Инга Берристер 3 страница

Судя по его реакции на меня, если он и собирался тут задержаться, то сейчас наверняка изменил планы, мрачно подумала Маргарет. Слава Богу, что Олли уже уехала!

Оливия! Маргарет стало не по себе. Что почувствует дочь, если узнает, что ее отец был здесь, а мать ни словом об этом не обмолвилась? Но Оливия никогда не выказывала ни малейшего желания разыскать своего отца.

Впрочем, это не означало, что в глубине души она не хочет побольше узнать о нем. Было бы странно, если бы Оливия не испытывала столь естественного человеческого желания, даже если из сострадания к матери и хранила молчание по этому поводу.

Маргарет оцепенело сидела, понимая, что пока еще не в состоянии вести машину. Откинув голову на подголовник, она обреченно признала, что близка к тому, чтобы взвалить на себя еще и чувство вины.

Прошло немало времени, прежде чем она собралась с физическими и душевными силами и завела двигатель. Вцепившись в руль и сосредоточенно хмуря лоб, Маргарет безуспешно старалась отогнать от себя мысленный образ Джорджа, который мешал ей следить за дорогой.

Если она так бурно реагирует всего лишь на его присутствие, что же будет, если он прикоснется к ней? Даже подумать об этом страшно.

Прикоснется к ней! Истерический смешок клокотнул в ее горле. Последний раз Джордж касался ее, когда они занимались любовью меньше чем за неделю до того, как он сказал, что намерен развестись с ней.

Ее охватила нервная дрожь, глаза наполнились слезами. Лишь пронзительный сигнал какой-то машины вернул Маргарет к действительности и напомнил об ответственности водителя.

Когда Маргарет добралась до дому, ее в буквальном смысле сотрясали эмоции. Она никак не могла оправиться от шока и смущения. Маргарет сразу поднялась в ванную, чтобы окатить холодной водой свое пылающее тело и попытаться вернуть его в нормальное состояние, загасив одновременно и тревожное пламя, сжигающее ее изнутри.

Как же она объяснит свое дурацкое поведение Джиму? Она солгала ему так неловко, что он наверняка должен был ее раскусить. Маргарет ненавидела ложь во всех ее проявлениях, особенно с тех пор, как поняла, что, даже занимаясь любовью с ней, Джордж наверняка думал о другой женщине. О женщине, которой она никогда не видела, но о существовании которой догадывалась, причем это продолжалось некоторое время. Поскольку не может же мужчина разлюбить одну женщину и полюбить другую в одночасье. Но Маргарет могла бы поклясться, что, когда они были вместе, в его прикосновениях наравне с желанием и страстью чувствовалась еще и любовь…

Довольно долгое время после того, как Джордж оставил ее, она не позволяла себе думать о его предательстве. Беременность помогала ей отвлечься от подобных саморазрушительных мыслей.

Но вот Оливия появилась на свет и прошли первые суматошные месяцы, когда Маргарет была всецело поглощена новорожденной дочерью. Неизбежно настал день, когда она с болью и отвращением спросила себя, как мог Джордж заниматься с ней любовью с такой страстью, по-видимому искренней, с такой неистовостью и неподдельной любовью, а спустя всего лишь несколько дней с отвращением уклониться от легчайшего прикосновения, молящего жеста руки, протянутой к нему с просьбой объяснить, куда делась его любовь, как мог он сказать, что их брак не имеет смысла.

Тогда-то и пришли мучительные, пугающие сны, в которых Маргарет снова и снова пыталась оживить их физическое единение. В этих снах не было ни страданий, ни боли, ничего реального — только сверкающий калейдоскоп воспоминаний о былых удовольствиях и наслаждениях. Однако по утрам возвращаюсь и реальность, и боль, и стыд за то, что она продолжает так глупо и сентиментально мечтать о человеке, который давным-давно забыл о ее существовании…

Маргарет позвонила мисс Хопкинс и спросила, нельзя ли навестить ее и Джека раньше назначенного времени. Это могло бы, по крайней мере, придать некое правдоподобие нелепому объяснению, которое она дала Джиму.

Время, проведенное в уютном домике мисс Хопкинс, как обычно, оставило в душе Маргарет чувство приподнятости и одновременно тоски. Несмотря на огромное горе, которое Джек пережил совсем недавно, — смерть матери, единственного близкого ему человека, — мальчик был на редкость светел, добр и жизнерадостен. По-видимому, его мать была удивительным человеком, если сумела привить сыну такое отношение к миру.

Легко понять, что он не выдержал того разительного контраста, который являла жизнь в приюте, с той, к которой он привык. На второй день пребывания в приюте Джек сбежал. Его не оставляло ощущение, что где-то на улицах большого города ходит мама и ищет его. Не может такого быть, чтобы среди всего этого множества людей нет единственного нужного ему!

Общение с Джеком должно было бы отодвинуть собственные эмоциональные проблемы Маргарет на задний план, на их истинное место. Но сиротство мальчика, как она поняла позже по дороге домой, вновь напомнило ей о том, что сблизило их с Джорджем.

В ее восемнадцать и его двадцать один, как готова была теперь признать Маргарет, им было еще слишком рано вступать в брак. И все же они сделали это — по настоянию Джорджа, а не Маргарет. Она тогда снимала квартиру с двумя другими девушками, также вышедшими из приюта. Джордж занимал три комнаты над аптекой, доставшейся ему по наследству от деда. Его мать умерла, когда ему исполнилось девятнадцать лет.

Маргарет узнала, что родители Джорджа развелись, когда он был совсем маленьким. И сын едва помнил отца, который, по-видимому, уехал в Штаты сразу же после развода. Мать вернулась к своим родителям, которые были рады и ей, и ребенку. Детство Джорджа — в противоположность ее собственному — было устроенным и защищенным, однако он, казалось, инстинктивно понимал, как страдает Маргарет от своего одиночества.

Он разделял ее желание обзавестись большой семьей, детьми и шутил, что его стремление поскорее сыграть свадьбу вызвано тем, что ему не терпится основать собственную династию. Они часто смеялись в те дни, а может быть, так казалось сейчас, когда Маргарет оглядывалась на далекое прошлое.

Их свадьба была очень скромной. А медовый месяц длился всего неделю. Они провели его в Брайтоне. Джордж снял домик на вершине холма, откуда открывался замечательный вид на море. Каждое утро Маргарет просыпалась, разбуженная теплом солнечных лучей, касавшихся ее закрытых век, и поцелуями Джорджа…

Она снова обнаружила, что не помнит, как добралась до дому. Маргарет попыталась открыть дверь, однако руки так дрожали, что она выронила ключ. Зазвонил телефон, но, когда ей наконец удалось справиться с замком, звонки прекратились.

Наверное, это Джим, решила она. Звонит, чтобы выяснить, чем вызвано ее странное поведение.

В голове нарастала тупая, ноющая боль, предупреждающая о приближающейся мигрени. К счастью, с годами приступы повторялись все реже и реже, к тому же у Маргарет накопился солидный опыт противодействия болезни. Теперь она знала, что самый действенный, если не единственный, способ справиться с ней — это немедленно принять лекарство и лечь в постель.

И нет нужды гадать о причинах приступа. Стресс, душевное расстройство, как ни назови, а это прямой результат ее встречи с Джорджем.

Морщась от боли, она поднялась наверх и достала таблетки из шкафчика в ванной. Они лежали на верхней полке, и ей пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться. Старые привычки живучи, и она продолжала предпринимать меры предосторожности, которые были необходимы, пока дочка была маленькой. Сейчас Оливия без труда достает до верхней полки буфета, в то время как Маргарет для этого требуется встать на табурет.

Оливия… Стакан, в который Маргарет наливала воду, задрожал в руке. Какие бы муки ни причинил ей Джордж, она никогда не забывала о том, что он преподнес ей самый драгоценный подарок в жизни — ее дочь… их дочь.

Она прикрыла глаза при мучительном воспоминании. Нежность в его голосе, хриплом от страсти, дыхание, обжегшее ее обнаженную кожу, когда он мечтательно произнес:

— Девочки… Я хочу девочек… Как минимум трех дочерей… И все они — точная копия своей восхитительной, всегда желанной мамы.

— А что, если у нас будут только мальчики? — возразила Маргарет, пребывая словно в наркотическом опьянении от их любви, их желания, купаясь в волнах чувственности, которую он пробудил в ней и которой научил наслаждаться без стеснения.

— Тогда мы будем снова и снова продолжать наши попытки, разве не так? — мягко сказал Джордж.

Затем его губы коснулись ее груди, и все осмысленные разговоры надолго прекратились…

Только почувствовав, что стакан выскальзывает из пальцев, Маргарет вернулась на грешную землю. Перехвативший горло болезненный спазм, участившийся пульс были легко распознаваемыми признаками охватившего ее желания.

Этому воспоминанию было больше двадцати лет. И все же оно не померкло в памяти и так больно ранило, словно все случилось только вчера.

Что с ней не так? Почему она до сих пор чуть ли не одержима мужчиной, которого должна была выбросить из сердца и из головы много лет назад? Почему, даже зная, что запечатлевшийся в ее сознании образ Джорджа далек от действительности, что нежность, любовь, забота, которые он проявлял по отношению к ней, — лишь иллюзия, происшедшее в те давние дни по-прежнему служит мерилом, по которому она судит о других мужчинах? О добрых и нежных мужчинах, таких, как Генри и Джим, которые мечтают, чтобы Маргарет впустила их в свою жизнь? Возможно, потому, что она понимает: ни один реальный человек даже отдаленно не может сравниться с фантастическими, идеализированными воспоминаниями, а это означает, что Маргарет будет в безопасности, что она застрахована от повторения горького опыта.

Лучше бы она возненавидела Джорджа. Но такого утешения ей было не дано. Вместо этого Маргарет убедила себя, что почему-то недостойна любви, что потерпела фиаско как женщина. Она боялась поверить, что кто-то способен полюбить ее, — чтобы опять не ошибиться.

В конце концов, разве не правда, что некоторых людей — по преимуществу женщин — словно мотыльков огонь, снова и снова влечет несчастливая, безответная любовь?

Голова гудела как колокол. Маргарет прошла в спальню, быстро сняла с себя одежду, в силу привычки аккуратно сложила ее и, свернувшись клубочком, улеглась поверх одеяла.

В комнате было жарко, и сквозь открытое окно, занавешенное шторами, доносились отдаленные звуки внешнего мира. Таблетки начинали медленно действовать, и долгое время Маргарет то погружалась в тяжелый сон, то словно выныривала из него, разбуженная яркими, отчетливыми воспоминаниями о прошлом, о Джордже.

Она сопротивлялась им, хмуря гладкий лоб. Тело напрягалось, отвергая то, что лежало в подсознании, готовое ожить, стоит только поддаться неверному очарованию снов. В этих снах дверь в ее прошлое была открыта. В них Маргарет вновь переживала те драгоценные часы, когда верила, что любима, желанна, что ею дорожат… Но за пределами зыбкой области сновидений лежала суровая реальность, исполненная боли.

Тем не менее, когда лекарство окончательно подействовало, она инстинктивно перекатилась к краю кровати, словно делила ее с невидимым партнером. Воспоминания то покидали ее, то возвращались, нашептывая сладчайшие обещания, и Маргарет постепенно расслаблялась…

* * *

Однажды, много-много лет назад, они с Джорджем провели почти весь длинный солнечный день в постели.

Была суббота. Утром муж съездил на работу и вернулся ко времени ланча. Маргарет, повозившись в саду, поднялась наверх, чтобы принять душ и переодеться. Он последовал за ней и вошел в ванную как раз в тот момент, когда она выходила из душа. О чем бы Джордж ни собирался спросить у нее, все было немедленно забыто. Он как зачарованный наблюдал за капельками воды, стекавшими по ее коже.

Маргарет смотрела на него и с легким трепетом чисто женского ликования понимала, о чем муж думает. Тогда она гордилась своим телом, своей способностью возбуждать Джорджа, наивно веря в их любовь.

Она намеренно, почти провокационно позволила полотенцу выскользнуть из рук и пошла к нему.

Джордж пропитался пыльным перегретым воздухом конторы, смешавшимся с его собственным безошибочно узнаваемым мужским запахом. И Маргарет получила некое слегка шокирующее, почти эротическое удовольствие от сравнения горячего аромата мужчины, чуждого внешнего мира и собственного женского запаха незамутненной чистоты и свежести.

— Чего бы ты хотел на ланч?

Говоря это, она смотрела на его губы и старалась сохранять нейтральный тон. Однако ее тело откровенно свидетельствовало о том, что еда — это последнее, о чем Маргарет сейчас думает.

Джордж, как она и предполагала, потянулся к ней и быстро провел руками по еще не высохшей коже, а затем слегка отстранил ее от себя, платя той же монетой за поддразнивание и делая вид, что размышляет над заданным вопросом.

Но все это время она не сомневалась в его возбуждении и знала, что, стоит ей прикоснуться к мужу, приблизить лицо и провести по его губам кончиком языка, как…

Ее немного смущало то, что она способна ощущать это почти распутное удовольствие от своей сияющей женственной наготы, прохладной и мягкой кожи. В это время под ее пальцами, под хлопком белоснежной рубашки его тело пылало от нетерпеливого, острого мужского желания, которое она намеренно разжигала.

Маргарет со стыдом признавалась себе, как ей нравится вот так дразнить его, мучить, доводя до состояния, когда Джордж почти утрачивал контроль над собой.

Он никогда не сердился на нее, не бывал с ней агрессивен, оставаясь всегда щедрым, почти покровительственным любовником, который, казалось, ставил ее интересы выше собственных. И все же порой, заглядывая в его глаза, Маргарет видела в них такую всепоглощающую страсть, такой безумный огонь желания, что ее сердце и тело трепетали от восторга и изумления: как такой неприметной особе вроде нее удается пробуждать в нем такие сильные чувства?

Уроки полового воспитания в школе, даже подслушанные в период взросления разговоры подруг, предупреждали ее, что она может и не почувствовать ничего подобного, не извлечь столько чувственного и эмоционального удовольствия от созерцания и ощущения интенсивности его желания.

Маргарет никогда не говорила мужу о своих переживаниях, не имея привычки вслух делиться сокровенным. Но то, что Джордж не стеснялся обнаружить перед ней, как сильно любит и желает ее, то, что позволял ей видеть, каким беззащитным она его делает, заставляло Маргарет чувствовать себя более сильной и счастливой, чем она могла бы даже представить. Он словно бы зачеркивал годы ее одиночества, заставлял забыть о боязни, что никто ее не полюбит, знакомой лишь тем, кто в детстве и юности был лишен родительской любви.

Когда муж касался ее, Маргарет трепетала, почти дрожала от чувственности его прикосновений…

Джордж попытался притянуть ее поближе, и она прошептала прямо в его губы:

— Осторожнее, я намочу твою одежду.

— Тогда я сниму ее, ладно?

Это была любимая игра Маргарет. Чтобы немного продлить ее, она неубедительно запротестовала:

— А как же ланч? Я голодна…

— Ты хочешь одеться?

Его рука накрыла ее грудь. В прошлый уикэнд он ставил новую ограду вокруг сада, и кожа на ладонях до сих пор была шершавой от грубой работы. Маргарет понравилось ощущать его жесткую кожу своей мягкой, и, чтобы усилить удовольствие, она, извиваясь, потерлась о него, прежде чем ответить:

— Ммм… Думаю, не помешало бы.

Верхняя пуговица его рубашки была расстегнута, и, встав на цыпочки, она могла бы дотянуться и поцеловать его в шею, ощутив губами горячий, солоноватый вкус кожи. Маргарет любила этот запах, присущий только ему, впитавшийся в одежду и их постель, и часто не могла удержаться, чтобы в его отсутствии не прижать к щеке рубашку, которую он недавно снял, или подушку, на которой спал.

Джордж часто повторял, что она невероятно чувственна, и по тому, как при этом темнели его глаза, было очевидно, что ему очень нравится это ее свойство. Свойство, о существовании которого до встречи с ним она и не подозревала и которое даже сейчас тщательно скрывала и оберегала от всех, кроме него. Казалось, это их любовь дает ей свободу и уверенность, с которыми Маргарет могла выходить далеко за рамки известного посторонним образа и осыпать его всеми дарами своей женственности.

Сейчас, целуя его шею и прикасаясь к ней языком, она чувствовала знакомый напор твердеющих мускулов, слышала привычные короткие звуки, вырывающиеся из его горла, и с нетерпеливой радостью ждала, когда Джордж возьмет ее на руки и отнесет в спальню. Там он будет гладить, целовать, ласкать ее до тех пор, пока она не вскрикнет, умоляя завершить это выражение его желания, его любви…

* * *

Глухие повторяющиеся звуки прервали ее настойчивую мольбу.

Маргарет вынырнула из сна с дрожащим, влажным от испарины телом и поняла, что кто-то действительно стучит в парадную дверь. Она неохотно выскользнула из постели, взяла с кресла халат и, на ходу натягивая его, сбежала по лестнице.

Преследуемая головной болью, Маргарет забыла накинуть дверную цепочку, когда вернулась домой, и сейчас, неожиданно для себя, широко распахнула дверь, что заставило человека, стоящего на пороге, слегка отшатнуться и нахмуриться, прежде чем войти внутрь.

Маргарет отметила эту мимолетную гримасу каким-то крошечным беспристрастным уголком сознания, которое не затронуло ошеломляющее, парализующее впечатление при виде бывшего мужа.

— Джордж! — слабо вскрикнула она.

Его совершенно неожиданный приход сразу же вслед за ее эротическим сном — это было уже слишком! Разум Маргарет оказался не в состоянии с этим справиться.

Когда Джордж закрыл за собой дверь, она неосознанно подалась к нему. Тело было еще расслабленным и горячим после сна, все чувства возбуждены воспоминанием об акте любви.

Ее рассудок, пытающийся справиться с последствиями потрясения, безрезультатно пытался “докричаться” до ее тела, предупредить об опасности. Однако оно, казалось, вовсе не собиралось слушаться.

— Джордж…

Она вновь произнесла его имя, и на сей раз причиной дрожи в голосе был не шок. Ее рука потянулась к нему, ее чувства пребывали в полном смятении: Джордж — и не во сне, а наяву! Инстинктивно спеша открыть дверь, она забыла застегнуть халат, и сейчас при неосторожном движении тот слегка распахнулся.

В полумраке прохладного холла свет из окна, расположенного между маршами лестницы, позолотил мягкие округлости ее грудей. Тончайшая белая ткань лифчика почти не скрывала темных сосков, все еще припухших и твердых, все еще болевших в ожидании медленной, сладкой муки, даруемой мужским ртом.

— Прости, я не знал, что ты не одна.

Хриплый, почти злой голос резко вернул ее к реальности. Маргарет немедленно отшатнулась с покрасневшим от смущения и стыда лицом, поняв, как близка была к… К чему? К тому чтобы воплотить в действительность чувственный миф, живущий в ее снах, попытавшись уговорить Джорджа заняться с ней любовью?

Исполненная отвращения к себе, она быстро повернулась к нему спиной, трясущимися пальцами застегнула халат и, обхватив руками предплечья, вновь обернулась к Джорджу.

— Здесь никого, кроме меня, нет, — слегка задыхаясь, проговорила она. — Зачем ты пришел? Что тебе нужно?

Итак, сон рассеялся без следа и его место заняла суровая реальность, горько усмехнулась она про себя. С чем бы ни пришел к ней Джордж, она понимала, что желание переспать с ней здесь ни при чем.

Боялся ли он того, что она может рассказать людям об их браке? А может быть, причиной было чувство вины, или страх, или простое любопытство?

— Ты одна?

Недоверие, звучащее в его голосе, заставило Маргарет напрячься. Теперь, окончательно проснувшись, она начала понимать, какая картина должна была предстать взору бывшего мужа, когда открылась дверь.

Даже в двадцать один год он тонко чувствовал и понимал женскую психику, что всегда удивляло Маргарет и вызывало в ней чувство благоговения. А если добавить к этому таланту более чем двадцатилетний жизненный опыт, то нет никакого сомнения в том, что Джордж немедленно понял, что она открыла ему дверь в состоянии сильнейшего физического возбуждения. И пусть даже это возбуждение исчезло теперь настолько бесследно, что сама Маргарет едва могла поверить в то, что испытывала его, Джорджа не переубедить.

Или, может быть, она просто не хочет признавать, что двадцать лет спусти ее продолжают мучительно, унизительно волновать одни лишь воспоминания о его любви. И это притом, что она знала: их близость была для мужа не более чем фикцией, и он никогда не был предан ей так, как пытался это представить.

Интересно, как часто, когда она считала, что он охвачен желанием и любовью не меньшими, чем испытывала сама, Джордж внутренне отстранялся от нее, позволяя ей верить, что Маргарет для него единственная в целом свете, в то время как все было совершенно иначе? Этот вопрос непрестанно мучил ее долгие годы, не позволяя доверять собственным оценкам во всем, что касалось мужчин, делая невозможными сексуальные или сколько-нибудь близкие отношения с ними.

Приходило ли ему когда-нибудь в голову, какой вред он причинил ей, как жестоко уязвил? Да и думал ли он вообще об этом? Но она не должна винить Джорджа. Нет, виновата она одна. Она оказалась настолько глупа, что поверила в него… в его любовь, в то время как наверняка существовали какие-нибудь тревожные признаки, выдающие обман.

Возможно, когда Джордж женился на ней, он даже считал, что любит ее. А может быть, понял, что это не так, когда поздно было что-либо менять.

Маргарет приложила руку ко лбу. Голова раскалывалась от тупой, ноющей боли, постепенно распространяющейся на шею и на плечевые мышцы.

Повернувшись, чтобы уйти, она услышала, как Джордж произнес:

— Ты все еше подвержена приступам мигрени. — Голос звучал сдавленно, словно что-то мешало ему говорить, и от этого казался грубым.

У Маргарет тоже судорогой перехватило горло.

— Да, я все еще подвержена им, — ответила она с трудом, вновь поворачиваясь к нему. — Уверена, что ты пришел не для того, чтобы говорить о моей мигрени, Джордж. Что тебе нужно? Мы оба знаем, что это вряд ли касается моей скромной особы.

Она в ужасе замерла, услышав предательскую горечь, прозвучавшую в голосе. Что она творит? Неужели хочет, чтобы он узнал, какой болью до сих пор отзывается в ней прошлое?

Джордж издал короткий странный звук — то ли изумления, то ли возмущения. Ей хотелось посмотреть ему прямо в глаза и сказать, что ему нечего делать здесь, в ее доме… Но не хватило смелости, так как Маргарет знала: стоит ей сейчас поднять взгляд, и…

— Я пришел поговорить с тобой об Оливии.

Вот теперь она посмотрела ему в глаза — изумленно и испуганно. Сердце быстро забилось, ее обуяла паника.

Он знает. Несомненно, знает. Он мог догадаться или выяснить… Но каким образом? Когда они расстались, Маргарет и сама не подозревала, что беременна. Пусть даже он догадался, какое это имеет значение теперь, столько лет спустя? Оливия — мой ребенок, мой и только мой, лихорадочно твердила она себе. И если этот человек считает, что может вот так просто прийти, чтобы…

— Да, об Оливии. Твоей дочери… Нашей дочери…

Все оказалось даже хуже, чем она могла предположить.

Маргарет потеряла дар речи. Тошнота, зародившаяся в желудке, распространилась по всему телу, заставив несчастную женщину затрястись в буквальном смысле слова.

— Маргарет.

Он шагнул к ней. И, инстинктивно отшатнувшись, она почти выкрикнула голосом, срывающимся от ужаса:

— Нет, нет! Только не это! Пожалуйста… — Последнее слово Маргарет уже простонала упавшим от бессилия голосом.

Ее лицо побледнело, на нем появилось затравленное выражение. Старая боль вновь заняла привычное место и жгла немилосердно. А затем Маргарет увидела его потрясенное лицо и внезапно поняла, что натворила. Она ведь почти сорокалетняя женщина. Ей совершенно ни к чему вести себя как истеричная девица. В конце концов, какой ущерб может нанести Джордж ее отношениям с дочерью теперь? Оливия не ребенок, которого можно отнять у нее. Она взрослая девушка.

Джордж у нее за спиной продолжал говорить. Его голос прозвучал настойчиво, почти отчаянно, когда он спросил:

— Скажи мне, Маргарет. Она — моя дочь? Я должен это знать наверняка.

Маргарет сделала один глубокий вдох, затем другой. Какой смысл лгать или увиливать от ответа? Всю сознательную жизнь она гордилась своей честностью.

— В биологическом смысле — да, она твоя дочь, — сухо признала Маргарет. — Но во всех других отношениях — нет, это мой ребенок и только мой. Ты даже не знал, что она была зачата, тебя это не интересовало.

Она замолчала, злясь на себя за то, что так легко позволила своим чувствам вырваться наружу.

— Я вовсе не собираюсь отнимать ее у тебя, Маргарет.

Спокойный тон Джорджа лишь подтвердил то, что Маргарет уже поняла: она обнаружила перед ним свой безумный страх потерять дочь.

— Совсем другое привело меня сюда. Одному Богу известно, как мне не хочется говорить это, но я был бы почти рад, если бы оказалось, что Оливия не моя дочь.

Маргарет с недоверием уставилась на него. Она была настолько ослеплена яростью, что лишь спустя несколько секунд смогла с недоумением спросить себя, почему ее так злит фактический отказ Джорджа от дочери. Казалось бы, после того как он заявил, что не намерен вставать между Оливией и Маргарет, ей следовало бы вздохнуть с облегчением.

— Если тебя беспокоит, что у нее или у меня есть к тебе какие-либо претензии… — ледяным тоном начала она.

— Не говори глупости! — прервал ее Джордж.

Маргарет с усмешкой посмотрела на него и язвительно спросила:

— В чем же тогда дело? В твоей жене, в детях? Ты не хочешь, чтобы они знали? Ты так стыдишься того, что когда-то мы были женаты и что я, нелюбимая первая жена, зачала твоего ребенка? Если ты не хотел от меня детей, тебе следовало бы быть более осторожным. Только вот, насколько я помню, тебя не меньше, чем меня, привлекала перспектива завести детей. Вообще-то…

— У меня нет ни жены, ни детей. — Это было сказано так тихо и с такой неподдельной горечью, что Маргарет потеряла дар речи. — Послушай, не могли бы мы поговорить сидя? Я…

Джордж сделал неловкое движение. И она нахмурилась, поняв, что он прихрамывает.

— Ты повредил ногу. Надо…

Она отреагировала инстинктивно, по-женски заботливо бросившись к нему. Но тут же остановилась, когда Джордж тоже шагнул, но в другую сторону, словно спасаясь от нее.

— Ничего страшного.

Голос его снова звучал резко, почти грубо, он словно отталкивал ее… Опять отталкивал, признала она, краснея от стыда и досады.

— Гостиная там, — отрывисто произнесла Маргарет, указывая на дверь, ведущую из холла. — Пройди туда, пожалуйста, а я поставлю чайник.

Ей вовсе не хотелось пить с ним чай, но требовалось время, чтобы осознать случившееся. Если рассудок мог смириться с тем, что пребывание Джорджа в ее доме никак не связано ни с ней как с женщиной, ни с прошлыми их супружескими отношениями, ни с былой близостью, но взбунтовавшееся тело не желало этого признавать.

Да, мое тело реагирует на физическое присутствие Джорджа точно так же, как на сны о нем, вздохнула Маргарет, спеша закрыть за собой дверь кухни.

Голова продолжала болеть. Но, к счастью, тот безрассудный ужас, который охватил ее, когда она решила, что Джордж приехал, чтобы заявить свои права на Оливию, прошел.

Просто удивительно, с какой легкостью она поверила его словам! А ведь у нее не было никаких оснований доверять ему.

Чайник вскипел. Маргарет приготовила чай и поставила на поднос все необходимое. Когда она вошла в гостиную, Джордж, чуть согнувшись, стоял перед окном, с отсутствующим видом массируя правое колено. Услышав шаги, он выпрямился, подошел к Маргарет, забрал у нее поднос, спросил, куда его поставить, а затем, когда она сказала ему, похвалил убранство гостиной.

— У тебя всегда был дар превращать любое помещение в теплое и уютное.

Она посмотрела на него потемневшими от боли глазами. Ее обезоружила серьезность его тона и озадачил ответный взгляд. Создавалось впечатление, что общение с бывшей женой тоже почему-то мучительно для него.

— Так, значит, никаких сомнений — Оливия моя дочь.

Его голос прозвучал так тоскливо и подавленно, что Маргарет по непонятным причинам содрогнулась. Она не могла вымолвить ни слова, поэтому только кивнула.

— В таком случае я должен кое-что сказать тебе. Нечто, о чем я и сам не знал до нашей свадьбы, иначе я бы никогда… Дело в том, что у меня… гемофилия. По счастливому стечению обстоятельств мне удалось по большей части избежать обычных симптомов проявления этой болезни, когда кровотечение по сравнению с вызвавшей их причиной всегда бывает чрезмерной, если не летальной…

Маргарет уже начала подниматься с кресла, чтобы броситься к Джорджу и под влиянием порыва обнять его. Так бы она обняла нуждающегося в утешении ребенка — прижала бы к себе и сказать, что все в порядке, что она рядом и любит его. Но Маргарет вовремя поняла, что чуть было не совершила непоправимого, и вновь уселась поглубже, дрожа всем телом.

Ее не столько потрясло признание Джорджа, сколько то, что годы ничего не изменили: сердце Маргарет словно пребывало в законсервированном состоянии, оставаясь сердцем юной девушки, по уши влюбленной в него. Но она не должна все так же любить его! Он для нее чужой человек — возможно, внешне знакомый, но во всех остальных смыслах…

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 Следующая ⇒