Кэтрин Нэвилл 36 страница

— Вы хотите отдать ему фигуры в обмен на Лили? — потрясенно спросила я. Затем до меня дошло, что это единственный способ войти и выйти оттуда живыми. — А может быть, поменяем только одну фигуру? — предложила я.

Камиль рассмеялся, затем схватил меня за плечо.

— Как только Эль-Марад узнает, что они все у вас, — сказал он, — он уберет нас с доски.

Почему мы не захватили с собой взвода солдат или хотя бы нескольких делегатов ОПЕК? Мне бы сейчас очень пригодился Каддафи с его плеткой, хлещущий врагов, словно монгольская орда в одном лице. Вместо этого со мной рядом милашка Камиль, готовый без колебаний с честью броситься навстречу гибели, как, возможно, поступил десять лет назад его отец.

Не останавливаясь перед освещенной пивной, где так и стояла машина, которую мы с Лили взяли напрокат, Камиль проехал дальше по безлюдной улочке. Она упиралась в лестницу, ведущую на вершину прибрежной скалы. Вокруг не было ни души, ветер гнал по небу рваные облака, и огромная луна то исчезала, то появлялась вновь. Мы вышли из машины, и Камиль показал мне на вершину скалы — там, среди зарослей ледяника, стоял маленький, но очень милый домик. Скала, уступами поднимающаяся с нашей стороны, отвесно обрывалась в море.

— Летний дом Эль-Марада, — тихо сказал Камиль.

Дом светился огнями, и мы начали восхождение по скрипучей деревянной лестнице. Из дома доносился шум, звуки эхом отдавались от скал. Я различила голос Лили, который перекрикивал шум волн.

— Ах ты, шваль помойная, мерзкий наемник, убийца собак! — вопила она. — Только тронь меня пальцем — и считай, что ты труп!

Камиль взглянул на меня при свете луны и улыбнулся:

— Возможно, наша помощь ей не нужна.

— Она разговаривает с Шарифом, — сказала я. — Это он швырнул собаку в воду.

Кариока уже потявкивал у меня в рюкзаке — рвался на свободу. Я почесала его за ухом.

— Делай свои дела, пушистик, — сказала я, выпуская Кариоку из мешка.

— Думаю, вам надо отправиться к машине и завести ее, — прошептал Камиль и вложил мне в руку ключи от машины. — А прочее предоставьте мне.

— Ни за что в жизни, — ответила я. Из домика доносилась приглушенная возня, и чем дольше я вслушивалась в эти звуки, тем больше меня охватывала злость. — Давайте застанем их врасплох.

Я опустила Кариоку на ступени, и он поскакал наверх, словно сбрендивший мячик от пинг-понга. Мы с Камилем кинулись вдогонку. У меня в руках были ключи от машины.

Та стена, что выходила на море, сплошь состояла из огромных окон от пола до потолка. Через них же и попадали в дом. Тропинка, которая вела туда, шла вдоль самой кромки обрыва, от пропасти ее отделял только невысокий каменный парапет, обсаженный настурциями. Это могло сыграть нам на руку.

Кариока уже скребся в стеклянную дверь, когда я оказалась с ним рядом и быстро заглянула внутрь, чтобы оценить обстановку. У левой стены стояли трое громил, их пиджаки были расстегнуты, наплечные кобуры выставлены на всеобщее обозрение. Пол, выложенный голубой с золотом плиткой, казался очень скользким на вид. Лили сидела на стуле посреди комнаты, над ней угрожающе нависал Шариф. Услышав царапанье когтей Кариоки, она вскочила было на ноги, но Шариф силой заставил ее снова сесть. Похоже, на щеке у Лили был синяк. В дальнем углу на груде подушек сидел Эль-Марад и лениво переставлял фигуры на шахматной доске, лежащей на низком медном столике.

Шариф повернулся к окну, где в ярком лунном свете стояли мы с Камилем. Я сглотнула тугой ком в горле и прижалась к стеклу лицом, чтобы он увидел меня.

— Их пятеро, нас — трое с половиной, — прошептала я Камилю, который молча стоял рядом со мной, пока Шариф шел к дверям, дав знак своим бандитам приготовить оружие. — Вы берете на себя его парней, а я — самого Эль-Марада. Думаю, Кариока уже выбрал себе жертву, — добавила я, когда Шариф со скрипом распахнул двери.

Увидев у наших ног своего заклятого маленького врага, Шариф сказал:

— Вы входите, а эта тварь пусть остается здесь. Я отпихнула Кариоку с дороги.

— Ты спасла его! — завопила Лили, посылая мне лучезарную улыбку. Она с усмешкой посмотрела на Шарифа и заявила: — Те, кто бьет беззащитных животных, часто пытаются таким образом скрыть импотенцию…

Шеф тайной полиции рванулся к Лили с намерением снова ударить ее, но тут из дальнего угла донесся голос Эль-Марада,

— Мадемуазель Велис, — сказал торговец коврами, снисходительно улыбнувшись. — Как удачно, что вы вернулись, да еще и с эскортом. Кто бы мог подумать, что Камиль Кадыр будет настолько неразумен, что приведет вас ко мне вторично! Однако теперь, когда мы все здесь…

— Оставьте свои любезности, — заявила я, направляясь к нему. Проходя мимо Лили, я украдкой передала ей ключи от машины и прошептала: — К двери, быстро. — И, не сбавляя шага, громко сказала Эль-Мараду; — Вы знаете, зачем мы пришли.

— А вы знаете, что мне нужно, — ответил он. — Может, договоримся о сделке?

Я остановилась перед его низеньким столиком и оглянулась. Камиль занял позицию рядом с верзилами и попросил одного из них дать ему огня зажечь сигарету, которую держал в руках. Лили сидела на корточках у окна, за спиной у нее маячил Шариф. Она постукивала по стеклу своими длинными ярко-красными ногтями, а Кариока пытался лизнуть ее через стекло. Все мы заняли позиции. Теперь — или никогда!

— Мой друг министр предупредил меня, что вы не слишком-то честно соблюдаете условия сделок, — сказала я торговцу.

Он хотел что-то ответить, однако я не дала ему и рта раскрыть.

— Если вам нужны фигуры, то вот они!

Я сдернула с плеча рюкзак, отвела руку назад, размахнулась как следует — и обрушила весь немалый вес фигур шахмат Монглана на голову Эль-Марада. Глаза торговца закатились, и он стал медленно заваливаться набок, но прежде, чем он шлепнулся на ковер, я уже развернулась к хаосу, творившемуся у меня за спиной.

Лили открыла стеклянные створки, Кариока пулей влетел в комнату, и я ринулась к громилам Шарифа, раскручивая рюкзак над головой, как пращу. Первый головорез успел только дотянуться до кобуры — и получил рюкзаком. Второму досталось кулаком в живот от Камиля. Мы образовали на полу кучу-малу, но тут третий амбал выхватил пистолет и направил его на меня.

— Сюда, кретин! — заорал Шариф.

Он скакал как сумасшедший, пытаясь отлягаться от Кариоки, а Лили тем временем выскочила за дверь и бежала прочь, только комья земли из-под каблуков летели. Громила прицелился ей в спину и нажал на спусковой крючок — в тот самый миг, когда на него сбоку налетел Камиль. Головорез влепился в стену, и пуля, предназначавшаяся Лили, досталась Шарифу.

Шариф тоненько заверещал, прижимая сложенную чашечкой ладонь к раненому плечу. Кариока вертелся у него под ногами, выгадывая удобный момент, чтобы укусить. У меня за спиной Камиль боролся с горе-стрелком, пытаясь отобрать у него пистолет, а один из двух уложенных чуть раньше мордоворотов начал подниматься с пола. Я размахнулась рюкзаком и ударила непоседливого громилу вторично. На этот раз он остался лежать. Затем я прицелилась получше и от души врезала по голове противнику Камиля. Тот повалился на пол, а в руках у Камиля остался пистолет.

Мы со всех ног кинулись к двери, но на пороге чья-то рука вдруг схватила меня за плечо и потянула обратно. Это был Шариф. В его лодыжку вцепился Кариока, из раны в плече текла кровь, он хромал, но упорно висел на мне. Так, вместе, мы и вышли из дома. Тем временем двое из его подручных очухались и побежали за нами. И тут я рванулась — но не к лестнице, а к обрыву. Камиль уже спустился до середины лестницы и в тревоге оглядывался на меня. А в самом низу, у подножия скалы, в лунном свете я разглядела Лили, которая неслась к машине Камиля.

Не раздумывая, я перепрыгнула через низкий парапет и распласталась на узком карнизе, пока Шариф со своими приспешниками бежали к лестнице в обход дома. Рука у меня ныла, огромный вес шахмат Монглана тянул в пропасть. Я чуть не выронила рюкзак. Рядом со мной была пропасть глубиной в сотню футов, я слышала, как далеко внизу о скалу бьются волны. Ветер крепчал. Я затаила дыхание и что было силы вцепилась в лямку рюкзака.

— Машина! — раздался вопль Шарифа. — Они бегут к машине!

Я услышала, как они топочут по скрипучей лестнице, выждала немного и решилась выглянуть. Совсем рядом раздался какой-то хруст. Я приподнялась на руках, высунулась из-за парапета, оглядывая окрестности в бледном свете затянутой облаками луны, и мое лицо тут же облизал длинный язык Кариоки. Я уже хотела вскочить на ноги, когда луна вышла из-за туч и я видела третьего громилу. А мне-то казалось, что я его надолго вырубила! Он шел прямо на меня, потирая шишку на голове. Я спряталась снова, но слишком поздно.

Он рванулся ко мне и, с силой оттолкнувшись от земли, перепрыгнул через парапет. Я распласталась ничком, прижимаясь к камням… и тут он заорал. Опасливо приподняв голову, я увидела прямо перед своим носом мужской ботинок. Громила отчаянно пытался удержать равновесие, балансируя над пропастью на одной ноге. Ему это не удалось.

Не теряя больше ни секунды, я перелезла обратно, схватила Кариоку и бросилась к лестнице.

Поднялся сильный ветер — похоже, надвигался шторм. К своему ужасу, я увидела, как автомобиль Камиля сорвался с места, подняв облако пыли. Шариф и двое его подручных кинулись вдогонку, стреляя по шинам. Затем, к моему изумлению, «ситроен» резко затормозил, включил фары и дал задний ход. Трое злодеев поспешно отскочили с дороги, и автомобиль пронесся мимо них. Лили и Камиль возвращались за мной.

Я со всех ног кинулась вниз, перепрыгивая сразу через четыре ступеньки. В одной руке у меня был Кариока, а в другой — мешок с фигурами. Я оказалась внизу одновременно с машиной. «Ситроен» затормозил, подняв облако пыли, дверь распахнулась, и я запрыгнула внутрь. Лили нажала на газ, когда я еще даже не успела закрыть дверь. Камиль сидел на заднем сиденье, высунув руку с пистолетом в окно. От грохота выстрелов можно было оглохнуть. Пока я пыталась закрыть дверь, я видела, как Шариф со своими людьми бегут следом за нами, — их машина стояла дальше по дороге, на краю порта. Когда мы проезжали мимо, Камиль начинил ее свинцом.

Лили и в лучшие времена не была сдержанным водителем, а сейчас она вела машину так, словно у нее была лицензия на убийство. Одолев на всех парах грунтовку, мы выехали на автостраду. Все молчали, затаив дыхание, Камиль беспрестанно оглядывался назад. Лили разогнала машину до скорости восемьдесят миль в час, затем девяносто. Когда она собралась перевалить за сто миль в час, впереди показался кордон. Лили ударила по тормозам.

— Красная кнопка на приборной доске! — заорал Камиль, стараясь перекричать визг шин.

Я потянулась и нажала упомянутую кнопку. По ушам ударил визг сирены, а на панели замерцала маленькая красная лампочка.

— Прекрасное оборудование! — бросила я через плечо Камилю, когда мы промчались мимо бросившихся врассыпную людей в форме.

Лили, отчаянно лавируя на большой скорости, преодолела кордон. Мелькнули и исчезли бледные лица с удивленно вытаращенными глазами.

— Пост министра дает некоторые преимущества, — скромно заметил Камиль. — Однако с другой стороны Сиди-Фрейдэк стоит еще один кордон.

— Торпеды к бою, машина — полный вперед!!! — закричала Лили, снова вдавив педаль газа в пол, и «ситроен» понесся по шоссе, словно вышел на финишную прямую.

Второй кордон мы преодолели как и первый, оставив стражей порядка в облаке пыли.

— Кстати, — сказала Лили, покосившись на Камиля в салонное зеркало, — мы ведь толком не знакомы. Я Лили Рэд. Слышала, вы знаете моего деда.

— Следи за дорогой, — рявкнула я, когда машина неожиданно завиляла на крутом спуске.

Мы ехали вдоль берега, и ветер был такой, что нас едва не сдувало.

— Мордехай с моим отцом были очень близкими друзьями, — сказал Камиль. — Возможно, мы с вашим дедом еще когда-нибудь встретимся. Пожалуйста, передавайте ему от меня самые лучшие пожелания.

Тут Камиль обернулся и уставился в заднее окно. Нас быстро догоняли фары какого-то автомобиля.

— Прибавь газу! — велела я Лили. — Настало время поразить нас своим водительским мастерством.

Камиль что-то пробормотал, держа под прицелом машину позади нас, которая тоже включила сигнальную сирену. Он пытался рассмотреть ее сквозь порывы ветра и пыли.

— Иисусе! Это копы…— охнула Лили, слегка сбросив газ.

— Гони! — сердито рявкнул Камиль через плечо.

Она послушно нажала на газ, «ситроен» чуть вильнул, но тут же выровнялся. Стрелка спидометра уперлась в отметку 200 километров в час. 120 миль в час, прикинула я. По такой извилистой дороге ни мы, ни наши преследователи не смогли бы ехать быстрее. Да и порывы ветра хлестали нас со всех сторон, усложняя задачу.

— Есть еще один путь в Казбах, — сказал Камиль, продолжая смотреть назад. — Он займет всего десять минут, придется срезать через Алжир. Но я знаю эти окраинные улочки гораздо лучше, чем наш друг Шариф. Эта дорога приведет нас в Казбах через… В общем, я знаю, как найти Минни, —тихо добавил он. — Это ведь дом моего отца.

— Минни Ренселаас живет в доме твоего отца? — закричала я. — Ты ничего не сказал мне об этом, когда мы были в горах.

— Мой отец держал дом в Казбахе для своих жен.

— Жен? — переспросила я.

— Минни Ренселаас — моя мачеха, — объяснил Камиль. — Мой отец был черным королем.

Наша машина покатилась по одной из боковых улочек, которые образовывали лабиринт верхней части Алжира. На языке у меня вертелся миллион вопросов, но я не отрывала глаз от машины Шарифа. Разумеется, стряхнуть преследователей с хвоста нам не удалось, но они отстали, света фар их автомобиля больше не было видно. Мы выскочили из машины и ринулись в лабиринт пешком.

Лили наступала на пятки Камилю, держась за его рукав, я старалась не отставать. Улочки были такие темные и узкие, что я споткнулась и чуть не упала.

— Я что-то не врубаюсь, — говорила Лили громким хриплым шепотом, пока я оглядывалась на предмет погони. — Если Минни была женой голландского консула Ренселааса, как могла она выйти замуж за твоего отца? Похоже, моногамия не слишком-то популярна в этих краях…

— Ренселаас умер во время революции, — ответил Камиль. — Минни было необходимо остаться в Алжире, и мой отец предложил ей свою защиту. Хотя они относились друг к другу очень тепло, по-дружески, даже любили друг друга, я подозреваю, что это был брак по расчету. Как бы там ни было, после свадьбы мой отец не прожил и года.

— Если он был черным королем и его убили, почему же Игра не закончилась? — просипела Лили. — Ведь «шах-мат» означает «смерть королю»?

— Игра продолжается, точно как и в жизни, —ответил Камиль, быстро шагая по улочкам. — Король умер, да здравствует король!

Я взглянула на узкую полоску неба над головой — улицы становились все более тесными, мы приближались к Казбаху. Ветер шумел в вышине, но не задувал в переулки, по которым мы пробирались. Сверху на нас сыпался тонкий слой пыли, какое-то темно-красное пятно заслонило луну. Камиль посмотрел на нас.

— Сирокко, — осторожно сказал он. — Он приближается, нам надо поторопиться. Надеюсь, он не нарушит наши планы.

Я снова посмотрела на небо. Сирокко — это песчаная буря, одна из самых страшных на земле. Мне очень захотелось очутиться под крышей, прежде чем она начнется. Камиль остановился в маленьком тупике и достал из кармана ключ.

— Опиумный притон! — прошептала Лили, вспомнив наш последний поход в Казбах. — Или это был гашиш?

— Это другой путь, — сказал Камиль. — Ключ от этой двери есть только у меня.

В темноте он отпер замок, пропустил вперед сначала меня, а потом Лили. Я услышала, как он снова запирает дверь за нами.

Мы очутились в длинном темном коридоре, в дальнем конце которого виднелся свет. В потемках ничего не было видно, под ногами мягко пружинил ковер.

Пройдя коридор до конца, мы попали в большую комнату. Пол в ней был устлан дорогим персидскими коврами, в дальнем углу на столике стоял золотой подсвечник — единственный источник света. Однако его было достаточно, чтобы мы смогли разглядеть богатую обстановку комнаты: низкие столешницы из каррарского мрамора, желтый шелк оттоманок с золотой бахромой, кушетки глубоких, ярких тонов. На пьедесталах и на столах были расставлены статуи и статуэтки. Даже я, отнюдь не великий знаток искусства, смогла оценить их великолепие. В дрожащем золотистом свете свечей комната представлялась сокровищницей, поднятой со дна древнего моря. Воздух казался мне плотнее воды, когда я, преодолевая его сопротивление, шла через комнату. Лили не отставала от меня ни на шаг.

В дальнем конце комнаты в платье из золотой парчи, расшитом сияющими в свете свечей монетами, ждала нас Минни Ренселаас. Рядом с ней с рюмкой ликера в руке стоял Александр Соларин.

Соларин поднял на меня бледно-зеленые глаза и ослепительно улыбнулся. Я часто думала о нем с тех пор, как он исчез ночью из кабаре на пляже, и меня не оставляло ощущение, что мы еще увидимся. Он шагнул мне навстречу, взял за руку и повернулся к Лили.

— Мы не были официально представлены, — произнес он.

Она тут же ощетинилась и глянула так, словно хотела бросить ему перчатку — или шахматную доску — и немедленно вызвать к барьеру.

— Я Александр Соларин, — как ни в чем не бывало продолжал русский. — А вы — внучка одного из самых блестящих шахматистов. Надеюсь, я скоро смогу вернуть вас ему.

Услышав эту тираду, Лили немного смягчилась и пожала ему руку.

— Достаточно, — сказала Минни, когда подошел Камиль и присоединился к нам. — Нельзя терять времени. Я так понимаю, что фигуры у вас?

Я увидела стоявший рядом со столом металлический ящик, в котором хранился покров.

Сняв с плеча рюкзак, я подошла к столу и принялась по одной вытаскивать фигуры. На столе при свете свечей драгоценные камни засверкали, а фигуры стали излучать то загадочное сияние, которое я заметила еще в пещере. Некоторое время мы все молча любовались ими. Сверкающий верблюд, конь, вставший на дыбы, ослепительные король с королевой. Соларин наклонился, чтобы коснуться их, затем посмотрел на Мин-ни. Она первой нарушила молчание:

— Наконец-то. Спустя столько лет они воссоединятся с другими фигурами. В этом твоя заслуга. За эти годы много людей погибло, но благодаря тебе их смерть была не напрасна.

— С другими фигурами? — спросила я, вытаращившись на Нее в тусклом свете.

— В Америке, — пояснила Минни с улыбкой. — Сегодня ночью Соларин заберет вас обеих в Марсель, там мы организовали проход для вашего возвращения.

Камиль полез в карман своего пиджака и вернул Лили паспорт. Она взяла документ, однако мы обе в изумлении смотрели на Минни.

— В Америку? — спросила я. — Но у кого эти фигуры?

— У Мордехая, — все с той же улыбкой ответила она. У него еще девять фигур. Вместе с покровом у вас будет больше половины формулы, — добавила она, вручая мне шкатулку. — Впервые за последние двести лет удастся собрать так много.

— Что произойдет, когда мы их соберем? — спросила я.

— Это тебе и предстоит выяснить, — серьезно ответила Минни. Затем она снова посмотрела на фигуры на столе, все еще излучавшие сияние. — Теперь твоя очередь.

Она медленно повернулась и коснулась руками лица Соларина.

— Милый Саша, — сказала она ему со слезами на глазах. — Береги себя, дитя мое. Защити их…

Она поцеловала его в лоб. К моему удивлению, Соларин обнял ее и спрятал лицо у нее на плече. Мы все удивленно наблюдали, как молодой шахматист и элегантная Мокфи Мохтар молча обнимают друг друга. Когда они разомкнули объятия, Минни повернулась к Камилю и пожала ему руку.

— Проводи их до порта, — прошептала она.

Не сказав больше ни слова, она повернулась и вышла из комнаты. Соларин и Камиль молча смотрели ей вслед.

— Вам пора, — сказал наконец Камиль, повернувшись к Соларину. — Я присмотрю, чтобы с ней все было в порядке. Да пребудет с вами Аллах, друзья мои.

Он собрал фигуры, стоявшие на столе, и снова засунул их в мой рюкзак, затем взял у меня из рук шкатулку и уложил туда же. Лили стояла столбом, прижимая к себе Кариоку.

— Не понимаю, — слабым голосом произнесла она. — В смысле — как это? Мы уезжаем? Но как же мы попадем в Марсель?

— У нас есть судно, о котором никто не знает, — сказал Камиль. — Пошли, нам нельзя терять ни минуты.

— А как же Минни? — спросила я. — Мы еще увидимся с ней?

— Не теперь, — отрывисто сказал Соларин, выходя из оцепенения. — Нам нужно выйти в море до того, как разразится буря. Главное — выбраться из порта, дальше все просто.

Я все еще пребывала в какой-то прострации, когда обнаружила, что мы снова очутились на темных улочках Казбаха.

Мы молча торопливо шагали по узким переулкам, между домами, стоявшими так близко напротив друг друга, что над головой почти не было видно неба. Когда мы приблизились к порту, я поняла это по запаху рыбы. Мы вышли на широкую площадь рядом с мечетью Рыбака, туда, где много дней назад встретились с Вахадом. Казалось, что с тех пор прошли месяцы. По мостовой мела неистовая песчаная поземка. Соларин схватил меня за руку и быстро потащил через площадь, Лили с Кариокой на руках бегом кинулась вдогонку.

Мы уже спускались по Рыбацкой Лестнице к порту, когда я наконец перевела дух и спросила Соларина:

— Минни называла тебя «мое дитя» — может, она и тебе приходится мачехой?

— Нет, — ответил он, волоча меня за собой через две ступеньки. — Я молю Бога, чтобы Он позволил увидеть ее еще раз перед смертью. Она моя бабушка…

Затишье перед бурей

Я шел один под звездами, хранящими молчанье,

И размышлял о том, дана ли звукам власть

И какова она…

Я замер под скалой, во мраке ночи,

Еще черней казавшейся пред бурей,

И слушал шепот призрачный земли,

Те голоса, что старше всех столетий,

Чей дом в потоках ветра затерялся.

И так стоял я, мнимой властью упоен…

Уильям Вордсворт. Прелюдия

Вермонт, май 1796 года

Талейран, хромая, брел через лиственный лес. Кроны деревьев сплетались над головой, образуя своды диковинного собора зелени и весны, тут и там сквозь них прорывались столбы солнечного света. Яркие зеленые колибри порхали вокруг, собирая нектар с колокольчиков вьюнка, свисавшего со старого дуба подобно полупрозрачным занавесям. Земля под ногами еще была влажной после недавнего ливня, с листьев то и дело срывались капли воды, зелень вокруг была усыпана ими, словно сверкающими бриллиантами.

Больше двух лет провел Талейран в Америке, здесь сбылись все его ожидания, но не надежды. Французский посол в Америке, бюрократ и посредственность, уловил честолюбивые политические устремления Талейрана, знал он и об обвинении в измене, которое все еще висело на бывшем епископе. Посол позаботился, чтобы Талейран не смог представиться Джорджу Вашингтону, и двери высшего общества Филадельфии так же быстро закрылись перед Морисом, как это произошло раньше в Лондоне. Только Александр Гамильтон оставался ему другом и союзником, однако не мог предложить ему никакой работы. Наконец сбережения Талейрана истощились, и он был вынужден продать свое поместье в Вермонте новоприбывшим эмигрантам из Франции. По крайней мере, это позволит ему не умереть с голоду.

Теперь он, опираясь на прогулочную трость, брел по нетронутой земле поместья, измеряя участки, которые назавтра перейдут в собственность новых владельцев, и предавался горьким размышлениям о своей загубленной жизни. В самом деле, что у него осталось? И стоило ли за это малое так цепляться? Ему сорок два года, но ни многочисленные поколения родовитых предков, ни блестящее образование не помогли ему. За небольшим исключением все американцы были неотесанными дикарями и преступниками, изгнанными из цивилизованных стран Европы. Даже высший свет Филадельфии был образован хуже варваров вроде Марата, который имел медицинскую степень, или Дантона, изучавшего юриспруденцию.

Однако большинство тех, кто провозгласил, а затем возглавил революцию, были мертвы. Марат убит; Камиль Демулен и Жорж Дантон оказались на той самой гильотине, куда отправляли других; Эбер, Шометт, Кутон, Сен-Жюст; Леба, который предпочел выстрел в голову аресту; братья Робеспьеры, Максимилиан и Августин, чьи жизни, оборвавшись под лезвием гильотины, положили конец террору. Талейран вполне мог разделить их участь, останься он во Франции. Однако теперь пришло время собрать фигуры. Он коснулся письма, которое лежало у него в кармане, и улыбнулся. Морис принадлежал Франции, тусклому свету блестящего салона Жермен де Сталь, где можно было сплести великолепную политическую интригу. Ему нечего делать здесь, в этой Богом забытой глуши.

Внезапно он осознал, что давно уже не слышал других звуков, кроме жужжания пчел. Морис наклонился, чтобы воткнуть в землю трость, затем устремил взор на листву деревьев.

— Куртье, это ты?

Ответа не последовало. Он позвал вновь, на этот раз громче. Из кустов раздался в ответ печальный голос слуги:

— Да, монсеньор, к несчастью, я.

Куртье пробрался сквозь кусты и вышел на открытое место. Через плечо у него висел большой кожаный мешок.

Талейран оперся на плечо слуги, и они стали пробираться через подлесок обратно к каменистой тропе, где оставили телегу и лошадь.

— Двадцать земельных участков, — размышлял Талей/ ран. — Идем, Куртье. Если завтра мы сможем их продать, то вернемся в Филадельфию с солидной суммой денег, которой хватит, чтобы оплатить проезд до Франции.

— Так значит, в письме мадам де Сталь говорится, что вы можете вернуться? — спросил Куртье, его хмурое отрешенное лицо осветилось подобием улыбки.

Талейран полез в карман и достал письмо, с которым не расставался последние несколько недель. Куртье посмотрел на почерк и цветастые марки, на которых значилось название Французской республики.

— Как всегда, Жермен ввязалась в свару, — сказал Талейран, постучав пальцами по письму. — Едва лишь вернувшись во Францию, она тут же завела нового любовника — швейцарца по имени Бенжамен Констан. Она нашла его в шведском посольстве, под носом у своего мужа. Бурная политическая деятельность Жермен произвела такой фурор, что Конвент единодушно осудил мадам Неккер за подстрекательство к монархическим мятежам и наставление рогов супругу. Теперь ей запрещено приближаться к Парижу ближе чем на двадцать миль, но она продолжает творить чудеса, даже оставаясь за пределами столицы. Жермен — удивительно сильная и очаровательная женщина, кого я всегда буду считать своим другом…

Он кивнул Куртье, разрешая прочесть письмо. И пока они нога за ногу брели к телеге, слуга углубился в чтение.

«Твой день пришел, mon cher amie. Возвращайся скорей и получи награду за свое долготерпение. У меня остались друзья, сохранившие головы на плечах, которые помнят твое имя и былые заслуги перед Францией.

С любовью, Жермена».

Когда Куртье дочитал послание и поднял глаза на своего господина, во взгляде старого слуги светилась непритворная радость. Они подошли к телеге, запряженной старой усталой клячей. Лошадь лениво пощипывала сладкую траву. Талейран потрепал ее по шее и повернулся к Куртье.

— Ты взял фигуры? — понизив голос, спросил он.

— Они здесь, — ответил слуга, убирая письмо в мешок, висевший у него на плече. — А также проход коня мсье Бенджамина Франклина, который его секретарь Гамильтон скопировал для вас.

— Формулу мы можем оставить себе, поскольку она не представляет интереса ни для кого, кроме нас. Однако везти во Францию фигуры слишком опасно. Вот почему я хочу оставить их здесь, в этом диком месте, где никому не придет в голову искать их. Вермонт — французское название, не так ли? Зеленые горы…— Он указал тростью на гряду округлых зеленых холмов. — Прямо здесь, на вершине изумрудных гор, которые так близки к Богу. Пусть Господь присмотрит за ними в мое отсутствие.

Он озорно подмигнул Куртье, однако слуга снова загрустил.

— В чем дело? — спросил Морис. — Тебе не нравится эта идея?

— Вы так много рисковали из-за этих фигур, сэр, — вежливо пояснил Куртье. — Они стоили жизни многим людям. Оставить их здесь — это…

Он умолк, мучительно пытаясь подобрать верные слова.

— Это как если бы все было напрасно, — жестко сказал Талейран.

— Простите меня за прямоту, монсеньор… Но если бы мадемуазель Мирей была жива, вы бы перевернули небо и землю, чтобы спасти эти фигуры. Она доверила их вам не затем, чтобы вы бросили их в этой дикой глуши.

Он посмотрел на Талейрана с выражением мрачной уверенности.

— Почти четыре года прошло — и ничего, ни слова, ни намека, — сказал Талейран, и голос его сорвался. — У меня не осталось ничего на память о ней, и все же я продолжал надеяться. До недавнего времени. Однако Жермен вернулась во Францию, и если бы о Мирей было хоть что-то слышно, это непременно дошло бы до ушей мадам Неккер с ее многочисленными связями. Ее молчание означает самое худшее. Возможно, если мы закопаем фигуры в этой земле, они дадут новые корни моей надежде.

Тремя часами позже, когда они уложили последний камень на небольшой рукотворный холмик в глубине Зеленых гор, Талейран распрямил спину, посмотрел на слугу и задумчиво сказал:

— Возможно, теперь мы можем быть уверены, что их не извлекут на свет еще тысячу лет.

Куртье обрывал стебли плюща и маскировал ими захоронение.

— Зато так, по крайней мере, они уцелеют, — мрачно произнес он.

Санкт-Петербург, Россия, ноябрь 1796 года.

Шесть месяцев спустя в одном из приемных залов Зимнего дворца в Санкт-Петербурге Валериан Зубов и его брат, красавец Платон, возлюбленный Екатерины Великой, перешептывались между собой среди толпы придворных, чередой проходивших в распахнутые двери царских покоев. Придворные все как один заблаговременно облачились в траур. На братьях тоже были черные бархатные костюмы, украшенные приличествующими рангу лентами.

⇐ Предыдущая 31 32 33 34 353637 38 39 40 Следующая ⇒