Георгий Александрович Ланской. Звезда второго плана. Георгий Ланской. Звезда второго плана

Георгий Александрович Ланской

Звезда второго плана

Георгий Ланской

Звезда второго плана

Все события, описанные в этой книге, вымышлены. Любое сходство с реальными людьми случайно.

Часть 1

Вечер был влажный и какой‑ то противный. Впрочем, это не удивляло. Осень все‑ таки. Нестареющая певица все пела о том, что на дворе засентябрило, Марина слушала песню, ежилась и мрачно озиралась по сторонам. Когда уже можно будет войти внутрь?

В том, что на дворе «засентябрило», пока не было ничего ужасного. Ну, осень, да, и листочки уже кое‑ где тронулись желтым и красным дымом, а по вечерам от Москвы‑ реки веет уже не прохладой – холодом, сырым, пробирающим до костей. Но днем солнышко греет по‑ летнему, позволяя одеваться легко. Днем жизнь играет красками – уже размытыми дождями, но все еще яркими и живыми. И город – громадный, мощный, раздирающий небеса высотками и шпилями, живет, дыша полной грудью.

А дальше что?

Марина поглядела на закрытую дверь и обхватила руками худенькие плечи.

Рано.

Народ еще не вкусил всех прелестей вечера, охрана бдительно проверяет каждого приглашенного. О халяве нечего думать.

Как же курить хочется, блин…

Сигареты кончились утром, и купить было не на что. В сумочке – карточка на метро, немного косметики и нехитрый реквизит, служащий пропуском в рай. Возможно, прокатит, возможно, дадут от ворот поворот. От реки несло сыростью. Марина мельком взглянула на телефон.

Рано… Рано…

Стоять в тоненьком платьице без рукавов, с юбочкой, едва прикрывавшей попку, было холодно, но выхода не было. Не тащиться же сюда в куртке, тогда точно все труды пойдут прахом…

Как же холодно!

Почему‑ то все модные вечеринки в Москве называли исключительно «пати». В пригласительных, валявшихся потом на подоконниках, столиках или полу, это самое «пати» обозначалось выполненным латиницей словом «party». Марина по своей дремучести даже читала его раньше как «парты». Это потом, обзаведясь светским московским лоском, она научилась небрежно бросать: «Были вечером в «Махаоне» – вообще тухляк…»

Самое интересное, что ей верили.

Правда, недолго. Девочки нынче пошли продвинутые, о модных тусовках узнавали быстро. Так что играть светскую львицу приходилось в основном перед случайно затесавшимися в компанию провинциалками, разевавшими рот в ГУМе, потому как другие, заматеревшие в борьбе за теплое место подруги, лишь многозначительно кивали, подхватывая: «Да, «Махаон» тухляк, надо было ехать в другое место…» О том, как попадали в эти модные места, старались не упоминать.

Двери клуба приоткрылись, выпустив стайку разновозрастных людей. Заведение было более‑ менее приличным, попасть туда без приглашения просто так не вышло бы. Марина переступила ногами, но с места не сдвинулась.

Рано…

Конечно, пригласительного у нее нет. Она давно наловчилась проникать в подобные заведения без него. А что делать, если в кармане сорок рублей, в холодильнике – пакет с окаменевшими специями и полпачки маргарина, а на последних выходных туфлях отламывается каблук. Заметит кто – позору не оберешься. В животе урчало еще с утра. Марина душила голод сигаретами, но и они кончились.

Народ на крылечке курил, похохатывая и что‑ то оживленно обсуждая.

Из разговоров было понятно: отмечают не то юбилей, не то еще какое‑ то важное событие. Прячась от любопытных глаз, Марина зло стиснула зубы. В конце концов, чем она хуже их?! Тем, что угораздило родиться в глухой провинции, в семье простых бюджетников? Так это не ее вина. От злости в животе заурчало еще сильнее. Оценив хохочущих буржуев, Марина подумала: рано… Мало выпито, они еще не окончательно окосели, чтобы принять девчонку в платьишке с ближайшего рынка за свою.

Народ шел мимо, обтекая ее со всех сторон. Некоторые поглядывали с легким удивлением: не глупость ли стоять в таком платье на ветру, но интерес угасал так же быстро. У каждого полно собственных забот. Мало ли чего она тут стоит уже битый час? Может, клиента ждет, вон как размалевана…

Фонари горели жирным светом, напоминавшим тот самый заветренный кусок маргарина в холодильнике. От него было неуютно глазам. Марина отвернулась от ярких вспышек неоновых реклам. Чтобы отвлечься, Марина стала вспоминать.

Последние два года в Москве единственным более‑ менее благополучным оказался период, когда они снимали квартиру вместе с Димкой. Студентик музыкального училища некоторое время делил с ней нехитрый быт, подрабатывая то тут, то там. Сложенные вместе гроши позволяли и за квартиру платить, питаться и даже одеваться.

Бегать на пробы, конкурсы и прослушивания вместе тоже было веселее. Правда, их одинаково никуда не брали. Сколько в Москве таких, талантливых, настырных, из забытых богом мест! Марина видела их на прослушиваниях: голодных, амбициозных, одержимых желанием зацепиться за Москву хоть одним коготком.

Димке повезло.

Марина потерла голые руки, со злостью вспомнив о бывшем соседе по комнате. Дима познакомился с сыном олигарха, а тот в свою очередь свел его с влиятельным продюсером, который мог сделать звезду из кого угодно.

Димка стал звездой через год.

Думать о нем Марине стало неприятно.

В голову лезли мрачные мысли: сапог на слякотную московскую осень у нее нет, и, наверное, придется просить родителей выслать денег; за комнатушку не заплачено уже два месяца, и со дня на день ее выгонят вон. А память ехидно подсунула картинку из телевизора: Димка на новой машине, донельзя пафосный, разглагольствовал о судьбах молодых исполнителей отечественной эстрады…

Это было уже чересчур!

Вечером почти на последние деньги она купила пару пакетов лапши быстрого приготовления, по привычке называемой «китайской», хотя производили ее в родном отечестве. Одну решила оставить на утро, вторую залила кипятком сразу. От острого духа псевдомясного бульона она едва не зарычала от голода. У Марины не хватило выдержки приберечь вторую порцию. Недолго думая, она съела все, утешая себя мыслью, что утром просто попьет чайку. Ночью, лежа на продавленном диване, она вспомнила, что чая тоже нет.

Гадство…

Над Москвой чернело небо. Где‑ то в его глубине мерцали звезды – настоящие, продюсировать их никому еще не пришло в голову! Немилосердный ветер дул в спину. Марина мельком подумала, что завтра наверняка сляжет с температурой.

Двери клуба снова открылись. На крыльцо высыпала новая стайка людей. Больше ждать Марина просто не могла. Она осторожно двинулась к ним, открыв по пути сумочку. Реквизит ждал.

Кажется, сегодня вечером она поест вволю.

Метод проникновения на подобные банкеты был давно отработан. Разумеется, для этой цели подходили отнюдь не все заведения и далеко не каждое мероприятие. Оптимальными были свадьбы, дни рождения, реже – корпоративные вечеринки, где все всех знали. Однажды Марина сытно пообедала на похоронах. Правда, несмотря на приятную тяжесть в животе, она долго чувствовала себя неловко, словно обокрала покойника. Пользоваться халявой ее в свое время научил Димка, вечно голодный, тощий и нервный…

Для подобных вылазок подходили места, где охрана отсутствовала в принципе или же ловила ворон. И уж совсем не подходили те, где бдительные церберы не только пристально наблюдали за входом, так еще и на руку входящим ставили особый знак, видимый в ультрафиолете. Правда, подобные методы применялись чаще на дискотеках и в ночных клубах, а уж там поживиться чем‑ то, кроме чипсов и спиртного, нечего было и думать.

Марина вытащила из сумки заранее припасенный бокал и пакетик с яблочным соком, быстро перелила содержимое в бокал, вынула телефон и стала медленно продвигаться к лестнице, делая вид, что кому‑ то звонит.

Народу на крыльце было немного. То ли большинство предпочитало курить в кондиционированном пространстве, то ли в данный момент здесь собрались исключительно проповедники здорового образа жизни, но затесаться в толпу было трудновато. На ступеньках стояли мужчины в расстегнутых пиджаках, с ослабленными узлами галстуков, свободно лежащих на объемистых животиках. За маневрами Марины они наблюдали без особого интереса. Марина сделала вид, что набирает номер, краем глаза наблюдая за подвыпившими гостями.

– Привет, – сказала она в мертво молчащую трубку. – Да, я все еще здесь. Да… Нет, что ты, все еще в самом разгаре! Давай быстрее, я замучилась ждать…

В трубке царила тишина.

Никто и не думал отвечать. Марина со скучающим видом потыкала по кнопкам, включив в телефоне будильник, и небрежно сунула в сумку. Потягивая сок, она нарочито медленно пошла к дверям, как подобает подлинной леди: потупив взор, с вежливой улыбкой. Двери снова открылись, выпустив трех девушек в нарядных платьях. Телефон в сумочке истошно заверещал. Марина остановилась, достала мобильный и нажала кнопку, повернувшись вполоборота:

– Да… ой, привет! Ну, ты где? Да ты что… Нет, я сегодня, как лохушка, на папином «мерине». Да, с тех самых пор, как кокнула свою «Бентли»… Папик сказал, что больше не будет покупать мне такие машины, но куда он денется?!. Нет, не видела, я из салона сразу сюда…

Марина хохотнула, тряхнула волосами и продолжила монолог, старательно изображая московский акцент, чтобы больше походить на коренную жительницу столицы. На короткий миг в голове промелькнуло: никто не поверит, что с такой гривой она только что из салона красоты. А потом откуда‑ то из кухонного окна ударила целая струя волнующих запахов…

«Мясо, – с тоской подумала Марина. – И картошечка… Господи, вкуснотища какая…»

Девицы на крылечке курили, щебеча, как заморские тропические птички, переливаясь в великолепии фирменных прикидов. От платьев за версту несло большими деньгами. Собственный наряд мгновенно показался Марине линялой дешевкой.

«Наверняка платьишки их хахали купили, – зло подумала она. – Я бы тоже могла так выглядеть, если бы подцепила нефтяного магната».

Злость, подогреваемая голодом, внезапно охватила ее до кончиков продрогших пальцев.

В конце концов, чем они лучшее ее?!

Красивее? Да нисколько! Да, более ухоженные, как ленивые персидские кошки, чья миссия – украшать диванные подушки. Талантливее? Вряд ли. Она – певица, и даже несколько раз выступала в ночных клубах с собственным репертуаром. Вряд ли эти кошелки смогут вытянуть хотя бы пару нот…

Девушки все болтали, держа в наманикюренных пальчиках тонкие сигаретки. Марина почувствовала, что окончательно замерзла, и вцепилась в бокал с соком. Вспомнилось, как они с Димкой только‑ только въехали в ту страшную комнату на окраине Москвы и решили отметить это дело. Посуды не хватало, еды тоже. Находчивая Марина разрезала огурец пополам, вырезала середину, сделав из половинок своеобразные стаканчики. В них наливали водку, ими же и закусывали. Димка плевался: ему досталась огуречная попка, горьковатая даже под водку…

Тогда тоже была осень. В комнатушке немилосердно дуло из окон. Водка согревала и приятно пахла огурцом. Вот бы сейчас сюда такой стаканчик…

Девицы докурили, синхронно побросали бычки мимо урны и гуськом двинулись к дверям. Вот он, удачный момент! Охранники наверняка не помнят, сколько их вышло, три или четыре. Марина прижала телефон к уху и двинулась следом, продолжая бубнить что‑ то про «Гуччи», «Прадо» и «Ламборджини Диабло», поскольку, по ее глубокому убеждению, подобные дамочки ни о чем другом и не говорят. Дверь услужливо открылась перед ней. Волна чужих ароматов иного мира ударила в нос: дорогие духи, аромат кухни, резкий химический запах тяжелого дыма, на фоне которого так эффектно смотрелась подсветка прожекторов, а также запах пота десятков человеческих тел, извивающихся на танцполе.

– Девушка, а вы куда? – раздалось над ухом. Цепкие пальчики вцепились в ее локоть. Марина обернулась.

Рядом стояла девица – одна их трех, куривших на крылечке. Вспышки прожекторов освещали ее вытянутую физиономию, показавшуюся знакомой. Девица мотнула блондинистой гривой – и Марина узнала ее. Перед ней, с недобрым прищуром, топталась на месте светская львица Аксинья Гайчук, широко известная своим гадким характером и острым языком. Марина надменно повела бровью (долгие тренировки перед зеркалом не прошли даром, и сейчас это движение получалось вполне естественным) и попыталась вырвать локоть, но Гайчук держала крепко.

– Так куда это вы направились, милочка? – ядовито поинтересовалась Аксинья. – Это мероприятие для узкого круга. Вы что, входите в него?

– А по‑ вашему, что я тут делаю? – надменно поинтересовалась Марина. – Естественно, меня пригласили.

– Да неужели? – сощурилась Гайчук, и ее взгляд‑ рентген прошелся по наряду Марины сверху вниз и обратно. Марина почувствовала, как зарделись ее щеки. Да, от этой стервы не ускользнет ни надломанный каблук, ни дешевенькие серебряные украшения неизвестных уральских мастеров.

– И что же мы тут, по‑ вашему, отмечаем? – ласково поинтересовалась Аксинья. В ее маленьких крокодильих глазках светилось нутро хищника, не желавшего отпускать попавшуюся антилопу.

Марина молчала. А что она должна была сказать? Кто заказывал в заведении музыку, она не знала.

Вместо этого она оглядела фойе.

Помещение было шикарным. Марина не так часто посещала подобные места, но понять было нетрудно – это заведение явно принадлежало к высшему классу. Пол, выложенный черно‑ белым мрамором с затейливым зеброидным узором, высоченные зеркала без единого пятнышка, хромированный металл, стекло, шикарная люстра, напоминавшая космический объект, – все говорило о немалых деньгах, вложенных в ресторан. В лакированных башмаках охранника отражались веселые огоньки фонарей.

– Так что, дорогая, будем говорить? – издевалась Аксинья.

– Понимаете, я пришла сюда с другом. Приглашали его, а не меня, – промямлила Марина, понимая, как беспомощно звучит ее голос.

– И как же зовут друга?

Марина порылась в памяти и выудила первое пришедшее на ум имя:

– Егор Черский.

Аксинья вытаращила глаза, а потом расхохоталась. Выудив из микроскопических размеров сумочки телефон, она набрала номер.

Марина поняла: ей конец.

– Черский, привет. Ты сейчас где?

До Марины донеслось отчетливое «бу‑ бу‑ бу». Аксинья искоса посмотрела на нее и зло ухмыльнулась:

– Ну, и как там тебе работается, в Петербурге? Ты же там не один наверняка?

Трубку снова забубнила.

Марина лихорадочно соображала: сбежать или попробовать прорваться в зал, а там затеряться в толпе. Не будет же Гайчук носиться за ней по всему ресторану? Она сделала шаг в манящую темноту, но Аксинья резко дернула ее назад.

– Ну, пока, – пролаяла она в трубку. – Ты уж там оторвись на моей исторической родине по полной программе!

Затолкав телефон обратно в сумочку, Аксинья посмотрела на Марину с презрением добермана, завидевшего подошедшую к его миске дворнягу.

– Да, милая, неувязочка у вас вышла, – с вежливым сожалением сказала она. – Черский‑ то в Питере. К тому же не один. Вы уверены, что пришли на праздник с ним? Позвоните ему на сотовый.

Аксинья даже руку протянула, чтобы взять у Марины телефон, но та спрятала телефон за спину.

– Послушай, – сказала она, – чего ты ко мне привязалась? С тебя что, убудет, если я пройду?

– Чего привязалась? – задумчиво повторила Аксинья, а потом улыбнулась, продемонстрировав хищный оскал. – А мне скучно! Не на ком сорваться. Клочкова, увы, не пришла, вот и мучаюсь. Ты, конечно, не великая плясунья всея Руси, но на безрыбье сойдешь. Так что? Будем Егору звонить?

В конце концов, что она себе позволяет!

Пробный шар в виде мирной беседы пролетел мимо. Может, устроить скандал? Марина резко вырвала руку.

– Да в конце концов! – вскричала она, привлекая всеобщее внимание. – По какому праву вы тут меня расспрашиваете? Если у вас папочка большой начальник, это… Это еще ничего не значит! Да у меня самой папаша не мельче…

На них уже оглядывались любопытные, торопливо шел охранник с угрюмым лицом и пудовыми плечами. Гайчук смотрела и усмехалась, только крокодильи глазки поблескивали недобро.

– Аксинья Александровна, какие‑ то проблемы? – спросил охранник, бросив оценивающий взгляд на Марину. Ей показалось, что этот громадный мужик тоже прекрасно разбирается в «Гуччи» и «Прада», и потому никаких шансов пройти на банкет нет.

– Никаких проблем, – весело ответила Аксинья. – Девушка просто пришла не на тот банкет и уже уходит. Ведь правда, девушка?

Марине ничего другого не оставалось.

Вздернув подбородок, она развернулась и вышла в ночь.

Метро еще работало, а вот маршрутки уже не ходили. Проторчав на ветру почти час, Марина прошла пять остановок пешком. Каблук на туфле угрожающе подворачивался. Обхватив плечи руками, она шла, обходя прохожих, слишком несчастная, слишком голодная и раздавленная, чтобы обращать на кого‑ то внимание. И что теперь?

Домой, в Челябинск?

Вытерпеть мамино: «Я же тебе говорила! », отцовское неодобрительное молчание и шушуканье подружек, с которыми переписывалась в социальных сетях?

А потом что?

Унылая работенка за прилавком или на рынке. Если повезет, можно попытаться устроиться методистом в детский сад или интернат. Блистательная карьера, ничего не скажешь…

Полный крах.

Устроиться на работу здесь? За два года острой необходимости не возникало почти никогда. Рано или поздно находился человек, который брал на себя расходы. Но в последнее время количество желающих резко сократилось.

Просто закон подлости какой‑ то! Именно в тот момент, когда ей так необходима помощь, все поклонники куда‑ то делись, а у подруг нашлись срочные дела. Чего уж говорить про Димку, сбежавшего под теплое продюсерское крыло, оставив ее расхлебывать все беды в одиночку!

Марина вспомнила о таких же, как она, одержимых желанием блистать на сцене. Пока она будет мыть где‑ нибудь полы, продавать зелень и варить кофе пузатому начальнику, тепленькое место займут другие. На то, чтобы бегать по кастингам, необходимо время. Если устроиться на работу с полным рабочим днем, о кастингах придется забыть.

Уж лучше так…

Марина вспомнила Аксинью, преградившую ей хилой грудью дорогу к сытному ужину, и волна злости захлестнула с головы до пят, на мгновение согрев кровь.

Чем эта выскочка лучше?! В детстве, глядя на упакованных подружек, Марина по глупости требовала у родителей фирменного шмотья, устраивала истерики. Только все без толку: денег у Михайловых не было. Да и откуда им взяться у учительницы начальных классов и водителя «Скорой помощи»? Все, что получала Марина – нравоучения на завтрак, обед и ужин.

– Вот закончишь школу, поступишь в институт, – говорила мама. – Выучишься, станешь врачом. Отличная профессия. Нужная. Да, Максим?

– Угу, – соглашался папа, тыкая вилкой в макароны. Уткнувшись в газету, он не следил за беседой, апатично соглашаясь с каждым высказыванием супруги.

– Станешь молодым специалистом. От больницы квартиру дадут. Бюджетникам часто дают. Там, глядишь, замуж выйдешь. Внуков нам родишь. Да, Максим?

– Угу, – покорно кивал муж, замордованный двумя ночными сменами подряд. Давать советы дочери у него не было ни малейшего желания. Чего ему хотелось сейчас, так это горячего чаю, завалиться на диван под мерное бормотание телевизора и чтобы никто больше не зудел над ухом.

Супруга же с маниакальным упорством день и ночь вдалбливала в неподатливую голову дочери, что надо жить «как все»…

Жить как все Марина не желала.

Не будучи особенно умной от природы, она тем не менее инстинктивно чуяла фальшь материнских нотаций. Раннее детство Марины пришлось на развал Советского Союза, так что великую империю она помнила плохо. А вот очереди в продуктовый, отключение электричества и даже голод отчетливо впились в ее память. Родителям по три месяца задерживали зарплату, и если бы не невеликая бабушкина пенсия, жить Михайловым было бы не на что.

– Да откуда я возьму деньги? – орала мать на просьбу Марины купить ей новую юбку. – Никто зарплату не получает!

То, что заплату не получали далеко не все, Марина знала прекрасно, облизываясь на новые кофточки дочек предпринимателей. Но родители не замечали ни того, что дочь одета хуже всех в классе, ни ее постоянных истерик. До нее ли было, когда вокруг агонизировал крупный город, врачи и учителя в массовом порядке сбегали на рынок торговать двусторонними китайскими пуховиками – последним писком моды. В маленькой гостиной Михайловых отставали обои. Мебель ветшала, а на завтрак частенько подавали лапшу быстрого приготовления. Марине часто казалось, что острый запах специй въелся в стены дома, одежду и даже кожу. Спустя много лет запах этой еды напоминал Марине о безысходности и отчаянии, которые она испытывала в юности…

Постепенно жизнь выправилась.

К выпускному классу Марина уже твердо решила, что уедет в Москву и станет певицей. Чем она хуже других? К тому времени она уже научилась сносно играть на гитаре, сочиняла музыку и даже спела прощальную песню на школьном балу. Москва представлялась раем.

Мать, естественно, взвилась на дыбы. Отпустить единственную дочь в столицу порока и разврата?! Нет, нет, этого не будет!

– Опомнись! – кричала мать. – Какое музыкальное училище, ты что? Что это за профессия – музыкант? Максим, ты это слышишь?

– Угу, – бурчал отец из‑ под газеты с такой равнодушной интонацией, что Марине, сидевшей на табуретке в обнимку с гитарой, захотелось надеть ее отцу на голову. Хоть бы раз поддержал дочь!

– И что ты там будешь делать? В переходах стоять со своей гитаркой? Подайте, люди добрые?

– Да почему в переходах‑ то? – возмущалась Марина. – Буду нормально учиться, вокалу там, музыке… На кастинги похожу…

– Не выдумывай! – вскипела мать. – Знаем мы, что на этих кастингах делают.

– Что?

– Проституток! Вон их сколько в телевизоре! Не думай даже о Москве. Пока мы с отцом тебя кормим, будешь делать, что тебе говорят! Пойдешь в медучилище, как миленькая, получишь профессию, а потом живи, как хочешь…

Марина сдалась.

Авторитарная мать, привыкшая «давить характером» учеников, добилась своего. Отец, как всегда, промолчал. Смотреть на мир сквозь газетные страницы после рабочего дня было куда более привлекательно, чем вникать в житейские трудности…

Марина поступила – правда, в педагогическое, поскольку в медицинское попасть было почти нереально. Мама похвалила за выбор:

– Учителя всегда нужны. Они часто в дефиците, особенно хорошие. Вот, к примеру, у нас в школе четыре ставки свободны. Закончишь училище, я замолвлю за тебя словечко…

Марина вяло кивала, думая, что дефицит педагогов прежде всего связан с тем, что ни один нормальный человек такую профессию не выберет. Себя Марина причисляла к нормальным. Поэтому на втором курсе она перекрасила волосы в рыжий цвет, бросила училище и, не поставив родителей в известность, уехала в Москву – благо вожделенное совершеннолетие уже наступило. Трясясь в плацкартном вагоне, на проклятом всеми пассажирами тридцать седьмом месте у туалета, Марина смотрела в окно и думала, что рано или поздно докажет всем, а прежде всего матери, что была создана совсем для другой жизни!..

Через два года она думала по‑ другому.

Топая по холодным московским улочкам, Марина мрачно вспоминала, что ей не один раз приходилось делить постель с потными, волосатыми кавказцами, обещавшими замолвить за нее словечко в шоу‑ бизнесе.

– Будешь хорошей девочкой? – говорил очередной Резо или Арарат. Она кивала и закрывала глаза…

Итогом этих встреч были редкие, как правило, одноразовые выступления в кабаках, немного денег, мелкие подарки и горькое понимание, что мать оказалась права. Сознавать, что меняется не в лучшую сторону, Марине было неприятно. Два года постоянной борьбы сделали ее жесткой. Москва выжгла каленым железом все, что было в ней от простой девочки с Урала.

От холода зубы выбивали барабанную дробь. Дойдя до квартиры, Марина набрала горячую ванну, вылила туда остатки дешевого шампуня и села на бортик, уставившись невидящим взглядом на вздымающуюся кверху мыльную пену.

В дверь звонили с маниакальной настойчивостью. Горячая ванна накануне не слишком помогла. Промерзшая до костей Марина еще вечером почувствовала, как в переносице накапливается жгучая горечь, предвещавшая простуду. К ночи ей совсем поплохело: поднялась температура, но насколько она была высокой, Марина не знала, так как градусника в ее хозяйстве не водилось. Не имелось в квартире и жаропонижающих средств. Обшарив все ящики, она нашла несколько завалившихся в угол старых таблеток без упаковки грязно‑ серого цвета, но принять их не решилась. Прометавшись полночи в жару, Марина забылась лишь под утро тяжелым беспокойным сном.

Незваный гость все давил на кнопку звонка и, судя по всему, уходить не собирался. Марина с оханьем села, провела ладонью по волосам и ощутила, что они влажные от пота. Простыни тоже были мокрыми насквозь. Тело изматывала неприятная ломота, в горле царапало. Стены квартиры словно сузились, а простенькие желтые обои с красными цветочками потемнели – как от времени или сырости… В комнатушке было прохладно и невероятно душно.

Когда Марина опустила ноги на пол, не сразу попав в драные тапочки, подошвы обожгло сырым холодом.

– Иду! – крикнула она. Поджимая пальцы, она подошла к двери и повернула ключ, запоздало подумав, что совершает самую большую ошибку этого дня.

– Здравствуй, – неприязненно сказала темная фигура.

В подъезде было темно, Марина не сразу сообразила, кто стоит перед ней, пока фигура бесцеремонно не отстранила ее в сторону, ввинтившись в прихожую ужом. Внутренне простонав, Марина приготовилась к худшему. Ввалившаяся в квартиру тетка нахально прошлась по углам, заглянула на балкон, с гримасой неодобрения оглядела грязные чашки в мойке и с омерзением – разобранный диван со смятыми простынями сомнительной свежести.

– Ну, что же ты, дорогая, – мармеладным голосом произнесла тетка, – конец месяца, а ты не звонишь, не пишешь. Денежки приготовила?

Марина вздохнула.

Прежде она снимала другую квартиру, на пару с Димкой, в новом доме. Арендную плату в основном он и вносил, а Марина покупала еду, хотя частенько кормиться приходилось где придется. Этажом выше жил Егор Черский, нынешняя звезда экрана, у которого частенько можно было стрельнуть чаю, сахару и деньжат. Но потом оба съехали, оплачивать шикарные апартаменты в одиночку Марина не могла и подыскала квартирку поменьше.

Хозяйка этой квартиры не понравилась ей сразу.

Во‑ первых – сладеньким голосом, в котором плескалось нескрываемое презрение ко всем «немосквичам». Говорила она тихо, вкрадчиво, растягивая гласные. Марина где‑ то слышала, что коренные жители столицы букву «а» как раз‑ таки не тянут, так что, скорее всего, хозяйка приобрела этот выговор в детстве, переехав сюда откуда‑ нибудь из‑ под Вологодчины.

Во‑ вторых, квартиросдатчица очень походила на мать: такого же роста, комплекции, и даже стрижка та же: несуразное каре с плохим мелированием и вечно торчащей кверху прядью на макушке.

В‑ третьих, что самое неприятное, хозяйка жила в этом же доме и могла заявиться за деньгами в любой момент.

Квартира была ужасная. Стандартная хрущевка на четвертом этаже, без лифта, с крохотной ванной и такой же кухней, на которой и одному‑ то тесно. На пятом, прямо над головой, жила семья с двумя детьми, которые начинали с визгом носиться друг за другом с самого утра. Для Марины, возвращавшейся не раньше трех ночи, это было смерти подобно. Она даже пыталась поговорить с соседями, но те лишь пожимали плечами.

– На няньку у нас нет денег, в садик не пристроишь, – доходчиво объяснила соседка. – И потом, они раньше девяти не встают. Чем вы еще недовольны? Имеем право…

С утра кто‑ то из соседей во дворе начинал ковыряться в своей машине и врубал на всю катушку шансон. В самой квартире все повергало в уныние: старые обои, колченогая мебель, диван, на котором спало, наверное, сто человек, шкафчик на кухне, у которого не закрывались дверцы. От дивана пахло тухлой кислятиной, на кухне несло жареной рыбой. Чад проникал из вентиляции. В последнее время вечно голодная Марина боялась выходить туда и дышать, чтобы не вызвать желудочный спазм…

Зато цена соответствовала качеству.

Хозяйка, регулярно взимавшая плату, не позволяла забыть о себе. Вот и сейчас она высилась над сгорбившейся Мариной, как Эверест.

– Понимаете… – начала Марина, придав голосу плаксивые интонации.

– Ну? – ласково спросила хозяйка.

В голосе, под толстым слоем мармелада, скрывались острые крючки колючей проволоки. Марина подумала, что сходство этой тетки с ее матерью все‑ таки весьма поверхностное. У матери были добрые глаза, усталые, с сетью морщинок, но все‑ таки добрые. Хозяйка же смотрела холодно, а от приторной улыбки тошнило. Марине показалось, что ей улыбается крыса.

– Понимаете… – тупо повторила она, не зная, что еще сказать. Чувствовала она себя прескверно. Колени тряслись, на лбу выступили крупные капли пота.

– Марина, – строго сказала хозяйка, – мы договаривались, что ты будешь платить регулярно. Вместо этого мне приходится бегать за тобой уже вторую неделю. Ты должна мне за два месяца. Каждый раз, когда я прихожу, выслушиваю сказочки о том, что ты вот‑ вот рассчитаешься. Ты помнишь, что я тебе сказала в прошлый раз?

Марина не прореагировала, разглядывая тапочки.

– Я тебе сказала: не рассчитаешься к двадцатому числу – выгоню, – ласково напомнила хозяйка. – Сегодня двадцать первое. Я приходила вчера, но тебя не было дома. Ты приготовила деньги?

«Выгонит», – с тоской подумала Марина.

– Понимаете, – сказала она обреченно, – я тут немного приболела, потому и не работала. Но на следующей неделе…

– То есть, денег нет? – елейно уточнила хозяйка. В ее глазах вспыхнула злость.

– Я все отдам на следующей неделе, – повторила Марина.

Хозяйка криво усмехнулась:

– Я тебя предупреждала? Предупреждала. На эту квартиру полным‑ полно желающих. Извини, но я твоим сказкам не верю. Значит, так: квартиру я сдаю другим людям. А ты можешь идти на все четыре стороны.

– Вы что, выставите меня, больную, на улицу?

– Ой, смотрите, больная… Пить меньше надо. А работать больше! Тогда и здоровья прибавится, и денег.

В елейном голосе послышались издевательские ноты. Марина почувствовала волну закипающего раздражения и даже открыла рот, чтобы достойно ответить: мол, никакая она не тунеядка, а самая настоящая певица, просто у нее черная полоса, но хозяйка с таким интересом смотрела ей прямо в рот, что Марина стушевалась. А что еще можно сказать?

– Ладно, – глухо сказала она. – Я уйду. Соберу вещи и уйду. Подождите пару часов.

– Нет, дорогая, – решительно сказала хозяйка. – Вещи твои я сама соберу. Придешь за ними, когда сможешь заплатить.

– Вы что, с ума сошли?

– А ты спорить будешь? Знаю я таких, как ты. С вас ни гроша не выжмешь, если не прижать хорошенько. Понаехали тут…

Последнюю фразу хозяйка процедила сквозь зубы.

Это стало последней каплей.

Марина торопливо оделась, схватила сумочку и, сдернув с крючка куртку, вышла за дверь. Во дворе она обернулась. Хозяйка, почти неразличимая за немытым стеклом, смотрела бывшей жиличке в след.

Марина оттопырила средний палец и продемонстрировала ей.

Лена грохнула чайником о плиту и с умеренной ненавистью произнесла: – Вот сука!

Марина вяло кивнула: сука, конечно, и обхватила ладонями горячую чашку, пахнувшую малиной.

Какое это было блаженство, сидеть в тепле и пить горячий чай!

Добиралась до подруги она тяжело. На маршрутку денег не осталось, топать до метро пешком не хотелось. Пришлось ехать зайцем на автобусах, выскакивая перед носом у кондуктора. Один раз пожилая тетка с дермантиновой сумкой наперевес успела ухватить ее за локоть. Пришлось разыгрывать сцену с забытым дома кошельком.

Кошелек как миленький лежал на своем месте, вот только денег в нем не было. Такая вот неприятность…

Ленка, подруга по халявным тусовкам и кастингам, жила аж в Бирюлево, квартируя у своей полоумной тетушки. Насколько тетка была не в себе, Марина не знала, да и вообще не была уверена, что с ней что‑ то не так. Однако Ленка упорно называла ее тронутой, а Марина и не возражала. Тетка работала где‑ то на заводе, на должности мастера цеха, что уже, по мнению подруг, делало ее «чокнутой». К тому же она была старой девой, смотревшей на мир сквозь призму соцреализма.

– Это ж надо, больного человека на улицу выгнать, – сокрушалась Ленка. – Неужели трудно было подождать пару дней?

– Угу, – буркнула Марина, попивая горячий чай. В теле разливалась дурная, жаркая слабость. Завалиться бы сейчас спать…

Квартира была крохотной, отделанной без всякого изыска. Марина вспомнила апартаменты Черского: однокомнатная квартирка‑ студия, но сколько лоска он сумел привнести в интерьер! Сразу видно, что у человека есть вкус… И деньги.

Ленкина тетка в последний раз вкладывалась в обстановку лет двадцать назад, когда Марина едва под стол пешком ходила. На полу старенький линолеум, заботливо подклеенный скотчем, на стенах простецкие обои, на окнах – тюль с пошлыми цветочками, такого в продаже уже сто лет как нет. Единственное новшество – старые деревянные рамы заменили на стеклопакеты, да на подоконники понатыкали горшков с модными цветами из дорогих магазинов. Тетка Лены была знатным цветоводом, цветы в ее доме разрастались, как в джунглях! У родителей Марины, насколько она помнила, подоконники были заняты «правильными» растениями: геранью, каланхоэ и аспарагусом.

В гостиной, выполнявшей еще и функцию спальни, тоже изысками не пахло. Диванчик с дутыми подлокотниками и высокой спинкой, такое же креслице, полированная чешская стенка и журнальный столик. На балконе – склад банок, старой мебели – «авось пригодится», одинокая лыжа и раскладушка, на которой ночью спала Ленка.

Лыжа Марину умиляла. Насколько ей было известно, тетка Лены на лыжах стояла в последний раз лет тридцать назад, в институте. Почему она не выбросила ее до сих пор, оставалось загадкой.

– Что теперь? – спросила Ленка.

Марина поболтала чашкой и вяло пожала плечами:

– Не знаю. Мне бы перекантоваться где‑ нибудь несколько дней…

– У меня нельзя, – быстро ответила подруга. – Тетка со свету сживет. Она меня‑ то еле терпит. Не велела сюда даже в гости никого приглашать. Совсем из ума выжила, курва старая. Я вот, не поверишь, каждый день мечтаю, чтобы она ласты склеила.

– По‑ моему, она нас всех переживет, – мрачно усмехнулась Марина, мельком подумав, что смерть Ленкиной тетки одним махом решила бы все проблемы. Бывает же такое: шел человек, и тут – бац, кирпич на голову! Или машина из‑ за угла. Или неизвестный гопник с финкой… И все – нет проблемы, ты свободен, как ветер!

Судя по сокрушенному Ленкиному вздоху, она думала о чем‑ то похожем. Отобрав у Марины пустую чашку, она налила еще чаю, придвинула вазочку с печеньем и, открыв одну створку настежь, закурила, осторожно выпуская дым в окно.

– То‑ то и оно, что ей давно уже на кладбище прогулы ставят, а она все живет и никак коньки не отбросит, – меланхолично констатировала она. – Вот зачем ей жить? Ей скоро пятьдесят, детей не нажила, богатства тоже, мужика – и того нет. Чуть ли не каждый вечер скрипит: «Учись, Леночка, человеком станешь! » А что толку в этом учении, если бабло можно зарабатывать и без института?..

Лена замолчала и осторожно выдохнула сизый дым в открытую створку.

Если тетка учует запах – визгу не оберешься!

К тому же, расчувствовавшись, она, кажется, свернула разговор в опасную колею. Неудобные вопросы, признания и объяснения, только этого не хватало! Лена покосилась на Марину, но та, отупевшая от температуры и горячего чая, кажется, ни на что не обратила внимания…

И слава богу! Не хватало еще перед ней отчитываться, где и как Леночка зарабатывает деньги.

Она затянулась в последний раз и выкинула окурок вниз. На миг перед глазами промелькнула привычная работа, к которой она сперва относилась с ужасом и известной долей омерзения, потом более‑ менее привычно, а потом уж и вовсе с изрядной долей юмора. Вот только знать об этом никому не следовало.

– Вещи жалко, – глухо сказала Марина. – Все там осталось.

– Так уж и все? – прищурилась Лена. – Фамильное серебро, бабушкины цацки, меха и акции «Газпрома»?

– Нет, – не поняла юмора отупевшая от болезни Марина. – Платья, кофточки…

– Юбочки, – подсказала Лена.

– Юбочки, – автоматически подхватила Марина. – Вообще все…

– Ну и плевать. Новые купишь. Паспорт‑ то забрала?

– Да.

– А минусовки?

– Они всегда со мной. Я без них никуда.

– Гитара?

– У Лешки оставила в прошлый раз. Неохота было тащить ее через всю Москву.

– Так из‑ за чего тебе переживать? Документы с собой, денег там не было, а подержанное тряпье того не стоит. Надо легко расставаться с вещами.

– Хорошо тебе, – угрюмо сказала Марина. – Ты в тепле и сухости живешь, про завтрашний день не думаешь. А я вот думаю. Ночевать‑ то мне негде. Не на вокзал же идти, к бомжам под бок.

– На вокзал без билета сейчас не пускают, – хихикнула Ленка. – Билет надо купить.

– Смешно тебе…

– Да ничего не смешно… Придумаешь что‑ нибудь. Знакомых‑ то до черта, кто‑ нибудь пустит пожить на пару дней.

Марина промолчала.

До черта знакомых…

Все они такие же, как Ленка! Только языком горазды тренькать, а как до дела доходит, дружно прячутся в кусты. Вот почему Ленка сказала, что ее тетка так нетерпима к гостям? Может, она и не станет возражать, если Марина переночует тут, прямо на ковре, купленном еще в счастливом социализме, багрово‑ коричневом, с невнятным рисунком? Не привыкать спать в самых разных местах, в конце концов…

Но Ленка не оставит ее у себя, это совершенно точно. Хорошо, если денег подкинет.

– Ладно, – апатично махнула рукой Марина. – Что‑ нибудь все равно подвернется. Надо клубы обзвонить, может, куда позовут. Минусовки есть, платье одолжу. Может, где подзаработать можно?

– Пойду погляжу, – кивнула Ленка и удалилась в гостиную‑ спальню, где на крохотном столике мяукал попсовые хиты ноутбук.

Ленке приходила какая‑ то рассылка, и они вместе с Мариной частенько бегали на разные съемки в качестве массовки. Платили не очень хорошо, но проникновение в мир закулисья стоило дорого. Марина все мечтала, что произойдет та самая счастливая случайность, когда режиссер выдернет ее из толпы повелительным взмахом руки, а дальше все пойдет как по маслу. Правда, до сего момента ничего подобного не происходило. На массовку внимания не обращали, сгоняя как стадо к разным углам стойла, отдавая команды вроде: «Смеяться! », «Хлопать! », «Ужасаться! », беззастенчиво выдергивая с первых рядов одетых в белое и полосатое.

Марина сгребла из вазочки печенье и ссыпала его в карман. На улице вечерело, и скоро Лена попросит ее уйти, чтобы успеть замести следы до прихода тетки.

– На завтра ничего, – крикнула Лена. – И на послезавтра тоже. А потом подряд два кастинга. Съемки программы «Кулинарная битва» и массовка для «Судебного процесса». Роли там тоже дают. Пойдешь?

– Куда я денусь? – пробурчала Марина.

– Что?

– Сколько платят, спрашиваю! – крикнула она.

– Пятьсот в «Битве» и от косаря в «Процессе»… а, нет: если массовка, то тоже пятьсот. От штуки – это если роль какая.

– Когда кастинг? В четверг?

– В пятницу. Пойдешь?

В пятницу. А завтра только среда. Нужно как‑ то продержаться два дня. Не страшно, когда у тебя есть деньги, и катастрофа – когда их нет. Потому что нужно бегать по друзьям уже сейчас, проситься на ночлег. А потом еще добираться до жилья, если посчастливится найти…

А ей так не хотелось подниматься с места и выходить в промозглый сентябрьский вечер. В постель бы сейчас, да накрыться ватным одеялом…

– Марин, тетка скоро придет, – напомнила Лена. – Мне еще все убрать надо. Ну, ты понимаешь…

– Понимаю, – вздохнула Марина. – Денег одолжишь? Я вообще без копья.

Лена покопалась в ящике стола, вытащила расшитый бисером кошелек, открыла его и близоруко сощурилась, разглядывая содержимое.

– Блин, у меня тоже кот наплакал… – пожаловалась она. – Вот, держи, это все, что есть.

Марина осторожно расправила скомканные бумажки. Пятьсот рублей. И еще какая‑ то мелочь.

– Куда пойдешь? – поинтересовалась Лена.

– К Лешке, наверное. Скажу, что за гитарой, ну и… того. Останусь на ночь.

– Да? – многозначительно изумилась Ленка. – А вы с ним что, уже того?..

Марина криво ухмыльнулась.

– Ой, да ладно?! Ты и Лешка? Он же обезьяна немытая. И как он тебе?

Марина не ответила и пошла обуваться. Лена высилась над ней, как палач над приговоренным:

– Что, неужто правда? Ну, ты даешь… По пьяни, поди?

– Кто ж ему по трезвяни‑ то даст, – невнятно сказала Марина. – Но сейчас деваться некуда, пойду в гости. Ночевать ведь где‑ то надо.

– Но не с Лешкой же, – возмутилась Лена.

– А с кем?

– Ну… давай Нинке позвоним. У нее хата всегда свободная.

– Звонила я. Нинка в Питере. Укатила со своим…

При мысли о Питере в голове застучало, а в желудке завозилось придушенное гаденькое воспоминание: стерва Гайчук и бывший сосед Черский, так некстати уехавший в Питер…

И от этих мыслей в тесной прихожей Ленки внезапно сделалось невероятно жарко так, что кожа на запястьях и горле зачесалась и, казалось, покрылась жирными волдырями. Легкие вдруг наполнились жгучей обидой, а в глазах, и без того горящих лихорадкой, заворочались горькие слезы, прожигая внутренности серной кислотой. Скорей бы на воздух, проветрить мозги, отвлечься!

– Ну, пока, – весело сказала Ленка. – Позвони потом. И про кастинг не забудь.

Марина чмокнула ее в щеку и вышла из квартиры. Дверь захлопнулась с пушечным грохотом, лязгнул замок. Марина спустилась вниз и, выйдя из дома, обнаружила, что идет дождь.

– Только этого мне не хватало, – сказала она.

До дома своего приятеля Лешки Марина добралась уже около десяти вечера. Дождь прекратился, но тучи угрожающе шевелились над головой, грозя прорваться, как испорченная парусина. Раз – и в прореху льется вода, и беда всем, кто окажется внизу! Ветер поддувал в спину, швырял листву на землю и в морщащиеся от его напора лужи. Прохожие торопились домой, опустив головы и спрятав руки в карманы, стремясь скорее укрыться в спасительном тепле. «Приду к Лехе, встану под горячий душ, а потом сразу под одеяло, – решила Марина. – Ну, а если он захочет… Фиг с ним, пусть пользуется, вдвоем даже теплее».

Мысль о том, что эту ночь она проведет с кем‑ то, пусть даже таким, как Леха, с вечно немытыми патлами, смолящим сигарету за сигаретой и истерично повизгивавшим над тупыми американскими комедиями, вдруг взбодрила и подняла настроение. Потому она почти вприпрыжку добежала до Лехиного дома и потянула на себя тяжелую дверь. На лестнице ей вдруг захотелось крикнуть ему что‑ то дурацкое, вроде: «А вы не ждали нас, а мы приперлися», и она рассмеялась во весь голос. Эху гулко отразилось от стен, посыпалось по ступенькам горохом.

Лехи не было дома.

Верить в это не хотелось. Марина несколько раз звонила, а потом даже пнула неподатливую дверь, но та осталась равнодушной. Зато что‑ то завозилось за соседской, и сварливый голос пролаял:

– Ну, чаво надоть? Щас милицию вызову! Пошли отседова!

Марина пнула дверь еще раз и, тяжело вздохнув, спустилась на один пролет, к окошку, где уселась на обшарпанный подоконник. Почему ей не пришло в голову прежде позвонить?

– Потому что этот козел до десяти всегда дома, – зло ответила она себе и вытащила мобильный.

Гнев вскипел в ней, перелившись через край, как кофе в турке. Она как наяву увидела эту изящную турку – не то из Египта, не то из Эмиратов – на новенькой, сверкающей хромом кухне Черского, где она просиживала вечерами с робкой надеждой, что наследник олигарха обратит на нее чуть больше внимания. Черт побери, она ходила перед Егором полуголая, таскала ему мармелад, томно закатывала глаза и периодически разражалась хрипловатым смехом, который считала интимным! Егор на голые бедра реагировал с вялым интересом, мармелад не ел, а услышав интимный смех, морщился. А потом в его доме появилась ногастая брюнетка в стильных квадратных очках и с татуировкой мантикоры, опоясывавшей руку, и визиты пришлось прекратить.

Что‑ то ее весь день сегодня тянет на воспоминания…

Она мотнула головой, как собака, отряхивавшая мокрую шерсть, стремясь избавиться от прилипчивых воспоминаний некогда вполне предсказуемой жизни. А затем позвонила Лехе. В конце концов, чего она так раскипятилась?

Леха долго не отвечал, и она уже хотела было отключиться, чтобы перезвонить позже, как вдруг в динамике возник его немного оглушенный голос, сопровождаемый странным ревом:

– Да?

– Леша, привет!

– Что?

– Привет, говорю. Это Марина.

– Что?

– Это Марина! – заорала она. – Привет!!!

– А, Маришка, привет. Тебя плохо слышно, тут полный атас… Как дела?

– Нормально! Я приехала к тебе за гитарой, а тебя нет. Ты скоро дома будешь?

– Что?

Нет, это становится невыносимым! За соседскими дверями зашелестело. Давешняя бабка наверняка подслушивала. Марина сползла с подоконника и побежала на улицу. Может, там лучше будет слышно?

– Говорю, приехала, а тебя нет. Ты где?

– А меня нет! – радостно сообщил Леха. – А что?

– А ты где?

– Я в Ярославле. У друга на свадьбе. Прикинь, к нему привели плюшевую стриптизершу.

– Кого? – не поняла Марина.

– Стриптизершу. Ну, такую, с надувными сиськами и мордой мисс Пигги. Ростовая кукла, короче. И она сейчас раздевается… Атас, это такая умора!.. А что?

– Ничего! – зло крикнула Марина. – Гитару хотела забрать. Она мне нужна. Ты ключи никому не оставлял?

– Ключи? Нет, они со мной. А за гитарой послезавтра приходи.

– Она мне сегодня нужна!

– Ну, надо было раньше забирать. Я же тебе говорил. Сейчас ничем помочь не могу. Приходи в пятницу, а лучше в субботу…

Марина не дослушала и отключилась. Мысль, что Леха может вот так вот запросто умотать черт знает куда, даже в голову не могла ей прийти! Как он вообще посмел строить какие‑ то планы без оглядки на нее?!

«Ты эгоистка! – кричала мать в той, прошлой жизни. – Привыкла быть в семье единственным ребенком, знаешь, что все для тебя! А если бы вас было семеро? Привыкай жить в коллективе и уясни: ты не пуп земли! »

То, что она не пуп земли, казалось очень обидным…

Марина так и не научилась жить в коллективе и рассчитывать на семерых.

Когда они с Димкой снимали квартиру, она частенько оставляла его за порогом, развлекая в постели очередного Гиви или Ашота, и ей было все равно, что Димка ночует в подъезде или тащится наверх к Егору, где ребятам приходилось спать валетом на узком диване.

Когда Димка сделал карьеру, он почему‑ то не подчинился требованиям взять ее с собой в новую счастливую жизнь. Напротив, даже всячески этому противился…

Леха не вернется, так что сидеть на подоконнике было совершенно бессмысленно.

И куда теперь податься?

Она перебрала в памяти всех знакомых, с раздражением осознав, что тех, кто живет поблизости и может пустить ее на ночь, раз‑ два и обчелся.

«Пойду в клуб, – решила она. – В любой. Потрачу там последние деньги на входные, а там будь что будет. Может, кто угостит коктейлем, а нет – потусуюсь на диванчике до утра».

Марина снова спустилась в метро. До ближайшего клуба, где она часто бывала с подругами, было три остановки. Однажды она там даже выступила.

Притулившись на диванчике, обитом дермантином, Марина устало вытянула ноги. Кататься бы так всю ночь…

Вагон был почти пустым. Напротив сидела толстая баба с кошелкой, из которой торчали палки колбасы, багет и перья зеленого лука. Лицо бабы казалось неживым от смертельной усталости. Она, так же как Марина, блаженно вытянула ноги и навалилась на спинку в полном изнеможении. Рядом с бабой пристроился невнятный тип с мокрыми волосами и болезненным лицом. На Марину он поглядывал с интересом. Она же, отметив странный, восточный разрез неожиданно ярких, зеленых глаз, возмущенно отвернулась. Тип на миллионера не тянул. Его ботинки были разбитыми и грязными, штанины джинсов тоже украшали серые комья, грозящие вот‑ вот отвалиться. Когда Марина направилась к дверям вагона, тип последовал за ней. На выходе из метро она обернулась, снова поймав этот странный стеклянный взгляд…

По дороге к клубу она обернулась еще пару раз, но попутчика из метро не заметила. Марина перевела дух и свернула во двор. Так, если протиснуться через щель в заборе, путь получался более коротким.

Она не дошла до дверей всего несколько метров, когда что‑ то большое рвануло ее за плечо и притиснуло к стене. Глухо вскрикнув, она, совершенно ошалевшая от страха, увидела перед собой сверкающие зеленые глаза с восточным разрезом и руку, довольно грязную, с парой кровоточащих заусенцев на пальцах. Рука сжимала нож, прижимая лезвие к ее лицу.

– Будешь орать, на лоскуты порежу, – пригрозил насильник. – Поняла?

Она всхлипнула и затрясла головой, изобразив согласие. Скосив глаза на сверкающий клинок, она не сразу сообразила, что холодные пальцы лезут под юбку, сдирая с нее колготки и трусики. Он сладострастно дышал ей в ухо, прерываясь на леденящий, змеиный шепот:

– Моя сладкая… Моя сладкая…

Она не нашла в себе сил сопротивляться, даже когда пришла боль, не чувствуя содрогающихся толчков чужеродного организма, проникшего в нее с бесцеремонностью налетчика. Только в слезинках, катившихся по щекам, отражались фонари и блестящее лезвие ножа, которое он так и не убрал от ее лица…

Медленно, словно старуха, она поднялась с мокрого тротуара и вытерла грязной рукой лицо. Волосы слипшимися сосульками падали на глаза, закрывая обзор темной пеленой. Она провела ладонью и по ним, чувствуя кожей комочки грязи и колкую пыль штукатурки, осыпавшуюся со стены. Замок на юбке был сломан. Она подтянула спущенные трусики, потом колготки с дырой на колене и поискала глазами сумочку. Сумка валялась рядом, нераскрытая, грязная. Похоже, ее недавнему знакомому содержимое кожаного баула было неинтересно. Марина сделала шаг и охнула. Разбитые колени обожгло болью. Проклятый каблук все‑ таки отвалился.

Внутри все горело, ломало судорогами, кожу саднило от царапин. В туфлях хлюпала вода.

Лишь бы выйти на улицу, поближе к людям…

Она вышла на тротуар и похромала вперед, шарахаясь от прохожих, которые с легким удивлением смотрели на ее грязную куртку, сломанный каблук и порванные на коленях колготки. Марина смотрела на мир исподлобья и чувствовала себя омерзительно грязной, словно окунулась в какую‑ то слизь неопределенного происхождения. Как‑ то она смотрела космический блокбастер и визжала от ужаса при виде мерзкого инопланетного монстра, покрытого такой вот слизью. Режиссер не поскупился на спецэффекты, и к финалу главная героиня полностью была вымазана липкой серой пакостью. Теперь Марина понимала, как та себя чувствовала…

Улица, на которую она свернула, выглядела какой‑ то неухоженной, несмотря на обилие фонарей и неоновых реклам. Возможно, потому, что была загажена мусором, словно московские дворники решили устроить забастовку, а к тротуару притулилось сразу несколько машин, вокруг которых крутились сомнительные типы. Парни в спортивных костюмах крутили на пальцах ключи от своих четырехколесных друзей, перебрасываясь сальными шуточками. Марина притормозила, а потом и вовсе остановилась. Идти мимо них не хотелось. В памяти сразу возникали эти странные восточные глаза с зеленой радужкой, в которых плескались водяные драконы…

Она попятилась, растолкав группку девиц, одетых чрезвычайно легко для такого прохладного дня, и пошла назад.

В этот момент все вокруг пришло в движение!

Парни рванули к своим машинам и стартовали с места с диким визгом покрышек. Девушки в летних нарядах тоже заметались по тротуару, но как‑ то бестолково, словно курицы с отрубленными головами. Марина хромала прочь и на происходящее не обращала внимания.

– Эй, а ты куда? – послышался вдруг грубый голос, и чья‑ то сильная рука схватила ее за локоть. Кошмар выпрыгнул наружу из подсознания. Марина завизжала и принялась отчаянно отбиваться свободной рукой.

– Блин, Петрович, иди сюда, тут какая‑ то бешеная, – крикнул мужчина и без особого труда заломил Марине руки за спину. Что‑ то холодное лязгнуло и сковало кисти. Марина вырвалась и бросилась прочь, но, пробежав два шага, споткнулась и что было силы врезалась головой в живот бегущему к ней милиционеру. Тот охнул и упал на тротуар, сложившись пополам и хватая ртом воздух.

– Ни фига себе! – восхитился тот, кто надел на Марину наручники. – Это ж не девка, а какой‑ то Джеки Чан! Петрович, ты живой? Она в тебе дыру не пробила?

– Чего ржешь? – огрызнулся Петрович. – Пакуй ее. Обдолбанная, поди.

– Будет сделано, – отрапортовал милиционер, в его исполнении это прозвучало как «бусделано». Он поднял с земли сперва Петровича, а потом отчаянно брыкавшуюся Марину и потащил ее к автобусу, где уже томились девушки в летнем.

– Да не туда, – просипел Петрович. – К нам в машину ее. Еще не хватало, чтобы она там шалав этих перекусала. Потом объяснительных не оберешься.

– Да, давай ей кляп вставим и в кандалы закуем, – весело предложил милиционер.

Петрович пробурчал что‑ то непечатное и направился к автобусу.

Милиционер ловко запихал трясущуюся Марину в «газик» и захлопнул тяжелую дверь.

Внутри было тепло, пахло бензином, мочой и застарелым, въевшимся в стены ароматом немытого тела и пота. Марина скорчилась на неудобном сиденьи, вжавшись в стену. Руки за спиной свело судорогой, и она всхлипнула.

Выполнившие служебный долг милиционеры вернулись в машину и, мельком взглянув на свою пассажирку, тронулись с места, болтая о чем‑ то своем. Сквозь маленькое мутное стекло их было почти не слышно, но отдаленный рокот голосов и приглушенный смех показались Марине зловещими. Она заплакала и плакала всю дорогу, пока машина не остановилась, а в открытую дверь не ворвался холодный ветер.

– На выход, – лениво сказал Петрович. А может, не Петрович, а второй. Она не смогла идентифицировать их по голосам и оттого еще больше запаниковала. Рук Марина почти не чувствовала, а колени тряслись уже не от холода, а от страха. А еще мучительно хотелось в туалет.

Ее потащили в отделение, отобрали сумку, вывернули карманы и бросили вместе со всеми в камеру. Почему‑ то она была уверена, что их посадят в клетку, как диких зверей, и затряслась, когда увидела эти толстые прутья, подпиравшие потолок. Но в клетке сидели двое кавказцев и какой‑ то бомж. Поэтому милиционеры потащили всех девушек в одну камеру и втолкнули внутрь. Марину заводили последней. Хорошо хоть наручники сняли.

Девиц было много. Они заняли все нары, негромко переговариваясь между собой. Кажется, для них задержание не было чем‑ то ужасным. Для Марины на нарах места не осталось, и она села на корточки, опершись о стену. В камере тоже было холодно.

– Эй, – вдруг позвала одна девица. – Ты кто?

Марина посмотрела на нее и отвела взгляд.

Не хотелось говорить, не хотелось думать. Даже сейчас ей казалось, что все вокруг покрыто мерзкой серой слизью, и она поминутно трогала пальцами стену, чтобы проверить, не погружаются ли они в инопланетный кисель. На свет одинокой лампочки слетелись ночные мотыльки, и даже удивительно было, откуда они в таком холодном сентябре, не иначе как жили прямо тут, вили коконы под потолком. Крылья бабочек отбрасывали на стены мрачные колышущиеся тени. Казалось, что в камере кружатся летучие мыши, готовые вонзить клыки в шею зазевавшихся узников…

Теперь на Марину смотрели все. Эти совиные, немигающие взоры сводили ее с ума. Девицы не выглядели дружелюбными. От них наверняка можно было ждать чего угодно.

– Ты кто? – требовательно повторила девица. – На Резо работаешь?

Марина снова не ответила. Тогда девица легко соскочила с нар и подошла ближе, оглядывая ее с недоумением. Разглядев ее сбитые колени и рваные колготки, она присвистнула:

– Не хило тебя менты отоварили! Ты как на нашем месте оказалась?

Марина молчала, угрюмо уставившись в пол.

От холода и шока ее начало трясти так, что зубы выбивали барабанную дробь. Тени мотыльков, а может, летучих мышей‑ вампиров продолжали кружиться…

Девица смотрела с сомнением, словно раздумывала: продолжить допрос мирно или на всякий случай дать неизвестной девке в зубы?

Замок лязгнул в тот момент, когда девица с угрожающим видом двинулась к Марине, а та инстинктивно закрыла лицо руками.

– Михайлова, на выход! – грозно приказал милиционер. Марина не сразу сообразила, что Михайлова – это она, а потом опрометью бросилась прочь из душного смрада камеры.

Девица проводила ее холодным взглядом и, криво усмехнувшись, полезла на нары.

– Ты какая‑ то загруженная сегодня, – рассеянно констатировала Лена, томясь в длинной очереди. – Блин, вот народу приперло. Сидели бы дома, в тепле и сухости… – Угу, – буркнула Марина, передернув озябшими плечами.

После двух кошмарных дней ей постоянно было холодно.

В куртке были не карманы, а издевательство: мелкие, узкие, ладони в них полностью не помещались, даже мелочь – и та выпадала. Потому Марина носила телефон на шнурке или в сумке, а мелочь и проездные – в нагрудном кармане. Но ведь в нагрудный руки не засунешь…

– Блин, чего они так долго? – раздраженно спросила Лена. – На всякий случай запомни: в первые ряды не лезь, а то примелькаемся! Тогда нас пускать перестанут.

Марине казалось, что лучше уж пусть тебя один раз заметят, чтобы прославиться сразу, чем всю жизнь сидеть серой мышью в углу да еще постоянно менять внешний вид, чтобы не попасть в категорию «профессиональных зрителей». Таких редакторы действительно не очень любили и гнали из кадра. Но не признать Ленкину правоту она не могла.

– О, пошло дело, – обрадовалась Лена. – Сейчас они нас быстренько осмотрят и пустят внутрь… Кстати, ты так и не рассказала, где пропадала два дня. Я Лехе звонила, он вроде как на свадьбе был. Где тусила‑ то?

Марина предпочла сделать вид, что не расслышала.

В самом деле, не рассказывать же… До сих пор, когда она вспоминала прошедшее, ее передергивало, особенно когда мерещилось холодное острое лезвие, прижатое к щеке.

Дежурный опер, к которому ее привели из камеры, посмотрел на жалкую фигурку без особого интереса, мотнул головой на стул и начал вдумчиво изучать документы.

– Михайлова Марина Максимовна, – медленно произнес он. – Из городу Челябинску. Так‑ так‑ так, проживаем где? Где регистрация? Ага… вот…

Опер комично произносил слова, словно казался стараться менее официальным, а может, просто забавлялся. Марина молчала, стараясь унять дрожь в коленях.

– И что это мы, Марина Максимовна, мало того, что всяким непотребством занимаемся, так еще и хулиганим? Зачем милиционеров побили, а?

– Я не била, – буркнула она.

– А кто бил? Пушкин? У меня вот в протоколе сказано: «Во время задержания набросилась на сотрудника, находящегося при исполнении»… Что же это ты, Марина Максимовна, себя так ведешь? Подружки твои куда скромнее. Или ты первачом и еще не поняла, как себя надо вести с правоохранительными органами?

– К‑ какие подружки? – икнула она.

Опер скривился.

– Ты мне тут ваньку‑ то не валяй. Под кем ходишь? – вдруг рявкнул он.

– Что? – пролепетала она, чувствуя, что глаза наливаются слезами.

– Сутенер твой кто?

Марина задрожала еще больше.

– Я не проститутка, – сказала она тихим голосом.

– А кто? – ядовито поинтересовался опер. – Доктор наук?

– Я певица.

– А я о чем, – усмехнулся опер. – Певицы, они ж такие… Ты мне, рыба моя, скажи, зачем Петровича нашего побила?

– Не била я его. Шла мимо, а он за руку схватил, я испугалась…

– Чего ж ты испугалась? – удивился опер. – Петрович у нас совершенно безобидный дядька, лучший друг женщин и детей позднего пионерского возраста. И, кстати, откуда это певицу несло, да еще в таком виде?

Она перевела взгляд на свои ободранные коленки и вдруг, вспомнив взгляд зеленых раскосых глаз, почувствовала, как в голову ударила волна паники и отвращения, а следом вторым приливом принесло страх, смытый адреналином. Горло перехватило спазмом. Она часто‑ часто заморгала, стараясь сдержать слезы, но не смогла. Перед глазами поплыли разноцветные круги. Марина разрыдалась и сползла на пол, уткнувшись лицом в колени.

– Ты чего это? – рявкнул опер. – Ты брось мне тут истерики закатывать! А ну, вставай!

Он подбежал к ней и, схватив за руку, попытался поднять, но это прикосновение напугало Марину еще больше. Она завизжала так, что опер с перепугу попятился, опрокинул стул и замер, не зная, как реагировать.

– Ну… ты это… ты чего? – повторил он мягче и, подойдя ближе, присел на корточки и прикоснулся к волосам. Она шарахнулась в сторону, вжавшись в угол:

– Н‑ не трогайте меня!

– Да успокойся ты, никто тебя не трогает…

Он снял трубку и что‑ то вполголоса проговорил. Всхлипывающая Марина не разобрала ни слова. Поджав ноги к подбородку, она закрыла лицо руками. Дверь открылась, впустив пузатого мужичка с чемоданчиком в руках.

– Ну, чего тут у тебя? – миролюбиво спросил он у опера. Тот мотнул головой в сторону Марины:

– Да вон, истерика… Орет, плачет. Петровича побила.

– А мы щас укольчик, и все пройдет, – спокойно ответил толстячок и открыл чемоданчик. – Да, милая?

Марина сжалась в углу и как завороженная смотрела на приближающегося к ней мужчину со шприцем в руках. Паника подступила к горлу. Толстячок миролюбиво улыбался, разглядывая ее, а потом его взгляд скользнул куда‑ то вниз, к ногам. Улыбка сползла с его лица, он нахмурился.

– Леня, – сказал он. – А вы девочку где подобрали?

– Да на углу, когда на шалав облаву делали, – раздосадованно сказал опер. – А что?

– Да что‑ то мне ее вид не нравится. Девочка‑ то давно на панели?

– А я знаю?! Я ее еще и не допрашивал толком, она сразу реветь начала. Говорит, что певица и вообще мимо шла.

Пузатый мужичок отложил шприц, присел рядом с Мариной и заглянул в глаза. Она тряслась, стараясь вжаться в стену так, чтобы раствориться в ней без остатка. Все мужчины на земле в этот день стали ее врагами.

Разве что этот… от которого пахло больницей, лекарствами и почему‑ то булочками с ванилью, казался другим.

– Милая, с тобой что‑ то случилось? – спросил он.

И его голос звучал как‑ то по‑ другому, словно голос дедушки, который обнаружил внучку плачущей над разбитой коленкой. Марина замерла, а потом часто затрясла головой.

– Тебя кто‑ то обидел? – спросил «дедушка».

И она разрыдалась снова, выталкивая из себя прерывистое признание о неудачном походе в клуб, о зеленоглазом насильнике и ноже, впивающемся в щеку. Краем сознания она уловила «Ах ты, господи! », произнесенное опером Леней, но остановиться не могла, выплескивая подробности – маловразумительные от рыданий. Она остановилась, только когда начала задыхаться, а в руку впилась иголка. Проваливаясь в сон, она успела услышать, как опер звонил по телефону, сумбурно пересказывая ее откровения.

– Да, опять нападение. И описание похоже. Выходит, он все еще бродит по району, – сердито проворчал Леня.

Больше Марина ничего не услышала – она крепко спала в неудобном кресле с продавленным сиденьем.

Студия, где снимали «Кулинарную битву», ее разочаровала. Марина, которая до того видела передачу только по телевизору, наивно предполагала, что ее встретит шикарный интерьер, сверкающие хромом приборы, глянцевые поверхности и неуловимое телевизионное волшебство. На деле студия оказалась крошечной, со стенками из крашеного гипсокартона, который в одном месте – она специально пригляделась – был пробит, очевидно, ударом чьей‑ то ноги.

От прожекторов было невероятно жарко…

Лена выглядывала знакомых: кому‑ то даже помахала рукой и показала жестами, мол, перезвонит.

Пока помощники режиссера выставляли свет, Марина скучала, лениво оглядываясь по сторонам, и все старалась сесть так, чтобы не слишком бросалось в глаза ее странное одеяние. Юбку она одолжила у Ленки. Колготки ей дала в больнице пожилая женщина‑ врач, когда Марину доставили туда для экспертизы. Сама процедура осмотра почти не отложилась в ее памяти. Она смутно помнила сочувствующие взгляды врача, собственные сбивчивые показания и то, как подписывала протокол. Потом ее оставили в покое, дав выспаться и прийти в себя.

Она проспала почти сутки.

В четверг, поздно вечером, она лежала, разглядывая потолок, и вяло думала, что переживала бы изнасилование куда острее, если бы ее не забрали в отделение. Кто бы подумал, что законы физики и тут оправдают себя? Минус на минус дает плюс. Нет, Марина, конечно же, переживала, чувствовала себя препогано, но теперь, когда в голове еще шумело от лекарств, произошедшее казалось сном, омерзительным, гадким, но отчего‑ то нереальным. И если бы не царапины на шее и руках, не сбитые коленки, она и вправду подумала бы, что все приснилось…

На съемки идти не хотелось, подруга буквально заставила ее выползти из раковины.

Знакомое лицо выплыло из ниоткуда.

Она вздрогнула, словно увидела призрак, прищурилась, рассматривая высокую фигуру в темных брюках и фиолетовой рубахе, словно в прицел. Вот он теперь какой…

Егор Черский был сокрушительно хорош.

В последний раз Марина видела его год назад, когда он съезжал с квартиры. Правда, был еще один эпизод: она выступала в ночном клубе и заметила его за одним из столиков. Потом он исчез из видимости надолго, сменил номер телефона, не отвечал на электронные письма, вычеркнув бывшую соседку из жизни раз и навсегда.

Марина рассматривала его жадно, как смотрят на старого друга, сошедшего с поезда Варшава – Москва, – такого заграничного, лоснящегося от сытости и богатства. Черский раздался в плечах, загорел так, что издалека походил на танцора латино, сменил прическу. Теперь от его длинных, закрывающих лоб волос осталась только лихая брюнетистая челка, взбитая вверх. И только глаза остались прежними, темными и влажными, как маслины.

– Хорош, – одобрительно сказала Ленка. – Это про него ты говорила, да?

Марина кивнула.

– Надо подойти потом. Познакомиться… туда‑ сюда…

– Сильно сомневаюсь, что с ним у тебя получится «туда‑ сюда», – усмехнулась Марина. – Этот мальчик играет в высшей лиге, и нам туда ход заказан.

– Ой, да ладно, – отмахнулась Ленка. – Мужики все одинаковые. Две руки, две ноги, посередине сволочь. И вечно хотят трахаться. И этот такой же. Вот зуб тебе даю, если познакомишь, я затащу его в койку. Или он педик?

– Сама ты педик, – обиделась Марина.

– А чего? В Москве это норма, а на телевидении и подавно. Вон какую карьеру сделал. Поди, спит с кем надо.

– У него папахен – олигарх.

– А, другое дело, – уважительно сказала Ленка. – Тогда, конечно, может себе позволить, чтобы все было по любви. Ух, до чего я это богатство люблю и уважаю…

Марина не ответила.

Она долго наблюдала, как осветители выставляют прожектора, а потом, не выдержав, поднялась с места и пошла к Егору, держащему в руках кипу бумаг и просматривавшему их с мрачным видом.

– Девушка, вы куда? – крикнула какая‑ то помощница режиссера. – Вернитесь на место!

Егор поднял голову и посмотрел на Марину без особого интереса. Затем он снова уткнулся в бумаги.

– Девушка! Я сказала вам, вернитесь на место!

– Егор! – позвала Марина. Он снова посмотрел на нее, прищурившись и прикрыв глаза от света софитов. Затем вежливо улыбнулся и махнул рукой охраннику, рванувшему наперерез.

– Здравствуй, Марина, – сказал Егор, не сдвинувшись с места.

Она проглотила легкую обиду. Мог бы и подойти…

– Привет, – выдохнула она, споткнулась о кучу каких‑ то проводов и, едва не упав, схватилась за его руку.

– Хорошо выглядишь, – произнес он ровным, лишенным интонаций голосом. Марина вдохнула и забыла выдохнуть: он что, издевается?!

Черные масляные глаза смотрели насмешливо, окинув ее взглядом‑ рентгеном с головы до пят. Она показалась сама себе страшной и какой‑ то облезлой, как старая туфля, выброшенная на обочину. Как можно отвешивать дежурные комплименты, когда перед тобой стоит такое чучело? Ей показалось, что он заметил все: чужую, не по размеру юбку, грязные туфли, замазанный тональным кремом синяк на подбородке. Она тоже разглядела детали – от модных остроносых туфель до шикарных часов, небрежно болтавшихся на запястье. Золотая цепь на его шее была изящного плетения и явно куплена в дорогом салоне, а от уложенных волос несло тонким ароматом французской туалетной воды. Марина припомнила, что Егор всегда умудрялся выглядеть роскошно, даже в линялых джинсах и простецкой футболке, в которых ходил дома. Почему же ей никогда это не удавалось?!

«Потому что в нем есть класс, – ответила она самой себе с раздражением. – Это про таких говорят: аристократы! »

В последнее время «таких» все чаще называли метросексуалами. Она часто читала про них в модных журналах, попроси ее кто‑ нибудь назвать отличительные признаки метросексуала, она, не задумываясь, сказала бы: чистые, ухоженные ногти и волосы. Как у Черского, следившего за волосами с маниакальностью. Впрочем, Егор всегда был педантом. Как‑ то у него в кухне она увидела расставленные ручками в одну сторону кружки, а салфетка на столе всегда свисала одним уголком ровно на два сантиметра…

А сейчас он стоит перед ней и говорит, что она, помятая и несчастная, хорошо выглядит, хотя это явно не так.

Издевается?

– Как живешь? – спросил он. В голосе ей почудилась насмешка.

Марине очень хотелось рассказать, как ей живется, со всеми подробностями, не упустив ничего, но еще больше хотелось, чтобы он не просто проникся ее проблемами, а помог. В конце концов, ему же это ничего не стоит…

– Егор, пора, – крикнула давешняя помощница режиссера. – Гости прибыли, их уже гримируют.

– Извини, мне пора, – улыбнулся Егор. – Все дела, дела, даже поговорить некогда…

– Может, после программы? – быстро предложила Марина. – У меня столько новостей…

– Да, конечно, – быстро сказал он и шагнул прочь, под лучи софитов.

Марина проводила его взглядом, застыв на месте.

– Девушка, пройдите на свое место, пожалуйста, – измученным голосом попросила помощник режиссера.

Марина пожала плечами и направилась к своему пластиковому креслицу.

Часть 2

День был ни к черту.

Вести кулинарное шоу Егору приходилось впервые. Когда ему, уже состоявшемуся телеведущему, сделали подобное предложение, он долго колебался, намереваясь отказаться.

Кабинет продюсера был так себе. Все‑ таки на телеканале он был не главным и отвечал лишь за развлекательную часть вещания, в которую входило и кулинарное шоу. Серые стены, серая мебель, много хрома и стекла и корпоративные зеленые вставки на всем в самых неожиданных местах. Зеленые вазы, зеленые дверцы на шкафчиках, и даже абажур настольной лампы – травянистого цвета, совсем как тот, что, по слухам, везла в Шушенское супруга вождя мирового пролетариата. Заглядевшись на абажур, Егор пропустил момент, когда продюсер предложил ему поработать на их канал.

– Я ничего не смыслю в еде, – беспомощно бормотал он. – Не гурман, готовить умею только простейшие блюда и даже хлеб не порежу ровными ломтиками.

– А как ты режешь хлеб? – заинтересовался продюсер, блестя глазами.

Посмотрите‑ ка, весело ему! Злость помогла Егору собраться и отбить радостную улыбку потенциального начальника ледяным рикошетом:

– Криво. Один край всегда толще другого. Меня же на смех поднимут, если я там начну давать советы.

– Тоже мне, проблема, – скривился продюсер. – Там сейчас Коля Рындин рулит. У того вообще предел кулинарных возможностей – макнуть пакетик с чаем в кипяток.

– Рындин – медийная личность, – возразил Егор. – Он сейчас на гребне славы. Так что совершенно не важно, как он… макает пакетик в кипяток. Его и без того любят.

– Ой, я тебя умоляю! Распиарили идиота, стоит – вывеской торгует, а двух слов связать не может. Мне уже несколько раз жаловались гости, что им приходится вытягивать шоу самостоятельно. А это, между прочим, его обязанность! Поэтому я хочу предложить работу тебе.

– Почему?

– Видел я прямой эфир, где ты четыре часа с Гайчук вел концерт и тараторил, как сорока. Причем видны моменты, когда вам реально приходилось тянуть время. Надо отдать должное, вы мастера. Я бы ее даже пригласил, но мне для формата нужен: «а» – мужчина, и «бэ» – у которого язык без костей…

Егор холодно улыбнулся. Да, ему уже несколько раз приходилось вести длинные концерты, причем иногда даже экспромтом, часто – в прямом эфире. В соведущие ему частенько ставили скандалистку Аксинью Гайчук, которая тоже пауз между словами не делала. Один раз они работали даже в Кремле, хотя туда, как правило, приглашали ведущих, проверенных временем: двое из них вели концерты еще при генсеках, пережив практически все Политбюро развалившегося СССР.

– Ну, Егор, соглашайся, – миролюбиво сказал продюсер. – Это несложно, честное слово. У нас в позапрошлом сезоне Миша Поперечный работал, так он первый эфир оттарабанил без запинки и без шпаргалок даже. Классный ведущий был, не капризничал, как Коля, и водку не жрал сверх меры. Дело‑ то простенькое. Это ж не прямой эфир! В день записывается по две, а то и три программы. И за каждую мы платим хорошие денежки.

– О денежках можно поподробнее? – уточнил Егор и бросил быстрый взгляд на пустую чашку. Хорошо бы еще кофе выпить…

Продюсер взгляд уловил и, ухмыльнувшись, нажал на кнопку громкой связи:

– Лара, кофе нам. И быстро.

– Одну минуту, Иван Сергеевич, – сказал телефон приятным женским голосом. Продюсер развалился в кресле и, скрестив пальцы на объемистом животе, побарабанил по нему.

Егор отвел взгляд.

Смотрите‑ ка, как вы выросли, господин Черский!

Давно ли приехали из Новосибирска, носились, высунув язык за звездами, подсовывая им под нос диктофон. А сейчас с вами желает отобедать продюсер центрального телеканала, да не просто так, а по делу.

От обеда Егор отказался.

Он предпочел зайти лично, просидев на диванчике приемной всего‑ то четверть часа, после чего был с радушием принят продюсером.

– Беда мне с этими звездами, – пожаловался Иван Сергеевич. – Ты меня поймешь, поскольку сам в этой шкуре пребываешь. Вечно они норовят папеньку обуть, а лишний раз зад оторвать от дивана не желают. Вот смотрю я на западных звезд – и диву даюсь. Какая игра, какие краски! А у нас? Вон Рындина, к примеру, взять. Он что, артист великий? Дерьмо, а не артист, даром что фотокарточка красивая. А понтов выше крыши: «Раньше одиннадцати на площадку не приеду, между съемками два часа отдыха, массажистку и бутылку вискаря каждый день! » Замучались мы с ним. Или эта… как ее… тьфу, совсем из памяти вылетело… бывшая жена Киреева…

– Алексеева?

– Да, точно. На прошлой передаче была. Тоже звезда, куда деваться. Недавно кинишку смотрел с ней – полдня плевался. Дубина неповоротливая! Ты возьми, к примеру, Мэрил Стрип: какая игра! Сколько эмоций в одном движении бровей! А наши только кривляться могут… А знаешь почему?

– Предполагаю, что школы той, что раньше была, уже нет.

– Вот! – удовлетворенно сказал продюсер. – Нет школы. Потому кто у нас в артистах? Жены, любовницы, дети и внуки. И все сплошь красавцы и красавицы, они морду корчить не приучены, боятся – морщины полезут. Кто попало в кино играет: кавээнщики, певцы, или вон бывшая дворничиха и узбекский гастарбайтер. И, между прочим, играют не хуже профессиональных актеров с дипломами… У тебя что за плечами?

– Журфак.

– И диплом, поди, красный?

– Нет, – усмехнулся Егор. – Я ради корок жилы не рвал.

– Тем не менее в тебе чувствуется профессионализм. Ты же у себя в программе не просто воздух сотрясаешь, а вопросы задаешь. Вот и мне нужно будет нечто подобное, только чтобы вопросы профи задавал, а не быдло пьяное. А где таких взять?

Секретарь в сером, подчеркнуто‑ деловом костюме неслышно открыла дверь кабинета и вошла, держа на вытянутых руках сверкающий поднос. Чашки корпоративного зеленого цвета, сахарница такая же, и только вазочка с конфетами сверкала неуставным серебряным блеском. Продюсер тяжело вздохнул.

Нелегко ему, подумал Егор, поблагодарив секретаршу скупой улыбкой. Она вежливо кивнула в ответ, поставила кофе перед шефом и вышла, цокая каблуками. Егор чисто мужским взглядом проводил ее удаляющуюся спину, ровную, как у гренадера, оценил тугие полукружья попки и с куда меньшим интересом поглядел на Ивана Сергеевича.

– Хороша? – спросил тот.

– А то!

– Бывшая мисс… то ли Самара, то ли Казань, не помню точно. Тоже приехала звездой устраиваться. Только таланта нет никакого. Не поет, не танцует, и как камеру увидит, в обморок падает. Даже прогноз погоды не смогла вести. Но девочка старательная. Вот, взял к себе в секретарши. Пока доволен.

– Рад за вас и за нее, – усмехнулся Егор. – Так что там у нас с суммами?

– Ехидничаешь? Это хорошо. Люблю остряков. В общем, за один эфир будем платить по косарю зеленых. В день снимаешься в трех передачах – три штуки в карман. Официально в ведомости меньше проставим, чтобы налоги не платить бешеные. Устраивает?

Это было больше, чем предполагал Егор. В собственной программе он получал сумму покруглее, но там приходилось совмещать должности продюсера, режиссера, ведущего, а иногда и журналиста. И хотя подобная жизнь ему нравилась, нельзя было отрицать, что бешеная гонка прошлого года начала его утомлять. Чтобы сразу не отвечать, он уставился в окно.

Пронзительно синее сентябрьское небо дышало холодком. Легкий ветер колыхал вертикальные полосы жалюзи немыслимого зеленого колера, а узкие солнечные лучи слабо нагревали паркет, словно намекая – это прощальный подарок. Хотите погреться – грейтесь сейчас, пока мы еще хоть в какой‑ то силе, потому что не за горами октябрь, потом ноябрь с его комковатыми тяжелыми тучами, а потом и зима. При мысли о зиме, невыносимо долгой, противной и слякотной, как все зимы в Москве, Егор вздохнул.

– У меня же и свое шоу есть, – вяло возразил он. – Работы полно. Как я успевать все буду?

– А чего тебе не успевать? Чай, не на край света мотаться. На лифте съедешь на три этажа, вот тебе и новая работа. И потом, я же говорю, это не прямой эфир. Оттарабанишь три программы – и гуляй до следующего раза. Графики согласуем. В конце концов, не только под тебя придется подстраиваться. Сам понимаешь, артисты тоже люди занятые. Ну, Егор, не ломайся.

– А Рындин как же? – спросил Егор для проформы, ему было абсолютно все равно, что будет с актером, не справившимся с задачей.

– Это тебя заботить не должно, – жестко сказал продюсер. От его показного добродушия не осталось ни следа. Егор приподнял бровь и даже голову наклонил, как любопытный попугай. И только взгляд остался холодным, цепким. Иван Сергеевич недовольно скривился, заглянул в чашку – не осталось ли там кофе.

Чашка была пуста, только на дне болталось немного вязкой гущи. Продюсер сделал вид, что пьет, дабы выиграть время. Под взглядом Черского ему стало как‑ то неуютно.

– Спекся Рындин, – нехотя пояснил он. – Он у нас в сериале бандита играет, но сорвал уже несколько съемочных дней, да еще тут куролесит, решили мы его убить.

Теперь бровь Егора поползла вниз.

– Ну, не взаправду, конечно, – хохотнул продюсер. – В сериале. А поскольку новый сезон начнется без него, то и на передаче ему делать нечего. Ну, что, согласен?

– А у меня проблем с Рындиным не будет? – осторожно осведомился Егор.

– Да брось, какие с ним могут быть проблемы?

– Ну, мало ли…

– Не будет, я тебе гарантирую. Так что? По рукам?

Егор кивнул и улыбнулся чуть теплее.

– Отлично, – обрадовался Иван Сергеевич. – Давай, сходи на пробы. Ты, конечно, профи, но мне нужно и картинку посмотреть. Если все будет пучком, завтра начнем работать.

На пробах все было пучком.

Работа действительно оказалась несложной. По сравнению с бешеным ритмом собственной программы Егора кулинарное шоу выглядело оазисом спокойствия. Вместо приглашенных знаменитостей Егору ассистировали две помощницы режиссера, которых он пытал каверзными вопросами. Выглядело это настолько живо, что продюсер, с удовольствием отсмотрев эфирные сорок минут, без лишних разговоров подсунул Егору контракт. И только на следующий день, приехав на съемку, Егор убедился, что здесь, среди кухонных комбайнов и тостеров, ему может быть крайне неуютно. Беды ничто не предвещало до того момента, пока Егор не взял в руки сценарий и не прочитал список приглашенных гостей.

На телеканале любили склоки и скандалы. Этим он славился с момента его основания. Здесь не приветствовались старые добрые посиделки с уважаемыми людьми, монотонно рассказывающими о своем житье‑ бытье. Дикторы не стремились выглядеть лучшими друзьями приглашенных, смотрели на них с недобрым прищуром, с удовольствием стравливали гостей друг с другом и наслаждались заваренной кашей. Гости вцеплялись оппонентам в волосы, обливали их водой и с наслаждением били друг другу морды. Рейтинги канала зашкаливали, а телезрители, отслеживавшие анонсы, с нетерпением ждали, что выкинет очередная звезда. Сидя в маленькой гримерной, Егор читал сценарий и чувствовал, как волосы встали дыбом.

– Вы с ума посходили, что ли? – спросил он у помощницы режиссера. – Ладно, Залевского дернули во время очередного запоя, это фигня. Но какого хрена вы поставили в пару Голубеву и Черницына? Рая, ты что, с дуба рухнула? Они же поубивают друг друга.

– Да ладно, – отмахнулась смешливая Раечка, которой было глубоко все равно, кого ставить на эфир. – Нам же лучше будет, если они передерутся.

– Они хоть знают, кто с кем будет состязаться?

Раиса пожала плечами. Она только что пришла работать на телевидение и не понимала местной кухни. Какая разница, кого с кем ставить в пару? Главное – засветиться в эфире. А артистов хлебом не корми, дай поблистать в прайм‑ тайме, да еще денег за это получить.

– Значит, так, – скомандовал Егор. – Меняем все местами. Черницына поставим с Залевским, а Голубеву – с шеф‑ поваром из кабака. Это и честнее будет, и мы, глядишь, живыми уйдем.

– Начальство не согласится, – возразила Раечка. – Оно уже сценарий утвердило.

– Я сам к начальству пойду, пока не поздно еще. Как только я отзвонюсь, найди Голубеву и скажи ей, чтобы она приехала на два часа позже.

– На фига нам такой геморрой? – возмутилась Раечка.

– Геморрой будет, если мы все как есть оставим, – пояснил Егор, сгреб в кучу разрозненные листки сценария и пошел к дверям. – Будут искать – я у шефа.

Раечке было все равно, потому возражать она не стала. Ее дело людей на передачу пригласить, проследить за тем, чтобы вовремя приехали, были довольны, накормлены, напоены, а личный автотранспорт звезд не сгинул на стоянке, напоминающей Бермудский треугольник. Почему‑ то часто так получалось, что артисты, приткнув свои «Мерседесы» и «Лексусы», потом никак не могли их отыскать. Вот и приходилось Раечке, высунув язык, носиться по тесно заставленной разномастными авто стоянке и искать забытых железных коней. На прошлой неделе, к примеру, потерялся «Ягуар» самого Теодора Алмазова, который в кои‑ то веки сам сел за руль. Когда машину нашли, она оказалась, вопреки утверждениям певца, вовсе не «беленькой», а цвета «металлик», а уж какой у нее номер – певец и подавно не мог сообщить. Привык, знаете ли, видеть машину изнутри, а потому, едва захлопнув дверь, позабыл, какого она цвета. Да и немудрено. Гастроли, съемки и постоянно новые, незнакомые машины, водители с одинаково стрижеными затылками…

Впрочем, были куда более забавные случаи, вроде казуса с певцом Андреем Синицыным, бездарно провалившимся на европейском музыкальном конкурсе. Синицын приехал на съемку в кабриолете веселенького канареечного цвета, а покидая Останкино, обнаружил в нем кучу мусора. Не помогла ни репутация, ни охрана, впрочем, исполняющая свои обязанности спустя рукава…

Егору до этих мелочей не было дела. Куда больше его волновал предстоящий эфир. Нет, волновал – не совсем верное слово. Предстоящая съемка должна была стать крайне… неприятной.

Во‑ первых, Залевский, по паспорту – Алексей Пузиков. Конечно, эта фамилия крайне не подходила герою дамских грез, потому Алексей и сменил ее на более пристойную. В младые лета он сыграл одну из главных ролей в трилогии на историческую тему. Благородного гусара, спасающего честь державы, мгновенно полюбили зрители, а за Залевским моментально закрепилась репутация рыцаря, готового на любой подвиг ради Отечества или прекрасной дамы. Зрительницы умирали от любви, слали письма, залитые нежными слезами, и были готовы на все за один только его взгляд или улыбку.

На деле слава Казановы была несколько преувеличена. В жизни от киношного благородства не оставалось и следа. Залевский частенько поколачивал своих жен, которых к его сорокалетию насчитывалось уже пять, а количество не битых им любовниц заметно уступало количеству битых. Былая красота уже начала растворятся в обрюзгшем, стареющем теле, да и длительные запои не придавали актеру шарма. Однако чем старше становился Алексей, тем моложе были его подруги.

Во хмелю Залевский был буен, устраивал драки на съемочных площадках, требуя привилегий. Режиссеры снимали его больше по привычке, когда следовало украсить кадр знакомым лицом, но главных ролей предлагали мало, отчего Залевский еще больше пил и буянил.

Егор на ходу читал сценарий и мрачнел. В прессе лесным пожаром бушевал скандал. Залевский вышвырнул из дома свою пятую, а может, и шестую жену, предварительно столкнув ее с лестницы. Дама сломала два ребра и подала на супруга в суд. Дабы подогреть интерес к этой теме, руководство канала, владеющее также и газетой, пригласило Залевского на эфир.

Ну и как тут выкручиваться?

По коридорам Останкино, как хлопотливые муравьи, туда‑ сюда сновали люди, и каждый что‑ то тащил. Никто не старался идти степенно. Все носились, ускоряя шаг почти до бега, роняли папки и кассеты, демонстрируя всем своим видом невероятную занятость. Егор же по собственному опыту знал: стоит свернуть на лестницу, и там он увидит совершенно другую картину: медленно волочащих ноги курильщиков, бездельников из всех редакций, прячущихся от начальства, репортеров, обсуждающих эфиры, девиц школьного возраста, бесчисленных помощниц и секретарш. Туда, на лестницу, начальство заглядывало редко, предпочитая лифты. Не по рангу им по ступенькам носиться…

Егору же, несмотря на руководство собственной программой, было не привыкать носиться по лестницам. Вот только сейчас он был рад паузе и думал, как лучше выстроить разговор с Залевским.

Беседа о кулинарии может легко свернуть на домашнее хозяйство, а затем – и на супругу. И если Алексею не понравятся вопросы, он без особых церемоний устроит свару. А то и в драку кинется. Вон на прошлой неделе напал на журналистов, сломал им камеру, а репортера пнул в живот. Теперь репортер стал знаменитым и тоже собирается подавать в суд.

– Да вы злой, господин Пузиков, – хохотнул Егор, подходя к лифту. К начальству ехать было всего ничего, но не тащиться же по лестнице, встречая бесчисленных знакомых. Лифт застрял где‑ то внизу. Ожидая, пока пыхтящая кабинка подползет к этажу, Егор перелистнул пару страниц и вздохнул: Мария Голубева и Антон Черницын… Это уже во‑ вторых. Какой идиот позвал их на эфир вместе?!

Голубева и годившийся ей в сыновья Черницын были женаты около года, но после непродолжительного романа Антона и его партнерши по съемке певицы Рокси с треском развелись. Антон завел интрижку с девушкой Егора Аллой.

Дружбе пришел конец.

Егор с раздражением посмотрел на горевшую кнопку вызова. Лифт все не ехал. Скорей бы добраться до начальника, объяснить ему ситуацию и, перетасовав карты в колоде, разрулить готовый вспыхнуть конфликт. Голубева никогда не выйдет в эфир вместе с бывшим мужем, и ее, народную артистку России, придется уважить. По сравнению с маститой экс‑ супругой Черницын выглядит бледно. Да, популярный актер, восходящая звезда и все такое… Но по‑ настоящему значимых ролей у него пока нет, в то время как Голубеву обожает вся страна за ее веселые комедийные роли. Значит, Черницына долой, пусть против Марии играет профессионал. Иначе она устроит бывшему мужу какую‑ нибудь пакость… По слухам, Мария не раз предпринимала действия против Черницына, в результате которых тому отказывали в съемках.

Хорошо ей, подумал Егор. Она может позволить себе не выйти в эфир, не терпеть рядом Антона. А что делать ему? Улыбаться в камеру, обнимать Антона за плечи, демонстрируя всему миру, что у них прекрасные отношения, хотя они не здороваются при встречах, старательно делая вид, что незнакомы?

Лифт открыл дверцы, выплюнув старых и проглотив новых пассажиров. Егор зашел внутрь, прислонился к стене и мрачно подумал, как все непрочно в их суматошном мире. Почему никто не подумал, что ему тоже будет неприятно видеть Антона? В блестящих металлических стенах кабинки отражались смазанные силуэты людей. Егор протянул руку своему отражению и потер потянувшиеся к нему холодные пальцы собственного двойника.

– Ничего, – негромко произнес он. – Прорвемся!

Люди, стоящие рядом, оглянулись, но он не обратил на это никакого внимания, разглядывая размазанное отражение, повторявшее его движения.

Мария Голубева сидела в кресле и смотрела на всех исподлобья. Рядом на гримерном столике стояла чашка чая и вазочка с вкусностями. В коричневой жидкости плавали чаинки, лениво гоняясь друг за другом, фантики шоколадных конфет искрились под лампочками. Чашка была из категории «дежурных» – из таких поили гостей, когда те засиживались надолго. Мария чаю не хотела.

– Какого хрена вы вообще меня позвали? – осведомилась она трубным басом. – Я что, должна сниматься… вот с этим?

Антон Черницын, подпиравший стенку, лениво пожал плечами и выпустил струю дыма. В крохотной гримерной, куда набилась почти вся съемочная группа, все курили, хотя правилами это было строго‑ настрого запрещено. Дым свивался кольцами, как напуганная змея, поднимался к потолку, впитываясь в побелку. Часы над дверью неумолимо двигали секундную стрелку, словно палач лезвие гильотины. Чирк – и нет секунды, чирк – вот и час прошел. В скандалах время пролетает быстро, а эфир неумолим. Он уже анонсирован и должен начаться именно в указанное время.

– Маша, успокойся, – негромко сказал Егор. – Накладочка вышла. Сейчас все исправим.

– Накладочка? – вскипела Мария и оттолкнула от себя трясущуюся Раечку, не к месту сунувшуюся к ней с кипой салфеток. – Накладочка – это когда ты заказала семгу, а тебе принесли мороженого хека. Вот это – накладочка. А это, пардон за французский, х…ня. Гоша, я тебя, конечно, люблю и уважаю, но если не умеешь руководить процессом, не берись!

Раечка забилась в угол, наблюдая за ссорой с хорошо разыгранным ужасом. Ну, не дозвонилась она Голубевой, тоже мне, происшествие. Та, как на грех, удачно миновала все московские пробки и прибыла в телецентр точно по расписанию. И здесь же, у лестницы, лоб в лоб столкнулась с Черницыным, приехавшим еще раньше.

У Голубевой хватило выдержки не устраивать скандал прямо у входных дверей. Она поднялась наверх и излила душу там. Все это время Антон стоял рядом и презрительно усмехался дрожащими губами. Все это время Егор с побледневшим от напряжения лицом метался между ними, стараясь загасить конфликт. Получалось так себе, и он это прекрасно понимал, отчего лихорадочно курил, выпуская вверх клубы дыма. Антон смотрел на Голубеву с усмешкой, казавшейся подделкой.

Интересно, думала Раечка, неужели правда, что они были женаты? Нет, то, что они сочетались в ЗАГСе, она знала, но… может быть, это лишь пиар‑ ход? Она внимательно оглядела Антона.

Хорош, ничего не скажешь. Высокий, мускулистый, с пронзительными светлыми глазами и хищным носом. Над ремнем, правда, уже слегка выпирает животик. Мужику только дай волю, деньги и толику свободы – и он из поджарого волка превратится в жирного борова. Но все равно хорош! Что он делал рядом с этой старой развалиной?

«Старая развалина» загасила окурок в пепельнице и пробасила, словно медведица:

– Короче, так: или вы немедленно разруливаете эту ситуацию, или я уезжаю. А по пути зайду к вашему главному и выскажу все, что думаю о вас, в мелких подробностях. Понятно?

– Маш, не надо никуда ходить, не суетись, – поморщился Егор и запустил руку в волосы, откидывая челку назад. – Все уже решено. Рая, повар подъехал?

– А? – всполошилась та.

– Бэ! Повар, говорю, подъехал?

Раечка пожала плечами, а потом спохватилась:

– Может быть, и подъехал. Я вниз сбегаю, хорошо?

– Пулей! – скомандовал Егор и повернулся к разъяренной Голубевой: – Маша, поверь, я принял меры, как только увидел, кого поставили с тобой в пару. Сама видишь, какой тут бардак, а я буквально вчера пришел на канал.

– Я сейчас расплачусь, – съязвила Голубева.

– Маш, ну хватит. Все уже решили, переиграли. Поставим тебя в паре с шеф‑ поваром. Он, между прочим, жгучий итальянец, специалист по пасте и пицце. Или чего они там еще едят? И все будет чики‑ пуки. Антон снимется вместе с Залевским.

– Почему это он с Залевским, а не я?

– Хочешь ты? Пожалуйста. Только тогда придется ждать. Его все равно еще нет.

– То есть в этом случае ждать придется мне? – вмешался Антон. – И с какой стати?

– Антон, – ровным тоном произнес Егор, – позволь, я утрясу одну проблему, а потом займусь тобой. В конце концов, ты джентльмен, уступи даме.

– Ничего я не собираюсь уступать, – взвился Антон. – С какой стати? Я теперь должен откладывать все дела и ждать, пока вы отснимете эту старую каракатицу?

– Ах ты, паразит! – ахнула Мария. – Да ты же мне руки целовал, а теперь я – старая каракатица?!

– Ну, я не буду уточнять, куда ты целовала «этого паразита», – парировал Антон.

– Сучонок, – прошипела Голубева, схватила чашку с остывшим чаем и швырнула ею в Антона. Чай вылился на Егора, чашка врезалась в косяк и брызнула осколками именно в тот момент, когда в дверь влетела запыхавшаяся Раечка.

– Мама! – взвизгнула она и, зажмурившись, шагнула назад. Егор взвился вверх и заорал:

– А ну, прекратили все! Всем молчать и слушать только меня.

Оглушенные воплем члены группы, и даже Мария и Антон, притихли. Только Раечка всхлипывала в коридоре. Егор резко втянул ее в комнатушку и закрыл дверь.

– Значит, так, все делают то, что я говорю. Рая! Хватит ныть, в тебя ничем не попало! Отвечай: повар приехал?

– При‑ приехал, – пробулькала напуганная Раечка. – Я его пока в холле усадила на диванчик.

– Отлично. Иди и карауль его, чтобы не смылся. Кофе там дай или журнал. Ты, – Егор ткнул пальцем в Марию, – не желаешь сниматься с ним?

Он мотнул головой в сторону Антона. Мария, кипевшая от ярости, лишь кивнула, всерьез опасаясь, что если откроет рот, то взорвется. В приоткрытое окно дуло. Ветерок гулял по комнате и неприятно холодил спину. Голубева подумала, что надо будет попросить прикрыть окно, иначе завтра она сляжет с простудой.

– Ты не желаешь ждать? – спросил Егор у Антона.

Тот высокомерно кивнул:

– Естественно. Не моя проблема, что вы все перепутали, и я…

– Так, тихо, ша! – прервал Егор и на минуту задумался. – Маша, у тебя время есть?

– Нет, конечно, – возмутилась она. – Я, между прочим, сегодня еще спектакль играю.

– Тогда два варианта: или вы оба идете на эфир вместе, или кто‑ то уступает. Ну, а поскольку никто из вас уступать не хочет, добровольца я назначу принудительно.

– У меня спектакль, и я пойду первой, – стиснув зубы, процедила Мария. Антон фыркнул.

– Я тогда вообще уйду, и выпутывайтесь, как хотите.

– Да без проблем, – отмахнулся Егор. – Поставим с Залевским итальянца. Пусть макароны по второму кругу приготовит, делов‑ то… А завтра отснимем кого‑ то еще. Мы же в записи идем, так что нам фиолетово, какая очередность будет. Эфир в субботу, у нас еще уйма времени. Можешь уходить.

Антон прищурился, а потом нехотя произнес:

– Ладно, черт с вами. Подожду Залевского.

– Вот и чудно, – спокойным тоном сказал Егор. – Коля, сходи за Раей и поваром. Сейчас начнем работу. Ира, Марию на грим. Антон, подожди в кафе или, если хочешь, можешь в студии посидеть со зрителями. Так… все, все, все, за работу!

Гримерка, только что напоминавшая разворошенный муравейник, мгновенно опустела. Внутри остались только Голубева, гримерша и Егор, неподвижно уставившийся в пол. Сизый дым сигарет медленно вытягивался на улицу.

– Гош, – сказала вдруг Голубева. – Ты прости меня, дуру старую. Сам понимаешь, как мне неприятно его видеть.

– Я понимаю, – ответил Егор.

Его голос был тусклым, как сгоревшая лампочка. Мария вдруг пожалела этого красивого, но бесконечно холодного мальчишку.

Переживает… Не то что этот поганец!

Мария вздохнула и проникновенно сказала:

– Не подумай, я очень ценю, что ты сейчас для меня сделал… Просто… Просто иногда приходится включать стерву. А иначе никак. Здорово ты его припугнул. Он теперь шелковый будет, морду‑ то надо рекламировать…

– Маш, не парься.

– Но…

– Не парься. Я сделал это ради эфира. Ну, и немножко – ради себя.

– Стоп! Снято! – скомандовал режиссер. – Всем спасибо! Егор еще минуту стоял, пластмассово улыбаясь в камеру, пока с него снимали микрофон и передатчик, прикрепленный к поясу. По спине текли холодные струйки пота. Ну и эфир, черт его раздери…

– Егор, ты молодец, – протараторила Раечка, отнимая у него папку со сценарием. – Блестящая импровизация. Все‑ таки Рындину до тебя далеко… Пойдем уже, передохнешь…

– Да, – ненатурально бодрым голосом сказал Егор. – Сейчас.

Колени тряслись совершенно неприлично. Егор посмотрел на них с удивлением. Что это с ним? Можно подумать, первый эфир…

С Голубевой проблем не было. Получив свой пакет с продуктами и итальянца‑ повара в качестве оппонента, она приготовила обед, сыпала прибаутками и актерскими байками, за что в итоге совершенно заслуженно получила признание зрительного зала и кухонный комбайн, нужный ей, как рыбке зонтик…

Итальянский повар был забавным: очень толстый, лысый, с собранной в складки на затылке кожей, отчего казалось, что сзади у него вылезают излишки мозга. Он смешно расставлял ударения и не всегда понимал, когда к нему обращались с тем или иным вопросом. Однако его это не смущало: тараторил, как сорока, не переставая одновременно что‑ то рубить, резать и шинковать, поглядывая на Голубеву с заметным интересом.

– Когда я поступала, то не знала ровным счетом ничего, – поведала Мария, как только камеры развернулись в ее сторону, прицелившись злыми красными огоньками. В ее руках мелькал нож, которым она безжалостно рубила кабачок. – Помните, у нас был такой предмет – научный коммунизм? Ах, ну да, откуда вам помнить… Предмет ужасный и к актерской профессии никакого отношения не имеющий. А преподавателем у нас был жуткий гад. Его ненавидели все, и я в том числе. Но что делать? Предмет надо было сдавать…

– И что же вы сделали? – сочувственно поинтересовался Егор.

– Я всегда была чертовски предусмотрительна, – похвасталась Мария и высыпала кабачки на шипящую сковороду. – Сами понимаете, выучить это было невозможно. Я учебник даже не открывала. Вместо этого я накатала преподавателю письмо откровенно эротического содержания, где в мелких деталях признавалась ему в любви. Без подписи, естественно…

– Так‑ так? – заинтересовался Егор. – И что?

– И все. Оставшееся время до экзаменов смотрела на учителя томными глазами влюбленной коровы. А на экзамене расплакалась, сказала, что от любви двух слов связать не могу. Это была моя первая трагическая роль.

Кабачки шипели, на другой половине студии, где орудовал итальянец, смолк блендер. Повар заинтересованно прислушивался к словам Марии.

– В результате мне поставили пятерку, хотя я ни одного слова не произнесла на тему, – удовлетворенно сказала Мария.

– Неужели эта история не имела продолжения?

– Еще как имела! Но, к счастью, на следующий год изучать научный коммунизм было уже не нужно, так что я без труда пресекла все попытки педагога пощупать меня за… мягкое место…

Голубева заразительно рассмеялась. Вместе с ней захихикал Егор, разразилась разнокалиберным смехом студия, и даже итальянец, понимавший через слово, издал неопределенный смешок.

Нет, этот эфир, несмотря на нервотрепку перед началом, прошел отлично. Легкие нестыковки без труда уберутся при монтаже. Атмосфера на площадке царила праздничная. Актриса непринужденно шутила, на бис спела пару частушек на грани приличия, и даже итальянец порадовал зрителей акапельным исполнением оперной арии.

Совсем другая картина получилась, когда на освободившееся место вышли Антон и Алексей Залевский. Залевский опоздал на сорок минут, приехал изрядно пьяным и с большим трудом соображал, что от него требуется.

Но самым неприятным стало присутствие на площадке Антона. Егору приходилось улыбаться и язвить в меру, делая вид, что они лучшие друзья. От фальшивой улыбки сводило щеки, и к концу съемочного дня казалось, что кожа его лица сделана из резины. Перед финальными кадрами Егору пришлось обнять за плечи пьяненького Залевского, который почти не держался на ногах, и неестественно держащего спину Антона, вздрогнувшего от прикосновения. Егору припомнился старый детектив, где преступник вот так же обнимал свою жертву, зная, что под рубашкой у него открытая рана, и с наслаждением надавливал на нее. Знать бы, где такая рана у Черницына…

Когда помощники отцепили с Егора микрофон, он устало побрел в сторону гримерной, слишком измотанный и нервный, чтобы с кем‑ то разговаривать. Девушки со студии складывали еду и куда‑ то тащили. Егор вспомнил, что вроде бы после съемок намеревались устроить небольшую пирушку. Персонал всегда после передачи поедал приготовленную звездами еду. Он пожалел, что ему не достанется обед, приготовленный итальянцем. Наверняка от первой съемки ничего не осталось, а он даже не попробовал толком. В животе заурчало, и Егору стало себя немного жалко. Он решительно направился к выходу. Две фигуры бросились наперерез:

– Егор!

Он скривился. Да, конечно, как он забыл о присутствии Маринки!

Она стояла на дороге, к тому же не одна, а вместе с подругой, пошло размалеванной брюнеткой с упругими, торчащими из топика грудями. Охрана, как на грех, куда‑ то запропастилась. Наверное, охраняла куда более значимую особу, чем скромный телеведущий Егор Черский!.. Залевский, с трудом отбившись от желающих получить автограф, скрылся в коридорах студии. Антон тоже ушел, а съемочной бригаде, сматывавшей шнуры и убиравшей осветительные приборы, было не до Егора.

– Привет, – улыбнулась брюнетка. – Я – Лена.

– Очень рад, – холодно ответил Егор. – Марин, ты чего‑ то хотела?

Она покраснела, но глаза смотрели зло. Он вспомнил, что обещал поболтать с ней после съемок, но делать это совершенно не хотелось. Еще до съемок он внимательно осмотрел ее с ног до головы, отметив, что выглядит она плохо. Марина похудела, да и вид у нее был какой‑ то помятый, словно неделю спала в одежде.

Она еще не успела сказать ни слова, а он уже все знал. Сейчас начнется старая песня: хочу в шоу‑ бизнес, помоги, пристрой, протолкни. У тебя есть знакомые, связи и авторитет, пусть не самый большой, но все‑ таки весомый… Когда она жила этажом ниже, то частенько ходила в гости и все намекала, с неуклюжей прямолинейностью, что он должен взять на себя ее проблемы. Егор уклонялся с неизменной категоричностью.

– Давно тебя не видела, – выдавила Марина. – С тех пор, как ты переехал.

– А ты все там же живешь? – равнодушно поинтересовался он и посмотрел куда‑ то поверх ее головы. Он специально осваивал этот взгляд страшно занятого человека, чтобы дать понять окружающим: ему некогда. Как правило, окружающие понимали и не возмущались, когда он, прервавшись на полуслове, покидал их с вежливой улыбкой.

На Марину и ее подругу этот финт не подействовал. Они стояли каменной скалой, не двигаясь и не уходя с пути.

– Нет, я… давно сменила квартиру…

– Посторонись! – рявкнул осветитель.

Они шарахнулись в стороны, а мужчина протащил мимо них свернутые кольцом провода, размером с обруч. Егор подумал, что это отличный предлог сбежать, и сделал шаг прочь.

– Погоди! – воскликнула Марина и резво схватила его за рукав. Помявшись пару секунд, она беспомощно произнесла:

– Мы можем поговорить?

– Егор! – крикнула от дверей Раечка. – Пойдем, там уже полянку накрыли. Коньячку хряпнем. Пойдем, а то нам ничего не достанется!

Он сделал неуловимое движение в сторону двери и тут же почувствовал, что женские пальцы еще крепче вцепились ему в руку. Егор повернулся к Марине и строго посмотрел на ее руку. Марина разжала пальцы и нервно облизала губы.

– Пожалуйста, – прошептала она.

Егор вздохнул. Раечка у дверей корчила рожи.

– Пойдемте, – решился Егор. – Посидим, выпьем, вспомним старое, обсудим новое.

В гримерку набилось столько народу, что когда опоздавший Егор ввел туда Марину и Лену, места им не нашлось. Съемочная бригада торопливо поглощала приготовленные звездами яства, пила коньячок и негромко переговаривалась. Приглашенные звезды сидели на стульчиках наравне со всеми. Антон молчал, а Залевский, которого уже развезло, рассказывал очередную байку из своей жизни. На вошедшего Егора он едва обратил внимание, а вот девушек заметил и вальяжно махнул рукой: – Девахи, входите. Садитесь дяде Леше на коленочки…

Егор криво усмехнулся. Марина отважно шагнула вперед и, протолкавшись, действительно устроилась у Залевского на коленях. Для Лены нашлось место рядом с Антоном.

– Ах да, – спохватился Егор, – забыл представить. Это Марина, моя старая знакомая, а это ее подруга… Лина.

– Лена, – поправила та и ядовито усмехнулась. Знаем, мол, мы таких, которые якобы не помнят имена.

– Да. Это Лена. Марина у нас певица. А Лена…

– Ну, я пока только учусь, – сказала та и потупила взор, что выглядело невероятно фальшиво.

Антон уже косился на ее полуобнаженную грудь с интересом. Егор шагнул к дверям.

– Ты куда? – бдительно поинтересовалась Раечка.

– Покурю пойду.

– Какое «покурю»?! Сейчас сметут все…

Егор холодно улыбнулся, подхватил пиджак и вышел.

Не хватало еще объедки жрать! Да и сидеть за одним столом с Антоном, выслушивая пьяные россказни Залевского, не хотелось. Через закрытую дверь до него донесся смазанный голос когда‑ то самого красивого актера страны:

– …и тут я достаю шпагу и делаю выпад. Кто же мог подумать, что он без трусов…

В спину ударил сдержанный смех. Егор скривился, натянул пиджак и пошел к лифту. Надо бы смыть грим, переодеться, но ждать, пока пьяная компания уберется из гримуборной, не было сил. Сегодня все перенервничали. Новый ведущий, скандал с Голубевой и Черницыным, да еще Залевский пьян как свинья!

Пусть расслабляются. В конце концов, руководитель программы с ними, а Егор всего лишь ведущий, с него взятки гладки…

Или надо было проставиться?

Не сегодня, решил он, идя вниз. Не горит. Народу все равно, когда напиваться, и потом, может быть, у них принято делать это в ресторане? В конце концов, он может позволить себе накормить и напоить всю группу, не особенно напрягаясь. Конечно, до гонораров его постоянной партнерши Аксиньи Гайчук ему еще далеко, но даже с одного корпоратива он получает столько, сколько год назад даже не снилось…

Как же все‑ таки есть хочется!

Подбираясь к своей «Инфинити», Егор пытался вспомнить, когда он нормально ел в последний раз? Вчера утром – чашка кофе, вечером он вообще к еде не притрагивался, ну а сегодня поесть и вовсе не было времени из‑ за дикой неразберихи, все носились туда‑ сюда, задавая друг другу глупые вопросы. Все, что он успел, это поклевать приготовленные гостями блюда прямо во время съемок, памятуя, что пробовать надо все по чуть‑ чуть, иначе в кадре его жующая физиономия будет выглядеть глупо.

До дома два часа езды. Это еще – не учитывая пробки! Так и помереть можно…

Он неожиданно разозлился. Какая, к дьяволу, разница? Завтра у него относительно свободный день. На телевидение нужно подъехать к обеду, если, конечно, не случится ничего экстраординарного, дома никто не ждет. Можно заехать в первый попавшийся ресторан и отдохнуть, насладиться хорошей кухней…

«Инфинити» приветственно мигнула фарами, мотор заурчал, согревая салон. И почему простая мысль поужинать вне дома казалась ему прежде чуть ли не преступной?

«Потому что ты сам себе придумал какие‑ то правила, – хихикнул внутренний голос. – Ужин непременно у себя, домашние обеды, пюре и котлеты, ну, или печеная курица. И ничего, что ты ничего не успеваешь, а потому забиваешь морозилку пельменями и потом ешь их, макая в майонез. Трапеза должна хотя бы выглядеть пристойно! И потому ты даже к пельменям выкладываешь на салфеточку нож, а потом строго следишь, чтобы салфеточка свисала со стола одним уголком не более чем на три сантиметра. Это не педантизм, это уже мания! »

Если ему приходилось выступать на корпоративах, да еще поздно вечером, он старался не наедаться там. К тому же приходилось следить за вездесущими паппарацци, так и норовившими запечатлеть его с набитыми едой щеками. Потом он ехал домой, голодный, иногда с мисочкой еды, взятой в ресторане, утешая себя, что дома‑ то поест как следует, но по пути так уставал, что сил едва хватало на душ. Мисочка отправлялась в холодильник, еду разогревали утром, но она уже не выглядела столь аппетитной.

Егор посоветовал внутреннему голосу заткнуться, но отрицать очевидное было не в его правилах. Вклинившись в тесный поток автомобилей, он ехал и мрачно думал о том, когда все началось.

Наверное, еще зимой, сразу после того, как погибла мама, причем при весьма странных обстоятельствах. Потом были похороны, а потом лучший друг и его девушка сделали нечто гадкое…

Потом было несколько случайных романов – торопливые, беглые поцелуи, обещание позвонить, и тишина.

В животе стало как‑ то холодно.

Не в силах больше терпеть это жуткое сосущее чувство, он прижал машину к бордюру у первого попавшегося ресторана и выскочил на улицу, дохнувшую холодом, бензиновыми парами и сыростью. Двери ресторана распахнулись, выпуская какую‑ то парочку, и Егору в лицо ударила волна вкусного запаха. Скорее, скорее… Сейчас он сядет за столик и закидает черную дыру в желудке вкусным, а потом уже не будет так страшно и одиноко…

Столики, окруженные диванчиками с высокими кожаными спинками, были расставлены хаотично. Каждый подсвечивался фонариками разных цветов, отчего казалось, что посетители находятся каждый в свое мирке… это было как‑ то невероятно уютно. Ненавязчивая, спокойная музыка заливалась металлическими голосами саксофонов. Посетителей было не слишком много, за спинками кресел их почти не было видно, и только сигаретный дым выдавал их присутствие. Егор плюхнулся за свободный столик.

Официантка шла к нему так долго, что когда это наконец‑ то случилось, ему захотелось ее ударить.

– Добрый вечер, – сказала она и протянула ему кожаную папку. Когда она попробовала отойти, чтобы позволить клиенту выбрать блюда, он удержал ее отточенным барским жестом:

– У вас есть отбивные?

– Конечно.

– Тогда мне отбивные, картофель, греческий салат. Потом кофе.

– Желаете аперитив?

– Нет. Только то, что я сказал. И, если можно, побыстрее.

– Будете что‑ нибудь к кофе?

– Что?

– Пирожные, выпечка, сыр…

– Нет, только кофе.

Она невозмутимо записала заказ, кивнула с легкой улыбкой и ушла. Егор вытащил из кармана сигареты и закурил. Когда он подносил зажигалку к сигарете, то заметил, что руки трясутся.

Это уже совсем никуда не годилось.

Официантка материализовалась из полумрака с приборами и пепельницей. Егор не пошевелился, когда она раскладывала перед ним нож и вилки на салфеточку, которая свисала со стола уголком на целых три сантиметра. Как только официантка отошла, он быстро сдвинул розовую материю так, чтобы она полностью оказалась на столе.

Подобное действие, совместно с желанием отказаться от ужинов в пустой квартире, внезапно показалось ему смешным бунтом, а чувство смутного беспокойства, придушенное сигаретой, отступило с позором. Егор нервно рассмеялся, откинувшись на спинку диванчика. В конце концов, бунт – это весело, даже если его никто не заметит.

Ему едва хватило терпения подождать, пока официантка поставит перед ним ужин и отойдет подальше. Густой дух отлично приготовленных отбивных сводил с ума. Он с урчанием накинулся на мясо, как изголодавшийся кот, и потому не сразу заметил, что рядом кто‑ то стоит. И только когда хорошо знакомый голос обратился к нему, Егор поднял глаза – и едва не подавился. Он торопливо глотнул, почувствовав, что щекам стало невыносимо жарко.

Алла уселась за столик без приглашения и, подперев голову рукой, сказала хрипловатым голосом, от которого он когда‑ то сходил с ума:

– Привет. Вот уж кого не ожидала тут увидеть.

Приглушенное, почти интимное освещение не скрыло от Аллы его секундное замешательство. На мгновение он даже покраснел, но потом делано улыбнулся: – Добрый вечер.

«Добрый вечер».

Сказано таким ледяным тоном, что по коже мурашки побежали. И улыбка – одними губами, а ведь раньше в его глазах, темных, как омуты, вспыхивали искорки, едва он видел ее.

– Как дела? – спросила Алла.

Фразочка та еще, да и прозвучала фальшиво…

– Хорошо.

И снова – хруст льда в голосе. Знакомым движением он запустил пальцы в волосы и словно смутился от того, что они так быстро кончились. Раньше он ходил с другой прической, позволяя длинным прямым прядям развеваться на ветру. И при каждом удобном случае запускал руку в волосы, не сознавая, что это движение его выдает…

Алле внезапно захотелось сказать что‑ то такое, что вывело бы его из себя. Заставило бы злиться. Нервничать. Смеяться. Что угодно, лишь бы разбить корку этой холодной, ни к чему не обязывающей вежливости двух совершенно посторонних людей. Но, как назло, в голову не приходило ничего подходящего.

Официантка поставила перед ним тарелки и выжидающе посмотрела на Аллу.

– Мне зеленый чай, пожалуйста, – твердо сказала она.

Егор дернул бровью, а на губах появилась легкая усмешка.

– Ты без денег, что ли? – спросил он.

– Почему сразу без денег? – возмутилась она. – У меня полно денег. Целые кучи. А ты чего такого заказал?

Она сунула нос в его тарелку и усмехнулась:

– Надо же, мяско… Как‑ то по‑ плебейски, Черский. Чего ж так бедненько‑ простенько? Надо было заказать омара. Здесь отличные омары.

– Рекомендуешь?

– Ага. Я тут на прошлой неделе кушала омара! Сказочно. Правда, жутко дорого, но ты ведь у нас мальчик богатый.

Он отвернулся, побарабанил пальцами по столу, а потом посмотрел на официантку и улыбнулся совершенно по‑ другому, тепло и искренне:

– Принесите девушке омара. И зеленый чай.

Алла вспыхнула.

Официантка улыбнулась и ушла.

Егор начал резать мясо на кусочки. Алла внимательно следила за его руками, которые сотрясала едва заметная дрожь. Она взяла его вилку и насадила на нее кусочек мяса:

– Не возражаешь, если я у тебя тут немного попасусь?

– Что ты здесь делаешь? – поинтересовался Егор.

Алла сунула мясо в рот и придвинула к себе салат:

– Честно говоря, у меня здесь выставка. Ты же помнишь, я немного писала. А после того, как ты выгнал меня с работы, я стала писать еще больше.

Она ковырялась в салате, поглядывая на Егора исподлобья. Смутится? Разозлится? Обидится? Егор откинулся на спинку диванчика и смотрел на нее без эмоций. Под его тяжелым взглядом есть было неприятно. Алла отодвинула салат и замолчала.

Егор разглядывал ее с каким‑ то странным, смешанным чувством. Сколько они прожили вместе? Больше года. Он даже подумывал о женитьбе и временами, тайком от нее, с легким любопытством разглядывал кольца на витринах. А потом что‑ то сломалось, сжалось. Он, задавленный новой работой, новыми обязанностями, выпустил ее из виду, иногда раздражаясь от ее присутствия и настойчивых попыток обратить на себя внимание, в то время как ему, издерганному и злому, требовалось несколько часов тишины и одиночества. Алла, растерянная и напуганная его странным поведением, в какой‑ то момент бросилась в омут новой страсти, не сознавая последствий.

Теперь она казалась ему совсем иной. Она постриглась, став очень стильной с этим удлиненным каре с закругленными прядями, слегка похудела, отчего линия скул казалась более четкой. Даже глаза, зеленые, как у ведьмы, смотрели по‑ другому. Во всей манере держаться появилось что‑ то новое, притягательное и одновременно раздражающее.

– И что там, на выставке? – спросил он.

Она пожала плечами неопределенно, словно сама не знала:

– Картины.

– Как неожиданно, – фыркнул он. И в этом фырканье была частичка его прежнего, так что Алла даже воодушевилась.

– Хочешь посмотреть? – предложила она. – Мы, правда, еще не открылись. Только завтра будет торжественная часть. Но у меня есть ключ.

– Скажите пожалуйста, торжественное открытие, – усмехнулся он. – Светское общество прилетит жрать халявные бутерброды?

– А то! Все как у больших. Так хочешь посмотреть?

– Можно, – неопределенно сказал Егор, отобрал у нее вилку и принялся есть. – Сегодня у меня как раз свободный вечер.

– Говорят, тебе предложили новую работу? – полюбопытствовала она. Заявление о свободном вечере прозвучало почти как приглашение. Алла обрадовалась и забыла об осторожности.

Егор посмотрел исподлобья и сказал все тем же ледяным тоном:

– Ну да. Твой любимый сегодня был на съемках.

– Какой любимый? – не поняла Алла.

– А у тебя их много?

Краска бросилась в лицо. Ну да, конечно, он говорил об Антоне. Пока она обдумывала, что ответить, официантка принесла омара, громадного, как танк, совершенно шикарного, обложенного какими‑ то овощами. Алла вдруг почувствовала себя несчастной.

– Разумеется, – весело сказала она, не дожидаясь, пока официантка уйдет. – Как в сору роюсь, выбираю. Ты уж конкретизируй, кто там у вас был.

– Антон, конечно, – пожал плечами Егор.

– Э, да ты отстал от жизни. С Антоном мы давно расстались. Выяснилось, что мы совсем не пара, – рассмеялась Алла и пропела: – Вот такая вот у нас запара, запара!

Внимательно наблюдая за каждый его движением, она старательно придерживалась выбранной линии поведения, веселилась, хотя больше всего хотелось зарыдать. Столько времени прошло, но она оказалась совершенно неподготовленной к встрече.

Как там у Лопе де Вега? «Вас видеть – худшее из зол»?

Он опустил глаза в тарелку и принялся молча жевать, стараясь не встречаться взглядом, а Алле было так горько, словно омар плавал в блюде желчи, и она глотала ее, кривясь, с трудом сдерживая слезы. Нет, его ничем не пронять… Она раздраженно оторвала клешню омара, дернув ее к себе. Овощи рассыпались на скатерть, туда же брызнул жирный соус.

– Ножку не отшибешь? – сочувственно спросил Егор, и в его голосе послышалась прежняя насмешливая нотка.

– Не волнуйся, – буркнула она, добираясь до сочного мяса. Саксофоны все играли, пронзительно и жалостливо, словно издеваясь…

Когда подали кофе и заказанный Аллой зеленый чай, Егор добродушно спросил:

– И где эта галерея, или что там у тебя?

– Прямо за углом, – ответила Алла, сразу повеселев. – Хочешь посмотреть?

– Ну, давай.

Снизошел. Смотрите, какая цаца!

Она выпила чай одним глотком. Живя с ним, Алла привыкла пить едва ли не кипяток, потому что Егор не выносил чуть тепленьких напитков. Он в два счета расправился со своим кофе и, изучив счет, небрежно сунул деньги в кожаную книжечку, не удосужившись дождаться сдачи. Алла смотрела во все глаза. Перемены были слишком очевидны. От прежнего неизбалованного парня не осталось и следа.

Егор помог ей надеть пальто. На улице он пошел к машине, но Алла помотала головой:

– Тут идти два шага.

Галерея была заперта, но Алла вытащила из сумки ключи и открыла дверь.

– Проходи, – сказала она. – Сейчас я запрусь и свет включу.

Он тут же на что‑ то налетел и беззлобно выругался, когда это перевернутое «что‑ то» загрохотало по пустому коридору. Алла заперла дверь и зажгла свет. На полу валялось детское жестяное ведерко.

– В куличики играли? – поинтересовался он.

– Ну да, нам же больше нечем тут заняться. Только в куличики и играем… Кисти в нем отмывают. У нас же тут всяческий хэнд‑ мэйд…

Она потянула его за руку, на ходу нажав на выключатель. Небольшой зал был оснащен тусклыми лампами, осветившими скромную экспозицию картин и фотографий. Снимков было больше. На них в основном была запечатлены цветы, красивые пейзажи и отдельные предметы, занимающие центральную часть композиции. Особо выделялись снимки ночного Кремля в странной, потусторонней дымке.

– Это я летом снимала, когда торфяники горели, – пояснила Алла.

Егор не ответил, покачался с пяток на носки и, круто развернувшись, пошел осматривать картины. Изучив их со скучающим видом, он вдруг наткнулся на большой портрет и застыл.

– Я назвала его «Портрет Дориана Грея», – тихо сказала Алла, неслышно подойдя вплотную к нему. – Я же обещала тебя написать.

– Почему… Дориана Грея? – осипшим голосом спросил Егор, глядя на свое лицо, написанное красками.

– Потому что тогда он представлялся мне именно таким. Красивым, порочным, желанным.

– А сейчас? Не таким?

– И сейчас таким. Он не изменился. Ты же помнишь легенду: менялся портрет, человек оставался прежним. А здесь все наоборот. Портрет тот же, а ты изменился.

Она с сожалением вздохнула.

Егор повернулся к ней и долго смотрел в лицо, а потом решительно прижал к стене и поцеловал.

Она была такой высокой, а он почти забыл об этом…

Алла пискнула от неожиданности, когда ощутила вкус его теплых губ, от которых пахло сигаретами и кофе. Она задохнулась, а потом с наслаждением выгнула спину, как ленивая кошка, пробудившаяся от сна. Горячие ладони Егора забрались к ней под свитер, прошлись по коже вверх‑ вниз, стирая выскочившие мурашки. Он с приглушенным рычанием рвал на ней неподатливые джинсы, пока она сама, путаясь и мешая, не расстегнула сперва свои, а затем его джинсы. В голове приятно звенела пустота…

В глазах Егора, черных и страшных, плескались золотыми рыбками огни ламп.

Алла зажмурилась, чтобы не видеть их…

Она не успела опомниться, как оказалась на полу, то ли на своем пальто, то ли на Егоровом, и впилась ногтями в его спину. Мелькнула мысль: только бы не вернулись помощники, не застали их на полу галереи – голых, потных, с перекошенными от страсти лицами, и эта мысль вдруг ее сбила. Эйфория рассеялась, и хотя Алла пыталась думать о Егоре как о родном ей человеке, внутренним радаром женщины‑ кошки она ощущала: что‑ то не так…

Алла вспомнила в одно мгновение, как она хотела отомстить. Потом – чего‑ то добиться и доказать этому капризному мальчику, что он ошибся, но дело не в мелодраме о провинциалке, доказывающей самой себе, что Москва слезам не верит. Затем она выстроила десяток баррикад, убедив себя в том, что если встретит его, больно не будет. Но он появился, снес все заслоны одним небрежным жестом и как будто ткнул ножом в едва зарубцевавшуюся рану. А потом пришла боль. Не прежняя – яростная, с колючими иглами истерики и отчаяния, а тупая и противная, ноющая, как больной зуб…

Лежа на мятом пальто, она гадала: что чувствует он?

А Егор чувствовал себя абсолютно несчастным.

Если в первые минуты его точно так же накрыло горячечной волной, то потом никакого прилива страсти он не испытал. И, кажется, она тоже, потому что на лице Аллы он уловил тень какого‑ то смутного беспокойства или непонимания. Он еще помнил из прошлой жизни, как она вскидывала брови, встречаясь с чем‑ то непонятным. Он старался от всей души, но понимал, что все пошло прахом, а в голове осенней мухой вертелась всего одна фраза песенки популярного девчоночьего дуэта: «…Простые движения… Простые движения…»

Финал получился скомканным. Фигня, а не финал.

Они еще полежали немного на холодном полу, прикасаясь друг к другу холодеющими пальцами. Алла по привычке поцеловала его в грудь, куда‑ то под правый сосок, а Егор ее – так же, по привычке, – в шею…

Они лежали и смотрели в потолок – два человека, обнимавшие пустоту.

Попрощались с торопливым облегчением. Егор «держал марку», предлагая подбросить ее до дома, а Алла отказывалась, прижимая руки к груди, уверяя, что ей тут совсем рядом, буквально два шага…

Наконец он улыбнулся все той же безличной холодной улыбкой, бросил: «Ну, пока», сел в машину и уехал, оставив ее на тротуаре, растерянную и злую.

Сам Егор чувствовал себя полным идиотом.

Ехать домой после такого приключения хотелось еще меньше. Егор так резво рванул с места, что верная «Инфинити» едва не взмыла в воздух от неожиданности. Он проехал два квартала, угодил в пробку и злобно выругался. Впереди кто‑ то настойчиво гудел, нервничая, словно это могло что‑ то изменить. Наверное, торопился домой…

Егору торопиться было некуда.

Простояв четверть часа, он запоздало удивился, что за все это время ему так никто и не позвонил, а потом, выудив телефон из кармана, обнаружил, что тот выключен. Едва Егор нажал на кнопку, как сотовый заверещал и затрясся в истерике, выплюнув на дисплей список пропущенных сообщений и звонков. Пролистав их, Егор увидел, что час назад ему звонил отец.

Их отношения не клеились.

Александр Боталов никогда не был особо сговорчивым человеком, и, видимо, эту черту Егор унаследовал от него. После смерти матери Егор отстранился от отца, а тот перед сыном явно заискивал, не желая терять близкого человека в трудный момент. Боталов в данное время тяжело и мучительно разводился со второй женой, деля имущество, деньги на совместных счетах, бизнес и, что самое неприятное, десятилетнюю дочь Алису. Ни Александр, ни его жена Инна уступать не хотели ни в чем, вырывая друг у друга куски мяса острыми зубами, как южноамериканские рыбы‑ пираньи. Пираньи, как известно, охотятся стаей, вот и Александр с Инной тянули каждый в свою стаю союзников. Лучшими союзниками и соратниками были дети.

Алиса «делиться» на две семьи не желала и до сих пор наивно надеялась помирить папу и маму, несмотря на то что была девочкой умной и читала светскую хронику, которая с алчным наслаждением расписывала историю трещащего по швам брака Боталовых, роман Инны и фигуриста Евгения Романенко, «страдания» обманутого и покинутого Александра, которого уже два раза видели в обществе молодых красоток. Тем не менее во время редких встреч папы и мамы Алиса бегала то к одному, то к другому, с замирающим сердцем глядя на их ледяные лица и вздрагивая от холодного тона деловых разговоров. А Инна и Александр все «пилили» газеты, заводы и пароходы, сосредоточенно изучая документы. Про дочь в пылу споров они вспоминали, лишь когда заходил разговор об опеке. Алиса убегала к себе в комнату и ревела, потому что ей всех было жалко, а еще потому, что Ритка Муромская в школе сказала ей гадость.

– Твои папа и мама тебя не любят. Они разведутся, а тебя спихнут в частную школу, – авторитетно заявила она.

– Почему в частную школу? – испугалась Алиса.

– Так всегда бывает. Вон у Женьки родители тоже развелись, а ее отправили в Лондон. Она там сидит одна, как дура, родителей только в скайпе видит. Они ей деньги шлют, но сами не приезжают. И с тобой так же будет.

– Почему? – повторила Алиса, готовая расплакаться.

– Потому что ты будешь мешать им строить новые отношения, – заученно сказала Ритка, которая обожала смотреть ток‑ шоу, где гламурная Аксинья Гайчук учила всех правильной жизни.

Алиса проревела все выходные, и по ночам, засыпая в своей комнате, перебирала события, нанизанные на одну нитку: папа с какой‑ то тетей на фото и мама с дядей Женей, уже не стеснявшаяся прилюдно обнимать и целовать его так, как раньше целовала папу. Запуганная и совершенно несчастная Алиса не знала, что делать, и льнула к Егору во время редких встреч.

Егор у отца появлялся редко, от разговоров уклонялся, да и вообще держался натянуто. К Инне он относился вполне дружелюбно, к сводной сестре – скорее равнодушно, участвовать в дележке имущества не хотел, оттого все попытки привлечь его на чью‑ либо сторону были тщетны.

Изучив еще раз список звонков и перечитав все сообщения, Егор нехотя позвонил отцу. Пока в трубке равномерно гудело, он поглядывал вперед, надеясь на то, что пробка вдруг рассосется. Но машины продвигались в час по чайной ложке. Наконец в трубке послышался щелчок и густой мужской голос сказал:

– Да?

– Пап, привет, ты чего‑ то хотел?

– Чего трубку не берешь? – недовольно спросил Александр.

– Да я телефон после эфира включить забыл. У тебя что‑ то срочное?

Боталов помолчал, а потом буркнул ворчливо:

– Что у меня срочного? Ничего такого. Что я, сыну позвонить не могу?

– Чего ж не можешь? Звони, – милостиво согласился Егор.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Александр помолчал, а потом спросил с явными подхалимскими нотками:

– Ты сейчас где?

– Домой еду. В смысле, пытаюсь ехать. Пробки. А что?

– Ничего. Заехал бы к старику, проведал. Вдруг мне стакан воды подать некому?

– Позвони в агентство, – посоветовал Егор насмешливо. – Тебе подберут вышколенный персонал. Они тебе поставят кулер у кровати, а красивая тайка будет подавать воду. Много воды! Литры!

– Почему тайка? – изумился Боталов.

– Они сейчас в моде. Их специально выписывают по каталогу. Не знал? Дороже, чем украинки, но экзотика всегда была в цене.

– Надо же, до чего дорос прогресс, – усмехнулся Боталов. – Нет, я, пожалуй, все‑ таки кровиночку попрошу об услуге. Так что, приедешь?

– Куда? – поморщился Егор. – За город? Так к тебе ехать два часа, а я устал и спать хочу.

– Почему за город? – удивился Боталов. – Я здесь, в центре. Приезжай, а? Коньячку хряпнем, за жизнь поговорим. У меня переночуешь, тебе всяко ближе будет на работу ехать. Чего тебе дома делать? Не семеро небось там по лавкам, да и не ждет никто особо. Или у тебя на сегодняшнюю ночь были… планы?

Планы. Егор хмыкнул.

Отец, который крыл матом персонал и не стеснялся посылать далеко и надолго ведущих политиков города, с сыном был деликатен, как с тургеневской девушкой. Он поколебался, вспомнив, что все его… планы… уже свершились, а дома, кроме громадной холодной кровати, действительно никто не ждал.

Он порылся в кармане, вытащил сигареты и стал искать зажигалку, которая, как назло, куда‑ то запропастилась. От раздражения сразу стало жарко, а одежда стала душить, словно навалившийся медведь. Егор вывернул карман наизнанку, рассыпал по полу мелочь, начатую упаковку жвачки и какие‑ то сложенные вчетверо бумаги. Зажигалки не было. Курить захотелось еще сильнее.

– Ладно, я приеду, – пообещал он. – У тебя там, надеюсь, никаких гостей? Потому что выступать в роли дежурного клоуна я не желаю.

– Нет, никого, – ответил повеселевший отец. – Ну, давай, я жду. А то я чего‑ то не в духе сегодня. Грустно мне, сын.

– Чего так? – с вялым интересом поинтересовался Егор, вытянув шею.

Впереди вроде бы образовался просвет, и, если повезет, можно будет юркнуть в ближайшую улочку, чтобы проехать до дома отца окольными тропами…

– Инна была. Долю требует в «Индиго».

Егор напрягся.

Формально в компании отца «Индиго», занимавшейся продюсированием артистов и организацией праздников, гастролей и прочей атрибутики концертной деятельности, он тоже числился. Егор вспомнил, что какое‑ то время назад Инна уже намекала, что желает выкупить его долю.

– Чего это она? – недовольно спросил Егор. – Поработать хочет?

– Да куда уж там, – зло ответил Боталов. – Блистать она хочет. Светская львица и все такое. Просто у нее статуса никакого нет. Раньше она была жена Боталова, а сейчас – ноль, вошь на гребешке. Таких, как она, – вон, пол‑ Москвы, никто и внимания не обратит. Не поверишь: она пыталась петь!

Пробка, двинувшаяся было с места, вновь замерла.

Егор раздраженно стиснул зубы.

Надо же… Блистать!

Грозного Боталова все боялись, и он к этому привык, а тут жена, белобрысая пигалица, мало того что затеяла развод, так еще и попыталась вылезти из его тени, потребовав свой кусок жизни и успеха. Егор усмехнулся, представив, что она пришла бы к нему на программу как певица. Тоже мне, Монсеррат Кабалье…

– Как тебе это нравится? – ехидно спросил отец.

– Так у нее вроде нет для пения данных, – удивился Егор. Боталов зло рассмеялся:

– Вот именно! Даже на компьютере не вытянули ничего хорошего. Хоть ума хватило понять, что она не певица. А намедни мне донесли, что в кино хотела сниматься. Так с нее такие бабки запросили, что как‑ то сразу расхотелось.

– А сейчас она чего хочет?

– А х… ее знает. Светиться в телике, в любом статусе. Ведущая, актриса, певица – кто угодно, лишь бы страна знала и любила.

– Зачем ей «Индиго» тогда?

– Затем. Руководить оне желают.

Егор фыркнул. Мысль о том, что мачеха, которая не знала, с какой стороны подойти к тостеру, может чем‑ то руководить, показалась ему забавной. Нет, ей, конечно, принадлежали какие‑ то салоны красоты и вроде даже ресторан, которыми она якобы руководила, но все это было типичной фикцией. Инна приезжала, оглядывала вылизанные до блеска залы, с барским высокомерием слушала подобострастные отчеты, пила кофе, снимала кассу и уезжала. Вряд ли она вникала в дела. А теперь она хочет руководить компанией. Бред какой‑ то! Может, правда, пусть лучше уж поет?

– Ну, так и пусть светится, тебе‑ то что? – миролюбиво предложил Егор.

– Ничего. Просто не люблю, когда это делается за мой счет, – жестко сказал Александр, а потом добавил мягче:

– Ладно, приезжай. Ты так редко бываешь, я скучаю.

В конце сентября Егор осознал, что катастрофически не успевает жить. Работа на двух телеканалах давила на темечко пудовой гирей. Сюда же добавлялись еженедельные корпоративы, которых с каждым днем становилось все больше. К тому же на телевидении повсеместно шла подготовка к новогодним праздникам. Сценарии писались в бешеном темпе, за кулисами царила суета и неразбериха. Звезды торопились из студии в студию, путаясь в репликах, костюмах и репертуаре. Неторопливыми лайнерами фланировали только маститые авторитеты, подгонять которых было зазорно. Подлинная звезда на шоу в новогоднюю ночь – это рейтинг. А рейтинг – это деньги. Спонсоров заманивали «под кого‑ то», словно артисты были изысканными блюдами.

«Не желаете ли вложить бабло в наш мюзикл? Участвует сам Теодор Алмазов! Мы ведем переговоры с Самой…»

«В нашем представлении будет Алмазов, непременно будет! И даже его бывшая обещала заглянуть! »

«Мы снимаем совершенно классический «Голубой огонек»… Ха‑ ха… Нет, не «Огонек голубых». А как же! «Сама будет непременно, вместе со своим молодым фаворитом. Нет, Алмазова она лично выкинула из сценария…»

Все телеканалы, где планировался хоть малый намек на музыкальное действо, трясло от двух вопросов: выступит ли у них Алмазов и заглянет ли на огонек якобы отошедшая от дел Великая и Ужасная, не стареющая и не вылезавшая из «ящика» певица всех времен…

Помимо Алмазова и его экс‑ супруги, решалось много организационных вопросов, но звезд первой величины это не касалось. Они приезжали, когда им было удобно, снимались ровно столько, сколько считали нужным, спорили с режиссерами, мотали нервы обслуживающему персоналу, ссорились друг с другом, но мило улыбались, стоило поблизости показаться хотя бы одной камере…

Молодые артисты заискивали перед мэтрами, ловили каждый их чих, строили козни друг другу, надеясь оказаться в прайм‑ тайме новогодней ночи в эфире.

Егор, который впервые до конца понял выражение «рвать на части», приходил домой совершенно измученным. Его телефон беспрестанно звонил. Одни артисты мечтали попасть в его музыкальное шоу, другие просили замолвить словечко перед продюсером и пригласить их в новогоднее кулинарное шоу… Катастрофически не высыпаясь, он стал путаться в мероприятиях, но в общей суматохе это было почти незаметно. Да и программы почти всегда шли в записи.

Первого октября на его шоу пришла старая знакомая.

С певицей Рокси Егора связывали приятельские отношения. Они познакомились на каком‑ то концерте, который вел Егор, перекидывались парой фраз за кулисами, а потом Рокси закрутила тайный роман с Димкой. На «Кулинарной битве» Егор все время ловил себя на мысли, что Димка, умчавшийся на гастроли еще летом, до сих пор не подает весточек, отделываясь короткими СМС. Впрочем, Егору было не до друга. Закончив съемку, Егор пригласил Рокси пообедать.

Они выбрали дорогой клубный ресторан далеко от Останкино, куда не совалась пресса. Рокси совершенно не улыбалось, чтобы ее вполне мирный обед журналисты восприняли как очередной роман. Отношения с олигархом, который спонсировал ее карьеру, и без того висели на волоске.

Пока они ждали, когда принесут обед, Егор разглядывал Рокси с удовольствием и легким недоумением. Ему казалось странным, что такая женщина могла связаться с Димкой. Слишком уж они были непохожи. Она – веселая, броская, с характером сильной женщины, знающей себе цену, привыкшей рассчитывать многоходовки на десять лет вперед. И Димка – нервный, недалекий балбес, живущий одним днем. Находиться в ее компании было… комфортно. Кажется, в Рокси автоматически влюблялись все, кто оказывался рядом. Она была в доску «своим парнем», могла и крепко выпить, послать далеко и надолго, на тусовки часто приходила в простых штанах цвета хаки и тяжелых армейских ботинках, непричесанная и ненакрашенная. С равным интересом она обсуждала и женские наряды, и чисто мужские забавы, вроде рычащих «Харлеев» и пейнтбола.

К достоинствам принадлежали и ее незлобивый характер, и бюст третьего размера, на котором мечтали прикорнуть абсолютно все представители сильной половины человечества.

– Думаю, мой лысик чего‑ то такое заподозрил, – меланхолично поведала Рокси, разглядывая бокал с вином на свет. – В последнее время мне кажется, что меня пасут.

– А ты чего? – спросило Егор.

– Да ничего. Шифруюсь, как могу. Вот сейчас нас с тобой спалят тут, и все, пойду по миру. А как не хочется, ты бы знал…

Рокси вздохнула.

– Сейчас‑ то у него какие могут быть подозрения? – пожал плечами Егор. – Ты же почти невинна. Димка на гастролях, так что с ним тебя точно не застанут.

Рокси недоуменно посмотрела на Егора и нахмурилась:

– При чем тут Димка?

– Что значит – при чем? – удивился Егор. – Вы разве не… того?

Она рассмеялась, громко, на весь зал. Официанты, жавшиеся у стен, навострили уши и нервно заерзали.

– Гош, окстись, ты на каком свете живешь? Мы уже давно не… того, как ты изящно выразился.

Егор откинулся на спинку стула и захлопал ресницами. Она наблюдала за его удивлением с веселым удовлетворением.

– Как это – давно? Я неделю назад его спрашивал, как у вас. Он заверил, что все нормально.

– Ну да, он заверит, – усмехнулась Рокси, закурила и выпустила вверх сизое облачко. – Егор, мы расстались давным‑ давно, практически сразу после возвращения с Гоа. Скажу тебе откровенно, находиться рядом с ним долго – невыносимо. Он как дите малое, никакой самостоятельности. В голове вата… по‑ моему, он с детства ни одной книги не прочел. Ты обращал внимание, какой он глупый?

Егор вертел в руках вилку и не отвечал.

Рокси мрачно курила, изредка оглядывая зал.

– В общем, разошлись мы, как в море корабли, – подытожила она. – Он неплохой парень, развлекаться с ним – самое то. Но держать его в качестве любовника – увольте. Слишком уж он на себе зациклен. А с тех пор, как умер его продюсер, Димку словно подменили. Сломался он, живет по инерции, как щенок, потерявший хозяина. Жалко его, честное слово.

– Давно видела его?

– Позавчера. Заезжала вещи забрать кое‑ какие.

– Как это – позавчера? Он же на гастролях.

Рокси покачала головой:

– Егор, он в Москве. Сидит у себя, на улицу почти не выходит и пьет все время. Вчера видела парнишку этого, из группы «Тротил», Илью, кажется. Ну, он и сказал, что Димка как певец кончился.

Часть 3

Дима буравил взглядом трезвонивший мобильный, на котором высвечивалась дурацкая надпись: «Вызывает Егор».

Отвечать на звонки совершенно не хотелось.

Егор сразу же поймет, что он пьян, начнет ругаться и учить жизни, а слушать это не было сил. Можно было бы отключить телефон совсем, но это был бы перебор. Вдруг позвонит кто‑ то важный – с очередным счастливым билетом в жизнь?

Текила кончилась.

Дима посмотрел на пустую бутылку, жалея, что ее нельзя выжать, как половую тряпку, нацедить еще хоть полрюмки. Лайм, порезанный дольками, тоже кончился, и только зеленая попка одиноко лежала на блюдечке, рядом с влажной горкой соли.

Разговаривать с Егором было еще и страшно.

Он как никто мог вытягивать из Димкиной души все самое темное, а откровенничать о том, в какую ситуацию Димка влип, не хотелось. Черский будет ругаться, обзывать дураком и дебилом. Потом, конечно, придумает, как быть, но выдержать первую волну его возмущения бывало тяжело.

Пусть лучше так…

Телефон наконец захлебнулся возмущенным звонком и смолк. Дима сунул его под подушку. Пусть трезвонит. Пусть вообще звонят все кому не лень. Абонент находится в алкогольной нирване и потому вне зоны доступа.

Отстаньте!

Алкогольная нирвана все не приходила, несмотря на то что он пил уже несколько дней, в гордом одиночестве.

Сначала он таскался по клубам и пил там, делая вид, что все хорошо, но вокруг знали – все плохо. Все так плохо, просто хуже некуда, и Димка, вливая в себя огненную воду, замечал их злорадные взгляды: все, мальчик, допрыгался! Кончилась твоя райская жизнь, не успев начаться. Еще только‑ только крылышки расправил на пути к звездам, а тебя уже подбили из зенитки, и ты на одном крыле уходишь на бреющем куда‑ то к родному аэродрому, надеясь на чудо…

А чуда не будет, потому что пилот убит, а ты – всего лишь пассажир, от которого ничего не зависит, хоть плачь.

Вездесущие журналисты без всяких церемоний совали в лицо микрофоны и ехидно осведомлялись, как живется восходящей звезде без всемогущего продюсера, скончавшегося во цвете лет, и кто теперь будет давать ему деньги. Дима делал серьезное лицо и пафосно сообщал, что со смертью Юрия Люксенштейна его собственные жизнь и карьера не кончились, концерты распланированы на год вперед и везде проходят с аншлагами. На телевидении вот‑ вот появится новый видеоклип, а сам он вскоре порадует поклонников новым альбомом. Журналисты хмыкали и издевательски просили уточнить сроки выхода альбома и клипа. Дима тушевался и мычал что‑ то нечленораздельное.

В продюсерском центре тоже все было плохо.

Работать никто не хотел. Звуковики мрачно пили кофе на своих драгоценных пультах, клипмейкеры уныло караулили бухгалтера, стараясь вырвать свои кровные, и даже техничка, видя, что хозяина нет и, по всей видимости, не будет долго, прибиралась с обреченной небрежностью. Персонал прятался по углам, тревожно обсуждая в курилках, что с ними будет дальше: возьмется ли за дело вдова Люксенштейна, поглотит ли продюсерский центр компания «Индиго», которой владел Александр Боталов, или их попросту выставят на улицу, а офис продадут с молотка?

Последний вариант казался наиболее вероятным.

Вдова занималась артистами без малейшего представления о том, как это следует делать, планируя их гастрольный график так, что тем некогда было вздохнуть. Артистам урезали гонорары, композиторам и текстовикам не платили вообще, поскольку и старого материала было завались, а небалованная гастролями провинция привыкла потреблять то, что предлагают.

Как там? Пипл хавает?..

Дима сломался через два месяца в очередном Мухосранске. Ему, уже привыкшему жить на широкую ногу, теперь не хватало даже на еду. Гонорар от выступления балансировал в пределах сотни долларов, а концерты, которыми он так хвалился перед журналистами, проходили не столь уж часто. Организация выступлений была отвратительной. Петь приходилось даже в городах, не нанесенных на географическую карту.

– А что такое райдер? – спросила Диму толстая тетка‑ администратор в захудалом Доме культуры, когда он попытался объяснить ей, что условия не соответствуют тому, к чему он привык. Выслушав, тетка беззлобно рассмеялась и махнула рукой:

– Ой, дурачок! Райдер! Слово‑ то какое смешное. Откуда у нас тут райдеры? Понаписали тут… Коньяк вам, к примеру, зачем?

– Для горла, – зло сказал Дима. – Не знаете, что коньяк полезен для связок?

– Чаю попьете, не графья, – фыркнула тетка, и ее монументальный бюст заколыхался от праведного возмущения. – Внизу столовая, придете, вам Наталья Иванна чаю нальет. А то знаю я вас, артистов, алкашня одна…

Концерт прошел отвратительно.

Оборудование в Доме культуры не менялось со времен загнивающего социализма, потому половины слов песен зрители даже не разобрали. После концерта Димка, задаренный цветами из местных садов, яблоками и даже овощами, смертельно усталый, мечтал только о постели. Поезда из города вечером не было, предстояло ждать утра в единственной гостинице – облезлом двухэтажном здании, с торца которого был рыбный магазин.

Идти за чаем к неизвестной Наталье Ивановне Дима не пожелал – много чести. Музыканты, обежав оставшийся неизвестным город, приволокли дешевого коньяка, отдающего клопами, газировки, колбасы и сохлых булок. Обещанного по райдеру ресторана не оказалось. Музыканты пошли в кафе, а Дима забился в постель, злой и расстроенный.

В номере пахло рыбой.

Про такую роскошь, как кондиционеры, тут явно слыхом не слыхивали. Открыть окно – невозможно. Мало того, что комары налетят, так еще и поклонницы визжат под окнами. Естественно, все были в курсе, где он остановился, и даже в каком номере. Разве можно что‑ то скрыть в этой дыре?!

Две девчонки даже забрались на ближайший тополь, надеясь высмотреть что‑ то пикантное, и разочарованно взвыли, обнаружив, что шторы наглухо задернуты.

Под одеялом было жарко, без него – холодно. Дима укрылся уголком, стараясь не слушать визг за окном. Но это оказалось не так‑ то просто. Да и вездесущие комары тут же стали пищать над ухом, норовя ужалить. Притаившись, он ждал, когда комар сядет на щеку, а потом лупил по ней ладонью что есть духу.

Скоро в комнате стало нечем дышать. Влажная духота облепила тело. Вымыться бы, но душ один, в конце коридора, к тому же нет горячей воды: гостиничный администратор, близнец тетки из клуба, сообщила об этом, когда он явился за ключами. Мучаясь, Дима вертелся в постели, а потом все‑ таки осторожно встал и приоткрыл форточку. Визг усилился. От злости и отчаяния он уткнулся лицом в подушку и заплакал.

Что‑ то тяжелое мягко стукнуло по подоконнику. Дима подскочил, уверенный, что к нему лезут фанатки. Шторы колыхались, как будто невидимый гость часто дышал на них, раздувая тяжелый старомодный бархат, выцветший от времени.

– Кто здесь? – негромко спросил Дима, холодея от страха.

А что, если это не фанатки?

Он подобрался, готовый прыгнуть в сторону двери, припертой тумбочкой.

Успеет или нет?!

Шторы снова колыхнулись, и вдруг откуда‑ то сбоку с подоконника спрыгнула кошка, обычная кошка – угольно‑ черная, с прозрачными светло‑ зелеными глазами, взиравшая на Диму без особого страха.

– Тьфу, дура, напугала, – выдохнул он, а потом поскреб пальцами по одеялу: – Кис‑ кис‑ кис!

Кошка без лишних церемоний забралась на постель и спокойно дала себя погладить. Спустя минуту она уже с интересом изучала остатки недоеденной колбасы, оставленной на тумбочке. Скормив колбасу кошке, Дима улегся, а кошка залезла ему на грудь и начала умываться. Дима погладил ее по голове и совершенно неожиданно для себя вдруг провалился в глубокий сон, внимая ее глухому урчанию.

Утром временный директор коллектива, мрачно прихлебывая пахнущий веником чай, сообщил, что за выступление им так и не заплатили. Еще накануне он вел неравный бой с представителями местной администрации, которые, по‑ барски хлопая его по плечу, заверили – деньги будут. Ни на что не надеясь, директор оставил им реквизиты, велев перечислить гонорар по безналичному расчету.

– Игорь, это уже третья дыра, где нам не платят, – сказал Дима. – Прежде такого не было.

– Ты мне это рассказываешь? – огрызнулся директор. – Так я в курсе, мать писала! Что ты от меня хочешь? Раньше мы без предоплаты даже пальцем не пошевелили бы, а сейчас Оксана хватается за каждую копейку. Оттого мы и выступаем в глубокой заднице за гроши.

– И что нам делать? – уныло спросил Дима.

– Не знаю, как ты, а я лично ухожу.

– Куда?

– А пофиг. Куда угодно, лишь бы от Оксаны подальше! Ты видел наш график? Три недели будем по колдобинам скакать. Впереди всего два больших города, и то не факт, что там все проплатили. Бухгалтерия молчит, как Зоя Космодемьянская, им Оксана не велит перед нами отчитываться. Как‑ то не прельщает меня перспектива впроголодь жить, не мальчик уже…

Дима помрачнел.

После скудного завтрака он без лишних слов сел в автобус и думал до самого вокзала. Впрочем, молчал не он один. Коллектив, пришибленный новостью об отсутствии денег, на разговоры не тянуло. На вокзале Игорь, оглядев вытянутые лица музыкантов, тяжело вздохнул и спросил:

– Ну, что? Едем дальше или все‑ таки в Москву?

– В Москву, – сказал Димка. – Хватит с меня такой жизни.

Спустя час они уже ехали в поезде. Дима смотрел в окно и вертел в голове разные мысли. Внезапно он подумал, что совершенно не запомнил названия города, где осталась черная кошка, которая спасла его от накатившей было истерики. Ему показалось, что кошка, исчезнувшая утром, будет ждать его каждую ночь и переживать, что он не ночует в обветшалом номере и не оставляет ей на тумбочке кусок колбасы…

Поезд летел вперед, оставляя позади неприветливый городок и безымянную кошку, вагон равномерно раскачивался. Димка лежал на верхней полке и ковырял пальцем стену, думая, что его счастливая жизнь кончилась слишком быстро.

– Красота, – восхитился Егор, разглядывая квартиру. – Гламур, так сказать, и пафос. Дима не ответил.

Его мучило похмелье. Если бы не вчерашняя текила, он и дверь бы вряд ли открыл…

Егор прошелся по комнате, брезгливо скинул на пол какие‑ то бебехи и уселся в кресло, залитое чем‑ то бурым: не то чаем, не то коньяком. На белой обивке пятно выглядело отвратительно.

– Кучеряво живете, друг мой Димитрий, – усмехнулся Егор. – Вечером текила с лучком, утром лучок с текилой. Аристократия!

– Почему это с лучком? – слабо улыбнулся Дима, отвыкший от ядовитых шуток Черского.

– А чтоб запашок отбить, – пояснил Егор, улыбаясь настолько лучезарно, что Дима сразу заподозрил неладное. – Ты чего, чудила, бухать‑ то вздумал?

Дима ковырял большим пальцем ноги ковер и отвечать не торопился.

Все‑ таки не просто с другом болтаешь, это еще и сын одного из директоров!

В голове неприятно шумело, а мозг словно проворачивался внутри черепа, отчего хотелось скосить глаза в сторону. Пальцы были такими горячими, что просто удивительно – как они не оставляли следов на одежде и обоях после прикосновения? В горле как будто скреблись сухие крылья проглоченных насекомых…

Ужасно хотелось пить, но от этого становилось только хуже. Он уже выпил литра два воды, прямо из‑ под крана, но минутное облегчение быстро испарялось, зато в голове шумело с новой силой, а мозг вращался еще быстрее.

Егор молчал, насмешливо смотрел на жалкого Диму и качал головой.

Выглядел он замечательно: свежий, подтянутый, да еще и вкусно пахнущий «Фаренгейтом» – словно только что выпорхнул с модного показа. Даже ногти были безукоризненны, хотя Дима доподлинно знал: Егор не любит маникюр. И тем не менее умудряется всегда выглядеть так, словно только что вернулся из салона. А ведь он столько раз был свидетелем того, как Егор, явившись в пять утра, до семи строчит статью на стареньком ноутбуке, а потом, зализав волосы гелем, мчится в редакцию, потому что на душ нет времени…

Диме стало стыдно.

Но потом он вспомнил, что вообще‑ то это его квартира и хозяин тут он, а друг пришел в гости!

Дима приободрился и плюхнулся на диван, угодив на забытую тарелку с огрызками яблок. Егор фыркнул, а Дима, покраснев как рак, зло швырнул тарелку на стол, отряхнул тощий зад и снова уселся на диван, закинув ноги на стол по‑ ковбойски.

– Ты сколько пьешь уже? – поинтересовался Егор.

– Тебе‑ то что? – огрызнулся Дима.

– Ничего, – пожал плечами Черский и выразительно оглядел разгромленную квартиру. – Горе заливаешь?

– Чего ты ко мне пристал?!

– А к кому мне тут приставать? Больше никого нет. Ты да я.

Дима вздохнул.

Егор посмотрел с сочувствием, отыскал на столике яблоко и, потерев о рукав, надкусил.

– Чего сдулся‑ то? – недовольно спросил он. – Совсем тяжко?

Больше всего Димке хотелось промолчать. А еще – избавиться от явившегося без приглашения друга, встать под контрастный душ, чтобы промыть мозги, потом забраться в постель, ткнуться в теплую грудь Рокси и почувствовать, как она гладит его по голове…

Хотя Рокси жалела его не слишком долго. Когда Дима впал в хандру, она оправила перышки и улетела беззаботной птичкой.

– Не кисни, – весело посоветовала она напоследок. – Жизнь полосатая. У тебя не все так плохо, как ты думаешь. Поверь, бывает хуже!

Куда еще хуже?!

Дима сдвинул брови, вспомнив бывшего подопечного всемогущего продюсера Люксенштейна – Владика Голицына, носившего в жизни куда менее громкую фамилию. Стоило Владику не угодить Люксенштейну, как тот легким движением руки сбросил певца с эстрадного олимпа. И все! Карьера кончилась в одночасье. Не стало песен, не стало клипов, ротации на радио, записей на телевидении. Владик записал еще пару альбомов, которые с треском провалились, и канул в Лету. Последнее, что Дима слышал о нем – что он поет в ночных клубах свои старые хиты…

Дима подумал, что Владу все‑ таки легче. У него осталась хотя бы злоба, в то время как у него самого – отчаяние, страх и перспектива остаться в долговой яме навечно.

Оксана Люксенштейн нашла строптивого певца достаточно быстро. Вдова продюсера вела дела без всякого понимания, однако считать умела. Когда Димка прервал свой тур по сельским клубам, она, сопровождаемая двумя громилами, прилетела в квартиру с кипой бумаг.

– Значит, так, дорогой мой, – жестко сказала Оксана, подсовывая ему парочку документов. – Муж вложил в тебя больше шести миллионов. Согласно документам ты не отработал и половины. Квартира, в которой ты живешь, тоже теперь моя. И что мы с этим будем делать?

– Что делать? – переспросил Димка, глядя на телохранителей с одинаково тупыми свиными глазками, наблюдавшими за ним с плотоядным интересом. Оба напомнили ему картинку из учебника биологии, где неизвестный художник изобразил питекантропа.

– Как это – что? – изумилась Оксана. – По документам, у тебя контракт еще на три года. Нет, если желаешь – можешь расторгнуть его хоть сейчас, я согласна! Но по условиям договора ты выплатишь мне не только оставшуюся сумму, но и неустойку в трехкратном размере.

Димка икнул.

Питекантропы ухмыльнулись, словно представив, как их мощные челюсти перемалывают тонкие Димкины косточки.

– Но у меня нет денег, – промямлил он.

Оксана покачала головой с мнимым сочувствием.

– Какая жалость, – холодно сказала она. – Ну, тогда отрабатывай. И без капризов. На следующей неделе поедешь в Сибирь. Потом на Ставрополье.

Ее глаза смотрели жестко и зло.

Дима, привыкший видеть в ней бесхребетную мямлю, у которой никогда не было собственного мнения, поразился произошедшими переменами. От бывшей манекенщицы с нежным овалом лица и зовущими губками не осталось и следа. Перед Димкой сидела хищная тетка с агрессивным макияжем и короткой стрижкой, со сжатыми в тонкую нить губами. И даже голос, тихий и мелодичный в прошлом, изменился: Димке казалось, что она не говорит, а каркает.

А может, она всегда так говорила? Кто с ней общался раньше? Кем она была? Слишком незначительной фигурой в империи Люксенштейна, чтобы влиять на дела, однако слишком уважаемой, чтобы позволять с нею какие‑ то вольности. За те два года, что Димка грелся под крылом продюсера, он встречался с Оксаной лишь пару раз, да и то мельком.

Он хмуро кивал, соглашаясь с новыми требованиями. Сибирь так Сибирь, лишь бы сейчас убралась прочь. После ухода властелинши он малодушно порадовался временной отсрочке: команда все‑ таки разбежалась, чтобы найти новых музыкантов, требовалось время. Вечером Оксана позвонила и решительно заявила:

– Группа – это дорого. Поедешь один. Ну, с администратором.

– А музыканты? – изумился Дима.

– С фонограммой поедешь. Делов‑ то. И смотри, чтобы без фокусов! Впрочем, я к тебе охрану приставлю, а то опять слиняешь.

Дима сдался и поехал в Сибирь, отработал двенадцать концертов за девять дней и вернулся в Москву, выжатый как лимон. Воспользовавшись паузой, он напился и пропустил начало гастролей в Ставропольском крае. Лежа на диване, он поминутно ждал расправы.

На его счастье, мадам Люксенштейн уехала отдыхать куда‑ то в Париж, отключив телефоны. Димка радовался, на звонки не отвечал, бегал по клубам, пил и делал глупости. То, что произошло потом, совершенно выбило его из колеи. Он с ужасом ждал возвращения Оксаны, подумывая о побеге из Москвы навсегда.

Обращаться к Егору было неудобно: тот и так дважды пристраивал его на эфиры в свое музыкальное шоу, исключительно по дружбе. Оксана оплачивать эфиры не хотела. Большего на тот момент Егор сделать не мог.

Почти на всех каналах уже шли записи новогодних программ. Диму не позвали никуда.

Запершись в квартире, он рыдал целыми сутками, не зная, как жить дальше…

Что‑ то холодное прижалось к его руке. Дима подскочил и увидел Егора, который, усмехаясь, протягивал ему банку пива. Поглощенный своими думами, певец совершенно забыл о друге.

– По пивасику? – предложил Егор.

Дима нерешительно открыл пиво и поднес к лицу. Запах показался отвратительным. Его мутило. Отставив банку, он пулей пронесся к туалету, где его вырвало. Спустив воду, Дима потом еще долго умывался, чистил зубы и даже сунул голову под кран, стараясь оттянуть момент возвращения в гостиную.

Вернувшись, он с отвращением посмотрел на набитую окурками пепельницу, позеленел и, зажав нос, отнес ее на кухню, где бросил окурки в мусорное ведро. Поставив пепельницу под кран, Дима мужественно терпел отвратительный запах мокрого пепла и табака, потом насухо вытер пепельницу посудным полотенцем и зачем‑ то понюхал руки. Пальцы пахли помойкой. Дима облил их жидким мылом и стал ожесточенно тереть друг о друга, поминутно поглядывая в сторону гостиной. Егор все не уходил, тянул пиво из банки и молчал.

– Что происходит, а? – спросил он совсем другим тоном, по‑ человечески, и от этого дружеского участия Диме на миг стало тепло.

Он судорожно вздохнул и одним махом рассказал все перипетии своей новой жизни, в которой так много места занимала Оксана Люксенштейн.

Егор слушал молча, прищурившись.

Диме казалось, что его черные глаза пронизывают все насквозь.

Когда он закончил, Егор, задумчиво поболтав полупустой банкой в воздухе, сказал с хорошо рассчитанной небрежностью:

– Но это ведь еще не все, верно? Оксана, конечно, проблема, но с ней можно справиться.

– Как ты с ней справишься? – взвыл Дима.

– Уж поверь, я что‑ нибудь придумаю, – жестко сказал Егор. – В конце концов, «Индиго» тоже участвовало в твоем становлении, и у Оксаны есть перед нами обязательства.

– Только «Индиго» на меня наплевать, – горько заключил Дима. – Никто из них мне ни разу не позвонил.

– Не позвонили – так позвонят. Есть у меня одна мысль. Но сейчас речь не об этом. По‑ моему, ты чего‑ то недоговариваешь. Ведь не в одной Оксане дело? Давай уже, колись!

Димка с сомнением посмотрел на Егора, размышляя, стоит ли говорить, в какой ситуации он оказался. Но он не знал, как выпутаться из нее самостоятельно!

Хлебнув для храбрости пива, он решительно, как перед прыжком в воду, выдохнул и выложил все.

– Почему я должен идти на поводу у твоих друзей? – сердито спросил Александр. – Он взрослый парень и должен заботиться о себе сам. Визит сына выбил Александра из колеи.

Егор на работу к отцу приезжал не более трех раз в своей жизни. Он томился, отводя глаза от высоких потолков, стеклянных перегородок с хромированными ручками и обезличенного, услужливого персонала. Закованные в строгие костюмы, эти люди казались Егору манекенами, а сам он – в простом свитерке, кожаных штанах и высоких армейских ботинках – выглядел здесь инородным телом. О том, что он – сын Боталова, в компании все, разумеется, знали и улыбались подобострастно, едва ли не кланяясь в пояс, что невероятно раздражало…

Неурочное явление Егора спутало все планы Боталова.

Когда секретарша приглушенным тоном сообщила ему, что в приемной сидит его сын, Александр уронил документы. Сердце вдруг подпрыгнуло куда‑ то вверх. Егор никогда не приходил без звонка, и его визит означал, что, скорее всего, произошло что‑ то неординарное…

Узнав, что сын всего‑ то пришел похлопотать за своего друга, Боталов успокоился. Егор попивал приготовленный секретаршей кофеек, на отца смотрел сердито и, кажется, злился за его нежелание спасать Димку.

– У него с твоей конторой, между прочим, контракт, – холодно пояснил Егор. – А вы почти за год не сделали для него ровным счетом ничего.

– А должны были?

– Должны.

– С какого перепуга?

– Пап, он по‑ настоящему талантлив. Это же не «поющие трусы» какие‑ нибудь. У него есть все, чтобы стать отличным певцом: внешность, голос, харизма! Да, он немного… раздолбай, но это от молодости и глупости. Димке нужна жесткая рука, чтобы он четко видел края. А иначе – кранты. Сгинет он.

– Ну и что? Он сгинет, новый придет. Еще красивее, еще талантливее. А Димка твой мне никогда не нравился. Он ограниченный, несерьезный, к тому же мне донесли, через какое место он попал на сцену. Этого достаточно для моего презрения и нежелания связываться с бросовым материалом.

Александр сурово посмотрел на сына, но тот и ухом не повел – меланхолично черкал ручкой на еще не утвержденном рекламном проспекте, обводя проект здания двойной линией. Боталов мельком подумал, что в дизайнерском отделе, где создавали этот проспект, пришли бы в ужас, глядя на такое святотатство. Глава отдела как‑ то раз устроил дикий скандал, когда секретарша поставила на проект кофе…

– Значит, нет? – спросил Егор.

– Значит, нет.

– Какой тогда смысл вообще в существовании «Индиго»? Компания заключила контракты с десятком артистов, но, насколько я знаю, ты никем не занимаешься. Люди связаны по рукам и ногам, без «Индиго» пикнуть не могут, а ты даже заработать на этом не хочешь.

– И что ты предлагаешь? – раздраженно поинтересовался Александр. – Хочешь, на тебя перепишу, будешь сам рулить артистами.

– Нет, сам не хочу. Может, действительно отдашь его Инне?

Александр посмотрел на сына с недовольством:

– С ума сошел? Отдать что‑ то ей?!

Егор пожал плечами и пририсовал к небоскребу флюгер. Александр покосился через стол на работу сына и скривился. Флюгер получился так себе, кособокий и неопределенный…

Ох, как не нравилась Боталову эта странная связь Егора с бывшей – почти бывшей – женой, развод с которой подходил к финальной стадии! Инна была ближе по возрасту к сыну, нежели к отцу, и до того, как Александр узнал о романе Инны с известным фигуристом, он, грешным делом, иногда подумывал, что внезапно вспыхнувшее взаимопонимание между ней и Егором связано отнюдь не с сыновними и материнскими чувствами…

При разводе Егор почему‑ то не встал на сторону отца, не пытался прижать мачеху к ногтю, общался с ней, как прежде: ровно и доброжелательно. Учитывая неприятную кончину первой жены, Боталов предпочитал не ворошить этот улей. Тем более, что предусмотрительная Инна запаслась компроматом: не убойным, но все‑ таки довольно неприятным…

– Инну ты не выносишь, Димка тебе не нравится, – подытожил Егор. – По‑ моему, прекрасное решение проблемы. Отдай Димку ей. Так ты одним махом избавишься от ее притязаний на «Индиго». Бизнесмен, по твоему мнению, она никакой, так что если кто‑ то и загубит Димкин талант, ты будешь ни при чем.

Боталов поморщился:

– Мне вообще не нравится сама мысль о том, что я должен чем‑ то делиться с Инной. Мало мне того, что она хочет отнять дочь, так еще и бизнес собирается оттяпать! Ну, забирала бы себе свои салоны красоты, так ей ведь мало. «Индиго» – целиком и полностью мое детище. В свое время я, а не она, вкладывал бабло в проекты Люксенштейна…

– Кстати, о проектах. Вдовица там пытается наложить на все лапу. Ты в курсе, что Димка объездил полстраны, при этом совершенно не заработав? Оксана делилась с тобой доходами?

– Да, мне что‑ то такое говорили… Надо направить людей для проверки. Думаешь, там настолько серьезно?

– Пап, Димка собирает залы. И довольно приличные. Ты не хочешь поделиться доходами с бывшей женой, но при этом позволяешь обувать себя посторонней тетке. Деньги в проекты ты вкладывал наравне с Люксенштейном, если не больше. В конце концов, можно поднять счета. Не думаю, что Оксана вернула тебе долг. Ты хоть помнишь, сколько вложил в Димку?

– Больше миллиона.

– И с тобой рассчитались?

– Не уверен.

Боталов задумался и посмотрел на сына с интересом. Тот вежливо улыбался с совершенно непроницаемым лицом.

– Слушай, а может, ты все‑ таки сам возьмешься за своего приятеля? Раз он так талантлив. Считай это определенным бизнес‑ проектом. Не все же тебе на вечеринках кривляться.

Егор, криво усмехнувшись, отрицательно покачал головой:

– Не мое это. Вспомни хотя бы кондитерскую и ресторан. Я же запорол там всю работу! Нет, мне моя жизнь нравится именно такой, и менять ее на другую я совершенно не хочу. И потом: почему бы тебе не проявить немного человеколюбия? Отдай права на Димкин проект Инне, пусть потешит свое самолюбие. У меня все равно останется часть пакета акций, и я смогу вмешиваться, если что‑ то пойдет не так.

Боталов помолчал, делая вид, что читает разложенные перед ним документы, а потом сказал с явной неохотой:

– Ладно. Но отдавать ей ничего не буду. Хочет заниматься – пусть выкупает или вон хоть в аренду берет. Сам позвонишь ей или мне напрягаться?

– Да сам позвоню, – отмахнулся Егор.

После ухода сына Боталов придвинул к себе исчерканный проект и постарался рассмотреть то, что скрывалось за толстым слоем каракуль. Быстро поняв бесперспективность своей затеи, он вздохнул и нажал на кнопку внутренней связи:

– Наташа, позвоните в дизайнерский отдел и попросите их распечатать мне еще один экземпляр проекта жилого комплекса, – сурово сказал он и добавил с легкой запинкой:

– Этот… того… испортился.

Инна смотрела на Димку с легкой насмешкой. Ее забавляла нервозность ее потенциального подопечного. Егора все не было, и это тревожило, потому что от переговоров с Боталовым можно было ждать чего угодно. В том, что бывший муж откажет даже родному сыну, она почти не сомневалась, и длительное ожидание только подтверждало это.

Как же ей надоела такая жизнь!

Светские рауты рублевских богатеев – тоска. Показы и дефиле – тоска. Выходы в свет – тоска. Если только ты сама не представляешь собой ничего интересного, в рубрике светской хроники тебя упомянут мельком: «спутница великого и ужасного» или «жена такого‑ то», что, в принципе, одно и то же. Иногда Инна, сопровождая Боталова, с завистью смотрела на юных звездочек, с жадностью приглядывающихся к олигархам. Даже их жизнь, не украшенная особыми перспективами, казалась куда интереснее. Что уж говорить о признанных и маститых дамах!

Эпатажная Лилит вновь вышла на сцену в идиотском наряде – балетной пачке и свитерке с глухим воротом, но стилист Вася Крайний сказал: это шик! А спорить с Васей никто не отважился, да и к чему?! Шик так шик.

Гламурная Гайчук вновь разругалась с балериной Анжеликой Клочковой, расколов отечественную тусовку на тех, кто «за», и тех, кто «против». Тусовке было все равно, кого поддерживать, лишь бы назойливые репортеры мельтешили перед глазами и снимали их при свете софитов.

Инне не доставалось ничего: ни света софитов, ни славы, ни скандалов. И больше с этим мириться она была не намерена.

Разведка Боталова донесла ему лишь часть информации. Инна действительно пробовала петь, но быстро поняла, что стать великой певицей не сможет. Та же самая ситуация повторилась и с кино. Провалилась и попытка стать телеведущей, даже для прогноза погоды она оказалась старовата. И если супругу олигарха Боталова на тусовках всегда ждали с удовольствием, то жену с приставкой «экс» видеть жаждали куда меньше. А переходить в категорию вечных тусовщиц, не имеющих официального статуса, Инна не желала.

Оптимальным вариантом стало продюсирование. Начинать новый проект было слишком хлопотным делом. Инна сознавала, что не обладает чутьем, и любой ловкий проходимец выдоит ее, как денежную корову. В идеале – хорошо было бы подхватить какой‑ то яркий проект, не дав ему скатиться вниз, и самой вознестись на славе своего подопечного. Таким вариантом стал Димка, уже известный и любимый, коего светское общество безжалостно перевело в категорию «сбитых летчиков».

Операцию Инна провела без шума и пыли.

Она так долго надоедала Егору с просьбой уступить ей долю в «Индиго», что тот наконец‑ то начал шевелиться и вдруг сам предложил ей заняться Димкой.

Офиса у нее пока не было, потому она притащилась в Димкину квартиру, в которой пахло чем‑ то кислым. Похоже, тот несколько дней не выбрасывал мусор. Первым делом она обратила внимание на книжный шкаф, поразившись подбору литературы. Среди пухлых томов нашлись даже Кант и Ницше, но, судя по девственному состоянию переплетов, эти книги никто никогда даже не открывал. На журнальном столике валялся глянцевый журнал, раскрытый на изображении голой красотки. Инна глянула и отвела взгляд.

В некогда шикарных апартаментах наспех сделали уборку, рассовав барахло по углам. Из‑ под дивана, на краешек которого Инна уселась, торчали носки: белый и черный, весьма сомнительной свежести. Она даже посмотрела на Димку, носившегося туда‑ сюда: не надеты ли на нем разные носки.

Носки были одинаковыми: белого цвета с грязными пятками.

– Дим, ты бы присел, а то у меня от тебя уже голова кружится, – пожаловалась она.

– А? – вскинулся Димка.

– Сядь, говорю. Давай обсудим наши планы.

– Давай…те, – робко сказал Димка и уселся в кресло.

На Инну он смотрел набычившись, словно подозревая, что она стащит фамильное серебро, стоит ему отвернуться.

– Ну… Я думаю, начать нужно с убойного хита и съемок клипа, – важно сказала Инна.

– Наверное, – осторожно сказал Димка, которого вдруг осенило, что его потенциальный продюсер ничего не понимает в этих делах. – А у кого мы будем покупать песни? Хотелось бы каких‑ то незаезженных авторов… Но и не старперов. Вон Крутин и Миколайченко пишут – так у них такая муть в последнее время. Исписались! Да и возраст не тот. Нужно что‑ то такое, чтобы молодежь вовсю колбасилась…

– Колбасилась? – переспросила Инна.

– Ну да! Чтобы с первого аккорда врубались!

– Понятно…

Инна, для которой Игорь Крутин и Игорь Миколайченко, уже лет двадцать работавшие в тандеме, были эталоном вкуса и успешности любых начинаний, вдруг почувствовала, что рухнула с небес на землю. Заявление Димки показалось ей святотатством, но потом она припомнила: в последнее время она действительно не слышала от дуэта двух Игорей настоящих хитов. Может, в словах Димки и есть зерно истины?..

Она вдруг почувствовала себя невероятно глупой. Может, не стоит затевать все это?

Помолчав, Инна скосила глаза вбок и встретилась взглядом с глянцевой журнальной красоткой, которая усмехалась с просторов журнального столика неправдоподобной голливудской улыбкой.

Димка опять сорвался с места и начал метаться от окна к дверям, поглядывая на мобильный. Егор строго‑ настрого запретил звонить и отвлекать от процесса.

Зараженная Димкиным беспокойством, Инна сама то и дело прикасалась к лежавшему на диване сотовому и тут же испуганно отдергивала руку. Она постаралась придать своей позе как можно больше изящества и даже ноги поставила не прямо, а слегка наискось, словно на великосветском приеме у президента. Посмотрев на себя в отражение зеркального шкафчика, Инна осталась довольна.

– Может, чаю? – нервно спросил Димка.

– Можно, – кивнула Инна.

Получив из его рук чашку, Инна подула и осторожно отпила.

Чай пахнул веником и был слишком слабым, чтобы она почувствовала вкус.

Димка курил одну сигарету за другой.

Инна снова отхлебнула, поймав себя на мысли, что не имеет представления, сколько времени она сидит вот так, строит планы, в то время как вполне вероятно, что Егору отказали. Часы в квартире были, но все показывали разное время, а трогать телефон она не хотела, чтобы не подвергать себя соблазну позвонить пасынку.

Звонок домофона заставил обоих подпрыгнуть.

Инна расплескала чай, на светлых брюках расползлось отвратительное пятно. Димка уронил на ковер пепельницу и вприпрыжку понесся к дверям, врезавшись по пути в кожаную банкетку.

– Да? – нетерпеливо сказал он и нажал на кнопку. Домофон закурлыкал, пропуская визитера в дом.

– Это Егор? – спросила Инна.

Димка затряс головой так интенсивно, что нечесаные вихры на голове заметались в причудливом танце…

Егор ввалился в квартиру и со вздохом уселся на диване. Его лицо было усталым, с глубоко запавшими глазами – не то от бесконечной работы, не то от беседы с отцом.

Инна почувствовала, что паника снова накрыла ее душной тряпкой…

– Получилось? – нервно спросила Инна.

Егор выдерживал паузу так долго, что она взмолилась:

– Ты меня специально мучаешь?

– Да получилось, успокойся, – поморщился Егор, вяло махнув рукой. Его слова потонули в радостных воплях Инны и Димки, которые, обнявшись, как школьники, начали выплясывать вокруг столика какой‑ то дикий разбойничий танец. Выждав, когда они немного успокоятся, Егор сказал:

– Кстати, Диман, я, кажется, ее только что видел.

Димка замер и испуганно посмотрел на него:

– Где видел? Ее пропустили во двор?

Егор мотнул головой в сторону окна.

Инна тоже посмотрела туда. Ничего особенного. Окно как окно. с унылым московским пейзажем: крыши, громоотводы, антенны. И только наверху кусочек неба с рваными комьями облаков, наливающимися снизу чернильной синевой.

– Посмотри, вон там она стоит, под деревом. Эта или другая?

Димка метнулся на балкон, откуда вернулся спустя мгновение повеселевшим.

– Нет, это другая, постарше. Я же тебе сказал, что та – совсем малолетка…

– Вы о чем? – вмешалась Инна.

Егор и Димка переглянулись с одинаково загадочным видом, показавшимся ей подозрительным. Потом Егор опустил глаза и внимательно рассмотрел пятно от пролитого чая на ее брюках. И хотя пасынок не сказал ни слова, Инна почувствовала, что краснеет.

Чертов сноб!

– Надо сказать, – заявил Егор.

– Думаешь? – засомневался Димка.

– Думаю. В конце концов, она теперь твой продюсер, и решать проблемы придется именно ей.

Голос Егора на миг показался Инне злорадным, но она выбросила это из головы, озаботившись неожиданной и таинственной проблемой, которую ей предстояло решить.

– Я узнаю, наконец, что происходит? – сурово спросила она, глядя на Димку. – Давайте, выкладывайте!

Димка помялся:

– Честно говоря, я не хотел. Кто же знал, что так получится…

Его рассказ поверг Инну в тягостное размышление. Две пары глаз сверлили ее столь настойчиво, что, казалось, вот‑ вот пробуравят дырки.

Димка смотрел с отчаянием и надеждой, Егор – с легкой насмешкой.

«Хорошо ему, – зло подумала Инна, – скинул на меня проблему и сидит, зубы сушит. А тут думай, как разруливать…»

Разруливать не хотелось, хоть ты тресни!

Сама история гроша ломаного не стоила, если бы не одно маленькое, но неприятное обстоятельство, затягивающее Димку, а вместе с ним и Инну в мерзкое болото. И теперь она мрачно глядела в пол, не зная, что делать. Будучи типичной маменькиной дочкой, она совершенно не умела решать проблемы! Для уборки существовала горничная, для приготовления обеда – кухарка. На звонки отвечал секретарь, о фигуре заботился личный тренер. А за всем этим великолепием монолитной скалой высился муж, на которого всегда можно было не только опереться, но и свалить все проблемы. Удивительно даже, что при такой жизни она родила дочь сама, не воспользовавшись услугами суррогатной матери!..

С новым спутником жизни – фигуристом Евгением Романенко – все было по‑ другому.

Женя был нежным и жестким одновременно, дисциплинированным до мозга костей, что вызывало у Инны уважение и оторопь. Однако с тех пор как они стали жить вместе, она столкнулась с некоторыми чертами характера, которые Евгений от нее скрывал, а может, просто не афишировал. Во‑ первых, он был невероятно эмоционален и мог устроить настоящую истерику из‑ за упавшего маслом вниз бутерброда. Во‑ вторых, в быту Евгений оказался полным нулем. И хотя Инна посмеивалась: мол, подумаешь – не умеет забивать гвозди! Для этого существуют специалисты. Но все чаще проблемы приходилось решать ей. Рассказывая направо и налево, как она рада избавиться от диктата бывшего мужа, Инна не хотела признаваться даже себе, что иногда диктатура – это очень даже удобно, особенно в сложных ситуациях.

Например, таких, как эта.

– Егор, как же быть? – беспомощно пролепетала она.

– Ты меня спрашиваешь? – осведомился пасынок и даже брови поднял точно так же, как бывший муж.

Инна мгновенно разозлилась. Димка с несчастным лицом хлопал ресницами, а в испуганных глазенках мелькало что‑ то вроде слез. Злость помогла Инне думать.

Ситуация была тривиальной: будучи на гастролях, Димка, пребывавший под солидной мухой, привел в номер девочку. Дело, как говорится, житейское, с кем не бывает! Пьяный Димка не заметил, что вертлявая красотка засняла их художества на мобильный. А спустя несколько дней он получил первое сообщение‑ картинку: голый Димка, на котором скачет пронырливая девица.

То, что подобные фото просочились бы в прессу – полбеды. Беда была в том, что девица оказалась, во‑ первых, несовершеннолетней, во‑ вторых, дочкой начальника УВД – хоть и не Москвы, но тоже мало приятного…

– У тебя это видео есть? – угрюмо спросила Инна.

Димка кивнул.

– Покажи.

– Но там же я…

– Дима, я – твой продюсер! – жестко сказала она. – Так что прекрати дергаться. Считай, что это нужно для дела.

Его беспомощное блеяние раздражало. Чтобы не сорваться, она задрала голову и уставилась в потолок, разглядывая кристаллы на люстре. Сваровски, конечно, куда без него! У нее самой была похожая, за которую она отдала бешеные деньги в салоне переулка Коробейников. Кристаллы весело переливались, отражая электрический свет…

Димка притащил свой телефон, нашел видеоролик и сунул Инне под нос, сопя, как еж. Егор пристроился на подлокотник кресла и заглянул через ее плечо на мельтешившую вакханалию. От пасынка пахло сигаретами и туалетной водой «Нео» от «Живанши», точно такой же, как у бывшего мужа. Инна вдохнула знакомый запах и отодвинулась от Егора подальше.

– Да, – задумчиво произнес он. – Беда!

Она с трудом сдержалась, чтобы не нагрубить ему. Зачем он вообще сидит тут и сотрясает эфир, если не хочет помогать? О том, что Егор только что договорился с Боталовым, чтобы тот фактически подарил ей фирму, она уже благополучно позабыла, взбешенная его равнодушием.

– Чего же она хочет? – спросила Инна. – Денег? Сколько?

– Ты будешь смеяться, но она замуж за него хочет, – пояснил Егор. – А иначе папе пожалуется. И тогда Дима сядет за совращение малолетних.

И Димке, и Инне одновременно показалось: Егор безумно рад, что Димку посадят в тюрьму, и только спустя мгновение они сообразили: он так пошутил, чтобы скрыть неловкость. Инна прищурилась, разглядывая руки пасынка, когда он стал прикуривать очередную сигарету. Пальцы тряслись, словно от холода.

«Лечить нервишки‑ то надо, мальчик, – подумала она. – Таблеточек попить или в отпуск съездить. А еще лучше – семью завести, чтобы на всякую ерунду времени не оставалось, а по вечерам хотелось бы не работать, а домой ехать».

Решив мысленно судьбу Егора, она вновь уставилась на дисплей телефона, на котором застыли два переплетенных тела – запись подошла к концу.

– Кто тут еще кого совращал‑ то? – проворчал Димка, но Инна не дала ему договорить:

– Помолчи, дай подумать… Папа у нее мент? Это точно?

– Ну, она так сказала, – пробурчал Димка. – Хотя я его и не видел.

– Так сперва все узнать надо, – резко сказала она. – Может, ей уже лет двадцать пять, мало ли… Тут не разберешь возраста. Может, папа дворником работает, и ей штука баксов – за глаза! Как с ней связаться? По этому номеру?

– Ну да, – смутился Димка. – Она звонит все время и СМС отправляет.

– Ты с ней говорил?

– Когда?

– Вообще!

– Ну, сперва говорил, а потом перестал. Она угрожать стала. Папой пугала.

Инна задумалась, потом переписала номер сотового в свой мобильный. В голове зашевелилась смутная идея, которую непременно следовало обсудить с Евгением Романенко. Женя перед поездкой к Димке насмешливо чмокнул ее куда‑ то за ухо и пожелал удачи. Некоторое время назад у Евгения были серьезные проблемы, о чем он говорил неохотно. Но, по слухам, решать их ему помогали некие люди, влиятельные и… не слишком законопослушные. Инна вдруг почувствовала пробуждение азарта, как будто в животе зашевелилась и подняла голову с раздутым капюшоном доселе мирно дремавшая кобра.

– Разберемся, – сказала она. – Да, кстати, а что ты имел в виду, когда сказал: «та – совсем другая»? Кто там еще дежурит под твоим окном?

– Ай, да это фанатка одна, – отмахнулся Димка. – Умудряется везде пролезть. Но, уверяю, она совершенно безобидна.

Уезжая, Инна внимательно разглядела прятавшуюся за деревьями фанатку. Все девчонки, караулившие Димку у подъезда, казались ей потенциальными врагами. Девушка была так себе. Ни рыба ни мясо, в простецкой курточке, дешевенькой обуви, с плохим мелированием не слишком чистых волос. Человек из параллельной вселенной, с которым она никогда бы не пересеклась в реальности. Сквозь тонировку стекол лицо поклонницы казалось загорелым. Она, не мигая, смотрела прямо Инне в глаза, словно стараясь разглядеть соперницу. Инна нисколько не сомневалась – девица уже знает, что Димка переметнулся в ее подопечные, и ненавидит Инну за это. Поджидая, пока охрана откроет перед ней ворота, Инна поежилась, вспомнив, каким взглядом встретила ее эта девушка с темными кругами под глазами. Такая, не задумываясь, плеснет в лицо соперницы кислотой или вонзит нож в спину артисту с воплем «Так не доставайся же ты никому! », а потом будет рыдать, наблюдая, как кумир со стеклянным взором, как у бесприданницы Ларисы Дмитриевны, умирает, пуская окровавленную пену непослушными губами…

Оказаться в роли героини пьесы Островского Инна не хотела. Она оглянулась: девица взглядом‑ рентгеном прожигала ее автомобиль.

Взгляд у девчонки был совершенно сумасшедшим. Наверное, так выглядела Кэрри из знаменитого ужастика «Воспламеняющая взглядом». Инна поежилась и нервным движением включила печку. Ощутив, как по ногам пробежала теплая волна, она успокоилась. А успокоившись, вдруг поняла, что хочет есть.

Москва стояла в пробке. Еще никуда толком не вырулив, Инна поняла, что если сейчас тронется в путь, то завязнет где‑ нибудь по дороге. А в машине всей снеди – полбутылки теплой минералки, мятная жвачка и коробочка «Тик‑ така». Потому она решительно свернула с проспекта, успев вырваться из затора в последний момент, и припарковалась у какого‑ то кафе, с виду не слишком фешенебельного.

Внутри мало того что было полно народу, так еще и клиенты вынуждены были обслуживать себя сами. Но ей было наплевать. Она схватила пластиковый поднос и, нагрузив его тарелками, двинулась к кассе.

Свободных столиков тоже не оказалось.

Инна пристроилась за самый дальний, рядом с какой‑ то неряшливо одетой женщиной, которая с аппетитом доедала котлету по‑ киевски. На Инну она покосилась не слишком приветливо, но ничего не сказала, уткнувшись в тарелку носом. Поставив свой поднос, Инна подумала, что она, со своей укладкой за двести условных единиц, сапфировым перстнем и в костюме от «Диора», выглядит здесь инородным телом. Оглядевшись по сторонам, Инна поняла: никто на нее не смотрит, и набросилась на еду. Воткнув вилку в мисочку с салатом, она чуть не застонала.

Селедочка под шубой. Какая прелесть! Вкуснотища…

Иногда она позволяла себе посещать такие вот плебейские заведения. Знай светские подруги, в каких местах иногда обедает экс‑ супруга Боталова, попадали бы в обморок! Дешевые кафе и рестораны были ее тайной страстью. Правильное питание, овощные супчики, диетические продукты и французские вина время от времени вставали поперек горла. Инна сбегала в «Макдоналдсы», где, спрятавшись за броню темных очков, жадно ела биг‑ маки, гамбургеры, грызла картофель фри и запивала колой, строго запрещенной ее диетологом. Под вредную холестериновую пищу хорошо думалось. Заев стресс вкусным, Инна начинала соображать, а суматошные мысли сами собой раскладывались по нужным полочкам в строгом порядке.

Чтобы совсем привести их в порядок, она слопала целых два пирожных, оказавшихся на удивление приличными. Тетка, сидевшая напротив, доела котлету и убралась, оглянувшись на Инну от дверей. Видимо, не часто видела женщин в дорогих костюмах, с аппетитом поедающих простецкое пирожное «картошка», обсыпанное сахаром и украшенное символическими розочками из бежевого крема.

Так‑ то вот! Никакого филе дикого сибаса с мини‑ артишоками «Виоле». Никакого зеленого салата с камчатским крабом и черной икрой. Никакого шампанского «Дом Периньон»…

А вкусно так, что в животе стало горячо и приятно!

Пробка так и не рассосалась, но Инне было наплевать. Сытая и вполне довольная жизнью, она долго подпевала приемнику, дочитала какую‑ то глупую статью о том, как надо воздействовать на мужчин, а потом позвонила Евгению, заверив, что вот‑ вот приедет домой.

Где‑ то на последних страницах журнала Инна углядела себя. Вот они с Евгением на какой‑ то тусовке, она даже не помнила где. Последняя неделя была такой заполошной, что в голове все перемешалось. Разве что по наряду определить…

«…Бывшая жена олигарха Боталова рядом с олимпийским чемпионом смотрелась блекло, несмотря на дорогой наряд. Ирина Боталова смотрела на Романенко влюбленными глазами обожающей женщины. «Я считаю, что наша любовь – это лучшее, что произошло за последние сто лет, – пафосно заявила спутница Евгения…»

Дальше читать было невозможно. От ехидного тона журналистки – Инна специально посмотрела на подпись – Анастасии Цирулюк сводило скулы. Мало того, что она несколько раз подчеркнула, что Инна – всего лишь спутница Евгения, так еще и назвала ее Ириной. Да и процитированная фраза была совершенно не в ее стиле – Инна была уверена, что ничего подобного не говорила.

…Спутница Евгения…

Инна стиснула зубы. Ну что же, она заставит их всех прикусить языки и говорить о ней как о полноценной личности!

А для этого надо запустить Диму Белова на такую орбиту, с которой его не собьют даже хваленые Америкой крылатые ракеты.

Человек, сидевший напротив, показался Инне неприятным. Он все время улыбался тонкими бесцветными губами, но глаза оставались холодными и неподвижными, как у змеи. Рядом с ним было неуютно и немного страшно. Представился он Иваном Ивановичем, улыбаясь при этом так, что она сразу поняла: имя – фикция чистой воды, и расспрашивать, как его зовут на самом деле, – не стоит. Да и не хотелось. Инне важен был результат.

– Ты ненормальная? – вопил Евгений, когда она попросила найти ей человека, способного решить маленькую проблему. – Соображаешь, с кем связываешься?

– Ну, а что я, по‑ твоему, должна делать? – ощетинилась Инна, не ожидавшая такого отпора.

– Не знаю. Поговорить с этой девчонкой. Денег дать.

– Говорила я. Не хочет она денег. Хочет Димку в свое личное пользование.

– Ну и пусть бы забирала!

– Ты в своем уме? Она же соплюшка еще, ей до восемнадцати три года. Не может он жениться, ни на ней, ни на ком‑ то еще. Это плохо для карьеры.

– Тебе что за дело до его карьеры? – фыркнул Евгений. – И вообще, до него?

Разговор шел странно, и оба это понимали.

Еще пару дней назад издергавшаяся Инна вскользь упомянула, что гуманные методы на юную шантажистку не действуют. Кто бы мог подумать, что девчонка окажется столь упрямой и непробиваемой!

Инна, которая была старше в два с половиной раза, спасовала перед соплячкой, повизгивавшей в трубку. Евгений похохатывал и между делом упомянул, что однажды у него был небольшой конфликт с руководителем сборной. За подмогой пришлось обращаться к неким серьезным людям, готовым решить все что угодно за определенную мзду…

Когда, исчерпав все доводы и мольбы, Инна обратилась к Евгению с требованием свести ее с нужными людьми, он неожиданно запаниковал.

– Знаешь, кто эти люди? – сердито сказал он, подвинув к себе чай. – Это же настоящие бандиты.

– А мне и нужны настоящие бандиты, – огрызнулась она и села напротив, воинственно закинув ногу на ногу. Под светом ярких лампочек ножки с хрупкими коленками казались трогательными. – Мне надо знать, кто она, что из себя представляет и не слила ли компромат подружкам.

– Вряд ли, – задумчиво сказал Евгений и положил ладонь ей на ногу. Инна никак не отреагировала на прикосновение, только ноздри раздула – она была слишком зла, чтобы помириться так быстро.

– Почему?

– Потому. Кто она, по‑ твоему? Если бы она кому‑ то сказала, видео наверняка уже просочилось бы в Интернет. Она же девчонка еще, какие могут быть секреты у девчонок? Подружки бы тут же все выболтали.

– Жень, но что делать? Ты же слышал, как она со мной разговаривала. Чего я только не предлагала: и билеты, и деньги, и стать главой фан‑ клуба, даже оплаченный тур в Европу. Она уперлась как баран. Последний раз заявила – когда я выйду за него замуж, у меня все и без вас будет. Видишь, добром не выходит. Да и противно, что какая‑ то соплюшка вот так вертит нами!

Она замолчала, от возмущения пересохло в горле. Схватила с барной стойки, за которой они сидели, остывший чай Евгения и сделала пару шумных глотков. Он посмотрел на нее сочувственно, а потом, снова погладив по коленке, сказал мягче:

– Я все понимаю.

– Ничего ты не понимаешь.

– Понимаю. Просто не хочу, чтобы ты… вляпалась в какую‑ нибудь историю. Это же такие люди, им палец покажешь, они всю руку откусят по самый локоть. И будут с тебя мзду собирать до конца дней.

– А я рада дать кое‑ кому мзды, – раздраженно сказала Инна. – Такой мзды, чтобы вверх тормашками перекувырнулись и еще потом семь верст с гаком летели кубарем!

– Димке надо соображать, куда он сует свой… – поморщился Евгений.

– Да что он там соображает, – отмахнулась Инна, вспомнив беспомощный взгляд шоколадных глаз подопечного. – Он же как телок.

Евгений задумался, а потом нехотя сказал:

– Ладно. Сведу тебя кое с кем. Завтра позвоню.

На следующий день Инна встретилась с Иваном Ивановичем, неприметным лысеющим типом лет сорока, в мятом сером пиджаке и грязных башмаках. Предосторожности, с которыми тот назначал встречу, показались ей смешными, но она снова почуяла, как в желудке извивается потревоженная кобра. Он подсел к ней в машину и с улыбочкой выслушал ее требования: собрать все, что есть на девочку и ее папу, и, если можно, выкрасть запись. Иван Иванович покивал и неуклюже выкатился из Инниного «Лексуса». Спустя четыре дня он позвонил и назначил встречу в ресторане. Это показалось Инне излишним. Ей не хотелось, чтобы кто‑ нибудь увидел их вместе, но Ивана Ивановича это не заботило. В ресторане он небрежно заказал коньяк и какую‑ то закуску. Инна пила минеральную воду, ничуть не сомневаясь, что оплачивать счет Ивана Ивановича придется ей.

– Дельце, собственно, было пустяковое, – миролюбиво сообщил он, отхлебнув из бокала коньяк.

– Она действительно дочь начальника УВД? – спросила Инна.

Человек со змеиными глазами скривился и кивнул:

– Ну, дочь. Но это совершенно не повлияло на ход дела. Все прошло без шума и пыли.

Он помолчал и выразительно потер большим пальцем об указательный. Она поняла намек и вынула из кожаного нутра сумки плотный конверт. Иван Иванович подвинул к ней потрепанный ноутбук, обклеенный дешевыми фенечками, и мобильный телефон.

– Девочка выложила видео в Интернет, но мы без проблем удалили все ссылки. К счастью, она не опубликовала все в открытом разделе, так что, думаю, ваш друг может спать спокойно, – сказал он. – Видео было и в телефоне. Мы перерыли весь дом, забрали все, где могла храниться информация, включая диски и флешки. Не думаю, что она сохранила копии где‑ то еще, но в случае чего – звоните, мы исправим оплошность.

– С отцом проблем не будет? – спросила Инна, затолкав ноутбук в пакет.

– Ну что вы, голубушка. При удачном стечении обстоятельств все спишут на банальное ограбление. Возможно, кого‑ то заинтересует, почему грабители не только обнесли квартирку начальника, но и напали на его дочь, но подумают, что это связано с профессиональной деятельностью папаши.

Инна не любила, когда ее называли «голубушкой». Это было еще похлеще «милочки». «Милочкой» ее как‑ то назвала первая жена Боталова, когда они встретились в Москве, чтобы «принюхаться». Мать Егора хотела вернуть сына домой, на бывшего мужа смотрела зло, а Инну в упор не видела, обращаясь к ней только в случае крайней необходимости. Там, в ресторане, такая необходимость и произошла. Виктория сказала: «Милочка, передайте мне соль».

Вспоминать об этом было неприятно, поэтому Инна быстро спросила:

– А с девочкой ничего…

– Нет‑ нет, не беспокойтесь. Собственно, мы даже вам благодарны.

– Мне? – удивилась Инна. – За что?

– На папеньку девочки мы у них дома столько занятного накопали, а сферы наших интересов весьма обширны… Так что в каком‑ то смысле вы оказали нам услугу.

Больше ей было нечего спросить. Инна подумала, что все устроилось отлично и, возможно, решать проблемы в сфере шоу‑ бизнеса не так уж сложно. Когда она встала, Иван Иванович тоже поднялся и галантно приложился к ее руке. Губы были ледяными. Инна с трудом подавила желание вырвать ладонь из его рук.

– Было приятно иметь с вами дело, – произнес он бархатным голосом. – В случае чего – обращайтесь, всегда поможем.

– Не хотелось бы, – выдохнула Инна.

В конце октября Димку пригласили на телевидение. Дела на тот момент резко пошли в гору. Оксана Люксенштейн перестала угрожать и, судя по скупым объяснениям вечно занятой Инны, больше на горизонте появиться не должна была. Гастрольный график пришел в норму, новый коллектив музыкантов и балета набрали в рекордные сроки. Инна начала поговаривать, что после новогодних праздников они устроят Димке отдых где‑ нибудь за границей, а потом снимут клип. Нужна только хорошая песня, потенциальный хит!

Все налаживалось.

Если под руководством Оксаны он едва сводил концы с концами, то теперь денег существенно прибавилось. Он начал подумывать о покупке машины. До того на постановочные съемки он ездил на «Инфинити» Егора, когда удавалось выцыганить ее у друга на день. Егор машину давал неохотно, угрожая расправой, если Димка ее поцарапает или, чего доброго, разобьет…

Паника передавалась и Димке, так что он с облегчением возвращал собственность друга в гараж.

Все было хорошо. Тусовка благосклонно взирала на возвращение кумира в родное стойло. Зрители шли на концерты, газеты посвящали Димке целые развороты, а Инна ревниво следила, чтобы на фото она всегда была рядом с ним. Ее собственная популярность росла, а пресса уже почти перестала связывать ее имя с всемогущим Александром Боталовым.

Утром, когда Димка валялся в постели, его поднял на ноги звонок.

– Дрыхнешь? – миролюбиво спросила Инна.

Димка отчаянно зевнул и буркнул в трубку:

– А что? Нельзя?

– Почему же нельзя? Можно. Но это сегодня. А завтра у нас, Димася, решающий день. Так что ты должен быть огурцом. Не вздумай напиться.

– Корпоратив какой‑ то незапланированный? – осведомился он и залез поглубже под одеяло.

В квартире было прохладно, плечи мерзли, а из окна, которое он забыл закрыть, немилосердно дуло. Под боком возилось и дышало что‑ то большое и теплое, со знакомым запахом духов и горячего тела.

– Лучше, – оптимистично пообещала Инна.

– Что тогда?

– Угадай!

Димка вздохнул.

Чего ему не хотелось совершенно, так это играть в угадайку.

Накануне он пропел в ночном клубе до двух ночи, потом еще долго сидел в ресторане, домой вернулся лишь к пяти утра и надеялся, что сегодня его точно никто не побеспокоит хотя бы до обеда. На кровати пошевелился ком одеяла, из‑ под него высунулась изящная рука с парочкой браслетов и длинными, покрытыми черным лаком, ногтями.

Димка уставился на одеяло: не покажется ли что‑ нибудь более волнующее?

Потом, спохватившись, проблеял в трубку нечто нечленораздельное и сконфуженно затих.

Инна верно истолковала его молчание и смилостивилась:

– Ладно, все равно не угадаешь! Я договорилась о твоем участии в «Голубом огоньке».

Димка вдохнул, подавился воздухом и закашлялся, отфыркиваясь, как пес.

«Голубой огонек»! Новогодняя ночь!

Эфир в самый прайм‑ тайм!

О съемках в этой передаче мечтают все артисты, и только мэтры вальяжно переходят с канала на канал, не особо беспокоясь, позовут их или нет. Мэтров звали всегда, и зачастую, не особо утруждаясь, они исполняли одни и те же песни в одних и тех же нарядах. На эстраде было всего человек десять‑ пятнадцать артистов, которые с завидным постоянством блистали на всех каналах. Звездой номер один оставался Теодор Алмазов, который после ухода со сцены его экс‑ супруги продолжал публично объясняться ей в любви, что зрителям уже порядком прискучило. В вечную любовь никто не верил, однако игре Алмазова внимали с почтением.

Димка Алмазову очень завидовал.

Сняться в новогодней передаче ему хотелось всегда.

В прошлом году даже получилось засветиться на одном из каналов, но поскольку канал был так себе, да и песня не блестящая, этого никто не заметил. Подумав об этом, он испугался, что Инна запихнула его куда‑ нибудь на периферию, и все повторится вновь.

– Какой канал‑ то? – прохрипел он сквозь кашель.

– Ты водички выпей на всякий случай, – насмешливо посоветовала Инна.

– Хватит издеваться! Где я буду петь?

Она помолчала несколько секунд, заставляя его нервничать, а потом подсекла крючок, озвучив названия двух федеральных каналов.

Димку подбросило до потолка!

Соскочив с постели в одних трусах, он, не обращая внимания на сквозняк и обжигающе ледяной пол, запрыгал по квартире с дикими воплями. Инна хохотала в трубке и что‑ то кричала ему, но он не слышал. И только чуть‑ чуть успокоившись, снова прижал телефон к уху:

– Да, слушаю!

– Это я тебя слушаю! – хихикнула она.

– В смысле?

– А где «спасибо»?

– Спасибо, барыня, век не забуду, – комично выпятив губы, произнес Димка и, с удовольствием посмотрев в зеркало, отвесил сам себе земной поклон. – По гроб жизни!

– Дурачина!

– Да, я такой. Ты бы знала, как я рад.

– Я знаю, Димочка, я сама рада, – ласково сказала Инна. – В общем, весть я донесла. Сегодня отдыхай, а завтра к семи утра заеду. Чтобы как штык был готов. Понял?

– Понял! – крикнул Димка. – Я в шесть буду готов! В пять! Когда скажешь!!!

– В семь, – строго сказала Инна. – Не проспи.

– Сама не проспи! Блин, как же здорово! Я тебя обожаю!

Инна рассмеялась.

Положив трубку, Димка поежился и потер озябшие плечи руками. Бросив в зеркало довольный взгляд, он снова полез в кровать под бок большому и теплому, продолжавшему уютно сопеть. Под откинутым одеялом он увидел узкую и очень красивую спину, с затейливым иероглифом у самой шеи. Покоившаяся на подушке голова в разметавшемся вихре черных волос вдруг повернулась к нему и уставилась чернющими, как переспелые сливы, глазами, бессмысленными со сна.

– Кто звонил? – сонно спросила Рокси.

– Инна. Меня приглашают на съемки «Голубого огонька», – хвастливо сказал Димка.

Рокси повернулась на бок и, тесно прижавшись, обняла его.

– Я всегда в тебя верила, – сказала она.

На телевидении все было вверх дном, но Димка, для которого это были уже не первые съемки, не обращал на суету никакого внимания. Волновали его совершенно другие вещи. Он грыз ногти и доставал Инну расспросами: – А что я буду петь? Ихние песни?

– Дима, правильно говорить «их», – раздраженно поправила Инна. – Их, а не ихних. Так вот выведешь тебя в люди, а ты опозоришься на всю страну.

– Ничего я не опозорюсь.

– Еще как опозоришься. Бери пример с Егора. Вот кто интеллектуал. А ты… Книг не читаешь, новостей не смотришь, одни сиськи на уме…

Ждать продюсера пришлось в кафе.

Сначала они долго сидели в приемной, но у главного шло совещание. Сновавшие туда‑ сюда люди с кучей папок в руках косились недобро и вопросительно дергали бровями, беззвучно спрашивая у секретарши: мол, кто такие и почему торчат тут?!.

Секретарша картинно закатывала глаза, всем своим видом показывая: ничего особенного, даже волноваться не стоит.

Вот сидел бы тут на диванчике Алмазов, тогда был бы повод для паники, а так… Ну, сидят какие‑ то.

Вроде бы он певец, а она его продюсер.

Или наоборот, кто их знает.

Узнавать ни Димку, ни Инну никто не спешил.

На телевидении все давно привыкли к звездам, ниц не падали и за автографами в очередь не выстраивались.

Неофитов это раздражало. Димка со скуки принялся ковырять обивку дивана, выдергивая из нее нитки, но, натолкнувшись на яростный взгляд секретарши, смутился и покраснел.

– Пойдем вниз, – тихо сказал он. – Чаю попьем. Неизвестно, сколько еще эта бодяга продлится.

Инна с сомнением поглядела на секретаршу, но та не обратила на посетителей никакого внимания и даже не подумала предложить кофе. Вместо этого она ожесточенно барабанила по клавишам, словно вымещая злобу на Димку.

– Мы спустимся в кафе, – решительно сказала Инна, поднимаясь с места. – Когда Марат Игоревич освободится, перезвоните нам.

Инна сунула секретарше под нос визитку.

Та подняла глаза и изобразила слабое подобие улыбки.

– Конечно‑ конечно, – сказала девица. – Я вам сразу позвоню.

Голос показался Инне лживым, но спорить она не стала.

В конце концов, никуда продюсер не денется, даже если после совещания улизнет с работы. Вечером они намеревались встретиться в клубе, обсудить дальнейшее сотрудничество. Подумав, в какую копеечку влетит участие Димки в новогодних программах, Инна поморщилась.

– Ты чего? – подозрительно спросил Димка.

– А?

– Чего скукожилась вся? Зуб болит?

– Ничего у меня не болит, – отрезала она. – Где тут кафе, ты знаешь?

– Знаю, конечно, – обиделся Димка и пошел к лифтам.

Пока спускались вниз, Димка дулся и молчал, но надолго его не хватило.

В кафе он засыпал ее вопросами о шоу: в каком качестве ему придется там участвовать?

Инна отвечала скупо, поскольку деталей не знала, но показать этого подопечному не хотела.

Наконец Димке надоело болтать, и он, получив свой чай и пирожное, притих, уткнувшись носом в чашку.

Чтобы вернуть хорошее расположение духа, он подумал о Рокси. Проведенная вместе ночь настроила его на благодушный лад. Честно говоря, он уже и не думал, что между ними что‑ то снова случится. В свой последний визит Рокси забрала из его квартиры кое‑ какие безделушки, а когда он попытался ее остановить, отпихнула его, как щенка, и обозвала размазней. На звонки больше не отвечала, сама не звонила, а на совместных концертах пролетала мимо, как торпеда, важная и опасная. Инна, кажется, подозревала, что между ними что‑ то есть, потому как косилась на Рокси с большим подозрением, но вслух свои мысли предпочитала не озвучивать.

А потом Рокси позвонила как ни в чем не бывало.

– Мой лысик сегодня в отъезде, – спокойно сказала она. – А мы, как я поняла, вместе выступаем в «Пурге». Оттянемся после?

– Ты же вроде ушла навсегда? – насмешливо сказал Димка, чувствуя в животе приятную жаркую истому.

– Ну, знаешь ли, я хозяйка своего слова, – невозмутимо ответила Рокси. – Слово дала, слово обратно взяла. Так что? Не возражаешь?

Естественно, он не возражал!

Ему всегда нравился ее гренадерский напор и нагловатая бесцеремонность.

Ночь прошла восхитительно, а утро началось еще лучше, потому что позвонила Инна.

Инна вытянула длинные ноги и с наслаждением откинулась на спинку стула. Суета вокруг новоявленной звезды оказалась чертовски утомительной, но ей такая жизнь нравилась. Это было куда интереснее, чем изображать хозяйку салона красоты или пребывать в ипостаси чьей‑ то жены или спутницы – ей всегда это казалось унизительным. Сейчас, договариваясь о выступлении, она продолжала ловить на себе презрительные взгляды, в которых сквозило недоверие: мол, баба, какой с нее спрос? Поиграет и бросит. И хотя это задевало, Инна втайне злорадствовала. Хотелось взять плакат, написать на нем большими буквами: «Я вам всем еще покажу! » и выйти с ним на улицу. Или потом, когда Димка станет очень знаменитым, идти мимо всех этих снобов и с наслаждением повторять: «Я же говорила, что всего добьюсь! »

Больше всего подобным образом хотелось пройтись мимо бывшего мужа, который ее ни в грош не ставил.

От мысли о такой возможности Инне стало хорошо и тепло.

Она радостно зажмурилась и потянулась, как сытая кошка.

– Чего ты такая радостная стала? – подозрительно спросил Димка.

– Да просто так, – лениво ответила Инна. – А что? Нельзя? Все вообще очень хорошо складывается. Я рада, что впервые в жизни занимаюсь любимым делом…

– Смотри, вон Егор, – встрепенулся Димка и, встав во весь рост, помахал другу рукой. Егор, с переброшенной через руку курткой, что‑ то говорил в сотовый и на приветствие не отреагировал – не видел ничего перед собой. Его лицо было угрюмым и злым.

– Какой‑ то он озабоченный, – сказал Димка.

– Он тоже участвует в «Голубом огоньке», – пояснила Инна. – Вы даже вместе сниметесь, наверное.

– Да ладно?! Чего же он там будет делать? – удивился Димка. – Вести шоу? Или петь, не дай бог?

– Почему – «не дай бог»?

– Ну, мало ли… Сейчас поют все, кому не лень. Даже вон Гайчук запела и балерина Клочкова альбом выпускает. Ужас полный…

– Может, у Егора и неплохо это получится, – возразила Инна.

– Ой, да ладно, а то я с ним ни разу в караоке не ходил.

– Вроде бы петь он не будет, – с легким сомнением сказала Инна. – По сценарию, он играет сам себя, ведущего кулинарного шоу, которому негде встретить Новый год, и он ходит ко всем звездам поесть.

– Оригинально, – рассмеялся Димка. – Прикольно, наверное…

– Ну да, – оживилась Инна. – Там все будет достаточно смешно. Он везде ходит, всех учит готовить и ест под шумок… Позвони ему, а то уйдет и не поздоровается…

Егор не успел сунуть телефон в карман, как он зазвонил снова.

Посмотрев на номер, он вдруг нахмурился, а Димка, державший трубку, заподозрил неладное.

– Ты где? – зло спросил Егор.

– Прямо перед тобой, в кафе сидим, – растерянно сказал Димка. – А что?..

Егор поднял глаза и, решительно раздвигая толпу, двинулся к ним.

Его лицо не предвещало ничего хорошего.

– Привет, – улыбнулась Инна, а потом улыбка сползла с ее лица. – Что‑ то случилось?..

– Ты что, с дуба рухнула? – прошипел Егор, усаживаясь рядом. – Ты вот так свои дела решать вздумала?

– Что… что… – пролепетала Инна, но Егор, не дав договорить, сунул руку куда‑ то в карман куртки, достал нещадно свернутую вчетверо газету и бросил на стол:

– На, полюбуйся на свои художества.

Инна развернула газету дрожащими руками и принялась листать страницы.

Димка, напуганный и несчастный, застыл над ними, потом догадался сесть.

Егор вырвал газету из рук Инны:

– Дай сюда. Вот, смотри в происшествия.

Инна придвинула газету к себе и уткнулась в полосу. Егор раздраженно ткнул пальцем в крохотную заметку.

– В минувший четверг, – дрожащим голосом прочитала Инна, – во Владимире было совершено нападение на дом начальника городского УВД Олега Баранова. Неизвестные люди расстреляли его в собственной квартире. Не пощадили злоумышленники ни супругу, ни пятнадцатилетнюю дочь Баранова. По сообщению пресс‑ службы УВД города Владимира, девочка была изнасилована. По предварительной версии, нападение было связано с профессиональной деятельностью Баранова, хотя не исключается и ограбление. По словам родственников, из дома пропали ценные вещи. Ведется следствие…

Она подняла глаза и посмотрела на кипящего яростью Егора.

– При чем тут я? – прошептала она. Губы не слушались, а глаза предательски забегали по сторонам.

– А не вы ли, дорогие, пели мне, что неприятности у вас начались в городе Владимире? – ядовито осведомился Егор. – У меня хорошая память. Этот балбес нашкодничал там, а ты понеслась прикрывать?

– Я не имею к этому никакого отношения, – резко сказала Инна.

– Правда? А чего ж тогда тебя так перекосило?

– Прекрати!

На них уже оглядывались.

Егор бросил быстрый взгляд на соседние столики и принужденно улыбнулся:

– Я не говорю, что ты это сама сделала, кишка тонка. Но ведь ты к кому‑ то обращалась, не так ли?

– Ни к кому я не обращалась, – стиснув зубы, сказала Инна. – Проблему решили мирным путем, никто не пострадал. К этому… я отношения не имею.

Инна брезгливо отодвинула газету и даже руки вытерла о салфетку с таким видом, словно прикоснулась к падали.

Егор прищурился и перевел взгляд на Димку:

– Ты, конечно, не в курсе?

– Не в курсе, – промямлил тот. – Я думал, им… того… денег дали…

– Вы это здесь хотите обсуждать? – зло прошипела Инна. – Чтобы все слышали?

– Я вообще ничего не хочу обсуждать, – холодно сказал Егор. – Это не мое дело. Только не впутайтесь в какое‑ нибудь дерьмо.

Он так резко отодвинул свой стул, что тот едва не упал.

Схватив куртку, Егор решительно направился к выходу. Инна проводила его взглядом, чувствуя, как трясутся ее колени.

– Инна, он правду сказал? – слабым голосом спросил Димка. – Это правда… из‑ за нас?

– Я же сказала: мы не имеем к этому никакого отношения, – твердо сказала она. – Этот мент, как мне сказали, был нечист на руку. Так что прихлопнуть его мог кто угодно. Мы в прошлый четверг были в Москве, куча народу может это подтвердить…

– Ты так говоришь, будто алиби предъявляешь, – прервал Димка.

Она задохнулась и замолчала.

Димка смотрел на нее несчастными шоколадными глазами и рвал руками салфетку.

– Мы ни при чем, – тихо сказала Инна. – Ты мне веришь?

Он не поверил, но сказал:

– Да.

Часть 4

Медленно, словно старуха, Марина поднялась с пола, скривившись от боли.

В ушах все еще звучал громкий хлопок двери.

Хотелось плакать.

Губы поневоле дрожали, уголки ползли вниз, а в глазах уже пекло от набегающих слез. Прижав руку к животу, она, согнувшись в три погибели, дошла до дивана и рухнула на подушки, свернувшись калачиком. И только тогда слезы хлынули потоком. Всхлипывая, она зажимала рот ладонью, словно боялась, что ее услышат…

От плиты несло вонью сожженного на огне кофе.

И от этого ужасного запаха тошнота накатывала волнами, как на американских горках: вверх, вниз, немного паузы и покоя, а потом в пропасть, вверх тормашками, с застрявшим в горле желудком. Вся разница только в том, что там, на горках, слабость в ногах ощущается несчастные тридцать секунд, а потом ты уже скачешь по полянке веселым зайцем с батарейкой в неприличном месте. Здесь же тошнота не проходила ни днем, ни ночью, а ноги тряслись, словно у канатоходца. Застонав, Марина перевернулась на спину и положила на ноющий живот подушку…

Волна вверх. Волна вниз. Снова вверх, до самого горла. Пауза.

Слезы все катились и катились.

Когда она прикасалась пальцами к щекам, казалось, что они сделаны из резины, рыхлой и водянистой. Нажми на такую посильнее, и она лопнет, выпустив из себя литры воды.

В ушах все еще звенело от хлопка двери, на который даже потолочная люстра в искрящихся висюльках ответила нервным дребезжанием.

Впрочем, может быть, звук был только в ее воображении, рожденный двумя оплеухами и страшным ударом в живот, после которого было резкое слово, брошенное от дверей, а уж затем хлопок.

– Паскуда, – сказал он, прощаясь.

В реальной жизни красавец актер Алексей Залевский, воплотивший на экране столько героев‑ любовников, был совершенно не романтичен.

Марина сглотнула и осторожно пошевелилась.

Боль, тупеющая, отдающая почему‑ то в правом боку, медленно отступала. И тогда она осторожно сунула руку вниз, оттянула резинку трусиков и аккуратно потрогала себя, готовясь бесстрастно почувствовать на пальцах липкую горячую кровь.

Крови не было.

Надолго ли?

Как же она вчера пропустила грозу?!

За окном падал снег, самый настоящий, вполне новогодний. В открытое окно доносились крики детворы, резвящейся где‑ то внизу, а на кухне, сквозь удушливую волну горелого кофе, насмешливо пробивалось радио с легкомысленной песенкой, которую в назидание пел известный певец. Слова издевательски оплетали голову, словно поставив цель добить и поставить на колени:.

«…говорила мама строгая: принцев мало, и на всех их не хватает…»

Алексей Залевский принцем был лишь на экране.

Кто‑ кто, а Марина об этом знала доподлинно. Она уже научилась ловить первые сигналы штормового предупреждения, так отчетливо заметные в его мгновенно красневших, как у испанского быка, глазах. А четко очерченные губы всегда сжимались в узкую бледную линию.

Ведь знала же… и не убереглась…

После тех памятных съемок кулинарного шоу она уехала вместе с изрядно набравшимся Залевским, вознося хвалу богам и еще немного – Егору, которого Димка в свое время назвал своим талисманом. Марина подумала, что если Димке так поперло, то и она вполне могла повторить его судьбу. В конце концов, какая девушка не мечтает о знакомстве с самим Залевским?! В первый же вечер красавец‑ гусар из поднадоевшего фильма оказался отнюдь не столь галантным. Он притащил Марину к себе домой и без лишних церемоний поимел на узком диване гостиной, после чего захрапел, отвернувшись к стене. Того, что киношный красавец может быть столь бесцеремонным, Марина не ожидала, поэтому, когда первая волна разочарования прошла, списала все на водку…

Зато квартира была сказочной, просто чудо, а не квартира!

Уходить из такой не хотелось.

Мебель словно взяли в музее: мягкие стулья с гнутыми ножками, секретер и комод, как в фильме про французских аристократов, а на них статуэтки: пастух и пастушка. А еще – красивый стол, диван с изогнутой спинкой и шкаф с резными завитушками и большим, во всю дверцу, зеркалом. Правда, по углам клубилась пыль, а под роскошным круглым столом нахально выстроилась целая батарея бутылок…

Но в остальном – музей, дворец!

Она загадала: если на следующее утро он не выгонит ее прочь, все будет хорошо.

Он не выгнал, хотя не смог вспомнить, как ее зовут.

Когда Алексей проснулся, на кухне уже дожаривались котлеты, а в холодильнике, куда он заглянул, обнаружилось пиво. Рыжая девчонка в его рубашке на голое тело показалась смутно знакомой.

– Привет, – улыбнулась она. – А я в магазин сгоняла. Холодильник‑ то у тебя пустой.

Улыбка у рыжей, с заметным шрамом на виске, была доброй, а голубые глазки светились какой‑ то детской непосредственностью. Залевский хлебнул пива и расплылся в довольной улыбке. Рыжая тут же плюхнула ему на тарелку жирную котлету с внушительной горкой картофельного пюре. Алексей разломил котлету вилкой и, нацепив на нее половину, отправил в рот. Рыжая смотрела на него с таким восхищением, что на душе потеплело.

Знай наших! Не каждый день боги у тебя на глазах котлеты едят!

– Э‑ э‑ э, – промычал он, и рыжая понятливо представилась:

– Марина.

– Да. Я и хотел сказать. Очень вкусно, Маришка.

От «Маришки» ее бросило в счастливый жар, она даже зажмурилась на миг, представив, как теперь «все будет хорошо»…

После завтрака он сграбастал ее ручищей и потащил в койку.

Ожидавшая некоего фейерверка Марина была изрядно разочарована невыразительностью действа. От прекрасного принца несло перегаром, а от тела – потом, застоявшимся и неприятным…

Алексей ни слова не сказал о том, чтобы она убиралась прочь. Марина осталась, с наслаждением валяясь в постели.

За окном моросил дождь.

В качестве постоянной дамы Алексея Залевского она появилась лишь дважды, причем после второго раза он гневно наорал на нее: она не должна раскрывать рот в его присутствии и вообще обязана быть скромнее!

Марина не пыталась возразить.

Залевского знали все, и она волей‑ неволей перезнакомилась с множеством людей, которые могли быть полезными.

В конце ноября он избил ее в первый раз.

Причин гнева она не помнила. Кажется, что‑ то сказала, когда он снова вернулся со съемок в стельку пьяным.

Алексея часто не бывало дома, в его квартире Марина чувствовала себя полноценной хозяйкой: стирала, готовила и даже думала переклеить обои в спальне. Ей не приходилось ограничивать себя ни в еде, ни в нарядах. Алексей не жадничал, его съемочный день стоил больше пятнадцати тысяч долларов. Учитывая бедность фантазии, потратить такую уйму денег для него было проблематично. Марина приоделась, купила кое‑ какие украшения и, позабыв об осторожности, посмела попрекнуть Залевского пьянством.

Дальнейшее плохо отложилось в ее памяти…

Очнулась она в углу, с разбитым в кровь лицом, а он храпел на диване. На следующее утро Алексей даже не вспомнил об этом, а когда она показала синяки, небрежно протянул:

– Ну и поделом. Не хрен указывать…

Он бил ее, а ей хотелось сказки, она еще верила и мечтала.

Алексею предложили очередную роль.

Часть съемок должна была пройти в Париже. Марина, для которой даже привычная Турция была чем‑ то несбыточным, надеялась, что он возьмет ее с собой. Она даже выучила несколько слов и, становясь перед зеркалом, смешно вытягивала губы, курлыкая журавлем, копируя чужие звуки далекой страны.

Кинопробы проходили в два этапа, и на последнем Залевского сменил другой актер, молодой и менее дорогой. Алексей ушел в запой и, вынырнув из него ненадолго, избил Марину вторично.

Она еще наивно надеялась, что сможет его изменить.

Неопределенный статус в его доме не давал Марине покоя. Она решилась забеременеть. В декабре, нарядив елку, она сказала ему, что ждет ребенка. И тогда он, уже совершенно трезвый, избил ее в третий раз…

Лена раздраженно поставила на столик чайные чашки. Ложечки жалобно зазвенели, Марина сморщилась.

Беременность проходила в обычном режиме со всеми вытекающими прелестями: токсикоз, раздражительность и резкие перепады настроения, которым сопутствовал страх быть побитой или, что куда хуже, снова оказаться на улице. А на дворе уже не осень, а самая что ни на есть зима – московская, сырая, с пронизывающим до костей ветром. Марина вспомнила челябинскую зиму – края, выстебанного телевизионными юмористами. По их мнению, Челябинск – край суровых людей, оттого и зимы там суровые…

Она хмыкнула.

Ну, суровые, и что?

Зато уральский воздух суше. Там суровые минус тридцать воспринимаются как московские минус двадцать. За три года в столице она так и не привыкла к этой серой зиме с резкими перепадами температуры, мокрым снегом, а иногда и дождем в новогоднюю ночь…

Подумаешь, холода Урала! Там все стабильно. Зима так зима, без выкрутасов, на которые не знаешь, как реагировать.

Подумав об этом, Марина помрачнела еще сильнее. Как же не хотелось ей туда, в холод!

– И что ты намерена делать? – спросила Лена.

Марина пожала плечами и оглядела кухню.

Хорошо подруга устроилась, завистливо подумала она. Тогда, после эфира кулинарного шоу, Ленка вцепилась мертвой хваткой в Антона, с которым жила в мире и согласии третий месяц. И хотя их съемной квартирке в Митино далеко до арбатских хором Залевского, уходить отсюда не хотелось.

Антон сидел тут же, прихлебывая чай и поглядывая на Марину жуликоватыми глазами.

Если бы можно было все переиграть…

Пусть бы Ленка забирала Залевского, а она, Марина, ушла с Антоном!

– Только не говори, что оставишь ребенка, – сердито сказала Ленка, вырвав ее из тяжелых дум.

– Почему бы и нет? – возразила Марина из духа противоречия. – Что он, откажется от него, что ли?

– Да запросто, – вмешался Антон. – У Залевского сын от первого брака, мой ровесник, а больше детей ему не надо, это я точно знаю. Ни одна из его баб больше не рожала.

То, что Антон сидит с ними на кухне и вот так запросто участвует в «бабском разговоре», Марине не очень понравилось, но возражать она не решилась. Да и Лена, сновавшая по кухне в дурацком халатике с зелеными и фиолетовыми огурцами, то и дело как бы невзначай касалась его, отчего Антон довольно щурился, как сытый кот.

Видеть эту идиллию было совершенно невыносимо!

Марина повернулась к подоконнику и стала внимательно разглядывать цветущего «декабриста», усыпанного малиновыми многослойными звездочками.

Ленка многозначительно переглянулась с Антоном и закатила глаза так, что зрачки совершенно пропали под верхним веком. Антон фыркнул и пожал плечами.

По его мнению, гостье, нывшей на кухне уже почти час, пора было и честь знать, а она все сидела и уходить, судя по всему, не думала…

Залевского Антон не любил.

Впрочем, его мало кто любил из коллег‑ мужчин!

Слишком уж он был самовлюблен и удачлив.

Антон тоже немного завидовал – даже не славе, не деньгам, а какому‑ то фатальному везению, отсыпанному природой при рождении. Залевский, весьма и весьма, на его, Антонов, взгляд, посредственный актер, был дьявольски хорош собой, чем и снискал невероятную популярность еще в молодости. Антону же внешность досталась самая что ни на есть среднестатистическая. Он вдруг с горечью констатировал, что до сих пор не сыграл ни одной по‑ настоящему заметной роли. Даже фантастический боевик, на который возлагались большие надежды, был охаян критиками и в прокате провалился…

Марина оставила в покое цветок и повернулась к Антону.

Тот смотрел на нее со странным прищуром, точно оценивая, на что польстился Залевский. До его прежних красоток этой расти и расти. Стареет, что ли?..

– А что делать? – обреченно спросила Марина, озвучив свои мысли. – В квартире я не прописана, денег своих нет. Если Леша вытолкает меня на улицу, куда я пойду?

– С чего бы ему тебя выталкивать? – весело удивился Антон. – Залевский сам никого не выгоняет. Его все всегда устраивает. Это от него уходят, потому что жизнь становится невыносимой. Будет тебя поколачивать в свое удовольствие, и дело с концом.

– А ребенок? – заныла Марина. – Неужели до него не дойдет, что это опасно?

– Да брось ты, – отмахнулся Антон. – Для Залевского важны прежде всего его собственные желания. Ребенок точно сейчас ни к чему! Он и без того переживает, что роль уплыла из‑ под носа. Да еще какая роль… Я бы тоже бесился, наверное.

– Да, – медленно сказала Лена и подлила Антону еще чаю. – Наверное, лучше аборт сделать. Если ты снова заикнешься о ребенке, он тебя с лестницы столкнет, как Муфтееву.

Марина помолчала, поджав губы.

История восточной красавицы Заремы Муфтеевой ей была хорошо известна.

Бывшая Мисс Татарстан прожила с Залевским около трех лет, сменив молоденькую актрисульку Машу Андрееву. Внешне благопристойный союз Муфтеевой и Залевского вскоре дал трещину, но широкой общественности история ужасной жизни Заремы открылась только после того, как она сама, отлежавшись в больнице, позвала к себе прессу и рассказала о жизни с красавчиком‑ гусаром. Алексей регулярно колотил ее, отчего Зареме приходилось носить закрытые платья, чтобы скрыть синяки. Точку в их отношениях поставила пьяная выходка Залевского, который однажды столкнул беременную Муфтееву с лестницы. Зарема сломала два ребра и запястье. Но хуже всего был выкидыш, после которого врачи заявили – детей у Муфтеевой никогда не будет…

После пресс‑ конференции Зарема еще долго пыталась бороться с Залевским и даже подала в суд. Звездная тусовка Муфтееву немедленно осудила, перестав поддерживать и общаться. Процесс она все‑ таки выиграла, но судья, давняя поклонница Залевского, постановила выплатить Муфтеевой такую ничтожную сумму за моральный ущерб, что Зарема вылетела из здания суда со слезами ярости.

После этого случая Залевский стал осторожнее, а с прессой, упорно возвращавшейся к теме скандала, перестал общаться вовсе.

– Будешь против Залевского рыпаться, он тебе живо устроит сладкую жизнь, – предрекла умная Ленка.

– Какую‑ такую сладкую? – заупрямилась Марина просто из принципа, хотя сама все понимала.

– Такую. Муфтеева хоть Мисс Татарстан была, а ты вообще никто. Размажут тебя по кафелю ровным слоем, не успеешь эйн‑ цвейн‑ дрейн сказать.

Ленка постоянно сыпала какими‑ то дикими словечками. Марина слушала и вяло кивала. Повторять судьбу восточной красавицы, мгновенно превратившейся в парию, ей не хотелось…

Антон допил чай и, посидев на кухне из вежливости еще пару минут, ушел смотреть телевизор. Слушать жалобы больше не было ни сил, ни желания. Переключая каналы, он наткнулся на «притчу во языцех»: молодой Залевский в гусарском мундире спасал честь Отечества и клеил иностранную принцессу… Принцесса была так себе и усилий почти не стоила. Антон раздраженно переключил канал и снова наткнулся на старого знакомого. На экране Димка Белов, которого стало вдруг удивительно много и на телевидении, и на радио, пел что‑ то про небо с бескрайними берегами. Антон фыркнул и переключил на Дискавери.

– Значит, на аборт идти? – тупо повторила Марина.

Лена кивнула:

– Все равно он тебе родить не даст. Можешь, конечно, уйти от него, а потом, когда ребенок родится, подать на алименты. Но чует мое сердце, добром это не кончится! У него связи…

– Можно подумать, он ребенка не прокормит, – фыркнула Марина. – Ты знаешь, сколько он в день пропивает? Да на это бабло я раньше месяц жила припеваючи!

– Мариш, не совершай извечной бабской ошибки, – поморщилась Лена. – Все хотят от звезды родить и думают привязать его к себе ребенком. И что? У многих это получилось?

Лена быстро посмотрела в сторону гостиной, где болтал телевизор, и, понизив голос, добавила:

– Думаешь, с ним по‑ другому? Такая же фигня.

– Да ладно?!

– Вот тебе и ладно. Нам хорошо вместе, я не спорю. Антоша и денег дает, и чтобы руку нам меня поднять – ни‑ ни! На тусовки вместе ходим, его друзья‑ актеры меня уже знают. Но стоит намекнуть на женитьбу – он как устрица в раковину прячется. Если я залечу, меня недрогнувшей рукой направят на аборт.

Марина вздохнула.

– Ни фига ты мне не помогла, – сказала она.

Лена вздернула брови:

– Не помогла?

– Ну да. Я надеялась, что ты что‑ то посоветуешь, подскажешь…

– Я и советую: иди на аборт и живи с Залевским дальше. А еще лучше, начинай мутить что‑ то сама. Он у тебя никуда не собирается в ближайшее время?

– Сериал у него будет в Питере. Но Питер – это же рядом…

– Ну и что? Все равно не станет столько времени дома торчать. Походи по тусовкам, с людьми пообщайся. Ты же петь хотела? Вот и пой. Пока его нет рядом, это твой шанс.

Марина не ответила.

Советы подруги всколыхнули в ней затихшее было раздражение.

«Хорошо ей умничать, – подумала она с ненавистью. – Урвала красавчика, да еще благодаря подруге! Фигу бы она познакомилась с Антоном, если бы не я. Хотя она и без него жила, как у Христа за пазухой, в квартире тетушки‑ пуританки. Наверняка такого перспективного жениха, как Антон, тетушка одобрила! Вон они, голубки, воркуют на кухне съемной однушки, потому как у Антона еще нет денег на покупку квартиры, но его съемочный день уже равен полутора тысячам долларов, так что покупка вожделенных метров не за горами… А там, глядишь, и свадебка, если Ленка подсуетится вовремя! »

От накатившей злости в ушах зашумело.

Она скомканно попрощалась.

Подруга не сделала попытки остановить и явно была рада ее уходу. Антон показался на миг, когда она уже стояла в дверях, укутанная в шубку, и, улыбаясь, бросил:

– Пока.

Марина перешагнула через порог, оказавшись в тускло освещенном подъезде, выкрашенном до половины зеленой краской, а сверху белой, где кто‑ то «остроумный» написал маркером «Маринка – праститутка». На мгновение ей показалось, что это про нее, а потом, шагнув к лифту, она даже ощутила жалость к неведомой Маринке, про которую написали, что она – проститутка, да еще через «а».

Лифт открылся, как пещера Аладдина.

Но внутри не наблюдалось никаких сокровищ, а только пахло мочой.

Марина добралась до дома на такси, тупо глядя в окно невидящим взглядом. Перспективы были не то чтобы мрачными, а какими‑ то… мутными, как осенние лужи.

В машине было тепло и немного накурено, а по радио горланил вражина Белов со своими приевшимися «небесными берегами»…

Ее внезапно затошнило.

– Остановите тут, – сдавленным голосом произнесла она.

Шофер послушно тормознул. Сунув ему деньги, смятые в комок, Марина выкатилась на улицу, борясь с рвотными спазмами.

На свежем воздухе ей полегчало.

До дома было уже недалеко, к тому же улица стояла в пробке. Марина не спеша двинулась по тротуару, аккуратно обходя лед, на котором то и дело падали прохожие, нелепо вскидывая руки вверх.

На подоконнике магазина сидели замерзшие, нахохлившиеся воробьи. Бросив на них взгляд, она подумала, что ее жизнь не слишком отличается от их. Проблемы, собственно, те же – поесть, поспать. Правда, воробьи вряд ли страдают чрезмерным честолюбием, уж слава соловьев им тем более не мерещится…

Подойдя к подъезду, Марина вытащила магнитный ключ и, приложив к замку, потянула на себя тяжелую дверь. Она уже сделала шаг вперед, но уловила за спиной какой‑ то движение. Обернувшись, она застыла от ужаса.

Она сразу узнала это лицо, которое долго видела в кошмарах! Его зеленые глаза с восточным разрезом сузились еще больше, а потрескавшиеся пухлые губы растянулись в довольной улыбке.

– Маленькая моя, – вкрадчиво мурлыкнул он.

И тут она закричала.

Он отпрянул на одно короткое мгновение, которого ей хватило, чтобы захлопнуть дверь.

В сталь забарабанили с другой стороны, но она уже не слышала и, визжа, летела по лестнице вверх, в спасительные хоромы Алексея Залевского. Внутри заперлась на все засовы и, привалившись спиной к двери, разрыдалась, ожидая, что сейчас дверь вылетит с треском, а злодей из тайного кошмара вновь схватит за горло скрюченными холодными пальцами…

Оперативник оказался коротко стриженным плечистым парнем с заметными залысинами и совершенно необыкновенными глазами. В левом, ярко‑ голубом, тремя лучиками светились коричневые полоски, а вот правый глаз был наполовину голубым, наполовину карим. Марина таких никогда не видела, оттого глядела как зачарованная…

Опер Сергей Чуприна разглядывал гостиную восхищенным взглядом, что добавляло Марине значимости в ее собственных глазах. Она постаралась усесться поудобнее, закинула ногу на ногу, как голливудская дива. Но потом подумала, что такая поза мало подходит потенциальной жертве, и, смущенно кашлянув, одернула юбку и сдвинула колени, как примерная школьница.

– То есть вы утверждаете, что он на вас напал? – уточнил Сергей.

– Утверждаю.

– А вы вырвались?

– Да.

– Но, если нападения не было, зачем вы нас тогда вызвали? – спросил он с заметным укором.

Марине на миг стало стыдно, поскольку в этих прекрасных разноцветных глазах было столько грусти…

Она поколебалась, а потом, вдохнув, как перед прыжком в воду, выложила оперу историю с изнасилованием.

Он выслушал ее с умеренным интересом, а взгляд блуждал по предметам меблировки, задерживаясь то на развешанных по стенам мечах и алебардах, то на фотографиях еще молодого Залевского. Жизнь знаменитого актера интересовала его куда больше злоключений Марины. Она даже подумала с нарастающим раздражением, что опер ее совсем не слушает.

– Вы уверены, что это был один и тот же человек? – спросил Сергей.

Марина вспыхнула и сжала зубы.

Оказывается, слушал! И очень внимательно.

– Уверена. Такого не забудешь.

– Ну, мало ли… Я понимаю, что вам пришлось пережить, но у жертв… хм… насилия… иногда вырабатывается синдром преследования. Может, кто‑ то просто хотел зайти следом, а вы приняли его за того человека?

– Не может, – зло сказала Марина. – Я хорошо его разглядела. У него своеобразные очень глаза, восточные, необычного зеленого цвета. Как две стекляшки. И голос этот… ужасный, мяукающий.

– То есть с того момента он вас каким‑ то образом нашел? Несмотря на смену места жительства?

Марина пожала плечами.

– Где произошло первое нападение? И в какое отделение вас доставили?

Этого Марина не помнила.

События трехмесячной давности были покрыты слоем пыли, разгребать которую и снова раниться об острые углы не хотелось, поэтому она промямлила, что это где‑ то рядом с ночным клубом…

Чуприна выслушал и что‑ то записал в протокол.

– Когда вы подходили к дому, он стоял у дверей?

– Нет, я бы заметила.

– Может, был во дворе?

Марина помедлила, восстанавливая картинку.

Память подчинялась вяло, услужливо подсовывая только последнюю картинку: жуткие кошачьи глаза и вкрадчивый голос.

Ее замутило.

Сорвавшись с места, она пронеслась в туалет, едва успев сунуть голову в унитаз. Пряди волос окунулись в липкую жижу рвоты, и Марина, спустив воду, вся в слезах схватила лейку душа. Яростно намыливая голову, она старалась избавиться не только от следов недавнего обеда, но и тягостных воспоминаний.

Опер с разноцветными глазами терпеливо ждал на диване, разглядывая диковинную квартиру, и вздыхал.

То, что рыжеволосая феечка не придумала нападение, стало ясно после того, как она, позеленев от страха, унеслась в ванную, долго кашляла и всхлипывала.

До того момента он не относился к словам девушки всерьез.

Мало ли… Померещилось, придумала.

Войдя в квартиру, он не сразу сообразил, в чьи хоромы попал, поскольку по документам квартира принадлежала некоему Алексею Пузикову, и только когда разозлившаяся Марина неопределенным жестом ткнула в портрет на стене, до него дошло, что Пузиков и Залевский – одно и то же лицо.

Стараясь реабилитироваться, он строго потребовал паспорт у девицы и выяснил, что уроженка Челябинской области постоянной прописки в Москве не имеет.

– А что вы хотите, – бросила она ему с легкой снисходительностью. – Я же певица. Гастроли, поездки, выступления… Сегодня тут, завтра там. Я дома месяцами не бываю…

Пока она всхлипывала в ванной, что слышалось даже сквозь шум воды, он придумал ей жизнь с кинозвездой.

Наверняка по утрам они валяются под белоснежными, хрустящими от крахмала, простынями, сладко потягиваются, прижимаясь друг к другу…

А потом идут пить кофе из микроскопических чашек, заедая французскими булками, хитро подмигивая друг другу с намеком, что все не просто так…

На столе – клубника, зеленые яблоки и одинокая гербера в узкой стеклянной вазочке.

Накануне вечером у них был сумасшедший секс: сперва на узком диванчике с гнутыми ножками, потом в душе, а потом на громадной постели…

А потом они, разгоряченные и усталые, лениво обсуждают премьеру в Каннах, куда собирались поехать на выходные.

Залевский наверняка ухаживал по‑ киношному, с размахом, с сотнями роз и серенадами под луной, а она хохотала, высунувшись из окна, как Рапунцель, жалея, что не может сбросить свои косы вниз…

Расскажи Марина, как Залевский завалил ее в койку в первый же вечер, опер бы подивился, что у звезд все может быть, как у простых людей!

Она вышла из ванной с мокрыми волосами и покрасневшим носом, маленькая, жалкая, со сверкающими от слез глазами.

– Хотите что‑ нибудь выпить? – спросила она тоненьким голоском, а потом добавила нерешительно:

– Или вам нельзя?

– Нельзя. Я на службе.

– И мне нельзя, – вздохнула она и положила руки на живот. – А как вас зовут?

– Сергей. Я же вам представился.

– Да. Но я забыла… Может, тогда чаю?

Чаю тоже не хотелось.

Подумав, что дела со знаменитостями заранее обрекают на геморрой, опер Сергей снова вздохнул, предположив, что с него снимут три шкуры, когда узнают, что он не помог подружке великого Залевского. Скрывая раздражение, он нарисовал в блокноте, куда записывал ее показания, злобную рожицу, потом, подумав, дорисовал человечка целиком. Получилось хорошо, просто чудо, а не человечек!..

Потерпевшая Марина Михайлова смотрела на него глазами, полными слез.

Он скривился и пририсовал человечку в руку пистолет.

– Марина, я понимаю, что вам тяжело, но давайте попробуем сконцентрироваться. Перед дверью этого человека не было, во дворе он не стоял, верно?

– Я, во всяком случае, не заметила. Иначе бы орать стала еще там, а не в подъезде.

– Выходит, он шел за вами? Где стоит ваша машина?

– Я на такси приехала, – быстро сказала Марина. – Попала в пробку и пошла пешком, мне сейчас… полезны прогулки, понимаете?

– Понимаю. От места первого нападения до Арбата довольно далеко. Вы шли пешком. Если он не живет где‑ то тут, то мог вас увидеть и пойти следом на улице.

– Да, наверное, – вяло ответила она.

– И вы его хорошо разглядели, верно?

– Да.

– Тогда вам необходимо поехать к нам и составить фоторобот. Вы уверены, что этот человек не входит в число друзей вашего… господина Залевского? Наверное, нам стоит его опросить.

При мысли, что Алексея вызовут в милицию и станут опрашивать, Марина пришла в ужас. Представив, что будет с ней после, она даже зажмурилась, а потом слабо пролепетала:

– Я уверена, что этот мужчина не имеет с Алексеем ничего общего.

– А вы знаете всех его знакомых?

– Не будем беспокоить Лешу по мелочам, – решительно возразила она. – И вообще, когда на меня напали в первый раз, мы с ним даже знакомы не были. Так что это никак не может быть человек из его близкого круга. Леша никак не связан с этим.

Она даже хотела встать, а потом наткнулась взглядом на собственную шубу, брошенную в прихожей.

Опер Чуприна тоже повернулся и посмотрел на шубу с интересом. Издалека она напоминала развалившегося на полу зверя, вытянувшего вперед лапы‑ обрубки. Пройдешь мимо, а там когти, и – цап за ногу!

– Марина, – недовольно сказал Сергей, смущенный валявшейся, как половая тряпка, шубой, – вы ведь сами нас вызвали. Давайте я буду решать, что имеет значение, а что нет. Я ведь не учу вас петь, верно? Ну, так и вы не учите меня работе со свидетелями.

– У вас линзы? – вдруг спросила она.

– Что?

– Линзы? Разве бывают глаза такого цвета?

– Ах, это, – криво усмехнулся Сергей. – Нет, не линзы. Таким родился. Этому даже какое‑ то научное объяснение имеется. А что?

– Ничего. Я часто видела, что один глаз зеленый, а другой голубой, но чтобы у одного глаза было сразу два цвета, никогда не встречала.

– Давайте обсудим цвет моих глаз потом, – смутившись, сказал Сергей. – А сейчас составим протокол, а потом поедем к нам, попробуем опознать вашего маньяка.

– А нельзя без протокола? – жалобно спросила Марина.

– Без него дело не заведут.

– Ну и пусть не заводят, – заскулила она. – Я всего‑ то хочу, чтобы он оставил меня в покое.

– То есть вы отказываетесь давать показания? – неприятно прищурившись, уточнил Сергей. – Тогда я могу оформить ваш звонок как ложный вызов, придется штраф платить.

– Но… – начала было Марина, а потом, представив реакцию Алексея, стиснула зубы и решительно сказала:

– Ладно, оформляйте ложный вызов.

– Вы хорошо подумали? – тихо спросил Сергей.

– Да, – мрачно кивнула она.

В конце концов, маньяк во дворе не казался худшим из зол по сравнению с тем, что придется вытерпеть от Залевского!

Под ложечкой заныло, словно туда угодил грубый мужской кулак…

Сергей снова вздохнул.

Она уже перестала считать его вздохи.

Разноцветные глаза манили какой‑ то неземной красотой…

– Хорошо, – неохотно сказал он. – Я не буду оформлять это как ложный вызов. Разыщу оперов, что работали с вами в отделении, с врачами поговорю. Больницу‑ то помните?

Больницу Марина помнила хорошо, вспомнила и толстенького эксперта‑ криминалиста, вколовшего ей успокоительное. Услышав о нем, Сергей обрадовался:

– Ну, теперь полегче будет, я вроде понял, о ком вы… А где вас можно послушать?

– Что?

– Ну, выступаете вы где? Я бы послушал, интересно… Может, у вас есть диск?

Марина на миг растерялась.

Диск?

Откуда…

Только промо, который показывала на студиях, но это же несерьезно.

– Знаете, я так замоталась, что совершенно позабыла захватить с собой диски. То есть они у Леши в машине, но он уехал на ней… А концерты… Ну, в Москве сейчас я не пою, уезжаю на гастроли в… Париж, а оттуда в Монте‑ Карло… Но я вам позвоню, как только вернусь, обещаю. И приглашу на свой концерт!

– Я буду ждать, – серьезно сказал Сергей, а глаза смеялись.

Тот, который был с тремя коричневыми лучиками – сочувственно, а наполовину карий – издевательски.

Вечеринка была что надо. Зал сверкал сотнями лампочек, вышколенные официанты таскали шампанское на сверкающих подносах, а вокруг, словно муравьи, сновали знаменитости. Еще пару месяцев назад Марина отдала бы многое, чтобы просто попасть сюда, пусть незваной гостьей, вроде лжегенерала Папагатто из старого фильма, умудрявшегося под шумок таскать со столов деликатесы и прятать их в рукава.

Сегодня она улыбалась фальшивой стеклянной улыбкой и мечтала сбежать, прежде чем ее прилюдно стошнит…

Несмотря на то, что они прибыли всего полчаса назад, Залевский был изрядно пьян. Он где‑ то пропадал два дня, на звонки не отвечал, а войдя в дом, многозначительно посмотрел на ее живот и сурово спросил:

– Готово дело?

Она кивнула, и тогда красавец‑ киногерой расплылся в благодушной улыбке. Вспомнив муниципальную больничку, толстую врачиху, которая обозвала ее шалавой, укол в вену и странную, ноющую боль внутри, Марина почувствовала, что она ненавидит этого бесконечно чужого мужчину, с которым жила под одной крышей.

Врач смотрела на нее с презрением.

Марина подумала, что это, наверное, профессиональное. Мамина подруга, врач‑ гинеколог, тоже презирала всех, кто решался на аборт. Отходя от наркоза, Марина смотрела в потолок, ослепительно белый, как будто светившийся, и думала: когда‑ нибудь у меня будут дети…

Она так долго вынашивала в себе саму идею материнства, что почти поверила в счастливую семью с Алексеем. Дома, когда она еще ощущала остаточный эффект наркоза, Марина с удивлением поняла, что ее волнует отнюдь не факт убийства ребенка. Ей мерещился презрительный взгляд докторов, а еще крах мечты, которую она так старательно строила кирпичик за кирпичиком. Под вечер заявился Залевский, узнал про аборт и, повеселев, потащил ее на прием.

Марина долго думала, рассказать ему о нападении маньяка или нет, но потом решила, что не стоит.

Теперь она долго высматривала из окна потенциальных обидчиков, а выходя из дома, всегда была готова юркнуть назад, за спасительную дверь. Но мужчина с раскосыми глазами не появился.

В шикарном клубе чествовали героев кинопремьеры. Успех картины был оглушительным. Сперва селебрити поприсутствовали на показе, а потом, после нескольких вялых интервью, отправились кутить в центр. Разглядывая толпу, Марина чувствовала себя неудачницей.

Вроде бы до приема успела сделать вполне пристойную прическу, нацепила маленькое черное платье от «Шанель», туфли на тоненьких шпильках… и все равно она не вписывалась в эту бурлящую людскую массу.

«Вся разница в том, что они здесь – у себя дома, – раздраженно подумала она. – Не сами личности, так с кем‑ то. А я – никто, лимита, хотя и приперлась сюда со звездой. Только для звезды я никто. Он меня вышвырнет, как драную тряпку, и найдет другую, о которую будет вытирать ноги».

Осознавать это было горько.

Марина прихватила с подноса бокал с шампанским и осторожно отхлебнула. Пузырьки ударили в нос, а в пустом желудке как будто разорвалась крошечная бомба.

Антон пришел на прием вместе с Ленкой, и уж она‑ то точно не чувствовала себя чужой.

Столкнувшись с Залевским, Антон неискренне улыбнулся и пожал тому руку, а Ленка, вздернув брови, послала Марине немой вопрос: мол, как оно?

Марина неопределенно пожала плечами.

Ленка сочувственно кивнула и упорхнула куда‑ то в глубь зала.

– Это кто такая? – спросил Алексей.

– Кто?

– Ну, с Черницыным. Что за девица?

– Лена. Подруга моя. А что?

– Ничего, – невнятно пробурчал Алексей. – Видел недавно и не могу вспомнить где.

– Вряд ли ты ее видел, – возразила Марина. – Разве что вместе с Антоном на каком‑ нибудь приеме.

– Может быть. Но кажется, что я ее в кино видел. Она актриса?

– Нет, студентка. И даже не ВГИКа. По‑ моему, там что‑ то с менеджментом связано…

Залевский потерял интерес к Лене и бросился обниматься с каким‑ то пузатым кавказцем со светившейся плешью.

Кавказец тискал Алексея в объятиях, между делом оглядывая Марину цепким масленым взглядом. Она стояла и загадочно улыбалась, держа бокал на отлете, кокетливо отставив ножку…

Залевский посмотрел на спутницу с неудовольствием и скривился.

Село Большое Дышло!

Стоит, как шлюха на трассе, зубы сушит и наверняка считает себя загадочной и утонченной, хотя на самом деле выглядит довольно глупо. Подавив раздражение, он радостно улыбнулся старому знакомому.

– Леша, дарагой, савсэм забыл старика, – ехидничал кавказец и погрозил Залевскому толстым пальцем‑ сарделькой. На сардельке сверкала золотая печатка.

Алексей помнил – носить печатку на указательном пальце его приятель считал особенным шиком. Печатка была довольно вульгарной, в переплетении цепочек, лучей и бриллиантов. Залевский вспомнил, что в лихие девяностые его друг использовал этот аксессуар как кастет. Массивное украшение помогло владельцу проломить не один череп.

– Да разве тебя забудешь, Ашот, – скалился Залевский. – Как сам, как дети?

– Ох, беда с ними, – вздохнул Ашот так, что его объемистый живот поднялся вверх, как волна на картине Айвазовского, а потом опал так, что, казалось, выльется на пол. – Савсэм большие стали, отца не слушают. Дочку замуж буду отдавать, а то от рук отобьется.

– Так отдавай, – согласился Алексей. – Хочешь, я на ней женюсь?

– Ай, Леша, ей не такой муж надо. Ей серьезный надо, чтобы в строгости держал. А ты разве такой? Шпаги, пистолэты, пух‑ пух! Вон, с красавицей пришел, а сам про женитьбу на другой говоришь. Познакомь с дэвушкой.

Залевский махнул рукой Марине, словно собачонке.

Она на миг поджала губы, но подошла, вежливо улыбаясь.

– Добрый вечер, – сказал кавказец. – Меня зовут Ашот.

Акцент в его голосе практически исчез. Только «е» он выговаривал как «э», но от прежнего, карикатурного выговора не осталось и следа.

Марина улыбнулась еще шире.

– Добрый вечер, – ответила она чарующим, как ей казалось, голосом. – Меня зовут Марина.

– А чем занимается такая красивая девушка? – спросил Ашот и приложился к ее ручке слюнявым ртом.

Залевский скривился, а Марина, с вызовом посмотрев на него, ответила:

– Я – певица.

Танцевать с пузатым армянином было не слишком удобно и уж точно не приятно, однако Марина стоически терпела, даже когда толстая рука беззастенчиво мяла ее ягодицы. Залевский бросил ее на произвол судьбы и удалился куда‑ то в глубь зала, где слышался хохот и громкие восклицания. Актерская братия напивалась с присущей только ей беспечностью и бесшабашностью. Там явно было веселее, чем в компании Ашота. Зато с Ашотом все здоровались подобострастно, долго кланялись и расшаркивались. Такое поведение звездной тусовки Марину очень заинтересовало…

Официанты, как заведенные, таскали блюда с едой – да все деликатесы, к которым она не знала как подступиться.

Ну что это за еда такая – перепела запеченные?! Там и есть нечего, воробьи и то жирнее, наверное…

Или то не перепела были, а какие‑ то вальдшнепы?..

Сути это не меняло.

Еще и артишоки какие‑ то… Как их есть?

Вилкой или какой‑ нибудь специальной штучкой, вроде той, что была у Джулии Робертс в фильме «Красотка»?!.

Марина сглотнула, а перед ее глазами вдруг пронеслась сосиска – огненная, с пылу с жару, политая кетчупом и майонезом. Она на миг задержала дыхание, опасаясь, что в животе заурчит.

– Почему‑ то я тебя совсем не помню, – сказал Ашот. – Ты начинающая певица? Или в группе какой поешь?

– Пою я сольно, – быстро ответила она. – И действительно только начинаю. Но это сложно, когда не на кого опереться… Вы меня понимаете?

Она застенчиво улыбнулась и потупила взор, натолкнувшись взглядом на пуговицу его костюма. Пуговица была самой обычной, пластмассовой, с неразличимой в полумраке вязью на ободке.

– Что же Леша тебе не помогает? – усмехнулся Ашот.

Подобные подходы были ему хорошо известны.

Сколько таких девочек шли на все, лишь бы получить вожделенный контракт, деньги и ротацию на телевидении!

Среди артистов, продюсеров и режиссеров Ашот Адамян был хорошо известен своим меценатством. В столице Адамяну принадлежала сеть ночных клубов. Еще раньше, пока президент волевым решением не отправил казино в специально отведенные для того зоны страны, в заведениях Ашота играли в покер, просаживали состояние у колеса рулетки и отдавали последнее у игровых автоматов. Выступить в клубе Ашота не отказывался ни один артист, поскольку платил Адамян щедро, на подарки не скупился, от прессы не прятался и, имея отличные связи, действительно помогал стартовать многим молодым исполнителям. Пару лет назад он вывел на звездную орбиту молоденького подопечного ныне покойного продюсера Люксенштейна, и теперь Дима Белов горланил из всех телевизоров.

– С Лешей трудно говорить о чем‑ то другом, кроме его собственного творчества, – поморщилась Марина. – Когда в семье мужчина – звезда, женщина, по его мнению, должна оставаться в тени.

– Ну, это верно, – согласился Ашот и еще немного ее потискал. – Место женщины – у семейного очага. Она должна детей рожать, ублажать мужа и готовить еду.

При этих словах Марину замутило.

Детей рожать… Знал бы он…

– Это жена должна так поступать, – резко возразила она. – Мне пока предложения не делали. А уж если мужчина ухаживает за женщиной, то должен ее содержать, помогать и всячески поддерживать, чтобы она не чувствовала себя несчастной. Если, конечно, он настоящий мужчина…

На последних словах она задохнулась и замолчала.

В зал лилась какая‑ то сентиментальная музыка, отчего на душе становилось совсем паршиво.

Марина задрала голову вверх, чтобы скрыть подступившие слезы…

– А ты несчастна? – спросил Ашот.

В глубине души Ашот Адамян не любил и даже слегка презирал актера Алексея Залевского. Тот и трезвым частенько был невыносим, а пьяным – так и просто отвратительным. Просто удивительно, что женщины его боготворили и готовы были терпеть все выходки, вплоть до избиений и постоянных оскорблений! Адамян и сам не считал женщину высшим существом, но подобное было перебором даже для него. Зачем обижать, если можно откупиться? Женщины алчны, как любые хищники. Брось им кость пожирнее и уходи, она не бросится следом, пока не обгложет все дочиста…

Эта милая девочка с наивными голубыми глазенками на жестокую хищницу не походила. Скорее на лопоухого щенка, которого впервые в жизни пнули под дых, а он, повизгивая, ластится к хозяину и не понимает: за что его так?

– Да, – глухо сказала Марина. – Я несчастна.

Ее голос почти заглушила музыка, но Ашот все же расслышал и на миг растрогался. В конце концов, мир не перевернется, если он хотя бы чуть‑ чуть подтолкнет к поверхности эту почти потонувшую девочку!

Сунув руку в карман, он нащупал в нем визитницу и, ловко приоткрыв ее, выудил белый прямоугольник.

– Ты мне завтра позвони, – сказал он ласково. – Я что‑ нибудь придумаю.

Марина округлила брови, а в глазах вдруг вспыхнула такая радость, что Ашот поразился: девочка на несколько мгновений из вполне заурядной превратилась почти в красавицу!

Его губы невольно расплылись в улыбке, и он хлопнул ее по заду, вполне довольный собой.

Музыка смолкла на мгновение, и к танцующей паре потянулись люди – засвидетельствовать Адамяну свое почтение.

Марину оттеснили в сторону.

Подцепив с подноса очередного официанта еще один бокал с шампанским, Марина не спеша сделала глоток, чувствуя, как по венам пробежала приятная теплая волна.

Она отошла подальше от толкотни и суеты и поискала глазами Залевского.

Того нигде не было видно, но сейчас это ее совершенно не тревожило. Марина была даже рада, что Алексея нет. Мысли скакали в голове, как блохи…

Ленка под руку с Антоном подрулила совершенно неожиданно именно в тот момент, когда Марине следовало привести мысли в относительный порядок. Болтать с подругой не хотелось, но бежать было поздно.

Она так стиснула зубы, что они заныли, как в метель.

Неизвестно почему, у нее в метель всегда ныли зубы…

– Это Адамян с тобой танцевал? – с жадным любопытством осведомилась подруга.

Марина, которая не знала фамилии Ашота, посмотрела на визитную карточку. Выдавленная золотом фамилия хищно сверкнула в глаза, как будто солнечного зайчика пустила.

– Ну, да. Адамян. А что?

Ленка выхватила визитку из рук и присвистнула.

Антон вежливо улыбался.

– Вау! Да тебе прямо повезло. Это же круто – познакомиться с самим Адамяном.

– Чем это так круто?

Ленка посмотрела на Марину с сочувствием:

– Да ты больная, что ли? Пол‑ эстрады под его дудку пляшет. Это же все знают.

– Ну, а вот я не знала, – отрезала Марина и вытянула визитку из рук Лены.

Та презрительно усмехнулась:

– Господи, ты блаженная какая‑ то! Хочешь чего‑ то добиться, а не в курсе элементарных вещей. Все девчонки знают: путь на сцену лежит через постель Адамяна. Так что ты не тушуйся. Кинет он тебе пару палок, а через годик ты – звезда намбер раз.

– Я певица, а не проститутка, – холодно ответила Марина.

Лена рассмеялась презрительно и зло:

– Ну да, посмотрите‑ ка на нее, певица! Монсеррат Кабалье и Мадонна в одном флаконе. Ты на что рассчитываешь? Никто из тебя звезду за просто так делать не будет, особенно с твоими данными.

– Какими это такими данными? – вскипела Марина.

Ленку уже заносило. Она побледнела, что было заметно даже в свете мигающих прожекторов, а на скулах выступили яркие красные пятна.

Антон потянул ее за руку:

– Лен, пойдем.

– Погоди, Тош…

– Я не поняла, ты мне завидуешь, что ли? – уточнила Марина сладким голосом. Лена закатила глаза и расхохоталась:

– Ну, еще бы, конечно завидую. Делать мне нечего, только вот тебе завидовать.

– Лена, пошли…

– Антон, отстань. Я еще не все сказала… Мариш, мне, честно говоря, тебя немного жаль. Ты же, как дите малое, без чуткого руководства пропадешь совсем! Где бы ты была, если бы не я?

– Где бы я была? – возмутилась Марина. – Если бы не я, где была бы ты?

Антон решительно дернул Лену так, что та едва не упала, расплескав шампанское. Невзирая на сопротивление, Антон уволок подругу в глубь зала, откуда Ленка бросала на Марину яростные взгляды…

Тоже мне, благодетельница нашлась!

Спрятав визитку в сумочку, Марина решительно двинулась к выходу на балкон, где намеревалась покурить на свежем воздухе.

Пусть холодно, но ей крайне необходимо было остыть от переполнявшего гнева.

За стеклом и правда мела метель, самая настоящая.

Снег, казалось, не падал, а летел горизонтально. Марина подумала: вот она, непредсказуемая московская зима, ведь прогноз обещал ясную погоду…

Она подошла к двери и потянулась к ручке именно в тот момент, когда дверь распахнулась, пропуская вперед смазанные в неверном освещении фигуры.

– О, привет, – небрежно сказал Егор. – Ты тоже тут?

Марина прищурилась, мгновенно оглядев его с ног до головы. Одет он был весьма странно для такого мероприятия: высокие армейские ботинки, кожаные штаны, серый свитер с высоким воротом…

Впрочем, Егору на условности всегда было наплевать.

– Да, как видишь, – улыбнулась она. Под его взглядом она всегда чувствовала себя неуютно, и он, кажется, это прекрасно знал, потому что улыбался слегка снисходительно и смотрел, как породистый доберман на линялого двортерьера.

– Гош, ну чего ты встал столбом, – послышался позади низкий бархатистый голос. – Дай пройти уже.

Марина заглянула Егору через плечо.

Позади него стояла Рокси, дылда с пышной грудью, затянутая в длинное черное платье с корсетом, отчего талия казалась неправдоподобно тонкой. Рядом с Рокси торчал Димка, упорно избегавший взгляда Марины. Егор посторонился, пропуская парочку, а сам остался рядом.

– Хорошо выглядишь, – усмехнулась Марина. – Фрак дома забыл?

Он оглядел себя и, усмехнувшись, перевел взгляд на нее:

– Ты тоже. Такая вся… румяная. Все хорошо в жизни?

– Все замечательно.

На самом деле все было отнюдь не замечательно, но распространяться перед ним она не собиралась.

Еще не хватало!

К тому же рядом крутился ненавистный Димка, который когда‑ то так ее обидел…

– Ну, был рад тебя увидеть, – сказал Егор. – Пока.

Он двинулся вперед, рассекая толпу, как ледокол.

И даже льдинки как будто заплясали в воздухе, брызнув в стороны.

Марине показалось, что на самом деле ему глубоко безразлична эта встреча и радости от нее он точно не испытал.

Домой они вернулись под утро. В пять часов Москва была восхитительно пустой.

Снег летел в стекло, а дворники, скребя лопатами, разгребали его с видимой неохотой. Залевский дремал на заднем сиденье, навалившись на Марину, а она все думала о том, как может изменить всю жизнь одна случайная встреча, и произошло ли это с ней сейчас…

Погрязнув в сомнениях, она искоса поглядела на прикорнувшего Залевского.

Да, с ним пора прощаться!

Это уже невыносимо.

Почти невыносимо, поправила она себя, вспомнив голодный сентябрь…

Дома пришедший в себя Алексей привычно облапал ее, но Марина вывернулась и сбежала в ванную, где встала под душ, смывая с себя косметику, пот и горькую обиду на Алексея, Ленку и еще почему‑ то – на Егора, такого красивого и такого чужого в своей бесконечной арктической холодности.

Шум душа не мог заглушить раскатистый хохот.

Она завернулась в полотенце и вышла в гостиную. Залевский валялся на полу перед телевизором и хохотал так, что тряслись стены. На полу валялись диски с девицами на обложке. В телевизоре возились обнаженные тела, притворно стонали женщины и покряхтывали мужчины. Порно вообще было любимым развлечением Залевского, но прежде Марина не видела, чтобы дешевый секс в телеящике вызывал не возбуждение, а хохот.

– Ты чего? – удивилась Марина.

Алексей ткнул в сторону экрана пультом:

– Я же говорил тебе, что где‑ то ее видел…

Марина уставилась на экран и замерла, шокированная увиденным.

В телевизоре показывали Ленку.

Совершенно голая, она скакала на здоровенном татуированном мужике, извиваясь змеей и покрикивая в фальшивом сладострастии…

Из офиса Адамяна Марина уходила в смешанных чувствах. С одной стороны, ее переполнял невероятный триумф, с другой – давила гадливость.

Кто бы мог подумать, что в кои‑ то веки она почувствует себя проституткой?!

Спать с мужчинами за деньги ей приходилось и раньше, но до сегодняшнего дня она не чувствовала себя такой униженной. Мужчины приходили в съемную квартиру, которую она делила с Димкой, оставались на ночь и часто ругались, когда вернувшийся Димка долбился в двери. Потом они уходили, перед прощанием она сокрушенно вздыхала, что у нее нет денег, чтобы им позвонить, или она не может пойти с ними в ресторан, потому что нет ни платья, ни сапог. Один, пожилой кавказец, ровесник Адамяна, всегда приносил свежие овощи и фрукты, а Димка, злостно выжиравший холодильник, ехидно спрашивал: когда в следующий раз придет торгаш с рынка, а то дыни хочется, страсть…

Принимая от мужчин маленькие подарки, Марина не чувствовала никаких угрызений совести. Она была хозяйкой положения: хотела – приглашала в гости, не хотела – отказывала. Мужчина должен был платить за доставленное удовольствие. Уходя от Адамяна, Марина чувствовала себя опозоренной.

В этот раз за сделку пришлось платить ей.

Хотя Ашот оказался вполне мил.

Встретив ее в своем офисе в десять утра, он велел секретарше приготовить кофе, принести фрукты и пирожные.

Марина глазела по сторонам, не в силах прийти в себя от такой роскоши. Кабинет был шикарным: с кожаным диваном, массивным столом, заставленным какими‑ то невероятными пресс‑ папье из малахита, хрусталя и сверкающего хрома. На стенах висели десяток фото со знаменитостями, а на одной, занимавшей самое почетное место, Адамян пожимал руку президенту.

Приткнувшись на диванчик, ошалевшая Марина хлопала ресницами и все норовила сунуть ему свой диск.

– Алексей‑ то в курсе, что ты ко мне поехала? – осведомился Адамян.

– А должен бы?

– Ну, мало ли…

– Он на съемки уехал в Петербург, – быстро ответила Марина и снова протянула ему квадратную коробочку: – Может, вы послушаете…

Адамян взял диск и презрительно усмехнулся.

Марине показалось, что он радуется отъезду Залевского.

Компьютер уютно зажужжал сидиромом, сожрав диск. Ашот поелозил по столу мышью, и вскоре из колонок грянули первые аккорды.

Ашот поморщился и убавил звук.

Две первые песни Марина просидела в напряженном молчании, потупив взор.

Ашот тоже не проронил ни слова, мрачно барабаня пальцами по столу.

– Там дальше будут песни повеселее, – робко вставила Марина. – Просто это такие, для души… Я хотела…

– Что ты волнуешься, э? – ухмыльнулся Ашот. – Нормальные песни. Сладенькие, конечно, но для девочек хорошо. Ты сама пишешь?

– Да. А что? Плохо?

– Э, я сказал – хорошо. Что ты сразу в слезы? Как девочка маленькая…

Кавказский акцент снова прорезался в его речи, и это показалось Марине хорошим знаком. Она приободрилась и отщипнула от грозди винограда ягоду. Положив ее в рот, Марина увидела, что Адамян смотрит на нее с улыбкой.

Не дослушав диск, Ашот выключил проигрыватель и задумался.

– Денег я тебе дам, – сказал он. – Все это, конечно, надо переписать. Звук ни к черту. Ну, это я тебя с нужными людьми сведу. Позвоню… послезавтра. Завтра я по делам уеду. Так что ни о чем не волнуйся.

– Спасибо огромное! – воскликнула Марина и, подскочив с дивана, проворно оббежала стол. Чмокнув Ашота в щеку, она рассмеялась и снова повторила:

– Спасибо!

Адамян закивал, как китайский болванчик. Улыбка на его лице была какой‑ то неестественной, а глаза горели дурным огнем..

– Так отблагодари старика Ашота. А Ашот о тебе позаботится… Ты разденься, девочка, а я посмотрю на тебя.

При этих словах Марина, которая втайне надеялась, что приговор будет отсрочен, рухнула с небес на землю:

– Что?

– Платье сними.

Голос Адамяна стал злым, каркающим, а мясистые губы вытянулись в тонкую прямую линию. Она смотрела на него, не двигаясь несколько секунд, пока он нетерпеливым жестом не перечеркнул платье по диагонали.

И тогда она, сглотнув подступивший к горлу комок, стала раздеваться.

Оставшись в одном белье, она остановилась, прикрывшись руками.

– Дальше, – велел Ашот. Его голос был хриплым.

Марине очень хотелось представить себя кем‑ то вроде Деми Мур, роскошно снять лифчик и трусики, швырнув их через всю комнату шикарным взмахом ноги, но от стыда и волнения она страшно зажалась…

Лифчик упал на пол, в трусиках она просто запуталась.

Сжавшись под его пристальным взглядом, Марина покраснела и зажмурилась, чувствуя себя куском мяса, выставленным на продажу.

Сейчас он подойдет и станет лапать…

Чиркнула спичка.

Ашот не двинулся с места.

Она открыла глаза через минуту и посмотрела на него.

Адамян, развалившись в кресле, курил сигару и разглядывал ее без всякого выражения на лице, и даже взгляд был тухлым, как будто газету читал. И только когда их взгляды встретились, он одной рукой поманил ее к себе, а другой дернул молнию под объемистым животом. Когда Марина приблизилась, Ашот схватил ее за шею и силой пригнул к полу. Его вздыбленное естество ткнулось в щеку, а потом погрузилось ей в губы…

– Д‑ да, – выдохнул Адамян.

В дверь постучали.

Марина было дернулась, но властная жесткая ладонь надавила на затылок, не позволив ей прерваться. Давясь, она елозила губами по твердому члену, с трудом подавляя рвотные спазмы.

– Ашот Суренович, можно?

Голос был женским, и, судя по всему, принадлежал секретарше.

Марина на миг остановилась, но руки Адамяна безжалостно возобновили ритм.

– Что там, Тамара?

Его голос был бесстрастным.

Секретарша сделала вид, что не видит голую Марину, стоящую на четвереньках у кресла начальника. Большего унижения Марина не испытывала никогда.

– Бумаги на подпись.

– Оставь. Карен звонил?

– Пока нет. Что‑ нибудь нужно?..

Позже Марина припомнила этот бесстрастный голос робота.

В приемной, когда она выскользнула из кабинета насытившегося Адамяна, вышколенная секретарша подала шубу с безукоризненной улыбкой и так же вежливо проводила до такси.

– Всего доброго, – пожелала она на прощание, улыбнувшись, как Снежная королева.

Уезжая, Марина подумала, что для нее подобные сцены наверняка не в диковинку.

Машина катила к Арбату, снег все шел. Водитель молча крутил баранку и слушал шансон. От унылых песен про тюрьму, тягу к вольной жизни и презрение к мусорам Марине хотелось кричать.

Волна ненависти ко всему миру снова захлестнула ее!

Она уставилась в окно, с трудом подавив желание выскочить наружу, толкнуть нищую старуху, сгорбившуюся у подземного перехода, нахамить прохожему, ударить сопляка в разноцветной шапке. Все вокруг выглядело нелепой декорацией: люди, дома, машины – все казалось ненастоящим, вырезанным из плоских листов фанеры, и только она, скорчившаяся в прокуренном салоне машины, жила и дышала в стылой столице. Москва, слегка притихшая на новогодних каникулах, вдруг показалась городом мертвецов. Неживые люди брели куда‑ то по своим делам, и никто Марине не сочувствовал.

«А чему сочувствовать? – спросил вдруг здравый смысл. – Подумаешь, потрудиться пришлось, небось не сваи вколачивала. Зато деньги будут и контракт! »

Легче не стало.

Более того, Марине захотелось, чтобы в этот момент кому‑ то стало так же невыносимо, как ей.

А лучше – пусть всем будет еще хуже!

Антон открыл двери с радостной улыбкой, но, увидев на пороге Марину, скис и даже слегка поморщился. – Привет, – сказала она.

– Привет, – буркнул он и посторонился, пропуская ее внутрь.

Марина протиснулась мимо, на мгновение прижавшись к его крупной фигуре.

В тесной прихожей было не развернуться.

Она стянула перчатки, сбросила шубу и сунула ее Антону.

Пока тот пристраивал шубу на вешалку, она пригладила волосы у зеркала, а потом повернулась к нему.

На Антоне был надет фартук, запорошенный мукой. Это вдруг моментально опустило его в ее глазах на уровень простого смертного.

Марина даже хмыкнула: была звезда – и нет звезды!

Если у артиста найдут белый порошок, то это, скорее всего, будет кокаин.

А тут надо же – звезда экрана, супермен, мачо всея Руси – и обсыпан мукой! Чего он там делает?

Куличи печет?..

– Ленки нет, – поморщился Антон. – К тетке унеслась. Заболела та. Пришлось ехать ухаживать.

– Я знаю, – сказала Марина, но Антон, направившийся в кухню, ее не услышал и крикнул оттуда:

– А я тут решил пирог испечь. Ты проходи. Сейчас чайник поставлю…

Марина вошла на кухню, напоминавшую поле боя.

Обеденный и кухонный столы были засыпаны мукой, завалены обрезками мяса и картофельными очистками. Антон быстро налил чайник из пластикового кувшина‑ фильтра, сгреб в мусорное ведро очистки и, переложив остатки теста и мяса на кухонный стол, вытер губкой обеденный.

Глядя на беспорядок, Марина повеселела.

Мачо пирогов не пекут! Им по должности не положено. Их участь – петь под балконом серенады, бренча на гитаре, лазать по водосточным трубам с розой в зубах и дарить дамам страстные поцелуи…

Пироги – не их ремесло.

– Чай сейчас закипит, – сказал бывший мачо. – Только Ленку, боюсь, придется долго ждать. Она почти ночью вернется.

– Я знаю, – повторила Марина. – Вообще‑ то я не к Ленке приехала, а к тебе.

Антон посмотрел на нее внимательным взглядом и ничего не сказал, только вздохнул да глаза закатил к потолку, словно показывая, как ему надоели эти извечные женские уловки.

Марина старания оценила и грустно улыбнулась.

– И зачем я тебе понадобился? – спросил Антон с заметной издевательской насмешкой. – Вроде бы недостатка в покровителях у тебя теперь нет? Кстати, как там поживает этот волоокий армянин? Вы… сработались?

Насмешка в голосе ударила больно.

Интересно, он подразумевал под «сработались» то, что она подумала?..

– Да, у меня все хорошо, – сухо сказала она. – Видимо, все устроилось, завтра еду на студию.

Получив чай, она ненадолго замолчала и осторожно тянула напиток, вытянув губы трубочкой.

Антон на это смотрел с плохо сдерживаемым раздражением.

Еще бы в блюдечко налила и держала, отставив локоток и выпятив в сторону мизинчик, сельпо!

Марина ему совершенно не нравилась.

Было в ней что‑ то такое, что напомнило его пролетарское прошлое, ранний брак в деревеньке Махеевке под Магнитогорском, нищету деревенской хаты, линялые трико с вытянутыми коленками, калоши на босу ногу и семечки, вылущенные с подсолнухов…

По вечерам – клуб и самогон от бабы Раи или Михалыча, танцы под кассетник и горячечный секс с первой встречной, потому что в деревне, где молодежи‑ то всего ничего, кастингов не бывает.

В Марине было что‑ то от всех этих девчонок: пухлые губки, топики на голую грудь, нарочитая беспомощность, отрывистый смех и бесстыжие голубые глазищи…

Для полноты картины не хватало кофты‑ «олимпийки» – поддельного «адидаса» с тремя полосками или «монтаны», пошитой трудолюбивыми китайцами.

В их Махеевке у девчонок считалось особым шиком прийти на дискотеку в олимпийке поверх белой блузки с перламутровыми пуговками.

После секса где‑ нибудь в деревенских сенях или на сеновале они приходили в этих своих калошах на босу ногу, теребили перламутровые пуговицы блузки и серьезно заявляли: «Нам надо поговорить», после чего признавались в подозрении на нежданную беременность и требовали жениться…

– Антон, мне надо с тобой серьезно поговорить, – тихо сказала Марина.

Антон фыркнул, а потом, не выдержав, загоготал во всю глотку.

– Ты чего? – обиделась она.

Антон, хихикая, отмахнулся:

– Не обращай внимания. Просто вспомнил кое‑ что…

– Я что‑ то смешное сказала?

– Ничего. О чем ты хотела поговорить?

Марина выдержала паузу, а потом якобы неохотно произнесла:

– О Ленке.

От дурашливой веселости Антона и следа не осталось. Он сузил глаза и поглядел на Марину неприязненно.

– Марин, – сказал он с обманчивой мягкостью, – ты, конечно, извини, но лезть в нашу жизнь тебе не стоит, вот честное благородное слово. Мы как‑ то сами… Хорошо?

– Антон… ты не понимаешь, – зачастила она, но он поднял руку, призывая ее замолчать.

– Марин, я все понимаю. Просто не надо. Допивай свой чай и иди. Мне все равно, что там было в Ленкиной жизни до меня. Понимаешь? У всех есть прошлое: у тебя, у нее, у меня… Ты вот можешь про себя сказать, что безгрешна?

Сказать про себя такое Марина не могла, особенно после встречи с Ашотом…

Злость мгновенно раздулась в ней и взорвалась зловонной кляксой.

– Ну хорошо, – холодно сказала она. – Дело твое. Совет да любовь. Только одна маленькая неувязочка. Ты все‑ таки актер, и не из последних. Что будет, если связь с ней отразится на твоей карьере? Что, если тебя перестанут приглашать?

– Да ты в своем уме? – усмехнулся Антон. – При чем тут?!.

Марина зловеще ухмыльнулась, вышла в прихожую и вернулась с квадратной коробочкой.

– Что это? – насторожился Антон.

Она не ответила, сунув диск ему в руку.

С полминуты он держал его в руке, сверля Марину взглядом, а потом, сдавшись, подошел к висевшему на стене плоскому телевизору с встроенным DVD‑ проигрывателем. Диск с жужжанием въехал внутрь, экран мигнул синим.

Антон, засунув руки в карманы, застыл посредине кухни.

Кухню заполнили охи и стоны…

– Ты дура, что ли? На фига мне это принесла? – раздраженно спросил Антон. Марина схватила пульт и стала беспорядочно нажимать кнопки.

Изображение застыло, а потом, задергавшись, понеслось вперед со скоростью курьерского поезда.

Стоп.

На экране Ленка занималась сексом сразу с двумя мужчинами, причем один из них был чернокожим.

Марина боязливо оглянулась на Антона. Он стоял с потемневшим лицом, взирая на экран провалившимися глазами.

В пальцах, мгновенно ставших ледяными, покалывало, а внизу живота вращалась вязкая воронка ярости.

– Антон, – позвала она тоненьким голосом, и этот звук словно выдернул его из оцепенения.

Он подскочил к столу и резким движением смел с него посуду.

Марина вскрикнула.

Чашки с недопитым чаем, блюдца и ложечки полетели на пол, разлетевшись на тысячи осколков. Антон схватил лежавшее на разделочной дочке тесто и швырнул его в стену, после чего с рычанием перевернул стол. Тесто с влажным чавканьем приклеилось к стене, повисело мгновение, а потом неохотно отлепилось и упало на пол, скорчившись, как грязная тряпка…

Перепуганная Марина выбежала в коридорчик и заперлась в туалете.

Зажав уши руками, она вздрагивала, когда за стеной что‑ то билось с сухим звоном.

Она боязливо выглянула, когда все стихло. Антон сидел на табурете посреди разгромленной кухни. На полу, засыпанном осколками, сахаром, залитом чаем и водой, валялся вырванный с корнем телевизор.

Антон курил, стряхивая пепел прямо на пол, в бурую лужу разлитого чая.

– Антоша, – тихо позвала Марина.

– Уходи, – процедил он сквозь зубы. – И никогда больше не возвращайся. Иначе я тебя просто убью.

Ашот свое слово сдержал. Марина вот уже три дня пропадала на студии, где внимательно следила за записью минусовок к своим песням. До вокала дело пока не доходило, поскольку сыграть все заново на настоящих, профессиональных инструментах, свести воедино кучу звуков было не так уж и просто. Аранжировщики ругались и норовили все сделать по‑ своему, а она отстаивала свои интересы.

Теперь у нее даже продюсер имелся.

Ашот спихнул ее проект какому‑ то Петру Крапивину, коего она в глаза ни разу не видела, ограничиваясь звонками. Крапивин своей подопечной занимался вяло, поскольку пока предложить на радио и телевидение было нечего. Марина нервничала, но он лишь снисходительно увещевал в трубку: дескать, ничего страшного, не все сразу…

– Вот запишем пару фонограмм, и дело пойдет, – говорил он. – Устроим выступление в клубе, ротации на радио и телевидении. А пока с чем туда идти? С детским садом, который ты сама записала?

Марина соглашалась, что с детским садом, конечно, идти на телевидение не стоит, но через час снова звонила и ныла.

Крапивин терпел и успокаивал.

От Ленки и Антона не было никаких известий.

Звонить подруге сама Марина боялась.

В тот роковой вечер, приехав домой от Антона, она забралась в кровать, забилась под одеяло и стала себя жалеть.

Получалось у нее это мастерски – сказывалась многолетняя привычка. Ленка из жертвы превратилась в обидчицу, а Антон, который так некрасиво отреагировал на ее дружескую помощь, стал врагом навеки!

«В конце концов, я ведь не сделала ничего плохого, – думала Марина. – Не я заставляла Ленку сниматься в порнухе! А Антону надо быть осторожнее в выборе подружек. По сути, пусть спасибо скажет, что я его уберегла».

Убедить себя в невиновности получалось, но… как‑ то не очень.

Если днем, занятая на студии, она совершенно не думала ни о Ленке, ни об Антоне, то вечером червячок сомнения все‑ таки глодал ее душу.

Заедая сомнения сладким, она гадала: стоило ли вмешиваться?

На третий день Марина попала в пробку на том же месте, где и в прошлый раз. И даже таксист вроде был тем же. Но на этот раз она не пошла пешком. Переживая некое дежавю, Марина упорно сидела в машине, хотя идти было всего ничего. Мужчина со странным разрезом зеленых глаз, вооруженный ножом, мерещился на каждом углу.

– Это надолго, – буркнул таксист.

– Да, – кратко согласилась Марина, но из машины не вышла.

Сообразив, что от пассажирки не избавиться, водитель перестал смотреть в ее сторону и терпеливо ждал, пока застопорившийся поток машин сдвинется с места.

У подъезда Марина бдительно огляделась по сторонам, прежде чем отдать деньги и выползти наружу. Не заметив ничего подозрительного, она неуклюже вышла, тут же угодив в лужу итальянским сапогом.

На Москву упала влажная оттепель, моментально превратившая снег в грязную кашу. Подмерзающие по ночам лужи сделали двор похожим на каток с редкими полыньями, отливающими свинцом.

В одну такую Марина и угодила.

Хваленая обувь от модного дизайнера мгновенно промокла. Марина зло чертыхнулась. Ничего эти итальянцы не понимают ни в русской зиме, ни в московских лужах! Ну куда это годится, сделала два шага, а ноги мокрые… И где прикажете в такой обуви ходить? По ковровым дорожкам?

Дверь открылась с противным писком.

Марина вошла внутрь, с сомнением поглядела на лифт и пустую будку консьержа. За что только им деньги платят?! Положено сидеть на месте, так сиди…

Консьержа нет уже сто лет, а на плате это никак не отразилось.

А еще элитный дом…

Поехать на лифте?

После нападения она всегда бежала по лестнице пешком, убедив себя, что это полезно для фигуры, а на лифте поднималась только в компании. Мысль оказаться в замкнутом пространстве одной ее пугала. Но сегодня она замерзла, проголодалась и вдобавок промочила ноги. Марина решительно двинулась к лифту и, едва кабинка открыла перед ней двери, юркнула внутрь, поспешно надавив на кнопку.

Никто не бросился навстречу, не сунул ногу в закрывающуюся щель.

Лифт плавно качнулся и полетел вверх, оставив в желудке легкую волну невесомости. Когда кабинка остановилась на нужном этаже, Марина двинулась к дверям, вытаскивая ключи на ходу.

Пролетом выше что‑ то завозилось и вздохнуло, сделав пару осторожных шагов.

– Мариш?

Марина взвизгнула и уронила ключи. Подняв голову в совершеннейшей панике, она увидела Ленку, спускавшуюся вниз с виноватым лицом.

– Напугала? Прости.

– Ты… как вошла? – пролепетала Марина.

Ленка махнула рукой с полным безразличием. Вид у нее был убитый.

– Да с теткой какой‑ то. Ты одна? Или твой гусар дома?

– Уехал он на съемки, – медленно ответила Марина, гадая, знает ли Ленка, кто ее заложил. – Проходи.

Ленка вошла, мгновенно наследив на светлом кафеле.

Разувшись, она протопала в гостиную, рухнула на диван и только там, размотав шарфик, сняла короткий полушубок. Марина заперла двери, стащила мокрые сапоги и тут же наступила в грязные следы, оставленные Ленкой. Раздраженно зашипев, она швырнула шубу на тумбочку и стала стаскивать мокрые колготки.

– Чего ты там застряла? – равнодушно спросила Ленка.

– Сейчас… Иди, чайник поставь, что ли.

– Не хочу я чаю.

– А чего ты хочешь?

– Водки хочу. Есть?

Судя по всему, Антон проявил убийственную осведомленность.

Иначе объяснить Ленкино настроение было невозможно.

Да и не прикатила бы она через всю Москву к Марине в ином случае! Залевский ее недолюбливал и в гости особенно не звал…

Марина вытерла шваброй грязь и пошла на кухню, зажигая по пути свет. Ей нравилось, когда вокруг все горело и светилось. В заваленном снедью холодильнике закусок было хоть отбавляй, а приятно запотевшая бутылка водки лежала в самом низу.

– Может, мартини? – крикнула Марина в сторону гостиной. – Или вина?

Ленка притащилась в кухню, оперлась на косяк и вздохнула:

– Какое там мартини! Водки, и только водки.

Марина быстро сервировала стол, как ей показалось, очень красиво и достойно. Ленка на красоту внимания не обратила, схватила рюмку и, не дожидаясь Марину, выпила, жмурясь, как слепой котенок.

– Ах ты, хорошо, – выдохнула она и замахала ладонью в рот, как веером.

– Закуси, – посоветовала Марина и сунула ей колбасу. – Что случилось‑ то?

Усевшись за стол, Ленка зажевала водку колбасой, а потом стала хватать с тарелок все подряд: помидор, сыр, буженину, отправляя еду в рот.

И только через пару минут, откинувшись на спинку стула, она мрачно произнесла:

– Бросил он меня.

– Что? – лживо удивилась Марина. – Кто? Антон?

– Ну да, Антон, гандон штопаный, урод, ушлепок, задрыпанка…

– Как же так? У вас ведь вроде все хорошо было…

– Вот именно – было, – мрачно сказала Ленка и потянулась к бутылке. – Узнал он…

– О чем? – быстро спросила Марина.

– А, не важно. Выставил за дверь, паскуда, даже вещи не дал собрать. Сам собрал и на лестницу выставил, пока я, как дура последняя… Давай выпьем?

Марина выпила полрюмки и, сморщившись, закусила зеленью.

Ленка опрокинула очередную рюмку и снова потянулась за бутылкой.

– И, главное, ни с того ни с сего, – запричитала она. – Приезжаю – квартира вся разворочена! Он мне с размаху оплеуху и орет, чтобы выметалась к чертовой бабушке. А я понять ничего не могу…

Она всхлипнула.

Марина протянула ей коробочку с салфетками, и Ленка, бросив на подругу благодарный взгляд, шумно высморкалась.

– Не переживай, – неуверенно сказала Марина. – Все мужики – козлы.

– Ясен пень! Но мне от этого не легче! Куда я теперь денусь? Опять к тетке? Она меня сожрет вместе с тапками…

Ленка вытянула из тарелки с зеленью веточку петрушки и стала уныло жевать. Марина мялась, не зная, что бы такого сказать ободряющего, поскольку пресловутый червячок сомнения издевательски покатывался от смеха, извиваясь кольцами.

Наверное, все‑ таки следовало молчать в тряпочку…

– Поговори со мной, а? – жалобно попросила Ленка.

Марина вздрогнула:

– О чем?

– О чем хочешь. Расскажи про свои успехи. Как там у тебя дела с альбомом или что ты делаешь такого…

Схватившись за спасительную соломинку, обрадованная Марина выложила последние новости, вскользь упомянула о сексе с Ашотом, тщательно вымарав из рассказа свое омерзение и унижение, сообщила, как продвигаются дела с записью треков.

Ленка слушала, кивала, как‑ то оживая: не то от услышанного, не то от водки. Под конец беседы, забыв о трагедии, Марина даже спела отрывок из новой песни.

Ленка кивала болванчиком, опиралась на локоток, таская орешки кешью из вазочки. За беседой они не сразу услышали, что дверь открылась, а в комнату вошел Алексей.

– А что это у нас тут за «Песня года»? – ухмыльнулся он.

– Ой, Лешенька, – спохватилась Марина. – А мы тут… сидим.

– Да вижу я, что сидите, – фыркнул он весело, шагнул к столу и, взяв рюмку, выпил. – Привет, Ленок. Как дела на работе? Порнографическая индустрия процветает?

– Откуда вы… – прохрипела Ленка, вытаращив глаза, а потом, увидев вильнувший взгляд Марины, все поняла:

– Это ты рассказала Антону, да? Откуда ты узнала? Я же никогда… ничего…

– Да вон, диски в любом ларьке продаются, – усмехнулся Залевский и сел за стол.

Ленка медленно поднималась, глядя на Марину безумными, немигающими глазами.

– Лен, я сейчас тебе все объясню…

– Ах ты, сука, – прошипела Ленка. – Подстилка! Дрянь! Еще подругой называлась!

Опрокинутый стул загромыхал по кафелю.

Залевский строго посмотрел на Ленку и лениво сказал:

– Пошла вон отсюда, шалава.

– Это я – шалава? – взвизгнула Ленка. – Ты на свою Мариночку ненаглядную посмотри! На честную и святую, которая хачикам за контракт отсасывает! Чего ты глаза вытаращила? Думаешь, я теперь молчать буду?

– Леша, выгони ее, – всхлипнула Марина. – Что она несет такое? Приперлась тут, истерики закатывает…

Залевский схватил упирающуюся Ленку за грудки и вытолкал в прихожую.

Она визжала и упиралась, выкрикивая в адрес Марины непристойную брань.

Та сидела на кухне, зажав уши. Залевский отпер дверь и вытолкал Ленку наружу. Следом полетел полушубок, потом сапоги.

Дверь захлопнулась.

– Шарф отдайте, суки! – плакала Ленка.

Дверь не отпиралась.

Она колотила в нее еще несколько минут, а потом пошла вниз по ступенькам, размазывая слезы и косметику. От обиды и борьбы ей стало жарко. Не застегивая полушубок, она добрела до первого этажа и вышла на улицу.

– Эй! – послышалось сверху. Ленка задрала голову. С балкона шлепнулась ее сумка, перевязанная шарфом, угодив прямо в лужу.

– Уроды, – пробурчала Ленка, подняла сумку, развязала мокрый шарф и сунула его в карман.

Ее колотило от ярости.

Во дворе было темно. Фонари еще не зажгли, хотя приземистые тучи стерли все закатные краски. Под ногами хрустел лед. Ленка шла, не разбирая дороги, пошатываясь и спотыкаясь, не очень‑ то обращая внимания на происходящее вокруг. Двор‑ колодец был пуст, и только за железными воротами маячила какая‑ то скособоченная фигура. Ленка вышла за ворота, вдохнула и решительно направилась к узкой арке, в конце которой виднелась шумная, переливающаяся огнями улица.

Кто‑ то дернул ее за воротник.

Не успев опомниться, она оказалась прижатой к стене. Прямо перед ней возникло безумное лицо с восточными глазами странного бутылочного цвета.

– Ма‑ аленькая, ма‑ аленькая, – промяукал вкрадчивый голос, а холодный металл погладил ее по щеке.

Ленка на миг оторопела, а потом с силой оттолкнула от себя незнакомца.

– Помогите‑ е‑ е! – закричала она. – Помоги…

Ее ужалило в живот раскаленной иглой.

И еще.

И еще…

Воздух в легких вдруг кончился, словно его там и не было никогда, а в глазах закрутилась красная пелена, затопив их до самого верха.

Обмякнув, она медленно сползла по стене в грязный, утоптанный сотнями ног снег и, поскуливая, забила ногами, зажимая багровый ручей, стекающий по рукам вниз…

Часть 5

На свой день рождения Егор получил от отца в подарок фитнес‑ центр.

Мартовская Москва была ужасна. Она еще сама не понимала, хочется ли ей весеннего тепла или все‑ таки лучше остаться под привычным снежным покрывалом? Оттого и колебалась, то утопая в слякоти, то застывая, как Снежная королева… Народ уходил из дома в зимних сапогах, а вечером шлепал по лужам, проклиная резко континентальный климат.

Москвичи завидовали южанам. Вон как у них хорошо: уже вишня цветет, люди гуляют в майках и босоножках!

Южане облизывались на московские зарплаты, втайне ненавидя столичных жителей, которые там «понаоставались»…

Егор, который жил в Москве на правах столичного жителя, весне радовался, а вот дню рождения не очень.

Праздники он не любил.

Привычка выступать на коропоративах убила то щемящее чувство, рождавшееся ежегодно в конце марта, когда он предвкушал появление гостей, подарков и сюрпризов. В прошлом году он был настолько загружен работой, что даже не вспомнил о празднике. А когда его поздравили прямо на корпоративе, он автоматически начал искать в толпе юбиляра, дабы обратиться к нему с приветственной речью.

Работы стало много. Очень много! Просто до ужаса.

С тех пор как он освободился от Аллы, в жизни появился какой‑ то провал, разрастающийся в сердце с угрожающей быстротой. И чтобы ликвидировать эту брешь, Егор стал заваливать себя работой и мимолетными романами.

Сегодня блондинка, завтра брюнетка.

«Привет. Ты отлично выглядишь. Что ты делаешь сегодня вечером? Спасибо, ты была просто супер! Я непременно тебе позвоню».

Иногда он перезванивал, иногда нет.

Все зависело от степени занятости.

График теперь составляла помощница, влюбленная в него слишком явно, чтобы позволять себе какие‑ то вольности. Запутавшись в расписаниях, составленных чужими руками, Егор послушно ехал куда‑ то, снимался в передачах, автоматически заучивал сценарии, в тоскливой панике понимая, что вне этого хаоса жизни попросту нет.

Последствия бешеных декабрьских недель не замедлили сказаться.

С трудом отработав до Рождества, Егор однажды проснулся в постели от диких межреберных болей.

Единственным, до кого удалось дозвониться, был отец.

– Ты с ума сошел? – ворчал Боталов. – Разве можно столько работать?

Егор вяло пожимал плечами.

В частной клинике неврозов, куда его доставили после истерического звонка Боталова министру здравоохранения, было стерильно и не слишком уютно. Белые стены и мебель давили на глаза, вызывая стойкие ассоциации с моргом.

– А что еще делать? – равнодушно спросил Егор. – Ты сам сколько работаешь?

– Я, в отличие от некоторых, умею расслабляться, – назидательно сказал Александр. – А ты? Ночью на корпоратив, утром на съемку, пожрать, поспать некогда. Ты же зеленый уже совсем, как фикус! И такой же тощий…

– Сам ты фикус.

– Поговори мне еще…

Телевизор на стене показывал какую‑ то муть.

Сериальная героиня картинно плакала в ладошки, а сериальный герой ее фальшиво утешал, как это было прописано по сценарию. После них должны были выйти в эфир новости, а потом – новый фильм от известного режиссера из Голливуда, где, в отличие от родного отечества, снимать умели и кино, и сериалы. Егор апатично размышлял, что записанных программ кулинарного шоу осталось недели на две, а потом – либо выходить на работу, либо ставить в эфир повтор, либо искать нового ведущего.

Уходить из программы не хотелось, хоть плачь.

– Спишь нормально? – поинтересовался отец.

Егор кивнул.

Он и на самом деле спал отлично.

Полежав в первый же день под капельницей, он заметно приободрился, а потом и вовсе проспал двое суток как убитый.

Однако днем Егор совершенно не знал, чем себя занять, смотрел телевизор и скучал.

Димка умчался на гастроли, откуда периодически позванивал, взахлеб пересказывая новости. Его песни в один момент взлетели на вершины хит‑ парадов, и вдохновленная успехом своего подопечного Инна мгновенно отправила Димку в тур.

Через день в палату приходила помощница Егора Раечка, осведомлялась о здоровье, приносила фрукты и трогательные букетики цветов и все норовила присесть поближе.

С работы звонили коллеги, спрашивали, когда блудный сын вернется в строй, похохатывали и рассказывали сплетни о звездных гостях…

Егор слушал и скучал.

За окном трещал мороз, и даже хваленые стеклопакеты промерзали по углам так, что потом с подоконника натекала лужа.

Через два‑ три дня наезжал отец, прогуливался с Егором по зимнему саду и болтал всякую чушь.

– Домой хочу, – хмуро сообщил Егор. – Я с врачом разговаривал. Он не собирается меня выписывать. Ты, что ли, приказал?

– Ничего я ему не приказывал.

– Ой, не ври, а? – поморщился Егор. – У него глаза бегают, когда я начинаю права качать.

– А что он говорит?

– Говорит, что моя нервная система нуждается в укреплении. А чем они ее укрепляют? Таблетки я могу и дома попить, и на кровати дома полежу. Я уже на полтора килограмма поправился, скоро буду салуяном.

– Кем‑ кем? – удивился Александр.

– Салуяном.

– Это что такое?

– Да это мы так у себя в программе называем всяких упитанных гостей из числа звезд. Если, конечно, они не ведут себя, как уроды.

– А если ведут?

– Тогда просто – гоблины. Вчера был гоблин Марков против салуяна Голубевой. Примерно так.

– Интересно у вас там, – похвалил Александр.

Егор сморщился:

– Тут зато нечего делать! Ты скажи эскулапу, чтоб меня выпустили, а то я уже коростой весь покрылся. Палата белая, постель белая, только пижама в полосочку, как на зоне. Если я укроюсь простыней, ты меня не найдешь. Тут даже гуляют под присмотром. Журналисты узнают, стыда не оберешься. Вели, чтоб меня выписали. Ты же умеешь это делать.

– Что я умею?

– Повелевать. Стукни скипетром по полу: а ну, ироды, отпустите мою кровиночку!

– Умный какой. Выпишут, а ты опять на работу, – покрутил головой Боталов. – У меня сын всего один, хоть и дурной, конечно.

– Ну не могу я уже, – взмолился Егор. – Не привык к такой жизни. Это же склеп какой‑ то, он на меня еще хуже действует. Что ты меня тут как в клетке держишь?

Боталов вдруг неожиданно остановился.

Егор по инерции прошел еще пару шагов, а потом недоуменно повернулся к отцу.

– А ты думаешь, мне не страшно было, когда ты позвонил среди ночи? – свирепо сказал Александр. – Я чуть не сдох, когда ты мне двери открыл – в гроб краше кладут! Понятно было бы, если бы ты пил или там наркотой баловался. Страшно, но хоть понятно. А тут загнал себя работой, как лошадь, и чуть не помер! Не спишь, не ешь, перелеты, поезда… Ты же до прединфарктного состояния достукался.

– Да кто же знал, что так получится, – махнул рукой Егор.

– Кто знал… – проворчал Боталов. – Ну вот теперь знаешь. Легче тебе от этого?

Егор уселся на скамеечку напротив раскидистой монстеры, вытянув длинные ноги в нелепых тапочках в виде медвежьих лап. Тапки ему презентовала Рокси, заезжавшая навестить пару недель назад вместе с Димкой.

– Твоему аристократическому образу нужно нанести легкий урон, – заявила она едва ли не с порога. – А то ты у нас слишком утонченный. Нельзя так.

– Аристократический образ – это что, плохо? – удивился Егор.

– Ну, не то чтобы плохо, просто ты – как неживой. Экспонат из Музея мадам Тюссо, слишком красивый и недоступный, чтобы пощупать за задницу.

Егор рассмеялся и тапки надел.

На ногах коричневые псевдолапы выглядели ужасно, к тому же в них было невыносимо жарко. Тем не менее в теплых тапках было удобно гулять по коридорам и зимнему саду, где они сидели с отцом.

По дорожкам зимнего сада тут ходили исключительно вип‑ персоны, делавшие вид, что не узнают друг друга. Походка у всех без исключения была важной, словно они ждали, что и тут из‑ за куста выскочат фотографы и начнут снимать их. От сознания собственной значимости випы следили за лицом, красуясь друг перед другом, словно на светском приеме.

Егора подобные выходки смешили.

В плюшевых тапках, кроме него, тут никто не ходил.

Даже халатов не надевали.

Мужчины носили джинсы известных марок и рубашки с расстегнутым воротничком. Женщины нередко прохаживались в полном обмундировании, в бриллиантах и макияже. Только позже до Егора дошло, что в клинике далеко не все «живут», как он. Некоторые приезжают на процедуры прямо с совещаний, концертов и съемок.

Поболтав ногами, Егор еще немного полюбовался чудо‑ тапками.

Боталов раздраженно закурил, презрительно отмахнувшись от погрозившей ему пальцем медсестры.

– Тут что, курить нельзя?

– Нельзя, конечно, – ответил Егор, отнял у него пачку и закурил сам, пуская дым вверх кольцами. – С врачом поговоришь? Или мне попросту сбежать?

– Чего ж раньше не сбежал?

– Надеялся на твое благоразумие. Так поговоришь?

Боталов вздохнул и затушил сигарету в кадке с монстерой.

Медсестра, наблюдавшая за ними, возмущенно надулась.

– Ладно, заберу тебя. Но при одном условии.

– Вот не можешь ты без своих штучек, – усмехнулся Егор. – И чего ты от меня хочешь?

– Ничего такого. Просто займись своим здоровьем. Поменьше работай, больше отдыхай. Ну, об этом я сам позабочусь. Из больницы выйдешь – отправлю тебя на курорт! Ну, и еще кое‑ какие мысли у меня есть.

– У меня же шоу, – возразил Егор.

– Ничего твоему шоу не сделается! Зритель и повторы посмотрит, «по многочисленным просьбам». А ты – завтра же на Карибы! Можешь телку какую‑ нибудь с собой взять, я все оплачу. А когда вернешься, подумаем, как тебе жить дальше.

Егор вернулся домой в этот же день.

Однако, вопреки обещаниям, данным отцу, на следующий день он направился на работу.

Прежний ритм жизни закружил его, не давая опомниться.

Боталов звонил и страшно ругал сына. Чтобы отвязаться, Егор записал несколько программ впрок и уехал отдыхать на десять дней, вернувшись в Москву только накануне своего дня рождения.

А на следующий день отец огорошил его известием, что теперь ему принадлежит фитнес‑ центр.

Егор легко бежал по дорожке, которая жужжала маленьким моторчиком, таща резиновую ленту. На секундомере менялись цифры. В зеркале Егор видел свое отражение: потная под мышками и на груди серая майка, черные шорты, повязка на лбу, сдерживающая отросшие черные волосы. Рядом на велотренажере, лениво вращая педали, сидела девушка умопомрачительной красоты, в купальнике, откуда вываливалась аппетитная грудь, и полосатых лосинах, обтягивающих длинные ноги. Девушка смотрела на Егора с вполне понятным призывом, а он косился в ее сторону, внутренне усмехаясь…

Кто же ходит с утра на тренировку в полной боевой раскраске, с наращенными ногтями хищного алого цвета, наклеенными ресницами и тремя витками золотых цепей на шее?!

На часах – восемь утра, зал почти пуст, потому что в такую рань мало кому хочется заняться спортом перед рабочим днем. Офисный планктон стягивается к тренажерам в обеденный перерыв или после шести вечера. К десяти подтягиваются бизнес‑ леди и джентльмены, с суровыми закаленными лицами, набрасывающиеся на штанги, как на врагов. Эстрадные знаменитости прибывают к двенадцати ночи, а то и к часу – заспанные, ленивые, стонущие от каждого упражнения…

Раскрашенные девицы с оплаченным абонементом дежурят в фитнес‑ центре с утра до вечера, изображая тягу к спорту, лениво потягивая коктейли и столь же вяло переговариваясь друг с другом о последней коллекции «Гуччи». При этом их взгляды оценивающе разглядывают любого мужчину, приехавшего на «Кайене».

Егор приехал на «Инфинити», что, несомненно, принижало его в глазах хищниц, однако у него было веское преимущество: медийное лицо.

А еще – центр теперь принадлежал ему.

Дорожка неслась, девица крутила педали, Егор бежал и думал о разговоре с отцом, состоявшемся накануне.

– Ну и на фига мне такое счастье? – злобно поинтересовался Егор, рассматривая двухэтажный домину из бетона и стекла.

– Тебе что, подарок не нравится? – фальшиво удивился Александр, хотя подобную реакцию от сына предвидел.

– Получается как в том анекдоте, когда сын миллионера хотел быть как все и ездить на троллейбусе, – безнадежно отмахнулся Егор.

– И что?

– И ничего. Родители купили ему троллейбусный парк.

– Смешно.

– Обхохочешься. На фига ты мне его купил?

Александр вздохнул и потащил сына внутрь.

Кровиночка сопротивлялась, упираясь конечностями, не желая иметь ничего общего с вполне респектабельным фитнес‑ центром.

– Не век же тебе по танцулькам бегать да дежурного клоуна изображать, – проворчал Боталов. – Надо с чего‑ то начинать. А тут и дел никаких особо нет, сиди и пенку сдувай. Ну, может, минеральную воду будешь закупать да коктейли всякие.

– Какие еще коктейли?

– Протеиновые. Это даже я знаю, балда. Заодно сбросишь несчастные полтора килограмма, которые набрал.

– Пап, у меня на спортзал времени нет, даже просто штанги потягать некогда, а уж иметь его в качестве бизнеса и подавно…

Боталов остановился и строго посмотрел на Егора, насупленного и злого:

– Так, помолчи! Я тебе сказал: будешь иметь свое дело, значит, будешь иметь. И не фиг морду кривить.

– Какое же оно мое, если его ты мне купил? И вообще… Я бизнесом никогда не занимался, ты же знаешь.

– А мне фиолетово! Значит, теперь займешься.

Боталов был непреклонен, и Егору волей‑ неволей пришлось взяться за дело.

Управлять фитнес‑ центром оказалось не так сложно, как он представлял. Для начала Егор уволил сидевшую на ресепшене девушку с физиономией укушенного осой бульдога. Девушка была крайне неприветливой, клиенты жаловались и ворчали.

Затем Егор отремонтировал душевую, велел сменить лампы в солярии и закупил новые фильтры в бассейн.

Клиентура шла достаточно вяло, поскольку бывший владелец экономил на рекламе. Пользуясь служебным положением, Егор пригласил в гости отечественных звезд не самой большой величины, несколько журналистов и устроил турнир по поднятию тяжестей. Артисты, готовые ради эфира ползать в грязи, выдумку оценили, штанги таскали с энтузиазмом, победитель получил приз в виде оплаченного годового абонемента и жестяной кубок. После эфира и выхода газет в фитнес‑ центр повалили селебрити, посчитавшие заведение модным и продвинутым. Егор поднял стоимость абонемента, расширил бар, нанял диетолога, дополнительного массажиста и увеличил зарплату тренерам. Теперь он трижды в неделю приезжал в спортзал по утрам по пути на работу, бегал и выжимал тяжести.

Кроме инструкторов по фитнесу, бармена, диетолога и девочек с ресепшена, отвечавших за прием клиентуры, в фитнес‑ центре имелся еще кот, за судьбу которого волновался весь персонал.

Кота подобрали на ближайшей помойке, еще когда центр только строился. Серый комочек шерсти вырос в гиганта с круглой, как луна, мордой. Кот по кличке Семен ловил выползавших из подвала мышей, покушавшихся на святая святых – запасы протеина. Задушив очередную жертву, Семен тащил ее к стойке ресепшена, слушал по утрам заливистый визг и с удовольствием щурился, зная, что хорошо исполнил свой долг.

Весь персонал волновало: не выкинет ли новый хозяин кота на улицу?!

Любой был готов взять бедолагу домой.

Но Егор, которому представили Семена, рассеянно погладил кота по голове, а во время перерыва на обед даже дал ему кусок колбасы.

Не привыкший к вольностям от посторонних, Семен колбасу не тронул, отвернулся с презрением и направился спать на свое любимое место – на теплую батарею у окна‑ витрины…

Девушка слезла с тренажера и нерешительно вскарабкалась на соседнюю беговую дорожку. Подскочивший к ней тренер поставил ей минимальную нагрузку. Резиновая лента лениво поползла, девушка пошла, а потом побежала.

Арбузные груди прыгали, как мячики. Тренер не сводил с них глаз.

Зрелище было завораживающим…

Девушка, косившаяся на него с умильной улыбкой, вот уже минуту как не улыбалась.

Бежать даже на такой скорости ей было тяжеловато.

Она вцепилась в поручни, а потом, решив сбросить скорость, ткнула пальцем в кнопки. Лента взревела и понеслась еще быстрее. Охнув, девушка споткнулась, нелепо взбрыкнула ногами и приземлилась на колени, после чего была немедленно выброшена с ленты.

Тренажер тут же остановился с недовольным стоном.

К девушке подбежал тренер.

Егор ни на минуту не сбросил темпа. Все эти ужимки и прыжки его совершенно не интересовали.

Ближе к девяти, когда закончивший тренировку Егор сидел в баре, попивая чай, явился Димка с большой спортивной сумкой. Пострадавшая на тренажере девица сидела поодаль, на всякий случай изображая полную недееспособность. При этом она не забывала улыбаться, страшно недовольная, что пышные груди, пухлые губы и длинные ноги не производят на Егора никакого впечатления.

«Педик, что ли? – презрительно думала она. – Вроде не похож. Тем более в газете писали, что он жил с какой‑ то художницей, а после разрыва меняет девиц как перчатки… А может, и педик. Вон как обрадовался, когда влетел Белов! Может, они… того? Тогда время даже тратить на него не стоит. В этом шоу‑ бизнесе не разберешь, кто нормальный, а кто нет…»

Димка и Егор, не подозревавшие о мыслях девицы, не обращали на нее никакого внимания, обнимались и хлопали друг друга по спине.

Бармен смотрел на них с вежливой улыбкой, не переставая вытирать чашку. Хорошо, когда в заведение приходят такие люди. Чаевых больше, а еще можно сфоткаться на телефон и показывать всем знакомым, чтобы те обзавидовались…

– Вах, какие люди, – обрадовался Егор. – Ты откуда такой красивый? Неужели решил взяться за ум и заняться спортом?

– Ну, ты же занялся, – парировал Димка, оглядываясь вокруг.

Девица, узнав в нем звезду, вдохнула, выпятив грудь на всеобщее обозрение.

Димка улыбнулся:

– Красиво тут у тебя, богато!

– А ты думал, – ответил Егор. – Как дела хоть?

– Хорошо дела… Дайте что‑ нибудь попить, а то я тут загнусь от сухости… Прилетел вчера ночью, потом выступил в «Пурге». У меня, кстати, новая программа записывается, слыхал?

– Нет. Откуда?

– Думал, Инна тебе скажет. О, чаек, спасибо…

Егор строго посмотрел на бармена, и тот, уже изготовившийся было подслушать беседу, отошел подальше.

Димка отхлебнул из чашки и поморщился:

– Фу, бодяга какая… Травы, что ли?

– Ну да. Это полезно.

– Да ладно… Траву курить надо, а не пить, и уж тем более не есть. Что я тебе, корова?

– Так что там о новой программе? – напомнил Егор.

Димка оживился и полез в сумку.

Девица насторожилась и вытянула шею, чтобы разглядеть, что он оттуда вытащит. Димка достал какие‑ то цветные бумажки и красиво разложил их на стойке.

– Смотри. Будет новый образ, это сам Рубашкин придумал. Это вот эскизы декораций от Чернова. Балет весь новый, потому что у меня в финале будут ремиксы последних песен, чтобы подготовить публику к новому хиту, а потом фейерверк.

– До хрена денег надо, – поморщился Егор. – А зал какой? «Лужа»?

– Бери выше. Кремль.

– Боже, как пафосно, – усмехнулся Егор. – Алмазов помрет от расстройства.

– Да мне‑ то что? Пусть помирает. А еще Инна придумала фишку, что мне нужен яркий и страстный роман. Выбирали кандидаток и остановились на Ладе Карпицкой. Она у меня в последнем клипе снималась, помнишь?

– Это супермодель которая?

– Ага.

– А как же Рокси? – поинтересовался Егор. – Она для романа не подходит?

Димка погас и начал внимательно разглядывать ковролин под ногами. Ковролин был совершенно не интересный: синий, со средним ворсом. Димка нехотя посмотрел в глаза другу, который смотрел на него с самой теплой улыбкой, и только глаза настороженно поблескивали.

– Понимаешь, у нее сейчас полоса такая…

– Какая?

– Ну… Невезения. Зачем она мне? Только лишний балласт. Инна сказала, чтобы я не связывался с неудачниками, это повредит моему имиджу. И потом – мы совершенно не подходим друг другу. Она слишком груба и неотесана, и смеется, как солдафон на плацу, во всю глотку. Мне нужно что‑ то более нежное, не выпирающее на первый план.

– Бесцветное? – услужливо подсказал Егор. – Вроде Карпицкой, которая похожа на сироту, если с нее смыть косметику.

– А хоть бы и так? – надулся Димка. – Рокси сама певица не из последних. Зачем мне конкурентка рядом? Да и не могу я с ней больше, честное слово. Замучался.

– Что так?

Димка посмотрел на Егора шоколадными глазами, в которых плескалась глухая тоска.

Что он понимает?!

У Егора все всегда было хорошо.

Не голодал, не сидел без работы…

Перебрался в Москву – и получил все на блюдечке с голубой каемочкой!

Не было полуголодного детства, рваного ранца, музыкальной школы, продуваемой на сквозняках.

Наверняка он не мечтал о пластиковом роботе со светящейся лампочкой на башке, стоившем баснословных денег…

Ему не приходилось жить в столице в съемной квартире вместе с подружкой, готовой затащить в койку любого мужика, если тот даст денег или колбасы, не было необходимости самому ложиться в постель к спонсорам и, унижаясь, исполнять все прихоти.

Сидит тут, про Рокси спрашивает, не имея никакого представления о настоящей жизни…

От воспоминаний Димку замутило.

Перед глазами появился смазанный образ Рокси – черноглазой, веселой, готовой, по ее словам, «на любой кипеш, кроме голодовки».

Почувствовав себя предателем, Димка нехотя сказал:

– Она со мной как кошка с мышью играет. Хочет – позовет, хочет – прогонит. И все с улыбками, прибаутками. Ее этот лысик уедет – она меня в койку тащит. Приедет – я сразу побоку. А сейчас…

– Что?

– Ничего, – глухо сказал Димка, допив остывший чай. – Я ведь тоже не железный. Хватит с меня. Наигрался.

Егор помолчал и даже отвернулся, уставившись в окно‑ витрину. Семен лежал на батарее и делал вид, что спит, приоткрывая желтые глаза с вертикальным зрачком, когда на улице, по его мнению, происходило что‑ то любопытное.

Димка крутил на стойке чашку и выглядел совершенно несчастным.

– Держись, Димас, – сказал Егор и обнял его за плечи.

– Я держусь, – сказал Димка.

«Точно педики», – с сожалением констатировала девица.

Руководство телеканала пошло навстречу Егору и не стало снимать его с передачи из‑ за болезни. На время Егора сменил шеф‑ повар одного из ведущих ресторанов Москвы. В середине апреля Егор, вернувшийся на программу, был встречен едва ли не овацией.

Погода на улице стояла весенняя.

Солнышко если не припекало, то грело весьма ощутимо, и лишь холодный ветер да притаившийся по закоулкам грязный снег настырно напоминали, что зима, разбросавшая всюду свои грязные сугробы, может вернуться в любой момент.

Воробьи чирикали, ершась на карнизах, дрались за крошки, коты орали дурные песни, сходя с ума в затянувшемся мартовском неистовстве, а девушки, твердо следовавшие календарю, ходили по улицам в коротких юбках, игнорируя шарфы и шапки.

Егор прикатил на работу, тоже одетый по‑ весеннему, правда, на шее болтался пижонский полосатый шарфик, удивительно не гармонировавший с рыжей кожаной курткой. Но коллектив, издергавшийся из‑ за заполошной неразберихи, на это внимания не обратил.

– Вы меня как с войны встречаете, – смеялся Егор. – Еще бы хлеб‑ соль вынесли на рушнике.

– А ты как хотел? – удивилась помощница Раечка. – Мы так боялись, что подсунут какого‑ нибудь гоблина в твое отсутствие! У нас, сам знаешь, клювом щелкать нельзя, живо замену найдут. На теплое местечко полно желающих было. И так шли слухи, что на проект поставят Ермолаева.

– Ну и что? Ермолаев – душка…

Раечка закатила глаза:

– Ты с ним работал?

– Нет.

– Вот! А я работала. Этот «душка» руки распускает и квасит каждый день. Не надо нам такого руководителя! Нет, мы в самом деле очень рады, что ты вернулся…

– Ну, спасибо…

– Пожалуйста. А правда, что ты в дурке лежал?

Егор, шагавший в родную гримерку, на секунду сбился с шага, а потом делано рассмеялся:

– Разумеется. В одной палате с Наполеоном и Сталиным. По вечерам резались в домино.

– Как символично, – фыркнула Раечка и отстала на повороте.

Через десять минут она рассказала в курилке, что все рассказы о том, что Черский лежал в дурке, – чушь, а на самом деле у него было что‑ то серьезное…

К вечеру слухи о серьезном заболевании Егора появились во всех новостных лентах. Егор читал сценарий, одновременно отбиваясь от прессы, которой непременно хотелось знать, что с ним.

Ближе к окончанию рабочего дня он уже кипел от бешенства.

– Рая! – заорал он. – Сядь уже на телефон и отсекай всех, иначе я к съемкам не подготовлюсь. И чаю мне притащи!

Раиса вплыла в кабинет, держа в одной руке кружку, а в другой – завернутую в серо‑ желтую бумажку булочку.

– Я тебе покушать принесла, – льстиво сказала она. – С корицей, как ты любишь.

Егор оторвал взгляд от бумаг и с подозрением уставился на Раису.

Еды в редакции никогда не было, сколько бы ни приносили.

То, что месяцами лежало дома, в редакции пожиралось в один момент. Ближе к четырем часам оголодавший коллектив начинал шарить по шкафчикам. Банка кофе заканчивалась через два дня, сахара постоянно не хватало, под вечер начиналась традиционная перепалка из‑ за кружек, поскольку у каждого имелась своя, и ее приходилось искать на чужих столах и мыть. Сигареты, забытые на столике, исчезали как по волшебству, и допытаться, кто их спер, было нереально, хоть капканы ставь!..

Явившаяся с булочкой Раиса была явлением нестандартным.

Как правило, за подношением следовали какие‑ то неприятности, о чем Егор прекрасно знал.

– Чего это вдруг? – спросил он.

– Я что, не могу тебя угостить?

– Булочкой? Да еще под вечер? Опомнись, окстись, здравствуй, Рая! У тебя под вечер даже корок не остается: если ты не сама на нервной почве все сточишь, так сотоварищи набегут. А тут булочка… Да еще с корицей. У нас в буфете таких нет. В магазин носилась?

Раиса надулась, уселась за стол и подвинула к Егору кружку с чаем:

– Не хочешь, сама съем. Тоже мне, чудеса дедукции… Ну, носилась. Не имею права?

– Рай, – поморщился Егор, – я с тобой не первый день работаю. Раз ты аж через дорогу бегала за булкой, значит, умаслить меня хочешь. Чего случилось‑ то?

Раиса выдохнула, и ее монументальный бюст колыхнулся в такт:

– Тут такое дело… ты только не ори сразу, хорошо? У нас, по ходу, проблемы будут с завтрашней участницей.

– С кем?

– Ну, с этой певичкой Рокси.

– А в чем дело?

Раиса наконец положила булочку на стол и робко подвинула ее Егору:

– Может, сладенького сперва?

– Рая, иди в пень! – рассвирепел он. – Говори толком, в чем дело?

– Платеж отозвали, – пролепетала она. – Она же из спонсорских гостей. Говорят, хахаль ее бросил и в порыве гнева отозвал деньги за эфир. Мы отдавать не хотели, честное слово, это мне Ирка из бухгалтерии сказала, но он такую бучу поднял, что просто трындец! Ты же знаешь, у нее крутой папик был. Ну, и вот… Надо замену искать. А эфир уже послезавтра, времени нет ни фига. В бухгалтерии злющие, потому что нам из этих денег дали премию, а теперь концы с концами не сходятся.

– Как это? Платеж когда прошел?

– Давно.

– А почему деньги‑ то вернули? Все ведь было оговорено заранее, я помню. Мы же график еще перед Новым годом утверждали.

Она не ответила, лишь руками развела.

Егор насупился, взял булочку и откусил.

Рая с одобрением смотрела, как он жует, и кивала головой, как довольная мамаша.

– А в резерве у нас кто? – невнятно спросил он.

Раиса вскочила, мигом откопала нужную папку и вынула из нее листок с фамилиями:

– Вот. Я уже всех обзвонила, но, представляешь, никого нет в Москве. Все как сговорились. К тому же Рокси была в паре с поваром, так что мы не можем еще одного повара поставить. Получится поварская дуэль, а это, сам понимаешь, шняга полная. Никто и смотреть не будет! А в нас майонез вложился, кухонные комбайны, холодильники и ножи… Если сорвем эфир, с нас башки полетят.

Егор доел булочку, запивая ее чаем, и, нахмурившись, вытер пальцы о скомканное полотенце.

Проблема была не то чтобы нерешаемой, но вполне серьезной.

Деньги от ухажера Рокси за эфир были – тьфу, семечки, по сравнению с капитальными вложениями от генеральных спонсоров программы. Если те останутся недовольными передачей – конец! Бюджет сократится, придется искать новых желающих, а это, вопреки расхожему мнению, отнюдь не так просто, как кажется.

Рейтинги решают все!

Пришел на программу веселый и обаятельный Черский – и рейтинги поползли вверх, спонсоры зашевелились и полезли с охапками денег. А все потому, что Черского любят артисты, у Черского папа – магнат, а еще у Черского голова на плечах и умение поладить с кем угодно…

Оплатившие рекламу в программе производители бытовой техники, майонеза и столовых приборов форсмажоров не простят, это к гадалке не ходи. Специально назначенные люди ревностно отсматривают каждый эфир. И если название майонеза прозвучит не восемь раз, обговоренных в контракте, а семь или, что уж совсем катастрофа – шесть!.. Скандалов не оберешься, неустойки превысят все допустимые пределы. Придется долго и униженно извиняться перед спонсорами, причем кланяться придется не кому‑ то, а именно Егору, поскольку его деятельность давно вышла за рамки простого ведения шоу. А кланяться никому ой как не хотелось…

Егор поставил кружку на стол и угрюмо посмотрел на Раю:

– А главный чего? Против Рокси? Пусть бы она бесплатно отснялась, раз такой форсмажор. Все‑ таки не последняя певица вроде бы.

– Гош, я честно не в курсе, – ответила Раечка. – Но ходит такой слушок, что хотят ее вообще отовсюду убрать.

– А за что?

– Фиг его знает, но говорят, загуляла она от своего папика. А тот осерчал и денежки – тю‑ тю.

– Так а мы‑ то при чем?

– Ни при чем. Просто Ирка сказала, что ей Ленка сказала, что главный дружит с папиком Рокси…

– «Ирка сказала, Ленка сказала», – передразнил Егор зло. – Развели тут испорченный телефон, сплетни, бардак!

– А я при чем? Чего ты на меня орешь?

– А на кого мне еще орать? Тут больше нет никого.

– Иди к главному и ори на него, – обиделась Раечка.

– Вот и пойду!

– Вот и иди!

– И пойду!!!

– Скатертью дорога!

Егор смерил Раису яростным взглядом, сгреб бумаги в кучу и направился к дверям. Оставшись в одиночестве, она беззаботно вытерла стол и закурила, лихо выпустив вверх струйку дыма.

Теперь о программе можно было не волноваться.

Черский вернулся на работу, а это значит – все будет хорошо!

Докурив, она выбросила окурок в окно, наблюдая, как оранжевый болид гаснет на пути к земле.

Несмотря на мрачные пророчества Раечки, программа была одобрена начальством, а состав участников не изменился, хотя одному богу было известно, чего это стоило для Черского! От главного он вернулся зеленым от злости, швырнул сценарии в угол и уехал, не сказав ни слова.

Раечка, которой ужас как было интересно, попыталась остановить его, но была буквально сметена с дороги.

Потирая ушибленный локоть, она всерьез подумала заплакать, но, посчитав, что плакать в одиночку неинтересно, не стала.

В Останкино, конечно, было полно народа, но плакать хотелось в кругу своих, проверенных временем людей, а они давно разошлись по домам.

Так что в итоге Раиса плакать раздумала, собрала в сумку кошелек, телефон, несколько ручек и забытые Егором сигареты, проверила, заперты ли окна, и преспокойно удалилась.

Черский перезвонил через полчаса, когда Рая бодро топала к метро.

– Рая, на завтра все без изменений, – сказал он ровным голосом. – Снимаем Рокси. Ты еще на работе?

– Нет, я ушла, – ответила Раечка.

– Далеко?

– Ну, до метро еще не дотопала. Вернуться? Я могу.

– Телефон Рокси у тебя есть? Я имею в виду – с собой.

– Конечно.

– Хорошо, – выдохнул в трубку Егор, как ей показалось, сокрушенно. – Позвони ей и скажи, чтобы к девяти как штык была в Останкино! А еще лучше – к половине девятого. Хорошо? И повара предупреди, не забудь…

– Хорошо‑ хорошо, – закивала Раечка, как будто он мог ее видеть. – Я все сделаю.

– Ладно, тогда все, – буркнул Егор, но почему‑ то не отключился. – И… это… Рая, ты прости, что я на тебя наорал. Понимаешь…

– Я понимаю, – снова затрясла головой она.

Действительно, что тут непонятного?

Проработав с Черским несколько месяцев, она научилась верно реагировать на его настроения.

Ну, наорал, тоже мне проблема! Под руку попалась просто.

Нет, с одной стороны, неприятно, но в итоге, если подумать, сколько проблем решено одним махом…

Взять, к примеру, «майонез» – так в передаче кратко называли спонсоров: Рокси пела у них на корпоративе, так что изменение в программе они бы как пить дать приняли плохо. У них в их пиар‑ службе работала невероятно противная баба, которая выносила мозг по самому зряшному поводу. А уж такое она бы точно не простила…

Рая вошла в метро и уселась на лавочку, пролистывая страницы ежедневника.

Рокси можно позвонить чуть позже, налив дома горячую ванну. Мысль о том, что она будет разговаривать со звездой, лежа в воде, показалась невероятно привлекательной. В метро, прислонившись к плечу какого‑ то мужика, Рая думала, что купит по дороге курицу‑ гриль, о которой мечтала еще с обеда, а потом вспомнила булку, за которой бегала в супермаркет. Все‑ таки хорошо, что Егор договорился с начальством и никаких изменений не будет.

Главное, чтобы съемки прошли нормально…

На душе, однако, было неспокойно.

Не помогла ни жареная курица, ни горячая ванна, из которой Раечка вкрадчивым голосом сообщала Рокси, что съемки не откладываются, «нет, нет, ни в коем случае, кто вам сказал такую глупость?! »

Напившись чаю с медом, Рая улеглась спать, но сон не шел.

Она прокрутилась в постели до трех ночи, а потом, не выдержав, пошла на кухню и алчно, при свете уличных фонарей, сгрызла куриное бедро, как оголодавшая кошка.

Только после этого Раиса, вернувшись в постель, погрузилась в спокойный сытый сон, омрачаемый лишь мыслью, что столько жрать на ночь все‑ таки вредно…

Егор, Рокси и приглашенный шеф‑ повар улыбались в камеры застывшими стеклянными улыбками с полминуты, пока режиссер не скомандовал: – Стоп, снято. Всем спасибо.

В зрительских рядах прошел довольный гул.

Сидеть в качестве массовки на телевидении – не такое веселое занятие, как может показаться на первый взгляд. Звезды близко не подходят, за ручку не здороваются, и даже автографы не всегда удается получить. И уж совершенно невыносимо сидеть с раннего утра на кулинарном шоу, где плывут манящие запахи кухни!

Вот только готовят звезды птичьими порциями, угощаются сами, а остатки техперсонал уносит за кулисы.

Зрителям запрещают чесаться, сморкаться, зевать, жевать жвачку, пить припасенную воду и одеваться в белое и полосатое. Во время короткого перерыва нет времени даже сбегать вниз и подкрепиться, потому что сразу начинаются съемки следующего эпизода, и снова надо сидеть и корчить заинтересованные рожи…

Сплошное мучение.

На сей раз испытания были завершены в рекордные сроки.

Раечка с кипой бумаг показалась в дверях и громогласно объявила:

– Господа зрители, прошу тех, чьи фамилии я буду называть, подходить ко мне с раскрытым паспортом для получения гонорара. Не толпимся, не суетимся, после того, как поставите подпись в ведомости, выходим в вестибюль. Не забываем пропуска… Итак… Антонов!

Рокси, закрытая мощными спинами охранников, устало провела рукой по лицу.

– Чего‑ то притомилась я, – произнесла она со слабой улыбкой. – Вчера до трех ночи куролесила, два часа до дома добиралась, часок покемарила, соскочила в шесть – и к вам…

– Ну так пошли в гримерку, чего ты тут‑ то расселась? – сказал Егор и поднял ее на ноги. – Давай, давай, ножками. Сейчас грим снимем, и поедешь ты, как свободная белая женщина, домой.

– А ты? – спросила Рокси. – Долго еще?

– И я поеду. В принципе, мне бы еще на два этажа ниже спуститься, пистонов вставить разгильдяям из музыкалки, но что‑ то мне неохота. Папенька у меня сердится, когда я пашу с утра до ночи. А что?

Рокси устало пожала плечами:

– Может быть, поедем, пожрем, как люди? Я тут с тарелок похватала чего‑ то, как собака, еще больше есть захотела.

– Ты хоть похватала, я так почти не попробовал…

– А чего там пробовать? Мою стряпню? Я тебя умоляю! Мое коронное блюдо – яичница со скорлупой, сгоревшая с одного бока.

Егор улыбнулся уголком рта.

Всю программу она держалась молодцом, хохотала, сыпала шуточками на грани приличия, приготовила какую‑ то невероятную жижу, которую никто долго не отваживался попробовать.

Но он уже знал на тот момент, как трудно ей дается изображать беззаботность. Грозовые тучи, сгущавшиеся над Рокси, уже скалились молниями и вот‑ вот должны были разразиться дождем.

Ситуация, в которую она попала, была абсолютно тривиальной.

Рокси, больше года крутившая роман с Димкой, прятавшаяся по углам, как партизанка, спалилась на ерунде, причем Димка к этому никакого отношения не имел. Тлеющий роман между ними уже ничего не могло спасти, а постель, в которую они изредка отправлялись, когда случалось встретиться в Москве или в Питере, их уже не объединяла. Затем Димка умотал на гастроли, а Рокси осталась в Москве. От скуки она завела интрижку с модным рэпером новой волны, упорно считавшим, что именно он перевернет всю мировую культуру.

Культура устояла, а Рокси нет.

От брутального молодого человека с паклями дрэдов на голове несло виски и сексом…

Все началось прекрасно, а кончилось ужасно.

В его квартире, неожиданно дешевенькой и уж точно не подходящей имиджу «звезды рока», они завалились на диван с несвежим бельем. Рэпер достал мешочек с белым порошком и, вставив в ноздрю свернутую купюру, втянул пару коротких дорожек, а потом предложил Рокси сделать то же самое.

Кокаин не был для нее диковинкой. В носу привычно запекло, а в затылке моментально заледенело.

Краски стали яркими и четкими.

Секс – восхитительным, ощущения – волшебными, а расплата – молниеносной.

Рокси, всегда заметавшая следы лисьим хвостом, не учла, что модный рэпер отнюдь не так высокоморален, как ей бы хотелось.

Пикантное видео улетело во Всемирную паутину в ту же ночь. Рэпер бахвалился результатами, тряс причиндалами в камеру мобильного и в подробностях рассказывал, как он окучивал эту телку…

Утром все кредитные карточки Рокси оказались заблокированы.

Оскорбленный в своих чувствах папик прошипел в трубку что‑ то гадкое и отключил телефон навсегда.

Днем внезапно отменились две съемки, вечером администратор сообщил убитым голосом, что сорвались гастроли, а потом неприятности покатились снежным комом. Жизнь, которая казалась такой защищенной и стабильной, вдруг оборвалась.

Растерянная Рокси внезапно ощутила себя совершенно одинокой.

Пресса смаковала ее падение, вчерашние друзья, кроме фальшивого сочувствия, ничего предложить не могли, и даже Димка, который еще в прошлом году смотрел на нее влюбленным щенком, поспешил сделать вид, что между ними ничего не было…

Внезапно появилась уйма свободного времени, которое она не знала куда деть.

Два последних дня Рокси моталась по клубам и пила.

А потом позвонила женщина и сказала: съемки состоятся несмотря ни на что!

Рокси не поверила.

Дозвониться до Егора было просто, правда, впопыхах она не сообразила, что звонит ему в час ночи, и он недовольным сонным голосом подтвердил: съемки состоятся. Его поступок не укладывался ни в какие рамки. Рокси прекрасно сознавала: в этом гребаном шоу‑ бизнесе ожидать от кого‑ то помощи совершенно бессмысленно!

Но Егор, с которым ее не связывало ничего, кроме дружбы, действительно помог.

И сейчас, когда осветители уже гасили софиты, а Егор волок ее в гримерку, Рокси почувствовала, как трясутся у нее ноги.

– Поедем уже, – взмолилась она.

– Куда? – не понял Егор, шаря в кармане в поисках ключа от гримуборной. – Блин, где этот ключ… Рая! Рая!

– Дался тебе ключ. Поехали. У меня от голода голова кружится. Жрать хочу, как лошадь.

– Ты в гриме поедешь?

– Да пофиг, – отмахнулась Рокси. – Дома умоюсь.

– Все равно надо войти, – урезонил ее Егор. – Там же вещи твои, сумка, ключи. И мое барахло там же… Рая!

Несмотря на приличный бюджет, комнатка для переодеваний в редакции, состоявшей всего из двух комнатушек, была одна, и мужчины по‑ рыцарски уступали ее дамам, а сами одевались где попало, иногда даже в мужском туалете, что вызывало кучу неудобств и неприятностей, вроде появления вездесущих папарацци и восторженных фанатов с включенными камерами мобильных.

Рокси приплясывала от нетерпения в коридоре.

Егор злился и в четвертый раз обшаривал карманы, позабыв, что перед съемками выложил телефон и ключи на столик.

Прибежала запыхавшаяся Раиса и открыла двери.

Спустя десять минут Егор и Рокси уже выходили на стоянку.

Егор иронично оглядел канареечно‑ желтую «Феррари» Рокси:

– На твоей поедем, что ли?

– На моей. Или ты против? – спросила она.

Он улыбнулся и уселся внутрь.

В машине, привычной и любимой, тягостные мысли вновь нахлынули на Рокси. «Феррари», на которой она гоняла по ночной Москве, был подарен «бывшим».

Забрать свой подарок он не захотел, а может, не смог – ведь машина была записана на нее, как, впрочем, и квартира.

Голодное прошлое научило Рокси быть предусмотрительной.

По дороге она изредка косилась на Егора, разглядывая его тонкий профиль, гладкую смуглую щеку. Когда их взгляды встречались, она смущенно прятала глаза.

И снова начинала думать о том, как жить дальше, о том, какой глупостью был роман с этим гадским рэпером!..

А еще в голове крутился старый черно‑ белый фильм про двух бойцов Гражданской войны, полетевших на разведку на аэроплане, вооружившись лишь кинокамерой. Бойцы попали в плен к своим же, и их допрашивала сумасшедшая тетка‑ комиссарша, в кожаном пальто и с маузером…

– О чем ты думаешь? – спросил Егор.

Она не знала, что ответить, и пересказала этот фильм.

– А, помню, – кивнул он. – Там, кажется, одного друга убили в конце.

– Угу. А тетку взрывом завалило в окопе.

– Да, точно, вспомнил. А ты почему о нем подумала?

Рокси ответила не сразу, взвешивая слова:

– Знаешь, я когда в Интернете прочитала про себя все это… А потом еще когда перед Иваном оправдывалась, то чувствовала себя, наверное, как эти бойцы. Вроде свои вокруг, а не верят.

– С одной разницей только, – уточнил Егор. – Они не виноваты были, а у тебя косячина во всю спину.

Скажи это кто‑ то другой, даже Димка, Рокси бы обиделась.

Однако Егор явно ее не осуждал.

В его голосе не было ни грамма издевки, лишь сочувствие: теплое и дружеское.

– Эфира ты добился, верно? – хмуро спросила она.

– С чего ты взяла?

– Ой, да ладно, мне уже донесли, что съемок не будет. Стала бы я пить накануне тогда…

– А чего пила? Горе заливала?

Она помедлила с ответом, ощутив, как в живот плюхнулся тяжелый вязкий ком полной безнадеги.

А потом она выпалила первое, что пришло в голову:

– Послушай, может, переспим?

Последнюю фразу Рокси выговорила, притормозив у светофора.

Ошеломленный Егор тюкнулся лбом в приборную доску и посмотрел на нее как на ненормальную.

– Что? – недовольно поморщилась она. – Я что‑ то не то сказала?

Теперь с ответом медлил он, хлопая своими длиннющими ресницами, которым бы любая девушка позавидовала:

– Да как тебе сказать… Что это на тебя нашло?

– А что мне делать? Я себя реально очень хреново чувствую, так что выбор невелик: или потрахаться, или продолжить пить. В любом случае – ты назначен в партнеры.

Егор серьезно посмотрел на Рокси.

Она ответила злым взглядом, в котором не было ничего женственного и кокетливого.

– Так плохо? – тихо спросил он.

– Ужасно, – ответила Рокси. – Чувство такое… гадкое. Как будто тебя использовали, а потом выбросили, как драный гандон, как тряпку, как… не знаю… котенка приблудного. А я не могу так. Не привыкла. Я же от всех мужиков всегда уходила сама, понимаешь?

Он не ответил, только посмотрел с пониманием, и это было невыносимо.

Рокси почувствовала себя грязной, старой и невероятно усталой бабой.

Она не хотела плакать, но слезы вдруг брызнули из глаз горячим потоком, выжигая на щеках целые каналы. Дорогу заволокло пеленой, и Рокси резко нажала на тормоза, потому что больше ничего не видела.

Позади раздался визг тормозов, но она, уткнувшись в руль, ничего не хотела слышать. Краешком сознания она уловила, как хлопнула дверь, а потом уверенная рука вытащила ее на улицу и поволокла за собой.

Егор, перепуганный слезами, усадил ее на пассажирское сиденье и сел за руль, игнорируя возмущенные гудки.

«Феррари» рванула вперед, освобождая проезд.

Рокси рыдала, размазывая по щекам густую черную тушь…

Когда она наконец успокоилась, то поняла, что машина больше не едет. Перед ней высилась стена какого‑ то дома. Егор сидел рядом и курил, стараясь не смотреть на нее.

– Мы где? – прохрипела она. После рыданий голос не слушался. – Куда это ты меня привез?

– К себе, – ответил он, как ей показалось, неприязненно. – Куда мне еще было тебя везти? Пошли уже, двадцать минут тут сидим.

Ей показалось, что в этот момент Егор ее просто ненавидит.

Рокси глянула в зеркало – оно показывало какие‑ то ужасы: страшную тетку с черными подглазьями и распухшим красным носом.

– Ох, ну и ну… – простонала она и потащила к себе сумочку.

– Ну, что еще? – спросил он зло.

– Да погоди ты, не могу я в таком виде…

Он отобрал у нее сумку, сдернул с себя очки и сунул их ей прямо в руки.

Рокси повертела очки в руках, а потом нацепила на нос с делано независимым видом.

– Ну, пошли, – лихо сказала она и вышла из машины.

В лифте они разглядывали стены с захватывающим интересом, словно в жизни не видели ничего лучше.

В квартире Егора Рокси сразу же оккупировала ванную, откуда прокричала, что сейчас сдохнет от голода.

Горячие струи хлестали по лицу, и она, слишком обессиленная, чтобы намылить мочалку, просто стояла, задрав голову вверх.

Когда Рокси, укутанная в его халат, с мокрыми волосами, вышла в кухню, Егор расставлял тарелки и что‑ то жевал. Увидев ее, он отошел к плите, где весело булькала кастрюля с каким‑ то супом.

– Сейчас будем есть, – сказал он, не поворачиваясь.

Рокси подошла ближе и прижалась к его спине. Егор застыл, держа в отставленной руке крышку.

– Ты на меня злишься? – прошептала она.

– Ничего я не злюсь…

– Нет, злишься, я же вижу. Ты меня пожалел, верно? Оттого и эфир пробил, и к себе приволок. Я понимаю, что никогда тебе не нравилась… Ведь не нравилась, верно?

Ее ладони шарили по его животу вверх и вниз.

Егор не отвечал, только кадык дергался, да дыхание вдруг стало горячим и прерывистым, как ветер в пустыне. Язык вдруг высох, так что подробно рассказать, почему она никогда ему якобы не нравилась, с ее гренадерской статью, грубоватыми шуточками, оглушительным смехом… и грудью третьего размера, никак не получалось.

В конце концов, для него Рокси всегда была скорее своим парнем, боевой подругой, связанной тайным романом с его лучшим другом.

Это же вообще какое‑ то извращение – хотеть «своего парня».

Разве можно ее воспринимать как… женщину?

Еще как можно. Только признаваться нельзя.

– Мы ведь ничем друг другу не обязаны, – шептала она.

Он сглотнул и задергал головой, что можно было понять и как «да», и как «нет», а потом хрипло сказал:

– Не обязаны.

– И мы оба знаем, зачем я тут.

На этот раз он даже не ответил, только сопел, запрокинув голову назад, когда ее руки потянули ремень на джинсах.

Егор бросил крышку в мойку и повернулся к Рокси, которая улыбнулась, вот только губы ее тряслись, а глаза опять были на мокром месте…

Без каблуков она оказалась с ним одного роста, и это слегка напугало и шокировало, потому что за пару лет он привык смотреть на нее слегка снизу вверх. А сейчас ее разбойничьи глаза оказались так близко, что он был к этому совершенно не готов.

– Что ты стоишь, как дурачок? – прошептала она, и эти слова словно взорвали все вокруг.

И больше не стало каких‑ то преград, которые он громоздил одну на другую, убеждая себя, что им нельзя…

Все нельзя, потому что есть какие‑ то дурацкие обязательства перед другими людьми.

То, что другие люди не хотели играть по правилам, к делу не относилось.

Кухня – с ее сверкающим хромом острыми углами – для дальнейших действий не подходила.

Рокси пятилась, а Егор наступал, не прекращая ее целовать.

Пояс от ее халата куда‑ то делся, и восхитительное тело само выскочило из лишней одежды. Ее руки что‑ то делали с ним, прикасаясь к тем самым точкам под кожей, от которых любого мужчину бросало в жар. Они с грохотом перевернули стул, некстати оказавшийся на пути, а потом Егор уронил Рокси на кровать, но отнюдь не от порыва чувств, а потому что нелепо запутался в собственных штанах…

Она лежала на кровати, голая, с растрепанными мокрыми волосами, и улыбалась, глядя, как он дрыгает ногами, освобождаясь от джинсов. Отшвырнув штаны в сторону, он бросился к ней с рычанием.

Ничего личного, подумали оба.

Просто секс.

Они провалялись в постели до позднего вечера. Причиной этому стал вовсе не секс, который, впрочем, был вполне увлекательным, а порой даже изобретательным.

После соития они, разгоряченные и усталые, откатились, тяжело дыша и лениво поглаживая друг друга.

Потом они неожиданно уснули. А проснувшись, подумали, что даже ради ужина из постели вылезать совершенно не хочется…

Телефон Егора беспрерывно звонил, отчего Рокси пришла в дикое раздражение.

Он рассеянно что‑ то отвечал своим собеседникам, снова накрывая на стол.

Суп пришлось разогревать вторично, забытый на столе хлеб слегка подсох.

Рокси сунулась было помогать, но ее отстранили в сторону, велев сидеть и не путаться под ногами.

От безделья она проверила свой сотовый, обнаружив, что за все время ей никто не позвонил, и лишь заботливый МТС прислал пару СМС‑ уведомлений.

Егор, как Цезарь, делал все одновременно, не выпуская телефона из рук.

И только поставив на стол последнюю тарелку, угомонился.

Поначалу ели молча, обжигаясь горячим супом, потом Егор, отвечая на ее вопрос, неохотно рассказал, как ему пришлось ругаться из‑ за шоу, доказывая, что потеряют они куда больше, если бортанут уже заявленную артистку. О том, что сам он потом уснул лишь при помощи успокоительного, он предпочел умолчать.

– Что мне делать теперь? – спросила Рокси, с сомнением разглядывая многослойный бутерброд, который во рту никак бы не поместился. – Один раз эфир прошел, а дальше? Ты же не можешь вечно пропихивать меня в это шоу.

– У меня еще музыкальная программа есть, – уточнил Егор.

– Ну, пусть так. Но все не замыкается на двух передачах. К тому же ты ими лишь руководишь, но если тебе скажут жесткое «нет», я вылечу оттуда как пробка.

– На крайний случай есть «Индиго», – пожал плечами Егор. – Есть Инна, у которой все так неплохо получается с Димкой. Я могу сказать, чтобы она занялась еще и тобой.

Она вздохнула, повертела в руках бутерброд и отложила его в сторону.

Егор молча пил кофе, смотрел исподлобья настороженными глазами.

Сейчас ей хотелось его обнять и на пару часов забыть о проблемах, но почему‑ то казалось, что момент упущен и с нежностями стоит повременить.

– Ты же понимаешь, что это не выход?

– Рокси, иди в баню! Я не продюсер и о ваших шорканьях знаю понаслышке. Наверняка там масса подводных камней, о которых мне ничего не известно. Все, что я могу сейчас сделать – это слегка поддержать тебя на поверхности. Ты не примадонна всея Руси, чтобы уйти и вернуться через пару лет. Уйдешь – тебя забудут.

Он рассвирепел, чернющие глаза вдруг заметали молнии…

Рокси сразу присмирела и с жалким видом уткнулась в свою чашку.

Разговор Егору не нравился.

При всех своих чувствах к Рокси, помочь ей больше, чем он уже сделал, было невозможно.

Следовало или забыть о своих собственных амбициях и заниматься ее проблемами, или пустить все на самотек.

Второй вариант был предпочтительней.

Это только с виду артисты двуполы. На деле все – от зубров и динозавров до восходящего молодняка – мечтали продаться подороже, при минимуме усилий, ничем не отличаясь при этом от девочек с Ленинградки.

И жалко было даже не денег, хотя для раскрутки Рокси пришлось бы вложить не один миллион! На ее грозящуюся рухнуть карьеру банально не хватало времени. Какой там новый проект, если некогда выспаться?!

– Ты не злись только, – жалобно попросила она. – Я ведь все понимаю.

– Я не злюсь.

– Злишься. – Она притворно хохотнула. – Вон, аж искры полетели. Просто мне посоветоваться даже не с кем. Не могу же я, как дурочка, бегать по продюсерам и предлагать им: возьмите меня!

Последние слова она произнесла с дурашливой интонацией провинциальной актрисульки, которую ловко изображала известная клоунесса.

Егор прыснул, подавился кофе и закашлялся.

Рокси бдительно постучала его по спине.

– А ты не бегала?

– Гош, у меня статус не тот – бегать. А на тусовках делаю вид, что все шоколадно! Хотя, думаю, многие уже знают. Во всяком случае, желающих дружить со мной стихийно поубавилось.

– И никто ничего не предлагал?

Рокси поморщилась:

– Ну, почему же. Были предложения. Знаешь от кого? От Ашота Адамяна. Встретила его неделю назад, он хлопнул меня по заднице, сообщил, что в курсе моих проблем, и предложил встретиться в приватной обстановке, обсудить дальнейшее сотрудничество.

– Адамян? – нахмурился Егор. – По‑ моему, у него с моим папашей какие‑ то дела.

– Возможно. У него со всей Москвой дела. В том числе и с недвижимостью, так что папаня твой вполне может ходить в одной связке с ним.

– И что ты?

– Что я? Разумеется, не пошла. Знаю я, как у Ашота все дела решаются. С ним же трахаться надо, а меня даже от одного прикосновения его колбасит. Кстати, знаешь, кого он сейчас делает звездой? Вашу с Димасом старую знакомую – Маринку Михайлову.

– Да ладно?!

– Вот тебе и ладно. У Марины теперь громкий псевдоним – Мишель, и альбом почти записан.

– Ну, она под этим псевдонимом год назад пыталась выступать, помнишь? – криво усмехнулся Егор.

Рокси кивнула. То выступление в ночном клубе «Пурга» она помнила хорошо.

– Только она ведь поет, как побитый Чебурашка. Неужели кого‑ то заинтересует подобный проект? Я считал, что время безголосых певичек благополучно уходит в прошлое.

– Зря ты так думаешь.

– Теперь понимаю, что зря, – махнул рукой Егор, допил кофе и сунул чашку в раковину. – Пошли на кровати валяться.

Остаток вечера они провели в постели. Перед этим оба отправились в ванную, чтобы попробовать, как в красивом кино, заняться любовью там, но это оказалось не так уж удобно, поскольку размеры ванной все‑ таки уступали спальне, а идея секса в воде оказалась неудачной.

Ванна хоть и выглядела довольно вместительной, но все‑ таки не предназначалась для подобных действий.

Не помогли даже расставленные по периметру свечи.

Лепестков роз и ароматических масел не нашлось…

К тому же Егор заметил, что из‑ за свечей чувствует себя как в гробу, что невероятно развеселило Рокси.

И как там, в «Красотке», они умудрялись заниматься любовью в воде и еще радоваться при этом?!.

В ванне было твердо, неудобно, локти и колени постоянно бились о борта. В итоге они вылезли, расплескав воду, и, помянув недобрым словом Ричарда Гира и Джулию Робертс, отправились в кровать, где все закончилось хорошо…

Позже они посмотрели половину довольно нудного фильма, где Кира Найтли встретила свою давнюю любовь и изменила мужу, обхаживавшему в этот момент Еву Мендес.

Точнее, Рокси посмотрела фильм до конца, а когда повернулась к Егору, чтобы обсудить сюжет, он уже спал, уткнувшись лицом в ее подушку. Рокси выключила телевизор и, поцеловав Егора куда‑ то в макушку, уснула, а может, подумала, что уснула, потому что перед глазами вертелись и Ева Мендес, и Кира Найтли, показывая, как надо изменять своим партнерам по жизни и при этом не засыпаться на ерунде…

Когда она открыла глаза, в окна светило солнце.

Егор не стал ее будить и убежал на работу.

Рокси поискала глазами записку, которую возлюбленный по правилам должен был оставить на подушке, присыпав пресловутыми лепестками роз, желательно розовых или красных, но записки не было.

Да и за розами он, судя по всему, с утра не ездил…

– Вы не романтик, Василий, – пропела Рокси голосом киношной дивы из знаменитого фильма.

В фильме романтичная кадровичка пыталась увести из семьи мужика, отличавшегося любовью к голубям, которых он разводил наперекор не разделявшей его увлечений жене.

Со сна спародировать диву не получилось, голос подвел, и фразу Рокси буквально прорычала, что ее невероятно развеселило…

Записка нашлась на кухне, пришпиленная к холодильнику магнитом в виде лондонского Биг‑ Бена.

«Я уехал на работу. Буду поздно. Надумаешь уходить, завези ключи. Если останешься – приготовь что‑ нибудь пожрать.

Егор.

P. S. Обнимахи, целовахи! »

Рокси перечитала записку два раза, а потом против воли почувствовала, как ее губы расползаются в улыбке.

Надо же…

Обнимахи…

Настроение скакнуло вверх.

Рокси съездила за продуктами, вызвав в супермаркете настоящий переполох, когда припарковала свою «Феррари» у входа. Отважно набив тележку банками и упаковками, Рокси двинула к кассе, раздав по пути полтора десятка автографов и раз восемь сфотографировавшись на мобильные. Настроение продолжало улучшаться, и в какой‑ то момент ей стало казаться, что все не так плохо.

Дома у Егора Рокси смело взялась за дело, порубила продукты на неровные куски и приготовила из них какую‑ то жижу. Получилось не ахти, поскольку кухня была напичкана какими‑ то невероятно сложными агрегатами, из которых Рокси с уверенностью опознала только тостер и кофемашину. Остальные остались для нее загадкой. Поэтому действовать пришлось по старинке, одним ножом, что получалось – из‑ за отсутствия опыта – скверно. Перемешивая подозрительное варево, она с сожалением констатировала, что кулинария – все‑ таки не ее стихия, вздохнула и потянулась к справочнику.

Через минуту она уже заказывала обед в ресторане с доставкой на дом.

Егор звонил дважды, но поговорить не удалось. В трубке слышались посторонние голоса, на которые он постоянно отвлекался, отчего разговор получался скомканным. Рокси трезво рассудила, что прокол с продуктами скрыть не удастся, даже несмотря на то что она вылила свою стряпню в унитаз. Да и в самом деле, глупо думать, что Егор, только что оценивший ее «кулинарное творчество» на шоу, мог бы поверить, что изысканные кушанья – дело ее наманикюренных рук.

Единственным ее оружием была красота.

Красивым прощают все, включая ужин из ресторана. А уж потом, как пить дать, будут «обнимахи и целовахи», потому как ни один нормальный мужик перед такой красотой не устоит!

А уж то, что Егор вполне нормален, она убедилась в прошлый раз.

При мыслях о возможности вечерних «обнимахов» где‑ то в позвоночнике странно холодело.

Когда в дверь позвонили, Рокси, обряженная в махровый халат, с тюрбаном из полотенца на голове, красила ногти. Растопырив пальцы, она понеслась к дверям, чтобы принять от посыльного из ресторана еду.

Но это был не посыльный.

Перед Рокси стояла девушка. Высокая, красивая брюнетка, стриженная под каре, в дымчатых квадратных очках, свитере с высоким воротом, джинсах и туфлях на шпильке. В руках брюнетка держала большую квадратную папку, вроде тех, которыми пользуются художники.

Увидев Рокси, девица отпрянула. Рокси тоже спряталась за дверь.

– Вам кого? – поинтересовалась она.

Девушка сглотнула и вытянула шею, словно стараясь заглянуть Рокси через плечо:

– Здравствуйте. А… Егор дома?

– Нет, – вежливо ответила Рокси, не сделав попытки пригласить девушку внутрь. Более того, она решила стоять, как скала, если та попробует пройти. Она внезапно поняла, что знает, кто перед ней, хотя они не были знакомы и, кажется, раньше не встречались. Память услужливо подсунула ей воспоминание о бывшей девушке Егора, которая по глупости переспала с Антоном…

Рокси вспомнила Антона, которого сама давно перевела в статус «бывших», и поежилась.

Девушка смотрела на нее, и за дымчатыми стеклами было непонятно, узнала она ее или нет.

– А когда он будет?

Рокси пожала плечами, не переставая улыбаться. Девушка с непонятным выражением разглядывала ее купальный халат и полотенце на голове, а потом ее губы дрогнули, изобразив вежливую улыбку:

– Понятно. Вы не передадите ему?

Она протянула Рокси свою папку, и та взяла, удивившись непривычной тяжести. Девушка отпустила плетеные ремешки с каким‑ то сожалением, кивнула и медленно двинулась к лифту.

– Погодите, – крикнула Рокси. – Может, ему что‑ то передать на словах?

Девушка обернулась как раз в тот момент, когда кабинка открыла перед ней дверцы. Покачав головой, она вошла внутрь.

– Он все поймет, – ответила она.

Двери закрылись, кабинка загудела и уехала вниз.

Рокси закрыла дверь, положила папку на тумбочку и осторожно вытянула из нее большую раму, отделанную по краям хромированными полосами. Поставив картину на тумбочку, Рокси отошла на пару шагов, уставившись на полотно со смешанными чувствами понимания и грусти.

На полотне был изображен Егор – таким, каким он был год назад, с длинными черными волосами, развевающимися на ветру. Глубокие тени придавали его глазам мрачную загадочность, усиленную готическим замком на заднем плане, окруженным лунным светом…

Рокси подошла ближе, перевернула картину и посмотрела на ее тыльную сторону, где была приклеена небольшая бумажка. Она бросила на нее беглый взгляд, а потом вздрогнула от звонка в дверь.

На этот раз за порогом стоял посыльный.

Забрав еду, Рокси сунула ее в холодильник, а потом налила себе большую кружку чая и уселась напротив картины, которая называлась «Портрет Дориана Грея».

Автор – Алла Семенова.

Часть 6

Режиссер монотонно зудел над ухом.

Дима машинально кивал, совершенно не соображая, что ему говорят.

Хотелось спать.

Развалившись в кресле, Дима с сонным раздражением подумал, что напрасно дал втянуть себя в эту историю.

Съемки, да еще в Крыму, в начале мая – дело, безусловно, приятное!

В любой другой момент он бы радовался, но сейчас он чувствовал себя раздавленным.

Чашка, источающая пряный кофейный дух, стояла на столике рядом. Дима скосил глаза, убедившись, что она пуста.

Черт побери!

Он выпил уже три чашки кофе, а в глаза хоть спички вставляй…

Блин блинский…

С квартиры его, разумеется, поперли. Разрулив ситуацию с вдовой Люксенштейна, Инна, к сожалению, ничего не могла поделать с его имуществом, и квартира, где обитал Дима, теперь принадлежала Оксане. Зеленая от ярости, она злобно велела вернуть ключи и выметаться.

Все происходило в такой спешке, что перепуганный Дима оставил в той квартире добрую половину своих вещей, которые попросту не умещались ни в какие сумки и чемоданы.

Когда он вернулся забрать остальное, консьерж его не впустил.

– Нужно легко расставаться с вещами, – хихикала Инна. – Чего ты паришься? Документы взял? Ну и чудненько, а остальное купим. Главное сейчас – забраться как можно выше.

В этом отношении их планы совпадали.

Инна хотела уязвить бывшего мужа, ткнуть его носом в собственные успехи, доказать, что, во‑ первых, она действительно представляет из себя нечто большее, чем пустоголовая супруга‑ Барби, годная лишь для украшения. А во‑ вторых – и это было сладкой местью, – сделать Димку звездой первой величины, чтобы Боталов кусал локти, что упустил кассового артиста…

Дима тоже хотел быть звездой номер один, правда, причины были несколько тривиальней.

Мстить он никому не собирался, но карьера давала возможность не возвращаться в голодное прошлое, где он, болезненно тощий, делил на два дня булочку, слезно выпрошенную в магазине у толстой кассирши.

Поэтому он с готовностью соглашался на все предложения, выступал везде, где только мог, с маниакальной работоспособностью.

Квартиру ему сняла Инна, потому что, несмотря на выступления, количество которых зашкаливало за сотню в месяц, денег катастрофически не хватало.

Он зарабатывал больше, чем год назад, но настало время отдавать старые долги. Только Егору он был должен больше семи тысяч долларов, и хотя тот никогда не напоминал об этом, Диму заела совесть.

Пора, так сказать, и честь знать…

Да и родителям надо помочь.

Не век же им ютиться в крохотной халупке в глухой провинции.

Выспаться бы еще…

– Вы поняли, что я сказал? – послышалось над ухом.

Дима поднял сонные глаза.

Режиссер нависал над ним, как скала.

Да и выглядел так же. Крупный, с массивными плечами, внушительным животом, блестящей лысиной и угрюмым лицом с изжелта‑ серой кожей. На плешивой голове торчала пара клочьев волос, прямо над ушами, что выглядело бы комично… Одет этот садист был экзотично: желтый пиджак, белые брюки с какими‑ то молниями, клепками и надписями, белая майка и сверкающие башмаки. Дима перевел глаза вниз, разглядывая диковинные туфли, не то из крокодила, не то из игуаны.

Режиссер явно копейки не считал.

Дима видел такие в бутике, но не купил, потому что стоили они столько, что отбивали всякую охоту наряжаться. То, что модный киевский режиссер без особого почтения к такой обуви ходит в ней где попало – вон, даже грязь по канту, – неимоверно раздражало.

– Что? – переспросил Дима.

Режиссер закатил глаза, присел рядом и терпеливо, как ребенку, повторил:

– Я спросил: поняли ли вы меня?

– Нет, – со вздохом признался Дима. – Я, честно говоря, две ночи не спал, потому туго соображаю.

– Дмитрий, – вкрадчиво сказал режиссер, но в его тоне послышалась еле сдерживаемая ярость, – вы выступаете не на каком‑ то там захудалом утреннике. Вас пригласили на ответственное мероприятие. Политическое, между прочим. И заплатили нехилое бабло. А вы не можете повторить порядок действий. Это просто возмутительно. Вы представляете, что будет, если вы что‑ то перепутаете? У нас были прецеденты…

Димка вздохнул, потряс головой и сел прямо.

«Политическим мероприятием» были грядущие в «вильной Украине» выборы. Основных кандидатов на президентский пост было два, и оба из кожи вон лезли, чтобы обставить друг друга.

Особенно старалась дама с вечным бубликом косы на голове, потратившая немалые деньги на предвыборную агитацию. Помимо обещаний сладкой и безбедной жизни, кандидатка пустила в ход тяжелую артиллерию, пригласив в качестве поддержки лучших российских артистов. Отказать ей было тяжело, поскольку таких баснословных гонораров нигде больше не платили. Сидевшая на газовом вентиле дама швыряла доллары и евро в пасти вечно голодных продюсеров не скупясь. От артистов требовалось не просто выступить со своими хитами, но и подобострастно кланяться, и не забыть агитировать народ за нужного кандидата.

Ошибаться было нельзя.

На прошлых выборах, кстати, отец Теодора Алмазова, мужчина преклонных лет, на мероприятии от одного кандидата призвал население голосовать за другого. Осознав свою ошибку, он выскочил на сцену, беспомощно извинился… и снова предложил голосовать за другого. Народ долго хохотал, а папаша Алмазова едва не свалился с сердечным приступом.

– Повторить еще раз? – оскалился режиссер.

Димка решительно встал с дивана:

– Погодите. Где у вас тут сортир?

– Прямо по коридору, потом налево.

Димка побрел по коридору, слегка пошатываясь от усталости. Все‑ таки две бессонные ночи – это перебор!

В туалете, где был всего один унитаз, он заперся на хлипкую задвижку и открыл воду. Зеркало отразило его осунувшееся лицо. Дима потряс отяжелевшей головой, вздохнул и сунул руку в карман, нащупав там маленький пакетик. Пальцы вдруг затряслись, как от холода…

Таблеток было три, две белого и одна розового цвета с выдавленным на ней зайчиком.

Дима сунул белую в рот и зажмурился, ожидая, когда привычная адреналиновая волна раскатится по венам. В ожидании он попытался думать о чем‑ то приятном: о работе, о новой квартире, о новой машине, которую наконец‑ то смог себе позволить, пусть даже в кредит, но в голову ничего не лезло…

Дверь подергали.

Дима не шелохнулся.

Спустя минуту в дверь постучали:

– Дима, с вами все в порядке?

– Все хорошо, – сказал он, удивившись легкости, с которой он произнес эти слова.

Теплая волна наконец‑ то медленно потекла от желудка к голове и рукам. Пригладив волосы мокрыми руками, Дима открыл дверь и вышел, чувствуя невероятную бодрость.

– Давайте прогоним все в последний раз, – весело сказал он. – Значит, после того как я спою, ваш премьер выйдет ко мне с букетом цветов, а я скажу публике: «Вот за кого надо голосовать», верно?

Глядя в расширенные зрачки Димы, режиссер кивнул, понимающе ухмыльнувшись.

Концерт был назначен на семь вечера. Приободренный амфетаминами Дима приехал в гостиницу, где в холле тут же наткнулся на Егора с помятым лицом.

– О! – воскликнул Дима и ткнул в Егора пальцем, словно тот был миражом и грозился рассыпаться. – А ты чего тут?

Егор сморщился, уклоняясь от объятий.

По нему было видно, как он устал, Дима научился это замечать автоматически и даже слегка беспокоился: а ну как опять ляжет в больницу с нервами?!

Сейчас Егор был бледным, с темными кругами под глазами, заметными даже сквозь слой грима.

Впрочем, возможно, это от частых перелетов на самолетах…

Летать Черский не любил, в самолетах без конца сосал леденцы, потому что его укачивало, и никогда не пил спиртного, от которого ему становилось еще хуже.

– Ой, не трогай меня, я сейчас упаду. Дернули прямо с эфира, смотри, на мне до сих пор остатки грима. Я даже переодеться не успел. Спать хочу, сил нет. – Егор душераздирающе зевнул.

Дима подумал: не сунуть ли ему таблеточку из своих запасов, но потом решил, что не стоит. Если Черский узнает, как Дима держит себя в тонусе, ему никакие энергетики не понадобятся!

Орать будет так, что голова лопнет…

– Ты на агитацию, что ли? – быстро спросил Дима.

– Что тут удивительного? Думаешь, только вам башляет дама с бубликом?

Дима расхохотался, Егор лишь вяло улыбнулся.

– Я совершенно без барахла, – пожаловался он. – Надо или что‑ то купить прямо тут, или выходить в чем приехал, а оно все мятое и потное. Мне даже пару часов не в чем походить. Дашь мне что‑ нибудь?

– Конечно, – отмахнулся Дима. – Пошли в номер, переоденешься. У меня два выступления здесь: на площади, потом сборная солянка в клубешнике, и еще одно в Киеве. Ты тоже в Киев едешь?

– Ну да, – сказал Егор. – Зарядили по полной. Хотя за такие бабки я не только концерт проведу, но и сам спою. А может, даже станцую. Цыганочку с выходом из‑ за печки.

Димка захихикал.

– А мне машину дали, – похвастался он. – Отель предоставил. Катайся – не хочу. Если тебе мое барахло не налезет, могу отвезти в магазин, найдется же тут хоть один приличный бутик, как думаешь?

– Здесь цены, поди, заоблачные…

– Ну, знаешь, не дороже московских. На Украине все‑ таки находимся, тут все дешевле. Не разоришься небось.

– В Украине, – поправил Егор.

– Что?

– Ничего. Правильно говорить – в Украине, а не на Украине.

– Ой, не умничай, – фыркнул Дима. – Пошли, переоденешься… Или ты есть хочешь?

– И есть хочу, но сперва в душ, у меня уже все чешется, – и в доказательство Егор почесал шею, на которой действительно остались оранжевые разводы сценического грима. – Нам говорили, мы еще к морю поедем, но это позже. Я, правда, на море уже был в этом месяце, но еще бы сгонял.

– Где это ты на море был?

– В Юрмале. Так сказать, по местам твоей боевой славы. Поедешь туда, кстати?

– Так рано еще. Фестиваль осенью.

– Я знаю. Но Крутин мне уже звонил и ангажировал на проведение. Так поедешь?

– Наверное, – пожал плечами Дима. – Инна пока ничего не говорила. Я свой график только на неделю вперед смотрю, ну, или там какие‑ нибудь знаковые концерты…

– Да вы, батенька, зажрались, – расхохотался Егор, подходя к стойке ресепшен. – Барином стали…

Спустя полчаса он, с мокрыми волосами, облаченный в белый халат, придирчиво ковырялся в Димкином чемодане. Дима жевал яблоко и взахлеб пересказывал последние новости:

– …А на бабло, что я получу здесь, на Украине, буду снимать клип. Причем не где‑ нибудь, а в Риме.

– В Украине, – автоматически поправил Егор. – Слушай, что у тебя за барахло?! Ничего поскромнее нет? Прямо сплошной гламур и пафос, рюшечки, оборочки…

– Какие еще рюшечки?.. А, это не тот чемодан, погоди. Тут концертные костюмы. Вон там посмотри…

Егор выудил из кожаного нутра чемодана, распахнувшего пасть, как бегемот, что‑ то невероятное, пестрой попугайской расцветки и недоуменно повертел в руках.

– Димас, у тебя уже вещи, как у Алмазова, – восхитился он. – Как модель называется? «Вырви глаз»?

– Ничего ты не понимаешь, – проворчал Дима, отобрал у веселившегося Егора пеструю тряпку, оказавшуюся рубашкой. – Это очень модно. И потом, на стадионе выступать – самое оно. Кто меня разглядит на фоне газона, если я буду в чем‑ то сером?

– Да, ты прав, – кивнул Егор, но глаза блестели от сдерживаемого смеха. – Тренд этого сезона – пестрые паруса. Надеваешь расписной чехол – и вперед! И пусть зрители с последнего ряда гадают, что это за куча шевелится…

– Сам ты куча, – обиделся Дима и бросил Егору простецкие синие джинсы и майку.

Майку Егор натянул, а вот джинсы на нем не сошлись.

– О, – обрадовался Дима, – как ты там на программе говоришь? Салуян, да? Вот теперь ты самый настоящий салуян.

– Это не я салуян, это ты дрыщ, – отбил подачу Егор. – Блин, а что делать? Не поеду же я в магазин без штанов.

– Ну, в шортах сгоняешь, большое дело, – отмахнулся Дима. – Шорты‑ то мои налезут на твою жирную задницу? А я обещаю над тобой не смеяться.

– А жрать я тоже в шортах пойду? Тут в ресторан, поди, не принято ходить с голыми ногами?

– В номер закажи, тоже мне проблема, – пафосно, с видом знатока сказал Дима и даже рукой махнул пренебрежительно: мол, чего ты тушуешься, босота!

Гостиница была почти европейского класса, правда, Дима, уже побывавший и в Италии, и в Испании, и даже один раз во Франции, научился понимать разницу между европейской гостиницей и «почти европейской».

Егор вытащил из карманов своей одежды мобильный, кошелек, ключи и еще какие‑ то мелочи и вызвал горничную.

– Да, наверное, я тут поем, заодно в чистку костюм отдам, а вечером в нем выступлю, – медленно сказал он. – Неизвестно, что я тут смогу купить еще… Какие еще новости?

Димка помедлил.

Больше всего ему хотелось не рассказывать, а спрашивать.

История о внезапном бурном романе между Егором Черским и певицей Рокси была у всех на устах.

О ее отношениях с Димой догадывались немногие, а разрыв с бизнесменом обсуждали в гримерных уже с месяц.

Казалось, карьера Рокси, стремительно взлетевшей в небеса, так же стремительно завершится, однако ее роман с Егором подогрел интерес публики.

Бизнесмен рвал и метал!

Не впутайся в дело Егор, Рокси наверняка бы помчалась зализывать раны на гастроли в провинцию, где была бы благополучно забыта через пару лет.

А сын всемогущего Боталова оказался фигурой, с которой пришлось считаться. Бывший ухажер Рокси ретировался, сделав вид, что так и должно быть…

Дима хотел и не хотел этого разговора.

Он хорошо помнил, как Алла, девушка Егора, нырнула в койку к Антону, причем для обоих это было какое‑ то временное помутнение…

Последствия были тяжкими.

Егор раз и навсегда выдворил из своей жизни и девушку, и друга, настояв на том, чтобы и Дима его поддержал.

Сопровождалось это все яростными высказываниями на тему «друзья не спят с девушками своих корешей»…

Сейчас Егор спал с Рокси, которая была хоть и бывшей, но все‑ таки девушкой Димы.

И Дима совершенно не знал, как себя вести с Егором, а Рокси продолжал сторониться, ограничиваясь короткими кивками и скупыми поцелуями двух посторонних друг другу людей при встречах.

Хуже всего была эта неопределенность.

Он не чувствовал себя оскорбленным.

В конце концов, это ведь он бросил Рокси, а не наоборот!

Она действительно ему не подходила. Но он продолжал хорошо к ней относиться.

И Егор – его лучший друг…

«Хорошо относиться». Он покатал это выражение по нёбу, проверяя на вкус и запах, проверяя свои ощущения.

Ощущения были так себе…

Где‑ то в желудке перекатывалась мокрая скользкая жаба, вроде бы и не занимающая много места, но в то же время не позволяющая забыть о себе.

Егор мог бы и не спать с бывшими девушками друзей, да еще вот так, напоказ.

И совершенно не важно, что девушка бывшая.

Лучшие друзья так не поступают. Это неправильно.

Концерт был так себе, средней паршивости. Дима стоял за кулисами и потягивал из горлышка теплую минералку. Вода на вкус была противной, но перед выходом пить холодное – нельзя.

После двух таблеток амфетамина энергия била через край, а ему еще выступать. Так и рухнуть можно от обезвоживания. И главное – пить не очень хотелось, организм, привыкший к энергетикам, не замечал усталости.

Но парень из кордебалета, таскавший Диме «колеса», строго предупреждал: не забывай пить, неважно что, иначе…

Про то, что будет «иначе», даже думать не хотелось.

Власти, конечно, ухнули на концерт уйму денег, а вот организовано было все тяп‑ ляп.

Артисты не успевали вовремя приехать, переодеться, подготовить минусовку, вытащить на сцену инструменты. За кулисами царила адская неразбериха, перемешанная с матерными высказываниями в адрес дамы с бубликом на голове и теми идиотами, кто лезет в шоу‑ бизнес, не представляя, как это бывает на самом деле!..

Ситуацию осложняли мутные типы с физиономиями вчерашних вышибал, которые каждые пять минут тщательно обследовали закулисье, не иначе как в поисках бомбы. Взрывное устройство не обнаруживалось, и, кажется, вчерашних вышибал это невероятно огорчало…

Следом за ними приходили какие‑ то скользкие типы с пыльными нафталиновыми лицами, истерично размахивали сценарием, в котором то и дело происходили какие‑ то изменения, и требовали от артистов все срочно запомнить.

Дима, не привыкший к такому, поначалу немного пугался, а потом плюнул и попросту перестал реагировать.

В конце концов, как получится, так и получится! Не хватало еще волноваться по этому поводу.

Перемежалось выступление артистов выходом к публике Егора с его неизменной соведущей Аксиньей Гайчук.

Егор красовался в своем костюме, который отчистили и отгладили в гостинице, а на Аксинье было длинное вечернее платье со шлейфом, в котором она была похожа на принцессу. Впрочем, костюмы не придавали им уверенности. Из‑ за постоянных накладок Егор и Аксинья сбивались и, когда дело заходило в тупик, начинали пикировку друг с другом, изображая, что друг друга терпеть не могут. Они тянули время, то и дело беспомощно оглядываясь за кулисы и делая одним им понятные знаки…

Очередной номер был еще не готов.

Диме их было даже жалко, самую толику.

Рядом толпились какие‑ то тетки в кокошниках, в грубых белых платьях, расшитых пестрыми узорами.

Дима бегло бросил взгляд и посторонился.

Платья были расшиты какими‑ то цветами, а может, птицами, он не стал приглядываться.

В голове почему‑ то услужливо завертелось – «хохлома».

А может, гжель?

Нет, гжель вроде бы синяя.

Значит – хохлома!

От теток несло потом и злостью. Они переругивались друг с другом, шипели на администратора и ожесточенно махали рукавами мужичкам в таких же расшитых рубашках и синих шароварах. Мужички за сценой пили водку, вкусно крякали и на теток внимания не обращали.

Наконец заламывавшему руки администратору удалось согнать это расписное стадо в кучу и отчаянно махнуть рукой.

– …Выступает академический хор… – задушевно начала Аксинья, но ее голос потонул в ругани теток, и Дима не расслышал окончания. Тетки и мужички гуськом высыпали на сцену, споро построившись полукругом, а Егор и Аксинья зашли за кулисы.

– Дай сигарету, – зло сказала Аксинья, удостоверившись, что микрофон выключен. – Какой бардак…

– Как говорят в городе Одессе – не держите меня за паузу, – хмыкнул Егор, но лицо его было невеселым. – Четыре замены только за последние полчаса. Сдохнем мы тут, голуба моя.

– Я на такое не подписывалась, – прошипела Аксинья и выдохнула сизый дым. Шлейф платья упал прямо на пыльный пол, но Аксинье было уже все равно. – Пусть доплачивают. Это еще похлеще премии Русского Хита!

– А что было на Русском Хите? – осведомился Егор.

– Ну ты ж в больнице отлеживался. Мне и подсунули этого шута горохового в партнеры.

– Хвостова, что ли?

– Ну, а кого еще? А он в сиську пьяный пришел. Лыка не вязал, полвечера на мне провисел, алкота… Я в итоге все одна тянула, а гонорар почему‑ то на двоих поделили…

Егор и Дима сочувственно покивали.

Федор Хвостов, бывший режиссер и актер, канувший в Лету несколько лет назад и, по слухам, запершийся от мира в сибирском скиту, вынырнул на поверхность в популярном ситкоме, внезапно став звездой номер один.

Мирские страсти быстро направили отшельника на истинный путь.

Вкусив легких денег, Хвостов начал пить, в чем меры вообще не знал. Концерт тогда едва не провалился, если бы не мужество Аксиньи, которая и правда вытянула все на себе, дело могло кончиться плохо.

– Сколько у них песен? – опомнилась Аксинья, выглянув на хор, стройно выводивший что‑ то тягучее на родной мове.

Егор быстро глянул в сценарий:

– Три. А что?

– Да отойти мне надо. Если что, выходи без меня.

Не дожидаясь согласия, Аксинья припустила к краю сцены.

Дима проследил, как она спускалась по неудобной шаткой лестнице, придерживая в руке шлейф.

– Ты тут до упора? – спросил Дима.

Егор мрачно кивнул.

– Тогда я тебя ждать не буду, наверное. Позвонишь, как освободишься? Сгоняем куда‑ нибудь.

– Куда сгоняем? У тебя же еще в клубе выступление.

– Так не на всю же ночь. Концерт, наверное, в полночь закончится, а я к тому времени уже отстреляюсь.

– Вряд ли, – покачал головой Егор. – Видишь, что тут творится? Если в клубе будет такая же организация, ты раньше утра не вернешься. Так что это я тебя ждать не буду.

– Ну ладно. В Киев завтра, да?

– В шесть вечера самолет. О, опять самолет! – вздохнул Егор. – Я, кажется, знаю в лицо всех стюардесс «Аэрофлота». Они теперь сливаются, представляешь? Поди вспомни, с которой из них ты спал… Она лыбится из своего закутка, а у тебя в голове только одно: было или не было?

Дима рассмеялся, выглянул из‑ за кулисы на хор и поманил Егора:

– Смотри. Видишь, вон девчонка стоит в первом ряду?

– Где?

– Ну, вон… Первый, второй… Третий слева мужик в этой хохломе, за ним сразу, в толпе… Мент рядом. Вон та, в черной кофте…

– Сам ты хохлома…

– А что, это не хохлома разве? – огорчился Дима.

– Нет. Предвосхищая вопрос – это даже не гжель… Да, вроде вижу. И что?

С такого расстояния девушка в толпе особо не выделялась.

Егор подумал, что как только выйдет на сцену, рассмотрит ее поближе.

Но в целом, насколько можно было судить, ничего такого в ней не было.

– Это моя фанатка, – хвастливо сказал Дима. – Самая настоящая, как у больших. Я ее сразу увидел, она около гостиницы караулила. Из Москвы сюда приехала, прикинь? Да ты ее наверняка видел. Помнишь, она всегда меня во дворе караулила?

Егор пожал плечами:

– И что тут примечательного? Ну, приехала. Ну, караулила. Почему тебя это удивляет?

– Да как ты не понимаешь! Это значит, что я – настоящая звезда! У меня уже есть фан‑ клуб, правда, еще такой, дохленький, но вот эта – самая настоящая фанатка. Она на все мои концерты таскается. И даже сюда приехала, в другую страну, понимаешь? А этого ни за какие деньги не купишь. Это – настоящее! Понимаешь?

– Пути сумасшедших неисповедимы, – рассеянно ответил Егор и, вытянув шею, уставился на сцену.

Хор оборвал пение и, сопровождаемый аплодисментами, потянулся к кулисам.

– Блин, Ксюхи нету, придется одному…

– Я бегу, бегу, – послышалось рядом, и к Егору выскочила Аксинья, на ходу швырнув сигарету в ведро.

Сигарета не долетела, срикошетила от занавеса и упала на пол.

Дима раздавил ее ногой.

Взяв Аксинью за руку, Егор вывел ее на сцену.

Тетки из хора, тяжело дыша, прошли мимо, направившись к лестнице, где за сценой их уже ждал автобус.

Когда мимо проходила последняя, Дима ухватил ее за рукав:

– Скажите, – застенчиво спросил он и ткнул в ярко‑ красную вышивку, – это хохлома?

Егор, как это часто бывало, оказался прав. Выступление в ночном клубе затянулось. И хотя Дима ругался, грозился уехать и больше никогда не приезжать, петь все равно пришлось, хоть и совершенно без настроения.

Потом еще предполагался банкет, но оставаться на него он не захотел по нескольким причинам. Во‑ первых, он был страшно зол из‑ за задержки аж на сорок пять минут, а во‑ вторых, потому что увидел того, а точнее, ту, из‑ за которой эта задержка произошла…

Маринку Михайлову он даже не сразу узнал.

Она слегка похудела, заметно похорошела, и даже глазищи в пол‑ лица смотрели теперь по‑ новому.

Трогательная наивность, на которую когда‑ то клевали мужики, испарилась. Маринка смотрела жестко, а негромкий голосок сочился ехидцей, как медовые соты в жару.

– А я не знала, что ты тут тоже выступаешь, – снисходительно произнесла она.

Дима фыркнул: ну да, не знала!

Во всех программках и пригласительных его имя было выделено отдельной строкой, в то время как Маринка и прочие малоизвестные артисты именовались просто «и др. »

– Представь, я тоже выступаю, – кивнул он. – А ты какими судьбами? В поддержку тутошнего премьера?

Марина поправила волосы, не нуждавшиеся в этом, делано жеманным жестом. Даже поза ее была… фальшивой, что ли?

Он быстро сообразил, что она пытается его уесть, вот только нечем, оттого и кривляется.

– Ну что ты, – отмахнулась она. – У меня тут давно запланированный сольник. Я сегодня открываю программу.

Дима холодно улыбнулся:

– Вот оно что. Так это ты у меня на разогреве?

Маринка захлопала ресницами и даже рот открыла, чтобы возразить, но Дима не дал ей возможности высказаться, фыркнул и удалился с гордо поднятой головой.

Сольник у нее, скажите, пожалуйста!

Настроение тем не менее было испорчено, оттого и выступал Дима без должного огонька.

И хотя его вызывали «на бис», Дима сразу же уехал, благо предоставленный отелем автомобиль стоял под боком.

От жаркой ярости его просто трясло.

Маринка, которая когда‑ то трахалась с пузатыми торгашами с рынка в тепленькой постели, пока он сидел на бетонном полу подъезда, не имея возможности попасть в квартиру, теперь открывает его концерт.

В морду бы дать тому, кто это придумал!

Да еще поет целых пять песен! Пять!

И неважно, что материал – фуфло, ее все равно запомнят, а раз запомнят, то и пригласят снова.

Сколько таких вот девочек, с хилым голосишкой на одну октаву, бессмысленным репертуаром и тугой попкой, занимают ведущие места в хит‑ парадах?!

А все потому, что вовремя дали тому, кому следовало.

Потом девочки, подобно метеорам, проносились по всем экранам с бешеной скоростью, показывая полуголые телеса и что‑ то мяукая в микрофон, а спустя год или два удачно выходили замуж, скатываясь в забвение. Или же тихо уходили со сцены, когда их спонсоры находили новых звезд, с сиськами и тугими попками, готовых на все ради попадания в телевизор…

Вспомнив, как делал карьеру он сам, Димка заскрежетал зубами от злости. Вспоминать месяцы голода, унижений и сальных прикосновений к себе было отвратительно.

Он не хотел думать о том, что в своем рвении к славе был ничуть не чище Маринки, но все равно думал, и оттого в горле скреблось от обиды.

Разве можно их сравнивать?!

Он – талант, каких мало, почти гений, это всеми признано, а она…

Кто она такая?!

Никто.

Тогда почему она открывает его, и только его концерт?

От ярости темнело в глазах.

Дима торопливо потянулся к ним, чтобы протереть, наткнулся пальцами на очки, сдернул и зло бросил на соседнее сиденье.

Как он забыл, что мчится на машине ночью, не снимая очков?

А еще надо позвонить Инне и потребовать объяснений: кто посмел договориться о выступлении бездарной певички Мишель на его вечере.

До гостиницы было уже недалеко.

Дима полез в карман, где в крохотном пакетике еще осталась одна таблетка. Принять? Но тогда он точно не уснет…

Плевать.

Лучше не поспать еще несколько часов, чем скрипеть зубами от злости.

Луна, яркая и неправдоподобно большая, висела прямо над головой. Дорога впереди была совершенно пуста, окруженная склонившимися над ней деревьями. Гостиница пряталась в парковой зоне у искусственного озерца, скрытая от любопытных глаз. Здесь любили отдыхать политики и заезжие знаменитости, отчего отель имел статус закрытой территории.

Из приемника голосила бывшая любовь с громким именем Рокси, рассказывая всему миру про суку‑ сволочь‑ одиночество, и ее хрипловатый голос впервые показался раздражающим, как воронье карканье. Дима вытащил пакетик из кармана, подцепив его за уголок. Он оказался открытым, и как только Дима извлек его наружу, розовая таблетка выскользнула и юркнула куда‑ то вниз.

– Блин! – крикнул Дима и включил свет в машине.

Пропажа нашлась сразу. Она преспокойно лежала на резиновом коврике у пассажирского сиденья.

Дима потянулся к ней, почти достав кончиками пальцев. Словно издеваясь, таблетка отодвинулась еще дальше, буквально на пару миллиметров, однако этого хватило, чтобы сделать ее недосягаемой.

– Б…ь, зараза такая, – прошипел Дима и снова потянулся к таблетке, изогнувшись всем телом.

На этот раз попытка оказалась удачной.

Схватив таблетку, Дима выпрямился.

Что‑ то темное метнулось через дорогу.

Он не сразу понял, что произошло, но автоматически нажал на тормоза.

Машину занесло.

Темное шевелящееся пятно рванулось навстречу, а потом пропало с глаз, и в ту же минуту автомобиль подбросило вверх, словно на ухабе, да так, что даже луна подпрыгнула.

Завизжав тормозами, машина наконец остановилась.

Подушка безопасности с хлопком ударила в лицо. Спустя мгновение Дима, тяжело дыша, тупо уставился перед собой, не в силах понять, что произошло.

Он бросил взгляд в зеркало, увидев валявшуюся на дороге темную тушу.

Собака, что ли?..

Дима вывалился наружу. В груди болело от сдавившего ремня. Дорога была пуста, и лишь в километре, где виднелись огоньки фонарей отеля, слышались какие‑ то голоса, музыка и смех полуночников.

Он прищурился, не решаясь подойти ближе.

Ну да, точно собака, вон лапу видно… И здоровая какая. Дог или этот, как его, ротвейлер.

Блин блинский, ну как же так?!!

Машина урчала мотором, и этот звук как‑ то странно успокаивал.

Дима сжал кулаки. Ему что‑ то мешало. Поднеся руку к глазам, он увидел, что все еще сжимает в руке грязную розовую таблетку. Сглотнув, он нерешительно поднес ее ко рту, а потом, ощутив рвотный спазм, отшвырнул в сторону.

От лежащего животного в Димкину сторону тек черный масляный ручей, сверкающий антрацитовыми бликами. Убеждая себя не быть размазней, он нерешительно двинулся назад, по следам тормозного пути, оставленного сожженными покрышками. Разбросавшая лапы собака вдруг стала размываться, словно воспетые киношниками оборотни.

Круглый блин луны смотрел вниз с грустным сожалением.

Антрацитовый ручеек отливал по краям красным…

Дима, не способный даже пошевелиться, пялился вниз. Вот, вот, сейчас кости с хрустом начнут менять свою форума, шерсть втянется внутрь, а под рукой ни серебряной пули, ни осинового кола…

В животе вдруг что‑ то забурлило и понеслось вверх клокочущей жижей.

Он успел отскочить в сторону, прежде чем его вырвало.

Способность соображать пришла через пару минут, когда он вспомнил, где находится.

Дима встал, потряс головой, словно лошадь, и вернулся назад.

Фанатка, которую он видел на концерте, лежала на асфальте, гротескно разбросав ноги. Ее неестественно вывернутое лицо смотрело на луну тусклым мертвым взором. Неподалеку валялась черная туфелька.

Всхлипывая, Дима схватил тело за лодыжки и потащил в сторону, вниз с шоссе, стараясь не смотреть, как голова на сломанной шее бьется о кочки, оставляя на траве кровавый след.

Казалось, что прошла вся ночь, и кабы не луна, что издевательски ухмылялась с небес, да часы в мобильном, Дима ни за что бы не поверил, что прошло всего двадцать минут. Над ухом зудели злые весенние комары, голодные и ядовитые. От них на коже потом вспухали красные шишки, которые приходилось замазывать тоном. Но внешний вид волновал его сейчас меньше всего.

Удерживая мобильный в потной ладони, Дима колебался: позвонить или не позвонить?

Ему было страшно.

За несколько месяцев он привык сваливать проблемы на Инну, которая разруливала все с легкостью и даже каким‑ то мазохистским изяществом, словно ей нравилось решать трудные задачи.

Дима иногда подозревал, что проблемы она создает сама, чтобы потом все мастерски разрулить…

Но на сей раз решить задачку будет нелегко!

Это тебе не банальная арифметика, тут все так непросто, ой как непросто. Из пункта А в пункт Б выехал гражданин Д и случайно переехал гражданку П…

«П» следует понимать как поклонница, а не покойница, хотя в данном случае это одно и то же.

«Д» можно понимать не только как Дима, но и как «дебил», а еще «денегерат»! Кайфа ему захотелось, не мог до отеля потерпеть…

Позвонить или нет?

Если бы Инна поехала с ним, вопросов бы не возникло.

Во‑ первых, потому что она никогда бы не допустила, чтобы концерт задержали из‑ за какой‑ то рыжей проститутки. Во‑ вторых, даже если бы эта ненормальная выскочила на дорогу и попала под колеса, Инна что‑ нибудь придумала бы…

Но она не поехала, отправив вместе с Димой идиота‑ администратора, который напился еще в самолете, а вечером буравил мутным взглядом обеденный стол, наливаясь до краев крепчайшим кофе.

Толку от кофе не было, в итоге на концерт Дима поехал один.

Луна нависала над головой.

Рядом шумели деревья, словно что‑ то шепча, а из травы, темной, как морские водоросли, вроде бы смотрели чьи‑ то светящиеся глаза. Чернильная ночь давила в виски, как ствол нагана. Колени тряслись от ужаса.

Дима не выдержал и поднес мобильный к уху.

– Ты с ума сошел? – послышался в ответ сонный голос Егора. – Я сплю давно.

– Егор, – всхлипнул Дима, – приезжай… Тут такое… Я того…

– Чего – того? – спросил Егор, в голосе которого моментально улетучились сонные нотки. – Ты где вообще?

– На дороге. Недалеко от гостиницы.

– Машина сломалась?

– Нет… Приезжай, а? Я, кажется, кого‑ то сбил.

Егор замолчал.

В трубке что‑ то трещало, как будто невидимый собеседник пытался вклиниться в их диалог и подать сигнал SOS.

Дима всхлипнул и привалился к двери машины.

– Ты это серьезно? – спросил Егор, но по голосу было понятно: он поверил и тоже испугался, схватившись за иллюзорную возможность розыгрыша. Ну, а вдруг Дима решил так пошутить?..

Дима не выдержал и разрыдался, сползая по дверце вниз, на холодный асфальт.

– Так, не ори там, я сейчас приеду! – крикнул Егор.

– Ты только один приезжай, – пробулькал Дима невнятно. – Я боюсь…

Егор отключился.

От разговора стало чуть легче…

Привалившись к машине, Дима вцепился в мобильный, как в спасательный круг, и напряженным взглядом уставился в темноту.

А ну как выйдет наверх, к шоссе, покойница с перебитой шеей?!

Вспомнив глухие удары мертвой головы о землю, Дима застонал.

Время шло. Луна покатилась в сторону, а небо уже потеряло свою непроглядную темноту, наливаясь на востоке голубым.

Егора все не было.

И хотя Дима успокаивал себя мыслями, что ему надо потратить время, чтобы найти машину, доехать, высматривая съехавшую на обочину машину, все равно было страшно. Паля сигарету за сигаретой, Дима озирался по сторонам.

Когда впереди показались прорезавшие тьму фары, а тишину порвал рев мотора, он облегченно вздохнул.

Егор едва не проехал мимо, затормозив в последний момент, когда из‑ за темной глыбы притаившейся машины выскочила тощая фигура и замахала руками. Хлопнув дверцей, Егор выскочил наружу и недоуменно огляделся по сторонам.

– Где? – коротко спросил он.

Дима мотнул подбородком в темноту, к раскидистым деревьям. Егор подошел к краю шоссе и, прищурившись, уставился в темноту, стараясь найти в ней тело жертвы.

– Ни хрена не видно, – раздраженно сказал он. – Ты уверен, что он там?

– Кто? – глупо спросил Дима.

– Человек, которого ты сбил.

Дима промолчал, зябко обхватив трясущиеся плечи руками.

Челюсть, при мысли, что сейчас придется лезть в мокрую от росы траву и искать там тело с вывернутой шеей, тоже заходила ходуном.

– Ну?

– Конечно, там, – выдавил Дима. – Я сам ее туда оттащил.

Егор застыл, переваривая информацию, а потом прошипел с яростью:

– Ты охренел, что ли? А если он живой еще?

– Он мертвый, – всхлипнул Дима. – То есть, того… Она мертвая. Точно мертвая.

– Она?

– Она. Это та самая фанатка, помнишь, которая на концерте была. Ну, она еще меня всегда под окнами сторожила…

Егор вновь попытался что‑ то разглядеть в темноте, не отваживаясь спуститься с дороги. Потом, резко отойдя от края, он направился к Димкиной машине и внимательно уставился на ее помятое рыльце. Проведя ладонью по вмятине на бампере, Егор отошел в сторону, сдвинув брови.

– Что? – спросил холодеющий от страха Дима.

– Кровь, – сказал Егор, подсунув ему ладонь в бурых разводах.

Дима шарахнулся, как испуганный конь:

– Убери!

Егор вынул платок и вытер руку. Сунув окровавленную тряпицу в карман, он вновь подошел к краю дороги:

– Она точно умерла?

– Да. Там шея… и все такое.

– Надо посмотреть бы…

– Я не пойду, – помотал головой Дима. – Не уговаривай даже. Боюсь.

– А тащить ее туда ты не боялся? – рассвирепел Егор. – Пошли, говорю!

Дима вцепился в машину и даже глаза зажмурил.

Сообразив, что толку от него будет мало, Егор матерно выругался и стал сползать по насыпи, держась отчетливого следа на траве.

Отсутствовал он недолго и поднялся почему‑ то в другом месте, словно не желая подниматься по кровавым меткам.

– Да, – сказал он, вернувшись. – Беда.

Проморгавший его возвращение Дима вздрогнул от неожиданности.

– Что? – хриплым голосом спросил Дима.

– Ничего. Труп.

Сколько бы Егор ни пытался строить из себя супермена, Дима заметил, что тот боится: сигарету прикурил фильтром, потом чертыхнулся, бросил ее на землю, закурил следующую. Сделав пару затяжек, Егор вдруг стал вести себя странно: подобрал брошенную сигарету и начал рыскать по асфальту, как охотничья собака…

– Ты чего? – спросил Дима.

Егор хотел было ответить, но не успел. Из‑ за поворота показались фары, которые с угрожающей скоростью неслись прямо к ним, жужжа, как инфернальные жуки.

– Черт! – прошипел Егор. – Влипли.

Машина приближалась и вскоре остановилась рядом с ними.

Из нутра громадного черного джипа, где оглушительно грохотали басы, вынырнула лобастая башка лысого индивидуума.

– Загораете, мужики? – весело спросил он. – Что случилось‑ то?

– Да ничего, – беззаботно ответил Егор. – Отлить остановились.

Лобастый зорко глянул на две машины, стоящие рыльцами друг к другу, и недоверчиво хмыкнул:

– Точно помощь не нужна?

– Нет. Спасибо.

– Ну, бывайте, – усмехнулся он и нажал на газ.

Джип скакнул вперед, унося с собой хозяина вместе с его оглушительной музыкой.

– Пронесло, – выдохнул Дима.

Егор посмотрел на него с ненавистью:

– Идиот, какого хрена ты тут остановился? Не мог отъехать подальше? Ее теперь тут в два счета найдут, а мужик вспомнит, что нас видел.

– А что же делать?

Егор с трудом сдержал яростный трехэтажный мат.

Димкина беспомощность его раздражала.

Стоя на этой дороге, он больше всего хотел перенестись на час назад, отключить телефон и не отвечать на звонок трясущегося от страха друга.

Егор злился, попутно чувствуя, что с ним подобной ерунды никогда бы не произошло, потому что… да потому что просто не могло произойти. От злости он на мгновение даже забыл о скрюченном теле девушки, остывавшем в траве неподалеку.

Но вдруг перед ним встали разбитое лицо и закатившиеся глаза…

– Егор, что делать‑ то? – заныл Дима, и его плаксивый тенорок словно поджег петарду, засевшую в голове.

– Бесишь ты меня! Дебилоид, – заорал Егор. – Иди, собери окурки вокруг машины, чтобы ничего твоего не осталось рядом.

Дима старательно собрал валявшиеся окурки трясущимися руками. Не найдя, куда их деть, он сунул их в карман.

Егор включил фары в своей машине и еще раз оглядел все повреждения на Димкиной.

– Дрянь дело, – зло сказал он. – Там и вмятина, и кровь. И фара разбита.

– Может, отмыть? – робко предложил Дима.

Егор смерил его презрительным взглядом:

– Даже если ты все выскоблишь, на трупе‑ то следы останутся. Частички краски, к примеру. Стекла от фары. Менты сразу определят, что за машина ее переехала. А там еще следы от протекторов. Какого хрена она вообще делала на этой дороге?

– Наверное, к гостинице шла, – предположил Дима. – Она же везде за мной таскалась.

– Везде таскалась… А как узнала, где выступаешь и где живешь?

Дима пожал плечами.

Адреналиновый жар медленно гас, уступая место апатии.

Вокруг по‑ прежнему было тихо и тревожно, и только небо светлело с излишней быстротой, съедая ночь и звезды.

– Значит, так, – хмуро приказал Егор. – Сейчас разворачиваешься и едешь обратно в центр. Доезжаешь до приличного клуба, ресторана, дискотеки – в общем, до людного места, выходишь из машины и оставляешь ее там, с ключами зажигания и открытой дверью. Я поеду следом и подберу тебя. Возможно, тачку кто‑ нибудь угонит. Сообщишь в гостинице, что машину увели, а я за тобой приехал. Если лысый из джипа нас не вспомнит, мы вообще на дороге не останавливались, понятно?

– Понятно, – закивал Дима, у которого отлегло от сердца.

– Обувь свою выкинь, – приказал Егор и сплюнул, глядя, как Дима торопливо разувается. – Да не сейчас, балда! Как в гостиницу приедешь. И не в ближайший мусорный бак. Одежду лучше тоже. Все понял?

– Да, – сказал Дима.

– Ну все, поехали. А то еще кого‑ нибудь принесет нелегкая…

Днем вся агитбригада уезжала в Киев. На завтраке не появился почти никто. Артисты, утомленные выступлениями и ночным кутежом, выползли лишь к обеду, пряча осунувшиеся, распухшие лица за темными очками. Обедая, неохотно переговаривались, недовольные условиями гастрольного тура. Киев был последней остановкой, откуда ударившиеся в политику звезды разлетались в разные стороны, как птицы. У каждого были свои планы, которые пришлось корректировать ради жирного приработка, а теперь придется нагонять, нагонять! Впереди ждало лето – с приморским чесом, выступлениями на открытых площадках в крупных городах…

До успеха или провала выборов в «вильной Украине» никому не было дела.

Дима и Егор вышли к обеду вместе со всеми, упорно делая вид, что накануне ничего ужасного с ними не происходило, сели за отдельный столик и уткнулись носом в меню. Разговаривать ни с коллегами по цеху, ни друг с другом не хотелось.

Машину Дима бросил прямо у клуба, где выступал, не доехав до стоянки.

Вышел, оставив ключи зажигания, и даже дверцу заманчиво приоткрыл.

Потом они с Егором нервно курили, ожидая, когда же кто‑ то ретивый увидит легкую добычу и соблазнится.

Ждать пришлось почти час, прежде чем они увидели тощего раздрыгу, состоящего сплошь из локтей и коленок, с закрытым бейсболкой лицом. Раздрыга воровато оглядывал машины, а когда увидел открытую, начал нервно дергаться, как в припадке.

– Сейчас он залезет внутрь, выдернет магнитолу, и дело с концом, – психовал Димка.

– Если выдернет, подождем еще, – сурово сказал Егор. – На крайняк сами отгоним ее куда‑ нибудь подальше.

Раздрыга полностью оправдал надежды.

Покрутившись у машины с минуту, он вдруг резко распахнул дверцу, нырнул внутрь и завел мотор. Спустя мгновение авто стартовало с места и умчалось в голубую даль.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал Егор. – А ты боялся.

– А вдруг он…

– Что?

– Ну, увидит, что там… кровь на бампере? – проблеял Димка.

– И что? Нам до этого нет никакого дела. Сейчас приедем в гостиницу, и ты заявишь на ресепшене, что машину угнали. А дальше пусть менты разбираются! Ты не владелец, ты арендатор, тачка в собственности гостиницы, так что это теперь их головная боль. Заплатишь штраф, и все будет в ажуре.

От сигарет во рту уже было горько, но Дима отважно закурил очередную, а потом вытаращил глаза:

– Там же мои отпечатки остались!

– Где? – не понял Егор. – На бабе той?

– Нет, в машине… А на бабе тоже могли остаться?

Егор сморщился и наконец тронулся с места:

– Димон, ты дурачина, честное слово. Естественно, в машине будут твои пальцы, ты же там был, ты ее водил, верно? И тот тоже свои следы оставит, поверх твоих. А на трупе следов быть не должно, кроме тех, что от обуви. Надеюсь, ты не обронил там визитку или мобильный?

Дима начал судорожно шарить по карманам, вытащил телефон, портмоне и вздохнул с облегчением:

– Вот. А больше ничего у меня и не было.

– Хорошо, – кивнул Егор. – Главное, чтоб ее не нашли в ближайшие сутки. А там следы затрут, и уже непонятно будет, что за машина ее сбила… Угораздило же тебя…

Последнюю фразу Егор произнес с такой горечью, что Дима подавил желание продолжить разговор.

Они ехали в гостиницу в полной тишине, нарушаемой лишь шумом мотора.

Ни одному из них не пришло в голову включить радио или проигрыватель, чтобы как‑ то развеять эту тревожную атмосферу. Впрочем, веселая музыка или даже новости сейчас были бы скорее раздражителем…

В свете восходящего солнца кровавое пятно на дороге выглядело грязью, слегка отдававшей красным.

Егор подавил в себе желание притормозить и нажал на газ.

Дима вытянул шею, стараясь что‑ нибудь рассмотреть, но злополучное место пролетело мимо.

– Что ты пялишься?! – не выдержал Егор.

Дима уселся на место, обиженно надувшись.

В гостинице Егор предоставил Диме разбираться с администрацией и, игнорируя его умоляющие взгляды, ушел к себе.

– Та вы нэ хвылюйтэсь, – ласково тараторила администраторша, похожая на комодик средних размеров. – У нас на всих машинах маячкы стоять, отож швыдко видшукаемо. Та й застраховани воны. Не хвилюйтесь… У нас всэ супутнык видслидковуе. Дима, который делал вид, что не «хвылюется», вдохнул, забыв выдохнуть:

– Со спутника?

– З супутныка, – закивала администраторша. – Наши спэцы швыдко машину знайдуть, тильки вам придэться сплатыты нэустойку. Згидно домовлэности.

Она говорила что‑ то еще, Дима тупо кивал, стараясь отделаться от нее поскорее, подписал какие‑ то бумаги и вприпрыжку полетел к лифту.

Затем он долго ломился в дверь к Егору, пока тот, злой и насупленный, не втащил его в номер.

Комната Егора была близнецом Димкиной.

Белые стены, белые потолки, широченная двуспальная кровать, столик, креслице, немодный телевизор – не жидкокристаллический и уж тем более не новомодный 3D, и шкаф, тоже простецкий. Шикарной меблировкой отличались комнаты ВИПов, где и обслуга была получше, и мини‑ бар забит до отказа, а еще – кондиционер висел нормально, у окна, а не прямо над кроватью, так что его приходилось выключать или спать, лишь предварительно укутавшись одеялом. И хорошо еще, если в номере ты был не один, потому как под мощным кондиционером лишнее тело в кровати служило еще и обогревом, а не только «приятным досугом»…

Безликость номера, напоминавшего морг, давила на подсознание.

А сейчас, когда нервы и без того были взвинчены до предела, хотелось человеческого тепла, которое можно было ощутить, чужого дыхания, которое можно услышать.

Что делать?!

Народу полно, но не будить же коллег по цеху под утро только потому, что тебе страшно?

Да и не расскажешь им всего…

А волна адреналина, бушевавшая в крови еще недавно, сошла на нет, лениво плескаясь у берега.

Спать хотелось безумно.

Но стоило закрыть глаза, как накатывал ужас – с мертвым взглядом и вывернутой шеей, из которой торчало что‑ то странное: не то кость, не то еще что‑ то… В крови было не разглядеть.

Спать в одиночку Дима решительно отказался.

– Что это еще за гомосятские приколы? – рассердился Егор. – Иди вон на диван.

– Не хочу я на диван, – ныл Дима. – Я валетиком лягу, ну, пожалуйста!.. Мне знаешь как страшно? Я с краешку тут лягу, ты и не заметишь – вон какой аэродром. Ну, пожалуйста…

– Идиот, – закатил глаза Егор, взял с постели подушку и швырнул ее Диме. – И чтоб без всяких там поползновений.

Как ни странно, но Дима уснул почти сразу.

Егор долго ворочался, вспоминая раздраженные слова отца, который, недолюбливая Димку, всячески настраивал сына против него.

Может, стоило прислушаться?

Признаваться самому себе, что от дружбы с Димкой он, по сути, ничего хорошего не получает, Егору не хотелось.

Они изначально были в разных весовых категориях: сын олигарха и нищий студент музыкального училища, с охотой взваливавший свои проблемы на более успешного друга. Иногда Егор недоумевал: почему он до сих пор общается с недалеким Димкой, у которого за душой ничего, кроме шикарного голоса и поистине собачьей преданности?!. Кажется, за эту преданность Егор его и ценил…

За поздним завтраком Егор без особого аппетита ковырялся в еде, просматривая новости по айподу, а Дима вовсе не ел, только воду пил стаканами, словно дорвавшийся до живительной влаги верблюд. Есть ему было страшно.

Так страшно, что в животе бурлил странный вяжущий ком, словно там поселился клубок змей…

В голову услужливо лезли неприятные вещи.

Что – Егор?!

Егор в любом случае выйдет сухим из воды. При таком‑ то папе это немудрено. Хотя он никого не сбивал, но на месте был и даже труп видел. Дима вспомнил, что в одном фильме такого вот… свидетеля… привлекли за то, что не донес ментам. А может, не привлекли, а только пугали, но привлечь точно хотели…

Егора не привлекут.

А вот Диму – запросто!

Даже если не посадят, карьера полетит в тартарары. Нет у него папаши‑ богатея, который свою бывшую жену уконтрапупил, если верить Инне, и из воды сухим вышел.

Интересно, а сын в курсе – кто мамашу прикончил?..

Дима бросил на друга быстрый взгляд.

– Самолет через два часа, – негромко сказал Егор. – Новостей пока нет. Хотя не думаю, что они появились бы так быстро.

– Совсем нет? – торопливо спросил Дима.

– Ну, про вчерашний концерт есть. А… того, что было бы нам интересно, нет.

Повеселевший Дима заказал себе десерт.

Придвинув блюдечко с пирожным, он начал методично поедать его, облизывая ложку.

На столик упала чья‑ то тень.

– О, мужики, вы тут? – раздалось над головой. – Ну, что? Как доехали?

Лысый мужчина из джипа улыбался дружелюбной крокодильей ухмылкой.

Дима застыл, сунув ложку в рот, Егор вежливо кивнул:

– Спасибо, доехали хорошо.

Лысый тоже закивал.

Галогеновые светильники превращали его лысину в нимб.

Дима смотрел на него, как зачарованный.

Надо же, как светится! Даже удивительно. На дворе белый день, а тут от лампочки такой эффект!

– Вы же артисты? – спросил лысый.

– Да.

– Надолго к нам?

– Нет, артисты надолго не приезжают, – ответил Егор. – Мы – как цыгане. Приехали, нагадили и уехали. Сегодня вот тоже, в самолет – и вперед и с песней!

– Ну‑ ну, – усмехнулся лысый. – Удачи вам на вашем нелегком пути.

Когда он отошел, Дима наконец вынул ложку изо рта и положил ее на стол.

Егор внимательно посмотрел на нее.

На черенке остались отчетливые следы зубов.

– Ты чего с ним так долго разговаривал? – с тревогой спросил Димка. – Хочешь, чтобы он лучше нас запомнил?

– Он и так нас запомнил, – негромко произнес Егор. – Это особой роли не играет. Важно только то, что он видел еще, кроме двух идиотов на обочине.

– И что он мог видеть?

– Думаю, что мы очень скоро это узнаем.

В Киеве все прошло по накатанной. На сей раз организация концерта была более‑ менее приличной. Народ аплодировал, размахивал оранжевыми флагами и славил свою кандидатку, темноглазую, раскрасневшуюся от волнения, с бубликом косы на голове. Кандидатка пронзительно верещала в микрофон, обещая народу сладкую жизнь. Публика внимала со сдержанным интересом.

Сколько их, таких, было, обещавших и так ничего и не исполнивших?!

Жизнь все ухудшалась, продукты и одежда дорожали, газовый вентиль то и дело грозили перекрыть.

Сатирик из дружественной страны каждый месяц поднимал верхушку украинской власти на смех, отчего ему запретили въезд в страну, а он и этот факт обыграл в свою пользу, отчего стал еще популярнее.

С загнивающего Запада обещали прислать помощь, да вот только народ этой помощи не видел и тянулся на заработки в Москву. Мужчины – на стройки, девочки – на Ленинградку, артисты – на сцену.

Словом, все было как всегда.

Через два дня, отработав в Киеве три концерта, Егор и Дима улетели в Москву, не дожидаясь банкета в честь кандидата в президенты.

Егора попытались вернуть из аэропорта, слезно умоляя провести корпоратив, однако он отказался наотрез, мотивируя срочный отъезд невероятной занятостью.

О Диме никто и не вспомнил.

Лицедеев на банкете хватало, чему он впервые в жизни был рад. Опостылевшие лица псевдодрузей набили оскомину.

Какие они друзья?!

Вот Егор – друг.

И пусть он зол, как тысяча чертей, пусть орет и обзывает его, Димку, дебилом, однако он не бросил его на дороге, не побоялся смотреть на покойницу, да еще такой план придумал!

Все‑ таки голова у него варит…

Дима покосился на Егора, сидевшего в соседнем кресле, с ожесточением перекатывающего во рту леденец.

Лицо Черского было угрюмым, поэтому Дима не решился задавать вопросы.

Это холодное лицо напоминало тяжелую банковскую дверь: хлоп – и заперто. Форт Нокс, неприступная крепость, сотня замков…

Хорошо, что до Москвы самолет летел час сорок минут.

Улыбчивая стюардесса прикатила тележку с едой, предложила выпить.

Дима схватил две маленькие бутылочки с виски. Егор, оторвавшийся от своего айфона, посмотрел на спиртное и чуть заметно скривился.

– Выпьем? – предложил Дима.

– Я же не пью в самолете, – отказался Егор. – Ты знаешь.

– Знаю. Но… может… по маленькой? Чтобы стресс снять.

– Нет у меня никакого стресса.

– У меня есть.

– У тебя тоже нет.

Дима упрямо поджал губы, вздернул подбородок и вылил обе бутылочки в свой пластиковый стаканчик.

Егор пожал плечами:

– Чем пить, лучше бы подумал, как в случае чего выпутываться будешь.

– Да перестань ты, – отмахнулся Дима. – Из чего выпутываться? Все хорошо кончилось.

Егор зашикал и торопливо оглядел полупустой салон:

– Не ори. Чего разорался‑ то? Хочешь, чтобы в курсе твоих проблем были все вокруг?

– Да ладно тебе…

– Вот тебе и ладно, – проворчал Егор и отвернулся к иллюминатору.

До конца полета они больше не разговаривали.

Как Дима ни старался расслабиться, ничего не выходило. Совесть и страх, приглушенные двойной порцией виски, зудели где‑ то в животе. Он дал себе слово, что как только вернется домой, сразу же напьется в хлам, рухнет в постель и проспит сутки. А еще лучше – попросит Егора поехать с ним, и они напьются вместе за счастливое избавление от проблемы.

В конце концов, они не напивались вместе уже целую вечность!

Однако из планов Димы ничего не вышло.

У выхода из аэропорта Егора встречала дылда Рокси, в черных брюках, черной рубашке, с зализанными волосами.

На нее оглядывались, некоторые даже шли спиной вперед, чтобы не потерять ее из виду.

Подхватив Егора, не обремененного багажом, Рокси небрежно чмокнула его в щеку и, издевательски помахав Диме рукой, потащила за собой.

К тому времени, когда на широкой ленте показался его чемодан, желтая «Феррари» уже умчалась прочь.

Только тогда Дима понял, что никого не предупредил, и ему придется добираться из Шереметьево на такси. Завязнув в пробках, он приехал домой уже под вечер, голодный, усталый и злой.

Горячей воды не было.

Обнаружилось это, когда он уже стоял в ванне, голый, с мочалкой в руках, на которую выдавил гель. Дима долго дергал смеситель и даже пальцем поскреб по сетке, надеясь, что произойдет чудо и живительный поток хлынет, смыв с него пот.

Не дождавшись чуда, Дима швырнул мочалку в раковину и, как был, голый, прошлепал в спальню, прихватив из холодильника лайм и бутылку коньяка.

Резать зеленый плод на дольки не было сил и желания.

Дима потянулся было за бокалом, но потом подумал, что пить коньяк из горла и вгрызаться в лайм зубами – это очень эпатажно и оригинально.

Он даже пожалел, что под рукой нет фотоаппарата.

Надо устроить такую фотосессию: он, в одних трусах от «Дольче и Габбана», разобранная кровать, бутылка коньяка – в одной руке, в другой – надкушенный лайм…

Идея показалась ему забавной.

Искать фотоаппарат не хотелось, но телефон был под рукой.

Отставив бутылку, Дима потянулся за мобильным, который, словно специально ожидая этого момента, затрясся в истерическом припадке, сообщив дурным голосом о входящем ММС‑ сообщении.

Номер был незнакомым.

Впившись зубами в лайм, Дима зажмурился от кислоты, брызнувшей на язык. Вслепую нажав кнопку, он уставился на экран.

Лайм выпал из его руки и покатился по полу, подпрыгивая на укушенном бочке. Дима с вытаращенными от ужаса глазами смотрел на скрюченное мертвое тело фанатки, осознавая, что ничего еще не кончилось.

Все только начинается.

Сгорбившись над снимками, Инна обхватила голову руками так, словно хотела ее раздавить. Егор, сидевший на подоконнике, курил и пускал кольца в потолок.

Лицо его было отрешенным и мертвым, как будто на снимках была вовсе не незнакомая фанатка, а он сам. Дима вертелся на кресле и грыз ногти.

Снимков было несколько – смазанных, отвратительного качества, на которых и разобрать что‑ либо было невозможно.

Серый пейзаж, тьма и высвеченные, карикатурные фигуры, как будто слившиеся в объятиях…

Та, что побольше, тащит во мрак маленькую.

Отчетливо видна машина, вот только номера не разобрать. Еще на двух фотографиях машин уже две, и фигур снова две, потому что на месте происшествия появилось новое лицо.

И снова видна машина.

На самой темной виднелось два черных пятна в движении: серая линия движущейся машины с белыми искрами фар и черная клякса человеческого тела, отлетавшего от удара в сторону.

Фото с покойницей было четким, цветным и крупным, снятым с близкого расстояния.

– Как, ну скажи, как вы умудрились во все это вляпаться?! – застонала Инна. Дима уставился в пол и не ответил, и тогда она повернулась к Егору, сидевшему у нее за спиной:

– Ну ладно он, но ты‑ то?

– А мне надо было его там бросить? – ехидно осведомился Егор.

Дима вдохнул, чтобы возмутиться. Ему не нравилось, что Инна и Егор говорят так, словно его тут нет, но, подумав, он от своей идеи отказался.

Ноготь безымянного пальца был обгрызен до мяса, и Дима взялся за средний…

Ему хотелось, чтобы его жалели.

В конце концов, в этой истории он пострадал куда больше Егора, и уж точно переживал сильнее Инны!

О погибшей девушке Дима не думал. В конце концов, она сама полезла под колеса, никто ее не просил…

Жестокие Инна и Егор жалеть его не собирались.

– И что теперь делать? – уныло спросила Инна. – Это же скандалище будет на всю страну, а если точнее – на две. «Звезда российской эстрады убил свою фанатку в Украине».

– Чего он хочет? – раздраженно прервал Егор.

– Кто?

– Ну, этот… наш таинственный друг. Денег?

– Естественно, – теперь яд сочился из уст Инны. – И немало.

– Сколько?

– Миллион.

– Баксов, естественно? – уточнил Егор.

– Естественно. И где мы возьмем миллион?

– Мы? – округлил брови Егор.

Инна зло прищурилась и посмотрела на бывшего пасынка яростным взглядом.

Ах, как не вовремя случилась эта история!

Мертвое лицо фанатки сразу показалось ей знакомым. Инна вспомнила, что именно ее она видела у дома Димки. Узнав, что произошло, Инна долго не могла отойти от шока, а потом, отлежавшись в ванне, обретя возможность трезво рассуждать, удивилась: как девушка узнала, где будет выступать, а главное, проживать Дима?!.

Прошерстив просторы Интернета, Инна с разочарованием поняла, что особого секрета тут нет. Форумы пестрели сообщениями о приезде Димы Белова в Украину, сообщался гастрольный график, в трех местах даже гостиница была указана верно. Помянув недобрым словом изобретателя Интернета, Инна вызвала Егора, прилетевшего по первому зову с самыми недобрыми предчувствиями.

Предчувствия оправдались.

Помимо ММС‑ сообщения, на электронный адрес Инны пришло письмо, к которому были прикреплены снимки. Сопровождались они коротким сообщением: «Миллион долларов, или все узнают, кто ее убил. Ваша тачка нашлась».

Трясущийся от страха Димка не смог объяснить ничего вразумительного, потому рассказывать пришлось Егору.

– Естественно, мы, – холодно подтвердила Инна. – Или тебя там не было?

Егор криво усмехнулся, внимательно оглядел фотографии и промолчал. Воодушевившись, Инна продолжила:

– Лучше заплатить и забыть об этом раз и навсегда.

– Дашь слабину раз, придется платить всю жизнь, – покачал головой бывший пасынок. – И потом, я вовсе не собираюсь платить, неважно сколько, миллион или половину.

– И что ты собираешься делать? – быстро спросила она.

Егор пожал плечами:

– Хотя мне не хочется этого делать, но придется подключать отца.

Только этого не хватало! Больше всего на свете Инна не хотела, чтобы в дело вмешался Александр Боталов. Уж кто‑ кто, а она прекрасно знала нрав и привычки бывшего мужа. Узнав, что его любимому сыну грозит какая‑ то опасность, Боталов, как ураган, сметет на своем пути все и всех, включая Димку!

Без главного участника ДТП история смерти несчастной фанатки рассыпалась бы, как карточный домик. Инна вспомнила мать Егора – Викторию Черскую, которая таинственно погибла после ссоры с Боталовым по пути домой.

Инна ездила на похороны и как сейчас вспомнила лежащую в гробу женщину, ее пальцы, обглоданные лисами до костей…

Брр!

Виктория тоже пыталась шантажировать Боталова.

Правда, у Инны, забравшей из ее квартиры компромат, это получилось лучше. Благодаря документам, найденным за старой картиной, ей удалось развестись с наименьшими потерями.

Но сейчас укрепить свои позиции было нечем.

Что она могла предъявить Боталову? Подозрения? Их было сколько угодно, а вот с доказательствами туго…

Инна представила, что сделает Боталов, узнав о том, что из‑ за Димки Егор попал в неприятную историю, и поежилась. Перед глазами мелькнула картинка: распростертое на асфальте тело, утонувшее в крови, и газетные заголовки: «Звезда эстрады покончил с собой».

– Нет, отцу сообщать не надо, – торопливо сказала она.

– А что ты предлагаешь?

– Ну… – уклончиво сказала она, вспомнив неприметного человека в кафе. – Есть у меня одна мысль. Попробую разобраться сама. А пока давайте подумаем, кто мог нарыть этот компромат.

– Да кто угодно, – отмахнулся Егор. – Хочешь всю Украину перетрясти?

– Это точно лысый! – вмешался Дима.

Инна и Егор уставились на него с одинаково непроницаемыми лицами.

– Что за лысый? – требовательно спросила Инна.

Дима быстро поведал о мужчине, встреченном на дороге, а потом в отеле. Выслушав, она спросила у Егора:

– Это может быть он?

– Это может быть кто угодно, – раздраженно сказал Егор, взяв в руки фотографии. – Он или еще кто‑ то. Да, он видел нас там, видел в отеле и вполне мог сделать выводы.

– Номера машины ты не запомнил?

– Да я и не видел номера. Черный «Лексус». Все, что могу сказать.

– Но его ведь, наверное, можно найти? – оживился Дима. – Он ведь в том отеле останавливался.

– А искать кто пойдет? Ты? – ехидно спросил Егор. – Или я? Со словами: вы не знаете такого лысого мужика, который, возможно, видел нас на месте преступления?

– Если он там жил, то найти его реально, – задумчиво сказала Инна.

Егор подошел и сунул ей в руки снимки:

– Я не отрицаю, что это был он, но ты вот еще над чем подумай. Это снимали с дорожной камеры. Смотри, какое качество снимков, ну, и угол обзора. Сверху явно снимали, издалека. А вот фото покойницы четкое, цветное. Это уже фотоаппарат. Фото с наезда ночные, а фото трупа – дневное. Понимаешь, о чем я?

– Ты имеешь в виду, что шантажист пришел искать труп потом? – нахмурилась Инна.

Егор помотал головой:

– Я имею в виду что‑ то совсем другое. Видишь эту штуку рядом с лицом покойницы?

Инна пригляделась. В уголке виднелось что‑ то непонятное, вроде кусочка линейки или рулетки.

– Ну, – нетерпеливо сказала она. – Вижу. И что это такое?

Егор швырнул фотографии на стол, снова отошел к подоконнику, уселся на него и закурил. Выпустив красивое облачко, он сгорбился и потер ладонью лоб.

– Суммируем, – сказал он. – Первое: фото, сделанное дорожной камерой. Второе: фото трупа с линейкой. Третье: найденная машина. А теперь давайте подумаем, у кого была возможность добыть фотографии с камер слежения куска дороги, фотографию покойницы с замерами, или как там это называется в криминалистике, и кто мог найти угнанную у Димки машину?

Димка перестал грызть ногти и нахмурил брови, а Инна вдруг ойкнула и прижала пальцы к губам.

– Господи, – простонала она. – Да ведь это менты!

Сидя за рулем машины, Инна напряженно вглядывалась в поток прохожих. Неприятный тип с именем или псевдонимом Иван Иванович запаздывал. Кто бы мог подумать, что ей снова придется обращаться к нему?!

Встреча состоялась накануне.

Инна долго и муторно объясняла, кто их шантажирует, путала следы, не желая выдавать тайну Димы, но Иван Иванович, ласково глядя на нее своими крысиными глазками, легко выведал самое сокровенное, после чего ей стало совсем уж страшно: вдруг он решится на такой же финт? И что тогда?

– Вы, голубушка, не переживайте, – успокоил ее Иван Иванович. – Сделаем в лучшем виде, без особого шуму.

– Какая я вам «голубушка»? – вдруг рассердилась Инна. – Вы, любезный, держали бы свои фамильярности при себе.

Иван Иванович добродушно рассмеялся:

– Ну, что вы так кипятитесь? Мы же завсегда готовы помочь, и от чистого, так сказать, сердца… Значит, говорите, клиент – высокий, крепкий, лысый?

– Я не говорила.

– Но как же?..

– Я сказала – возможно, крепкий лысый мужчина. Он может быть кем угодно, в том числе и ментом. Вы же видели снимки.

– Видел.

– И что скажете?

Иван Иванович потер подбородок и принужденно улыбнулся:

– Ну, что вам сказать, голубушка… Вполне вероятно, что ваши предположения верны.

– Я вам не голубушка, – отрезала Инна. – Что делать‑ то?

– А что он вам сказал, то и делайте. Приготовьте «куклу». Знаете, что это такое? Нет? Это когда сверху и снизу – купюры, а остальное – макулатура. Поедете, оставите денежку в назначенном месте, а мы потом этого гаврика поведем. Потому как совершенно неявно, где его искать. Может, он с Украины, может, наш, местный, тут не понять. Есть, правда, по номерку его одна зацепочка…

– Какая?

– Ну, это вам, голубушка, знать пока ни к чему, – ухмыльнулся он, а Инна, готовая возмутиться в очередной раз, лишь устало махнула рукой. – С клиентом‑ то потом что делать?

– Делайте, что считаете нужным. Главное, чтобы нигде потом копий не возникло. Ну… словом… сделайте все, как в тот раз.

Иван Иванович кивнул, забрал фотографии и выскользнул из машины неуловимым змеиным движением.

Инна, которую вдруг разобрала невероятная усталость, завела машину и поехала домой.

Проигнорировав расспросы испуганного Димки, она велела ему строгать из бумаги «куклу», а сама ушла в ванную.

Лежа в горячей воде, Инна немного поплакала, от страха и злости, колючей, как кактус…

Подчинившись требованиям шантажиста, Инна поехала куда‑ то на городскую окраину, где, спотыкаясь о битые кирпичи и разный хлам, оставила сверток в здании заброшенного завода, в железной бочке с намалеванным на ней краской крестом…

После «операции» она уехала, с трепетом ожидая звонка.

На следующий день звонок не последовал. Точнее, звонили многие, но ни Иван Иванович, ни шантажист не объявлялись.

Инна все порывалась позвонить сама, но потом отдергивала руку от телефона, точно тот был готовым ужалить тарантулом.

Димка нервно грыз ногти и лез с расспросами. Выступал он из рук вон плохо, но привыкшая к халтуре публика не особенно переживала.

Поет – и ладно, чего еще надо?

Иван Иванович позвонил через три дня и назначил встречу в ресторане. Хотел отпраздновать успех.

Инна, которая уже то и дело мелькала по телевизору в разных программах, от встречи в публичном месте решительно отказалась.

Сидя в машине, она удивлялась, что вся эта история проходит как‑ то… буднично. Словно она подписывает очередной договор, рутинный и ничего не значащий.

Вечер был чудесный, уже почти по‑ летнему теплый. В воздухе, помимо выхлопных газов, носился аромат распускающейся листвы, настраивавший на романтические и легкие мысли…

Думать о шантаже не хотелось совсем.

Она вдруг поймала себя на мысли, что хочет утку по‑ пекински, а еще апельсин – с толстой оранжевой коркой, причем просто нестерпимо!

Инне показалось, что в машине пахнуло свежим ароматом цитрусовых, и она даже обернулась на заднее сиденье: вдруг там лежит забытый пакет из супермаркета?

Дверца открылась.

В салон ввинтился Иван Иванович с «дипломатом» в руках.

– Ну, как? – хмуро спросила она, чувствуя себя прямо какой‑ то девушкой Бонда. Для полноты образа она даже очки, державшиеся на лбу, опустила на положенное им место.

– Здравствуйте, – вздохнул Иван Иванович.

– Здравствуйте. Так что у нас там с делом?

Иван Иванович открыл «дипломат» и вытащил из него несколько снимков.

Инна взглянула и недоуменно покосилась на невозмутимого мужчину, сидевшего рядом:

– Кто это?

На фото было лицо мужчины лет тридцати пяти – сорока, невыразительное, с каким‑ то усталым, обветренным лицом, короткой стрижкой – ничего общего с описанием, данным Димкой и Егором. На других снимках этот же мужчина пребывал в куда более жалком состоянии: избит, оборван, с распухшим лицом, затекшими глазами‑ щелками.

– Его зовут Всеволод Саванков. Это начальник пресс‑ службы тамошних ментов, – охотно поделился информацией Иван Иванович. – Майор, между прочим. Так что вы мыслили верно.

– А… тот лысый, которого они видели на дороге?

– Он ни при чем. Случайный человек, который вылетел в Афины на следующий день. Всю операцию по шантажу разработал Саванков, надо признать, довольно неуклюже. Делиться ему не хотелось, видите ли… Вашего Диму он вычислил сам. Менты тоже носом рыли и даже подозревали, но предпочли замять эту историю. Труп свалили на молокососа, который машину угнал, у него и алиби не было. А вот Всеволод Анатольевич решил по‑ своему. Никому не сказал о своих открытиях, вылетел в Москву следом за вами, нанял бомжа, чтобы тот пакет принес… Ну, а дальше – дело техники. Мы на него быстро вышли. Он ведь вам звонил с нового номера, а потом с него же еще парочку звонков сделал. Тут и прокололся. Глупая история. Маятная. Беготни много.

– А компромат? – спросила Инна. – Вы уничтожили улики?

– Да нет там никаких улик. На видео лиц не различить. Заявление об угоне машины ваши пацаны подали честь по чести, да и преступник у них есть – нарик обдолбаный. Никому эта история больше не нужна. Саванков, кстати, так и не смог узнать, кто был вторым, так что Егору Александровичу наше почтение. На него вообще ничего нет. Любая защита, даже самая захудалая, легко разобьет все пункты обвинения, если таковое возникнет.

– Понятно, – вздохнула Инна. – Мы зря паниковали.

При мысли, что можно было отделаться малой кровью и не прибегать к помощи этого неприятного человека, ей стало как‑ то гадко.

Иван Иванович улыбнулся тонкими губами, обнажив мелкие мышиные зубы:

– Ну, как сказать… Конечно, если бы эта история попала в газеты, шуму было бы много. А вам это зачем? Теперь можете быть уверены – никто не будет болтать.

Инна молча сунула руку в сумку и вынула оттуда объемный пакет.

Иван Иванович заглянул внутрь, довольно крякнул и уложил пакет в «дипломат».

– А Саванков? – спросила Инна. – Он точно ничего не скажет?

– Точнее некуда, – улыбнулся Иван Иванович, и от его тонкой улыбки Инну мгновенно замутило. – Не желаете ли поужинать со мной, голубушка?

– Не желаю, – отрезала она. – И я уже сто раз говорила: никакая я вам не голубушка! Прощайте.

– До свидания, – вежливо сказал Иван Иванович и вышел.

Инна стартовала с места, как ракета, бросая сердитые взгляды в зеркало заднего вида.

Иван Иванович стоял на тротуаре и смотрел ей вслед.

Инна поежилась.

Ей внезапно показалось, что теперь она по‑ настоящему заключила сделку с дьяволом.

Часть 7

– Но почему? – обижено всхлипнула Марина. – Чем я хуже других?

– Не хуже, не лучше, – брюзгливо пояснил Ашот. – Молодая еще просто. Не засветилась как следует.

– Да я уже везде выступаю! – попробовала возразить она. – А для Кремля что, рожей не вышла?

Ежегодный концерт на Васильевском спуске был для Марины мечтой.

Первые лица государства, лучшие артисты страны!..

Отбор на это мероприятие шел жесточайший. Однако случалось, что на выступление приглашали и восходящих звездочек – для массовки, для разогрева, особенно если у них уже имелись хиты, попавшие в ротацию.

Задолго до концерта продюсеры начинающих, а иногда и маститых звезд, бились насмерть, отстаивая право участвовать в этих концертах, и только монстры вроде Алмазова за свою судьбу были спокойны. Им при любом раскладе волноваться было глупо…

Марина отчетливо помнила, как на таком же концерте год назад выступил ее злейший враг Дима Белов, тогда совсем еще не звезда первой величины. Но у Димы был мощный тыл в лице покойного ныне Люксенштейна…

У Марины тыл тоже был.

Ашота она только что удовлетворила в его кабинете, заняв привычную позу под его столом, давилась от отвращения, глотая его выделения, казавшиеся горькими, как яд. Хорошо еще, что теперь их встречи сократились. У Адамяна было много дел и без того, чтобы тратить его на третьеразрядную певичку – так он высказывался, ничуть не стесняясь ее присутствия.

А она терпела, поджидая подачки, как верная собачонка.

А что делать?!

Проявишь норов, как эта голенастая Рокси, – и мигом вылетишь из обоймы.

Хотя пример был неудачным…

Рокси ловко уцепилась за Черского и не только не потонула, но вновь вознеслась на его славе.

И мифический покровитель, которого эта громкоголосая лошадь прятала ото всех, снова позвал ее назад, да еще на ее же условиях.

Умеют же люди устроиться!

А тут…

Продюсер Марины – Петя Крапивин, которого она тоже, на всякий случай, осчастливила в постели, заверил ее: с выступлением на Васильевском полный ажур!

Конечно, козырное второе отделение ей никто не даст, там будут выступать звезды первой величины, но на открытие она может твердо рассчитывать.

Обрадованная Марина завизжала, полезла к Пете с поцелуями, а вечером потратила все свои сбережения на новые наряды.

Ведь перед первыми лицами государства надо выглядеть достойно!

Конечно, ни на президента, ни на премьера она не замахивалась, но вдруг какой‑ нибудь министр проникнется ее нежным голосом, наивными голубыми глазами и чистой кожей, выдернет ее из‑ под опеки Ашота и сделает настоящей звездой?!.

А что?

Вон у Таниты Линь муж в правительстве, какой‑ то министр, а Танита заливается на эстраде соловьем.

Чем, собственно, Марина хуже?

Двадцать девятого апреля, когда Марина вернулась из Киева, где даже участвовала во внеочередных выборах не то в украинскую Раду, не то в президенты – она не забивала этим голову, – Петя Крапивин сообщил: в концерте она участвовать не будет.

Они валялись на кровати гостиничного номера в Петербурге, где все еще было сыро, сумрачно, а весна, уже вовсю шумевшая в Москве, ощущалась как‑ то неопределенно – намеком, полутоном, словно постучалась, да так и застыла на пороге…

Гостиничный номер был так себе.

Безликий, неуютный, со стандартной обстановкой, даром что люкс.

По статусу ни Марине, ни ее продюсеру дорогих гостиниц еще не полагалось, вот и приходилось перебиваться чем придется. Светлые обои, двуспальная кровать, точнее – две сдвинутых односпальных. На тумбочке – телевизор, на стене картинка с пошлым пейзажем. В неровно стоящем платяном шкафу покосилась дверца, и потому ее не следовало закрывать плотно, а ручка, стоит дернуть посильнее, оставалась в руке…

Как там говорили в старой сказке?

«Убожество – и никакого художества»?

Впрочем, какая разница?..

Душ имеется, кровать есть, а большего и не надо.

Если бы концерт, который она отработала, был чуть пораньше, они бы спокойно уехали в Москву поездом или улетели самолетом.

Но она так устала, что была рада задержке.

К гастролям, как оказалось, тоже надо привыкать, и это давалось особенно тяжело: спать в поездах и самолетах она еще не научилась, отчего на концерты часто выходила разбитая. И только на сцене – вот она, волшебная сила искусства! – преображалась, словно за спиной вырастали крылья…

Энергия зрителей била в лицо, отчего Марина молодела на несколько лет, чувствуя себя школьницей.

Помимо этого, грела мысль о предстоящих первомайских праздниках и выступлениях у Кремля, как и было обещано.

И вдруг такая засада…

– Почему ты мне сразу не сказал? – возмутилась она и даже толкнула его в тощую грудь, да с такой силой, что Петя едва не свалился с кровати.

– Да как‑ то из головы вылетело, – попробовал он оправдаться, снисходительно улыбаясь.

– Потрахаться у тебя из головы не вылетело почему‑ то?! – ядовито уточнила она и, откинув одеяльце, решительно встала.

Петя попытался удержать ее, но Марина зло выдернула руку:

– Ты понимаешь, как я рассчитывала на этот концерт?

– Ну и чего ты орешь? – миролюбиво спросил он. – Ты же знаешь, я не решаю эти вопросы. Не мой уровень. И потом: у тебя и так первого числа два концерта! Тебе мало, что ли?

– Да! – заорала Марина, позабыв, что она стоит перед ним совершенно голая. – Да! Мне мало! Потому что эти концерты – в ночных клубах. Их никто не увидит. А это выступление показали бы на всю страну! Обо мне узнали бы даже во Владивостоке! Для меня это – шанс! Сколько мне еще горбатиться на всяких второсортных площадках за гроши? Я же певица, в конце концов! Понимаешь? Пе‑ ви‑ ца! Настоящая!

– Марусь, ну чего ты так раскочегарилась? – лениво протянул Петя. – Ну, не этот концерт, так следующий, делов‑ то. Давай, иди ко мне…

– Я тебе не шалава подзаборная, чтобы по первому свистку в койку прыгать, – прошипела Марина.

Петя презрительно скривился:

– Да? А кто ты?

Марина, которая в этот момент раскопала под простынями свои трусики и пыталась натянуть их, запуталась в тоненьких полосочках кружев и едва не свалилась.

– Что ты сказал? – недоверчиво произнесла она.

– Я не сказал, я спросил: кто ты? Не шалава? Орлеанская девственница? Со мной трахаешься, у Ашота отсасываешь… Кому ты еще давала? Кажется, звуковику, верно? Я понимаю, что это все ради искусства, как иначе?! Только дела это не меняет. Шалава ты и есть. С кем угодно готова лечь, лишь бы на кочку повыше вскарабкаться.

– Замолчи! – завизжала Марина. – Заткни свое хайло, козел! Урод!..

– На себя посмотри…

– Пошел вон отсюда, скотина! Если ты думаешь, что я позволю к себе хоть пальцем теперь прикоснуться, то ты очень и очень… да… очень и очень!

– Ну‑ ну? – подбодрил ее Петя. – Что я – «очень и очень»?

От волнения и злости она никак не могла подобрать нужное слово.

Вечно с ней так!

Стоит разволноваться, и слова застревают в голове, особенно если на нее смотрят в упор, как этот…

Ишь, развалился на кровати и скалится…

Марина зло дернула трусики, и материя затрещала у нее под пальцами.

– Сегодня же скажу Ашоту, что хочу другого продюсера, – прошипела она с яростью.

Петя пожал худыми плечами:

– Ну, скажи.

– А завтра же тебя тут не будет. Поедешь обратно в Кировскую филармонию, будешь там бабкам водевили ставить.

Петя даже бровью не повел. Презрительная улыбка не сходила с его губ.

Марина схватила кофточку и натянула ее прямо на голое тело.

– Чего разлегся? – прикрикнула она. – Я же сказала: убирайся!

– Дорогая, – усмехнулся Петя. – Это мой номер.

Блин!!!

Марина хотела сказать ему что‑ нибудь гадкое, но все угрозы уже были высказаны.

Ей нечего было добавить, и потому она, натянув джинсы, сунула ноги в туфли и гордо вышла в коридор, громко хлопнув дверью.

Вышколенная секретарша невозмутимо сообщила, что на улице ждет такси. И как только умудрилась узнать, когда Марина захочет уйти?

Подслушивала, что ли?

Взглянув на ее гладкую, как яйцо, физиономию, Марина подумала, что в глубине души секретарша Ашота презирает ее.

К горлу подступила тошнота, и Марина сглотнула, заставив провалиться подступивший комок.

Он рухнул в желудок, как утюг.

Секретарша смотрела на нее внимательно, как верный дрессированный пудель.

Ну и пожалуйста!

Усевшись на заднее сиденье желтой «Волги», Марина всхлипнула, но потом, подумав, что плакать перед плебеем‑ шофером восходящей звезде не пристало, вытерла слезы рукавом.

Настроение было препоганым.

Глядя в окно на пролетавшую мимо Москву, Марина мрачно размышляла о своей жизни.

Не так она представляла свою карьеру.

Не так.

Ашот отказался избавить ее от Пети, что несколько удивило и разозлило ее. В глубине души Марина надеялась, что теперь, когда она регулярно одаривает Адамяна своей благосклонностью, он будет потакать ее капризам.

Однако Ашот вел бизнес железной рукой и на корню пресек все попытки избавиться от Петра.

От злости Марина едва не сообщила, что Петя регулярно спит с ней, но потом прикусила язык.

Возможно, Ашот давно знает об этом от того же Крапивина и в глубине души потешается над ней. Хотя вполне возможно, что они оба смеются, обсуждая, насколько хороша она в постели.

Скоты!

Концерты, почти ежедневные, быстро перестали радовать. Да и что это были за концерты?!

Большой сцены ей пока не давали, очень редко удавалось выступить в «сборных солянках», на разогреве у состоявшихся звезд, где‑ то в начале, когда площадки еще полупусты, а народ трезв и вял. Отпев одну или две песни, Марина уходила под жидкие аплодисменты. Народ ждал звезд, на восходящих старлеток реагировал плохо…

Но куда хуже были сольники в камерной атмосфере ресторанов, а иногда даже саун, где ей, потной от страха и омерзения, под аккомпанемент минусовки, звучащей из музыкального центра, приходилось выступать перед жирными, лысеющими мужиками.

В лучшем случае она уходила под звук собственных каблуков, а в худшем…

Об этом ей вспоминать не хотелось.

Пару раз отвертеться не удалось, и Марина вкусила всех «прелестей новой жизни»…

Денег тоже не хватало.

Что она зарабатывала?

Слезки…

За выход больше сотни долларов ей не давали, за концерт – двести‑ триста максимум.

Даже когда она жила с Залевским, денег было больше.

Разрыв с ним прошел болезненно в прямом и переносном смысле. Он вернулся со съемок в неурочное время, мятый, пьяный, с налившимися кровью глазами, уселся напротив с бутылкой пива и посмотрел на Марину с заметным отвращением.

Безошибочно определив его настроение, она насторожилась.

– Говорят, ты в певицы подалась? – ядовито произнес он.

Марина съежилась.

Этот тон она знала хорошо.

Даже слишком хорошо.

Была бы возможность отступить – забилась бы в щель, чтобы переждать надвигающийся ураган, а потом улестила бы, отвлекла…

Вот только бежать было некуда.

Она попыталась встать, но Залевский схватил ее за руку так, что она зашипела от боли, как кошка, и толкнул в кресло.

– Мне же больно! – всхлипнула она.

– Больно ей… Я тебя спрашиваю: ты что, на эстраду намылилась?

Марина потерла руку, на которой выступило красное пятно, и запальчиво воскликнула:

– Ну а что такого? Я ведь тоже хочу сделать карьеру. У меня неплохие данные для вокала, и потом…

Она не договорила.

Залевский легко, без замаха, тыльной стороной ладони ударил ее по лицу.

В последний момент Марина успела отшатнуться, и потому он задел ее лишь кончиками пальцев.

Тем не менее она схватилась за щеку и привычно заканючила, надеясь, что Залевский оставит ее в покое.

– С Ашотиком е…ся? – ласково поинтересовался Залевский. – Молодец! Давай, по стопам подружки топай. Ашотик хороший, добрый. Он тебя тоже в порнушку пристроит, если уже не пристроил. Ну, что, договор подписала?

Марина промолчала.

– Значит, подписала, – удовлетворенно произнес Залевский. – Ашотик свое дело знает. Как договаривались‑ то? Он тебя рачком поставил или под столом у него отсасывала, у людей на глазах?

Воспоминания о недавнем унижении заставили Марину покраснеть, а Залевский, вглядывавшийся в нее, как притаившийся хищник, вдруг расслабился и прикрыл покрасневшие, опухшие веки.

– Собирай барахло, шалава, – устало сказал он. – Я тебя, тварь, не для того на помойке подобрал, чтобы ты у меня за спиной со всей Москвой трахалась.

Марина, скорчившись от страха в кресле, не поверила своим ушам.

Собирать барахло?

И куда она с ним?

На Казанский вокзал?!

Кто бы мог подумать, что очень долго она, до сих пор ощущавшая себя в его присутствии беспородной шавкой, будет стараться полюбить этого слегка обрюзгшего от пьянства, но все еще очень красивого мужчину?

Будет взахлеб рассказывать знакомым об их чувствах, придумывать сюрпризы, дарить ему милые пустячки, бросаться с поцелуями, терпеть его снисходительные ласки и ленивый секс…

И все это время сознавать, что нет ни любви, ни привязанности, ни даже привычки – только страх.

За будущее.

И за свою жизнь, потому что «красивый мужчина» не стеснялся пускать в ход кулаки…

Залевский нащупал пульт, ткнул им по направлению телевизора, и с плазменной панели тут же грянул бодрый дикторский голос, сообщавший о визите президента страны не то в Курскую, не то в Калужскую область, где, по слухам, чиновники совершенно потеряли совесть, украв не то сто миллионов, не то двести. А эти средства между тем были направлены на ремонт трасс всероссийского значения.

Марина слушала невнимательно и по‑ крабьи, боком, вытекала из кресла в спальню, чтобы там, за дверью, успокоиться и подождать в тишине.

Авось он заснет, а потом забудет о своих словах…

Пьяный же…

Она просидела на краешке кровати почти час, слушая, как бубнит телевизор.

Мысль о том, что придется покинуть эту спальню, больше не спать на кровати, застланной пушистым покрывалом, была невыносима.

Когда же осмелилась выглянуть, Залевский тут же повернул голову.

– Ну что? – хмуро спросил он. – Собралась?

– Нет еще, – проблеяла она и скрылась, сообразив, что на сей раз ничего изменить не удастся.

Вытащив из шкафа чемодан, она побросала в него вещи.

Их было много.

Марина пыхтела, стараясь утрамбовать их как можно плотнее, но они все равно вываливались.

И, что самое обидное, в чемодан не помещалась шуба.

Взять же еще один чемодан Марина не осмеливалась, его Залевский покупал для себя и вряд ли позволил бы вынести.

Чемодан был совершенно шикарным, из кожи крокодила или какой‑ то другой рептилии, вроде комодского варана. Гладить его было приятно и почему‑ то немного страшно, словно это и не чемодан был, а хищный ящер с двумя рядами острых зубов. Сунешь в него руку, а он – ам!

И нет руки.

Затолкав шубу в чехол, она сложила его пополам и сунула под мышку, как матрац. Вдохнув, как перед прыжком в воду, Марина вышла в гостиную и тут же врезалась в Залевского.

– Таможенный досмотр, – весело сообщил он и махнул рукой с зажатой в ней бутылкой.

Пиво выплеснулось прямо на Марину, и она поморщилась от отвращения. Заметивший это Алексей брюзгливо поджал губы и, качнувшись, вырвал чехол с шубой у нее из рук.

– Так, что тут у нас? – пробубнил он. – О, незадекларированный товар. А чек у вас, милочка, на него есть? Отсюда пушнину без чека никак нельзя вывозить. Изымаем!

Он швырнул шубу куда‑ то на пол и потянул к себе чемодан.

– Леша, не надо! – взмолилась Марина, но он ее не слушал.

Если минуту назад она еще надеялась, что он остановит ее, передумает, то сейчас надежда растаяла, как мятный леденец.

Перевернув чемодан, он вытряхнул содержимое на пол.

Расшвыряв вещи пинками, Залевский с гадким хихиканьем вылил на них пиво. Шипящая пена забурлила на блузке от «Армани», которую Марина купила на распродаже, с каким‑ то ехидным превосходством.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал он. – Теперь можете забирать. Таможня дает добро.

Марина даже не попыталась собрать вещи.

Перешагнув через них деревянными ногами, она гордо бросила на столик ключи и, чеканя шаг, пошла к дверям с одной только сумочкой в руках.

Ключи, прощально звякнув, покатились по столешнице и свалились на пол, но Марина не обернулась.

В тот момент, когда она перешагнула через порог, Залевский подбежал к дверям и пнул ее под зад.

От удара она полетела вперед, бухнулась на колени в неприличной позе, сдирая колени и локти о пол.

Дверь за спиной бахнула, замки издевательски лязгнули, словно хихикнув на прощание.

– Чтоб ты сдох, – пожелала Марина, поднимаясь.

Охая от боли, она осмотрела сбитые локти, из которых сочилась кровь…

Ашот, к которому она явилась через три часа после изгнания, долго хохотал, похрюкивая от удовольствия, а потом, вызвав секретаршу, в два счета нашел крохотную квартирку на окраине Москвы. Переехав туда, Марина, устроилась на табуретке и с легкой грустью сравнила скудную обстановку с шикарной меблировкой квартиры Залевского.

Найти в этой тесной клетушке что‑ то позитивное было тяжело.

– Ну, по крайней мере, тут меня маньяк точно не найдет, – вздохнула Марина.

Через несколько дней эта мысль укрепилась в ее сознании.

После нападения на Ленку Марина вообще перестала выходить из дома без сопровождения.

Как бы ни уверяли милиционеры, что теперь двор под особым контролем, она не верила и была даже рада переезду. Милиционеров – даже того, с разноцветными глазами – Марина считала бездельниками.

Изрезанное тело подруги снилось ночами…

Напуганная Марина с удовольствием уезжала из Москвы, уверенная, что только за пределами МКАД ее жизни ничего не угрожает.

Новая квартира в блочной пятиэтажке времен правления кукурузного лидера, с убогой обстановкой, убеждала в том же.

Здесь Марина спокойно спала по ночам, не опасаясь встретить мужчину с раскосыми глазами бутылочного цвета.

Сюда она возвращалась поздно ночью после концертов, пила обжигающий рубиновый чай, валялась на продавленных диванных подушках, смотрела телевизор, где, случалось, уже показывали и ее, и мечтала, мечтала…

Злейшего врага Димку Белова показывали чаще.

И не просто выступления, а клипы – серьезные, дорогие!

После смерти продюсера он не потонул, как ему пророчили многие, а вознесся еще выше, о чем Марина очень сожалела.

Ничуть не реже показывали и Егора, о котором она думала без особого удовольствия, но и без раздражения.

Лежа на диване, опираясь на локоть, Марина с неохотой сознавала, что все‑ таки тогда, пару лет назад, когда они жили в одном доме и виделись почти ежедневно, Черский был ее тайной любовью.

Вот только не вышло из этого ничего.

Вернувшись от Ашота, злая и расстроенная Марина потянула на себя тяжелую дверь подъезда.

Поднявшись на четвертый этаж, она вытащила из сумочки ключи и подошла к двери.

Свет на площадке не горел, но в небольшое оконце попадали отблески фонаря. Марина сунула ключ в замочную скважину, когда услышала позади не то вздох, не то стон.

Похолодев от ужаса, она обернулась и, увидев направляющийся к ней смазанный силуэт, поняла, что переоценила свою безопасность.

Сил на то, чтобы закричать, не осталось. Марина уперлась спиной в дверь, вдохнула, а рукой все шарила, шарила за собой, нащупывая оставшийся в скважине ключ. Тень скользнула ближе, выплывая из полумрака:

– Здравствуйте, вы же Марина?

Голос был какой‑ то странный.

Высоковатый для мужчины, скрипучий, с протяжными гласными, и уж точно не похожий на тягучие интонации маньяка, который просто мурлыкал, когда гладил ее ножом по щеке…

– Что? – глупо переспросила Марина.

– Вы Марина Михайлова?

В подъездной темени ничего было не разобрать.

Марина подалась вперед. Тень шевельнулась, и, к своему удивлению, Марина увидела перед собой женщину лет пятидесяти, в темном костюме, с сумкой в руках.

– Д‑ да, – неуверенно произнесла Марина. – А вы?

– А я Галина Андреевна. Тетя Лены Баженовой.

Ленкина тетка?!

У Марины отлегло от сердца, а потом в голове снова заклубилось глухое беспокойство.

Как она ее нашла? И что вообще нужно Ленкиной тетке от бывшей подруги племянницы?

Как бы то ни было, женщин Марина не боялась, поэтому, успокоившись, повернула ключ в замке и сказала:

– Проходите. Чего на пороге‑ то разговаривать.

Галина Андреевна вошла внутрь, привычным движением скинула туфли и прошла в единственную комнатку, служившую и гостиной, и спальней. Марина с непроницаемым лицом наблюдала, как женщина разглядывает все углы со странным выражением лица, на котором было что‑ то вроде…

Разочарования?

Да, пожалуй.

У нее даже лицо вытянулось, а уголки губ опустились вниз, словно она была недовольна увиденным.

Взгляд у нее был тяжелым.

Марина невольно поежилась, чувствуя себя виноватой.

Она уже пожалела, что впустила Ленкину тетку в квартиру. Можно было и на лестнице поговорить.

Может, она и не тетка вовсе, а аферистка?!

Видеть тетку Лены Марине пришлось всего пару раз, и то мельком…

– Вот вы как живете, – протянула Галина Андреевна. – А я думала, что у артистов все более… более…

– Богато? – подсказала Марина.

– Ну, да, наверное. Вы же должны бешеные тыщи получать, а живете скромненько так…

– Бешеные тыщи у Алмазова, – ответила Марина. – А я только начинаю.

– А квартира ваша? Раньше вроде не было…

В голосе тетки послышалось ядовитое ехидство.

– Съемная. Пойдемте на кухню, чаю попьем.

Галина Андреевна посмотрела на Марину оценивающе, словно прикидывая, чего ждать от чаепития.

Этот взгляд‑ рентген маленьких, угольно‑ черных глаз напомнил Марине картинку с увеличенными буркалами паука – двумя большими и еще десятком маленьких.

Типичный паук эта Ленкина тетка, только щупалец не хватает!

Неудивительно, что Ленка ее побаивалась и, ожидая с надеждой, что та откинет копыта, не отваживалась на открытый бунт.

Муха в паутине тоже бьется только в первые минуты, а потом, спеленатая коконом, отравленная ядом, безнадежно ждет своей участи…

– Ну, давайте ваш чай, – решительно кивнула Галина Андреевна. – К тому же разговор у нас будет долгий.

Марине чаю не хотелось.

После тяжелой встречи с Ашотом хотелось вымыться, забраться на диванчик и, поставив на табуретку рядом тарелочку с куриными котлетками, смотреть телевизор, гадая, не мелькнет ли где ее собственное личико…

Вчера она смотрела кулинарное шоу Черского, где приглашенная звезда Калерия Кудряшкина готовила котлетки из куриной грудки. Она яростно молотила по филе колотушкой, резала, смешивала с луком, обжаривала, а потом они с Егором все это ели и нахваливали.

После шоу Марине немедленно захотелось куриных котлеток!

Вечером она точно так же отбивала куриное филе колотушкой, лепила, жарила и ела, хватая котлеты пальцами прямо из миски.

Сейчас бы котлетку…

Положить на хлебушек, пусть холодную…

На кухне тетка уселась на самое удобное место, которое Марина на правах хозяйки всегда занимала сама, и это сразу взбесило хозяйку.

Марина сунула чайник под кран, решив, что фильтрованной воды гостья не заслужила, вытащила из холодильника вазочку с конфетами и слегка подсохший рулет, нарубленный щедрыми ломтями, и поставила на стол.

– Как Лена? – поинтересовалась Марина с фальшивым сочувствием, не поворачиваясь к тетке лицом.

Однако даже спиной она чувствовала неприязнь, сочившуюся из каждой поры гостьи.

– Плохо Лена, – холодно ответила Галина Андреевна. – А чего ты ждала? Одно легкое ей удалили, второе еле работает. Почти не встает. Я ее даже к родителям отправить назад не могу. И в больницу не кладут.

– Да, – печально кивнула Марина. – Плохо.

Говорить о бывшей подруге совершенно не хотелось.

Расстались они некрасиво: даже узнав от милиции о случившемся, Марина не нашла в себе сил поехать к Ленке в больницу, где та четверо суток не выходила из комы. Потеряв много крови, с пробитым легким, Ленка выжила просто чудом.

Однако Марина, вспоминая иногда об этом случае, радовалась, что удары ножом достались не ей, не испытывая никаких угрызений совести…

Чайник свистнул и плюнул кипятком.

Марина налила две чашки, бросила в них пакетики с заваркой и устроилась напротив Галины Андреевны.

За окошком вдруг что‑ то стукнуло и поскреблось.

Марина вскинула глаза.

Воробей, серый, взъерошенный, сидел на форточке, разинув клюв.

Наверное, пить хотел, дурилка!

А может, просто еще не отвык получать от папки с мамкой подачки, вон, на клювике еще виднеется детская желтая каемочка…

Слеток небось, живет на чердаке и впервые решился на отчаянный прыжок в бездну на хилых крылышках.

Как не страшно?!

Внизу люди, машины, кошки, а он прыгает…

Марина отвела взгляд от воробья, придвинула к себе чашку и вопросительно поглядела на Галину Андреевну.

– Чего на угол садишься? Так ты замуж никогда не выйдешь, – усмехнулась та. Марина неуверенно улыбнулась.

Захотелось сказать что‑ то приличествующее случаю, но в голове вертелась какая‑ то глупость, вот и брякнула, не подумав, пафосно:

– Я уже замужем за сценой.

Галина Андреевна так посмотрела на нее, что весь победоносный настрой тут же испарился.

Марина мгновенно вышла из себя и потому достаточно резко спросила:

– Как вы меня нашли?

– А вот непросто было тебя сыскать, – охотно ответила тетка. – Сперва через милицию пробовала. Но к тому времени ты от Залевского съехала. Я даже думала, ты насовсем уехала в свой Зажопинск, а тут Леночка тебя по телевизору увидела. Пробовала тебя через Москонцерт разыскать – там справок не дают. Даже на выступление твое приходила, ждала за кулисами, да только не получилось подойти. Ну, хоть музыку послушала.

– Понравилось? – спросила Марина.

– За полторы‑ то тыщи? Не смеши меня. Ты и на пятьсот не напела, форсу только много, – махнула рукой Галина Андреевна. – Хорошо хоть Лешка, дружок ваш, сказал, где ты живешь. Знала б раньше, я б просто на улице подождала. Вот в мое время певицы были, я понимаю…

Слушать это не было сил.

Марина с силой грохнула чашкой о стол.

Воробей испугался и спрыгнул с форточки. Марина заметила, как его тень пронеслась вниз.

Вот бедняга!

– Вы зачем пришли? – грубо спросила она. – Чтобы гадости мне говорить?

– Нет, милая моя, – прищурилась Галина Андреевна. – Не за этим. Лена, как я сказала, плоха очень. Ей уход нужен, лекарства дорогие, а я одна ее не потяну. На родителей ее надежды мало. Отец шофер, а мать вообще на инвалидности. А у меня, сама знаешь, поди, всего одна комната, да и не молоденькая я – с лежачей больной‑ то тетешкаться…

– Вы хотите, чтобы я ее к себе взяла или просто денег дала? – холодно поинтересовалась Марина.

Ей все же хотелось удержать лицо.

Чтобы эта тетка в тусклой одежде, с блеклым, как застиранная тряпка, лицом преисполнилась уважения.

Но не получалось.

Руки тряслись от волнения и злости.

Марина даже взяла конфету и стала терзать фантик, скрывая свое состояние.

Галина Андреевна скривилась так, что было совершенно невозможно понять, плачет она или смеется:

– Денег, конечно, милая моя. Все‑ таки в том, что случилось, ты виновата.

Марина вытаращила глаза:

– Я?

– Ты, голубушка, ты. И зенками своими не сверкай. Леночка мне все рассказала. И про маньяка, который за тобой бегал, и как ты ее из квартиры выгнала. А ведь сама к нам ходила, холодильник выжирала, когда бедной была. А сейчас смотрите‑ ка на нее! Зазналась, в телевизоре с голыми ляжками скачет, а то, что подругу из‑ за нее изрезали, и дела нет…

Голос Галины Андреевны с каждым сказанным словом возвышался, как рев взлетающего самолета, становясь все выше и выше, только вот в отличие от ровного гула мотора в голосе слышались всхлипы и скрипы истерики, готовой испортить всю слаженную работу.

– А ваша дорогая Лена не сказала, за что ее Залевский прогнал? – закричала Марина. – Или почему Антон с ней жить не захотел?

– Рассказала, рассказала, – закивала Галина Андреевна, наклоняясь вперед так, что ее дыхание обожгло Марине лицо. – Потому что ты, вертихвостка, в уши пела всем, какая у тебя подруга плохая. Оклеветала девочку, а те и поверили!

– Я оклеветала?

– Ну, не я же!

– Да ваша Леночка в порнухе снималась, – взвизгнула Марина. – На каждом углу ее диски продаются. Я вообще про это знать не знала, пока Леша не рассказал. И Антон от него узнал, так что нечего тут на меня свою грязь бросать!

– Это кто грязь? – заорала Галина Андреевна. – Это мы грязь? Да я двадцать лет… на заводе…

Черные страшные глаза затягивало красноватой пленкой ярости.

Марина невольно глянула на кухонный стол, на котором лежала скалка, оставленная со вчерашнего вечера.

Галина Андреевна, вцепившаяся в стол побелевшими пальцами, заметила этот вильнувший взгляд и обернулась. А увидев скалку, как‑ то сразу успокоилась, поерзала и продолжила уже другим, деловитым тоном.

– Ну, значит, так, – сказала она. – Вижу, что много с тебя не возьмешь, потому согласна на пять тысяч ежемесячно.

– Рублей? – оторопело поинтересовалась Марина.

Галина Андреевна рассмеялась, словно скрипучий, несмазанный замок. Услышал бы ее давешний воробей, еще раньше спрыгнул бы вниз от ужаса…

– Долларов, естественно.

Теперь рассмеялась Марина.

– Нет, у вас не все дома. Откуда у меня такие деньги? А хоть бы и были, все равно ничего бы не стала платить. С какой стати?

Тетка нехорошо прищурилась.

– А с такой, дорогуша, – сладким, как мед, голосом, сказала она, – что если ты мне денег не дашь для подруги своей, которую ты, кстати, ни разу не навестила, я всем газетам расскажу, что ты за человек.

Марина стиснула зубы и с трудом подавила желание швырнуть чашку с нетронутым чаем в голову Ленкиной тетке.

Хороша семейка, однако!

Одна в порно снимается, вторая деньги вымогает…

И что теперь делать?

В голове неожиданно завозилось давнее воспоминание.

Еще когда Марина жила на старой квартире, вместе с Димкой, они захаживали в гости к Егору, совершенно никому не известному, куда более гостеприимному и ничуть не пафосному.

Тогдашний Егор работал в газете, носился по городу в поисках свежей информации. Как‑ то за столом он, отвечая Димке на вопрос о пиаре, глубокомысленно изрек:

– Сенсация не живет дольше суток, особенно теперь. Время другое. Даже самый черный пиар, любой скандал – завтра уже пропахнет нафталином! Потому, если вы станете звездами, советую никогда не отвечать на любые сплетни в газетах, не судиться, не комментировать.

– Это как? – возмутился Димка. – Они будут сочинять про меня всякую хрень, а я буду им с рук спускать?!

– Будешь. А иначе любую историю раздуют до небес. А так отмолчался – и завтра все уже никому не интересно…

Тогда Марина была готова поддержать Димку.

Как это – не судиться, не реагировать?

Разве можно такое позволять?

В конце концов, должна существовать на свете справедливость?!

Но потом ей, уже начавшей вращаться в богемной тусовке столицы, периодически приходилось слышать о судебных процессах с газетами.

Шуму в итоге было много, а толку – ноль. Моральный вред, нанесенный издательством артисту, суды оценивали скудно, то ли игнорируя непомерные запросы селебрити, то ли от зависти к их гонорарам. Многомиллионные иски в итоге сокращались до мизера. Артисты, скрипя зубами, уверяли, что главное – это принцип и что они все‑ таки призвали акул пера к ответу!

Акулы похихикивали, переводя на счета звезд смехотворные суммы.

Сейчас Марина была готова признать правоту Егора.

В конце концов, денег у нее все равно нет, да и глупо ежемесячно отстегивать Ленке аж по пять тысяч баксов.

В конце концов, не Марина напала на нее…

– Можете рассказывать кому угодно, – презрительно сказала она. – Хоть сейчас. Пожалуйста! Начните с соседей моих. На лестнице выкричитесь. Во дворе! В «Голос Америки» сообщите, мне от этого ни жарко ни холодно.

Тетка Ленки откинулась назад и пробуравила Марину своими паучьими глазами:

– Думаешь, я этого не сделаю? – процедила она.

Марина выдержала ее взгляд, залпом выпила чай и поднялась:

– Думаю, сделаете. Только я ведь и ответить могу. И все расскажу про вашу Леночку и про то, как вы деньги вымогали. Еще и в суд обращусь. Неизвестно, кому больше поверят – восходящей звезде или порноактрисе!

Галина Андреевна помолчала, а потом встала и пошла к дверям, спотыкаясь о разбросанные тапки. Обувшись, она с минуту переводила дыхание, а потом заявила с жалостливым высокомерием:

– Да уж, сразу видно, что вы все одним миром мазаны. Совести нет ни у тебя, ни у Антона. Ничего, погоди, отольются тебе наши слезки!

В темной прихожей это прозвучало как проклятие.

Марина поежилась, а потом решительно дернула дверь на себя.

– Убирайтесь! – приказала она. – И не приходите больше!

В конце мая, когда вовсю цвела сирень, из клумб торчали веселенькие плотные тюльпаны на длинных ножках, Марина получила приглашение выступить на нескольких «сборных солянках», причем самая главная из них была на Васильевском спуске, у самого Кремля! Ашот каким‑ то чудом выбил ей это выступление, да еще в престижной второй части концерта.

Приглашение Петя Крапивин принес чуть ли не в зубах и долго вилял хвостом, прежде чем она соизволила его простить…

Впрочем, что уж там…

Она простила Петю сразу, поскольку Васильевский спуск – это хоть и не сам Кремлевский дворец, но уже очень и очень близко, авось ее робкая мечта на брак со спикером Госдумы или каким‑ нибудь завалящим министром не так уж безнадежна!

В Москве гремели выпускные балы, потому отбор на концерт был не таким жестким, как на первые майские праздники.

Жаль, конечно, что не удалось выступить ни первого числа, ни девятого. Эти концерты показывали по всем каналам, а вот покажут ли праздник всей учащейся молодежи – не факт.

Молодежь ходила счастливая, в белых фартучках, рубашечках, бантиках, с красными и синими лентами наперевес – все безнадежно пьяные, громкоголосые. Марина, не так давно сама пребывавшая в статусе выпускницы, чувствовала это будоражащее лихорадочное веселье под неподвижным бездонным небом…

За кулисами огромной сцены тоже царила кутерьма, но отнюдь не веселая, а самая что ни на есть деловитая.

Артисты, режиссеры, помощники режиссеров, администраторы, продюсеры, мальчики и девочки из балета, музыканты сновали туда‑ сюда, причем по выражению их лиц можно было догадаться, кто уже выступил, а кто еще нет.

Выступающие были сосредоточены и собраны, отстрелявшиеся – расслаблены и спокойны.

Но почти всех, за исключением Марины и еще нескольких новичков, происходившее на сцене волновало мало.

Редкие артисты задерживались за сценой, чтобы посмотреть концерт.

Выступив, артисты успевали перемолвиться парой фраз с коллегами, обменивались дежурными поцелуями и разбегались кто куда.

Май – хлебное время, корпоративов много, и везде надо успеть, а Москва меньше не становилась, из‑ за проклятущих пробок выезжать следовало загодя…

Болтающие тоже делились на группки – по интересам.

Они шушукались, смеялись, пили минералку и даже что‑ то жевали, поглядывая в ее сторону довольно равнодушно.

Но самое обидное для Марины было то, что ее практически никто не узнавал, даже администраторы. Ей, прямо как собаке, повесили на шею розовую карточку, на которой было написано ее имя, приклеена фотография, а под ними жирными буквами было выведено: «артистка». На музыкантах карточки были синего цвета. Обслуживающий персонал всех мастей носил на веревочках зеленые.

Мимо, в расшитом блестками пиджаке, продефилировал Алмазов.

На нем карточки не было – Марина посмотрела специально.

Кто же не знает Алмазова?!

Рядом с Алмазовым семенило существо неопределенного пола, с зеленой карточкой на груди. Существо подобострастно заглядывало Теодору в глаза, щебетало, спотыкаясь и путаясь в собственных ногах. Угнаться за двухметровым Алмазовым было трудно, на один его шаг приходилось полтора, а то и два шага нормального человека. Теодор что‑ то снисходительно отвечал и, судя по интонациям, приседающее перед ним существо ни в грош не ставил.

Заметив, что Марина наблюдает за ним, Алмазов скривился, словно у него внезапно схватило зубы…

Она поспешно отвернулась и стала разглядывать бок сцены, узкую лесенку, колонки и прожекторы, в которых не было ничего интересного.

У лесенки стояли Егор, ненавистный Димка, еще более ненавистная Гайчук и дылда Рокси, ржавшая, как лошадь. Черский на это никак не реагировал, только между бровей прорезалась чуть заметная складка, когда Рокси начинала смеяться. У Егора в руках была плоская блестящая фляжка, которую они пускали по кругу, по очереди отхлебывали, морщились и передавали следующему.

Вот бы и ей сейчас хлебнуть чего‑ нибудь эдакого…

Может, тогда уйдет эта противная дрожь из коленок?

Стоять просто так, ожидая своего выхода, было скучно.

Разговаривать с Мариной никто не спешил.

Еще несколько минут назад она изображала из себя звезду – усталую, сосредоточенную и немного презирающую простых смертных, поскольку эта роль ей невероятно нравилась.

Но здесь, где еще полтора десятка начинающих что‑ то вот так же «изображали», это было глупо. Она видела, как молодежь изо всех сил лезет на глаза маститым артистам и продюсерам, подобострастно здоровается и признается в любви и почитании, и все это выглядело невероятно лицемерно.

Нет, никогда она не полезет целовать пятки Алмазову!

Подумав, Марина двинулась к смеющейся компании.

Ее перемещения заметил только Димка.

Егор и Аксинья, вытянув шеи, наблюдали за происходящим на сцене, готовясь выйти и объявить очередного исполнителя, а Рокси кому‑ то звонила, заткнув одно ухо.

– Привет, – бодро сказала Марина. – Как у вас тут весело.

Прозвучало на редкость фальшиво, и за эту фальшь Марина себя немедленно возненавидела, но съехать с этого целлулоидного тона никак не могла, хотя от него разило дешевой пластмассой.

Она вспомнила, как в детстве ломала с друзьями неваляшек, складывала обломки в спичечный коробок, поджигала, быстро тушила, бросала, куда придется, и кричала «пожар! »

Из коробка шел густой вонючий дым.

Для этих дымовушек, как они называли их с ребятней, годились только неваляшки и еще некоторые линейки, но линеек было не достать.

Эта забава казалась им страшно веселой!

Вот и сейчас она чувствовала, как будто кто‑ то крикнул «пожар», а пожара‑ то и нет. Дымовушка – не более того…

Аксинья даже не обернулась.

Егор кивнул и пошел на сцену.

Рокси окинула Марину беглым взглядом и равнодушно помахала рукой, а Димка скривился.

– Жарко сегодня, – продолжила Марина. – У меня потом еще два выступления. А у вас?

– А у нас… даже не знаю сколько, – снисходительно ответил Димка. – И выспаться бы перед завтрашним днем, потому что у меня концерт в Кремле.

Концертом в Кремле он Марину уел!

Она угасла и замолчала.

Рокси сунула телефон в сумку и сделала шаг вперед.

На сцене Егор и Аксинья перебрасывались дежурными шуточками и тянули время, пока музыканты расставляли оборудование. До Марины донеслись их голоса, многократно преувеличенные динамиками:

– …Вы знаете, Егор, недавно я обсуждала проблемы современной молодежи с режиссером Иваном Хлыстовым. Его как бывшего священника очень волнуют рост наркомании и преступности.

– Что, вот так пришли и спросили, Аксинья? – ехидно поинтересовался Егор.

– Да, пришла и спросила. Мне, знаете ли, не сложно прийти и задать человеку вопрос.

– И что он сделал? Окропил вас святой водой и воззвал: «Изыди»?

– Напрасно вы так о нем. Иван – чуткий, тонкий и глубокий человек, в отличие от вас, Егор!..

– Да, зная глубину и чуткость Ивана, мы надеялись, что он угодит вам кадилом между глаз, но вы невероятно живучая, Аксинья!

Многотысячная толпа разразилась хохотом.

Марина почувствовала некое удовлетворение: ловко он ее, пусть даже по сценарию!

Ничуть не смутившаяся Гайчук продолжала:

– И пока Егор упражняется в остроумии, специально для вас, дорогие выпускники, звучит песня из сериала «Студенты», где Иван Хлыстов сыграл главную роль! На сцене группа «Бацилла»!

Из динамиков ударил веселенький мотивчик.

Аксинья осторожно спустилась по узкой лестнице, следом слез Егор.

– Привет! – сказал он Марине. – Ты сегодня выступаешь?

Марина кивнула.

– Вы знакомы? – удивилась Рокси.

Димка снисходительно улыбнулся:

– Да, когда‑ то мы с Мариной снимали вместе квартиру. А Егор жил этажом выше. Помнишь, я тебе рассказывал?

Они с Рокси обменялись понимающими взглядами, словно вступив в молчаливый заговор. Марина покраснела, а Аксинья без лишних церемоний взяла ее карточку и прочитала:

– «Мишель. Артистка». Вроде бы у нас такое что‑ то есть, да, Егор? Мы объявляем или Калерия с Серегой?

– Мы, – бросив взгляд в сценарий, ответил Егор.

Аксинья прищурилась, оглядывая Марину с ног до головы.

– Слушай, а я тебя помню, – вдруг сказала она. – Ты в кабак на халяву хотела пролезть. А я тебя не пустила, верно?

Димка ехидно расхохотался.

– Вы меня с кем‑ то путаете, – осторожно отодвинувшись в сторону, сказала Марина.

Димка снова захохотал.

– Ничего я не путаю, – возмутилась Аксинья. – У меня ж глаз‑ алмаз! Помню‑ помню, ты у входа околачивалась, а потом прошмыгнула следом за нами. Надо же, и платьице у тебя вроде бы то же самое. Ты точно певица? Или так, пожрать пришла?

Платье, конечно, было другое, но Марина с ужасом припомнила: действительно, очень похожее, почти такое же!

Колени снова затряслись, и она подумала, что сейчас всесильная Гайчук кликнет охрану, и ее, певицу Мишель, попросту выкинут на улицу.

И как тогда объяснять все Ашоту?!

– Отстань от нее, – скомандовал Егор.

– А что такого?

– Ничего. Марин, у тебя через две песни выход, иди, готовься.

– Господи, какой ты скучный, Егор, – вздохнула Аксинья. – Дерябни коньячку, что ли? Может, полегчает. Прям такой кисляк на морде, смотреть тошно.

– Ну так не смотри, – грубо оборвал Егор. – Вон на Димаса смотри, он уже загашенный, как тебе надо, весел и румян.

– А я тут при чем? – удивился Димка. – Ну, весел, так что мне, плакать? А вообще Ксюха права. Нечего кому попало в нашу компанию примазываться.

Димка, глаза которого и впрямь подозрительно блестели, сопроводил свои слова таким убийственным взглядом, что Марина немедленно вспыхнула от злости и даже рот открыла, чтобы сказать что‑ нибудь гадкое, но ее опередил Егор:

– Тошнит меня иногда от ваших речей, аристократия хренова. Ладно она, – он мотнул подбородком в сторону Аксиньи, – в норковых пеленках родилась. Но ты‑ то! Сам ведь через все прошел, в одной квартире жили, в голоде и холоде, вместе по кастингам бегали, а сейчас нос перед ней задираешь.

– Смотрите‑ ка, тошнит его, – завелся Димка. – Впрягается за шалаву эту! А ты не помнишь случайно, как она в теплой постельке с хачиками кувыркалась, а я на бетонном полу сидел, ждал, пока они нарезвятся?

– Я много чего помню, – многозначительно сказал Егор холодным, как ледяное крошево, голосом. – И про тебя тоже.

– Дима, перестань, – быстро сказала Рокси.

Аксинья примирительно взяла Егора за локоть, но он сбросил ее руку.

Димка же после последней фразы Егора как‑ то скис и, бурча что‑ то нечленораздельное, отошел в сторону.

Марина, почувствовав себя лишней, поспешно направилась подальше, тем более что от противоположного конца сцены ей уже махала взмокшая тетка‑ администратор.

Настроение перед выходом было испорчено.

Марина понуро стояла за кулисами, ожидая, когда Егор и Аксинья, по которым даже не было видно, что они только что разругались, объявят ее «с веселым задором».

И даже когда заиграли первые аккорды, настроение не вернулось.

Да и как бы оно вернулось, если выступать пришлось под фонограмму?!

А под «фанеру» контакта со зрителями не получается, хоть ты тресни, потому что это халтура, и все это знают.

Контакт с публикой произошел только в конце песни, когда Марина, перепугавшаяся вначале такого количества людей, опустила глаза с небес на землю, в многотысячную толпу, такую благожелательную, такую праздничную, такую… свою.

И как только она осознала, что ее принимают здесь, что она для этих людей – своя, любимая, известная, то почувствовала, как теплая волна с сокрушительной силой ударила ей в лицо!..

Наверное, только ради этих минут артист стоит на сцене.

Куда там энергетическим вампирам, сосущим ваше здоровье…

Встань на ее место любой из них, утонул бы, захлебнулся в эмоциях, прямо как она, расплавленная, как мороженое на солнце!

– Спасибо! – крикнула Марина в микрофон. – Я люблю вас!

И толпа ответила.

Ее уже торопили, махали из‑ за кулис, а ей все не хотелось уходить.

Стоять бы вот так до скончания веков, ловя теплую волну, как опытный серфингист!..

Соведущие Егора и Аксиньи уже недоуменно смотрели на нее.

Марина неохотно ушла за кулисы, спустилась по лесенке и, довольная и счастливая, пошла к парковке, хотя уезжать не хотелось.

Можно было бы побродить среди артистов, которые наверняка слышали ее песню и, может быть, даже сказали бы ей что‑ нибудь хорошее…

Подавив в себе неуместные желания, Марина пошла прочь, разыскивая машину Крапивина.

Петин «Вольво» стоял в самом дальнем, непрестижном ряду, рядом с какими‑ то невнятными «Газелями» и машиной «Скорой помощи», на которой надпись красными буквами Ambulance почему‑ то была наклеена наоборот, в зеркальном варианте.

Марина даже подумала, что это опечатка.

Ей показалось, что она видит Петю неподалеку, она приготовилась улыбнуться и помахать рукой.

Потом она подумала, что Крапивин наверняка не видел ее выступления, и нахмурилась.

Вечно у него не все как у людей…

Насупив брови, она пошла вперед, когда дверца «Скорой помощи» отъехала в сторону, и оттуда задом вылез человек в синем врачебном костюме и шапочке и даже слегка задел ее костлявой задницей.

– Извините, – раздраженно сказала Марина. – Можно пройти?

Человек обернулся.

Марина вдохнула, забыв выдохнуть от ужаса.

Ноги сразу стали ватными…

Раскосые глаза цвета бутылочного стекла расширились.

Тонкие губы вдруг задергались. Не говоря ни слова, мужчина схватил Марину за руки и потащил внутрь машины.

– Нет! Нет! – закричала она, обретя голос, оборачиваясь к людям. – Помогите!

В их сторону повернулось несколько голов.

Кто‑ то крикнул: «Эй», кто‑ то выругался матом, но слабый голос Марины заглушал вой толпы, приветствовавшей Теодора Алмазова, а из колонок слышался мотив его лучшего хита.

Она вырвала одну руку и вцепилась в дверцу.

Мужчина схватил ее за волосы и сильно дернул на себя.

Марина взвыла от боли, а из глаз брызнули слезы.

– Помогите! – кричала она. – Помоги…

Он ударил ее головой о пол.

Перед глазами поплыло, замелькали огненные полосы, а в животе стало сладко и тошно. В расплывающейся реальности, пахнущей бензином, лекарствами и почему‑ то озоном, Марина увидела, как ее мучитель пытается захлопнуть дверь, но та вдруг резко отъезжает в сторону.

В салон ворвались люди, кто‑ то отчаянно завизжал, словно обиженный щенок…

Марина успела удивиться краешком сознания: откуда тут взялась собака, но сразу же огненные полосы слились в один сплошной поток.

Кто‑ то кричал ее имя, но она уже ничего не слышала.

– Можно мне еще воды? – жалобно попросила Марина. Опер с разноцветными глазами подскочил с места и налил ей воды из стеклянного кувшина.

– Вы себя нормально чувствуете? – сочувственно спросил он.

Поставив стакан на стол, Марина торопливо затрясла головой, мол, все хорошо, хотя чувствовала себя не очень.

И что самое обидное – даже сенсации из такого жуткого события не удалось толком раздуть!

Всего две газеты и один музыкальный канал мельком рассказали о нападении на восходящую звезду Мишель, но сделали это как‑ то скомканно, вяло и совершенно неинтересно. Москву ждал новый, куда более захватывающий скандал: Теодор Алмазов на том же концерте ударил девушку‑ администратора, которая осмелилась сделать ему замечание.

Не удовольствовавшись одним тумаком, великий и ужасный Алмазов свалил вопящую женщину на пол и начал пинать, брызгая слюной!

Осознание произошедшего пришло к Алмазову только на следующий день, когда журналисты уже смаковали очередное падение «короля попсы».

Алмазов спешно улетел в Цюрих, где врачи нервной клиники приняли его, как родного…

На фоне кающегося Алмазова, картинно рыдающего в жилетку вездесущему Галахову, страдания певицы Мишель остались почти незамеченными.

Когда изверг с бутылочными глазами запихал ее в машину, ударил головой о пол, Марина потеряла сознание и дальнейшего не видела. Однако нападение незамеченным не осталось.

К карете «Скорой помощи» одновременно бросились парни из службы охраны, которым не понравилось непонятное шевеление и крики, и Петя Крапивин.

Петя успел первым, пострадав от собственного усердия.

Когда похититель захлопывал дверь, Петя инстинктивно сунул туда руку и едва не остался без пальцев.

Подоспевшие богатыри в черных комбинезонах так дернули дверь, что едва не сорвали ее с петель.

Отстранив воющего от боли Петю, охранники в два счета скрутили визжавшего мужчину в синем врачебном костюме и вызвали милицию.

Марину и Петю доставили в больницу, где она пролежала сутки с подозрением на сотрясение мозга.

Через два дня Марину вызвали на опознание, где ее встретил уже знакомый опер в капитанских погонах – Сергей Чуприна.

Его разноцветные глаза блестели азартом.

– Ну‑ с, приступим, – почему‑ то весело сказал он и повел ее куда‑ то длинным темным коридором, где на стене висели фанерные стенды, покрашенные синей краской, с какими‑ то текстами и фотографиями, на которых красовались важные дядьки в милицейской форме.

Притормозив перед безликой дверью, Сергей предупредил:

– Сейчас вам покажут людей, сможете ли вы опознать того, кто напал на вас?

Марина помялась, а Сергей, видя ее неуверенность, быстро сказал:

– Вообще, это формальность. Мы же его на месте преступления взяли, так что если не захотите, ничего страшного, протокол подпишете – и ладненько… Просто я подумал… Вы же сказали, что он и тогда на вас нападал…

– И что? – спросила она.

– Ну, всякое бывает. Состояние аффекта, шок. Может, нападал и не он! Не подумайте, что мы вам не верим, мы и рады на него все повесить. Просто на всякий случай…

– Пойдемте, – кивнула Марина.

Он предупредительно открыл перед ней двери кабинета, где сидела следователь – строгая тетка в черном костюме.

У окна скучал милиционер в расстегнутом кителе.

На стульях вдоль стены сидели три человека.

– Здравствуйте, – робко сказала Марина.

Тетка подняла на нее глаза:

– Здравствуйте. Потерпевшая Михайлова? Знаете ли вы кого‑ нибудь из этих людей?

Марина глянула и оторопела.

Даже если бы она не видела маньяка прежде, она бы все равно не ошиблась.

Да и немудрено.

По бокам сидели двое сытых мужичков с внушительными пузиками и гладкими лицами, на которых читалась скука.

А посредине, зажатый их могучими плечами, худой, жилистый тип лет тридцати пяти, с заплывшим глазом и перебитым носом.

Однако ее поразило не это.

Контраст между мужчиной, нападавшим на нее, и сидящим сейчас с жалким видом был настолько велик, что было тяжело поверить в то, что это один и тот же человек.

Хотя она узнала его с первого взгляда.

Но… грозный Шер‑ Хан, из‑ за которого она боялась выходить в городские джунгли, исчез, оставив вместо себя своего трусливого заместителя – шакала Табаки…

– Вот этот, – решительно сказала Марина и ткнула в Табаки пальцем.

Здоровый зеленый глаз злобно сверкнул и тут же погас.

– При каких обстоятельствах вы его видели? Свидетели, вы свободны… Уведите задержанного!

Марина дождалась, пока мужчины выйдут, и, присев за стол, запинаясь, рассказала о встрече в подворотне, у парадной дома Залевского, нападении на Ленку и о последнем случае после концерта.

Следователь кивала, записывала, и, кажется, нисколько не сочувствовала.

Сунув протокол на подпись, следователь подписала Маринин пропуск и сухо попрощалась.

В присутствии этой сухой чопорной тетки Марина держалась, поскольку плакать было стыдно.

Она же не кто‑ нибудь, а восходящая звезда Мишель!

Но потом, в коридоре, сопровождаемая молчаливым Чуприной, Марина расклеилась и внезапно заревела.

Сергей оказался на высоте.

Он мгновенно затащил ее в какой‑ то кабинет, вытолкав оттуда всех сотрудников, строивших вопросительные рожи, и долго отпаивал ее валерьянкой и даже предлагал водки.

Водки Марина не захотела, а воды выпила целых два стакана, шмыгала носом и думала, что теперь она выглядит настоящей страшилой…

– Вы расскажете мне, кем он был? – всхлипнув, спросила она, пожалев, что не может достать зеркальце и посмотреть: сильно у нее красный нос или не очень? После рева у нее краснел курносый нос, и выглядела она довольно глупо.

Папа всегда называл ее Марфушкой…

«Что, Марфушка, опять ревела? » – весело кричал он с порога, а она доказывала, что никакая не Марфушка и реветь даже не думала!

Почему‑ то в разноцветных глазах этого опера Марфушкой быть совершенно не хотелось.

– Расскажу, – пожал плечами Сергей. – Собственно, рассказывать особо нечего. Зовут его Амир Карбаев, приехал из Казани, работал врачом на «Скорой». В девяносто девятом привлекался за попытку изнасилования, но тогда его пожалели. Потерпевшая забрала заявление, а Карбаев уехал в Москву.

– Как же он врачом работал, если он судимый?

– Во‑ первых, до суда дело не дошло, все кончилось на стадии следствия. Полюбовно договорились, иными словами. А во‑ вторых, он же не в президенты шел на работу устраиваться! Врачей на «Скорой» всегда не хватает.

– На Ленку он напал?

– Он. Мы у него дома нож нашли. Там кровь у рукоятки той же группы, ну и характер порезов говорит, что этим ножичком пыряли.

Марина всхлипнула еще раз, вытерла уже совершенно сухие глаза, допила воду и робко поинтересовалась:

– Как он вообще меня нашел?

– На концерте? – спросил Сергей и вытащил из кармана сигареты. – Можно я закурю?

– Курите.

Он закурил, выдохнул облако дыма и с удовольствием потянулся.

– Да, собственно, никак. Он вас там и не искал. Просто дежурил, а тут вы… Надо сказать, что он никак не мог забыть ту первую встречу, когда… ну, словом, осенью. Очень уж вы ему понравились. Между прочим, он работает в той же больнице, куда вас доставили. Только по счастливой случайности вы не встретились. Пациентов полно, а он сам дальше приемного покоя не ходил. Доставил клиента – и привет! У дома Залевского он вас случайно увидел, просто мимо проходил, вот и выследил. Потом долго караулил, но вы боялись выходить одна, а в толпе он нападать не решался тогда еще. Тут ему ваша подруга и подвернулась…

– Кошмар какой, – вздохнула Марина. – Он же ненормальный!

– Откровенно говоря, он усиленно косит под психа, – доверительно сообщил Сергей. – И в этом наша проблема. Все‑ таки он врач, и изобразить симптоматику ему особого труда не составит. Конечно, будет еще психологическая экспертиза, но, боюсь, его признают невменяемым и отправят в больницу. Я надеюсь, вы не станете его жалеть и забирать заявление?

Марина подумала о том, сколько месяцев жила в страхе, и решительно тряхнула головой:

– Не стану!

– Ну и отлично, – обрадовался Сергей и выжидающе поглядел на нее: – Вы что‑ то еще хотите сказать?

– Да, – выдавила Марина и начала суматошно рыться в сумочке. – Я подумала, что, может быть, тут вас встречу, и потом… Я же обещала… А, вот он!

Она вытащила пластиковую коробочку и торопливо сунула ее Сергею, словно та горела у нее в руке, ругая себя последними словами.

Чего суетилась‑ то? Нет, точно не прынцесса, не королевна, а Марфушка!

– Это что? – удивленно спросил Сергей, перевернул коробку, уставился на фотографию, и тут его губы растянулись в улыбке. – А…

– Это мой первый диск, – торопливо сказала Марина. – Помните, я обещала вам его подписать? Ну, вот… Я подписала, видите?

Она ткнула ногтем в размашистую подпись, сделанную золотым маркером прямо по прозрачному пластику.

Сергей улыбался, разглядывая подарок.

– Спасибо, – сказал он, а его разноцветные глаза светло лучились…

Марина посмотрела в них и вдруг брякнула:

– Гетерохромия.

– Что?

– Гетерохромия. Я долго вас вспоминала, эти глаза необычные, а потом позвонила маминой подруге, она врач, и спросила, как такое бывает, что у человека не просто глаза разного цвета, а один глаз пополам разделен: слева голубой, справа карий? Она и сказала: это называется «гетерохромия». А я еще подумала: какое скучное слово для такой красоты!..

Сергей вдруг опустил глаза и долго разглядывал столешницу.

Его уши покраснели, как угольки, и даже на шее выступили багровые пятна.

Он зачем‑ то начал перекладывать с места на место папки и сцепленные скрепками бумаги, передвигать пластиковые коробочки со стикерами и кнопками.

Затем, подняв глаза, он нерешительно спросил:

– Марина, мне вообще очень неудобно, но… может быть, вы пригласите меня на свой концерт?

Она помолчала, а потом сказала, чувствуя себя выпускницей, которую пригласил на бал первый красавец школы:

– Я с радостью, только у меня концерт через пять дней. Но вы приходите! И друзей приводите, хоть все отделение.

– А сегодня?

– Сегодня? Нет, сегодня у меня концерта нет…

– Вы не поняли. Сегодня вы не хотите пойти куда‑ нибудь? Я, конечно, не хожу во всякие там модные места, но, может, вы хотите просто погулять? Или в кино? Вы же ходите в кино?

– Я сто лет не была в кино, – выдохнула Марина, и это была чистая правда. – И с удовольствием схожу с вами.

Радость, сверкавшая в разноцветных глазах, была просто ослепляющей!

На свидание с Сергеем Марина собиралась с особой тщательностью. Забравшись в ванну, она вывалила туда половину банки с ароматическими маслами, напевала и высовывала из мыльной пены то одну ножку, то другую, любуясь ими. В горячей воде было так хорошо, что она бы с удовольствием задремала, будь ванна поудобнее…

Вот только архитектор ее хором в далеких пятидесятых не подумал, что кто‑ то захочет поспать в купели!

Из воды она выбиралась вся красная, распаренная и такая душистая, что волна аромата сбила бы с ног любого. Перерыв весь гардероб, она с огорчением подумала, что это все не то, а на новый наряд денег не было.

Но потом Марина сообразила, что Сергей – мент, а не олигарх, и, стало быть, она должна… соответствовать.

Как «соответствовать» менту, Марина не знала.

Ей хотелось разодеться в пух и прах, но это наверняка было лишним.

Сергей не подходил на роль тайного магната, который исключительно из альтруизма пошел служить в милицию. Так что рассчитывать, что он наденет фрак или смокинг, не приходилось, да и она глупо выглядела бы в вечернем платье и шпильках в кинотеатре или кафе…

Еще Марина не знала: есть ли у Сергея машина, и если есть, то какая?

Признаваться, что она до сих пор ездит на метро, ей не хотелось, как и приводить его сюда, в свою халупу у черта на куличках.

Не хватало еще, чтобы он увидел, как она живет на самом деле…

Тщательно продумав свою линию поведения, Марина решила: вести себя будет скромно и с достоинством.

Напялив тоненькую кофточку с капюшоном, джинсы и спрятав лицо за громадными, как у черепахи из мультфильма, очками, Марина побежала на встречу.

В кафе неподалеку от кинотеатра, где они договорились встретиться, Марина уселась за столик, заказала молочный коктейль и, потягивая его через трубочку, разглядывала посетителей.

Ей было невероятно весело.

В мечтах она представляла себя то героиней Одри Хепберн, которая сбежала из дворца, чтобы увидеть настоящую жизнь, то самой Одри, то еще какой‑ нибудь знаменитостью, вроде Ким Бейсингер, решившей инкогнито посетить Москву…

«Интересно, – подумала Марина, – знает ли кто‑ нибудь, что я, уже известная певица, сижу вот тут, с простыми смертными, пью коктейль и жду мужчину? Узнает ли кто‑ нибудь меня? »

Она сняла очки и положила их на стол, вызывающе оглянувшись по сторонам. Однако никто не бросился к ней с криками: «Да это же знаменитая певица Мишель! », никто не подсунул блокнотик или салфетку для автографа, и от этого Марине стало немного грустно.

Но, в конце концов, героиню Одри Хепберн тоже не узнавали люди – им и в голову не могло прийти, что принцесса может пить кофе в простом кафе и кататься на велосипеде по улицам!

В громадном телевизоре, висевшем почти под потолком, крутились клипы. Артисты беззвучно открывали рот, а персоналу почему‑ то не приходило в голову сделать погромче. Наверное, за время работы музыка надоедала им до чертиков…

Жаль.

Музыку Марина охотно послушала бы, авось и ее бы показали.

Хотя – вряд ли. Тут не показывают концертных выступлений, а клипов у нее пока не было, хотя очень хотелось. Петька, лечивший свою травмированную руку, обещал устроить съемки в следующем месяце. По слухам, клип собирался снимать сам Громов, а это не хухры‑ мухры…

Сергей вошел в кафе, решительно сдвинув с пути какого‑ то прыщавого подростка в широченных джинсах и расписной кофте с орнаментом в виде червячков или иероглифов – издалека было плохо видно.

Марина мгновенно подобралась, вспомнив о собственном статусе, сгорбилась и сделала вид, что прикрывает лицо, хотя это была такая глупость!

День был пасмурным, а уж под вечер и подавно никто не сидел в кафе в темных очках, кроме нее.

Потому Сергей сразу увидел ее и двинулся к столику.

В его руках был букетик, Марина даже прищурилась, разглядывая: что там, ирисы, кажется?

– Привет, – сказал он. – Я опоздал, да?

– Ничего. Я только что пришла.

– Тогда пойдем? Еще билеты надо купить. А, чуть не забыл. Это тебе.

И сунул ей букетик.

В хрустком целлофане действительно были ирисы, семь штук, вперемешку с мелкими белыми цветочками‑ шариками на тонких веточках.

Круглый букетик очень походил на свадебный, и Марине это показалось хорошим знаком.

– Спасибо, – сказала она и спрятала лицо в цветы. От букета шел тонкий аромат весны, медленно уступавшей дорогу лету. – Да, пойдем.

До кинотеатра было всего несколько метров.

Поднимаясь по ступенькам, Марина все еще думала о звездном статусе, наклоняла голову и отворачивалась, стоило кому‑ то вырулить навстречу, а потом перестала. Изображать звезду утомительнее, чем быть ею…

Разрекламированный фильм оказался полной ерундой. Поэтому досматривать до конца они его не стали, сбежав с середины.

– Если бы не маньяк, мы никогда бы не встретились, – сказал Сергей, когда они, устав шататься по столице, уселись в открытом кафе.

Там Марина вновь вспомнила про свой «статус» и, в соответствии с правилами, заказала зеленый чай, хотя с удовольствием выпила бы пива, как Сергей.

– Хоть что‑ то он хорошее сделал, – улыбнулась она уголками губ.

Мысль, что их свел Шер‑ Хан с раскосыми бутылочными глазами, ее как‑ то не порадовала.

Марина передернулась и начала лихорадочно болтать, выплескивая на Сергея массу ненужной информации о гастролях, концертах и закулисных интригах, но он вдруг прервал ее простым жестом, просто положив свою ладонь на ее руку:

– Чего ты так волнуешься?

– Я?

– Ну не я же! Точнее, я тоже волнуюсь. Но ты больше.

Марина с любопытством на него посмотрела и аккуратно вытянула свою руку из‑ под его.

– А ты почему волнуешься? – спросила она.

Сергей неопределенно пожал плечами и полез за сигаретами.

– Что значит – почему? – буркнул он. – Потому. Мы вообще, по идее, не должны общаться, ты же – потерпевшая, и еще… того…

– Чего – того?

– Звезда. А я кто? Простой мент, и перспектив маловато, и я понимаю, что надо бы делать следующий шаг, только мне и прикоснуться к тебе страшно…

– А ты не бойся, – тихо сказала Марина.

И положила свою руку поверх его.

Они еще долго гуляли по Москве, целовались на виду у прохожих, и все это казалось Марине невероятно романтичным.

В голове крутились пресловутые римские каникулы, которые устроила себе красавица принцесса, только вот каникулы были не римскими, а московскими, к тому же рядом был совсем не Грегори Пек…

Но Марина находила Сергея довольно привлекательным, да и какая, в сущности, разница?

Может звезда позволить себе легкий каприз?!

Сергей решительно потащил ее к себе. Жил он в ведомственном общежитии, куда теоретически не пускали посторонних, но, пошептавшись с дежурной, Сергей протащил стеснявшуюся Марину наверх, вытолкал из комнаты соседа и решительно приступил к делу.

И если поначалу она еще хотела сделать вид, что совсем не такая и на первом же свидании не готова к чему‑ то подобному, то, когда они сели на продавленную кровать, оказалось, что очень даже готова, да и какое имеет значение, первое свидание или уже второе?

Никакого.

Целоваться, сидя на кровати, которая проваливалась под двумя телами так, что колени оказывались слишком высоко, было невероятно неудобно.

Марина и не заметила, как они стали целоваться лежа.

Тонкая кофточка почему‑ то стала невероятно колючей и тяжелой, и она, не отрываясь от Сергея, стянула ее…

Его кровать была застлана синим армейским одеялом с тремя полосками.

Колючая шерсть неприятно царапала кожу.

Лежа под Сергеем, ни на минуту не прекращавшем ее тискать, Марина вдруг осознала, что уже совсем голая.

Мент Сергей Чуприна оказался совершенно обыкновенным мужиком.

И эта его обыкновенность вдруг представилась ей невероятно сексуальной!

Уже давно ее окружали исключительно «необыкновенные люди» – таланты и знаменитости, натуры утонченные, творческие, гордящиеся собственной значимостью и непохожестью на других.

Представители сильной половины человечества в этой среде так стремились быть «не такими», что часто заходили слишком далеко, утрачивая внешние половые признаки, отчего было совершенно непонятно: мужчины они или женщины?

И питались они чем‑ то неземным, вроде фуа‑ гра, или тех же перепелов, или вальдшнепов, которые Марина так и не попробовала на давешнем приеме, и одевались исключительно в брендовые вещи…

А тут…

Наверняка мент Серега ел жареную без затей картошку, таскал джинсы с рынка, зато уж в в женщинах толк знал!

Даже тело у него было обыкновенным – ничего общего с картинной красивостью артистов‑ атлетов.

Но это обыкновенное тело творило с ней нечто необыкновенное…

Впервые за несколько месяцев Марина почувствовала, что с ней занимаются любовью.

Именно любовью, а не сексом.

И оказалось, что это очень важно, когда ты просто чувствуешь, как рядом в унисон бьется еще одно сердце…

Она почти не спала эту ночь, слушая, как похрапывает Сергей, и думала, думала. Ей хотелось остаться в этой крохотной комнате надолго.

Но потом она пришла к выводу, что ей придется все объяснять, и объяснять многое. Например, что она живет в съемной квартире, которую оплачивает Ашот, и до сих пор не имеет даже прописки – только регистрацию. И что у нее до сих пор нет машины, клипов, а зарплата с концерта не больше сотни долларов…

Но самое ужасное, что объяснять придется многое другое.

Например, Ашота, от которого она никогда не избавится.

Иначе…

Что будет «иначе», она не придумала.

Да и ночь почти кончилась.

Ночь кончилась, а вместе с ней – и право на сказку.

Марина встала, стараясь не разбудить Сергея, собрала с пола разбросанную одежду. Натянув джинсы и кофточку, она подошла к зеркалу, оклеенному по краям синей изолентой, и посмотрела на себя.

Звезда.

Одри Хепберн.

Принцесса, которая возвращается во дворец.

Ей захотелось сделать что‑ то красивое, как в клипе одной прибалтийской звезды. Нарисовать сердечко губной помадой. Оставить прощальную записку. Или даже несколько стодолларовых купюр…

Вот только денег не было.

Она порылась в сумке, вынула помаду и даже занесла руку над зеркалом, чтобы нарисовать сердечко, но потом застыла.

Ей вдруг стало холодно в этой душной комнате.

«Ничего ты ему не сможешь объяснить, – хихикнул вдруг внутренний голос, у которого почему‑ то были Ленкины интонации. – Как ты докажешь ему, что спишь с Ашотом только по необходимости, а с Петечкой – из деловых соображений? А Сережа непременно узнает, потому что ты – дура, и врать не умеешь. Он же мент, и, кажется, неплохой. Рано или поздно он выведает твои самые страшные секретики! Так что лучше уходи прямо сейчас, по‑ английски. Тогда ничего объяснять не придется».

– Нет, – прошептала Марина. – Я не могу.

«Можешь. Ты же сама придумала себе биографию. Сказку. И ему соврала. А хорошо продуманное вранье – это уже легенда. А чего ты еще ждала? Счастливой жизни? Хеппи‑ энд, а потом титры? А что потом? Ты в халатике и бигудях жаришь картошку для своего раскабаневшего ментяры в этой самой комнате, потому что жилье еще не дали и не факт, что когда‑ нибудь дадут. На завтрак яичница, на обед – макароны по‑ флотски, а ужинать будешь одна, потому что он на работе, а ты гадаешь: в засаде ли он или в сауне с какой‑ нибудь шалавой? По лавкам трое детей, а в телевизоре – красивая жизнь, которую ты упустила. Хочешь так? »

– Оставь меня в покое, – приказала она.

Голос хихикнул и захлебнулся.

Сергей завозился в постели, открыл глаза и покрутил головой, разыскивая Марину.

– Сколько времени? – хриплым голосом спросил он.

– Шесть.

– А чего ты вскочила? И почему оделась?

Марина не знала, что ответить.

Сергей поднялся, посмотрел вниз и, пожав плечами, обмотался колючим армейским одеялом, сразу превратившись в синий стог.

– Мне надо уйти, – прошептала она.

Разноцветные глаза смотрели непонимающе и обиженно.

– Почему? – тихо спросил он.

– Потому, – глухо ответила она. – Наверное, ты прав, и у нас ничего не получится.

– Откуда ты знаешь?

Она не знала, и потому не ответила, лишь помотала головой и грустно улыбнулась. Сергей сделал шаг вперед – в этой крохотной комнатушке все было слишком близко, развел руки и обнял ее, укутывая одеялом.

– Мы ведь можем просто попробовать, – успокаивающим голосом произнес он, целуя ее в макушку, как маленькую. – Как ты можешь говорить, что ничего не выйдет, если еще не попробовала? Давай, а?

– Что? – не поняла она, поднимая глаза кверху.

Сергей улыбался.

– Давай попробуем? – прошептал он.

Марина обняла его, сомкнув пальцы на спине.

– Хорошо, – покорно сказала она. – Давай.

Часть 8

После неприятностей, свалившихся на Димку, Егор начал его избегать.

Внешне при встречах, которые происходили гораздо реже, все оставалось по‑ прежнему. Однажды они даже весело напились в ночном клубе вчетвером: Димка со своей новой пассией Ладой Карпицкой – эффектной блондинкой, топтавшейся на подиумах, и Егор с Рокси. Первые полчаса Рокси и Димка бросали друг на друга ядовитые взгляды, Рокси виртуозно хамила, а Димка без огонька отбивался.

Но после бутылки текилы ситуация изменилась коренным образом…

Вечеринка была организована с размахом.

Среди приглашенных то тут, то там мелькали селебрити разнокалиберного масштаба, слетевшиеся на дармовщинку, как воронье.

Вечер был посвящен выходу книги телеведущего Александра Галахова, работающего на самом центровом канале. Галахов вел ток‑ шоу, которое Егор ядовито называл «Из жизни привидений», поскольку судьбы героев там большей частью были выдуманы, а самих героев играли неизвестные актеры. Шоу пользовалось огромным успехом у домохозяек всей страны, шло в прайм‑ тайме, а рядом с «привидениями» частенько сидели актеры подлинные, со смаком препарирующие псевдосудьбы участников шоу.

Галахова на телеканале продвигали, тянули вверх за уши, хотя ведущий он, по мнению многих, был тот еще: некрасивый, косноязычный. Зато умел преподнести собственное бэканье и мэканье как неповторимый стиль!

Книжонка, которая появилась в свет, была откровенно дурной, что не смущало ни Галахова, ни неискренне поздравлявших его звезд. На обложке – сам Галахов, с обнаженным торсом, в постели, в обнимку с неизвестной красоткой. Да и название было то еще…

– «Девять моих женщин», – фыркнул Егор, повертев книгу в руках. – Как романтично!

– Всего девять? – усмехнулась Рокси. – Слабоват наш Шурик.

– Шурик ваш с продюсером спит, оттого в его жизни было так мало женщин, – едко сказал Егор. – Причем, что характерно, продюсер – не женщина.

– Пойдемте танцевать? – оживленно предложила Рокси, которой до Галахова не было никакого дела, и потащила за собой Димку, не дожидаясь его согласия.

Егор покачал головой, Лада тоже осталась на месте, глядя на гарцующую парочку с легкой насмешкой.

– И как вам вместе? – спросил Егор.

Лада пожала плечами:

– Да как тебе сказать… Нормально.

– Нормально?

Лада кивнула.

На идеально красивом лице не промелькнуло ни одной эмоции.

Егор бегло усмехнулся.

Нормально – это совсем не те отношения. У влюбленных не может быть ничего нормального, особенно если это натуры творческие, увлекающиеся!

А уж в романе, которому без году неделя, – и подавно…

Слухи по поводу романа Димки и Лады ходили самые разнообразные, большей частью пакостные. Превалировали среди них упорные домыслы, что Лада – всего лишь прикрытие, поскольку о тайной страсти бывшего продюсера Димки знали многие, а Егору было доподлинно известно, насколько слухи соответствовали истине.

В любовники Димке пару раз приписывали даже Егора, что последнего невероятно раздражало.

Димка бесился и порывался бить журналистам морды, но энтузиазм его несколько подувял, когда он столкнулся с одним борзописцем – здоровенным амбалом лет тридцати пяти.

Справиться с ним в честном бою не было никакой надежды.

Судиться тоже не хотелось, поскольку рейтинг желтых изданий от этого только повышался…

Егор на слухи не реагировал.

Молчание было его единственным верным оружием.

Кроме того, его бурные отношения с Рокси, слишком яркой и самодостаточной, чтобы играть роль ширмы, надежно прикрывали его со всех сторон.

– А у вас как? – вежливо осведомилась Лада.

Егор улыбнулся и скрутил колечком большой и указательный палец, отставив остальные: мол, все о’кей!

На фарфоровом лице Лады появилась красивая и бессмысленная улыбка.

Интересно, умеет ли она вообще думать?

Текила кончилась.

Заказав мохито, Егор мрачно уставился на танцующих Рокси и Димку.

Тот шептал ей что‑ то на ухо, а Рокси хохотала, откинув голову назад.

Получив напиток, Егор отвернулся и сделал глоток.

После возвращения с Украины отношения между ним и Рокси вдруг дали трещину, которая ощущалась очень слабо, но она все‑ таки была… Они по‑ прежнему вместе ходили на премьеры, позировали перед камерами, причем Рокси лезла в объектив куда старательнее своего спутника, и даже отпуск решили провести вместе: благо что Рокси не была занята, как прежде.

Однако что‑ то было не так.

Она все чаще вела странные телефонные разговоры, стараясь уединиться в ванной, на балконе, отойти в сторону – словом, делала все, чтобы Егор не слышал, с кем и о чем она говорит, а после возвращалась со светящимися глазами и странно торжествующим видом.

Если после такого разговора они оказывались в постели, Рокси была страстной и даже агрессивной, как валькирия.

Если же после звонков они шли на светский раут, Рокси еще упрямее лезла под объективы камер.

Ее наряды становились все откровение, а поведение – все более вызывающим.

Она даже смеялась еще громче, чем раньше.

До объяснений Рокси не снисходила.

А Егор не снисходил до расспросов.

Чувствуя, что романтические чувства плавно перешли из шторма в категорию штиля, он замкнулся в своем угрюмом одиночестве, делая вид, что все в порядке. Несколько дней ему до смерти хотелось проверить ее мобильный, чтобы узнать, кто ей названивает, но он держался…

Как там кричала птица Говорун, отличавшаяся умом и сообразительностью? «Держаться нету больше сил! »?

У него тоже почти не осталось сил, чтобы держаться и молчать.

Каждый день, возвращаясь с работы, Егор думал о том, что сегодня точно поговорит с Рокси. Но стоило ему ступить на порог, как она с новым, лихорадочным блеском в глазах тащила его в ночной клуб, на пати или препати, закрытые или открытые показы.

А по возвращении он так уставал, что мечтал только о сне, даже на секс не хватало сил.

Какой там секс, если засыпаешь в «Феррари», несущейся по пустым ночным улицам!

Мохито кончилось. Егор, наблюдая за танцующими, зло грыз льдинку.

Все эти пати и препати ему давно надоели.

С куда большим удовольствием он завалился бы на диван с книжкой или пультом, посмотрел кино или какую‑ нибудь развлекательную передачу, а то и просто полежал бы в тишине и покое!

Он вновь стал плохо спать и с тревогой прислушивался к себе – а ну как снова придется ложиться в клинику?

Хорошо еще, что отец не в курсе того, как кровиночка, свято обещавший придерживаться режима, проводит время…

Наплясавшиеся Димка и Рокси вернулись обратно, рухнули на диванчики и синхронно прильнули каждый к своей пассии, на радость светским фотографам.

Егор, лицо которого освещали вспышки, кисло улыбался.

Рядом с Димкой скалилась Лада.

«Держаться нету больше сил», – прокаркала металлическим голосом птица Говорун в голове Егора.

– У меня завтра эфир, – сказал вдруг Егор не к месту.

За мельтешением фотографов, которые все никак не могли оставить их в покое, слов почти никто не расслышал.

Только Рокси покосилась недоуменно и слегка сморщилась. Подумаешь, эфир, большое дело! У него каждый день то эфиры, то съемки.

– Я, пожалуй, поеду, – сказал он и резко поднялся.

И только тут Рокси заподозрила неладное.

Что значит «Я, пожалуй, поеду»?!

Нет никакого «я»!

Есть «мы» – два человека, пришедших вместе.

Уехать с вечеринки они тоже должны вместе, иначе конфуз, и назавтра во всех газетах появятся заголовки, что ухажер певицы Рокси Егор Черский бросил ее в ночном клубе, а сам уехал домой, потому что у него, видите ли, эфир!..

– Что? – переспросил Димка.

– Говорю, поеду домой. Устал, и голова болит. Ты поедешь?

Рокси помедлила, и Егор это сомнение моментально засек, словно нажав на кнопку секундомера.

Иногда две секунды – это слишком много.

Прежде чем она успела что‑ то сказать, Егор уже принял решение, и она это моментально поняла.

– Сейчас, – буркнула она и взяла сумочку.

Димка скорчил обиженную гримасу:

– Чего вы так рано?

– У тебя концерт вечером, а мне вставать в шесть утра, – хмуро пояснил Егор. – Пока мы доедем, даже спать ложиться не будет смысла.

– Да ладно тебе!

– Вот тебе и ладно. Все, счастливо оставаться, мы погнали.

Егор чмокнул Ладу в щеку, хлопнул Димку по плечу и двинулся к выходу, не дожидаясь Рокси.

Она помахала Димке и Ладе рукой и выскочила следом за ним.

Такси почему‑ то искали очень долго.

Стоя у входа, Егор курил с несчастным видом, не глядя в сторону Рокси, и это ей показалось обидным.

Со стороны казалось, что рядом стоят два совершенно чужих друг другу человека.

В машине они тоже не проронили ни слова, глядя в разные стороны.

Дома лучше не стало.

Напряженная атмосфера, царившая по пути, заставила Рокси нервничать. Привалившись к стене, она молча смотрела, как Егор носится по квартире, срывая с себя одежду, а потом, оторвавшись от опоры, она схватила его за руку, заставив остановиться.

– Нам надо поговорить, – решительно сказала Рокси.

Объяснение вышло пакостным. От Рокси он ждал чего‑ то такого…

Он не подходил ей ни по темпераменту, ни по ритму жизни, и даже работа так и не сделала его полноценным тусовщиком. Для полнокровных отношений не было времени. Какая любовь, если он уезжает в шесть, а то и в пять утра на съемки, ведет корпоративы, а дождавшись выходных, падает замертво в кровать, слишком усталый даже для секса?

– Нам надо поговорить, – повторила Рокси.

– Надо, – обреченно согласился он.

Чтобы она поняла серьезность его намерений, Егор даже уселся на пуфик в прихожей.

Рокси высилась над ним, как гора, потом пожала плечами, приволокла из кухни стул и устроилась напротив, будто в огромном, почти двухсотметровом пространстве квартиры не нашлось другого места для беседы. Под взглядом Егора ей было неуютно, как никогда в жизни, особенно в свете того, что надо было сказать.

Он даже не пытался ей помочь.

Сидел и смотрел прямо в глаза, не мигая, как готовая к атаке кобра.

А Рокси все не могла начать, и тот небрежно‑ дурашливый тон, который она припасла, для данного случая никак не подходил. Почему‑ то ей не хотелось делать вид, что для нее все так просто…

Рокси нервно хмыкнула:

– Знаешь, мы же с самого начала знали, что из наших отношений ничего не выйдет…

– Вот как? – холодно поинтересовался Егор.

Рокси тут же споткнулась, подавившись приготовленной фразой, и разозлилась. Ну почему вести с ним разговор так сложно?

– Я, конечно, очень благодарна тебе за помощь…

Нет, так никуда не годится! Как овца проблеяла.

– Благодарна? – уточнил он все тем же ледяным тоном.

Она подскочила с места как ужаленная:

– Да прекрати ты, в конце концов!

– Что прекратить?

– Это! – Она ткнула ему куда‑ то в голову пальцем с вызывающе накрашенным ногтем. – Вот это! Эти твои психологические штучки!

– Какие штучки?

Он даже голоса не повысил, а Рокси уже трясло от злости, потому что ее нападение, выстроенное по всем правилам боевой стратегии, было разбито в пух и прах. Она унеслась на кухню, налила воды из кувшина с фильтром, в котором, согласно рекламе, скрывались какие‑ то полезные волокна, очищавшие воду от всего вредного.

Егор притащился следом, сел за барную стойку и небрежно поинтересовался:

– Кому ты все время звонишь?

– Что?

– Я говорю: кому ты все время звонишь?

– Ивану, – буркнула она.

– Какому еще Ивану?

– Ну, этому… моему лысику. Он хочет, чтобы я вернулась. На любых условиях. Я подумала – так будет лучше для всех.

– Для всех?

– Ну, хорошо, – раздраженно произнесла Рокси. – Не для всех. Для меня. Но ты ведь знал, что в наших отношениях нет будущего…

Фраза снова сверкнула фальшивостью бутылочного стекла. Рокси замолчала, Егор тоже не произнес ни слова, пока она наконец не взмолилась:

– Ну скажи что‑ нибудь!

– Что я должен сказать?

– Не знаю. Скажи, что я сволочь!

Но Егор молчал.

Постояв несколько минут рядом, Рокси махнула рукой и ушла в спальню.

Через десять минут хлопнула входная дверь.

Из окна было видно, как он идет к машине. Глядя на Егора из‑ за тюлевой занавески, Рокси подумала: чувствовал ли он что‑ то к ней – привязанность… любовь?

«Обернись, – подумала она. – Если тебе не все равно – обернись! »

Он не обернулся.

Боталов, не стесняясь, хохотал на весь зал, отчего посетители ресторана нервно вздрагивали и оборачивались. Егор сидел с кислым лицом, ожидая, пока у отца не пройдет приступ смеха.

– Замечательно, – с трудом произнес Александр. – Хотя этого и следовало ожидать. Не доведут тебя до добра эти знакомства. А я ведь предупреждал…

Егор ковырял вилкой рыбину и хмуро смотрел в тарелку.

Отвечать отцу было нечего.

Ну, да, предупреждал, не одобрял и всякое такое…

Вернувшись домой после работы, он не обнаружил там ни Рокси, ни ее вещей. И даже прощальной записки в духе любовных мелодрам не было. Только от подушки пахло горькими духами…

Естественно, Егору было не все равно.

Спать после разрыва с Рокси он не мог.

Глодала обида и неприятное ощущение, вроде того, которое еще недавно мучило ее – обиженную, брошенную на произвол судьбы и растерянную от неизвестности. Сейчас Егор испытывал нечто подобное. В его жизни, стабильной, налаженной и защищенной от всяческих невзгод километровой броней, Рокси была одним из надежных элементов, стабильных и верных, как крепежный трос, удерживающий альпиниста на опасной скале.

Он не верил, что между ними может возникнуть что‑ то настоящее, но, чего греха таить, Рокси ему нравилась, а в иные моменты – даже опьяняла, но чаще ее присутствие просто придавало ему бодрости, воодушевляло. И сейчас, когда от нее остался только запах духов, Егор вдруг почувствовал себя одиноким и никому не нужным.

Поделиться своими печалями было не с кем.

Верный Димка умчался на гастроли. Впрочем, он и сам не мог забыть о Рокси, что не позволило Егору броситься к нему с откровениями. Единственным, кто показался заслуживающим доверия, был отец.

Боталов выслушал сына без особого почтения к его личной жизни.

Более того, узнав о возвращении Рокси к ее лысику, долго хохотал. Посетители заведения оглядывались на них, а официанты, вышколенные, с прямыми спинами, стояли столбом, не проявляя к разговору видимого интереса.

Ресторан «Мнемозина» был из «правильных».

Абы кто сюда не ходил, и даже «светские львы» захаживали редко. Поужинать в этом закрытом для простых смертных заведении могли только очень богатые люди, коих в Москве было не так много, как простым смертным представлялось.

И дело было не в цене.

Что цена? Подумаешь…

Дрянное пойло, выдаваемое за кофе в Шереметьево, стоило немногим дешевле натуральной арабики в приличном заведении, так что в Москве цена не гарантировала качества.

«Мнемозина» принадлежала Боталову.

Здесь, в тихой и уютной атмосфере, решались серьезные вопросы его заезжих и московских партнеров.

Заезжие предпочитали мясо, москвичи – форель и семгу.

Почему‑ то всегда получалось именно так.

С немногими посетителями Александр и Егор здоровались на ходу, причем Боталов заметил, что уже не Егора воспринимают как «сына Боталова». Большинство говорили об Александре как об «отце Черского».

– Я не понимаю, почему тебя так забавляют проблемы в моей личной жизни, – зло сказал Егор.

Столовое серебро, казалось, отражало взвинченное настроение сына, а хрусталь жалобно тренькал, застывая от бесконечного холода.

Боталов сделал глубокий вдох, подавил желание сказать Егору, что тот снова плохо выглядит, и беспечно заявил:

– Да потому что это вовсе не проблемы. Подумаешь, велика важность, певичка от него ушла! Все они шалавы, и бабы, и мужики. Я тебе так скажу: не фиг общаться с этими полупидорами. Все они одним миром мазаны, за копейку лягут и ноги раздвинут. Рокси твоя, Димка или вон Инкин балерун в этом отношении ничем не отличаются друг от друга.

Инниного чемпиона мира Боталов называл исключительно балеруном, не давая ни единого шанса на иную интерпретацию. Прощать «бывшую» не хотелось, особенно в свете того, что ее карьера, как ни странно, шла в гору.

– И что мне, по‑ твоему, надо делать? Сидеть в квартире в одиночестве и… тунца лососить? – ядовито поинтересовался Егор. – У меня все контакты исключительно в среде этих, как ты изящно выразился, полупидоров.

– Жениться тебе надо, барин! Глядишь – поумнеешь.

– Ну, вот ты два раза женился. И что? Поумнел? И на ком мне жениться?

Боталов вытащил из нагрудного кармана сигару, по‑ простецки отгрыз от нее кончик и прикурил от зажженной свечи, отмахнувшись от назойливо протягивающего зажигалку официанта.

Затянувшись, Боталов закашлялся и раздраженно сунул сигару в пепельницу.

– Все никак не привыкну, – пожаловался он. – Хочется иной раз, как прынцу, сесть, вытянуть ноги и закурить… И не получается, хоть ты тресни. Вот что значит – пролетарское происхождение.

– Это атавизм.

– Что – атавизм?

– Твое пролетарское происхождение, – пояснил Егор. Боталов скривился.

– Атавизм или нет, а жениться тебе надо на девушке из своих. То есть из хорошей семьи, с образованием, капиталом за душой, а не на певичке, которую половина богатых торгашей поимела…

– Ой, только не это, – ужаснулся Егор. – Не надо мне дочек твоих бизнес‑ партнеров. Это же ужас какой‑ то, а не бабы! Я лучше в метро спущусь – по слухам, все нормальные девчонки там.

– Так, помолчи на отца! – рассвирепел Боталов. – Папа знает, папа пожил! Тебе о будущем надо думать. Опять же, дети пойдут… У меня в твоем возрасте уже ты был.

– Только вот ты меня не воспитывал, – зло напомнил Егор. – Занят был. Бизнес, стройки и ресторан «Мнемозина».

– Ну, это уже не от меня зависело. И возражать даже не думай! Сейчас я прикину, соображу, у кого из моих партнеров девки на выданье, ну и устроим мы тебе смотрины.

– Я не лошадь, чтобы кто попало в зубы заглядывал, а ты о слиянии контор думал.

– Поговори мне еще! – разозлился Боталов. – Я о тебе, дураке, забочусь.

– Как хочешь, – пожал плечами Егор и даже тарелку отодвинул демонстративно. – Я тебе ничего не обещаю, а им тем более.

– Ну и ладно, – хмыкнул Боталов.

– Ну и ладно, – согласился Егор.

Голос его был зловещим. Боталов вздохнул и поманил рукой официанта.

– Водки мне, – приказал он. – И быстро!

Слух о том, что Боталов решил женить своего единственного сына, все заинтересованные узнали за считаные часы. Богатых невест залихорадило в предвкушении, более бедные утешали себя мыслями, что капризный Егор вполне может остановить свой выбор на хорошей девушке из приличной семьи.

Началось все с вполне невинных звонков Боталова, который, не страдая деликатностью, выспрашивал у своих партнеров, у кого имеется дочь на выданье, ну, или кого бы они сами могли порекомендовать. Партнеры пугались, недоумевая, почему Боталов ищет себе жену столь странными методами. Только потом тот в пространных выражениях пояснял, что после развода с Инной жениться не намерен, а супругу ищет великовозрастному балбесу, таскающемуся с какими‑ то эстрадными шалавами. Ну, а поскольку держать это в тайне Боталов не просил, сарафанное радио разнесло молву по самым влиятельным семействам Москвы.

Девушки ринулись в бутики, волнуясь, как Золушки перед балом.

Их родители, молясь об успехе, путались в нулях, подсчитывая прибыли от династического союза.

И даже приближенный к Боталову персонал, пронюхавший о планах босса, стал невзначай приводить на работу своих дочек, внучек, племянниц, а иногда – даже любовниц, тщетно надеясь, что Егор заглянет к папаше и – о чудо! – выберет именно их чадо или «подопечную».

Актрисы и певицы, воодушевленные расставанием Рокси и Егора, тоже удвоили свои усилия по завоеванию завидного жениха.

И даже вечная соведущая Егора Аксинья Гайчук стала смотреть на него со странным ленинским прищуром, словно оценивая степень его состояния, а в перерывах между выходом артистов уже не хамила ему, как прежде. Перемену ее поведения Егор отметил с легким недоумением. Мысль, что Аксинья может иметь на него какие‑ то виды, даже в голову ему не приходила! Отношения с ней балансировали от сладкой ненависти до официально‑ деловых, никогда не переходя в нечто иное.

Дружить с Гайчук было тяжело. Аксинья привыкла, что звездная тусовка побаивается ее злого языка, предпочитая не связываться, иначе перейдешь в категорию вечной парии, как балерина Клочкова…

Попытки Боталова познакомить сына с перспективными невестами потерпели полный крах.

Егор вновь погрузился в работу с головой – ему предложили вести новое ток‑ шоу.

Подготовка к съемкам шла трудно, приходилось вспоминать свою прежнюю профессию журналиста.

Отвлекаться на невест было некогда.

Приходя на светские рауты, Егор, выстояв протокольные полчаса, сбегал, не прощаясь, предпочитая отоспаться перед напряженным съемочным днем.

Тусовки давно набили оскомину. Давно стало ясно, что это лишь видимость «светской жизни» для богатых бездельников и их многочисленной свиты. «Львы» и «львицы» после второй бутылки превращались в базарных торговок и распальцованных молодчиков, еще не забывших феню. Они так же, как двадцать лет назад, крыли матом собеседников, били морды официантам и очень неэлегантно блевали в уголке…

Но в трезвом виде это были «утонченные люди», неспешно рассуждавшие о новой книге Коэльо или фильме Такеши Китано, в котором вряд ли что‑ то поняли…

На раутах – одни и те же, помятые светской жизнью, поцелуйчики щечка к щечке, неискренние пожелания счастья и искренние – сдохнуть в муках, невысказанные, страшные, как проклятия. Сумочка от «Гуччи», платье от «Валентино», под мышкой – запуганная, нервная голозадая собачонка в розовом комбинезоне, трясущаяся от шума, толкотни и чужих запахов. Хозяевам на стресс животного плевать, в этом сезоне таскать с собой маленькую псинку – последний писк моды. Если бы мода приказала таскать под мышкой сенбернаров – хилые ручонки гламурных «львиц» таскали бы их, не задумываясь.

Прийти на прием в том же наряде, что накануне, – равносильно добровольной анафеме! Явиться на светский раут в чем‑ то простецком, без лейблов и нашивок – смерти подобно.

Игнорировать правила нельзя, иначе в следующий раз не пригласят!

Только очень богатые и влиятельные люди могут позволить себе пренебречь «правилами»…

Егор Черский был звездой экрана и сыном одного из самых богатых людей Москвы, потому мог позволить себе все что угодно.

Поразмыслив, Боталов сообразил, что единственная причина, которая способна заставить сына пробыть на вечере дольше позволенного приличиями, – это работа.

Поэтому, когда один из его партнеров намекнул, что у него имеются две незамужние дочери, Боталов предложил ему коварный план.

Вечеринка была в самом разгаре. Егор представил очередную звездюльку и слез со сцены, куда немедленно выскочила размалеванная деваха в красном топике и кожаных трусах.

Слава богу, можно передохнуть, пока не приехали все остальные…

На званых вечерах, юбилеях, именинах и прочих чествованиях «сильных мира сего» он бывал часто.

Это называлось модным словом «корпоратив», вызывая стойкие ассоциации с кооперативами девяностых годов. Тогда еще совсем маленький Егор тянул мать за руку к прилавкам с разноцветными тряпками, игрушками, шоколадками и жвачкой и умолял купить хоть что‑ нибудь. Мать обычно не отказывала, благо денег в доме было вдоволь, даже в тяжелые девяностые. Тогда, разглядывая мятые коробки со «сникерсами», Егор мечтал, что вырастет и у него будет свой кооперативный ларек, забитый шоколадом и жвачкой до отказа…

Сейчас, разглядывая гигантский зал ресторана, с выстроенными в виде буквы «П» столами, Егор думал, что, наверное, большинство из присутствующих здесь в детстве мечтали иметь свой ларек.

А сколькие с ларьков и начинали?!

Ему хотелось есть и пить.

Однако на корпоративах он редко позволял себе поужинать, разве что мероприятие было камерным, в кругу своих, без прессы и прочих соглядатаев.

В свое время этому научила его Инна.

Пообедаешь в свое удовольствие, а потом увидишь свое фото с оттопыренными щеками в желтой газете!

Другое дело – бокал с шампанским, куда можно потихоньку подливать воду и делать вид, что пьешь вместе со всеми за здоровье юбиляра.

Нынешним вечером чествовали бизнесмена Юрия Караулова – влиятельного, богатого, надменного типа с бескровным лицом Дракулы. Караулова обожало все светское общество, поскольку он никогда не считал денег, а устраивая вечеринки, отличался бурной фантазией. К примеру, однажды он радостно встретил давно подзабытый День пионерии на легендарной «Авроре», обрядил сливки общества в белые рубашки и пионерские галстуки, а потом велел всей компании прыгать за борт в непрогревшуюся Большую Невку. Смельчакам дали призы в виде золотых часов, которые потом радостно тикали в больничных палатах. Все‑ таки холодная вода Балтики не способствует оздоровлению, несмотря на изрядное количество выпитой водки…

Звездюлька на сцене вихляла задницей и зазывно манила к себе именинника.

Тот, солидный мужчина в черном смокинге, на ее призывы не реагировал, а что‑ то орал прямо в ухо сидевшему рядом собеседнику. Собеседник морщился, но мужественно терпел. Деваться ему было некуда, поскольку именинник держал его за мочку уха и не отпускал. Супруга Караулова, дородная и важная Ирина, лениво топталась на танцплощадке с Алмазовым, хотя музыка звучала довольно энергичная.

Егор фыркнул и отвернулся.

В голове гонгом ударила боль, нарастающая и пульсирующая.

Воспользовавшись паузой, Егор отошел к бару и заказал двойной эспрессо, надеясь заглушить боль кофеином.

Иногда этот метод срабатывал, иногда нет.

Каждый раз, заболевая, Егор впадал в тихую панику, уверяя себя, что загнется один в своей роскошной квартире…

Поэтому каждый раз, чувствуя недомогание, он озирался по сторонам – смогут ли к нему прийти на помощь?

Рядом, на высоком стульчике с гнутой никелированной спинкой, сидела девушка, рассматривавшая его с вежливым любопытством.

Егор тоже посмотрел на нее – и не без удовольствия.

Хороша!

Несколько не в его вкусе, поскольку рыжих он не любил, предпочитая брюнеток, а эта, рыжая, как морковка, напоминала блистательную французскую поп‑ диву, известную раскрепощенными клипами и негромким тонким голоском. На девушке было длинное черное платье с волнующим разрезом, открывающим ногу с полоской кружевного чулка. В изящно уложенных волосах блестело что‑ то непонятное, не то заколки, не то бусы, удерживавшие эти невероятные узлы. Девушка рассматривала Егора, болтала в воздухе ногой в лакированной туфле и тянула из шутера многослойный коктейль.

– А что это вы здесь, а не там? – небрежно спросила она, даже не подумав поздороваться, и мотнула головой в сторону большого зала.

– Добрый вечер, – буркнул Егор. – Извините, что не могу шаркнуть ножкой. Я при исполнении.

Она фыркнула:

– Нет, в самом деле, почему вы тут, а не веселитесь со всеми?

– Шумно там, – признался Егор. – И душно. А у меня голова болит. У вас нет случайно таблеточки?

– Сейчас посмотрю.

Она взяла лежащую на барной стойке крохотную, не больше кошелька, сумочку, расшитую сверкающими кристаллами, вынула мобильный, а остальное содержимое попросту вытряхнула. По мореному дереву раскатились помады, пудреница, тушь, выпали несколько визитных карточек…

– Нету? – с сожалением спросил Егор.

Она смущенно покачала головой:

– Знаете, была уверена, что есть. Но можно тут, в баре спросить, или в аптечке взять. Вы на машине? Впрочем, неважно. Хотите, я принесу?

Егор слабо улыбнулся и поманил бармена.

Выслушав просьбу, тот скупо кивнул и удалился.

Спустя минуту он вернулся с таблетками, аккуратно выложенными на блюдечко. Егор поблагодарил и, получив стакан с водой, проглотил сразу две.

Девушка смотрела на него во все глаза, словно была уверена, что эффект от их приема будет моментальным.

– Меня Егор зовут, – сказал он.

Она улыбнулась уголками губ:

– Можно подумать, кто‑ то не знает вас.

– Вы преувеличиваете…

– Ай, да бросьте вы кокетничать, – отмахнулась она. – А я – Алина. Очень приятно.

Представившись, она запустила руку в волосы над ухом.

Егор улыбнулся.

Все эти женские штучки были ему хорошо знакомы…

Забрав свою чашку с недопитым кофе, он пересел поближе.

Алина наблюдала за его перемещениями с явным интересом.

– А ты чего тут одна сидишь? – спросил Егор. – Все веселье там, поклоны, реверансы, поцелуи в зад. Пропустишь все самое интересное.

– Поцелуи в зад – это сильно, – хмыкнула она. – К сожалению, это одна из составляющих жизни Юрия Александровича. Что поделать, богатых людей часто целуют в зад все кому не лень.

Смотрела она дерзко, взгляд был опасным, как у насторожившейся кошки, и даже зрачки расширились. В каждом отражалось по маленькому Егору, выпуклому и нелепому…

– Тебе ведь, наверное, это тоже знакомо?

– Поцелуи в зад? Нет, знаешь ли, предпочитаю, чтобы меня целовали в другие места, – улыбнулся он, надеясь, что ей не придет в голову спросить куда.

Она не спросила, но губы расплылись в ухмылке, словно она видела его насквозь.

И от этого огненного взгляда Егору стало не по себе.

Он повернулся к залу, словно его кто‑ то позвал.

Когда он вновь посмотрел на Алину, она все еще улыбалась.

– А ты чем занимаешься? Ну, кроме того, что пьешь в баре коктейли? – спросил он.

Алина равнодушно пожала плечами:

– У меня скучная работа. Я что‑ то вроде пресс‑ секретаря. Занимаюсь всякой ерундой под руководством хмыря, создающего видимость бурной деятельности. Сегодняшним вечером я, кстати, тоже занималась. Твой райдер, к примеру, знаю досконально.

– Да ладно?!

– «Черский берет по пятнадцать тысяч за вечер, работает полтора часа, никакой фамильярности, пьяных объятий и танцев на столе. Ужинать остается крайне редко, из спиртного предпочитает текилу, но тогда его нужно будет отвезти домой». Все верно?

– Надо же, – восхитился Егор.

– А ты думал! Это меня твоя помощница просвятила… Риточка, кажется?

– Раечка.

– Да, точно, Раечка. Я сперва с секретарем твоего отца разговаривала, но она абсолютно не в курсе твоих вкусов, а у тебя даже своего агента нет. Пришлось задействовать телевидение. Кстати, почему ты на мероприятиях никогда не ешь?

– Я как граф Монте‑ Кристо, – туманно пояснил Егор.

Алина округлила бровь:

– Так Монте‑ Кристо не ел в домах врагов. А тут разве враги? Или ты всех, у кого работаешь, считаешь врагами? – отбила она подачу.

Теперь брови округлил Егор.

– О, девушка, так вы еще и начитанная? – удивился он.

– А то!

Чрезвычайно довольная собой, Алина откинулась назад и отпила из своего бокала. Егор, облокотившись о барную стойку, пояснил, почему никогда не ест на мероприятиях, которые ведет.

– Может быть, тогда ты скажешь, почему на эту тусню позвали меня? С Карауловым я незнаком, разве что он с отцом какие‑ нибудь дела ведет. Опять же, почему позвали меня одного, без Гайчук, хотя мы с ней неразлучны, как Лелек и Болек…

Алина пожала плечами:

– Это было личное распоряжение Юрия Александровича.

Егор покачал головой и залпом выпил свой кофе.

Мотивы, по которым его пригласили на вечеринку, стали ему понятны, едва он начал вести мероприятие.

У четы Карауловых была взрослая дочь.

Нюточку Караулову на этом празднике жизни не заметить было попросту невозможно. Пышнотелая, облаченная в идиотское розовое платье до пят, краснощекая девица весь вечер не сводила с Егора восторженных глаз, а когда он подошел поприветствовать Карауловых, призналась, что всегда с удовольствием смотрит его передачи. При этих словах Егор вежливо улыбнулся, а Юрий и Ирина Карауловы многозначительно переглянулись.

Вот оно как!

Папенька подсуетился…

Все отцовы хитрости, шитые белыми нитками, он видел сразу. Но вот уже пару недель как они перестали его забавлять.

Боталов как бы невзначай знакомил сына с девушками из приличных, по его мнению, семей, но делал это так неуклюже, что хотелось ему нагрубить… как минимум.

Но до сего момента в рабочие вопросы отец не лез. Отправившись на день рождения к Караулову, Егор не ожидал никакого подвоха.

А тут засада. Капкан с пряником‑ приманкой в розовой глазури.

Не дождетесь!

Егор, назло Нюточке и ее родителям, уже приготовился спросить у Алины, что она делает после праздника, как вдруг увидел, что ему настойчиво машут из зала.

По слухам, на праздник к Карауловым ждали певицу номер один, недавно сошедшую со сцены и клятвенно обещавшую больше никогда не петь. Певица запаздывала, и только ее визит мог завершить обязательную часть выступления Егора. Потом он мог сбежать с чистой совестью, оставив компанию развлекаться самостоятельно.

– Я позвоню, – сказал он, подцепил ногтем одну из ее визиток, так и оставшихся лежать на барной стойке, и сунул в карман.

– Позвони, – милостиво согласилась она и улыбнулась.

Егор пятился спиной, улыбался, не сводя с нее глаз, и только налетев на официанта, спохватился и скрылся в зале.

– И вот, несмотря ни на что, она приехала поздравить Юрия Александровича с днем рождения, – донесся его звонкий голос. – Эту женщину не остановит ни дождь, ни снег, ни Варфоломеевская ночь, ни даже утро стрелецкой казни. Приветствуйте…

Голос потонул в овации.

Алина подумала, что так на дне рождения не приветствовали даже именинника.

Когда официальная часть вечера подошла к концу и Егор получил тугой конверт, он вернулся в бар, надеясь застать там Алину. Однако ее там не было.

Не найдя ее в зале, Егор вышел из ресторана и поехал домой.

Вечерняя Москва роилась тысячами огней и гудела осиным гнездом, не желая угомониться.

Завязнув в пробке, Егор скинул пиджак, включил радио и расслабился.

В голове шумело.

Подумав об Алине, Егор вытащил телефон и потянул обратно пиджак, в кармане которого осталась визитка. Зацепившийся пиджак не поддавался. Егор дернул, и с заднего сиденья свалился какой‑ то пакет. Содержимое шлепнулось на пол с пластмассовым стуком.

Егор сунулся между сиденьями, чтобы проверить, в чем дело.

На полу лежали вывалившиеся из пакета пластиковые банки с едой.

Он вспомнил, что на выходе, у самой машины его нагнал охранник, сунул пакет и что‑ то еще говорил, но уставший Егор, надеясь увидеть на стоянке, среди разезжавшихся автомобилей, Алину, не слушал.

Оказалось, что ему сунули с собой еды.

Знали, что есть в ресторане не будет, и позаботились.

Как мило…

Егор мельком глянул в окно на застывшие машины, которые даже не думали сдвигаться с места, вытащил из кармана плотный бумажный прямоугольник и обалдело уставился на строгие черные буквы.

– Караулова Алина Николаевна, – прочитал он.

Красавице Алине Карауловой Егор позвонил на следующий день и предложил поужинать.

Вообще, ему хотелось связаться с ней еще по пути домой, прямо из машины, и устроить скандал.

Потом в голову пришла мысль, что ругаться надо с родным папашей, а отнюдь не с девушкой. Затем Егор припомнил, что юбиляра звали Юрием, а на визитке было отчетливо выведено «Алина Николаевна».

Почему?

Подумав, что утро вечера мудренее, а месть, как известно, блюдо, которое едят холодным, он подавил в себе желание позвонить Алине и отцу, доехал до дома, сунул продукты в холодильник и завалился спать.

С Алиной он связался на следующий день из рабочего кабинета в музыкальной редакции.

Дела там шли не блестяще, и руководство канала подумывало закрыть программу Егора. Учитывая его занятость в кулинарном шоу и скором выходе ток‑ шоу, он был только рад избавлению от этой докуки.

Однако сердце щемило…

Как ни крути – это был его первый серьезный проект, в который он вкладывал душу, пот и кровь. С музыкальной редакцией его связывали воспоминания, приятные и не слишком.

В кабинетике, переделанном из кладовки, каждый предмет напоминал о былом.

Егор огляделся по сторонам.

Вот пресс‑ папье. Тяжелое, массивное, совершенно бесполезное, преподнесено в подарок Теодором Алмазовым. Скульптурка Самсона, разрывающего пасть льву, которую Егор купил в Витебске, в сувенирной лавке, когда ездил туда на музыкальный фестиваль. В углу к стене прислонен громадный карандаш, служивший фрагментом декорации в одном из клипов. Его приволок кто‑ то из редакторов, умыкнув прямо со съемочной площадки в качестве подарка шефу, то есть ему, Егору…

Подумав о редакторах, Егор вздохнул.

Ладно, он сам уйдет, а с людьми что делать?

Часть останется в новом проекте канала, но кто – пока непонятно. Народ, извещенный об уходе Черского, уже ходил с вытянутыми лицами, осторожно перешептывался в курилке, гадая, кого Егор заберет с собой, кого бросит на произвол судьбы…

Зарабатывали тут неплохо, да и начальник из Черского был замечательный.

От всего этого у Егора немедленно снова разболелась голова.

Подумав, на ком бы выместить свое раздражение, он позвонил Алине и пригласил ее на ужин.

– Хорошо, давай, – немедленно согласилась она, от чего ему стало только хуже. – Куда пойдем?

В первоначальных планах Егора было отправиться в «Мнемозину», но вдруг он передумал и позвал Алину в ресторанчик неподалеку от Останкино – чтобы она не очень себе воображала. Заведение было не слишком презентабельным, зато там подавали чудесные ребрышки, а турок‑ повар варил совершенно исключительный кофе.

– Я поеду туда сразу после работы, – снизошел Егор. – Нет времени и сил переодеваться для чего‑ то крутого. Там все по‑ простому, особенно не парься.

– Как‑ то не слишком романтично звучит, – засмеялась Алина.

– Это плохо?

– Не знаю пока. Но в любом случае переживу. Говори, как туда доехать.

Он объяснил, почему‑ то волнуясь.

Остаток дня, приводя дела в порядок, Егор думал о свидании и странно улыбался, чем вызвал у встревоженного персонала самые разные предположения – отнюдь не самые приятные…

Но ему было все равно. В животе порхали бабочки. Их сухие ломкие крылья щекотали желудок, было хорошо и приятно…

В ресторане, дожидаясь Алину, Егор пил кофе, поскольку от голода внутри все слиплось, безжалостно смяв в ком бабочек, и снова подумал о мести.

Мысль, что его «развели», как ребенка, овладела его рассудком.

В то же самое время настойчивый внутренний голос шептал, что ничего такого уж страшного в отцовской заботе нет…

Ну, подсунул он невесту из семьи своих друзей‑ миллионщиков, что тут плохого?!

В конце концов, собственный горький опыт Егора был не лучше.

Глупо отказываться от свидания с красивой девушкой исключительно из чувства противоречия…

Однако чувство противоречия почему‑ то казалось сильнее здравого смысла.

Егор разозлился.

Опаздывающая Алина вдруг вызвала раздражение.

Ему представилось: она войдет, наряженная в короткий топик, с голым животом, а в пупке будет непременно блестеть бриллиант. Задерживается же она исключительно потому, что заехала к стилисту, и тот, высунув от усердия язык, укладывает ее рыжую гриву…

И стоит ли иметь с такой дело?

Егор отхлебнул кофе и посмотрел в окно‑ витрину, на майское небо, еще такое холодное, совсем не по‑ весеннему.

Во рту ощущался приятный вкус кофейных зерен…

Егор подумал: скоро лето, и это небо, пронзенное пиками небоскребов, еще такое чистое и свежее, скоро тоже станет хорошо прожаренным, сизым, в дымке вечных пожаров торфяников, от которых некуда деться.

– Вот и я, – послышалось над ухом.

Егор подпрыгнул от неожиданности.

Алина не стала дожидаться, пока он встанет и отодвинет стул. Она уселась за стол, бросила сумочку на широкий подоконник и улыбнулась:

– Извини, я опоздала. Долго искала, куда можно машину приткнуть. Оказывается, тут довольно популярное место… Что ты на меня так смотришь?

Егор хлопал ресницами и лишь спустя мгновение принужденно улыбнулся:

– Ничего, я сам недавно пришел.

Выглядела она совершенно не так, как он себе представлял. От агрессивной роковой красотки мало что осталось. Рыжие волосы были стянуты в хвост, на лице – умелый макияж, не бросающийся в глаза, в ушах – простые золотые колечки. Одета Алина была крайне демократично – синие джинсы и свободная желтая кофточка с большими пуговицами.

Заметив, что Егор пристально рассматривает ее, Алина слегка смутилась, но старалась не подавать виду.

– Закажем? – беспечно спросила она, приняв от официанта кожаную папку с меню. – Что тут дают вкусненького?

– Ребрышки, – усмехнулся Егор. – Свиные. В томатном соусе. Пальчики оближешь.

– Ребрышки? Ну, пусть будут ребрышки. И салат «Цезарь».

Когда официант отошел, Егор сложил локти на стол, и, наклонившись вперед, вкрадчиво спросил:

– Это был план, верно?

– Какой план? – спросила Алина.

– Не прикидывайся. Я про вчерашний вечер. Вы ведь не просто так меня позвали.

Ее глаза были серыми, как осеннее небо, а в зрачках плясали ехидные бесенята. Алина подперла кулачком щеку и улыбнулась:

– Ну, было бы глупо отпираться. Вообще, конечно, тебя твой папаша навязал. Я‑ то планировала пригласить другого ведущего, но потом все переиграли. А что делать? Девочка, как поется в известной песне, созрела, надо ж девочку в хорошие руки пристраивать.

– Я так полагаю, меня в женихи Нюточке прочили?

Алина улыбнулась и не ответила.

Егор фыркнул и покачал головой:

– Аферисты! Она ж молодая совсем. Сколько ей? Семнадцать?

– Девятнадцать. Но, в принципе, ты прав, она по своему развитию еще дитя совсем.

– Я не пойму… Ты‑ то почему Николаевна, а не Юрьевна?

Алина округлила глаза, а потом усмехнулась:

– Так я ж не дочь Юрия Александровича, если ты об этом.

– А кто ты ему?

– Племянница. Мой отец – его младший брат.

Материализовавшийся официант приволок два блюда с ребрышками, залитыми восхитительно пахнущим соусом.

Алина вдохнула, и Егор машинально уставился на ее грудь.

– Пахнет как, – простонала она. – Надо же… Не думала, что я такая голодная.

– Никогда не слышал о миллионере Николае Караулове, – задумчиво сказал Егор, отрезая кусок мяса.

– Так папа и не миллионер, – ответила Алина. – У него скучная должность финансового аналитика. Мы, конечно, не бедствуем, но до дядюшкиных размахов нам не подняться. Время не то уже. Дядя поднимался в девяностые, вместе с твоим отцом, приватизация там и все такое, а мой отец корпел в Свердловске, в НИИ. Это потом уже дядя его сюда перетащил.

– А вместе с отцом и ты приехала?

– Мы приехали, – скучным голосом сказала Алина, на мгновение помрачнев. – Папа, мама и я. Это только кажется, что если родственник – миллионер, жизнь сказкой будет. Мы квартиру снимали в Выхино, однокомнатную, у какой‑ то бабки‑ алкоголички. Отец через всю Москву на работу мотался, я – в институт, а мама дома сидела, потому что болела. Отец все говорил: потерпите, дальше лучше будет. Ну, мы и терпели. А потом…

– Твоя мама умерла? – тихо спросил Егор.

Алина усмехнулась, горько и одновременно жалобно:

– Нет. Она вдруг влюбилась. Представляешь?! В сорок лет. В заезжего итальяшку. Познакомились на каком‑ то приеме. Она же переводчиком проработала много лет… Ну, и… так получилось. Отец даже не заметил сперва, что все уже кончилось. Работал много, домой приходил, ужинал и с ног валился. А она на развод подала.

– И что?

– И ничего, – ненатурально весело ответила Алина. – Сидит в Римини, пишет имейлы, звонит и приглашает в гости, рассказывая, как она счастлива со своим Рикардо. У нас, как папа и сказал, все хорошо, все наладилось. Я работаю, он работает.

– На дядю.

– Ну и что? Я свою работу люблю. Ты ведь тоже самоутверждаешься. Мог бы – к папочке под крыло, а ты вон какую карьеру сделал! Понятно, что связи и все такое, так ведь и я не с машинистки начинала.

– Да я не осуждаю, – вяло оправдался Егор. – Я когда в Москву приехал, тоже думал: сам всего добьюсь, сам карьеру сделаю! А потом понял, что жертвы эти никому не нужны. К чему отказываться от возможностей, если они есть? Девочка, с которой я вместе работал в «Желтухе», до сих пор парится там же, таскает светские сплетни, трахается с шефом и надеется дорасти хотя бы до выпускающего редактора. Кабы не папашка, я бы там же сейчас варился, жил на двенадцать тысяч в месяц, год копил бы на отпуск в Турции.

Алина, ковырявшаяся в своей тарелке вилкой, отложила прибор в сторону и серьезно посмотрела на Егора:

– Неужели ты жалеешь о такой жизни?

– Нет, – покачал он головой. – Разве о ней можно жалеть? Это только в плохих романах и фильмах благородные герои бросают свою обеспеченную жизнь во имя светлой мечты или великой цели. Но иногда, когда я смотрю на тех, кто живет иначе… Ну, знаешь, просто: семья, дети, рабочий день с девяти до шести, сон до двенадцати по выходным, поход на рынок за мясом и овощами, то думаю – может быть, они куда более счастливы, чем я? Ведь если разобраться, моя жизнь – как серпантин. Пестрая лента. Фр‑ р‑ р‑ р‑ р! Полетела, красиво извиваясь, а потом упала на пол, и все. Конец истории. Наутро его сметут веником и выбросят в мусорное ведро…

– Многие отдали бы все, чтобы вот так – фр‑ р‑ р! – задумчиво сказала Алина. – Хотя бы раз в жизни. А потом – неважно, куда тебя, в мусор или дальше, по волне… И я знаю многих, кто ради этого пожертвовал бы семьей, детьми и уютом. Так что еще неизвестно, чья жизнь счастливее. Твоя, может быть, ярче, но она куда сложнее, и совершенно не стоит по этому поводу переживать.

Они просидели в ресторане допоздна и потом, уходя, даже пожалели, что там не танцуют. Впервые за последний год Егору захотелось подвигаться под сентиментальную музыку.

И хотя танцор из него был неважный, сама мысль потоптаться на площадке в лучах прожекторов, прижимаясь к податливому женскому телу, показалась вдруг невероятно привлекательной…

Оказавшись на улице, Егор нерешительно потоптался на месте, не зная, как предложить ей поехать куда‑ нибудь еще. В голову упрямо лезли названия модных ночных клубов, дискотек и прочих увеселительных заведений, однако туда ему как раз не хотелось. Побыть в одиночестве, в интимном пространстве все равно не удастся, к тому же наверняка в этих сотрясающихся от децибел помещениях попадутся знакомые лица, которые не дадут поговорить…

Подумав, Егор решил предоставить выбор Алине и просто спросил: куда бы она хотела пойти?

– Воздух какой, – мечтательно произнесла она. – Может, просто погуляем?

Егору, который «просто» не гулял уже давно, идея понравилась. Алина тянула его за собой, по улице, к набережной Москвы‑ реки, закованной в бетон.

В темной воде отражались огни фонарей и надкусанный лунный блин…

– Ты мне сначала не понравилась, – признался Егор.

– Врешь, – рассмеялась Алина. – Ты сразу поплыл. Помню твой взгляд…

– Ничего я не поплыл!

– Поплыл, поплыл!

– Нет!

Она снова засмеялась и, обогнав и повернувшись к нему лицом, взяла Егора за руки, пятясь и таща его за собой:

– Почему я тебе не понравилась?

На этот вопрос он еще мог ответить.

Куда сложнее было бы, если бы Алина поинтересовалась: почему она ему понравилась потом?

Потому что в объяснении не было ничего романтичного, а девушкам всегда хочется именно романтики, красивых ухаживаний, миллиона роз и серенад под балконом…

Егор вздохнул.

Романтиком он никогда не был.

– Я подумал: вот сидит деваха, красивая, безмозглая, считающая себя законченной стервой. Сейчас очень модно быть стервами. Иногда кажется, что этому уже учат в университетах. А я не люблю стерв, их мне и на работе хватает, – честно признался он.

– Кого ты еще не любишь?

– Потасканных жизнью баб, изображающих из себя роковых женщин. Разговариваешь с такой, а у нее в глазах счетчик мотается, как будто она прикидывает, что из тебя можно вытрясти. Когда ты сидела в баре, расфуфыренная такая, словно только с подиума, я подумал: вечер перестает быть томным. Я тогда все себе распланировал, как подкачу, что скажу и что потом буду делать.

– А я тебя до ужаса боялась, – призналась Алина. – Ты сидел такой несчастный с этой чашкой кофе, и голова у тебя болела, и вообще было видно, что ничего из затеи этой со сватовством не выйдет…

– Почему?

– Потому что такие, как ты, не позволяют собой вертеть. А потом ты стал разговаривать, и я поняла, что ты вовсе не напыщенный жлоб, как я думала раньше…

Она остановилась и посмотрела ему прямо в глаза очень серьезно.

Ладони Алины были горячими и почему‑ то дрожали.

Егор чувствовал эту слабую вибрацию и вдруг сообразил, что его тоже начинает потряхивать, словно он ухватился за электрический провод.

Небеса потемнели и даже луна вроде бы закачалась.

А может, ему это просто померещилось…

Держать бы ее вот так за руки и не отпускать! Никогда.

Смутившись, они, как по команде, отвели глаза, а потом и вовсе отвернулись друг от друга.

Облокотившись о каменные перильца, Егор и Алина уставились на черную воду.

– И что нам делать? – тусклым, невыразительным голосом спросила Алина. – Не думаю, что если мы будем… ну… того…

– Чего – того?

– Встречаться… – Это слово она выговорила с трудом, словно подавившись им, как хлебным мякишем. – Не думаю, что твой отец это одобрит. Да и Юрий Александрович…

– Плевать я хотел на отца, и уж тем более на Юрия Александровича, – мрачно сказал Егор и начал хлопать себя по карманам в поисках сигарет. – Мне не пять лет. Просто…

Он наконец‑ то нашел сигареты, закурил и долго молчал, выдыхая сизый дым.

Алина ждала ответа, но когда он нетерпеливым жестом швырнул окурок вниз, не выдержала:

– Что – просто?

Егор повернулся к ней и долго смотрел в глаза, словно пытаясь что‑ то понять.

В полумраке разобрать чувства, отраженные на лице Алины, было нелегко, но, наверное, он что‑ то понял, потому что снова уставился на черную водную ленту и нехотя сказал:

– Просто, понимаешь, у меня такая жизнь. Все эти съемки, шоу, блеск и мишура… Я дома, бывает, не появляюсь месяцами. Какая нормальная девушка будет меня без конца ждать? Плавали, знаем… Ни одна еще не выдержала.

– Ну и дуры! – выпалила Алина. – Я бы ждала всю жизнь.

По его губам скользнула бледная тень улыбки.

– Что? – рассердилась она. – Я кажусь тебе смешной?

– Нет, я не о том. Представляешь, если бы сейчас кто‑ то снимал кино или какой‑ нибудь клип, это была бы финальная сцена. Отличный вид: двое на мосту, объяснение и финальный поцелуй. Смотри, какая панорама…

Егор широко махнул рукой, охватывая вид, открывавшийся перед ними.

Алина вдруг поняла.

Да.

Это действительно было очень похоже на фильм, слезливую мелодраму о Золушке, приехавшей покорять столицу.

На тернистом пути несчастная замарашка прошла через массу испытаний и наконец‑ то на балу все‑ таки встретила прекрасного принца!

Вот только принц был отнюдь не романтиком, а скорее циничным трудоголиком.

А теперь пойдут финальные титры.

Актеры снимут картонные короны.

Рабочие унесут декорации, погасят прожектора.

Вид на Москву‑ реку окажется намалеванным на картоне, и даже надкусанная луна – всего лишь лампочкой.

Золушка вернется к своим кастрюлям, принц пойдет своей дорогой и женится на какой‑ нибудь более подходящей принцессе, потому что иначе не может быть.

И они будут существовать в параллельных вселенных, видеться на корпоративах, улыбаться друг другу фальшивыми улыбками и думать, что у них могло что‑ то получиться…

Все это вдруг пронеслось у Алины в голове, и она, странно сгорбившись, вздохнула.

– А еще герой может забраться на перила и пройтись по ним, – подсказала она. – А она будет хохотать и стаскивать его вниз, а он будет стоять на краю, раскинув руки. Прохожие будут тыкать пальцами, и среди разномастной толпы непременно окажется идиот со связкой воздушных шариков, которые в кульминационный момент улетят в небо. А потом пойдет затемнение, и на черном фоне вылезут белые буквы: хеппи‑ энд!

Егор поморщился и взял ее за руку.

– Знаешь что, пошли‑ ка отсюда, – решительно сказал он.

– Почему? – удивилась Алина.

– Потому. Не люблю стереотипов.

– Совсем? – прищурилась она. – Даже самых малюсеньких?

Егор вздохнул, а потом, притянув к себе, поцеловал.

Прохожие поглядывали на них с умеренным любопытством и тут же отворачивались, занятые своими заботами.

В лениво плещущейся Москве‑ реке бултыхалась луна, а где‑ то высоко‑ высоко, в темном небе, освещенный серебристым светом, летел воздушный шарик…