![]()
|
|||||||
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ 7 страница– Ваша честь, – произнес вдруг английский мальчик, когда Струан уже собрался уходить, – можно мне сказать вам что‑ то? Наедине чтобы? – Да, – кивнул Струан и отвел его в другую каюту. – Мой папа велел передать вам вот это, ваша милость, и никому не говорить, ни мистеру Ву Паку, ни даже Берту. – Фред дрожащими пальцами развязал узелок, все еще болтавшийся на палке, и разложил тряпицу на столе. В ней оказался небольшой нож, тряпичная собачонка и носовой платок, завязанный в еще один основательный узел Он нервно протянул платок Струану и, к удивлению шотландца, повернулся спиной и зажмурил глаза. – Что это ты делаешь, Фред? – Папа сказал, что я не должен смотреть. И чтобы повернулся спиной, ваша милость, и не видел ничего, – объяснил Фред, еще плотнее сжав веки. Струан развязал платок и, разинув рог, уставился на ею содержимое: рубиновые серьги, алмазные подвески, кольца, усыпанные бриллиантами, крупная брошь с изумрудами и множество сломанных, погнутых золотых пряжек с алмазами и сапфирами. На сорок‑ пятьдесят тысяч фунтов. Пиратская добыча. – Что он хотел, чтобы я с этим сделал? – Можно мне открыть глаза, ваша милость? Только чтобы я не видел. Струан опять завязал платок и спрятал его в карман сюртука. – Да. А теперь скажи мне, что твой папа хотел, чтобы я с этим сделал? – Он сказал, что это мое... я слово забыл. Оно было... было как‑ то вроде намс... наст... – Глаза Фреда наполнились слезами. – Я был хорошим мальчиком, ваша милость, но я забыл. Струан присел перед ним на корточки и твердо и по‑ отечески взял за плечи: – Не нужно плакать, дружок. Давай‑ ка подумаем вместе. Это было «наследство»? Мальчик поднял на Струана широко раскрывшиеся глаза, словно тот был волшебником. – Да. Наследство. А вы как узнали? – Не нужно плакать. Ты же мужчина. Не плачь. – А что такое настледство? – Это подарок – обычно, деньги – отца сыну. Фред долго обдумывал его слова. Потом спросил: – Почему мой папа сказал не говорить братцу Берту? – Даже не представляю. – Что, ваша милость? – переспросил мальчуган. – Может быть, потому что он хотел подарить его тебе, а не Берту. – А может настледство быть сразу для многих сыновей? – Может. – А можем мы с братцем Бертом поделить это настледство, если получим такое? – Да. Если получите, сможете. – Вот хорошо, – сказал Фред, вытирая слезы. – Братец Берт – мой самый лучший друг. – А где жили ты и твой отец? – спросил Струан. – В доме. С мамой Берта. – А где стоял этот дом, дружок? – Рядом с морем. Рядом с кораблями. – А название у этого места было какое‑ нибудь? – Ага, оно называлось Порт. Мы жили в доме в Порте, – гордо произнес малыш. – Папа сказал, я должен рассказать вам все, по правде. – Давай теперь вернемся в каюту, хорошо? Или есть еще что‑ то? – Да, вот. – Фред быстро связал тряпицу в узелок. – Папа сказал завязать ее как было. Потихоньку. И не говорить никому. Я готов, ваша милость. Струан снова раскрыл платок. Смерть господня, что же мне делать с этим сокровищем? Выкинуть его? Этого я сделать не могу. Разыскать владельцев? Но как? Это могут быть испанцы, французы, американцы, англичане. И как я объясню, откуда у меня все эти драгоценности? Он подошел к огромной кровати под балдахином на четырех столбах и отодвинул ее от стены. Он обратил внимание, что его новый вечерний костюм был разложен на ней с предельной аккуратностью. Струан опустился на колени рядом с кроватью. В пол был вмурован стальной сейф. Он отпер его и положил узелок вместе со своими личными бумагами. На глаза ему попалась Библия с тремя оставшимися половинами монет, и он вполголоса выругался. Закрыв сейф и заперев его на ключ, он задвинул кровать на место и подошел к двери. – Лим Дин! Лим Дин появился тут же, преданно посверкивая глазами на сияющем лице. – Ванну сильно быстро! – Ванна узе готовый, масса! Беспокоица нет! – Чай! Лим Дин исчез. Струан прошел через спальню к отдельной комнатке, которая предназначалась только для принятия ванн и отправлений естественных надобностей. Робб расхохотался, когда увидел ее на плане. Тем не менее Струан настоял, чтобы это нововведение было построено в точности, как он задумал. Высокая медная ванна стояла на небольшом возвышении, от нее через стену был протянут желоб, отводивший воду в глубокую, заполненную крупными камнями яму, которую специально для этого отрыли в саду. Над ванной с потолочного бруса свисало железное ведро с продырявленным дном. К этому ведру тянулась труба от бака с пресной водой на крыше. Труба была снабжена краном. Туалет представлял собой отгороженный со всех сторон закуток со съемной крышкой, ведро можно было вынимать и использовать его содержимое как удобрение для сада. Ванна была уже наполнена. Струан скинул пропахшую потом одежду и с наслаждением вступил в горячую воду. Он лег на спину и расслабился. Дверь спальной открылась, и вошла Мэй‑ мэй. За ней следовала А Сам, неся поднос с чаем и горячими дим сум, рядом семенил Лим Дин. Все они прошли в ванную, и Струан закрыл глаза в немом отчаянии: никакое количество объяснений и увещеваний не могло заставить А Сам понять, что ей нельзя входить в ванную, когда он моется. – Хэллоу, Тай‑ Пэн, – приветствовала его Мэй‑ мэй с восхитительной улыбкой. Все его раздражение как рукой сняло. – Мы будем пить чай вместе, – добавила она. – Хорошо. Лим Дин собрал грязную одежду и исчез. А Сам с веселым видом поставила поднос: она уже знала, что выиграла спор. Повернувшись к Мэй‑ мэй, девушка сказала несколько слов на кантонском, и ее хозяйка расхохоталась, после чего А Сам хихикнула, выбежала из ванной и закрыла за собой дверь. – Что, черт возьми, она тебе сказала? – Так, женские разговоры! – Он поднял губку, намереваясь запустить ею в нее, и Мэй‑ мэй торопливо добавила: – Она сказала, что ты очень могучий мужчин. – Почему, ради всего святого, А Сам не может понять, что ванна не для посторонних глаз? – А Сам очень непосторонняя, не беспокойся. Зачем ты стыдишься, хей? Она так гордится тобой. Тебе нечего стыдиться. – Она сняла свой халат, вступила в ванну и опустилась в нее с другого конца. Затем разлила чай и подала ему чашку. – Спасибо. – Он выпил чай, протянул руку и съел один дим сум. – Бой был интересный? – спросила Мэй‑ мэй. Она заметила зажившие шрамы, которые ее зубы оставили на его предплечье, и спрятала улыбку. – Превосходный. – Почему ты был такой сердитый? – Так, без всякой причины. М‑ м, это вкусно, – сказал он и съел еще один дим сум. Потом улыбнулся ей: – Ты прекрасна, и я не могу вообразить себе более приятного чаепития. – Ты тоже прекрасен. – Что наш дом? Его профеншуили? – Когда будет конкурс платьев? – В полночь. Зачем тебе? Она пожала плечами. – За полчаса до полуночи ты можешь зайти сюда? – Зачем? – Я хочу увидеть своего мужчину. Забрать его подальше от этого коровногрудного тараканьего рта. – Ее нога скользнула вперед под водой. Струан дернулся от неожиданности, атакованный в интимном месте, и едва не уронил свою чашку. – Прекрати это и будь осторожнее, черт побери. – Он перехватил ее руку и рассмеялся. – Ну же, будь послушной девочкой. – Хорошо, Тай‑ Пэн. Если и ты будешь осторожен. – Мэй‑ мэй сладко улыбнулась и оставила свою руку покоиться в его руке. – На меня ты не пялишь глаза, как на ту дьявольскую женчину, хотя я и без одеждов. Что тебе не нравится в моей груди? – Она совершенна. Ты вся совершенна. Даже и говорить нечего. А теперь перестань дразнить меня. – Так ты придешь на полчаса раньше? – Все, что угодно, за минуту покоя. – Струан отпил еще несколько глотков из своей чашки. – Ах, да, ты мне не ответила. Дом профеншуили? – Да. – Она взяла мыло и начала намыливать свое тело. Но больше не произнесла ни звука. – Так да или нет? – Да. – Она опять умолкла, излучая восхитительное очарование, бесившее его в эту минуту. – Ну, что случилось? – Мне ужасающе жаль, Тай‑ Пэн, но мы прямо на самом оке дракона, и нам придется переехать. – Мы никуда не будем переезжать, и я больше не хочу слышать об этом. Заканчивая намыливаться, она начала напевать себе под нос какую‑ то песенку. Потом смыла мыльную пену и нежно посмотрела на него широко открытыми глазами. – Повернись, я намылю тебе спину, – сказала она. – Мы не станем переезжать, – повторил он, подозрительно прищурившись на нее. – Мэри приходила сегодня днем, и мы чудесно поболтали. – Мы не будем переезжать! И делу конец! – В самом деле, Тай‑ Пэн, я не глухая. Я фантастически хорошо расслышала тебя и в первый раз. Ты хочешь, чтобы я потерла тебе спину, или нет? Он повернулся, и она принялась намыливать его. – Мы переедем, и делу конец. Потому что твоя старая Мать так решила, – сказала она на кантонском наречии. – Что? – спросил он, слегка шевельнув шеей. Он наслаждался осторожными прикосновениями ее рук, которые искусно массировали ему плечи. – Старая кантонская пословица: «Когда ласточки вьют гнездо, рассветное солнце улыбается». – Что же она означает? – Только то, что сказано. – Она была довольна собой. – Просто пришла вдруг в голову, вот и все. – Мэй‑ мэй зачерпнула воды в ладони и смыла пену – А Сам‑ м‑ ма! – крикнула она с придыханием в конце. Вбежала А Сам с огромными полотенцами в руках. Мэй‑ мэй встала в ванне, А Сам обернула одно полотенце вокруг нее и развернула второе для Струана. – Скажи ей, что я, черт возьми, сам это сделаю! – громко произнес Струан. Мэй‑ мэй перевела, и А Сам положила полотенце, хихикнула и выбежала из комнаты. Струан вылез из ванны, и Мэй‑ мэй укутала его в полотенце. К его удивлению, оно оказалось горячим. – Я сказала А Сам на будущее немного подогревать их, – пояснила Мэй‑ мэй. – Полезно для здоровья. – Ощущение превосходное, – сказал он, вытираясь насухо. Струан открыл дверь в спальню и увидел, что кровать разобрана, а его чистая одежда переложена на бюро. – У тебя есть время для короткого отдыха, – сказала Мэй‑ мэй и, когда он начал возражать, добавила повелительным тоном: – Ты отдохнешь! Струан взглянул на часы. Времени довольно, подумал он. Он забрался в постель и блаженно вытянулся. Мэй‑ мэй знаком подозвала А Сам, которая вошла в ванну и закрыла дверь. Опустившись на колени, А Сам развязала стопы Мэй‑ мэй и вытерла их сухим полотенцем. Она напудрила крохотные ножки, наложила чистые сухие повязки и надела на них новые вышитые тапочки. – Они так прекрасны, Мать, – сказала она. – Спасибо, А Сам. – Мэй‑ мэй ласково ущипнула А Сам за щеку. – Только, пожалуйста, не делай впредь так много замечаний по поводу мужских достоинств Отца. – Это была простая вежливость, и они куда как достойны уважения. – А Сам распустила волосы своей госпожи и принялась расчесывать их. – Обычно любой Отец будет очень рад, если ему сделают такой комплимент. Нет, в самом деле, я ни на вот столечко не понимаю нашего варварского Отца. За все время он ни разу не брал меня к себе в постель. Разве я такая отвратительная? – Я сто раз говорила тебе, что у варваров Отцы не спят со всеми женщинами в доме, – устало сказала Мэй‑ мэй. – Ему просто нельзя этого делать. Это против его религии. – Вот уж действительно плохой йосс, – А Сам засопела носом. – Иметь такого Отца, так богато награжденного богами, и чтобы это было против его религии. Мэй‑ мэй рассмеялась, передавая ей полотенце. – Беги, маленькая льстивая лгунья. Принеси нам чаю через час, и, если ты опоздаешь хоть на минуту, я тебя хорошенько высеку! А Сам умчалась. Мэй‑ мэй надушилась и, возбужденно думая о бальном платье и своем втором сюрпризе, направилась в спальню.
Лиза Брок открыла дверь каюты и подошла к койке. Она чувствовала, как холодный пот бежит у нее из‑ под мышек. Настал момент, когда все решалось для Тесс: теперь или никогда. – Ну, дорогой, – сказала она и еще раз потрясла Брока за плечо. – Пора вставать. – Оставь меня в покое. – Брок опять повернулся на другой бок, укачанный приливом, мягко подталкивающим корму «Белой Ведьмы». – Я оденусь, когда придет время. – Ты говоришь это уже целых полчаса. Поднимайся‑ ка, а то опоздаешь. Брок зевнул, потянулся и сел на койке. – Еще даже и солнце не село, – невнятно проворчал он, посмотрев в окно. – Горт скоро приедет, а ты хотел пораньше приготовиться. Потом еще нужно просмотреть книги с компрадором. Ты же сам просил разбудить тебя. – Ну, хорошо, Лиза, довольно. – Он опять зевнул и посмотрел на жену. Она была в новом платье из темно‑ красной шелковой парчи с большим турнюром. Ее волосы были собраны сзади в пучок. – Ты смотришься расчудесно, – механически проговорил он и потянулся еще раз. Лиза помяла в руках свою шляпу с огромными перьями, потом положила ее на стол. – Я помогу тебе одеться, – предложила она. – Это еще что! Я же сказал тебе, что и старый костюм вполне сойдет, – взорвался он, увидев на стуле новую одежду. – Или ты думаешь, денежки так легко достаются, что ты можешь тратить их как соленую воду? – Нет, дорогой, тебе был нужен новый парадный костюм, а сегодня ты должен выглядеть как нельзя лучше. – Она подала ему маленький корсет. Мода того времени требовала, чтобы каждый мужчина надевал такой, подчеркивая талию. Брок чертыхнулся и встал с кровати. Затянув корсет поверх длинного шерстяного белья, он с ворчанием позволил облачить себя во все новое. Однако, посмотрев на себя в зеркало, он остался очень доволен тем, что увидел. Новая рубашка с оборками белоснежным облаком топорщилась на груди, и темно‑ бордовый бархатный сюртук с шитыми золотом отворотами сидел безукоризненно: огромный в плечах и узкий в талии. Тесные белые брюки подтягивались штрипками к вечерним туфлям из мягкой черной кожи. Расшитый оранжевый жилет, золотая цепочка и брелок довершали костюм. – Честное слово, дорогой, ты выглядишь как король английский! Он расчесал бороду, отчего она стала напористо торчать вперед. – Ну, – грубо сказал он, стараясь скрыть свое удовлетворение, – может, ты была и права. – Он повернулся в профиль и пригладил бархат на груди. – Кажется, в груди широковато, а? Лиза расхохоталась. – Ладно‑ ка тебе, дружок, – сказала она, чувствуя, что ей уже не так страшно. – По‑ моему, рубиновая заколка больше подойдет к твоему галстуку, чем бриллиантовая. Он поменял заколку и продолжал любоваться собой. Затем рассмеялся, обхватил Лизу за талию и, низко гудя себе под нос мотив вальса, закружил ее по каюте. – Ты у меня принцесса бала, милая, – сказал он. Лиза постаралась забыть на мгновение о своих страхах и изобразила на лице веселость в тон его настроению, но Брок заметил по ее глазам, что что‑ то не так. – В чем дело? Она достала платок, вытерла пот со лба и села. – Это... в общем, это касается Тесс. – Она заболела? – Нет. Это... ну... мы берем ее с собой на бал! – Ты совсем рехнулась? – Я приготовила для нее платье... о, оно просто восхитительное... и волосы ей уложила, и она ждет, когда ты одобришь ее наряд, прежде чем... – Тогда скажи ей, пусть идет спать, клянусь Богом! Ни на какой бал она не пойдет, черт меня подери! Ты ведь знала, как я к этому отношусь! Так ты приготовила для нее платье, вон как? – Он поднял руку, чтобы ударить ее. – Подожди, послушай, – заговорила Лиза, превозмогая свой страх. – Послушай сначала. Нагрек... и она. Поднятая рука остановилась на полдороге. – Нагрек? – Хорошо, что он умер в ту ночь. Тесс... видишь ли, Тесс, она... – Ее глаза наполнились слезами. – Я не хочу волновать тебя, но она... – У нее будет ребенок?! – Нет. Весь этот месяц с тех пор, как ты уехал в Кантон, я изнывала от тревоги. Боялась, что вдруг я ошиблась. Но ее месячные начались на прошлой неделе, так что этот страх позади. – Но она не девственна? – спросил он, оцепенев от ужаса. – Она еще девственна. – Слезы покатились по ее лицу. – Тогда, раз она девственна, объясни мне, ради Создателя, чего ты, черт возьми, так переживаешь. Ну, Лиза, ну, полно, – сказал он и потрепал ее по щеке. Лиза знала, что никогда не сможет сказать мужу правду. Но она благословляла Господа Бога за то, что он подсказал ей нужные слова и дал силы убедить девочку, что в ту ночь все происходило больше в ее воображении, чем на самом деле, и она по‑ прежнему чиста, как должна быть чиста любая девушка. – Этот месяц был ужасным, – проговорила она. – Ужасным. Но это предупреждение нам, Тайлер. Я тревожусь за тебя, за то, что ты не видишь, как она выросла, и мне страшно. Ты словно нарочно закрываешь глаза на то, что делается у тебя перед самым носом. – Он открыл рот, чтобы заговорить, но она торопливо продолжала: – Пожалуйста, Тайлер. Я умоляю тебя. Только взгляни на нее, и, если ты согласишься, что она уже взрослая девушка, тогда мы возьмем ее с собой. Если ты решишь, что нет, она никуда не поедет. Я сразу сказала ей, что решать будешь ты. – Где Тесс сейчас? – В главной каюте. – Ты оставайся здесь и жди меня. – Да, милый.
Глава 7
Когда ночь окончательно опустилась на Гонконг, Кулум подошел к краю палубы полуюта «Грозового Облака» и взмахнул рукой. Громыхнула пушка. После выстрела в гавани на мгновение установилась полная тишина. Он нервно взглянул в сторону Счастливой Долины. Его возбуждение нарастало. Он увидел вспыхнувший огонек, потом другой, и вскоре весь прибрежный участок номер восемь превратился в сплошное море танцующих огней. Слуги на берегу торопились зажечь остальные фонари. Сотни их засветились вокруг огромного круга из струганых досок, который образовывал площадку для танцев, и свет их был мягким и завлекающим. Столы и стулья были расставлены уютными группами, на каждом – лампа и цветы, доставленные из Макао. Многочисленные лампы свисали также с веревок, натянутых меж тонкими бамбуковыми шестами рядом с большими столами на козлах, буквально ломившимися от всякой снеди. Другие фонари были красиво задрапированы и освещали бочонки португальских и французских вин, рома, бренди, виски; сака и пива. Сорок ящиков шампанского стояло во льду наготове. Всюду сновали слуги, аккуратно одетые в одинаковые черные штаны и широкие белые рубашки, их косички плясали на ходу. Ими надменно распоряжался Чен Шень, компрадор «Благородного Дома», неимоверно толстый человек в богатом платье и шапочке, сверкавшей драгоценными камнями. Пряжкой его ремня служила бесценная пластина чисто белого нефрита, ноги были обуты в черные шелковые тапочки на белой подошве. Он сидел как огромный паук в центре танцевального круга и играл длинными волосками, которые росли у него из маленькой бородавки на подбородке. В эту тихую, безветренную ночь рядом с ним находился его личный раб с веером. Когда все приготовления к его удовлетворению были закончены, он грузно поднялся и воздел руку. Слуги бросились по местам и замерли, неподвижные, как статуи, пока он производил последний заключительный осмотр. Еще одно мановение руки, и слуга заторопился из круга света во тьму пляжа с фитилем в руке. Блеснула яркая вспышка, и загремела канонада шутих, которая продолжалась несколько минут. Все на кораблях и на берегу бросились смотреть. За шутихами настал черед огненных шаров и цветных огней, шум и гром еще больше усилились. Потом в сгустившемся дыму опять затрещали шутихи. За ними завертелись огненные колеса, и сказочные вулканы стали извергать столбы разноцветных огненных брызг. Треск и громыхание длились еще несколько минут, потом раздался оглушительный грохот, словно целый флот дал залп изо всех пушек, и сотня ракет сорвалась в небо. Их дымные шлейфы взмыли ввысь и растаяли. На мгновение все стихло, потом небо взорвалось алыми, и зелеными, и белыми, и золотыми огненными перьями. Эти перья, величественно покачиваясь, опустились вниз и с шипением угасли в море. Слуга поджег последний фитиль и со всех ног бросился бежать. Красный и зеленый огонь зазмеились вверх по огромному бамбуковому каркасу, и он вскоре вспыхнул, начертав во тьме Льва и Дракона. Этот флаг ярко полыхал несколько минут и погас, взорвавшись целиком, так же неожиданно, как и возник. На некоторое время все поглотила черная тьма, прорезаемая лишь бурей восторженных криков, которые эхом катились по утесам, окружавшим долину. Когда глаза зрителей немного привыкли к темноте, вновь уютно засветились фонари танцевального круга, и весь Гонконг охватило радостное ожидание. Шевон плакала от боли в своей каюте. – Довольно, – взмолилась она. Ее горничная покрепче ухватилась за шнурки корсета и уперлась коленом пониже спины Шевон. – Выдохни, – приказала она и, когда девушка подчинилась, в последний раз поддернула шнурки и завязала их. Шевон судорожно вздохнула. – Ну вот, моя милая, – сказала горничная в капоре. – Вот и готово. Горничная была маленькой аккуратной ирландкой с железной хваткой. Ее звали Катлина О'Рурк. Она была няней и горничной Шевон с самых пеленок и обожала ее. Каштановые волосы Катлины обрамляли приятное лицо со смеющимися глазами и ямочкой на подбородке. Ей было тридцать восемь. Шевон выпрямилась, держась за спинку кресла, и застонала: она едва могла дышать. – Я не выдержу до конца бала и упаду в обморок. Катлина достала портновский метр и измерила талию Шевон. – Семнадцать с половиной дюймов, клянусь благословенной Девой Марией! И когда будешь падать, голубушка, не забудь, что ты должна быть грациозна, как облачко, и позаботься, чтобы каждый это увидел. Шевон стояла в панталончиках с оборками, шелковые чулки облегали стройные ноги. Корсет с пластинами из китового уса охватывал бедра, яростно ужимал талию и поднимался выше, чтобы поддержать и приподнять грудь. – Мне нужно присесть на минутку, – чуть слышно проговорила девушка. Катлин разыскала флакон с нюхательной солью и помахала им под носом у Шевон. – Ну вот, сердечко мое. Как только эти куколки увидят тебя, тебе сразу же расхочется падать в обморок. Клянусь благословенной Дево. й Марией, святой Анной и Иосифом, ты будешь первой красавицей на этом балу. В дверь резко постучали. – Ты еще не готова, Шевон? – спросил Тиллман. – Нет, дядя. Я уже скоро. – Поторопись, дорогая. Мы должны прибыть, туда раньше его превосходительства! – Он отошел от двери. Катлина мягко хохотнула. – Глупый человек, сердечко мое. Он не понимает, что это такое – вступить в бальную залу.
Квэнс отложил кисти в сторону: – Готово! – Превосходно, Аристотель, – сказал Робб и поднял маленькую Карен на руки, чтобы она могла взглянуть на свой портрет. – Не правда ли, Карен? – Неужели я такая? – разочарованно протянула Карен. – Это ужасно. – Это бессмертное творение, Карен, – сказал шокированный Квэнс. Он взял девочку у Робба и крепко прижал ее к себе. – Вот посмотри, какой восхитительный румянец играет у тебя на щечках, посмотри, как светятся твои прекрасные глаза. А это счастье, окружающее тебя подобно ореолу? Клянусь бородой Альказабедабра, портрет дивно хорош, как и ты сама. – Ой, здолово. – Она обняла Квэнса за шею, и он поставил ее на пол. Карен посмотрела на картину еще раз. – А кто этот Альказа... ну, пло котолого вы говолили? – Мой друг, – серьезно ответил Квэнс. – Бородатый друг, который присматривает за художниками и красивыми девочками и мальчиками. – Ты получилась очень, очень хорошенькой, – произнесла Сара натянутым голосом. – Ну, а теперь бегом в постель, тебе уже давно пора спать. – Еще лано, – надула губки Карен. – И ты обещала, что я могу не ложиться, пока папа не уедет. Квэнс улыбнулся, протер пальцы скипидаром и снял рабочий халат. – Я заберу краски завтра, Робб. – Конечно. – Ну что же, нам, пожалуй, пора. – Квэнс расправил на себе свой яркий, расшитый пурпуром жилет и надел сюртук из золотого шелка. – Вы мне нлавитесь, мистел Квэнс, – со взрослым видом сказала Карен. – Вы очень класивый в этом наляде, хотя кал‑ тина все лавно ужасная. Он расхохотался, коротко обнял ее и надел цилиндр. – Я подожду тебя в баркасе, Робб. – Почему бы тебе не показать мистеру Квэнсу дорогу, Карен? – предложил Робб. – Ой, да, – ответила она и, танцуя, подбежала к двери. Квэнс вышел из каюты, ступая важно, как павлин. – Ты хорошо себя чувствуешь, Сара? – заботливо спросил Робб. – Нет, – холодно ответила она. – Но это не важно. Тебе лучше идти. А то опоздаешь. – Я могу остаться, если это тебе поможет, – сдерживая раздражение, проговорил Робб. – Единственное, что мне поможет, это благополучные роды и корабль домой. – Сара отбросила со лба выбившуюся прядь. – Подальше от этого проклятого острова! – О, только не говори глупостей! – вспылил он, и его твердое намерение не ссориться сегодня с женой утонуло, как в болоте, в озлоблении, охватившем его. – Причем тут Гонконг! – С того самого дня, как он стал нашим, мы ничего, кроме бед, не видели, – сказала она. – Ты стал другим, Дирк стал другим, Кулум, я. Ради всего святого, да что же это такое творится? Только мы окончательно решили уехать – вдруг выясняется, что мы банкроты. Мы все напуганы до смерти, дикие ссоры следуют одна за другой, а несчастная Рональда и вся семья Дирка умерли. Потом серебро спасает нас, но нет же. Дирк загоняет тебя в угол, а ты слишком слаб, чтобы выбраться оттуда, и поэтому даешь ему клятву остаться. Кулум теперь ненавидит Дирка, Дирк ненавидит Кулума, а ты глупо болтаешься посередине, не имея мужества взять то, что принадлежит нам по праву, и уехать домой, где мы могли бы в покое и радости жить на эти деньги. Раньше у меня никогда не было задержек с ребенком, а здесь я уже переходила свой срок. Никогда раньше я не чувствовала себя больной и несчастной, а теперь сама жизнь стала мне в тягость. Если тебе нужна точная дата, когда начались все наши беды, то это 26 января 1841 года! – Все это идиотская чепуха, – огрызнулся он, взбешенный тем, что она произнесла вслух те самые мысли, которые уже давно не давали ему покоя, осознав вдруг, что и он точно так же проклинал этот день долгими бессонными ночами. – Глупейший предрассудок, – добавил он, больше для того, чтобы убедить в этом себя самого. – Чума случилась в прошлом году. Банк лопнул в прошлом году. Мы просто получили известия об этом уже после того, как завладели Гонконгом. И я не дурак. Деньги нам нужны, много денег, и год в нашей жизни ничего не прибавит и не убавит. Я думаю в первую очередь о тебе, о детях и об их детях. Мне нужно остаться. Все решено. – Ты уже заказал нам места домой? – Нет. – Тогда я буду рада, если ты сделаешь это немедленно. – Я не изменю решения, если ты на это надеешься! – Нет, Сара, – холодно ответил Роб, – я не надеюсь, что ты изменишь свое решение. Я просто жду, когда ты почувствуешь себя лучше. Кораблей, отправляющихся домой, у нас предостаточно. Как ты прекрасно знаешь. – Через месяц я уже буду в состоянии уехать. – Нет, не будешь, и такой поспешный отъезд слишком опасен. И для тебя, и для ребенка! – Тогда, может быть, тебе стоит сопровождать нас в этом путешествии. – Я не могу. – Ну, конечно, не можешь. У тебя есть дела поважнее. – Сара окончательно вышла из себя: – Наверное, очередная языческая шлюха уже наготове и ждет. – О, замолчи, ради Бога. Я тысячу раз говорил тебе… – Дирк уже привез свою на остров. Чем же ты хуже. – Разве привез? – А разве нет? Они с ненавистью смотрели друг на друга. – Тебе лучше идти, – сказала она наконец и отвернулась. Дверь распахнулась, и в каюту, все так же танцуя, влетела Карен. Она прыгнула на руки к отцу, потом подбежала к Саре и обняла ее. – Папочка готовит нам корабль, чтобы мы могли поехать домой, дорогая, – сказала Сара, чувствуя, как малыш яростно толкается у нее в животе. Время родов наконец‑ то подошло вплотную, и ее вдруг охватил необъяснимый страх. – В этом году мы будем праздновать Рождество дома. Будет снег, и рождественские гимны, и чудесные подарки. И Санта‑ Клаус. – Ой, здолово, я так люблю Санту‑ Клауса. А что такое снег? – Это когда все кругом белое – и деревья, и дома, – дождик, который превратился в лед. Это очень красиво, а в магазинах будет полным‑ полно игрушек и всяких замечательных вещей. – Голос Сары дрогнул, Робб почувствовал ее боль, и она словно ножом полоснула его. – Это будет так здорово – вновь оказаться в настоящем городе. А не... не в пустыне. – Ну, я пойду, – произнес Робб с тяжелым сердцем. Он легко коснулся щеки Сары поцелуем, а она едва уловимо отвернулась в сторону, опять разозлив его. Он прижал к себе Карен и вышел из каюты.
Мэри Синклер несколькими движениями придала своей прическе законченный вид и приколола на место крошечную корону из диких цветов, которые прислал ей Глессинг. Ее платье с турнюром из черного, как крыло ворона, шантунгского шелка ниспадало поверх множества нижних юбок, шелестевших при каждом движении. Низкий вырез обнажал гладкие плечи и верх округлой груди.
|
|||||||
|