Того старого Владимира
нельзя было пригвоздить к горам киевским:
теперь же встали стяги Рюриковы,
а другие — Давыдовы,
но врозь у них полотнища развеваются.
Копья поют!
|
