![]()
|
|||
Кэтрин Нэвилл 14 страница— Смерть! Мирей набросилась на солдата. Она визжала и звала на помощь Давида, который весь в слезах умолял судей пощадить своих воспитанниц. Валентину медленно поволокли по булыжникам двора к полоске травы. Мирей боролась, как дикая кошка, пытаясь вырваться из стальной хватки солдата. Затем кто-то толкнул ее в бок, и девушка вместе с солдатом повалилась на землю. Оказалось, ей на помощь пришел молодой священник, которого выволокли из тюрьмы вместе с Валентиной: разбежавшись, он налетел на них и сбил с ног. Пока мужчины боролись, катаясь по земле, Мирей вырвалась и побежала к столу, рядом с которым стоял Давид, совершенно раздавленный случившимся. Девушка вцепилась в грязную рубаху судьи и заорала ему в лицо: — Остановите казнь! Оглянувшись, она увидела, как Валентину распластали на земле два дюжих мужика. Они уже сняли куртки и теперь закатывали рукава рубах. Нельзя было терять ни минуты! — Освободите ее! — снова закричала Мирей. — Хорошо, — ответил уродливый судья. — Но только если ты скажешь мне то, что отказалась говорить твоя кузина. Где спрятаны шахматы Монглана? Видишь ли, я знаю, с кем встречалась и разговаривала твоя родственница до того, как ее арестовали… — Если я скажу, — заколебалась Мирей, снова оглядываясь на Валентину, — вы отпустите ее? — Шахматы должны принадлежать мне! — в ярости закричал судья, сверля девушку холодными, колючими глазами. Это глаза одержимого, подумала Мирей. Она отшатнулась от него, но взгляда не отвела. — Если вы освободите ее, я скажу вам, где они. — Скажи! — завизжал он и подался к ней. Мирей почувствовала на лице его зловонное дыхание. Рядом с ней стонал Давид, но она не обращала на него внимания. Сделав глубокий вдох и мысленно попросив прощения у Валентины, она медленно произнесла: — Они закопаны в саду, за студией дядюшки… — Ага! — торжествующе закричал судья. Вскочив на ноги, он перегнулся через стол. Глаза его горели дьявольским огнем. — Если ты солгала мне!.. Если это ложь, я найду тебя даже под землей! Фигуры должны принадлежать мне! — Мсье, умоляю вас…— взывала Мирей. — Я сказала вам правду! — Хорошо, я верю тебе, — ответил он. Подняв руку, судья посмотрел на лужайку, где двое мужчин держали Валентину, прижав ее к земле, и ожидали приказа. Мирей всматривалась в безобразное лицо и клялась себе, что, покуда она жива — нет, покуда жив он! — она не забудет его. Она навсегда запечатлеет в памяти лицо человека, который так грубо держал в своих руках жизнь ее обожаемой Валентины. — Кто вы? — спросила она, но он не удостоил ее взглядом, разглядывая место казни. Затем судья медленно повернулся, и ненависть, горевшая в его глазах, поразила девушку до глубины души. — Я гнев народа, — прошептал он. — Знать падет, духовенство падет, буржуазия… Мы растопчем их и отряхнем прах с наших ног. Я плюю на вас всех, и пусть страдания, которые вы причиняли, обернутся против вас. Я обрушу на ваши головы небеса! Я завладею шахматами Монглана! Они будут моими! Моими! Если я не найду их там, где ты сказала, ты заплатишь за это! Его злобный голос звучал в ушах Мирей. — Продолжайте казнь! — завизжал он, и толпа подхватила его вопль. — Смерть! Приговор — смерть! — Нет! — вырвалось у Мирей. Солдат попытался схватить ее, но она отскочила от него и побежала по двору, почти ослепнув от ярости. Ее юбки волочились по лужам крови, которая заполнила трещины между булыжниками. Она видела, как лезвие топора взметнулось в воздух над распростертой на траве Валентиной. Позади места казни колыхалось море людских голов, море разинутых в крике ртов. Волосы Валентины, серебро в летний зной, разметались по траве. Мирей бежала, спотыкаясь о мертвые тела, бежала навстречу ужасу, бежала, чтобы своими глазами увидеть убийство. Все ближе, ближе… И последним усилием, оттолкнувшись от земли, она бросила свое тело вперед, чтобы закрыть собой лежащую на земле Валентину, — но топор уже опустился! Вилка Всегда следует занимать позицию, в которой можно выбирать из двух вариантов. Талейран Вечером в среду я ехала на такси через весь город, чтобы встретиться с Лили Рэд по указанному ею адресу: книжный магазин издательства «Готам» на Сорок седьмой улице между Пятой и Шестой авеню. Я никогда не была там прежде. Днем раньше, во вторник, Ним привез меня в город и преподал краткий урок, как по двери квартиры можно быстро определить, побывал ли кто-нибудь в доме в мое отсутствие. Ввиду моего скорого отъезда в Алжир он дал мне особый номер телефона, по которому можно было звонить в любое время дня и ночи, а его компьютерная система позаботится о том, чтобы соединить меня с Нимом. Для человека, который всячески избегал телефонной связи, это был настоящий подвиг. Ним знал в Алжире женщину по имени Минни Ренселаас, вдову последнего голландского консула в Алжире. Ей можно было доверять, она имела обширные связи и могла помочь узнать все, что мне понадобится. Обеспечив меня этой информацией, Ним хоть и не без труда, но все же уговорил меня сообщить Ллуэллину, что я постараюсь отыскать для него фигуры шахмат Монглана. Я была совершенно не в восторге от того, что придется лгать, но Ним убедил меня, что разыскать эти проклятые шахматы — это мой единственный шанс хотя бы частично вернуть себе душевное спокойствие. Не говоря уже о том, что это поможет мне дольше оставаться в живых. Однако последние три дня я беспокоилась не за свою жизнь и не из-за шахмат (которых, возможно, не существует в природе). Я беспокоилась о Соле. В газетах не было ничего о его смерти. Просмотрев прессу во вторник, я нашла три статьи, где упоминалась ООН, однако в них речь шла о мировом голоде и войне во Вьетнаме. Ни намека на то, что на каменной плите был обнаружен труп. Кто знает, может, комнату для медитаций никогда не убирают? Это казалось очень странным. Более того, хотя в газете поместили краткое сообщение о переносе шахматного турнира и о смерти Фиске, в нем ни словом не упоминалось о том, что гроссмейстер, вполне возможно, умер не своей смертью. На вечер среды была назначена вечеринка, которую Гарри устраивал в честь моего отъезда. Я не встречалась с Лили с самого воскресенья, но не сомневалась, что к среде ее семья непременно будет знать о смерти Сола. Он работал на них более двадцати пяти лет. Я с ужасом ждала минуты, когда увижу Гарри. Мои проводы грозили превратиться в поминки по Солу. Для Гарри все старые слуги были все равно что члены семьи. Когда такси свернуло на Шестую авеню, я увидела, что все владельцы окрестных магазинчиков высыпали на улицу по случаю окончания работы и опускают на ночь железные жалюзи. Внутри продавцы убирали с витрин драгоценности. Я оказалась в самом сердце района ювелирных лавок. Когда я выбралась из такси, то увидела мужчин, стоявших небольшими группами. Все они были одеты в строгие черные костюмы и высокие фетровые шляпы с плоскими полями. У некоторых были длинные темные бороды, тронутые сединой. До книжного магазина «Готам» надо было пройти примерно треть улицы, и мне пришлось пробираться между кучкующимися ювелирами. Наконец я оказалась на месте. При входе в здание был небольшой вестибюль в викторианском стиле, устланный коврами. На второй этаж вели лестницы, а слева от входа находились две ступеньки, по которым можно было спуститься в книжный магазин. Полы в магазине были деревянными, а под потолком тянулись узкие трубы с горячим воздухом. В дальнем конце зала виднелись проходы в другие торговые помещения, тоже от пола до потолка забитые книгами. Высоченные стопки грозили обрушиться на голову, узкие проходы между ними были забиты людьми, читающими книги. Они неохотно уступали мне дорогу и снова занимали свои места, стараясь не нарушать порядка. Лили стояла в конце комнаты, разодетая в ярко-рыжую лисью шубу и вязаные шерстяные чулки. Она увлеченно беседовала с сухоньким чопорным старичком вдвое меньше ее. Он был одет в такой же черный костюм, как и мужчины на улице, но не носил бороды, а лицо его было сплошь покрыто морщинами. Толстые стекла очков в золотой оправе делали его глаза больше, а взгляд пронзительней. Они с Лили представляли странную пару. Когда Лили заметила меня, она дотронулась до руки джентльмена и что-то сказала ему. Мужчина повернулся в мою сторону. — Кэт, я рада познакомить тебя с Мордехаем, сказала она. — Он очень давний мой друг и великий знаток шахмат. Я думаю, мы можем задать ему несколько вопросов относительно нашей небольшой проблемы. Я решила, что она говорит о Соларине. Но за последние несколько дней я уже кое-что узнала сама. Меня больше интересовало, как перевести разговор на Сола прежде, чем я полезу в логово льва. — Мордехай — гроссмейстер, хотя больше уже не выступает на турнирах, — щебетала Лили. — Он был моим наставником. Он известен и написал много книг о шахматах. — Ты мне льстишь, — скромно произнес Мордехай, улыбнувшись. — На самом деле я зарабатываю себе на хлеб торговлей бриллиантами. Шахматы — мое маленькое хобби. — Кэт была со мной на турнире в воскресенье, — сказала Лили. — А! — воскликнул Мордехай, и его глаза куда более пристально уставились на меня сквозь толстые стекла очков. — Ясно. Итак, вы главный свидетель происшедшего. Я предлагаю, милые леди, присоединиться ко мне и выпить чашечку чая. Здесь недалеко есть местечко, где мы можем поговорить. — Хорошо… Но мне не хотелось бы опаздывать на ужин. Отец Лили расстроится, если мы задержимся. — Я настаиваю, — мягко сказал Мордехай, однако в его тоне послышалась решимость. Он взял меня за руку и повел к выходу. — У меня самого назначена встреча на сегодняшний вечер, но должен сказать, что буду очень огорчен, не услышав ваших умозаключений по поводу таинственной смерти гроссмейстера Фиске. Я хорошо знал его. Надеюсь, ваше мнение будет менее субъективно, чем предположения моей… подруги Лили. И мы стали пробираться через весь зал к выходу. Мордехай вынужден был ослабить свою хватку, пока мы гуськом протискивались по узким проходам. Лили шла первой и прокладывала путь. Было приятно вдохнуть свежего воздуха после духоты книжного магазина. Мордехай снова взял меня за руку. Большинство торговцев бриллиантами к этому времени уже скрылись. Магазины стояли темные. — Лили говорила, что вы эксперт по компьютерам, — сказал Мордехай, ведя меня по улице. — Вы интересуетесь компьютерами? — спросила я. — Не совсем так. Меня восхищают их огромные возможности. Можете называть меня поклонником формул. — При этих словах он весело хохотнул, и его лицо расплылось в широкой улыбке. — Когда-то я был математиком, Лили говорила вам? Он оглянулся на Лили, но она покачала головой и поравнялась с нами. — Я был студентом профессора Эйнштейна в течение целого семестра, когда учился в Цюрихе. Он говорил такие умные вещи, что никто из нас не мог понять ни слова. Иногда он забывал, о чем говорил, и рассеянно выходил из комнаты. Однако никто никогда не смеялся над ним. Мы все его уважали. Он замолчал, подхватил другой рукой Лили, и мы перешли на другую сторону улицы. — Однажды во время учебы я заболел, — продолжал Мордехай. — Доктор Эйнштейн пришел навестить меня. Сел у моей кровати и завел разговор о Моцарте. Он очень любил Моцарта. Знаете, Эйнштейн был великолепным скрипачом. Мордехай снова улыбнулся мне, а Лили сжала его руку. — У Мордехая была очень интересная жизнь, — сказала она. Я заметила, что в присутствии своего друга Лили ведет себя прямо-таки примерно. Никогда еще я не видела, чтобы она была такой кроткой. — Однако я решил, что карьера математика не для меня, — сказал пожилой джентльмен. — Говорят, к этому должно быть призвание, как к служению Богу! И я подался в торговлю. Тем не менее меня до сих пор интересует все, что имеет отношение к математике. Вот мы и пришли! Он остановился перед двустворчатой дверью, галантно пропуская нас с Лили вперед. Когда мы поднимались по ступеням, он добавил: — Да, я всегда считал, что компьютер — это восьмое чудо света! — и снова рассмеялся. Поднимаясь, я все ломала голову, было ли это простым совпадением, что Мордехай заявил о своем интересе к формулам. В голове у меня, словно заевшая грампластинка, крутился рефрен: «На четвертый день четвертого месяца придут восемь…» Окна кафетерия выходили на длинный ряд маленьких ювелирных лавочек. Лавки ввиду позднего часа уже позакрывались, и кафетерий был полон людей, которых я видела на улице. Они сняли свои шляпы, оставшись в маленьких круглых шапочках на макушке. У некоторых с висков спускались длинные завитые локоны, как у Мордехая. Мы нашли столик и начали рассаживаться, а Лили отправилась за чаем. Мордехай подвинул мне стул, затем обошел стол и сел напротив. — Эти локоны называются пейсами, — сказал он. — Религиозная традиция. Евреям запрещается подрезать бороды или срезать эти локоны, ибо сказано в Левите: «Не стригите головы вашей кругом, и не порти края бороды твоей»17. Он улыбнулся, в который уже раз. — Но у вас нет бороды, — заметила я. — Нет, — печально ответил Мордехай. — Как сказано где-то в Библии: «Исав, брат мой, человек косматый, а я человек гладкий»18. — Он моргнул. — Думаю, с бородой я выглядел бы солиднее. Но, увы, все, что я могу вырастить, — это жалкое поле стерни… Лили вернулась с подносом. Она поставила на стол дымящиеся чашки с чаем, а Мордехай тем временем продолжал: — В древнейшие времена евреи оставляли не только края бороды, но и края своих полей нетронутыми, для того чтобы могли прокормиться старики и странники, которые проходили мимо. Странников иудейская вера чтит. Что-то мистическое есть в самой идее странствия. Лили сообщила мне, что вы тоже скоро отправитесь в путешествие. — Да, — призналась я. Интересно, какова будет его реакция, когда он узнает, что я собираюсь провести год в арабской стране? — Вы пьете чай со сливками? — спросил Мордехай. Я кивнула и стала подниматься, но он уже вскочил на ноги. — Позвольте мне… Как только он отошел от стола, я повернулась к Лили. — Быстрее, пока мы одни, — прошептала я. — Как твоя семья восприняла известие о Соле? — О! Ему велели проваливать вон! — сказала Лили и взяла ложку. — Особенно был зол Гарри. Папа обозвал Сола неблагодарным ублюдком. — Велел проваливать! — изумилась я. — Но Сол не виноват, что его пустили в расход! — О чем ты? — спросила Лили и как-то странно посмотрела на меня. — Ты же не думаешь, что Сол организовал собственное убийство? — Убийство?! — Лили вытаращила глаза. — Послушай, тогда, после турнира, я сгоряча вообразила, что его похитили и все такое. Но он вернулся домой и уволился! Взял и бросил нас после двадцати пяти лет службы! — Говорю тебе, он мертв! — настаивала я. — Я видела его своими собственными глазами. В понедельник утром он лежал мертвый в комнате для медитаций в штаб-квартире ООН. Кто-то убил его! Лили замерла, не донеся ложку до рта. — Происходит что-то жуткое, говорю тебе! — продолжала я. Лили шикнула на меня и огляделась. К нам приближался Мордехай с маленькими упаковками сливок в руках. — Добыть их было не легче, чем вырвать зуб, — сказал он, усаживаясь между нами. — Увы, в наше время люди забыли, что такое помогать друг другу. Он взглянул на Лили, потом на меня. — Ну-ка, что здесь произошло? Вы выглядите так, словно почувствовали могильный холод. — Что-то в этом роде, — сказала Лили глухим голосом. Лицо ее было белым как простыня. — Похоже, шофер отца ушел… — Мне жаль это слышать, он ведь долго служил у вас? — Начал работать еще до моего рождения. Глаза Лили блестели от слез, мыслями она унеслась далеко. — Он ведь был немолод? Надеюсь, у него не осталось семьи на содержании? — спросил Мордехаи, глядя на Лили со странным выражением. — Ты можешь сказать ему… Скажи ему то, что сказала мне, — проговорила она. — Не думаю, что это хорошая мысль… — Он знает о Фиске. Скажи ему о Соле. Мордехаи с вежливым любопытством взглянула на меня. — Речь идет о какой-то драме? — светским тоном поинтересовался он. — Мой друг Лили считает, что гроссмейстер Фиске умер неестественной смертью. Возможно, вы такого же мнения? Он осторожно отпил чаю. — Мордехай, — сказала Лили, — Кэт утверждает, что Сол убит. Старик, не поднимая глаз, отложил ложку в сторону и вздохнул. — Я боялся услышать это от вас. — Он посмотрел на меня через толстые стекла очков своими печальными глазами. — Это правда? Я повернулась к Лили. — Послушай, я не думаю… Однако Мордехаи вежливо прервал меня: — Как случилось, что вы первой узнали об этом, в то время как Лили и ее семья, насколько я понял, пребывают в неведении? — Я была там. Лили попыталась что-то сказать, но Мордехаи шикнул на нее. — Леди, леди, — сказал он, поворачиваясь ко мне. — Будьте любезны, начните-таки сначала! Я начала сначала и вдруг обнаружила, что рассказываю все, о чем уже поведала Ниму: о предупреждении Соларина перед матчем, о пулевых отверстиях в машине и, наконец, о трупе Сола в здании ООН. Конечно же, кое о чем я умолчала. Я не стала упоминать о предсказательнице, о человеке на велосипеде и об истории Нима о шахматах Монглана. О последней я поклялась молчать, а что касается остального, это звучало так нелепо, что не хотелось повторять. — Вы все очень хорошо объяснили, — сказал Мордехаи, когда я закончила. — Думаю, мы можем предположить, что смерти Фиске и Сола как-то связаны между собой. Теперь остается только установить, какие люди или события объединяют их, и таким образом мы узнаем правду. — Соларин! — воскликнула Лили. — Все указывает на него. Конечно же, он и есть связующее звено! — Дитя мое, почему Соларин? — спросил Мордехаи. — Какой у него мотив? — Он хочет убрать всякого, кто может его победить, потому что не желает отдавать формулу оружия. — Соларин не занимается оружием, — вмешалась я. — Он получил степень по акустике. Мордехаи бросил на меня странный взгляд и подтвердил: — Это правда. На самом деле я знаком с Александром Солариным. Просто я никогда не говорил тебе об этом, Лили. Лили надулась, очевидно задетая тем, что у ее тренера были секреты, которыми он с ней не делился. — Это произошло много лет назад, когда я активно занимался торговлей алмазами. Как-то я был в Амстердаме, на фондовой бирже, и, прежде чем вернуться домой, решил заехать а Россию навестить друга. И там мне представили юношу лет шестнадцати. Он зашел к моему другу, чтобы получить инструкции для игры. — Но Соларин занимался во Дворце пионеров, — перебила его я. — Да, — согласился Мордехай, снова бросив на меня взгляд. Он понял, что мне известно немало, и я поспешно прикусила язык. — В России все играют в шахматы со всеми. На самом деле там больше нечего делать. Итак, я сел играть против Александра Соларина. По глупости я решил, что смогу научить его одному-двум трюкам. Конечно же, он разгромил меня наголову. Этот юноша оказался лучшим шахматистом из всех, кого я знаю. Моя дорогая, — добавил он, глядя на Лили, — возможно, ты или гроссмейстер Фиске и могли бы выиграть у него, но мне трудно в это поверить. Какое-то время мы сидели молча. На улице стемнело, в кафетерии, кроме нас, никого не осталось. Мордехай посмотрел на свои карманные часы, взял чашку и допил чай. — Ну-с, возвращаясь к нашим баранам…— бодрым голосом сказал он, нарушив молчание. — Вы не подумали, у кого еще может быть мотив, чтобы уничтожить так много людей? Мы с Лили отрицательно покачали головами, совершенно потрясенные. — Никаких объяснений? — спросил старик, поднимаясь на ноги и надевая шляпу. — Ну что ж, я уже опаздываю на ветречу, да и вы тоже. Когда у меня будет свободное время, я подумаю над вашей головоломкой. Однако я уже догадываюсь, что даст анализ ситуации. Вам вполне по силам разгадать загадку самостоятельно. Осмелюсь предположить, что смерть гроссмейстера Фиске не имеет отношения ни к Соларину, ни к шахматам вообще. — Но Соларин ведь единственный, кто присутствовал на месте и первого, и второго убийства! — воскликнула Лили. — Не совсем так, — не согласился Мордехай и загадочно улыбнулся, — Есть еще один человек, который присутствовал при обоих убийствах. Твоя подруга Кэт! — Минуточку…— начала я. Но Мордехай перебил меня: — Вы не находите странным тот факт, что шахматный турнир был перенесен на неделю «в связи с безвременной кончиной гроссмейстера Фиске», а в прессе между тем не промелькнуло ни единого намека на грязную игру? Вы не находите странным, что два дня спустя вы видели мертвое тело Сола в столь многолюдном месте, как здание ООН, а в газетах опять нет ни одной публикации? Как вы можете объяснить такое? — Прикрытие! — воскликнула Лили. — Возможно, — согласился Мордехай, пожимая плечами. — Но ты и твоя подруга Кэт не замечаете очевидного. Вы можете мне объяснить, почему вы не отправились в полицию, когда в машину Лили угодили пули? Почему Кэт не сообщила в полицию, что видела мертвое тело? Мы с Лили заговорили одновременно. — Но я говорила тебе, почему хотела…— промямлила Лили. — Я боялась, что…— пробормотала я. — Прошу вас, перестаньте! — сказал Мордехай, поднимая руку. — В полиции вашему лепету никто не поверил бы. Даже мне он кажется малоубедительным. А тот факт, что твоя подруга Кэт присутствовала при этом, кажется еще более подозрительным. — Что же вы предлагаете? — спросила я. В ушах у меня как наяву раздался шепот Нима: «Возможно, дорогая, кто-то думает, что ты имеешь к этому отношение». — Я полагаю, — сказал Мордехай, — что вы никак не можете повлиять на события, а вот они могут повлиять на вас. С этими словами он наклонился и поцеловал Лили в лоб. Затем повернулся ко мне и пожал руку. И тут произошло нечто странное. Старик подмигнул мне! После чего спустился по лестнице и растворился во мраке ночи. Продвижение пешки Затем она пододвинула ему шахматы и стала с ним играть. И Шарр-Кан, всякий раз, как он хотел посмотреть, как она ходит, смотрел на ее лицо и ставил коня на место слона, а слона на место коня. И она засмеялась и сказала: «Если ты играешь так, то ты ничего не умеешь», а Шарр-Кан отвечал: «Это первая игра, не считай ее! » Тысяча и одна ночь Париж, 3 сентября 1792 года В фойе дома Дантона горела единственная свеча. Ровно в полночь человек в длинном черном плаще позвонил в наружную дверь. Слуга прошаркал через фойе и выглянул в щелку двери. Человек на ступенях был в мягкой шляпе с низко опущенными полями, которая скрывала его лицо. — Бога ради, Луи, — сказал человек. — Открой дверь, это я, Камиль! Засов упал, и слуга распахнул дверь. — Никакая предосторожность не бывает лишней, мсье, — извинился старик. — Я отлично все понимаю, — серьезно сказал Камиль Демулен, перешагнув через порог. Он снял шляпу и запустил пальцы в свою густую шевелюру. — Я только что вернулся из тюрьмы «Ля Форс». Ты знаешь, что там произошло… Демулен резко оборвал себя, заметив в темноте легкое движение. — Кто здесь? — испуганно спросил он. Незнакомец молча встал во весь рост: высокий, бледный, элегантно одетый, несмотря на сильную жару. Он вышел из тени и протянул Демулену руку. — Камиль, друг мой, — сказал Талейран. — Надеюсь, я не напугал вас. Вот, дожидаюсь возвращения Дантона из Комитета. — Морис! — воскликнул Демулен, тряся его руку. — Что занесло вас в такой час в наш дом? Будучи секретарем Дантона, Демулен годами делил со своим патроном апартаменты. — Дантон любезно согласился выдать мне паспорт, чтобы я мог покинуть Францию, — спокойно пояснил Талейран. — Таким образом, я смогу вернуться в Англию и возобновить переговоры. Как вы знаете, британцы отказались признать наше новое правительство. — Я бы не стал дожидаться здесь Дантона сегодня ночью, —, сказал Камиль. —Вы слышали, что произошло в Париже? Талейран медленно покачал головой и ответил: — Говорят, что пруссаки отступают. Как я понимаю, они возвращаются домой, потому что их ряды косит дизентерия. — Он рассмеялся. — Нет такой армии, которая смогла бы на марше три дня подряд пить вина Шампани! — Это правда, пруссаки уходят, — подтвердил Камиль, не присоединившись к веселью собеседника. — Однако я говорю о массовом избиении. По выражению лица Талейрана он догадался, что тот еще не слышал новостей. — Это началось днем, в Аббатской обители. Теперь беспорядки перекинулись на «Ля Форс» и «Ля Консьержери». Убито уже более пятисот человек, если верить подсчетам. Там творится массовая резня, даже каннибализм. Собрание не может положить этому конец. — Я ничего об этом не слышал! — воскликнул Талейран. — И что же вы предприняли? — Дантон до сих пор в «Ля Форс». Чтобы хоть немного затормозить волну насилия, Комитет организовал срочные судебные разбирательства прямо в тюрьмах. Мы согласились платить судьям и палачам каждый день по шесть франков и кормить их. Иначе мы вообще не смогли бы их контролировать, Морис. Париж на грани анархии. Люди называют это террором. — Немыслимо! — охнул Талейран. — Когда новости об этом начнут распространяться, со всеми надеждами на сближение с Англией можно будет распрощаться. Счастье, если она не присоединится к пруссакам и не объявит нам войну. Тем больше у меня причин уехать как можно скорее. — Вы не сумеете уехать без паспорта, — сказал Демулен, беря его за руку. — Только сегодня мадам де Сталь была арестована за попытку покинуть страну под защитой дипломатической неприкосновенности. На счастье, я оказался рядом и спас ее от гильотины. Они забрали ее в Парижскую коммуну. Лицо Талейрана вытянулось, когда он осознал всю тяжесть положения. Демулен продолжил: — Не бойтесь, сегодня вечером она в безопасности в посольстве, и вы будете в безопасности у себя дома. Сегодняшней ночью представителям знати или духовенства не стоит появляться на улицах. Вы в двойной опасности, мой друг. — Ясно, — спокойно сказал Талейран. — Да, предельно ясно. Был уже час ночи, когда Талейран пешком возвратился домой по темным улицам Парижа, стараясь по возможности двигаться незаметно. По пути он видел несколько компаний заядлых театралов, возвращавшихся домой, и последних посетителей игорных домов. Мимо него проезжали открытые повозки, набитые гуляками и распространяющие запах шампанского, а смех припозднившихся любителей развлечений еще долго отдавался эхом на пустых улицах. Они играют с огнем, думал Талейран. Он уже отчетливо видел тот темный хаос, в который соскальзывала страна. Необходимо было уехать, и как можно быстрее. Приблизившись к воротам своего сада, Талейран заметил в глубине двора пятно света и встревожился. Он строго приказал, чтобы все ставни были закрыты, а шторы опущены, чтобы никакой проблеск света не позволял определить, что он дома. В эти дни находиться дома было опасно. Однако когда Морис достал ключ, железная створка ворот со скрипом открылась. Со свечой в руке перед ним стоял его слуга Куртье. — Бога ради, Куртье, — прошептал Талейран. — Я же говорил, что света не должно быть. Ты чуть не до смерти напугал меня. — Простите, монсеньор, — извинился слуга, который всегда обращался к своему хозяину в соответствии с его духовным саном. — Надеюсь, я зашел не слишком далеко, нарушивеще один приказ. — Что ты сделал? — спросил Талейран и проскользнул в калитку, которую слуга тут же запер за ним. — У нас гостья, монсеньор. Я взял на себя ответственность и разрешил ей дождаться вас в доме. — Это серьезный проступок. — Талейран остановился и взял слугу за руку. — Толпа задержала сегодня мадам де Сталь и препроводила ее в Парижскую коммуну. Бедная женщина чуть не лишилась жизни! Никто не должен знать, что я планирую покинуть Париж. Кого ты впустил, говори! — Это мадемуазель Мирей, монсеньор, — сказал слуга. — Она пришла одна, и совсем недавно. — Мирей? Одна и в такое время? Талейран поспешил за слугой. — Монсеньор, при мадемуазель был саквояж, а платье ее совершенно испорчено. Она едва способна говорить. Я не ошибусь, если замечу, что пятна на ее кружевах — это пятна крови, очень большие пятна. — Боже мой! — пробормотал Талейран. Со всей поспешностью, которую позволяла его хромота, он проковылял через двор и вошел в прихожую. Куртье указал на кабинет, и Талейран поспешил через просторный холл, заставленный наполовину упакованными к отъезду ящиками с книгами. Девушка лежала на обитом бархатом диване. В зыбком свете свечи, которую услужливо принес Куртье, Морис увидел, какое бледное у нее лицо. Талейран с трудом встал на колени и обеими руками принялся растирать безвольную руку девушки. — Мне принести соли, монсеньор? — спросил Куртье с невозмутимым видом. — Все слуги получили расчет, поскольку утром мы уезжаем. — Да-да, — ответил Талейран, не отводя глаз от Мирей. Сердуе его похолодело от страха. — Но Дантон с паспортом не явился, а теперь еще и это… Он снова бросил взгляд на слугу, который по-прежнему стоял рядом со свечой в руке. — Хорошо, принеси соли, Куртье. Как только мы приведем мадемуазель в чувство, ты отправишься известить Давида. Мы должны выяснить, что произошло, и выяснить быстро. Талейран молча сидел у дивана, глядя на Мирей, в голову ему лезли ужасные мысли. Взяв со стола свечу, он ближе поднес ее к неподвижному телу девушки. Ее волосы цвета земляники слиплись от крови, лицо тоже было покрыто грязью и засохшей кровью. Он нежно поправил ей волосы, наклонился и поцеловал Мирей в лоб. Пока Морис сидел и смотрел на нее, что-то начало твориться в его душе. Как странно, думал он. Мирей всегда была такой разумной, такой серьезной… Куртье вернулся наконец с нюхательной солью и отдал маленький хрустальный флакончик своему хозяину. Осторожно приподняв голову девушки, Морис поднес к ее лицу открытый флакон и держал его до тех пор, пока она не начала кашлять.
|
|||
|