{29} Второй вечер

… Снова звучат фанфары «Старинного театра», и уголки забытой красоты один за другим возникают перед нами из тьмы времен.

Случалось ли вам когда-нибудь любоваться изяществом средневековых миниатюр, их наивной прелестью, тонкостью их красок и нежностью колорита? Конечно, случалось. Но увидеть оживленную миниатюру?.. Это можно было только в «Старинном театре».

Вот подняли занавес, и перед вами сразу предстает что-то удивительно красивое. В белую раму заключена картина, точно нарисованная на листе бумаги: пол сделан сильно покатым, как это всегда можно видеть на миниатюрах, разграфлен треугольниками; по середине — колодец; на синего тона стенах — старинные французские лилии; но самое оригинальное — в глубине: там, в задней стене, проделано пять дверей, завешанных портьерами. Над каждой дверью надпись; над двумя краевыми: налево — «родители», направо — «сыновья», над тремя другими — «Совесть», «Зависть» и «Братская {30} любовь»; это обозначает, что каждое действующее лицо будет выходить из соответствующей двери и туда же скрываться; внизу, ниже пола, помещена, заимствованная из полного заглавия пьесы, надпись о том, что именно содержит данное представление, а наверху — такая же надпись, гласящая, чем кончится пьеса. Такова обстановка для моралите XV века, «Нынешние братья», сочиненного христианином Николаем в городе Париже, в улице Notre Dame, в дом под гербом Франции.

Вот появляется Пролог в удивительно красивом костюме, где все, начиная с туфлей и кончая жезлом в его руке, сделано по подлинным документам, и обращается к публике, приглашая ее ко вниманию.

«Сограждане, торговцы, дамы наши!
Приветствую почтенное собранье.
Прошу вас, навострите уши ваши
И к представлению направьте все вниманье!
Его даем мы вам не для потехи,
Но для того, чтоб правду показать,
Чтоб с Божьей помощью и без помехи
Вы эту правду здесь могли узнать».

Пролог делает изящнейший поклон и исчезает. Представление начинается. Левая {31} занавесочка отдергивается, оттуда появляются родители и начинают в примитивном тоне скандировать стихи; потом из правой двери выходят трое сыновей, а за ними также из соответствующего отверстия Братская любовь, а чтобы зритель никак не мог ошибиться, кто сия прекрасная дама, последняя держит доску с надписью черными буквами по белому фону: «Братская любовь». Получается презабавное зрелище: действующая реальные лица вступают в разговор с аллегорическими фигурами, с олицетворениями отвлеченных понятий, а те им отвечают.

Когда появляется Зависть, она наклоняется над двумя спящими старшими братьями и внушает им быть завистливыми, после чего скрывается. Братья просыпаются и тотчас же начинают выражать зависть к младшему брату, любимцу отца. Они решают сейчас же идти к родителю и восстановить его против сына. Но выходит Совесть, читает соответствующее внушение, и братья успокаиваются. Тогда снова является Зависть и принимается за дело, на этот раз стол успешно, что завистники решают убить брата, каковое намерение и приводится в исполнение: брата {32} преблагополучно бросают в колодезь. Но моралите не было бы моралите, если бы добро не оказалось торжествующим по всей линии. Сначала Угрызение Совести отчитывает преступных братьев, и настолько успешно, что они в конце концов не выдерживают и каются перед родителями в совершенном злодеянии. Потом, когда несчастный отец плачет над колодцем, оттуда неожиданно раздается голос:

«Отец! Я жив еще теперь.
И зависть братская, поверь,
Не причинила мне вреда».

И вслед затем убитый сын преспокойно вылезает оттуда, хотя и пробыл там четыре дня, утешает пораженных горем родителей, прощает братьев, и все оканчивается к общему благополучно нравоучением, что вот как нужно остерегаться злой зависти, и как хорошо, что угрызение совести во время пришло на помощь и привело братьев на путь раскаяния. Снова выступает Пролог и речью, обращенной к публик, заканчивает спектакль.

Во всем этом, столь курьезном для наших современных утонченных вкусов, представлении много какой-то чисто детской {33} наивности, весь склад моралите чрезвычайно подходит к детскому мировоззрению, и в этом отношении оно не лишено известного значения даже теперь, спустя пятьсот лет.

Декорации, костюмы и бутафории к «Нынешним братьям» были выполнены по рисункам талантливого художника Щуко, давшего квинтэссенцию старинной миниатюрной живописи, сумевшего поразительно тонко отразить ее дух и наивность чисто детского свойства. А режиссерская работа барона Н. В. Дризена и А. А. Санина вся была направлена к тому, чтобы малейшие жесты актеров вполне точно соответствовали характеру этой живописи, что бы актеры, живые люди, находились в полной гармонии с окружавшей их декоративной обстановкой. Это удалось блестяще.

Однако, несмотря на весь интерес постановки моралите, все же наибольшее внимание привлекла следующая пьеса под заглавием: «Лицедейство о Робене и Марион».

В XIII веке, в эпоху процветания поэзии труверов, во Франции особенно выдвинулся трувер Адам де‑ ла Галль, родившийся в 1240 году и прозванный «горбуном». Жизнь его полна была всевозможными приключениями, заставлявшими его постоянно перебрасываться {34} с места на место, пока он не нашел свою кончину в Неаполе между 1285 и 1298 годами. Судьба сделала этого трувера натурою весьма одаренною; поэтический талант аррасского горбуна идет об руку с талантом музыкальным; отлично сочетая пение с разговорами, вплетая сюда живое действие, комические выходки, отнюдь притом не грубого характера, отводя попутно значительное место танцам, Адам де‑ ла Галль в своих созданиях является родоначальником комической оперы. Из всего им написанного наиболее выдающимся созданием считается пастурель, названная в русском переводе «Лицедейством о Робене и Марион» и интересная даже для настоящего времени, ибо производит безусловно художественное впечатление.

Над пастурелью «Старинному театру», в виду ее большой сложности, пришлось усиленно поработать, причем вся тяжесть труда легла всецело на одного Н. Н. Евреинова. В результате получилась во всем репертуаре самая интересная постановка, имевшая очень большой успех у публики.

Пастурель задумано было представить так, как она могла разыгрываться в {35} современном ей рыцарском замке, во время вечернего пиршества.

И вот, когда поднимается занавес, зритель видит перед собою часть рыцарской залы, в которой все приготовлено для игры. Стены увешаны разноцветными, богато расшитыми золотом, тканями; очень интересно разрисован пол; все это работа М. В. Добужинского, сумевшего крайне колоритно передать дух старины и блеснувшего на редкость чарующим подбором красок, полных значительнейшего неповторяемого мастерства. Слева и справа у авансцены сидят седобородые, с коронами на головах, менестрели, держа на готов свои инструменты: гамбы, монохорды, псалтирь, органиструм. Входит распорядитель игры, приглашая собравшихся гостей со вниманием прослушать пастурель и в то же время отнестись к ней снисходительно. Затем тут же на глазах зрителей происходят несложные приготовления к игре: вносят маленький картонный дом, изображающей крестьянское жилище, притаскивают несколько бутафорских баранов, и стадо, которое должны пасти Марион и Робен, готово; входят четыре служителя со свечами и становятся по углам, освещая сцену, представляющую {36} собою зеленый луг. Распорядитель в последний раз осматривает, все ли в порядке, хлопает три раза в ладоши, сходит со сцены, и игра начинается. Оригинально звучат инструменты, создавая своеобразное настроение, сразу уносящее воображение зрителя в далекую эпоху, столь непохожую на нашу, раздается пение и пастушка Марион является на сцену. Внезапно наивная мелодия ее песни прерывается чьим-то грубым голосом, и вслед затем вкатывается удивительнейшая лошадь на колесах, на ней сидит рыцарь, держа в руке сокола; увидав пастушку и прельстившись ее красотой, рыцарь начинает за ней ухаживать, но тщетно, потому что Марион преданно любит своего Робена и на все увещевания рыцаря отвечает отказом. Рыцарь отъезжает ни с чем, причем лошадь катится задом. Издали раздается голос поющего Робена, появляется счастливый влюбленный, и начинается очаровательная пастушеская идиллия. Марион и Робен радуют друг друга нежными словами любви, угощаются неприхотливыми яствами; их непринужденный диалог под конец сменяется пением по очереди, и особенно грациозно звучит простая ясная мелодия, когда Робен просит у Марион, {37} чтобы она отдала ему свой Но еще лучше, характернее, веселее дальнейшая сцена. Марион, в восторге от талантов своего возлюбленного, обращается к нему с просьбой:

«Ах, отца спасенья ради,
Покажи искусство ног».

На что Робен отвечает:

«Матери спасенья ради,
Лучше б сделать я не мог,
Спереди и сзади
Глянь-ка, спереди и сзади! »

И он поет и танцует оживленно, с большим подъемом, еще пуще подстрекаемый репликами Марион:

«Ах, отца спасенья ради,
Сделай ловкий поворот».

Затем они решают, что надо здесь на лугу устроить праздник с участием приятелей Робена и подруг Марион, и Робен отправляется звать их. Пастушка остается одна. Снова вкатывается лошадь, на ней тот же рыцарь, но весьма озабоченный утратой сокола, который улетел. Узнав Марион, он спрашивает, не видала ли она сокола, и снова принимается за ней ухаживать. В это время возвращается Робен, который {38} нашел сокола и неловко держит его в руках, за что получает от рыцаря сначала одну затрещину, потом другую, так что катится кубарем. Марион в отчаянии принимается умолять рыцаря о снисхождении, а тот добивается, наконец, своего: увозит Марион на коне. В это время раздается из-за домика пение Готье и Бодона, двоюродных братьев Робена, причем один гнусавит, а другой басит, и это производит столь курьезный эффект, что невозможно удержаться от смеха. И вслед затем Готье с Бодоном являются на сцену, причем первый из них имеет вид забавнейшего простака. Пока они очень храбро совещаются, как быть с похитителем Марион, последний вновь въезжает на луг, причем крестьяне быстро прячутся, рыцарь убедился, что Марион никогда его не полюбит, и возвращает ей свободу, после чего скрывается. Марион зовет возлюбленного, являются и его братья, потом еще крестьянин Гюар и пастушка Перонелла, все на радостях принимаются веселиться, шутки сыплются градом, затеваются разные забавные игры, сменяющие одна другую, приносится еда, все весело начинают утолять свой голод, живое действие, так и кипит, и {39} радостная пастушеская идиллия заканчивается оживленной фарандолой, в которой принимают участие все присутствующее под предводительством Робена.

На фоне крайне стильной декорации М. В. Добужинского пастурель была разыграна очень хорошо. Впечатление чрезвычайно усиливалось музыкой, которая, сохранившись в своей основной мелодии, будучи созданной специально для «Робена», оркестрована была талантливым московским композитором И. А. Сац.

Характерная подробность этой постановки заключалась в том, что все артисты, принимавшее в ней участие, оказались особенно на высоте задачи, несмотря на то, что на долю их выпали пение, танцы, декламация, мимика, перед чем в пору было бы спасовать даже заправским актерам во всеоружии мастерства; а между тем эти, вовсе не искушенные опытом, артисты настолько прониклись стилем произведения и усвоили все указания Н. Н. Евреинова по части манеры произносить слова, ходить, жестикулировать и мимировать, что смотреть пьесу было большим наслаждением. Старинный прием игры, насколько мы можем воссоздать его по немногим уцелевшим материалам, а {40} больше всего угадать, оказался выдержанным до мелочей.

И, наконец, заключением программы второго вечера явились два фарса: «Очень веселый и смешной фарс о чане» и «Очень веселый и смешной фарс о шляпе-рогаче», сочинение Жана Дабонданса, Королевского Нотариуса города Пон-Сент-Эспри. Это — уже театральное искусство более позднего времени, XV – XVI вв., когда фарсы начинают играть преобладающую роль, отвечая потребности публики видеть на сцене что-нибудь очень веселое и не заботясь о выборе для этого средств. Поэтому, литературного значения фарсы не имеют, сохраняя за собою лишь значение определенного вида театрального зрелища и, пожалуй, главный интерес их заключается в фигурах двух шутов вне действия, которые своими прибаутками и комическими выходками сильно поднимают настроение зрителей. Вообще же нужно сказать, что фарсы сами по себе настолько грубы, что нужно было большое мужество со стороны дирекции «Старинного театра», что бы показать их современной публике.

Тем не менее и они были обработаны с такою же тщательностью, как и все предыдущее. На сцене был воспроизведен {41} типичный средневековый балаган с двумя ложами по бокам, где сидели шуты. Эти два характерных представителя средневекового театрального веселья еще пуще довершили впечатление. Великолепно загримированные и одетые, они то сидели в своих ложах, то выскакивали оттуда на сцену, кувыркались, прыгали, галдели, щелкали погремушками, трясли помост так, что весь балаган ходил ходуном, приставали к актерам и вообще столь виртуозно исполняли свои крайне трудные роли, что больше всего благодаря им возникало в нас странное неожиданное чувство: точно таинственно приоткрывалась дверь, и мы осторожно, со страхом заглядывали в даль веков, создавших столько оригинального, красивого и великого, до сих пор не превзойденного.

⇐ Предыдущая 1 234 Следующая ⇒